КНИГИ СТРАНСТВИЙ

Проза младших офицеров Русской армии под командованием генерал-лейтенанта барона I1.H. Врангеля невольно оказалась последним отзвуком Гражданской войны, прозвучавшим во времена, когда и сама война, и ее герои отошли в прошлое.

Романтика приключений Гражданской постепенно уступила место «военной прозе» последней войны с Германией, новым страданиям и невероятным судьбам людей, по которым она беспощадно прокатилась. Позже жанр военно-приключенческого романа почти исчез, сменившись новым поколением развлекательной литературы.

Впрочем, авторов, о чьих книгах пойдет речь дальше, это не затронуло никоим образом. Оба навсегда остались в столь любимом и беспощадном к ним XX веке. Пройдя сквозь годы лагерей и ссылки, ставший военным поневоле, Николай Алексеевич Раевский в конце жизни обрел уютную нишу советского ученого в Советском Союзе времен Л.И. Брежнева. Его сверстник Владимир Христианович Даватц, напротив, поступившись карьерой ученого, дабы стать военным, погиб в 1944 году в бою с партизанами, у югославского села Сиеница.

Две разных и в чем-то удивительно похожих судьбы объединяло многое: добровольчество, доля изгнанника в Галли-поли, неустроенная жизнь в Европе, война и встреча с прежним противником — большевиками и их союзниками. Для Раевского и Даватца она оказалась роковой.

Первый, арестованный военной разведкой СМЕРШ в Праге в мае 1945 года, был приговорен советским военным судом по статье 58—4 «б» «За связь с мировой буржуазией» к пяти годам тюремного заключения. Раевский отбывал срок в Украине в Львовской тюрьме. После освобождения определен на поселение в Красноярский край, где пробыл 11 лет, до 1960 года. В 1951 году «по переписке» нашел сестру, отбывавшую срок в КарЛаге; его мать скончалась в Караганде в 1950 году, два младших брата погибли в 1937 году — один расстрелян, второй умер на работах в Усть-ПечЛаге.

Профессор Даватц, преподававший одно время в учебных заведениях Югославии, по призыву генерала М.Ф. Скородумова, вскоре арестованного немцами, в 1941 году поступил в Русский охранный корпус (РОК) и нес повседневную службу по охране транспортных коммуникаций. Корпус этот был сформирован в Белграде чинами бывшего 1-го армейского корпуса Русской армии вместе с подросшими детьми — воспитанниками кадетских корпусов и военных училищ. Германское командование оставило РОК на Балканах главным образом для несения охранной службы, вместо того чтобы, как ожидали многие его чины, отправить их на Восточный фронт.

Разумеется, драться вместе с немцами против большевиков желали далеко не все эмигранты. Так, проживавший еще с 1924 года в Праге Николай Раевский становится студентом естественного факультета в Карловом университете. Тридцатичетырехлетнего студента, завершающего работу над диссертацией, захватила новая в буквальном смысле страсть, и название ей — «Пушкин». Раевский начал работать над двухтомной научной монографией по теме «Пушкин и война»,

получившей впоследствии название «Жизнь за Отечество». Первые результаты он представил в виде доклада в 1937 году, когда в Праге в русской литературной среде проходили дни памяти поэта. В 1920—1930-е годы Раевским было написано около десяти документальных произведений, посвященных пережитым им событиям Первой мировой и Гражданской войн. Все они были тогда же приобретены Русским заграничным историческим архивом (РЗИА) в Праге. В 1932 году вышедшую повесть «Добровольцы», благосклонно оценил молодой мэтр русской зарубежной литературы — В. Сирии V (он же Набоков).

Двадцатые годы выдались удачными в литературном плане и у секретаря Общества галлиполийцев в Белграде подпоручика Даватца. Его великолепная повесть «На Москву», вышедшая в Париже в 1924 году, создала повествовательный эталон малой художественной прозы о Гражданской войне. Написанная на биографическом материале, она в равной степени насыщена и волновавшими автора вопросами бытия, и снабжена лихим и стремительным сюжетом, который по ходу повествования раскручивается как часовая пружина. Он постепенно уводит читателя от стен Ростова дальше, к Черному морю, в Крым, где судьбе угодно было окончить последний этап Гражданской войны на юге. Герои Даватца — чины команды бронепоезда «На Москву» — обыкновенные, с точки зрения их современника люди, привлекают нас сегодня внутренним своим благородством, высотой устремлений и искренностью помыслов о служении Отечеству — всем тем, что в наши дни, увы, встречается крайне редко.

Вероятно, поэтому людям нашего времени так интересны фотографии времен Гражданской войны. Юные и светлые лица героев, взирающие на нас из глубины лет с интернетовских сайтов или со страниц книг, нередко вызывают невольные восклицания публики от «да ведь это совсем иные люди!» до простодушной констатации факта: «сейчас таких

не делают...». В этом, нам представляется, и есть драма современного человека, столь далеко ушедшего от благообразия образов своих не столь уж далеких предков. Менее всего, как Раевский, так и Даватц, стремились героизировать своих персонажей, внести фальшивую ноту патетики, как порой случалось у старших литераторов их времени. Основа их книг — рассказ о тружениках войны, безмолвно несущих свой крест среди подобных.

Оценка этих трудов — дело литературоведов и историков будущего, а задача авторов — бесстрастная хроника будней, оживленная их талантом передавать «воздух времени». Вот почему и продолженная в изгнании литературная работа на далеком турецком полуострове Галлиполи воплотилась в виде «галлиполииских дневников», которые старательно вели оба офицера, отступившие вместе с армией в добровольное изгнание.

Лагерь Русской армии — это особая среда, выявившая новых героев, и вместе с тем последняя, трагическая страница истории армии Врангеля как единого целого. Скоро последовало ее распыление по странам и континентам, изменилась ее структура, возникли РОВС и ветеранские организации Первопоходников, Галлиполийцев, участников Степного похода, гвардейцев и чинов «цветных частей». Но это было лишь медленное угасание «белого огня», а потому время, проведенное в военном лагере в ожидании новой войны — одна из ярчайших страниц в жизни молодых авторов.

Кто знает, быть может, завтра прозвучит призыв вождя — барона Врангеля, собираться в «весенний поход»? И потому молодые и жертвенные сердца русской военной молодежи замерли в тревожном ожидании и готовности. Петр Николаевич Врангель, однако же, как никто другой, сознавал, что с каждым проведенным в изгнании днем такая возможность все больше отодвигается в неопределенное будущее. Союзники не стремились поддерживать продолжения Гражданской войны, их интересы в общении с Вран-

6

гелем все больше сводились к строго экономическим аспектам. А с другого берега на дальний, турецкий, тревожно смотрела пятимиллионная Красная армия, готовая по первому призыву, обрушиться на врангелевцев со всей своей всесокрушающей мощью.

Конъюнктура международных отношений — тонкая вещь, и ее переменчивость с трудом уловима для людей, далеких от дипломатии и «текущего момента», двум основополагающим столпам европейской политической жизни тех лет. Долгое ожидание от Британии и Франции верности союзническому долгу, по большому счету, привело командование Русской армии на балканские задворки. Они оказались лишены материальной и моральной поддержки британцев и французов, и были обречены распродавать вооружение и жертвовать квалифицированными кадрами, для того чтобы позволить своим чинам выживать в безжалостном протестантском мире Европы.

Не лучше складывалась ситуация и в братских православных державах. Югославия и Болгария, каждая в своей степени обеспечившие русской военной эмиграции пребывание и иммунитет, пожелали получить сторицей за каждую потраченную на нее копейку. Да и традиционно не жаловавшее иностранцев местное население этих стран со временем создало для большинства русских эмигрантов не самые легкие условия для работы и жизни. К 1941 году в той же Югославии, где отношение к белогвардейцам после смерти короля Александра Карагеоргиевича, неплохо относившегося к России, стало резко меняться, пронеслась череда убийств не просто русских офицеров, но и женщин, детей, престарелых чинов армии, инспирируемая местными коммунистами. Что же говорить про Болгарию, где еще во времена правительства Стамболийского облавы и покушения на безоружных русских офицеров, юнкеров и кадетов стали обыкновенным явлением? После падения этого правительства ситуация в стране несколько изменилась, но не намного.

Тяжела была судьба русских изгнанников в Европе того времени. То, что Русская армия воспитала поколение кадетов, выпустила курсы офицеров, создала подобие Военной академии в Париже, а кроме того, дала много высококвалифицированных ученых, инженеров, управленцев, военных специалистов из числа своих чинов многим государствам мира, не облегчило ее участи ни на йоту. Такая помощь воспринималась как должное. В обмен на это всем чинам Русской армии милостиво было разрешено устраивать свои судьбы кто как сможет. Ассимилироваться в стране пребывания, жить ее нуждами, позабыть про Россию стало под силу далеко не всем. И хотя какая-то часть русских военных продолжила свою карьеру в армиях других стран, мысль о том, что возвращение невозможно, не давала им покоя многие годы.

Этим отчасти можно объяснить столь странный порыв некоторых офицеров испытать свою судьбу в рядах германской армии, одно время стремительно продвигавшейся в глубь России. Наиболее проницательные из эмигрантов довольно скоро поняли, что внешнеполитические интересы гитлеровской Германии и национальные интересы русских значительно разнятся. Правительство большевиков, каким бы отвратительным оно не было по своему составу, вызывало у некоторых русских офицеров меньшие опасения, чем старательно декларирующий теорию «расового превосходства» канцлер Германии. Это столкновение советской власти с нацизмом, породившее на первых порах столько энтузиазма у эмиграции, со временем привнесло в умы офицерства больше вопросов и сомнений.

Николай Раевский, например, пытался отгородиться от них научной работой, думая, что так или иначе мировые проблемы решаться сами собой. Владимир Даватц полагал участие в войне с большевизмом — делом каждого, и для него ученое звание не стало препятствием для непритязательного и опасного труда взводного командира русского

формирования. Видел ли Даватц свое возвращение в Россию большевистскую, страну Сталина и Берии? Едва ли. И оттого его смерть в бою стала закономерным финалом бескомпромиссного белого воина.

Впрочем, и Николай Раевский не видел себя в качестве подданного красного политбюро. В своей статье, приуроченной к годовщине пребывания Русской армии в Галлиполи, он писал: «Для нас, добровольцев, несомненно одно — советская власть может пасть только в результате вооруженной борьбы.. Бросить думать о вооруженной борьбе — значит, для нас признать, что советская власть утвердилась навсегда Помириться с этой мыслью мы не желаем и не можем. Вооруженная борьба объективно невозможна — значит, надо стремиться, поскольку это в силах эмиграции, сделать ее объективно возможной... В возможности мирной эволюции советской власти, в возможность бескровного превращения СССР в правовое государство мы никогда не верилu и не верим. Пока что десять лет истории говорят в нашу пользу. И потому мы спрашиваем всех политически действующих — мир с советской властью или война против советской власти? Мы готовы идти, если не за всеми, то со всеми, кто отвечает ясно и прямо — война»'. Ответом на эти слова Николая Раевского стали, как уже говорилось, одиннадцать лет лагерных и поселенческих скитаний в СССР.

О.Т. Гончаренко

¹ Раевский Н. А. Война продолжается // Вестник Общества Галлиполийцев в Болгарии, 1928 MHO- 11