I. Зимние маневры. (Ф654 К.2 №4, 10 лл.) [на узких листах, как полосы газеты; почерк аккуратный, разборчивый, со штампом:] 3 (скорее, или: 13?) дек. 1910 – [т.е. мб все-таки это было куда-то отдано или принято в печать?]
В два часа пришел первый отряд городовых, с винтовками. Наша пустынная набережная, оживляемая зимой лишь изредка грохотом ломовых телег, принимает вдруг парадный, праздничный вид, наполняется движением, говором, звонкими детскими голосами и смехом, зычными звуками отрывистой команды. Вырастают откуда-то няньки с детьми, кучки дьяков, оборванных ребятишек, несколько деловых и беззаботных фигур в котелках…
Висит над городом туман. Неподвижными красными точками глядят огоньки из окон Франко-русского завода. Две-три мачты зимующих дворцовых яхт смутно вырисовываются над серой ледяной пустыней Невы. Осиротелый маяк уходит вершиной в седую мглу. Направо – облупленные казармы, налево – серый забор «Масляного буяна». А дальше и кругом – седая мокрая пелена и где-то за ней, словно далекое море, глухо ворчит туманный город.
Было здесь все время сумрачно, скучно, немо, а вот прошли, мерно отбивая такт (2) в ногу, вооруженные люди – сперва полурота с винтовками, потом полурота без винтовок, лишь с револьверами и шашками, проехали два взвода конных полицейских, прогарцевал офицер на гнедой, красивой лошади, прозвучали заливистые звуки команды, - и точно в предчувствии какой-то занимательной забавы, веселое, нетерпеливое любопытство зареяло над оживившейся улицей.
Из деревянного домика-сторожки, у ворот Масляного буяна, высыпает с десяток офицерских чинов полиции. Толстенький, приземистый полковник повелительно машет рукою в перчатке. Вокруг него, прикладывая руки к козырьку, семеня ногами, почтительно изгибаясь, суетятся прочие офицерские чины, и после каждого его взмаха тоже машут кому-то в пространство, вдоль улицы, закутанной в туман, машут уже не повелительно, а с торопливой озабоченностью и как будто даже с тревогой. Точно и в самом деле неприятель уже близок и через минуту вспыхнет бой…
Взмахнула полковничья рука в перчатке, (3) – и взвод всадников рысью занимает позиции от казарм. Второй взмах – и новый взвод рассыпается против метеорологической обсерватории. Черною, строгою, безмолвною колонной построилась против старинного дорического портика пехота, - правый фланг ее приветливо сереет офицерскими шинелями околодочных. Полковник подходит к ней мелкими шажками. Бойко рапортует пристав.
- Здорово, молодцы!
- Здрра…жла… вашбродь!..
Смотрят безмолвно и пристально друг на друга – военачальник и его отряд. Видимо, доволен полковник: вид лихой у команды. Кое-кому из городовых любовно, заботливо поправляет головной убор, но это уж так, лишь ради щегольства. И несколько руководящих указаний роняет – тоже мимоходом, видимо без настоятельной надобности. Короткий взмах руки…
- Направо! Правое плечо вперед, ш-ша-гом марш!..
Темная колонна вытягивается и, отбивая мерный такт ногами, уверенно вступает в дорический портик и дальше, в храм (4) науки…
Мы, его слушатели, в последние годы как-то уже отвыкли от таких торжественных спектаклей, от примерных сражений и маневров, от блеска полицейских погонов, от звона шпор, бряцания оружия, от «прекрасной распорядительности и энергии». И – что греха таить – тусклой казалась порою жизнь. Сходки… Были они. И часто были. И проходили как-то незаметно, неслышно. Примелькались, что ли, стали будничным явлением, перестали возбуждать интерес и волнение. Узнаешь на другое утро из газеты: была сходка. Была, оказывается, под боком, а не слыхал. Иной раз полюбопытствуешь, спросишь у наиболее осведомленного лица, у швейцара: о чем была сходка?
- Насчет Пурушкевича, - равнодушным тоном отвечает он… Избитая тема…
Но вот – неожиданное возвращение к старой помпе, к боевой декорации, к «предупреждению», «подавлению» и пр. В серые, туманные будни входит вновь знакомая тревога ожидания, забытое волнение, праздничная веселая суета и стихийное (5) безделье.
- Ну, вот вам еще, коль своих мало, - говорит весело швейцар, кивая в сторону городовых, когда я выхожу из библиотеки в вестибуль.
Городовые стоят по коридору и по лестнице двумя шпалерами, неподвижные, монументальные. Где-то там, внутри, в чертежной или актовой зале чуть зыблется заглушенный шум, всплескивают какие-то восклицания. Чуть долетают сюда голоса и кажутся далекими, далекими. А тут, в вестибуле, тихое, торжественное ожидание. Неподвижно стоят вооруженные люди в черных шинелях и можно бы принять их за статуи, если бы изредка в чуткую тишину коридоров и вестибуля не падал звук громкой икоты.
Но вот там, выше, откуда чуть доносится зыбь далеких голосов, вспыхнул яркий крик, посыпался широкий каскад апплодисментов. Затопотили, загремели сотни ног. Закрутились вихрем пестрые голоса. Ближе, ближе… И вот она, живая лавина катится сюда, - сотни голов, (6) возбужденных лиц, тужурки темные и серые, пиджаки и блузы, полицейские шинели. Пестро и шумно. Ожили коридоры, вестибуль. Бурлят, сплетаются и расплетаются голоса, бегут звонким потоком, потом сливаются в общий крик, иногда остроумное, звонкое восклицание всплеснет и смех пробежит по тесно сгрудившейся толпе, как ветер по железной кровле.
- А я вам говорю: пож-жалуйте-с!... – слышится азартный, начальнически требующий крик.
- Товарищи, не расходитесь!
- А я вам говорю: пожалуйте-с!
- Не расходитесь! Не имеем права… Пусть всех переписывают!
- На каком основании вы их задержали? Переписывайте всех!
- Долой по-ли-цию! – гудит кто-то деланным басом, вероятно, в рупоре из ладоней. И становится весело.
- Попросите там тех, которые одеты, выходить!
- Не расходитесь, товарищи!
- Которые одемши, выходите! Не разом, по одному!.. (7)
- Может, по пол-человеку? Сказал тоже…
- Одна нога направо, другая налево…
- Попросите одетых там!
- Сначала вы уйдите, а потом и мы уйдем!..
- Господа, проходите! Будьте любезны, на улицу! Вас просят, вы должны понимать!..
У просителя толстые седые усы с подусниками, а голос бабий, малиновое обиженно сердитое лицо, брюшко, голова голая, - с затылку из-под шапки видно, - и погоны околодочного. Старается он больше всех.
- Уходите, довольно с вас!
- Без вас знаем! Оратор какой!..
- Я сам подольше вашего учился…
- Это и видно: нос-то, как спелая слива!..
- И беспорядков не делал… Па-тру-дитесь выйти! И больше ни-чи-во! Вас просят! И больше ничиво!.. Вы не желаете?... не желаете?! Нет?! Сидоров, попроси!
- Товарищи, не расходитесь!.. (8)
- Вон теи самые главные, вашбродь…
- Не толкайтесь!
- Мне начальство приказало… Я, нрзб-?-пом<н>ю-?-полю себя, вас прошу… Я не толкаюсь.
- Па-трудитесь здесь не останавливаться! Потрудитесь выйти вон! Потому что вы стоите целых четверть часа!..
- Долой по-ли-цию! – как в пустую бочку, гудит усиленный бас.
- Про- хо-ди-те! – протяжно отвечает ему глухой полицейский бас.
- Будьте любезны! Пройдите на улицу! Проходите, пожалуйста! – изысканно вежливо звучит приятный баритон.
Но тотчас же пронзительно резкими звуками покрывает его старательный голос околодочного с подусниками.
- Па-трудитесь выйти на улицу! Пожалуйте, пожалуйте! Не останавливайтесь! Я вас не могу здесь оставить. Вы должны понимать. А то силой попрошу!.. Здесь не конюшня-с, нечего стоять!..
И вот уже запружен весь портик, - большая часть неприятельской армии вытеснена из стен своего форта. На улице принимает ее кавалерия. (9) Во всем блеск и тут развертывается как неутолимая энергия, так твердость и настойчивость в сочетании с похвальной выдержкой и тактом. Изящество полицейских манер, безукоризненное исполнение долга чувствуется не только в людях, но и в лошадях, которые так красиво перебирают пружинистыми ногами, провожая медленно расходящиеся группы молодежи.
По другой стороне улицы, держась на одной «широте», движется пестрая, разновозрастная толпа зрителей. Из нее выбегает иной раз смех, остроумное восклицание по адресу победителей, какой-то весельчак хрипит, очень похоже передразнивая голос офицера:
- Рас-хо-ди-тесь!.. А то – в участок!..
Старик-посыльный в красной фуражке, обвязанный башлыком, обгоняя студентов, сочувственно говорит:
- Силы есть, господа… Солдаты, вот это бы… Весь грунт солдаты держать…
Кажется, старик довольно правильно ценит разрушительную силу студенческих речей и резолюций. Но «существующий строй» (10) слегка тронут неврастенией и конечно не разделяет этого взгляда. Все-таки глазомер, быстрота, натиск, предупреждение, подавление, «хирургические меры», восхваляемые старательными «сотрудниками», - средства испытанные, изученные и в известном смысле плодотворные. И да здравствует неутомимая энергия и хирургия!..
Но – странное дело – молодежь видно не хочет думать о занесенном над нею ноже хирургов. Что-то праздничное, беззаботно-задорное, юное реет над медленно расходящимися, тесно стиснутыми группами. Где-то пение занимается, красивыми волнами плывет в сырой, звонкий воздух, ширится, уходит вдаль.
- Прекратить пение, господа! Я не допущу!.. Иначе я силой попрошу…
Уходят в молочную мглу, где теряется лента фонарей… Звучат вдали молодые голоса и оживает от них сумрачный, задернутый мокрой пеленой, придавленный серыми буднями мир…
Ф.Крюковъ.