«Осадная Запись»

Тетрадь Четвертая

10-ое декабря 1942 г. Зима приветствовала первый день новой, Четвертой, тетради крепким морозом — наш старичок реомюрчик показал -11°. Сегодня я прибыл в Академию очень рано, к 10-ти, а рассвело по настоящему только к 9-ти. Опять, как в прошлом году, город, легендарный застывший Питер, убран в несказанный наряд туманно-перламутровых, розовых и белых цветов, с кровавыми отблесками едва встающего солнца в окнах высоких домов. Но вся красота лишь сжимает сердце холодным ужасом воспоминаний. Галя с утра отбыла в свой кровяной Институт и, если все пойдет гладко, вернется сегодня с первым пайком из серии ее первого полного трехдекадника. Вчера выбрал вперед ее карточку, сегодня — Машуткину. Все эти дни мы были с лишним хлебцем. В прошлом году в эти дни остановились трамваи, город умирал тогда. Сейчас трамваи тоже почти сходят на нет. Редко когда удается проехаться. Но сейчас как-то не чувствуешь в этом того прошлогоднего дыхания гибели, скорее похоже на спазму обычного бэдлама.

В Академии, где пишу сейчас, в двух небольших отапливаемых комнатах ютятся ИЯМ (хозяева), ИИМК и мы — ИВАН. «Научных» нас всего здесь 7 человек, но утром я обычно один. Кроме того, от каждого института есть по уборщице. Это три голодных, припухших, слабых старушки (они все на служащем рационе). Все они сидят и топчутся в первой — «моей» комнате. Вот сейчас наша Анна Фоминишна (она уже 17 лет прибирает за востоковедением) обратилась к иямовской старушке с такими словами: «Как, сегодня опять я распухла в лице?» — «Да, да, — как-то даже весело поспешила ответить другая (она, в общем, бодрее, хотя тоже плоха) -конечно опухла!». «Ох, — застонала Фоминишна, — как же быть, что же делать?». Потом помолчав: «Неужели придется помирать в эту зиму?». -«Ну что ж, и помрете», — отвечала ей собеседница, «я тоже могу помереть. Вот перед смертью хотела бы только раз поесть как следует, пообедать бы раз хорошенько и помереть». Старушки не шутят. А я озабочен сегодня

220

как бы удачно по времени выбрать три моих обеда — писательский, «северный» и «новый ученый».

Вот только в начале 4-го приземлился я в Радио после безобразного безвырезного полета по городу. Началось с единственно порядочного в этом стиле заведения — «Северного». Он быстро покормил, хоть и не блестящим сегодня обедом. Третье — бисквитное пирожное едет Машутке. Оттуда в Союзпис, где афронт: в виду введения новых допбезвырезных карточек писобед на сегодня отменен! Дали только тарелочку какой-то брюквы, которую я и съел, а поллитра соемлека пропало, так как стоять за ним не хотелось. Там же предложение Уинкота, перешедшего вновь от кладовщической деятельности к писательской: быть его присяжным лейб-переводчиком. На ловца и зверь бежит! Значит, безвырезной бэдлам охватил и Союзпис. Посмотрим. От одного из этих источников минимум придется отказаться, вероятно. Даже кидаюсь в ДУ: там краткое, хотя все еще предварительное, оформление: получена пресловутая эта карточка и тут же сдана (в виде прикрепления). Одновременно разрешение носить на дом и через день. Тут же реализуется и «обед»: ложечка мясного варева — «беф-строганов» с несколькими ложками каши и почему то один (хороший) шоколадный батон. Он почти целиком тоже едет Машутке. Так гора унизительной беготни родила ничтожную безвырезную питмышь. Надеюсь, у Гали удачней. С утра уже было две тревоги. Все эти концы отодрал пешком.

Дома — торжество паечка после удачного кровопускания. Возвращался в отчаяннейшей темноте при сильнейшем влажном и теплом ветре с моря.

11-ое декабря. Ну, и зима! Все плывет, + 3°. Это великолепно для самочувствия, но сразу рождает новый страх: ладожская дорога, подвоз продуктов! Что-то будет! Хоть говорят, что в Ленинграде есть годовой запас. Второе семейство мощно налегло на наши дрова, партнер требует раздела, попытки достать машину рушатся не начавшись. Дрова — наше самое слабое уязвимое место.

Вчера написал в Академии первые полстранички о Макарове — вряд ли получится что-нибудь. Давно уже не был на «северных» завтраках — домашний утренний закус «достаточен». Плоха Римская-Корсакова старуха. Опухла. Шатается. Каждое утро колю и ношу им дрова. Половина всего их бедствия от безумства их упрямой дуры дочери ее, которая не хочет отдать мальчика в очаг. Он был бы сыт и в тепле, они бы ели больше. Со старухи бы спало сразу полхозяйства. Сидят на нашей пиле и тупят ее отчаянно. А точка ведь за хлеб и табак. В эту неделю выпал презент Морского Кота, предыдущий кончился как раз сегодня, беда с табаком.

Вот я и в Радио, +25°. Ну, сегодня сбор обедов хорош! Почитав с наслаждением в Академии персидский подстрочный перевод «Макамов» Харири, бросился в Союзпис и, получив там карточку на безвырез, хорошо пообедал, очень хорошо. Масло и шоколад сожрал на месте и вместо одной порции селедки — две, вторую за американку. Это значит вторая новая у меня допкарточка, что возможно, уже криминал. Оттуда в «Северный», где шикарный обед. Тонкость кухни его только сегодня впервые ощутил по-настоящему, впервые насладился качеством, когда

221

несколько дней кряду сытей обычного и когда перед тем еще пообедал. Вот когда пробудились дистинкции вкуса, это несомненно первый раз с начала нашего голода. Сегодня, значит, исторический день. В «Северном» же взял 700 гр. прекрасной красной икры на 3 карточки (первая декада), вместо наших гнусных селедок в магазине. Не без лицеприятия некой кассирши, которая, кажется, немного амурашировалась мною. «Северный», значит — третья действующая безвырезная карточка у меня на руках. Правда, она доживает последние дни. Ну, хоть немножко поцарствую, а там видно будет. Не подвернуться бы лишь под чистку, которая наверное скоро будет в качестве «стандартного образца». Последствия были бы ужасны. Итак, сегодня несу: в брюхе — два прекрасных обеда, в портфеле — мощную банку икры и поллитра писмолока. Это брюхо и портфель подверглись опасности быть недоставленными к месту назначения. Среди дня разразился самый длинный и самый мощный за время осады обстрел. Он продолжался часа 4 (вместо обычных 15—20 минут!). Сильно пострадал район Московского вокзала и Песков. На Невском прямо против Троицкой над самым книжным магазином Рыжебрада все два этажа — зияющая дыра. Кругом было много убитых и раненых, на улице. В Райкоме снова вылетели все стекла, только что вставленные после бомбы. Я сидел в Радио, там тоже рвались где-то совсем близко. Раз дрогнул и заколебался весь дом. Нас спустили вниз часов в 7 (когда обстрел уже кончился), и я прямо ушел домой. У нас все было спокойно, младенцы даже не волновались. Вполне насладились икрой.

Дурость несказанная идиотки Иры (Корсаковой) — губит всю семью. Она не хочет: 1) Перейти на новую службу диэтсестрой в какую-то детскую больницу, где была бы сама сыта и мальчик («из принципа не брошу старую работу»), 2) Получать за погибшего на войне мужа пенсию («этих денег совесть не позволяет мне взять, ни за что»), 3) Через суд (простая формальность) получить 6000 р., лежащих в сберкассе на имя ее умершей сестры, гонорар за произведения деда, («да, боюсь, да не знаю, как, что и т.д.»), 4) Отдать голодного мальчика в очаг, где дети сыты так, что отказываются от каш («с нашим воспитанием...» и т.д.). Они все в полной дистрофии, но с дьявольским упорством эта идиотка сопротивляется всем советам. Истинно, людей, роющих себе могилу своими же глупыми и голодными руками — не жалко. Нет, нисколько. Пусть скорее уходят. Говорят, передавшийся Печковский торжественно и поучительно истреблен партизанами.

12-го декабря. С утра побывал в «Северном», где съел две дивных рисовых кашки, прощальных. Больше по утрам вырезать там не будут. За ночь чуть-чуть подморозило, ясно, красиво. Потом получил в ДУ наряд (нового усиленного стиля — КБФ) на лекции 14-го, где-то на Елагином. Начал процедуру перекрепления безвыреза из ДУ к Сергейчуку, что должно сильно сократить время на снятие акадобеда. В ДУ опять вчера дали одну лапшевую кашу!

Сейчас, в 12 ч. 45 м. впервые услышал как радио объявило о включении света в квартирах с 15-го. Ежедневно с 19 до 24 часов. Лимит — 2 гвчаса в сутки на семью. Пользоваться приборами строжайше запрещается. Это

222

коллосальное событие. Оно разом убивает двух злостных врагов нашего быта: мрак и проблему керосина. Воистину, основная до сих пор черта жизни Второй Зимы — развитие восходящее. Первая же в эти дни, год тому назад, управлялась законом угасания и стремления вниз.

Вот закончена операция по откреплению от ДУ. Теперь я предполагаю вкушать в Акадстоловой перед выездом в Радио, перелагая «Северный» на вечер. Опять растеплело.

13-ое декабря. Воскресенье. Все разверзлось окончательно, так и льет. Вот так прошел выходной день мой, не заполненный очередной ручьевской питпоездкой в силу распутицы. С утра пришли звать Галю на снег, я за нее отправился и более часу работал на свежем воздухе, даже не без приятности. Затем полил отчаянный дождь и работа прекратилась. Но тут грянули дрова: Мариаська за поллитра «всероссийской слезы» получила тут же 2 м. распиленных метровкой чудных сухих внутри балок. За доставку в квартиру еще 500 гр. хлеба плюс помощь. Я выложил эти два метра и затем помогал возить на санках и таскать эти чертовски тяжелые, мокрые, скользкие, грязные и залепленные снегом плахи. После сего колол дрова для себя. Потом в 3 ч. прекрасный обед в «Северном». Дома надзирал за вставкой старичком трех фанерных стекол на кухне. Сделано прекрасно, раньше в холод оттуда адски несло. Два этих стекла пострадали при последней бомбе на Кабинетской ул. угол Ивановской. Приятно пораженная этим мероприятием Дуня сказала мне, когда я вошел на кухню: «Как раз о тебе я ему говорила какой ты. Таких людей на свете не бывает». Старичок получил «Звездочку» и гр. 20 табаку и просил еще напрасно 100 гр. хлеба. Засим продолжительно мельчил я ножовкой и топором дрова утренней колки и часов в 5 лег подремать. В 7 был ужин — пшеничная кашка с мясной подливой, соемлеко. Приехали из починки мои валенки — 30 гр. табаку. Табак — неоцененная валюта, а я все курю. Как бросить? После ужина читал Машуте пушкинские сказки, затем сам читал «Путешествие из Москвы в Петербург». Сейчас вот пишу это. Из отдельных примечательных вещей: сегодня обнаружил, что в прошлый обстрел один снаряд разорвался у Александринки, прямо посреди площади. Фасад, что к Толмазову пер., жестко изранен. Во всех домах — ни стекла. Ручьевские блага все же проявились в виде полкилограммчика хлеба. Приятно. Все встревожены отсутствием масляной выдачи сегодня и даже завтра. Опоздание? В «Северном» обедал с Меланетом. Это очень румяный, чернявый еврейский юноша, весьма милый. «Я разбудил вас ночью?» — спросил он. Действительно, в 3 ч. ночи радио загремело цифрами общих потерь германских войск под Сталинградом и на центр, участке фронта за время с 19.XI по 11.XII. Этот «В последний час», в отличие от других, не содержал новых данных о продвижении, носил скорее итоговой характер. В Акад., за безвырезом сегодня не съездил, не попаду, вероятно, и завтра, так как лекции на Елагином. Марианкины дрова — капитальная вещь. Теперь нам всем заведомо хватит на зиму на буржуйки и ванну раза два в месяц. Машута часто начинает спрашивать у матери — есть ли действительно бог и где именно он на небе, как родятся люди и т.п. Все же гностиком в 5 лет быть легче, чем агностиком в 30. Крупная порция

223

физического напряжения сегодня нисколько меня не подорвала, даже как-то полезно промассировала. Я несравненно сытее и сильнее чем когда-либо за время осады. Но все же не так, как думает и считает, замечаю я, Галя. Но главное — почти улеглась пищевая тревога. Не совсем, конечно. То-то будет счастье! Сгинь, проклятая ненаеда! Вечер окончил чтение Первой Тетради моей «Осадной Записи». Впечатление ужасное, страшное. Писал же я тогда совсем иначе, только очень крупными штрихами, много вспоминаю сейчас, исходя из отдельных слов и строк, а в «Записи» этого нет. Вероятно, было не до того. Да и писать не умел. Опущено и много важного, сейчас уже почти не восстановимого. Теперь я невероятно уподробнил изложение.

14-ое декабря. По-прежнему все течет. Академия сегодня зарезана вовсе из-за лекции. С 10-ти до 13-ти — Радио, затем, через вкусный и столь милый сердцу «северный» обед (на тройке трамвае) за Каменный мост, в дикой давке. Как и следовало ожидать, несмотря на двойную путевку и весь пантелеевский тарарам, мой приезд — как снег на голову. Нач. клуба нет, люди не собраны, о необходимости покормить — ни малейшего представления. Ловким маневром (если не сразу начнется, мне нужно ехать, чтобы не опоздать к своему обеду) ввожусь в «кают-кампанию». Обед ничего, растительный, поражает контраст между горами хлеба и масла перед командирами и малостью моего кусочка хлеба без масла. Лекцию открывает капитан: «сейчас... нам прочтет о международном положении в Северной Африке...». Конечно, никаких допподпиток, никакой машины обратно. В 5 ч. я уже в Радио. Из Лондона — прорыв у Эль-Агейль. Если не «утка», то здорово! Нет, положительно, в нынешнем состоянии из-за таких обедов так ломаться не стоит. Резать Академию, манкировать Радио, не писать Макарова, мучиться в трамваях, злиться, нервничать и напрягаться все-таки очень значительно в возглашении — не стоит. Главное, всегда остается впечатление от хозяев, что вот мол, жили тихо, спокойно, а тут вдруг такой аврал и возня с этими «культурными мероприятиями». И все же это жемчуг, то есть бисер. Вечер прошел тихо, с овсяным супом и соемлеком.

15-ое декабря. Наконец-то слегка подморозило, подсохло. Вскочил в 7 ч. и помчался в лавку за объявленным вчера свиным салом. Через полчаса мы были уже счастливыми обладателями 500 гр. великолепного этого вещества, чисто американского происхождения. Расколов три чурбана для несчастных Троицких, угостив пришедшего чинить радиомонтера 2-мя папиросами, написав в ЖАК заявление на постоянную прописку второго сына соседей, устремился в Академию. На подступах к сему учреждению встретил бывшего замхрыча проф. Портенко, который мне сказал: «Вот покровительствуешь вам, а потом нам же и попадет — сейчас Ф. мне говорит, что Болдырев этот больше гораздо в Радио работает, чем у нас». Так, снова пахнуло Хрычем. Может быть он раздражен втиранием свыше за мою трудповинность? Удачная внезапная идея перехватить 50 р. в акадбухгалтерии завершается полным успехом. А то совсем опять кончились финансы.

224

Вот и осуществлен первый «безвырезной» акадобед. Он состоял из жидковатого пшенного супа, 140 гр. пшенкаши с постным маслом и хорошего куска (100 гр.) отличной ветчины с рисовым гарниром. Крупу, действительно вырезают в двойном размере. Это, очевидно, чтобы обладатели карточек не зазнавались. Сладкого в буфете, увы, не оказалось. Получена также одна «Звездочка». Подсчет талонов показал, что по этому доппитанию на оставшиеся 16 дней декабря я могу себе позволить: 12 раз мясо с гарниром, 7 раз кашу с маслом и 1 суп. Кроме того я смогу выбрать из буфета еще 190 гр. масла и 600 гр. сахару.

«Северный» обед отменно улегся на академический. Их разделило только время на трамвайный переезд. Наверное, скоро придется все же расстаться с одной из этих подпиток. Пока же получается капитально. Сейчас сижу в теплом Радио один, работы нет. Уютно. Эфир дарит тончайшим концертом, кажется из Лондона. Ну, кто сейчас имеет такой антураж? Только что прибежал из неудачной блитцвылазки в ДУ за теми 30 гр. шоколада, что они задолжали мне. Мороз сильно крепчает, холодный ветер, ясно, и ослепительная луна. Михайловский замок, Марсово поле и Летний Сад, корабли на Неве — может ли быть что-либо более красивого? В прошлом году в эти же ночи луна освещала трупы на улицах. А сегодня в 7 ч. должны включить свет. Возвращаясь к сравнению нынешней записи с прошлогодней. Сейчас я заношу десятки мелочей, надеясь, что с кучей мусора будет зацеплено и ценное и потому, что Тетрадь — мой собеседник. Если же выбросить из Записи все касающееся пищи (описание обедов, ужинов, упоминание о том, что они состоялись, как, где и когда), то она похудеет на добрую треть. А эти пищевые данные, все эти талоны изо дня в день, как раз то, что безнадежно устареет и станет ненужным потом — кроме нескольких типичных примеров для характеристики нашего питания, т.е. жизни нашей. Все еще нахожусь под черным впечатлением от перечтенной Первой Тетради. Фразы ее выбрасывались на бумагу, как хрипы умирающего — отрывисто, с длинными промежутками между ними, нечленораздельно. Но сейчас я уже знаю, что эта Запись есть дело большое, есть подлинный, правдивый свидетель времен неповторимых и когда-нибудь будут заслушаны ее показания. Правда, язык ее станет понятен только после огромной восстановительной моей обработки, ибо очень много в Записи есть лишь иероглиф и символ. Вот возникает в моем воображении виденье неслыханной прелести: кабинет, светло и тепло. Я, живой, сытый, чистый, спокойный, сижу и пишу. Все ужасы в прошлом. «Осадная Запись» — есть запись о прошлом и в прошлом. Она окончена и я готовлю ее для других. Вот дома встречает большое разочарование: света нет, и даже вовсе не обещают. Это касается не только нашего дома, но чуть ли не всего Загородного проспекта. Какие-то непорядки в сети, что ли. Горько и обидно. Значит, остаемся при угнетении мраком и при печальных подсчетах тающего керосина... Ну, ничего. Ведь из разочарований и соткана, главным образом, наша осадная жизнь. Вторая — меньшая — неприятность с радио: пришлось снять отказавший регулятор громкости и включить так. Получился оглушительный и гнусный рев, невозможный. Значит, предстоят розыски этого самого регулятора. Трамвайно прочитан

225

прекрасный, усладивший Кальдеронов «Саламейский Алькальд», в переводе М. Казмичева действительно мастерском, а сам Кальдерон весь как-то особенно свежо и круто замешивающий.

16-ое декабря. Вот и крепкий мороз, — -10°. Страхи за трассу отпали. Но холод тоже внушает прямо ужас, реминисцентный, конечно. С утра наслаждались конфетной выдачей. В Академии сразу хрычевский сюрприз: новый оклад не 1400, а 900. Иду объясняться. Косноязычно и тупо, водя грубым пальцем по строкам вытащенного по моему требованию постановления, толкует Хрыч его и вкривь и вкось, пытаясь прижать. Но очевидность обмана, поддержка случайно оказавшегося здесь бат. комиссара, уже совершенно незаинтересованного и третейского (мне повезло, даже Хрычу стало при нем неловко) быстро продавили Хрыча. Этакая сволочь, будут еще от него всякие гадости. Иямовская старушка, упомянутая в Записи от 10-го декабря, уволена по сокращению. Акадпребывание закончено написанием двух страничек о Макарове, чтением того же Харири и допобедом, увы, очень скудным (две тарелки хряпы и жалкая гороховая кашка). В Радио, где все встревожены случаем сыпняка в хоре, сижу опять с чувством глубочайшего утомления, полного abbatement.* Мысли еле шевелятся, как сонные черви. Все кажется страшным и безнадежным. Бежать бы надо, забиться в отдаленнейшую глушь. Не видно конца края всем бедам и частным и общим и, верно, не дождаться конца. Не наш комментатор напыщенно выражался сегодня о падении американского импорта на сколько-то процентов, видя в этом признак чуть ли не близкого краха. Глупцы! Если бы они проделали то, что выпало нам на долю, то знали бы, что между обычным, казалось минимальным уровнем жизни и крахом лежит неподозреваемо огромная полоса ресурсов, этакого аварийного запаса, и что этот обычный, уровень, от которого, кажется отнять ничего невозможно, на самом деле начинен огромным количеством вещей, которые сбрасываются для спасения, как балласт с воздушного шара и без которых прекрасно можно обходиться. Не жаловались ли мы до войны на «крайнюю бедность»? Не считали ли мы свою жизнь цепью лишений самого необходимого? Не казалось ли нам, что мы стоим на пределе минимального удовлетворения? Не ясно ли теперь, что то была жизнь сыты, обилия, обеспеченности несказанной? Если бы предвидеть, как можно было бы легко вооружиться на голодовку. Лично я, думается, что и Галя с Машуткой, и мама (не заболей она уже в мае) перенесли зиму только благодаря трем условиям: 1) Галины запасы-кульки, 2) Галины часы и туфли, 3) подмена разных маминых вещей, дядежоржин запасик и т.п. мелочь, в сумме давшая много. Но при наших средствах довоенных мы свободно могли бы запасти на всю голодную зиму. Вот эта действительная, в отличие от кажущейся недостаточности, глубина ресурсов обещает затяжку войны практически неограниченную. Все участники ее еще страшно далеки от краха. Все, кроме нас — ленинградцев. Теперь мы уже действительно на пределе, ибо у нас этого «подминимального»

__________

Изнеможение, упадок сил (франц.).

226

слоя уже нет. У нас — ленинградцев. А у воюющих стран в целом — он огромен. Сегодня переданная в бюллетене ТАСС (а в газете опубликованы с усечением как раз этого пассажа) речь Рузвельта, например, ясно показывает, что система оси колоссально далека от истощения. А в то же время теперь уже стало вполне очевидным, что эта война не решится трескучими прорывами тех или иных фронтов, утерей или приобретением тех или иных городов или стратегических рубежей. Война решится только истощением. Общим народно-государственным истощением той или иной стороны. На это нужны годы.

17-ое декабря. Вчера к ночи упало до -11°, сегодня, к счастью, только -8°. Туман, иней. Понемногу выясняется, что свет почти нигде не дали. Возможно, что просто не рассчитали при громогласном объявлении и все-таки постепенно включат. Опять затеплилась надеждушка. Ночью, оказывается, была тревога, а мы проспали. А как раз вчера был приказ штрафовать на 1000 р. тех, кто не выходит на посты. Как бы не штрафанули Галю, ой, ой... Ей предложили место воспитательницы в Детском очаге, т.е. полную сытость себе и ребенку. Она отказалась, считая, что уход за домом и хозяйством важнее всего, и что там угрожают Маше болезни всякие. Действительно, наши комнаты являют картину такого устройства, уюта и такой чистоты (конечно, относительных), которых мало где встретишь. Все работают, у всех почти дома грязнейшие, запущенные хлева. Машута предельно сыта. Однако, если проявится Москва, то этот детдом был бы счастьем, полным разрешением всех трудностей, соответственно имеющих возникнуть. С утра провели бодрую пилку и колку дров на дворе, в запас дня на 3. У нас удивительно тепло в комнате, и это все без особой топки, только чайник утром, суп днем и мгновенное разогревание вечером, чаще всего бумагой. От Натальи Васильевны узнали, что М.Л. Лозинский кончил перевод всего Данте, в Елабуге. Ему отправлен Кальдерой. Никита в Казани преподает у военных и, несмотря на это, все время хочет есть. От Ильина открытка из Молотова (от 21.XI): «Мы пока еще кое-как живем, хотя похудели до неузнаваемости». Он старый инженер на военном заводе и вдруг такое! Да, мы здесь сейчас НЕ худеем.

Из примечательного второй половины дня: визит Морского Кота. Дал коробочку «Метро» на двоих. Даже им стали давать эрзатц из листьев разных деревьев с примесью табака. Табаку в запасах нет и будет не скоро. Ибо последнее время мы живем без всякой наземной связи с «Большой Землей». Изоляция и блокада полная. Мы на острове. Но продукты в таких количествах, что опасности их нехватки никакой. А установление дороги (через Ладогу) возможно даст и табак. На рынке можно купить только случайно. Так, одному посчастливилось купить 80 гр. за 500 р. В газете беседа с Попковым о постепенном включении света, в нашем районе 350—400 домов. Академический обед был в 2 ч., «Северный» — в половине шестого. Так надо и впредь. В Академии опять пописал немного Макарова. Дома изобилие и радость получения паечка кровяного (деньги на него взяты в долг уже).

18-ое декабря. Посетил воскресшего зубстаричка, он на радостях высверлил по ошибке им же самим недавно поставленную пломбу. Визит

227

ушел на восстановление этого неожиданного ущерба. Не везет! Из воен-таджиков извлек, наконец, документы. Это был один из самых огорчительных своим исчезновением миражей... В Академии провел капитальную дровозаготовку — ящики, два массивных кресла и т.д. Хватит дней на 10. Обед тамошний был хил. Денег не дали. Беда! В «Северном» отдал последний рубль за очень вкусный, сладкий хвойный напиток. Великое счастье, если он там будет появляться и впредь! Из госпиталя вышел сотрудник, положенный туда военкоматом. Московскую попытку, чувствует мое сердце, постигнет участь всех моих военных начинаний. Утром — 4°, мягкий снег шел ночью и почти весь день. Сейчас чуть ли не нуль. Вот эта зима! Как устал я. Жизнь кажется чугунной.

Вот внезапно занял у эстонца 50 р., все легче. Сейчас вычитал из приватписьма, что 26.VIII.42 было поднятие флага на Эльбрусе. Бона как! На воскресенье уже несколько дней как запланирован ручьевский питпоход. Несмотря на все эти допкарточки и прочее, все естество трепещет в сладком и беспокойном (удастся ли?) томлении и предвкушении. Пред-ВКУШЕНИЕ, вот именно.

19-ое декабря. Такой же мягкий, снежно-темненький день. В Академии с утра грянула великая деньга! Разница с 1-го сентября, новая ставка (1400 р., да в Радио столько же. Никогда таких денег не зарабатывал еще. Правда, вычетов таких, как сейчас, тоже никогда не было. Получаю фактически тысячу с небольшим)* — все это вместе дало 2274 р. 20 к. Из них на отдачу всех долгов — 1065 р. Значит, остается тысяча с хвостом и приятнейшее чувство освобождения от долгов. В отличие от многих, долги на меня действуют наимрачнейшим, совершенно угнетающим образом. Под эти деньги происходит тут же бессмысленная по размаху подписка на газеты: Лен. Правда (60 р.) и Ц.О. на полгода (36 р.). В понедельник можно будет также выкупить в Союзписе ордер на 1 м. дров и затем приступить к доставке его на собственном горбу. Доедена последняя конфета из выданных 16-го с.м. Хиленький акадобед завершился выкупом допкарточного шоколада 440 гр. (550 гр. талонов, было 600, 1 талончик успела свистнуть кассирша) за 44 р. Обещают и масло.

Затем произошли интересные события: чудесное омовение на «Ермаке» в ванне, в которой, вероятно, неоднократно мывался Степан Осипович Макаров. В «Северном» вдруг случайно обнаружилось, что в пропуске есть один лишний талон. Значит, сегодня можно будет еще раз пообедать, а обед как раз хорош! Перед обедом вкусил два стакана сладкой хвои. Просто гениальное заведение этот «Северный». Вот только мясоталонных продуктов чего-то нет там, а нынче селедки в нашем маге опять низкого качества.

Ну, батенька, два «северных» обеда — это вещь! Даже в том случае, когда прелестная котлетка от второго блюда не съедена и едет к Машутке. Эта котлета, 400 гр. шоколаду и 2000 руб. денег — неплохой принос, не каждый день бывает. Вообще эта денежная получка — характерный для нашей

__________

* Примечание внизу страницы.

228

жизни блестящий взрыв-фейерверк, вдруг молниеносным ударом рассекающий густейшую сеть невылазных, казалось, засосавших трудностей. Бились, бились с деньгами все это время, должали, выклянчивали, опять безнадежно должали, страдая от просительства, перебиваясь с рубля на руль, в иные дни вытряхивали медяки из карманов и сумочек, чтобы выкупить хлеб. И вдруг трах — полное избавление, спасение единым махом. Моясь, осмотрел себя после большого перерыва, голым: скорбута не видно, и нет уже, окончательно нет, страшной индусской худобы. Правда, я не толст, даже не полон, нет, конечно, ни мускулов прежних, ни всяких подкожных разных там прослоек, дрябловаты телеса, жидковаты — но все же это все человеческое, приемлемое. Есть и новая забота: резкое падение количества писобеда, младенцы, живущие на нем, ощущают это болезненно. Раз уж было так. Там Гале все же каждый день дают минимум поллитра, иногда больше, молока, теперь уже не соевого, а овсяно-солодового. Это новшество. Оно совсем коричневое и гораздо вкуснее, сладкое. О качествах и составе его пока сведений нет. Проходит первый из двух моих последних табачных дней. Новую пачку НЗ распечатывать не хочу.

20-е декабря. Воскресенье. Та же отрадная погода. К часу уже в Ручьях. Опять гигантское вкушение, даже с толикою живительной влаги на этот раз. Какая благодать, например, с верхом полная глубокая тарелка жареной картошки! И тут же новая черта: нет уже того священного трепета, того благоговения пищевого, как раньше. Наелся быстро и бездушно. Наевшись, думал, что не стоит больше отламывать такие концы за жратву и проч. Это новый знак общего отступления ненаеды, приближения великого часа освобождения от гнуснейшего вида духовных рабств — рабства пищевого. Но были вещи и поважнее: ночью опять гремело радио «Последний час» — гигантский прорыв на Среднем Дону. Гигантские времена переживаем!

В трамвае доктор сообщил мне, что в консультации Московского района (он почти весь выселен, необитаем) все же состоит на учете 25 беременных. Размножаемся несмотря ни на что. Утром прибегал военшофер с керосином предлагал менять на табак. Предложил ему на другое, может быть — клюнет. Завтра все же еще курю, а больше нет. Не без ужаса жду этого испытания. Сегодня мы к вечеру безумно сыты: мои — лишним для них «северным» обедом, я — Ручьями. От ужина осталось порядочно хлеба.

21-ое декабря. Опять все плывет и течет, дождь! Мы проспали ночью и утром новый «в последний час». Говорят — капитальное расширение средне-донских успехов. С утра в ДомПисе получил ордер на один кубик дров, срок реализации — 31 декабря. Затем в шенкмановском заведении перегистрировал кукументы на допкарточку январскую, а в ДУ взял путевки на пару лекций. Там событие — 200 гр. неправильно вырезанного при выдаче допкарточки масла выдаются натурой. Только нужен прикрепталон, который у меня в Академии. К тому же, питвласти ДУ усиленно приглашают обратно, лучше-де кормим, чем в Академии. Разрешают и с часу, | и с двух — это и заставляет меня окончательно передумать обратно на ДУ. Хотел было сразу все это оформить, не тут-то было, извлечь прикрепит.

229

талон из Академии не удается, очередная талонная особа — выходная. Значит, завтра. Жалко, хотелось младенцам презентовать внезапно маслица.

8 ДУ же выдают мне 30 гр. шоколаду за старое — они сразу хищно засунуты в рот. На шоколад меня что-то тянет, неудержимо. «Северный» обед был в 2-3 и опять стакан хвои. Наталья Сергеевна очутилась после Владикавказа в Самарканде! То-то поиспытала! В радио получил 450 р. (это зарплата). Опять прилив провального утомления. Шея не держит свинцовой головы, в которой ни мыслей, ни чувств. «Северный», говорят, только до 1-го.

22-ое декабря. Все тает, течет. Туман и сырость невообразимые, гололедица и моря, но кое-где посыпают песком и подскребают. Ох, Ладога, Ладога... Все ожидаю продуктового сжатия. Однако сегодня бодро выдают очередное масло и даже дополнительно изюм по 200 гр. «всем категориям населения». Мой акадстаричок сделал уродливый голодный жест, зажал полученную им на старушку Фоминишну пачку «Звездочки», не отдал старушке. Та, конечно, в крайнем расстройстве. Ссыпал я сегодня в портсигар-коробочку последние остатки табаку, доложил папиросами —

9 штук из последней открытой пачки. Завтра, значит, попробую уже не курить. У нас в НЗ 400 гр. табаку, 8 пачек папирос, осьмушка махорки. Неужели сумею ходить в страданиях вокруг этих запасов и не притронуться? Сегодня самый короткий день (судя по газете и по традиции, а по перекидному календарю — завтра). В этом году мы доехали до него незаметно, бодренько, под знаком непрерывного улучшения, без морозов. Сегодня пробовал допобед в ДУ. Лучше немножко, но дико долго. Этакая беда эта допкарточка. Никак не наладить реализацию, все с каким-то надрывом, мучением.

23-е декабря. Оттепель, туман. С утра у зубстаричка — последняя починка. Тихо, покойно дремал в мягком кресле под тихие и простые рассказы его о двух погибших дачах — одна в Коломягах, другая в Токсово. С огромной любовью, заботой строились всякие насаждения, заборы, устройства своими руками (мечта моей жизни) — все растерзала война, сперва финская, потом эта.

Выясняется, что ухудшение в Союзписе вызвано общим срезом, устроенным лично Отцом Пищи. Так, срезаны все директора, врачи и проч. Оставлен «голый писатель» с уменьшенной порцией. Хлопочут. Соседи осуществили 2 метра дров, предполагают еще 4 или даже 6. Размах! А наш невывезенный метр висит в воздухе: на санях уже нельзя (вылезли камни), на тележке еще нельзя (скользит). Получен презент — много заплесневевшей и вялой морковки. Это здорово! Галя второй раз выступает с новой теорией: я должен взять на свое иждивение Софью Петровну, Соню и даже Марианну. Пора перестать драть с них три шкуры, мы им кругом обязаны. Все это исходило из того, что я, торопясь на работу, не пошел к ним утром пилить, а просил переложить на другой день. Эта теория удивила меня с нескольких точек зрения: 1) еды у нас не хватает еще далеко на себя. Как брать других на иждивение? 2) То семейство обеспечено сейчас лучше нас (Мурин АВО-паек и проч.) 3) Никогда не делал ничего такого, чтобы шло на сдирание не только 3-х, одной даже

230

шкуры с Марианнки и других, вообще на какое-то сдирание. Кроме сего — по-видимому она думает, что я действительно могу обслуживать дровами не только нас, но и Троицких и то семейство! Много, много несовпадения (вообще, все последнее время распелся, разыгрался во всю мюнхаузенов-ский рожок. Это дни «отвернутого лица», не дни, а годы).

Первый раз за дни Осады сплю вот уже с неделю без простынь вообще. Грязное белье, дыры повсюду, непришитые пуговицы — как ни странно этой зимой значительно больше свирепствуют, чем прошлой.

Сегодня выкурил только 4 папиросы. Тяжеловато, ох и это еще навязалось.

24-ое декабря. Тает, густейший туман. Пилка, колка и проч. в больших количествах. Сегодня годовщина, как Сашу на машине увезли в больницу. Странное совпадение дат: оказывается, в прошлом году как раз в эти дни тоже также текло, начиная с 21-го декабря, по какое число — не отметил. Кажется, только три дня. Но 26-го, помню, уже был крепкий мороз. Второе совпадение: 24-го в прошлом году я бросил курить, истощив запасы, и сегодня тоже я уже не курю вовсе (утром была последняя беломоринка). Конечно трудно, нет слов. Трудно, противно и возмущение вызывает, что вот еще лишние мучения пришлись на долю. Но в то же время — какое-то чувство, что расстался со змием, много вредившим, но есть хочется, конечно, больше. Провалилась очередная — 4-я попытка — извлечь из ДУ допмасло. Обед там был не плох и, главное, быстро. Среди дня выкурил «закрутку». «Северный» опять угощал хвоей. Опять гремел ночью «последний час» — все Средний Дон. Хочется есть, хочется курить. Почти не работаю в Радио.

Известие: некоторые получили уже здесь допкарточки, а я — нет! Не будет? Завтра будем выяснять... Прибыл Морской Кот: горсточка эрзатца из листьев с махоркой, под названием «Лесная быль». Слух о погонах! Кроме того, сердобольно угощен двумя стаканами дивного этого писательского овсяного молока. Как укрепительно оно и вкусно. Вот этого молочка бы дома. Благо! Как-то я, второпях, недостаточно отметил окончание зубной починки. Эта вещь имеет капитальнейшее значение: в наше время, при полной трудности завершить полное восстановление 4-х зубов у лучшего в городе специалиста (и в военное время — без очередей, в тепле, уюте и со всею приятностью дружественного общения, да еще бесплатно) — право, это замечательно.

25-ое декабря. Годовщина первой хлебной прибавки и смерти Саши в госпитале. Наконец то подморозило и чуть-чуть подсохло. Ночью снова «Последний час» — нешуточный успех. После завтрака извлек из магазина целое кило (вместо 200 гр.) чудной детской овсянки, не без влияния прекрасных глаз. Затем бодро кинулся в дровяную рекогносцировку. Предтеченская 62 оказалась сравнительно близко от нас. Санный путь на всем протяжении. Дрова, балки от старых сломанных домов, поэтому надо их там же и пилить. Говорят, один метр можно увезти вдвоем, если сани хороши. Оттуда в Василеостровский Райсовет, где совершенно безрезультатно пытался выхлопотать 1-ую категорию для Анны Фоминишны — полный отказ. Затем в гостеприимный госпиталь на 17-ой Линии, где

231

хорошая лекция и не в пример хороший обед, с хлебом. Лучшая его часть — большая глубокая тарелка гороховой каши со сливочным маслом. Это было в 2 ч., а в 5 ч. был весьма и весьма приятный «Север», со стаканчиком спасительной хвои. Ох, чует мое сердце, что доживаю я в нем последние денечки. Новостей в этой области все еще нет.

Вчера убит адмирал Дарлан-африканский, а сегодня 15000 английских солдат в Северной Африке ели за традиционным рождественским обедом индейку. Пудинг запивали пивом. По обычаю, им прислуживали офицеры. Вот докурил последнюю закрутку морской «Лесной были». Хуже всего то, что эти мизерные перепадания не дают бросить окончательно. Академия сегодня опять прирезана, и на сердце по этому случаю беспокойно.

26-ое декабря. Маленький мороз, сухо. Вот это уже просто хорошо. Опять «Последний час» повествует о грозных успехах на Ср. Дону, у Сталинграда, у Нальчика. Взял в лавке мясо-консервы и, был обсчитан продавцом дядей Леней на 100 с лишним гр. (только благодаря собственному ротозейству), имел дома неприятности, сам переживал, бегал повторно в лавку и т.д. потом все успокоилось, но нарушение равновесия двинуло безвольные руки на раскрытие осьмушки махорки и закуривание оной. Второй закруткой был угощен в Военкомате, куда заскочил узнать о медалях «За оборону Ленинграда» (указ опубликован 24.XII). Ведь я же служил, черт возьми! Пока ничего неизвестно. Заодно в Райсовете выяснил причину приглашения меня повесткой на заседание у той же Поповой, у которой был уже раз летом по поводу Гали. Оказалось, писатели Фрунзенского района встречаются с героинями нашего района на предмет очерков. Побеседовав, ретировался под прикрытием занятости. Начиная с 25-го декабря в прошлом году, т.е. с Сашиной смерти, наступило то время, которое названо у меня в Первой Тетради «Полосой бедствий». Страшные морозы, мрак, прекращение воды, пожары, перебои с хлебом, утеря карточки, смерть Дяди Жоржа, невыдача продуктов и безумные драки за них, домашние мучения, падение сил, смерть кругом. Эта полоса бедствий стала рассасываться немного к началу февраля (последняя прибавка до нынешней нормы 11-го февраля). И выдача вдруг продуктов полностью, в порядке, без драки с того же числа, потепление, возобновление воды и скоро затем мой стационар.

В Академии пописал и далеко не дописал отзыв на плохую диссертацию о Тимуре. Гремела канонада — тряслись стены. В Радио получен гонорар 200 р. и консультировалась певица, весьма известная ныне Скопа-Родионова, по казахскому тексту (очень толстенькая, розовая, молодая, с заметной вульгаринкой. Прекрасной своей свежестью звучит ее голос, но выучка, говорят, плоха. Кончила совсем недавно, поет повсюду, известна).* Вместо того, чтобы ясно и благородно бросить проклятое курение, перешел на унизительное и мучительное перебивание с подачки на подачку. Как подло все это.

____________

*Примечание внизу страницы.

232

Невероятный случай с домучной Раисой (действительно, очень милой) — дал сегодня 350 гр. ученого масла и (столовая закрывалась) получил две шикарных рисовых каши с маслом, а затем кофе. В ДУ и обратно пробег совершался в полной, сырой и скользкой темноте непрестанно взрываемой зарницами выстрелов и синими вспышками трамваев. Канонада сильна!

Старичка моего постиг некоторый крах: начальство нашло, что он читает лекции скучно и вяло, и поэтому его отрешили от вещания перед комначсоставом, оставив только для м/с-ва. Маслице вызвало дома бурю восторгов.

27-ое декабря. Воскресенье. Опять все течет, дождь, мгла. Вот выходной, проведенный дома. С утра слушал новый «В последний час». Бурные дела! В письме от Димуси (от 9. XII.42), полученном вчера, много хорошего и волнующего. Он кончает учение и отправляется на фронт. Увижу ли моего милого, честного, хорошего брата?... После отчаянной дровзаготовки, отправились с Машутой в торжественную экспедицию. Сперва в «Северный» угостивший нас прекрасно, по стандарту и с прирезом. Напоследок? Девочка еле встала из-за стола, я тоже был даже сыт. Перед нашим отходом Галя вернулась с третьим своим пайком. Теперь будет долгий перерыв. Из «Северного» пошли в Радио, где Машутка представлялась, увы, неудачно. Старая ее, болезненная просто, застенчивость вспыхнула с новой силой: ни слова, одно утыкание в папашу, раз даже слезы. С некоторым позором отправились в ДЛТ, где купили три воротничка мне. Ей обуви не было, а когда кончится период валенок, девочке действительно нечего одеть. Паечковый ужин дома был очень вкусен и разнообразен. Увы, тяга к большому и простому горшку вульгарнейшей каши все не покидает меня! Трамвайно окончен слабенький романчик немецкий, старинный, «Geheimnisse einer kleinen Stadt», Winterfeld,* но отнюдь не источающий соответствующего аромата. Выходной перенесен на пятницу 1-го января. Сегодня нормально курил дальше махорку, «Северный» объявил выдачу табаку — 50 гр. Напоследок?

28-ое декабря. Понедельник. Эта невероятная оттепельная мгла вдвойне усугубляет мрак естественный. «Последнего часа» не было. Был опять зато гнусный Машкин утренний капризокрик. Была всю ночь канонада. Было вечером и утром много, много горьких мыслей о прошлом и настоящем, а о будущем — не меньше тревог.

Следующее пишется новым паршивеньким перышком, вставленным в мой старый Спар, в ДЛТ. Там же куплены Машутке сандалики за 35 р. 60 к. Мастер, чинящий вечные перья, — женщина, единственная в Ленинграде. Как раз сегодня получила она бумажку на оборонные работы. Сказала, что если отобьется, то в благодарность судьбе починит мне мой дядежоржинский «Пеликан». Перед ДЛТ был в ДУ, где съел две хороших котлеты. Осталось: одно мясное блюдо, одна каша, один суп, а дней — 3. Лекций, кажется, не предвидится. Так не хватило этой самой допкарточки.

__________

*«Тайны одного маленького города» Винтерфельда (нем.).

233

В Радио позаимствовано эстонского табаку щепотка. Налог на богатых! Они получают его где-то в совершенно неограниченных количествах, из особых источников. Среди дня вдруг выглянуло солнышко, небо заголубело, капель и лужи и чистый воздух — не декабрь, а подлинный март. С 1-го января сестры в лазаретах снимаются с военпайка, вместо чего им вручается 1-я категория. Ладога?.. Это правильно, в общем. Женщинам 1-ой категории достаточно, особенно заевшимся. Интересную картину наблюдал в задней комнате — канцелярии столовой ДУ. Там теплично тепло, электричество, ковер. В этом эдеме Никитич содержит своих девок, Их три: иоркширки, розовые, налитые жиром, веселые. При мне одна из них принесла себе из столовой: тарелку рисовой каши, глубокую, каша выдавалась высокой горой и в этой горе, на манер кратера, была устроена некая выемка, доверху налитая растопленным жиром. Вторая тарелка была до краев налита компотом. Девка — ее, кажется, зовут Капитолиной — извлекла из ящика стола кусище рафинаду и стала зубами мельчить его в кашу. При этом она произнесла: «Убиться — не съесть, столько каши он навалил. А жир этот совсем не люблю». Кто этот великий «Он»? Почему я не девка при столовой ДУ, а просто жалкий кандидат наук? Другая девка тем временем колола и уплетала орехи. Дома приятный факт — вся наша очередная сладкая выдача реализована сахаром — 750 гр. Зато провалилась оказия привезти писательские дрова — значит, завтра нужно производить эту операцию на горбах. Написал сыроваренной Кате в Ильинск. Сашина ручка возвращена Марианне. Кончилась луна и снова пробираюсь домой чуть ли не ощупью. Гале второе предложение воспитательницей в очаг, на этот раз в наш, то есть — no-соседству. Если бы сейчас грянула Москва, то я бы уехал со спокойным сердцем. Но нет ее, а если и грянет, то, конечно, в такой момент, когда никаких очагов уже не будет.

Приближается день «Северного» потрясения — готовлюсь к сюрпризам и к бою с ними.

29-ое декабря. Наконец, подморозило, прояснело. С вечера сильно палят. Молчит со вчерашнего вечера наше радио — скучно без него. Неожиданная детская экстра-выдача: печенье, яблочный мус, клюква и какое-то шоколадовидное вещество. Каждого товару по паре сот грамм. Нам же дано пиво — по литру, а по маслоталонам шпик. С утра высадил кружечку пивца, закусив шпичком. Обещают водку, сельдь. В Академии безболезненно получены карточки. Галя получила свои уже раньше. Писался и дальше отзыв на диссертацию, но уже в половине второго был в «Северном», где имел возможность убедиться, что меня забыли включить в табачный список. Волнуясь и отодвинув все дела, повел сражение за довключение. Сражение окончилось в половине шестого — победой: 50 гр. «Лесной были» стоит 5 руб. и курится вполне сносно. Выбухи тяжелых наших орудий сотрясали стекла весь день. Французское Сомали присоединилось к Де Голю. Вполне бодро сношу отсутствие учебного допобеда сегодня, в ожидании запланированного домашнего экстраужина. Да, истинно, был декабрь сплошным месяцем Пищи, в количествах, небывалых за всю блокаду. Не наше сообщение: тяжелая артиллерия успешно дей-

234

ствовала по движению на ледяной ладожской дороге. Значит, она есть! Сие подтверждается и нашими сведениями: ходят легковые машины, приехали люди. Внезапно получена от эстонцев папиросная коробка, полная махорки. Но совесть чиста!

30-ое декабря. Мороз минус семь градусов, солнце. Разъяснило со вчерашнего дня и сразу — тревоги. Первая была рано вечером. Вторая, когда мы кончали наш гала-ужин с участием пивка и русской литературы. Затем тревоги шли непрерывно почти до утра, отменяя объявления «В последний час». Зенитки ревели неистово, где-то довольно далеко в одном месте. По-видимому, происходил массированный налет на небольшой, определенный участок. Среди ночи дом подпрыгнул от удара страшной силы, тоже отдаленного. Он был не похож на бомбу, скорее — взрыв чего то наземного и пораженного. Спали мало. Вчера Галя участвовала в привозе на санках мариаськиного метра дров с Михайловской площади. Надежда на автодоставку нашего метра еще теплится. Но завтра — последний день. «В последний час» наконец объявил — Котельниково — это удар уже капитальный. С утра безумно колбасили, получая хлеб, икру, заготовляя дрова. На ночь бьша употреблена старинная бабушкина миска английского фаянса, которая за долгую свою жизнь привыкла к жидкостям более благородным. Соседи заготовили и водворили еще 6 кубиков дров, но с утра гнусное известие — наш сырой гараж окончательно отошел к ПВО и должен быть очищен. Там 5 хозяев, метров 25 дров — и как, и кто, и куда их перемещать будут. Мрачная неизвестность.

Пишу сейчас в Академии и все дрожит от пальбы. Не выспался, нервы — все наружу, состояние прескверное. Гала-ужин еще далеко не по плечу, конечно, по нашим условиям. Ибо спокойствие — первое условие в принесении ими отрады, а спокойствия то и нет.

Вот я уже в Радио. Боже, какая пальба и какая тоска! Пугает по настоящему только последнее. Потеря стойкости — потеря всего. А сейчас вещи далеко не решающие приводят меня в странное... А ну его к черту!

31-ое декабря. Мягкий мороз, снежно, хорошо. Вот последний день года, едва не ставший последним в жизни тех из нашей семьи, кто выжил. Но ставший последним в жизни стольких родных, любимых, умных, неповторимых, светлой памяти.

В последний день царила хаотическая сумятица, характерная для формы жизни всего года. С утра втроем с Марианной ринулись за дровами на Предтеченскую и зря. Предлагают дрянь, но хорошие будут, срок ордера продлен до 5-го. Решили отложить. Забыл в ДУ остатки допталонов на хороший обед. Затем Галя привела Машуту в Радио на елку. Был музыкальный концерт в костюмах и роскошный подарок — в кульке грецкие орехи, печенье, пять шоколадных конфет, изюм, сухие яблоки. Машутка в восторге. Потом я повел ее домой, потом отправился в «Северный», где обедал долее часу. «Северный» прощался дополнительной безвырезной кашей за утро и вкусным, вкусным обедом. Как будет дальше — сейчас, вечером, еще не ясно. Ясно лишь то, что «Северный» будет существовать и в него прикрепят тех, кто был в нем ранее, ежели он получит допкарточку. Получу ли я ее в Радио? В ДУ? И тут, и там?

235

Или — ни тут, ни там? Ни там, ни здесь сегодня их не дают, во всяком случае. Бэдлам... Ясно также, что завтра, видимо, без обеда. Морской Кот презентует 100 гр. «Были», официальное его название «Махорочный». Узнаю — немцы были в 40 км от Астрахани, теперь отбиты к Элисте, которую взяли давно. Вот те на! Дома предположена семейная встреча Нового года кашей усиленной, припасенными всякими вкусностями в миниатюре. Сегодня — и прошлый год.

Вот сейчас, в половине десятого, вьшснилось вдруг — в Радио на меня допкарточки нет,но есть право прикрепить в «Северном» ученую допкар-точку из ДУ. Так, в пищевых заботах кончался старый год, год — людоед и лютый дракон.

1-ое января 1943 г. Сегодня пятница. Снежно, мягкий морозец. Новый год встретили в том семействе — уютно, тихо. Меню было такое: каша двух сортов — овсяная и чечевичная. Хлеб, в хороших порциях с икоркой, кильками. Кофе настоящий, с сахаром и по 2—3 квадратика шоколада, к кофе овсяное молочко. Год тому назад мы спали, а они нет, встретили дурандовыми лепешечками и слезами, Саша лежал в штабелях покойников на чердаке лазарета. Галя с 9 ч. дежурит в «Штабе». А заснули мы только в 3-м часу, ибо гремело сообщение о шестинедельных итогах боев.

С утра произведен ремонт разбитого окна в кабинете, за кувшинчик хряпы. Потом получена допкарточка в Союзписе и прикреплена в «Северном». Итак, он существует дальше. Но в сколь жалком виде! Ученую допкарточку и карточки младенцев и одну Марианнину решили в виде опыта продержать январь в ДУ, где количество и качество лучше писательского, правда, нет этого дивного этого молочка (за этим кроется несколько часов мотни и мучительных, напряженных переживаний, соображений, взвешиваний и колебаний).

В «Северном» обещают, все же, каких-то овощных безвырезов очевидно, таких, как сегодняшние щи из кислой капусты, которой было много, но кроме нее ничего. Вряд ли хай лайфное общество «Северного» примирится с новым положением. Кончилась, значит, эра — великолепный декабрь — усиленной пищи. За 21 день ее я все-таки здорово подкрепился почти усыпил ненаеду проклятую. Почти... Еще бы такой месяц. Мои были сыты и еще сняли 2,5 кгр круп в запас. Теперь опять будет хиловато. И это при двух допкарточках (еще неизвестно, получу ли завтра вторую!!!), а много ли таких людей? Таких не много, ибо это не совсем законно, но жрущих вдвое больше на внешне вполне законных основаниях — тысячи, среди них лишь десятки таких, как я, а единицы действительно заслуживших. Вчера был вывешен приказ о призыве 1925 г. Голубые листки на облупленных наших стенах.

2-ое января. Мягкая, снежная пасмурность. Минус 4 градуса. «Последний час» возвестил Великие Луки и Элисту. Видно, все принимает серьезный оборот. В Академии выдали 100 гр. махорочного.

Предложенный Гале, как писал я, очаг был перепредложен Ире. Скверная дура опять отказалась. Невозможные, приговоренные (собою же) люди. Жалко мальчика.

236

Долго не спал с вечера — мысли вертелись в бедламическом вихре. Твердо решил было с утра писать насчет вызова Морозову бородатому в Архангельск. От него было письмо недавно: и доехал хорошо и набивается в неограниченных количествах самыми редкими, жирными сортами рыбы (ее не вывозят), а кроме того — вещание заморского происхождения. Но первые серые проблески утра уже рассеяли ночное решение. Теперь догадываюсь о причинах сего душевного расстройства последнего времени: как-то читал у какого-то английского приключенческого бытописателя, что снятый с обломков кораблекрушения моряк, уже почти мертвый от голода, отъедавшийся (не по нашему) потом на спасительном корабле, долго еще прятал под койку сухари, обуреваемый диким страхом опасности минувшего, но надолго оставившей страх. Если так, то декабрь рекордно пищевой, может быть назван (ведь назвал же я уже некоторые разделы «Осадной Записи» разными именами) — «Полоса сухарей под матрацем». Но сухарей, сухарей этих нет! Вчера вечером ассигновал под буржуйку полное издание Herder-a в прекрасных переплетах. Кто будет читать этого устарелого немца?

Прикреплены 3 семейные карточки в ДУ. Овсяное молоко там, оказывается, тоже бывает! Оттуда потек в Союзпис, где без труда получил разрешение на молоко, хотя и не обедаю там. Сразу перехватил 2 литра, один из которых тут же должен был выпить за неимением посуды, второй несу младенцам. То-то будут рады! Этот выпитый литр был очень кстати и наполнил меня изрядною бодростью после опять хилого «Северного». Как же быть дальше? Публика там мрачна.

Завтра Машутке на елку, с подарками — хорошие игрушки. Там все поздравляют с неприкреплением в писательской столовке, ибо она действительно плоха. Негодяи из Союза так и не дали допкарточки сегодня. Если бы я ждал ее, то прозевал бы прикрепление к «Северному». Вот был, значит, удачный шаг.

В Академии писал дальше отзыв на диссертацию и вдруг был озарен совершенно новой, неожиданной концепцией Тимура: он борец против монгольских «интервентов», освободитель народа и страны, патриотический консолидатор, устранитель изменника Хусейна. Такова и роль его при ликвидации сербедаров: он должен был в ней участвовать, но сделал многое для смягчения. Эта острая свежая мысль наполнила меня радостью и светлостью духа на всю первую половину дня, пока прикрепительные и обеденные мытарства не выдрали все человеческое.

3-е января. Морозец с ветром, в пределах приличия. Сегодня день, насыщенный не пищей, а волнением и предвестником почти верного пищевого краха, в ближайшем будущем. Но по порядку: в Академии с утра окончил отзыв на Тимура. Гора с плеч! В 5 ч. помчался из Радио в ДУ, где наконец стали давать допкарточки. Гигантская очередь, бездарность хаоса неописуемы. Стою. Вдруг вызывает меня один из писателей-ученых, шепчет: «Совсем уже было получал, когда вдруг был выявлен Вяткиной (ее имя да войдет в историю, наравне с Геростратом!): "Вы же имеете по Союзу Писателей, пойдемте к Шенкману"». Далее адский разговор: «Вы обманываете Советскую Власть, если возьмете — Общест-

237

венный Суд и т.д.». Я принимаю решение: все же взять, ибо не упоминался, следовательно ничего не знаю, а морально считаю себя совершенно правым: две работы — две подпитки. Буду доказывать. Нас таких двояких — 18 человек, говорят, есть разъяснение о возможности получения из двух мест. Значит, будет разбираться, пока же можно питаться. Итак — «замыкание на короткое» грянуло и вряд ли удастся отстоять. Резкое ухудшение питрежима на носу. А «Северный» все также плох и пожирает карточку.

В ДУ выдают Машутке елочные подарки: хороший мягкий заяц, пакетик с конфетами и сухофруктами, три галетки. В «Северном» получено 300 гр. хороших конфет по допкарточке этой самой. Ох, жизнь... Неужели опять начнется медленный спад силенок? Кошмар этот заслоняет все. Буду драться за еду ожесточенно. Младенцы были на писательской елке сегодня, где также игрушки и угощенье. Так дочь моя уже с 5-ти лет вступает на дорогу отца. Дебют не плох — три елки. Письмо от Таджикгиза (от 20. XI) — увы, они мне ничего не должны, книга законсервирована. Идея — сделать из молодого Тимура борца для «Звезды». Без десяти одиннадцать завыла тревога, а в 11 минут 12-го «Последний час» кратко и сокрушительно объявил Моздок и Малгобек.

4-ое января. Обильнейший снегопад, чуть ли не тает. В ДУ рванул хороший допобед, в ожидании отбирания карточки. Хотел больше, но вдруг похолодел от мысли, что, если отбирая карточку, вырежут из основной все, что проедено там?!! Надо попридержать.

В Радио тоже гнусность: вдруг — вместо 417 р. — на руки 82! А как раз мы с Галей решили, что если пропадет эта карточка, то мы сможем прикупить кило 4 крупок на зарплатки и пережить. А тут такая подножка. Почему у нас так делают, что всегда от своих же гадость за гадостью? Иногда кажешься: самому себе каким-то оккупированным, «неполноценным», во власти банды сознательных мучителей. От всех этих дурацких расстройств: не заметил, что во вчерашней газете ходатайство НКО перед Верховным Советом о введении погон. _гОбед в ДУ занял 50 минут, в «Северном» — 1 ч. 10 м. Это одно из свойств новой реформы. За обедом в «Северном» узнал, что улетевший в январе и вернувшийся только в апреле Н.С. Тихонов нашел у себя письмо Коли Лебедева с просьбой о помощи, немедленно отправил к нему человека (он мне и рассказал), но было уже поздно.

5-ое января. Снежно, к вечеру ноль. С утра мощное наступление на Галю со стороны того семейства на предмет очага. Упорное сопротивление, но «тяжелые оборонительные бои». Наблюдаю со стороны, ей будет трудно там (за дровами не поехали, так как ордера продлены на весь 1-й квартал). Но попробовать надо бы. Со вчерашнего вечера я полон проектом кацефикации (под новые эполеты!). Она вызвана страхом однокарточной перспективы, страшным нервным утомлением от всей этой допкарточной истории, раздражением (плюнуть на все, пусть эти акады и радио почувствуют, кого теряют), утомлением от двухслужебной мотни, от грязи, лохмотий, и дыр, от всего гнетущего, дурацкого, осадного, мелкого. Галя как будто одобряет. Да, но это значит закрыть дом свой. Полностью.

238

Замок на дверях, моль и мыши. А разве это быть сытым, дельным моряком? О, давняя прелесть этой мечты...

С утра звоню Морскому Коту — он просто в восторге. Но дело это может зреть только медленно, с великой осторожностью. Если да, то первый удар (по Радио) должен быть нанесен после 15-го. Мои без меня проживут? Буду здесь же и им же помогать. Так ли? Могу ли оставить? (В раковский призыв я просто спасал элементарнейшим образом шкуру. Тогда я снимал себя с объедания семьи. Сейчас этого нет. Есть ненаеда. А «претерпев — спасутся»?!!!).

А истории с допкарточкой развивается так: партийный руководитель Академии свирепствует дико. Федосей же даже благодушен и никаких агрессий пока не начинает. Зондирование сфер показало: запрещения нет, но нет и разрешения. «Лучше не суйтесь, но если вас застукают, постараемся замять». Кажется, придется идти к Федосею первым, не ожидая вызова. Он о моей одвуконности знает.

Получил в «Северном» 600 гр. прекрасных шоколадных конфет, по своей основной и допученой (подсунул) карточкам.

Плохи наши надежды на свет: Ленэнерго не дает на том основании, что на Загородном нет общего рубильника, тем самым нагло отменяя постановление Ленсовета, возлагающее включение и выключение на управхозов отдельных домов. До того дошло, что не дают свет даже в артистический дом на Бородинской, где кроме всех прочих, живет председатель нашего Райсовета Мартынов. Так и сидит Мартынов с керосинцем. Наш же керосинец быстро уходит, скоро надо снова покупать, а зарплата в Академии хорошо если будет в конце месяца, ибо кредиты на новый год из Казани запоздают, как всегда. Так всегда беды приходят разом: в Радио 82 р., в Академии ни черта вообще. А от двух академических тысяч осталась пара сотен. Дивное молочко в Союзписе пропало, заменилось соей. Оказывается, это молоко делают из сверхъестественного какого-то американского порошка. Его кладут соразмерно в чашку и немного разводят кипятком. Получается божественное месиво, сытное как сливки, сладкое, укрепительное. У нас же догадались: хлопают на кило порошка несколько бочек воды и распространяют в виде молока для привилегированных столовок вроде Домписа и ДУ.

Галя, после барабанной обработки, устремилась в очаг, где, конечно, оказалось, что место это не состоялось. Долго обсуждали кацификацию: имеет смысл только, если уходя, оставлю им писательскую допккарточку. Соответственно, надо кидаться теперь в СП, выяснять возможность. Без четверти 11 нормальный ход последних известий прервался внезапно взревевшим «Последним часом»: Нальчик, Прохладный, Котляревская, Цимлянская, Майская, Морозовская (крупнейшая база!). Есть от чего свалиться под стол.

6-ое января. Солнце, ветер с хорошим морозом в минус 6 градусов. Город убран таким нарядом цветов на рассвете, что хочется лечь в пушистый свежий снег и поплакать и посмеяться. На Невском купил светильник со стеклом (16 р.) «экономический» и кресало с фитильком (11 р.). Хрыч заляпал меня в комиссию по инвентаризации имущества

239

покойного Ухтомского. Какое идиотство. Внезапно созревает план: — уйти из Академии. Выигрыш времени и сил будет огромный, смогу писать (Макаров!), читать лекции. Деньги — не так важно, марки и традиции жалко и старичка. А так — постыло мне это заведение. Подумаем. Вот прочел лекцию в доме на милом и неведомом мне ранее переулочке за мечетью, за что был хорошо покормлен, хоть и без хлеба. В газете трогательная телеграмма патриаршего местоблюстителя и ответ ему. В «Северном» слух — с 11-го котловое питание. Что это?

Из Академии по телефону требуют меня в эту идиотскую комиссию к 9 ч. 30 м. А в Радио в 10 ч. сбор для похода в Смольнинскую баню. Какая обида, слов никаких нет! Нет-нет, да и проскочет гнуснейший слушок, сведеньице об ухудшающемся положении с продовольствием. Ладога работает едва, едва. Грузовики проходят по самой кромке вдоль самого берега пустые, волоча за собой санки с малым грузом.

В Радио под вечер дикое предложение приготовить 1000 р. на танковую колонну. Это мне то?! Сейчас 8 ч., и по сильной зенитной пальбе знаю, что сейчас тревога. Испугавшись мрачнейших денежных перспектив, загнал утреннее кресальце, жалко, успел его полюбить.

Сегодня сочельник, так любил Сашенька этот день, как было у них всегда оживленно, радостно. Как я устал. В этом томлении кацификация представляется дивным избавлением, точно так же, как в прошлом году казалось это самое военное поприще.

Ого, налет не на шутку. Все трясется и слышно низкое гудение врага.

7-ое января. Ясно, мороз минус 12°. Хватанул все-таки морозец! Первая тревога длилась вчера часа 4, до 11-ти. Потом скоро началась вторая и свирепствовала чуть ли не до утра (все это доходило до меня сквозь сон). Вчера, направляясь в Академию встречен сюрпризом: бомбочка угодила в самый Дворцовый мост, трамваи не ходят. Акад значительно обесстеклил. Идиотская комиссия, конечно, не состоялась. А баню, конечно, пропустил. Продолжал кацификационные обсуждения, пока платонические. Как ще-мяще, тоскливо хочется. Наверно — могу сказать — напрасно. Радио ни за что не пустит. Как я устал, как колоссально чугунно устал. Совсем забыл сообщить, что быстро прочитал-пролистал не очень интересный психовоенный очерк-новеллу конца прошлого столетия. «The badge of courage», довольно, судя по предисловию, знаменитого американского бытописателя Steph. Crane.* Трамвайно окончен 1-ый том отдохновенного романа из жизни высшего света Mrs. Humphry Ward «Lady Rose's daughter» в таухницевой серии.**

10-го января. Такие выдались деньки, что даже писать не успеваю. 8-го с утра радио объявило — минус 2Г, вчера было меньше немного, сегодня опять зажаривает. Но морозы эти не заметные, ибо есть чем переносить их легко. 8-го читал лекцию в неслыханно питательном и гостеприимном пункте на Канатной, зарезав Академию. 9-го тоже лекция,

__________

*Стеф. Крэйн. «Знак отваги», (англ.).

**Миссис Хэмфри Уорд. «Дочь лэди Розы» (англ.).

240

но с весьма хиленьким питанием в лазарете. Аудитория — немощные мальчишки недоростки, на вид лет по 12—13 (на самом деле 24-й год) — старчески-идиотичные на вид. Это все больные бойцы. 25-й год, говорил мне врач из приемной комиссии, таков же. Но дистрофиков мало. Вчера вечером гигантский морской подарок: две банки фаршированного перца и две селедки, такой нежности и тонкости вкуса, что и в мирное время не сыщешь. Оказывается, они сами, не говоря ни слова, пытались меня кацифицировать, но решительный отказ отразил их в наивысших инстанциях. Вот сила Радио-кошки! Я в полном смятении. Но немедленно принял решение вынуть из дирекции на сем основании допрадиопитание, которого после падения «Северного» я фактически лишен.

Обе ночи прошли в сплошных тревогах, с пальбой прямо озверелой, но, кажется, без вреда. Последние дни наша буржуйка непереносно дымила, отравляя жизнь. Поэтому сегодня утром, надев резиновые перчатки до локтя и синенький свой комбинезон, предпринял крупные трубоочисти-тельные работы, с полным успехом. После чего по радостному, очистительному, морозносолнечному и скрипучему пути потек в Ручьи. Там милое радушие, тепло и Праздник Пищи. В нем первая роль — кислой капусте и картошке! Хоть каждый день пью в «Северном» хвою, все же эта капуста наполняет душу счастливым трепетом.

Вечером дома зажигали нашу миниатюрную красавицу елочку, всю в игрушках и золотом наряде. Взявшись за руки, наша фамилия, Мариаська и Соня вели хоровод вокруг елочки и пели. Символ великий и в малом. У Мариаськи страшный нарыв на пальце, завтра резать, воспаление уже пошло красными полосами вверх. Несмотря на это, она сегодня играла весь день (паек ПВО). Наше радио снова замолкло, и вот сейчас о новом налете дает знать уханье рассвирепевших зениток, гуденье врага.

11-ое января. Мороз немного меньше. В Академии был первый раз на инвентаризации электрофизиологической лаборатории Ухтомского. Холод и грязь. Каша из всевозможных колб, пробирок, приборов, книг, барахла, составленной, сдвинутой мебели. Половина разворована, остальное в негодности. Там предстоит мне, значит, копаться несколько дней.

Хрыч требует представить свидетельство о моей противопожарной деятельности в Эрмитаже на предмет какого-то оборонного значка. Ходил к Хрычу говорить о старичке, на глазах слабнущем. Оказывается, ему выдан только что единственный паек. Кончаются деньги, всюду задержки, и, что значительно хуже, кончается керосин. Опять слух об электричестве. Сегодня я на одном «северном» обеде. Скюшно.

Очередная тревога началась около 9-ти. Шел домой при сплошных зарницах зенитной пальбы. Осколки с визгом ударяли по крышам. А когда через два часа пропел веселый петух отбоя, то смачный голос диктора объявил в «Последний час» — Минеральные Воды, Пятигорск, Железно-водск, Георгиевск. Просто умопомрачительно по грандиозной внезапности ударов.... Дома дивный презент — горшок кислой капусты. Машутка была на елке в Александринке, где был полный кабак в организации и очень

241

интересные собаки и разные ауффюрунген.* Марианна взрезана благополучно.

12-ое января. Мороз опять едкий (по нашему — минус 10°), солнце, снежно-голубая дымчатая красота. С утра в лаборатории. Утешаюсь кни-гогорючим, толстым шилом, скрепками, скальпелем. Предмет мечтаний — жестяной бидончик, увы, оказался с течью.

В Радио выясняется, что я включен в список на медаль «За оборону Ленинграда». Посмотрим, какова здесь сила кошки. В «Северном» получено 240 гр. допшоколада. После хилого нынешнего обеда, с 2-х часов отсидеть в Радио до 9-ти в сплошной работе — это, конечно, тяжковато. Особенно, когда рядом в портфеле лежит шоколад, неприкасаемый.

Младенцев нахожу у Мариаськи за поглощением ее донорского паечка. Младенцы сыты. Дома чудный суп и литр соекефира, и, конечно, тревога с назойливой пальбой. И еще дивный соседский презент — много отличной морковки. Свежая морковка посредине зимы! Воистину, они наши настоящие благодетели, и перенести все, выжить, стоит только за тем, чтобы их отблагодарить как-то, вернее, благодарить непрестанно, до конца. В эту первую половину месяца у нас был, таким образом, неслыханный золотой дождь подарков самых неожиданных.

13-ое января. Почта принесла первую «Правду-ЦО» от 10-го! Где же номера с 1-го по 9? Ходил объясняться. Сегодня ради Канатного обеда зарезаны не только Академия, но и Радио, куда прибыл только после пяти, из «Северного». Канатное гостеприимство было раскинуто в небывалом размере — кроме хорошего обеда, стрептоцит, два куска чудного мыла, порядочно махорочки и договоренность на лекции в январе, с приглашением в душ 18-го.

В Радио получено 156 р. гонорара. Bo-время! Чудный день, мороз совсем не велик, снежок, мягкая пасмурность. Обычная вечерняя тревога началась совсем рано, около 8-и. Как раз во время капитального разговора с Маленьким Директором (Ходореночка) у него в кабинете. «Дайте допкарточку от себя», — «Невозможно, так как получают вместе с основной» — «А если я уйду из Академии и основную буду получать у вас?» — «Тогда выхлопочем» — «Разрешите мне кацифицироваться при условии выполнения работы у вас?» — «Ответ дам завтра». Весь разговор под неистовую свару дирижера Элиасберга с какой-то радиовершительни-цей, визжавшей в слезах и под еще какое-то склочное расследование — распекание, т.е. в исключительно неблагоприятной обстановке. Спускаюсь к себе, Морской Кот как раз здесь и — гнусный афронт: московское начальство, скверно, убийственно разругало передачи, как раз мои статьи! Кот опозорен, истреблен своим здешним начальством, которое подписало, не читая и оттого в еще большей ярости. Жалко Кота (рецензия глупая, казенная, изобличающая полное непонимание автором принципов составления передач). Первая мысль моя — безвозвратно погибла кацификация, ибо кто возьмет автора текстов, возбудивших всю неповоротливую ярость

__________

* Auffiihnmg (нем.) — спектакль, постановка.

242

военных бюрократов, всю крупную служебную неприятность? Провожая Кота, сообщаю ему результат разговора с Директором — обещание завтрашнего ответа. Но Кот, против ожидания продолжает мечтать обо мне и ждет ответа завтра. Что ж — если «да» — значит прыжок? Если «нет», то в феврале вместо двух допкарточек явно одна, т.е. крах ощутительный.

14-ое января. По нашему минус 12°, жгучий ветерок. Как неожиданно ликвидировалось начисто вся эта кацификация в целом, в принципе! Это произошло вчера же вечером. Выходя часа через два после этих разговоров, вижу вдруг внизу того же Морского Кота, уныло пытающегося переждать тревогу. Вступаю с ним в уточнительный разговор в чаянии предстоящего «прыжкового» ответа, и тут выясняется вдруг, что моя беспартийность вообще является полным и окончательным препятствием. При этом Кот совершенно разинул рот, узнав о таком моем свойстве. Ну, по крайней мере, одной проблемой меньше. Нет, видно не суждено мне никак и ни за что форма и военное состояние! Это абсолютная воля Рока, и приговор его окончателен. Тревога вчерашняя длилась почти 4 часа. Сегодня был повторный, но не окончательный разговор с Радио-директором о допснаб-жении. Надежды почти никакой, но хочу попробовать опровергнуть тезис его о «несамостоятельности допкарточки» (то есть, что она может быть выдана только вместе с основной) через наб. Рошаля. Тьма сомнений обступила меня со всех сторон: бросить Академию, бросить Радио, перейти в Академию на полставки, не рыпаться вообще и тихо смирно на месте сидеть, активизироваться в Союзписе, расширить лекционную подпитку — все это или неразрешимо в априорных суждениях, или невыполнимо, а в общем — тоска.

Читал сегодня о С.О. Макарове за Финляндским вокзалом. Приехал туда в разгар сильного обстрела района. В огромном подвале, при свете «Мыши», говорил перед странной аудиторией в халатах, повязках, бинтах. Среди бойцов много и гражданских старух — дистрофичек, страшных растрепанных ведьм с голодным блеском в глазах. Повсюду виднелись во мраке скрюченные, странные фигуры, как в диком рембрандтовом сне каком-то. Накормлен хорошим обедом, увы, без хлеба. Теперь до 18-го — три дня — один хиленький «северный» обед. Тревога началась в половине 8-го. От огорчений комиссии утешился большим куском какого-то очень тяжелого белого металла, м.б. олово? И книгой Насонова «Монголы и Русь». Из ЛДУ получил 50 гр. «Лесной Были». Около 11-ти началась новая длиннейшая тревога.

15-ое января. -11°, сильный ветер, холод собачий. Галя видела очень странный сон: Марианна, Дьяконов и я, с мешками за плечами, садились в трамвай, Дьяконов подвешивается слева, я на колбасе, присев. Трамвай уходит. Галя идет сзади и вдруг видит на пути валяющиеся вещи из моего мешка, а дальше большую лужу крови. В ужасе спешит она далее, предчувствуя катастрофу. Наконец, видит трамвай, я все на колбасе, застыв в той же странной сидячей позе. На ее вопросы, вдруг очнувшись отвечаю: «Нет, ничего не случилось, просто у меня старая дырочка в спине открылась, из нее вытекло 9 литров крови» — «Ну, ничего, — утешает

243

меня Галя, — в конце концов получилось как бы большое донорство». К чему бы это?

С утра бегу на наб. Рошаля, где говорят, что допкарточка может быть получена только на основной работе. Значит, тезис Ходареночки неопровержим. Тогда прихожу к выводу не рыпаться вообще. Не переводить карточек на Радио, не ворошить Академию. Вдруг опять удасться сочетать допкарточку по Акад. и СП? Вдруг рухнет Радио почему-либо? Переждем февраль хотя бы на одной допкарточке, а там видно будет. Итак, цена за великую эту радиосамопродажу в виде «Северного» обеда свелась к безвырезным щам и 5 гр. масла в день и к надеждам улучшения «Северного» в дальнейшем. Буду щупать и военвозможности, не мешает побеседовать с Гордоном, например. На завтра неожиданное ледокольное предложение на 12 ч. Вот всегда так — что-нибудь да капнет. Наклевывается и какой-то овес. Будем прикупать, перебьемся. Но проголодь, конечно, суждена при этом устройстве, полностью (она далеко не только наш удел: вот Никита Толстой сбавил, при всей своей привилегированности что-то кило 20 и весь день хочет есть).*

Эти дни сильная канонада. Теперь известие — на Ладоге и на Волхове грянули наши наступательные бои. Закончилась физиологическая комиссия, последнее утешение — отвертка. Вчера старичок мой, с бухты-барахты подсев, осадил меня всем комплектом типичных вопросов. Неловок, бедняга.

В Радио в конце дня сотрясения окон канонадой и зенитками по тревоге. Она длилась более 4-х часов и на Вас. Острове была бомба. Марианна как раз ходила за своим паечком. К ужину она облагодетельствовала нас куском хлеба около кило! Галя извлекла 2 литра соекефира и кашу сварила из возвращенного крупяного долга. Ужин был упоительный. Дурацкая история происходит со светом. Одни инстанции уверяют, что свет «включен» еще вчера, другие — что разрешения нет вообще. В результате мрак продолжает царствовать.

16-ое января. -9°, ветер. Зима все-таки взяла свое на горе нам. Во время вчерашней колки дров меня сильно продуло, сегодня простуда налицо. С утра показывал в Академии рукописи, затем в 12 уже хорошо, хотя постно, обедал на ледоколе. Кормили меня на этот раз Федор Федорович и Степан Осипович совместно.** Кусочек хлебца припасен и для «северного» обеда. Старпом Жирнов приглашает мыться на субботу.

Письмо от Отки, полное какого-то маниакального, напряженного упования на скорое избавление. Он, инженер-строитель, со стажем, с опытом, прекрасный работник, плюс к тому с великолепным знанием немецкого языка, все сидит простым писарем. Только последствия раны и дистрофии не позволяют ему добиться отправки на передний край, пишет он. Так умеют у нас использовать людей. Сейчас, после флотского и затем «северного» обеда, я просто сыт (конечно, подали бы мне еще

__________

*Приписано другими чернилами внизу страницы.

**Т.е. лекции об адмиралах Ушакове и Макарове.

244

обед — моментально сожрал бы). Так можно бы жить. Вот завоеван такой сытый день и благо. О дальнейшем не стоит себе ломать голову. От 7-ми до 8-ми погрохотала краткая тревога. Канонада же свирепая стоит сплошь. Страшные бои к югу от Ладоги в разгаре.

День кончился замечательно — зажглось солнце электрического света и вмиг переменилось вечернее мироощущение. А в половине 12-го катаклизмический «Последний час» — глубокий прорыв у Воронежа и близкое истребление 22-х окруженных дивизий под Сталинградом. Письмо от Милены близко-дружественное, трогательное. Предлагает выслать посылку при наличии военадреса. Будем искать.

17-ое января. Воскресенье. -10°. Пасмурно. С утра получил конфеты и почти все уже съедены. Отдежуриваю вместо первого воскресенья в Радио. А до того является военный дядя, финансовый, проверить, почему Галя не получает по аттестату! (За 8 месяцев по 500 р.). Они не знают, что я демобилизован. Порядочки! Трамвайно-ожидательно окончен 2-ой том упомянутой выше «Lady Rose's daughter». Только сегодня произошло признание Великих Лук.

Дома наслаждаемся светом и кашей из 200 гр. табака на кило пшена и кило чудной муки. Первый день до утра без тревог.

18-ое января. -9°, мягкий снег. Изрядно простужен. В Радио свободен, Академия зарезана для Канатной лекции. Сегодня кормит меня Федор Федорович. Галя сегодня на донорском освидетельствовании; что-то уже два дня подряд странная ее слабость, тошнота. Видимых причин нет, а что-то расстроено внутри. Всю ночь канонада, и какая! Ползут, ползут слухи о больших наших успехах у Ладоги, в частности под Шлиссельбургом. Душа замирает в напряженных надеждах и ожиданиях. Ночью «Последний час» прогремел о взятии Миллерово (!) и многих других мест. И, верно, счастье боевое служить уж начинает нам! Опекающая меня Канатная девушка объявила лекцию так: «Сейчас Александр Николаевич Ушаков прочтет нам лекцию об адмирале». Только чуточку запнулась. Если бы была находчивой (или последовательной), то докончила бы «Болдыреве»... И сделала бы вид, что ничего не случилось. Обед был капитальнейший — мясо, картошка, все жирное, всего много, даже хлеба. Но вернулся только в пятом часу, пришлось зайти домой за кастрюлей и оттуда в ЛДУ за обедом, на обратном пути к воентаджикам, которые охотно дали мне свой адрес для посылки Милениной.

Дома блаженствовали со светом. В 10 ч. 30 м. включили последние известия, но говорила Москва, не речь, а оглушительный хай со свистом и визгом и поэтому «вырвали» и поэтому не слышали в 10 ч. 45 м. исторических слов о прорыве под Ладогой ленинградского кольца блокады, о взятии Шлиссельбурга, Синявина, о конце угрозы измора.

19-ое января. -9°, снежок. Красные флаги. На улице люди обычные, незаметно никак. А в Академии никто не работает, говорят (все ведь женщины!), многие плачут, иные смеются. Там же раздают подарки Президиума — на того, кто имеет рабочую карточку: галет 200 гр., сладкого шоколадного порошка 70 гр. и две коробочки витаминных конфет. Служащие получили 500, 200 и 3 соответственно. В Радио полный

245

радостный ажиотаж, поздравления, объятия. Всю ночь до утра, говорят, свирепствовало это. Так значит, 16 месяцев дожидались мы? Дождались! Все мучения, все, все окончено? Медленно и недоверчиво подползают события к сознанию. Это и есть тот день, тот час, во имя которого мы, оставшиеся, остались, поставив на это жизнь, имение, все? Значит мы выиграли эту ставку и настало то, к чему мы ползли ощупью, во мраке, в холоде и в смертной тоске сквозь прошлую зиму? Да, возможно, реально мы ощутим это не скоро, конечно. Осада еще не снята. «Осадную запись» еще надо вести. Но нет уже чувства, что тонкая ниточка, на которой подвешены мы к жизни, может быть ежечасно начисто срезана. Нож, грозно застывший у самой жертвенно-запрокинутой, голой, открытой шеи (а пошевелиться нельзя) и 16 месяцев так стоявший, отведен. В этом великий смысл для нас того, что случилось. Не думаю, что в десятимильную брешь прорыва уже пошел поток поездов с продовольствием, одеждой, медикаментами и проч. для погибавшего Ленинграда, как говорят наши друзья сегодня. Но то, что мы имеем, — нам теперь твердо обеспечено.

Галя пошла с утра на донорство свое, с утра они с Марианной крепко насели на меня, подвигая на сие также. Теперь три пайка дают уже после второго раза. Во время этого разговора мы не знали еще о прорыве, и я сильно, сильно стал склоняться. Теперь не знаю — стоит ли все же? Стоит все же, пожалуй. Посмотрим. Там требование на кровь огромное в эти дни. В свете всех этих дел почти незаметно подошло окончание моего табачка. Завтра хватит на половину дня и это все. «Последний час» опять возвещал о новом продвижении на юге. Среди них — Валуйка. Это уже Харьков. Еще письмо от Милены: Мих. Мих. был в Иране и вернулся в Москву! Ужин ценою крови — великолепен. Стараюсь есть как можно меньше. Свет теперь до 11-ти и утром с 6-ти до 8-и. Опять сутки без тревог.

20-е января. Все так же, только мороз поменьше. Не засыпал часов до 2-х, все думал. Ведь брешь-то пробита! Значит... И вот с утра я первым долгом на почту. Телеграмма Миху, телеграмма Тоту. Из Академии телефоны Мануйле, Сашеньке Д. и в результате — письмо А.А. Фаддееву. Нажатие всех педалей. Теперь курс на это. Миху также письмо, заодно и Милене. Сегодня уже почти не говорят о прорыве. Думаю, потянется теперь длинный, длинный ряд дней, ничем не отличных от тех, что были до 19-го. В Академии у Хрыча был начальник госпиталя, что в Толмачевке, просил все кровати, все матрацы — у него уже лежат на полу. А в середине дня пришли направлять кого только можно в госпитали на работу. И так во всем городе. Это наше освобождение. В Академии же достал великую редкость наших дней — перекидной календарь! Результат вежливого и любезного обращения к агенту — приватно. В «Северном» дали безвыреза: борщ (настоящая свекла и капуста), вареный картофель 140 гр. к вырезной селедке и фруктовый мус (и мало и дребедень) на сахарине. Такой внезапный прирост безвыреза, вселяет все же надежды. Допкарточка моя сегодня кончилась в мясе, третьего дня еще в крупе. Масла же осталось порядочно, а сладкого последняя декада еще не взята. Там же внезапно получены 100 гр. «Лесной были» (до чего гнусна она, все же), а я даже

246

надеялся, что придется бросить курить именно сегодня. В Радио зарплата — 334 р. 20 к., а в Академии обещали — на днях. На донорство пошел бы хоть сегодня. Да грязен больно я, и белье грязно, а там смотрят очень строго. Помыться, может быть, придется в субботу или в воскресенье, не раньше. А тогда может уже и пропасть потребность.

Тревога началась без четверти десять, а через пять минут дом наш дрогнул, зашевелился от близкой бомбы. Зенитки хлопали неистово. Гнусный ввинчивающийся звук бомбардировки холодил кровь. Все как до прорыва, как в прошлом году. Лег в 11 ч., не дожидаясь конца. А ночью гремел «Последний час» — Невинномысская и много других. Сейчас полнолуние.

21-ое января. Морозный удар — на нашем градуснике -16°. Это более двадцати «городских» и это крещенские. Идя к 9 ч. 30 м. на внезапную лекцию у Мариинского, видел следы вчерашней бомбы. Она упала в Фонтанку, у самой типографии «Лен. Правды». На всей площади ни стекла, даже на Чернышеве за аркой повыбито все до Театральной. Сильная была, видимо, штука. Лед весь взломан далеко-далеко, и снег на набережной и на площади весь черный. Говорят и еще где-то были сбросы, в общем налет был незаурядный (рассказывают, что самолетов было 5 и они сбросили ровно 20 бомб). Есть возможность и будет еще много возможностей пострадать и после прорыва.

Когда я явился на лекцию, то опер, дежурный (он же ведает лекционным делом, «вот повезло» думал) стал дико названивать по отделам, сзывая на лекцию: «Пушкин и Родина». Поправляю его, а он: «Ну, все равно, Ближний Восток, так Ближний Восток». После лекции майор — нач-к штаба посылает обратно к этому «опер»-у: «Я распорядился уже, чтобы вас покормили». Прихожу. Начинается неистовый телефонный поиск какого-то Дукевича, ибо «Завтрак есть, все готово, я распорядился на кухне, а вот еще только нужен хлеб». Дукевича нет нигде. Дело доходит до полковника, но и там не получается. Тогда «опер» убегает. Возвратившись торжественно ведет меня в столовую, усаживает за стол и исчезает в кухонных недрах. С жалким видом приходит минут через пять мой «опер»: «Обеда еще нет, а завтрак уже кончился. У повара нет ничего. Приходите лучше к обеду, будет два блюда». Соглашаюсь, конечно. Эх, порядок, порядок... Угостили меня зато табачной пылью. Пыль в смешении с «Былью» дала какую-то кардинально вонючую едкую специю, которую и курю.

В ожидании обеда дую пешой в Академию. Холодно. Там меня Хрыч засунул на ломку дома, надо было являться сегодня в 8 ч. 30 м., но к счастью не состоялось. А 22-го и 23-е, говорят, выходные. Теперь дую пешой же обратно к обеду. Холодно. Сытный обед с хлебом вознаграждает однако. Тут же обедает некий трехшпальник-инженер. Перед ним умопомрачительная гора и хлеба и булки. «Вот это зрелище — говорю я — совершенно непривычно для гражданского глаза. В остальном же мы подтягиваемся». Он: «Ни за что не съедаю свою порцию хлеба. Вот это за последние дни накопилось, а сегодняшнюю еще не трогал. Куда девать — не знаю». Я, с громким и грубым смехом: «Ну, я бы нашел применение».

247

Кажется, ясно сказано. Но нет, крепчайший стоерос ни с места, продолжает тупо жевать — добродушно посмеиваясь. Ведь надо же быть бревном! Через некоторое время, получив чай, я говорю: «Не раззорю вас хлебцем к чаю? (зло уже взяло, нарочно лезу). Он — (благодушно, мирно, охотно): «Пожалуйста, какого желаете — такого или такого?». Подвигает свои кусища, нож. Подойдя, отрезаю себе булки (вполне скромно, на большее не хватает все-таки). Какой беспредельной стоеросовостью надо обладать, какой непроходимейшей меднолобостью! И это наше гостеприимство, исконнее радушие наше! Только гораздо позже узнал я, что этот и был полковник — начальник всей части.

В 3 ч. сирена ненадолго. Морозная мгла окутывает город. В ней солнце висит большим и тусклым диском. Дымы идут к небу. Холодно, холодно. Из Радио внезапно отбыл в привилегированную баню. Она в Лавре, раньше там мылись монахи. Масса воды, мыло, мочалка, полотенце, даже какое-то питье. Все к услугам. Народу почти нет, нет, правда, и электричества. Помылся сногсшибательно, даже парился — второй раз в жизни. День и ночь прошли без тревоги, верно из-за холода. «Последний час» сообщил о взятии Ставрополя (именно Ставрополя, а не Ворошиловска, хотя даже наши друзья англичане употребили именно последнее название). Завтра и послезавтра выходные, но только в Академии.

22-ое января. Мороз такой же, еще и ветер сегодня. К 11-ти, после дров, все же иду в Радио. Твердо намеревался проехать в донорство, но не вышло. Завтра? Из Дома ученых вдруг телефонят: 25-го утром на машине в трехдневное лекционное турне. Спонтанно соглашаюсь, для Академии законно, для Радио же задумав исчезновение дефакто — предлог — по болезни. Это месть за необеспечение. Должен же я в таком случае самостоятельно изыскивать подпитки. Лишь бы не вскрылось как-нибудь. К тому же, может быть, машина и не придет. Когда видишь хлеб — надо бросаться, не рассуждая. Чем скорее кончится такое положение, тем лучше. Вчера в бане я увидел непомерно развитый живот свой и свежие пятнышки скорбута на ляжках. Странно, хвою пью в «Северном» ежедневно.

Дают керосин, по пол-литра. Это хорошо. А масляной выдачи очередной нет не только вчера, но и сегодня. Это чуть ли не в первый раз нарушение андреенковского расписания. В сочетании с ленинскими днями и с прорывом блокады такая задержка выглядит весьма странно, дико. Объявлены лишь селедки, икра и уксус столовый. Положительно, ознаменовать прорыв блокады уксусом — политически неверно. После Радио отправился в Союзпис, где получил 100 гр. «Были» и ознакомился с английским текстом предложенного мне для перевода рассказа. «Последний час» объявил Сальск!

23-е января. Мороз -11°, ветер, солнце. За ночь опять выпало много снега.

С утра ходил насчет дров на Басков пер. Дров не нашел, но высказался. Затем домой, где провел крупную дровозаготовку. Узнал, что новый костюм военного образца защитной хорошей диагонали пошел за 6 кг картошки и 1 кг хлеба. Из дома покатил в донорский институт, на Дегтярную ул.

248

Хотя опоздал минут на 5, но прорвался, разговорил персонал, мне сделали анализ — нулевка! Других не берут сейчас. Однако сразу мордой об стол. С сегодняшнего дня (везет мне!) новый порядок: вызов на дачу крови повесткой по почте. Значит, теперь сиди и жди, а может быть, и совсем не придет. А тройной паек, действительно, после второй дачи, для меня это получится только в марте, если даже все пойдет нормально. В общем, не дождаться, боюсь, уж мне вовсе. После хорошего двойного кашного «северного» обеда — в Радио, где угодил в мощную работу. Только вот сейчас, в половине 9-го, кончил ее, а между тем разразилась тревога, опять очень бурная. А днем был крепкий обстрел. Англичане захватили Триполи!

24-ое января. Минус 17°! Да еще с ветерком. Уже тяжеловато становится — 17 дней подряд загибает мороз. Вчерашняя тревога длилась с 8-ми вечера до 3-х ч. ночи. Пальба была первые полчаса, а затем — полная тишина до конца. До сирены, где-то на Вас ильевском-Петроградской, спустил три бомбы, а также на Песках и в Порту. После тревоги «Последний час» объявил — Армавир. Видно, враг оставляет всю Кубань и бежит без задержки к Ростову. Сегодня разродился, наконец, Отец Пищи — шпиком по масляным талонам и изюмом. Зря, значит, нервничали. Итак, кончается январь, который получился чуть ли не сытей сытого декабря. Что-то выйдет из намеченной на завтра поездки?

Тревога завелась, когда я был еще в Радио. На улице меня так освистали два блюстителя, что я совершил несколько прыжков морально-оборонительного значения. Потом было еще две тревоги, последняя в 5 ч. утра, совсем необычно. Это большие налеты, порядочно сброшено бомб в разных частях города, зенитки грохочут безумно и непрерывно, видно, бестолково. «Последний час» объявил Старобельск.

25-ое января. Радио сообщило, что опять -17°. Днем снова тревога. Машина, конечно, никакая за мной не пришла. До 12 ч. 30 м. колол и пилил, себе и нашим, поджидая. Это скорее огорчительно, ибо мясных талонов не хватит на пару дней. Опять прошел мимо носа очередной военный подкорм. Да, судьба весьма сильна и выполняет раз намеченные установки свои. Отвез в Обком бумагу на допкарточку, там приняли, как ни в чем не бывало. Посмотрим. Отнес теще полтора ведра антрацита, который оставался еще с папиных времен. Мы с мамой все думали, что как-нибудь для торжественного случая затопим камин, как бывало. Так и лежал он у нас традиционно. А теперь я вдруг решил с ним покончить.

В «Северном» получено 600 гр. дивных конфет «Красные». У нас в эту зиму гораздо холодней, чем в прошлую. По утрам бывает 6—7 градусов тепла, а натапливается не больше, чем до 10-ти. Еще бы, кругом комнаты не топятся. Почти во всех квартирах нашего дома остановилась вода. У нас пока идет. Вечером обнаружилась нахальная записка от моих воен-лекционщиков. Оказывается, были и не достучались. Галя сидела дома до 13 ч., их так и не было. Беспорядок, неточность и хамство, как полагается. «Последний час» объявил Воронеж.

26-ое января. Мороз меньше, но вьюга. Тревога вчерашняя началась в одиннадцатом часу и сперва была всего час, совсем тихая. Затем сразу

249

вторая и пошла писать губерния. Один разрыв опять был устрашающе близок и много далеких. Адский этот фугасно-зенитный концерт свирепствовал до седьмого часа утра. Налет был опять крепкий, очень крепкий. Одна сильная бомба ударилась в площадь у Штаба. Если смотреть с площади, то во всем штабе, во всем Зимнем дворце, во всем Адмиралтействе ни стекла! — повылетало. (Разорены и мои воентаджики. Как же посылочка?) Вся площадь черна, обожжена. Трамвайные провода оборваны от Невского до Дворцового моста. Свален столб. Велики разрушения и на Петроградской стороне.Значит, мы снова вошли в полосу настоящих бомбежек, конечно, чисто террористических. При них немцы пользуются нынче преимущественно полутонновыми бомбами. Отсюда и размеры разрушений. Сейчас, в половине девятого, идет уже вторая тревога, а в то же время сегодня самый плохой берихт* за все время. Действительно, мрачный — «значительно превосходящие силы», в основном отбитые атаки — «новый прилив анштурма». Долго ли будут эти бомбежки и пронесет ли сквозь них? Днем до первой тревоги был сильный обстрел центра, преимущественно шрапнелью. Дом от угла Офицерской до Мойки (военные учреждения) разрушен внутри начисто.

Как попалась бедная Марианна: глупые женщины решили вдруг продать кило хлеба. Сразу встретила у булочной покупательницу — толстую, рыжую бабу. Она взяла хлеб и сказала: «А теперь пойдемте в милицию». Испуганная Марианна была рада отдать хлеб, но не ходить в милицию. Воображаю положение гнусной пиратки, если бы Марианна согласилась действительно пойти! Получен гонорар — 200 р.

27-ое января. Свалил таки мороз окаянный, всего минус 8°. Вчерашние вечерне-ночные тревоги были не интенсивны. «Последний час» возвестил «ликвидацию в основном» сталинградской группы. Степан Осипович накормил меня — увы — постным, хотя и обильным обедом. На обратном пути застигнут обстрелом на Невском. Сижу сейчас в Радио и близко рвутся окаянные снаряды. Обстрелы и налеты — не хорошо! Пронесет ли? Вот и сирены завыли — это сегодня вторая дневная тревога. Не хорошо! Ну, держись, Ленинград!

Дикий концерт обстрела и зениток вместе продолжался часа два. Снарядов, думаю, разорвалось до полусотни. Говорят — в районе Смольного. Легли спать под унылый, нервный стук тревоги, когда она кончилась — неизвестно, но была, к счастью, тиха. Лучший признак усмирения ненаеды заключается в том, что почти не пишу теперь здесь о пище. Это усмирение пришло как-то незаметно, без великолепных праздников Пищи, о которых так мечталось. Усмирение, еще не полное, конечно, но явное. А в феврале очень возможно, что будет опять хило, наступит то сокращение ресурсов, которое ожидалось в январе. Марианна презентовала мне пар 7 сашиных носков, тем спасши меня. Последнее время торчали голые пальцы и пятки. Вообще обнос и продир принимает угрожающие, страшные размеры.

__________

* Bericht (нем.) — сообщение, доклад; Ansturm (нем.) — натиск, напор.

250

28-ое января. -7°, пасмурно. Первая тревога, недолгая и тихая, была в совершенно неудачное время — около 9-ти. Мы встаем последние дни только после 8-ми и уже совсем светло — первое облегчительное свидетельство весны грядущей. В Академии все не дают денег, то есть со второй половины декабря. Контроверзы между Райфо и Казанью, а что живые люди сидят без денег — это им неважно. Вообще опять ощутил признаки накатывающегося уныния. Академия решила немного утешить и выдала 100 гр. «Были». И это было только начало грандиозного табачного сбора: 100 гр. в ДУ и 100 гр. в Радио, итого 300 гр. «Были». В один день — коллосаль!!! Допкарточки будут выдаваться: завтра в СП и послезавтра, вероятно, в Обкоме. Приближаются роковые дни. Днем не было, кажется, ни тревог, ни обстрелов (был только жестокий обстрел Петроградской стороны). Из Академии извлечена досточка для календаря и огромная настенная карта Европы. Появился Пастер, раненый 4 раза, жажду свидания с ним, жажду в виду немедленно возникшего проекта «пастеризации»! Карта утверждена на стене и красный шнур на булавках обозначает линию фронта.

29-ое января. -7°, пасмурно. Вчера вечером шел снег, и город был покрыт пеленой туч. Отдохнули от тревог. «Последний час» сообщил Касторную. Это на Курском направлении. Допкарточек нет сегодня нигде, нет и простых карточек, нет денег в Академии, нет и в «Северном» ничего на жировые допталоны. Но все везде обещают. Эти ожидания действует на меня мучительно, усасывают все нутро. Я ни о чем другом не думаю. Вся психика натянута в болезненном напряжении, в голове лихорадочно, дико кружатся, мечутся проекты, планы, соображения, решения, колебания, страхи, надежды. Иногда мне представляется, что я не совсем в себе. Боюсь, что это все же одно из последствий всего осадного. По сути дела, ничего особенного не происходит. Весь страх в том, что эти карточки опаздывают к прикреплению. Даже если будет одна карточка, и то проживем. Но я безвольно психую, скрытно, стыдясь, без поддержки и увещеваний.

Вот и вечерний налет. Судя по неистовству зениток, налет серьезный. Я обычно при налете не изменяю своих занятий. Сидишь этак, делая то, что делал до сирены, интересуясь лишь одним вопросом: неужели это слово, что пишу сейчас, это — мое последнее слово, эта папироса, что скручиваю, — моя последняя папироса и проч.?

30-ое января. Малый мороз с сильным снегом весь день. Трамваи ползут еле-еле. Вчерашний «Последний час» возвестил адский прорыв у Воронежа, взятие Нового Оскола, Кропоткина. Сегодня десятилетие «прихода к власти», и поэтому днем выступал р.-м. Г.* Едва объявил диктор это слово, как вдруг грянул глухой удар вроде взрыва. Затем — молчание. Затем — музыка. Затем: «через несколько минут» и — ничего, потом опять эта.фраза и т.д. В общем, так длилось час. Затем он выступил. А наши

__________

*Рейхс-маршал Геринг.

251

друзья сказали, что их самолеты налетали как раз к моменту начала. Здорово.

А день прошел так: с утра «Северный», где опять ничего нет по масляным талонам. Стало страшно. Иду в Академию, где получаю карточку. В процессе этого вижу, как бухгалтерша ест хлеб с маслом. Пронзает мысль — получить его в академич. столовой, где я однако не прикреплен. Устремляюсь туда. Есть только сыр и то лишь для рациона. Решаюсь дать сражение. Иду к директору. Происходят длительные переговоры, утряски и — разрешение получено! У меня на 400 гр. и механика этого дела такова, что потребовалось выбить 40 чеков по 10 гр. Это и была единственная возможность «оформить». Дивный показательный символ всех-всех талонных наших дел. Чеки выбиты, официантка Тоня, помогавшая мне все время, берет их и — крах! Нет кладовщика. Проклиная все, иду на Канатную (т.е. опять пешком до Садовой). Лекция и грандиозный обед (самое большое количество мяса за один раз со времен блокады), и обратный путь на машине до вокзала. Далее пешком до Садовой, где только нагнал трамвай (сегодня первый день восстановления трамдвижения до Дворцовой площади после бомбы). И в Академии ПОЛУЧАЮ СЫР! Маленький обман с неприкрепленностью нисколько не смущает. С сыром, опять пешком, в Радио, уже к половине 5-го. Там вакханалия десятилетнего юбилея, что не мешает мне забить последние три крупталона в «Северном», где спокойно дают по масляным талонам шпик, то есть эта канитель с академическим сыром — зря. Правда, сыра жаждет Машутка. В «Северном» вывешен список организаций, открепленных на февраль в другую столовую. Ура! Значит, будет опять прилично и просторно. Но прикрепление 31-го, а у меня допкарточка будет только 1-го и то не надеюсь (проклятые обкомовцы). Новый страх... Спокойные люди говорят, впрочем, что и 1-го можно будет спокойно прикрепиться. Боже, какое будет счастье, когда кончатся все эти безумия и потекут дни февраля, прочно основанные на точном талонном расчете. За январь Галя сняла в магазине рекордные остатки от столовой — 3 кгр. 450 гр. крупы, из них 1 кгр. чистого риса.

Вечером сюрприз: Гале дали карточку только при условии, что до 15-го станет на работу. Есть, кажется, возможность в нашем ЖАК-е. Это было бы идеально. «Последний час» сообщил — Майкоп, Тихорецк.

31-ое января. -2°. Пасмурно. Ручьи и тихий вечер дома. Ликвидирована 6-я армия под Сталинградом.

1-ое февраля. -2°, пасмурно — благодать. В Академии опять выдали «Быль» — 100 гр.

Вот я сижу в «Северном», совершенно издерганный и расстроенный. Обком карточек, конечно, не выдает. Обещают завтра. В Союзписе сидел с 12-ти до 3-х, ожидая карточку и так и не дождался. В ожидании от нервности съел там суп и гороховую кашу (просто плевочек на холодной тарелке), да еще обжулила меня на один талон подлая новая кассирша. Только после этого, позвонив в «Северный», узнал, что там можно обедать сегодня «пока так». Вот и дожидаюсь обеда, измученный всем предыдущим, — главное бестолку — терзаемый опаздыванием в Радио и проклиная

252

все. Завтра, значит, вся эта канитель должна повторится. Каждая минута ее проходит в сознании, что вот сейчас дадут по шее. В этом-то и есть соль всего. В «Северном» дикий хвост прикрепляющихся, при полупустой столовой.

Хорошо выявил себя Хрыч, разглагольствуя при всем честном народе: «Достаньте мне "Ад, Рай и Чистилище" Данте в издании Лозинского. Очень люблю издания Лозинского. У них всегда такая хорошая, плотная бумага, переплет... Но зачем он наново переводил — не понимаю. Взял я перевод 1911 г. Приложение к "Ниве". Открыл один, открыл другой, смотрю — слово в слово, никакой разницы. Не стоило совсем еще раз поднимать все дело, но зато издания его действительно хороши и т.д.». (Хрыч, говорят, большой библиофил). Ну и пусть ведает Хрыч Академией Наук: «Для бедной Тани все были жребии равны».

Провалились Галины ЖАК-и. Это очень плохо. Предстоят мотня и страдания.

2-ое февраля. Минус один градус, пасмурно. Сырой сильный ветер с залива. Хрыч пробрался в наш разбитый ИВАН, нашел там снега великие в комнатах и коридорах и учинил мощный разнос старичку.

Кончилась карточная Голгофа и вот я опять обладатель двух допкар-точек. В Союзписе съел два обеда (за вчера и сегодня — там метод отбирания карточки с выдачей талонной книжки, если не используешь — пропадает). И третий в «Северном». Вот это заряд! Там же взял 550 гр. «яичной» колбасы для Машутки. Для Гали же что-то должно узнаваться о том госпитале, где я читал лекцию в подвале во время обстрела. От Академии опять неприятность: хотят засунуть в круглосуточное дежурство; кроме того, Хрыч устроил дикий скандал старичку за неубранный снег в бедном ИВАН-е. В Радио работал до половины 12-го! Днем уже таяло, а к ночи все текло дикими потоками. Возвращение в сплошном мраке, в морях воды и по рекордной гололедице было испытанием, которое я выдержал. А вот домашнего испытания не выдержал и глупо истерикнул. «Последний час» возвестил об окончании сталинградской ликвидации.

3-е февраля. Все бурно течет. Сегодня значительный день: ухожу из Академии. Краткий разговор с гнусным Хрычем решил все в 15 минут. Он плохо скрывал свой восторг. Этот разговор — результат вчерашнего скандала. Жалко бедной Академии. Жалко, что не соблюл своего научного «я». Но федосеевская Академия, это не Академия, от которой уходишь, а такая Академия, которая уходит от тебя, по-ломоносовски. Ну, так или иначе, свершилось. Оформление через несколько дней. Это либо грандиозная глупость, либо так себе, всего (400 р. в месяц утери и все), но что-то сосет на сердце.

Вот прошло несколько часов и я стал ощущать острую боль, страдание настоящее. Утешение — вышеупомянутое ломоносовское и то, что Радио есть — мероприятие военного времени вроде мобилизации. Двухслужебность эту влачил с трудом. Теперь будет время и пописать и заниматься, может быть, больше, чем в Академии, и лекции почитать.В Академии хозяйственного ведь ничего почти не делал, и Хрыч опять говорил, что никакой научной работы быть не должно. Ну, сейчас есть проблема

253

поважнее — Галина служба. В середине дня все замерзло, выпало много снегу.

4-ое февраля. -8°. В 9 ч. 30 м. лекция у инженеров, затем ковыряние снега в ИВАН-е, затем обед у инженеров.

В Радио вчера состоялась беседа у Ходареночки: «Прежде чем сделать этот прыжок, хочу еще раз узнать у вас, можно ли к вам прыгнуть?». В ответ сперва долгое долгое молчание его, наполнившее меня понятным волнением. Затем: «Пусть решает тот, кто вас сюда направил. Завтра вечером я буду говорить. Вопрос серьезный!». Радует серьезное отношение. Все же ОНИ уважают во мне мое научное, академическое. Жду...

5-ое февраля. -5°, пасмурно, чуть снежит. По пути в Академию в трамвае наконец-то попутчик разъяснил: сегодня должен отойти первый прямой поезд, через Шлиссельбург, 5 вагонов, только для военных и командированных. 10-го ожидается первый прямой сорокавагонный состав. Вот она, блокада-то! Сегодня же видел первого военного в погонах.

Вчера письмо от Мих. Миха. Был кратко в Иране, теперь назначен начальником штаба какой-то части «недалеко от вас». А что же Иран?!! Моих посланий он, видимо, не получал вовсе. Он побывал и в Средней Азии, и на Кавказе, где узнал о предполагаемой гибели С.И. Климчицкого и О.И. Смирновой. В перетурбациях? Как жили мы с ним тогда, в феврале, в стационаре ДУ, пока не эвакуировался он. В последний день говорил опять о делах моих. Почти невозможно представить себе, что он из какого-то положения все же не вышел. Рукописи его остались в комнатах на Железноводской. Сперва их должен был извлечь Мордовченко, но уехал, потом я, но не собрался. Как тащить с Голодая? Их много. В Радио сидел опять чуть ли не до 11-ти. Бурлят мировые события! Высадка у Новороссийска. Бои в устьях Кубани и Дона, отступление кавказской армии на Керчь. А у нас пока ни гу-гу. «В последний час» сообщил — Изюм. Катастрофально! А там закрывают 100000 лавок и баров и изо всех рупоров вопль: жизнь или смерть. Гале предложение: военная сыта в упомянутом госпитале, но казарменное. А дни текут.

6-ое февраля. -7°, ветер и снег, холодно. Нет денег. В Радио вчера не давали (в комнате кассы устанавливали печку). Уже взял 90 р. в долг и 30 на табачный оборот, который даст мне 150 гр. даром, вместо 200 гр. за 40 р. Эти 150 (200—50 гр.) «табачку» уже получены в Академии, где уже третий день идут снеговые труды. Старичок плох, ой как плох! Как он будет без меня? Предстоит, видимо, длительная безлекционная полоса. Канатная база внезапно прекратилась, в разгар деятельности, загадочно. Теперь, конечно, только начинаю чувствовать, что подпитка эта была существенна весьма. Порядочно подсасывает глад последние дни, прирезываю в «Северном» то суп, то омлет.

Радио дало 201 р. зарплаты — передышка! Там же известие: тот, от кого зависел мой приход в оное учреждение, будучи спрошен обо мне, согласно плана, обещал дать ответ через некоторое время. Жду. Интересно. Если окажусь между двух стульев, то останется еще довольно, впрочем, проблематичный, военпрыжок. Худо уж больно с деньгами. Вот на обед взял уже сегодня пятерку.

254

В Радио есть для Гали место: лит.-муз. редактор, 600 р., I кат., в будущем может быть и допкарточка. «Мы вынули наши сабры и разрубали их на нет» (из русских писаний М. Рид) — так, да именно так, сделаем мы со всеми трудностями. Первый поезд, о котором писал выше, отправляется сегодня, не вчера. В Союзписе получено 2 литра керосину. Если бы не горело электричество, то это было бы событием. «Последний час» объявил Ейск, Батайск и т.д. В квартире над нами сильно горело.

7-ое февраля. Воскресенье. Дежурю по Радио. Теплый ураган с залива намел горы снега, а к вечеру принес и оттепель. С утра, конечно, дровозаготовки. В том семействе Марианна главный дроводел. Она приспособила с начала зимы пилить с ней одного из певцов, который приходит к ней по утрам репетировать. Он же и точит пилу. Это жизни осадной штрих. Вообще, она устроилась капитально: у ней I категория, допкарточка, паек ПВО и полный донорский. Последнее и у бабушки. У Сони, как отличницы, усиленное школьное питание. Не мудрено, что у бабушки случаются приступы печени, как вчера. Куда мне с моими допкарточками за ней, допкарточками приносящими с собой постоянный трепет попасться? Сегодня опять хочется есть весь день. Первый поезд вчера не отправился. Томительно грезятся пищевые прибавки, особенно — хлебная. Недоедное угнетение, постоянные страхи-тревоги, усталость великая и одиночество. Мысли. Сомнения. Воспоминания. Решение неразрешимого. А надо всем — огромный, страшный и грязный Истукан. Изверг, громада — головой в небесах — ПИЩА. Пред ним, тысячесильным уродом, извивается, дрыгает в прахе, пищит, хохочет, божится, смердит и верует, и отрицает некий гаденыш. «Последний час» — Краматорская, Азов и еще что-то.

8-ое февраля. -3°, ветер, снег. Он заносит ИВАН. Мы откапываем, перетаскиваем, книги перетаскиваем. А до сего беседовал с управхозом о Галиной жактизации. Мало шансов. Трамвайно и ожидательно окончен немецкий перевод фламандского романа из батрацкой жизни «Der Knecht Jan», автор — Stijn Streuvels (1928 год изд.).* Никогда не читал ничего фламандского. Очень средне. «Последний час» объявил — Курск!! А благожелательный управхоз устраивает временно зачисление паспартист-кой. К вечеру очень морозно и полная ясность. Первая после долгого перерыва тревога была тиха и длинна: с без 20-ти минут 2 до 20-ти минут 5-го. Мы спали.

9-ое февраля. -10°, солнце. Как обезволивает мороз. Во время хлебного похода отнес заявление управхозу. С вечера гремела страшная канонада всю ночь. Когда прибыл в Академию, она «переросла» в дикий обстрел Петроградской стороны (Кронверкский пр.), необычайно долгий. И вот снаряд вляпался во внутренний дворик БАН-а. На всех 4-х фасадах пятиэтажного колодца вырвало не только остатки стекол, но и все фанеры, с таким трудом вставленные осенью доблестной Снимщиковой. В нашем коридоре и магазине тоже, конечно, ни стекла. Все утро прибирали и

__________

* «Слуга Ян» (нем.).

255

мели. Дезастр.* Около 11-ти началась тревога, сейчас 5 ч. она все еще продолжается. Она отняла у меня лекционный обед. Не идти же пешком на Арсенальную с риском нарваться на штраф? Денег-то ведь нет, даже не мог выкупить табак в «Северном», 200 гр. то есть 20 р. Академия все не платит. Как это угнетающе-скверно. Сегодня была на припеках первая капель. Зима уже сидит в печенках и не скоро еще начнет отступать. Тревога кончилась вскоре после 6-ти. Вторая началась в 9-м часу, но через часик-полтора кончилась. Галя временно принята в ЖАК. Уже начинаю содрогаться в ожидании карточных прыжков в конце месяца. Сегодня внезапно выступал в Союзписе Фадеев, а я не знал. Как плохо, надо было ведь поговорить. Все кажется плохим вообще, особенно мое сидение между двух стульев. От этого устаю особенно. Успокоение в Кадрах? Все, все немило, страшит и опять зашевелилась проголодь. «Последний час» объявил Белгород. Прыжками идет дело.

10-ое февраля. -9°, но холодно. Гале первый раз идти к 9-ти в ЖАК, но вместо того она попадает на дежурство в Штаб. В Академии внезапная проверка воен. документов. В 1 ч. уже был за Фин. вокзалом на лекции. Не прошло и каких-нибудь 50 минут, и я уже читал. Вот черти полосатые. Обед там очень хорош, но хороша была и лекция. Давно уже не обедал дополнительно. Совсем другое ощущение. Хлеба только опять не дали, черти. Завтра тоже предполагается лекция, а с часу принимает Фадеев. Опять придется перепрыгивать через самого себя. Из Публ. биб-ки сообщили, что из разбомбленной квартиры Е. Э. Бертельса свезено в Б-ку тысяч 6—7 его книг, но часть все же успели растащить соседи. Рукописи его трудов развеяны, разодраны и почти целиком уничтожены, как и внутренность всей квартиры. В «Северном», где поглощен обычный обед (теперь самочувствие лучше), получено 200 гр. табаку «Были» и 300 гр. хорошего допсладенького. «Последний час» объявил Волочанск и Чугуев. Луна.

11-ое февраля. -7°, пасмурно. В половине второго ночи разорвался снаряд у правого угла здания Академии, почти на панели, на набережной! Разрыв направил всю свою силу в сторону музея Этнографии, исковеркав весь фасад по Таможенному пер., высадив все рамы, двери. Внутри расколотило музейные витрины и проч. Так несет на себе тяжесть немецкой осады русская Академия Наук. В ИВАН-е же я перетащил и перебрал внушительную кипу книг, сваленных на столе; сквозь фанерное окно их занесло снегом. К 12-ти убрался в «Северный» (к этому времени уже было две тревоги) и оттуда в Союзпис. Там фурорная неожиданность: 10 пачек настоящего «Беломора» и 100 гр. настоящего «Экстра» (56 р. заплачено из случайно оказавшихся у меня чужих)!!! Тут же слух: в скором будущем продуктовые посылки. Меня все же забыли в СП и папиросы пришлось отвоевывать, с трудом. Удастся ли включиться в посылки? Там же разговор с А.А. Фадеевым, который предполагает еще раз толкнуть дело в Москве, с охотой и любезностью. Он генерал-майор. В СП тут же

__________

* Дезастр — бедствие, разгром (фр.).

256

выпито полтора литра соемлека. Проторчав на Правлении, выбрасываюсь в направлении гостеприимного госпиталя на Певческом пер. Там опять неожиданность: 30 минут лекции, широчайшая любезность и комплиментации, действительно хороший обед с большим куском хлеба и приглашение приходить без всяких заявок и планов в любое время и чуть ли не каждый день. Если так, так ведь это — Голконда! Чуть зашевелится проклятая проголодь — марш на Певческий и, «все убито» (гнусность этого в военной среде модного речения не поддается описанию). А лекции мои там действительно нравятся раненым. Слушают с большим и внутренним устремлением. И сознание этого отрадно. После этого часика два работы в Радио, и на ужин супчик с хлебной добавкой дома (зарезана последняя перепущенная карточка). Оппонент объявил прорыв своих линий южнее Ладоги! У нас радио не работает и мы ничего не узнаем до завтра. Пальба весь день и сейчас, часть ее — явный обстрел. Они бьют по городу беспрерывно и наугад. Много гибнет народу, велики разрушения.

12-ое февраля. Минус один и густейший, все засыпающий снег. Вчерашний «Последний день» объявил Лозовую. Это удар!

После крепкой дровозаготовки для нас, наших и Троицких и после двухчасовой снежнооконной экзерциции в ИВАН-е пришел в Радио уже совсем усталый. Если бы расстаться с одной из служб, то как бы можно было развить писание и лекции! Трудно так жить, трудно. Письмо от Андрея. К вечеру все текло. «Последний час» объявил Краснодар, Шахты.

13-ое февраля. +2°, дикий потоп и гололедица. Был план с утра: Академия — чуть-чуть, затем зуевская лекция, затем Союзпис, затем Радио, затем крейсер «Киров». А вышло иначе: в Академии до ухода в Радио забивал окна фанерой и целофаном. Наконец дают деньги, но я не получил еще. От Хрыча несло отчаянно водкой уже в 10 ч. утра. Он отличился с этим военно-морским японским словарем. Ему принесли официальную бумагу от Штаба Флота из Москвы через Штаб КБФ с просьбой скорейшей подготовки рукописи для немедленного издания в Москве. Он ответствовал письменно: воздерживаюсь от ответа до получения указания из Казани и Свердловска. А на словах: вдруг из-за этого еще война с Японией получится, ни за что не дам рукопись. Вот пример самогубительства активного. Но он допрыгается. Зубтехник мой сегодня разбирался в суде: мальчишка-печник выкрал у него в комнате хлебную карточку и сознался. Суд решил: мальчишку отпустить с миром (мать на суде с воплем умоляла его куда-нибудь упрятать, он не первый раз...), карточку с него не взыскать, техника не компенсировать никак. Он вернулся полубезумный от ярости. Странные есть у нас еще суды. В 7 ч. я уже легендарно обильно, вкусно, хоть и просто ужинал на крейсере. Военный корабль — квинтэссенция всего военного блеска, настоящей красивой и простой воинственности. Вечер, полный теплого ветрища, мокрого слепящего снега, сотрясания огромной пальбой. Широченные багровые вспышки в полнеба. «Последний час» объявил Новочеркасск и какая-то мелочь. Получен Ручьевский презент — бидон хорошей хряпы. Если бы есть так, как на крейсере, хотя бы один раз в день или даже два и служить в одном месте! Галин ЖАК проваливается, но тлеет пока.

257

14-ое февраля. Воскресенье. Подсохло. День сверхобычного мотания и утомления. Ездил в Академию за деньгами — 1450 р. (за полтора месяца, вместо 2100). Принял довольно тщедушную ванну — последний раз мылся в Лавре 21-го января. Пилил и колол дрова. Потом пешком за мечеть на лекционный обед. К концу лекции начались дикие разрывы снарядов. Обед был хиловат, но крейсерская вчерашняя сытость еще сказывалась вполне. Заодно объявили и тревогу — вторую за день. Обратно шел по льду через Неву. Из-под Троицкого моста сияло солнце, над ним клубились тучи. Когда подходил к другому берегу, то такие разразились уханья, буханья, трески и визги «раскаленных дьяволов», что думалось — лопнет лед. И все это опять обрушилось на Петроградскую сторону. И снова тревога во время моей пешеходности — все время. Сразу по приходе опять мощная пилка более часу. После ужина еще поколол. Обслужил ванну тому семейству, наш топливный день, им ужин и утро. А завтра с утра для нас опять нужно пилить и колоть. Пришла, наконец, повестка из донорского института! Как попаду туда, время где взять??... Купили свеклы 4 кгр по 75 р., а одна пачка писательского «Беломора» ранее пошла за полкило хлеба. Приехал Малый театр — Грановская и др. Боятся обстрелов. Не рано ли их вывезли? Точно известно, что наши взяли Поповку. А «Последний час» сегодня грохнул умопомрачительно: Ростов-на-Дону! Луганск! Сырая свекла даже мне показалась несъедобной.

15-ое февраля. Шесть градусов сретенского мороза, солнце, тревога. День начался пилкой и колкой — себе и Троицким. Старуха ведь получила со сказочной быстротой 1-ую категорию после своего письма т. Попкову, составленного мной.

Зарезав Академию, ринулся в Союзпис и донорство. В Союзписе получено 200 гр. «Были» и занята очередь на портного (начало марта) и вообще пофигурировано с успехом. В Донорстве зато крупнейший провал: в согнутой руке хирург обнаружил какую то «железищуу» (-ого, какая!) и я отринут на 3 недели! Обидно, гемоглобину 74 и сегодня же можно брать кровь, а тут — мимо! Это вчерашние подлые дрова — врач так и сказал: «вам приходится заниматься много физической работой?». Время потрачено, много усилий — и все зря. За это время было 2 тревоги и очень острый обстрел, опять где-то близко рвалось. Обстрел продолжался практически весь день. Вечером вдруг погасло электричество во всем городе, остановилась вода и замолкло радио, но к одиннадцати все восстановилось. «Последнего часа» не было вовсе.

16-ое февраля. -У, страшный снег. Вот это уже пишу лежа в постели, болея! Ночью разразился озноб, быстро поднялась температура. С утра — 38. Лежу. Что за притча? Службы, дрова, обеды — все остановилось. Плохо. Болеть сейчас нельзя. Счастливая Марианна дала вчера кровь получила паек и сразу наделила нас от щедрот своих. У меня же, видимо, полоса неудачи вообще.

Странная болезнь. К 12-ти температура стала нормальной, а к вечеру опять 38, еще через 2—3 часа — пот и вновь нормальная. Была доктор, дала бюллетень, свалив все на «грипп», сей диагноз все терпит. Из военкомата повестка на 16-ое, «имея при себе... характеристику с места

258

работы». Что это, медаль? Так провел я весь день в постели, подремывая, отдыхая. Машутик весь день рисует, выходит на стуки, делает все мне. Галя все еще в ЖАК-е.

В 10 ч. 30 м. стали слушать «Последние известия» и, вдруг, с первого слова, «В последний час» и сообщение — Харьков! Сообщение повторили три раза, потом музыка, потом опять повторение и музыка, так до 11-ти часов. Исторические минуты. Живешь и слышишь, как скрипит, вращаясь, колесо истории.

17-ое февраля. -7°, ясно. Странная болезнь — ночью потел, с утра нормальная, но слабоват, очевидно, сегодня последний день моего тихого, отдохновительного сидения дома. Вот характерные числа, дающие представления о всем городе в целом: в нашем доме до войны было 850 жильцов. Сейчас 350, из них старых жильцов — 200, остальные въехали уже в блокадное время. Из 650 убывших — около 200 умерло от голода, остальные эвакуировались. Все числа, конечно, округлены.

Радио полно Харьковым. Разгромленный при этом корпус 55 был отборным. А Рузвельт, выступая 13-го, программно, сморозил: «В Северной Африке мы в настоящее время концентрируем... армии для того, чтобы начать одно из величайших сражений в нынешней войне». В течение дня много писал Тимура. «Последний час» сказал о нескольких городах поменьше, зато и поближе к Днепропетровску уже. Выкупил в «Северном» последнюю декаду — американским шоколадом и спрятал для сюрприза младенцам.

18-ое февраля. Минус два, снег и снег. Писал Тимура с увлечением, сегодня еще не иду на службишки. Вот жить бы так — писать и кушать, не топчась по городу. Был сперва в Военкомате. Это не медаль, это мандатная комиссия на 3-е марта. В поликлинике врач с мерзким лицом классического плохого человека закрывал мне бюллетень и на мою просьбу устроить аскорбин под кожу (побаиваюсь скорбутика моего) туманно говорил об антисанитарии и трудности сего в условиях поликлиники. «Вот если частным образом...» Грязные хищники. В поликлинике можно купить все: любой диагноз, бюллетень, освобождение от всех видов государственного принуждения, в том числе и от военной службы, конечно. Так как для постановки печати на больничном листке требуется справка о прививке брюшняка и оспы, то я ушел без печати. Болезнь моя прошла, оставив явный след на лице и впечатление загадочности. Завтра впрягаюсь. Эти дни много провел с Машутой. Она неустанно и обещающе рисует.

К ночи кончил Тимура, более 3/4 листа получилось. Писал весь день. «Последнего часа» не было. Письмо от Тота.

19-ое февраля. -3°, ясно и сильный ветер. Сегодня дают водку — по поллитра на рабочих и служащих (иждивенцам плодоягодное вино). Значит, у нас будет дополнительная пища.

В Академии, наконец, начала работать бригада ПВО, заделывая наши оконные пустоты. Девушки в ватниках делают быстро и толково, хоть и не очень хорошо. Сладко-отрадно видеть, как закрывают надежные фанерки безобразные рваные двери, через которые безобразник-ветер засыпал белым снегом милые книжки. Поработал и я с ними и снег выгребал. В Радио

259

все по старому. Получено 300 гр. «Были». Модное слово «друзей» — уже Rettung.* Докатились.

Сегодня солнце уже грело ощущающе, настойчиво, настоящим упругим теплом. Звонкая песнь капели. Солнце уже бросает первые косые лучи в нашу комнату, пока на минутку. «Последний час» назвал разные городки за Харьковым. Тревога — тихая, ослепительное полнолуние.

20-ое февраля. Тает, пасмурно, мокрый снег. К завтраку поразил младенцев шоколадом. Водка все еще не получена, ибо за поллитра нужно дать 3 пустых бутылки, а их не достать. Смятение.

В Академии продолжалась мощная фанеровставка и получена зарплата 638 р. Туда же приезжал с китайским своим орехом Симпатичный из Интенданск. управл. Плодотворно закинул удочку по поводу 3-го марта и лекционную. Объявлены сухофрукты по 250 гр. всем, а Машутке 200 гр. меду. Вместо же масла — нелюбимый яичный порошок. В Радио тоже зарплата — 380 р. Итого принесу домой сегодня более 1000 р., второй том словаря Будагова и 80 гр. вкусного сыра из «Северного». Завтра в Англии «Молебствия за Россию» («praying for Russia») даже в Вестминстерском аббатстве, в связи с юбилеем Красной Армии. Дома повестка из военкомата и, несмотря на хороший борщ, тоскливый приступ проголоди. Такую потрясающую луну я видел только в Средней Азии. «Последний час» — Красноград и Павлоград.

21-ое февраля. -6°, ослепительное солнце. Такие военные экивоки, как сегодняшние, могут быть только со мной. Райвоенкомат, суетясь и угодливо шухеря (как при запросе из Москвы), немедленно направляет меня в Горвоенкомат. Там нужен иностран. язык. Иду на угол Садовой и Чернышева. Влезаю в трамвай, натыкаюсь тут же на того же майора. «Куда?». Объясняю и, трах! — «Это я вас вызывал, не думал, что это вы. Поезжайте обратно». Если хочу, могу устроиться немедленно в отъезд. Выдвигаю предложение: военизация на радио в прежнем виде («лозакизация»). Ответ 24-го. Днем 2 тревоги. Первая, в сочетании с описанной эпопеей, лишает меня ручьевской поездки. Тысяча проклятий! Единственный результат — у меня отняли ручьевскую сыту и дали — пустую, наверное — надежду до 24-го вечером. В «Северном» второй день отличный овощной безвырез. Но проголодь бодрствует. За 6 пачек папирос выменяно 1 кг хлеба и 1 кг крупы. Выходит, пачка рублей по 120. Разок поедим сытно. Сегодня и вчера все бурлит слухами о хлебной прибавке. Многие уже утром прибежали в булочные с твердой уверенностью. Теперь верят в 23-е число.

Эту прибавку по 100 гр. всем возвестило радио вечером с веселой торжественностью. Девять раз передавали текст постановления, перемежая с бодрыми маршами. Вечером мы отчаянно пилили, пополам. Сделали 19 срезов, наших 8 чурбаков. По моим расчетам, должно хватить до 2-го. «Последнего часа» не было, был зато хлеб.

__________

* Спасение, избавление (нем.).

260

Нет на свете человека, который мог бы мне сказать — нужно ли военизироваться. Единственный такой человек — это я . Но и он молчит. Бабушка легла в больницу и уже оперировалась.

22-ое февраля. Ноль, пасмурно, ветер. Допхлебец ощутителен. Галя говорила как-то, что нам не хватает грамм трехсот. Теперь они есть. Посмотрим, права ли она. Свет уже третий день не выключают вовсе. Многие ожидали нового «Последнего часа», а его не было. Приглашен на торжество к Дьяконову (у Финл. вокзала).

23-е февраля. -2°, ясно. Приказ наркома обороны. Галя отправилась в донорский. К Дьяконову не пойду. Вчера вечером и сегодня утром сыт.

Характерный вышел день: из-за Галиного донорства в Союзпис пошел я. По дороге в ДУ узнаю, что Дьяконов в 8 ч., значит, можно удрать на него. В Союзписе попал на Усиленный обед (28 дней-то ведь), действительно сытный (суп из картофельной шелухи, внушительный голубец — рис и мясо, манный пудинг с компотом, крохотный кусочек селедки с кислой капустой, еще 75 гр. сливочного масла и 20 гр. сахару — масло и сахар поехали домой), но с часу до половины третьего мучили с подаванием. Там же существенные разговоры, между прочим, мой доклад 26-го. Вручен Тимур. Оттуда в Радио, где час писал ГВК, впервые резко и итогово агрессивное. В 7 ч. уже удирал к Финляндскому. А часов с 4-х шел обстрел, редкие, но потрясающие выбухи, при этом не так силен разрыв, как выстрел. Очень страшно! У Дьяконова все, конечно, в погребе. Быстро зондирую: одна словесность, никаких намеков на пищу и тогда, конечно, молниеносно даю драпу — прямо домой. К одной дневной тревоге прибавляются две вечерние такие же, под вторую ложусь. Галя назначена завтра на кровь. Бабушка выписывается, надо за ней ехать, но не известно куда девать Машутку. Мне же надо опять раньше удирать из Академии, чтобы снова попасть в СП, где дают шпик по масляным талонам — это вместо магазинного «порошка» и пропустить невозможно, а в Академии надо вставлять фанеры и доставать подшивку «Красной Звезды», чтобы готовиться к докладу, ибо если его прочесть, то может быть Машутке дадут право на безвырезные овощи в следующем месяце. А вообще-то мы предполагали завтра ехать на склад за дровами, и когда теперь это удастся — неизвестно и т.д. и т.д. — так проходят дни, дни и месяцы нашего сидения периода «медленного откорма»!!! Как видите, он давался не просто.

«Последний час» объявил Сумы и Малоархангельск.

24-ое февраля. -6°, солнце. Сколь ярко выражено в эти дни классическое двоевластие зимы и весны. Зима держит свое еще прочно в тени, весна рьяно и весело хозяйничает на солнечных сторонах. И та и другая делают вид, что не замечают друг друга. В Академии вставил фанерочку и отперузировал «Красную Звезду» за этот год. В СП шпика, конечно, не бьшо, был ординарный обед и был плохой (за крайнюю неотработанность — даже падежи!) отзывок о Тимуре. Конечно, это так. Разве можно сделать что-нибудь толково — законченное в лихорадочном терзании моих дней? Боюсь, что будет что-нибудь вроде провальчика с Эренбургом. Сей доклад уже объявлен красивым плакатом. Сегодня утром мы были сыты вчерашним

261

писательским маслом. В надежде на удачную дачу крови и получение пайка — съели почти весь хлеб. Если это сорвется, почему-либо, то завтра сидим утром на одном хлебе, а сегодня вечером даже без него. Ничего не сорвалось — 300 гр. крови дали паек, т.е. обилие и довольство. «Последнего часа» не было.

25-ое февраля. Температура — плюс один, туман, сырость петербургские. Хороший ли ужин без супа, общее ли улучшение — но сегодня ночью не разу не вставал к моему кувшину белого фаянса. В Академии зудил Эренб. Ох, быть греху! Пусть, лишь бы достать Машутке овощи. Узнал, что 100 гр. «Были» на рынке стоят 100 р. (а настоящий табак — 350 р.). Ходит новый трамвай № 13, а 24-ый пошел по старому — через Конногвардейский бульвар. Давно уже не было такой сводки — без единого завоеванного пункта. В «Северном» вывешен список предельного числа прикрепляемых на март. От Радио — 10 человек. Это меньше, чем было, на 3 человека. Попаду ли? Много шансов, что нет. Это будет новым толчком. Если да, то процветание, ибо такой срез прикрепляемых может обещать только подпитку нового качества. Если нет, то вопрос пребывания в Радио сильно станет под сомнение «За» останется: 1) всезнайство, 2) ограждение от трудхрычизма. Но это все можно найти в лоне военведа. Против: 1) утомление без подкорма, 2) невозможность активизироваться в Союзписе и на лекционном поприще. Вдруг осеняет новая идея: уйти из Радио, полностью оформиться на Союзпис, а в Академии совсем сняться с «основной работы» тем избавившись от трудхрыча, дежурств и проч. «Последнего часа» не было опять. Ужин — обилие и почти сытость.

26-ое февраля. -2°, потоп, скользко — ужас. С утра бешеная подготовка доклада. Нет, таких вещей брать на себя нельзя.

Ну вот он и состоялся и сошел — о счастье — вполне благополучно! Не блестящий, конечно, докладик, но и то поразительно, что что-то хоть слепил. Авось будут в ответ Машуте овощи. Сказали, что если изгонят из писательского пайка военных писателей, то будут. А если не изгонят, то будут жрать овощи и весь писательский безвырез — несколько жирных писателей, получающих кроме того весь военный паек нормально, как военнослужащие— комсостав, а Машутке не будет ничего. Странно, но я совершенно почти не думаю даже о приближающихся днях допкарточного доставания. Сегодня Ходореночка (довольно подозрительно) обещал мне и сохранение «Северного». Но и это меня не волнует почти. Письмо от Милены: конечно, прием посылок прекращен. Эх, везет! Донорство, посылки — проваливается как раз то, что считалось верным. Зато повезло на внутреннем фронте: презент — 900 гр. хлеба, чуть-чуть картошечки и за селедочные талоны мясо американское (консервы) дивные. В «Северном» же давали американский дивный шпик. Торопясь на проклятый доклад, не мог ждать и упустил. Много у нас американской пищи. А вот Рузвельт такое дал интервью американским корреспондентам, что... («не читал Приказа»). На ужин потрясающее обилие и великое наполнение чрева. Оно вздулось, покрякивает, тяжелится. Но психологической сытости все же нет. На завтра объявлены детям по 5 штук мандаринов. Это первое с введения карточек. Сегодня я просидел весь день в Радио, с отлучкой в

262

Союзпис. Какое блаженство — одна служба! Галя получила уже карточки безболезненно, на основании своей жактодеятельности. «Последнего часа» не было.

27-ое февраля. Ноль градусов, ясно только утром. День всяких переживаний. В ДУ получено 400 гр. «Были». В Радио наметилось крушение «Северного», но окончательно так и не выяснилось. Там же найдена дополнительная (на 100 гр. в день) хлебная карточка нового мартовского образца. Кто потерял ее? В этом весь вопрос. А к вечеру лазакизационный телефон — «позвоните кап. Зарахохову». Также лекция на 8 ч. первого марта и приглашение в Автотранс. В Академии, где получены нормальные карточки, я пробыл часа полтора, из-за свирепого обстрела. Вот как предстает 1-ое марта: великая охота на допкарточки, осложненная проблемой прикрепления, лекция, визит в Автотранс. Кроме нормальных служений, можно ли долго так жить? В «Северной» получено 130 гр. упомятутого шпика, и еще получен презент — осьмушка крепчайшей махорки. В Радио же получен гонорар — 315 р. Если не получу пропуск в «Северный», буду кормится в ДУ, являясь в Радио, в лучшем случае к 4-м. Я предупредил об этом, и дело их. Зубтехника моего сняли с военного довольствия. «Поел, часа» не было.

28-ое февраля. Воскресенье. Тает бурно и весенне. Солнце припекает. Я упивался торжеством наступающей жизни на путях в Ручьи. Обычный тамошний пир был украшен тремя объемистыми рюмашками водки. Не помню, когда пил. Это было наслаждением настоящим. Принес полное ведро высокосортной «серой капусты». Теперь знаю, что ведро капусты весит столько же, что и ведро воды. Такое же ведро было у докторши, мы несли их попеременно на полотенце, от Ручьев до 1-го Муринского! А до Ручьев посещал золотопогонного генерала. Прошел крайне предварительный разговор. Не очень-то вдохновлен я его возможностями. У нас не идет вода весь день, меня не было дома и поэтому не только не выяснена причина, но и воды не принесено. Завтра первый день Масляницы, а Пасха 25-го апреля. Об этом сказала мне симпатичная дистрофичка в трамвае. Завтра тяжелый карточный день. «Последнего часа» не было.

1-ое марта. Плюс один градус, но адский холодный ветер. Вода не идет из-за лопнувшей трубы по соседству, и это на несколько дней, по-видимому. Из Москвы сведения: свет и вода с перебоями. Лестницы и двери зарастают нечистотами, сильно пало снабжение, люди начинают в массе слабеть, цынга — в общем, весьма похоже на нашу прошлую зиму. Вчера вечером до часу ночи был сильный обстрел.

Благополучно провернута писательская дополнительно-прикрепительная операция. Машуткины овощи однако в воздухе, до 3-го. Также не ясен все еще «Северный», не получена еще и ученая дополнительная. В счет одного полулитра реализовано 1 кило риса и полкило превосходного изюма. От Марианны презент — кусище хлеба кило в два. Галя купила ватник по промтоварной карточке за 60 р. и четвертинку чая за 50 р. с рук. Чай у нас давно вышел. После Радио отхватил лекцию в Екатерининском Институте. Хороший ужин (шикарный кусок жареной баранины). Вода пошла. Это хорошо, зато кончилась Галина карьера в ЖАК-е, хотя

263

неофициально она продолжала там подвизаться — какая-то характерная неразбериха. Был наконец и «Последний час» — укрепленный плацдарм Демянск у Ильменя. А с той стороны — Лозовая (?!!). Письмо от Мити из Кадуя. Объявился мальчик!

2-ое марта. Вчера вечером еще все текло, а сегодня -4°, ясно. Получена ученая допкарточка и одновременно определился крах «Северного». Пять месяцев приобщался я к его благам, и было хорошо, и я привык чувствовать себя завсегдатаем. Тешила привилегированность, это было шикарно — столоваться в «Северном». Так завершилось падение моих радиоблаг. Началось с заоблачной мощи, кончилось у разбитого корыта. Зато теперь чувствую себя свободным от всех моральных уз и с легкостью брошу при первом «лучше». Допкарточка № 2 прикреплена в ДУ и там я уже сегодня вкусил. Неплохо в общем, но, конечно, качество, фактура продукта, блюда, в «Северном» совсем иные. Ну, примиримся поскорее. «Карьера явно характеризуется постепенно снижением, — сказал я Ходореночке не без яду, — через несколько месяцев, глядишь, дослужишься и до иждивенческой карточки». В общем, «Северный» этап был весьма полезен, укрепителен и, кроме того, очень поучительный, просто интереснейшим познанием осадной жизни, и лишение его — сильный щелчок. «Последнего часа» не было.

3-е марта. -8°, ясно. Летают разведчики, оставляя в небе длиннейшие, пушистые и кудрявые лисьи хвосты. По ним палят — без объявления тревоги, к счастью. Утром Военкомат длился минут 15 и дал мне освобождение. Но, говорят, вообще срезают 90% броней.

В Академии опять гнусность с дежурствами и в результате — звонок к Валентину о желании в кадры. Быка за рога! Любезен, обещает зайти в Радио. Затем в Союзпис, чтобы и там военизироваться. Но нет Лих-а, нет и Машуткиных овощей, но есть звонок к капитану и есть полное утвержденное решение вопроса и уже послано требование и буря переживаний, среди которых — страх, страх и сомнения прежде всего. Когда надвинулось и готово рявкнуть и разразиться то, чего добивался бесконечным подпрыгиванием и сованием — смятение и ужас инстинкта. А настоящей договоренности нет, да вряд ли может быть. Вечером много и допоздна говорили, конечно, все не ясно по-прежнему. Особенно больно расстаться с вечерним приходом, с кудрявой и умненькой милой дочуркой, со светлым и теплым домом, с весенним огородом, о котором мечтаем сейчас так мирно... Медная поступь войны. «Последний час» объявил Ржев и Льгов. А я знал это уже в 4 ч. Куплено 2 луковицы за 40 р. Мой «Северный» у Лиса?

4-е марта. -8°, ветер, ясно. Опять пальба и кудри вражьего дыма в высоком небе и, наконец, тревога. Теперь живем под капитанским мечом, занесенным уже второй день. (Странно, но придя домой и обнаружив отсутствие вызова, ощутил гигантское, сладчайшее облегчение). В Академии подарок Президиума — 4 галеты (sic.). Также получено 100 гр. «Были». Она называется также «Сказка энского леса». Галеты — новый щелчок Хрыча. Очень многим выдали по 100-150—200 гр. шоколаду. Ничего. Будет и на нашей улице праздник. В Радио зарплата — 86 р. «Последний час» —

264

Севск, Суджа, Оленине. К ночи совсем тепло. Вызова нет. Сев. не у Лиса.

5-ое марта. Трудный день Занесенного Меча. (Странно, но придя домой и обнаружив отсутствие вызова, ощутил гигантское, сладчайшее облегчение.)* -4°. С утра спонтанно бросились с санями, пилой и топором за дровами на Предтеченскую и опять, конечно, зря. Склад закрыт, пришлось идти в Райтоп, где переписали на Коломенскую, на 22-ое марта. Кто будет получать сии дрова? Акад. зарпл. — 276 р. Зубтехников ДКА провалился, балерине можно, а ему нет. «Последнего часа» не было. Немка терзала слух грандиозным расцветом Северного безвыреза.

6-ое марта. Четвертый день Занесенного Меча. -7°, ветер. Он блеснул, вдруг опять, этот меч. Встревоженный странными сведениями на лету о том, что я «уже оформлен», звоню Зархх-у. Он удивлен, что нет до сих пор ничего, обещает «протолкнуть». Говорит о меньшей зарплате, но бесконечно лучшем обеспечении, о работе явно здесь, о том, что я раньше встречался с его хозяином, который всячески пойдет на обеспечение семьи. А позже приходит в Радио ко мне Валентин. Много раз видал его, должно быть в БАН-е. Он тоже готов взять всячески, если не возьмет Зрхох. Знает его и говорит, что там хорошо. Обещает выяснить раковский давешний провал. Ведь так до сих пор можно предполагать самое худое. Особенно, если учесть, что здесь в Радио, прошло уже 5 месяцев, а все еще нет обычной завершающей процедуры, а Сашина протеже, поступившая много позже меня, давно (через 3 месяца после начала работы) ее уже получила. Все это очень тревожно. Не наступит ли черный час, преисполненный горчайшего позднего сожаления, что вообще высунулся из дистрофического Акадболота, где мне дозволено и должно всегда пребывать по чину!? А Союзпис дал сегодня шикарное предложение описывать моряков в отъезд дней на 10! Вот Академия, с такими отлетами и питлекциями в промежутке, м.б. и есть идеальнейший вид? Но нет, там Хрыч, который сгноит в торфяном болоте. Какая невылазность, тоска и тревога. Лопнули и Машуткины овощи писательские! Только сегодня кончились дрова, напиленные 21-го февраля. Всего было их 8 двойных чурбаков и 1 ушел нашим, а у нас совсем тепло. Тимурчик мой побывал, наконец, у знающих и, наконец, были отмечены его истинные достоинства, в которых я уже начал было сомневаться. Перед уходом из Радио встретил ту, что проводит завершительные процедуры, ex oficio. Спросил и ответ ее был: «А мне никто ничего не говорит. Вероятно потому, что Вы у нас совместитель». Если это так, то воистину, это самый махровый, сверхгигантский в своей уродливости пример со-тика** из пережитых мною!

«Последний час» объявил Гжатск. Вместе с ним Указ Президиума Верховного Совета о присвоении Верховному Главнокомандующему военного звания Маршала Советского Союза. Небывалая наполненность дома и чрев пищей продолжается. Включилась 3-ая очередь донорского паечка,

__________

*Приписано внизу страницы.

**Глупости (франц.).

265

получен хлебный презент Марианки, из лавки — дивные сельди, постное масло, а завтра — сладкое, в дополнение к реализованной сегодня в 150 граммах американского шоколада по писательской допкарточке. Никогда не было так, что каждый вечер в доме остается что-то на завтра несъеденное, хотя съедено вволю (это не относится к сладкому!). Вволю — тоже понятие пока совершенно условное.

7-ое марта. Воскресенье. Пасмурно, ветрено и морозно. Пятый день Занесенного Меча. Уж если это суждено, то пусть бы свершилось скорее! Главным образом из-за того, что проедается мною карточка зря, которую твердо мечтаю оставить младенцам. Сегодня осуществился долгожданный донорский прыжок, но самой дачи так и нет. В полчаса прошел медосмотр и высмолено назначение на дачу 9-го (вместо 10-го. Уже работаю под военизацию!). Желез нет больше никаких. А ну, как грянет 9-го Меч Занесенный? Успею ли дать кровь? Если еще сумею дать, уходя, младенцам цену крови своей, то все будет хорошо окончательно. Теперь предстало мне с ясностью толкование Галиного сна в ночь с 14-го на 15-ое января; в том случае, если падет Меч и я уйду, то питательные цели будут достигнуты полностью и наступит период блестящей Военной Еды, им и мне. А затем меня ранят, но поправлюсь и так и получится «Большое Донорство». Вечером был гигантский ужин, ибо грянул ручьевский хлебный презент — кило полтора. Так мы не ели никогда еще в осаде; густейший суп, селедка, каша с суррогатной, но превкусной сметаной, конфеты и хлеба действительно вдоволь — вот ужин небывалый. А хлеб спустился до 150 р., это факт. С И до 12-ти вечера пилили дрова. «Последнего часа» не было.

8-ое марта. -1°, торжествующее солнце. Шестой день Занесенного Меча. Надо быть твердым, надо желать его, нельзя ничего забывать; еда, уют домашнего бытия не должны усыплять и баюкать. Принял два решения: пытаться перевести Акаддежурства на ИРЛИ и кучеризироваться на 10 дней, все в ожидании Меча. Первое из них встретило со стороны Хрыча только единственно возможное — отказ. Уже происходит в Академии отправка на труд повинность. Меня пока не тревожат, но чую недоброе. Тем энергичнее надо браться за второе. Вот позвонил Зрхх'у — «приказ уже пошел 3 дня тому назад. Можно поехать, если не больше двух—трех дней». Так, значит, ты падаешь — Меч, Рок, Неизвестность... «Последний час» — Сычевка. А вечером сверх мощное гвардейское возлияние — спирт и неслыханный набор американских явств, горы хлеба.

9-ое марта. +1°, солнце. Седьмой день Занесенного Меча и Первое Донорство. С утра зачитан в ИРЛИ Тимурчик и наконец воздано ему должное! Донорство свершилось. За 1 1/2 часа дано 170 гр. крови, получено за них 102 р. и действительно капитальный обед. Среди дня были лишь отчаянная зевота и утомление — но я опять мало ведь спал, терзаемый всеми предстоящими неизвестностями. Сведения о Зинаиде Димитриевне — она по прежнему в Н.Ладоге, благодушествует. Небывалое время: с вечера остается каждый раз кусок хлеба несъеденного с полкило.

10-ое марта. Минус один, солнце. Восьмой день Занесенного Меча. Чувствую себя очень плохо. Это от живота, который наконец сдал под

266

напором стольких дней огромной пищи. С утра вовсе не хотелось есть. Наша сводка сообщила о потере ряда городов в Донбассе. Управхозик вдруг объявил срочную очистку сарая. Кто, как и когда будет двигать эти горы дров (там ведь 5 хозяев) — неясно. Звонок Валентину дал его полный отрицательный ответ на мои поползновения к нему, после наведенных им справок. Препятствия в сферах их высшего начальства — те самые, что привели к моему удалению внезапному в июне прошлого года. Тяжелая, мрачная загадка. Теперь, если Зархх легкомысленно махнул этот приказ без полных предварительных узнаваний, если Меч падет с тем, что повторится прошлогодняя история — то может получится нечто предельно плохое, тягчайшие последствия которого даже трудно предвидеть. Очень похоже на то, что Меч, встретив все же где-то эти препоны, застрял вообще. Тогда единственное — и весьма еще легкое — следствие второй — уже дурацкой — истории с Зрххом... будет утеря кучерской поездки и нескольких жирных лекций ДУ. Все начал я делать с другого конца — the wrong end!* За эти дни было несколько кратких и тихих тревог. «Последний час» — Белый.

11-ое марта. +2°, пасмурно, все отчаянно течет. Девятый день Занесенного Меча. Теперь начинает казаться, что он и не состоится вовсе. Разум велит огорчаться, но сердце будет только радо. При этой погоде кучерская поездка либо вовсе не могла бы произойти, либо привела бы к застреванию там, в «Венцеграде», этак на месяц. Утро выяснило причину вчерашней хилости: это живот, не перенесший внезапной чрезмерности в жирах — очень жирный донорский обед и мясной бараний суп дома. Бочку хряпы бы выдержал, а минимальную сверхнормальность жировую уже не снес. Но радостно, что это не от кровопускания.

Я в Радио, 4 часа дня. Меч падает: Сейчас передали из спецотдела приглашение в военкомат на 10 ч. утра, завтра. В Куйбышевский, к военкому, по личному вопросу.

12-ое марта. +2°, солнце, тепло! Занесенный Меч опустился, со страшным свистом, пронесся на вершок от моей головы и вонзился в землю, подняв к небу тучи казенной бумаги. Я ж отделался легкой контузией. А происходило это так: Куйбышевский РВК встретил предложением немедленно сдать паспорт, получить направление, брать расчет и — в ряды. Памятуя слова Зрхха, звоню ему: «Приезжайте к 14-ти часам». Тихо иду домой, где потрясенные младенцы впервые понимают близость разлуки. Машутка, с нежностью несказанной, понимая все до конца, не слезает с моих колен. «Не ходи, не ходи», настойчиво просит, милая. Первая мысль ее — найти давно пропавшего утенка, которого принес я ей тогда, в раковский призыв. Находим его за кроватью и, тихо играя, проводим мирный семейный завтрак. Затем еду к Зрхх'у- Разговор частично происходит на ломаном немецком языке. Только сейчас схватились за испытание! Только сейчас, когда уже есть приказ Военного Совета,

__________

* С неправильного конца (англ.).

267

подписанный Андреем Александровичем (!),* вспомнили о необходимости допуска и без него и до него велят вообще не появляться, как не появляться до присвоения военкоматом военного звания. О сем докладываю в Куйбышевск. РВК. Тут новое смятение: ведь я-то на учете в нем не состою! Ухожу, оставляя их выяснять в Гор. ВК всю эту ахинею. Значит, сперва должно решиться, какая из трех сосен должна меня оформлять. Затем, та сосна, которая будет сочтена правомочной, подымет допускное дело. На него нужно недели 2—3. Будет, значит, борьба титанов: приказ А. А-ча и допускные сферы. Чем она кончится, еще неизвестно. Затем начнется канитель со званием. Если все препоны падут, то не ранее, чем на месяц, думаю. Такова история Занесенного Меча, т.е. новой, мыслимой только со мной, но традиционной военпередряги.

Фрицушка, вкратце информированный об угрозе моего исчезновения, не выразил никакого огорчения. Да, так незаметно и сама собой закатилась моя радиокарьерушка. От Северной мощи и Высших Высоких Оценок, до одной зарплаты, даже без гонорара. Последние дни ничего там не делаю, ровно. Ну ладно. «Дальше по прежнему жить, дальше по прежнему ждать» — такова формула перехода к очередным делам. Вчера впервые как следует рассмотрел большую дыру в фасаде писательского дома, что на Чебоксарском пер., проделанную немецким снарядом 15-го февраля. Сегодня друзья одновременно изъяснили Вязьму и X. (почти). «Последний час» — Вязьма.

13-ое марта. -2°, холодный ветрище, солнце. Страшно раздутый живот бедокурит, не подчиняется мне совершенно. Отсюда утром беда. Галя дежурила с 6-ти до 9-ти утра. В мыслях три возможности беды: 1) Недопуск выбросит и из Радио, 2) Недопуск не пустит к Зрхх'у, но во исполнение приказа буду схвачен на общих основаниях, 3) Грянет фадеевщина и буду унесен в неизвестное пространство, плохое, ничем не полезное для младенцев. Покинуть Ленинград — ужасно. Все пришло в страшную неясность. 11-го Галя потеряла только наполовину выбранную писательскую сладкую карточку. Пропало 450 гр. «кондитерских изделий», как раз того, чего так стихийно алчут младенцы. Карточку, видимо, присвоила писательская буфетчица. «Последнего часа» не было.

14-ое марта. Воскресенье. Солнце топит снега. В течение дня несколько раз принимались отчаянно хлопать зенитки по иногда очень низко пролетавшим разведчикам, но без тревог. Это умно. День прошел под знаком дровяных операций: пилка и перетаскивание целых бревен из сарая в квартиру. Среди дня поехал на лекционный обед в бывш. помещение и-та Герцена. Там размахнулись: две лекции, но и два обеда. На обратном пути новая катастрофа с желудком, и опять стирка, мытье в холодной воде. Это новое бедствие действительно ужасно. Черные штаны от пилки разорвались, пришли в полную ветхость, просто негодны. Перешел на последние — серые. Если не подоспеет Зрхх, потеряю скоро всякое обличие. «Последнего часа» не было.

__________

*Ждановым.

268

15-ое марта. Солнышко, но жесточайший холодный ветер. Опять нездоровится, гриппозно. С утра лекция у милых инженеров-стоеросов у Николы.* Из сводок вот уже 2—3 дня выпало слово «наступательные» и в первой строчке. Инженеры-стоеросы не только накормили меня капитально, но и просто обласкали. Теперь, когда есть лекционный обед, я уже не обедаю в ДУ; экономия талонов при нормальной сытости — это положительный момент. «Последнего часа» не было.

16-ое марта. Теплое солнышко и холодный ветер. В сводке — оставление Харькова. От гриппа отбился кальцексом, как всегда, помогающем мне радикально. С утра зашел в Куйбыш. РВК — там, конечно, ни кто ничего не делал. Звоню сразу Зрхх'у. Не думаю, чтобы его горячие фразы о необходимости ускорить помогли бы делу. Он обещает куда-то звонить. Тимурчика сдал в «Звезду» — вряд ли напечатают, а если и напечатают — вряд ли к добру. Чтение «Journ. de Teh»** никак не вселяет желания добиваться поездки туда, никак! В ДУ получены 2 плитки (по 190 гр.) аргентинского «кухонного» шоколада. Говорят, прощального, т. к. он снимается с продажи либо вовсе, либо появится в 60%-ном талонном паритете. Грозят снять и масло с будущей продажи. На мясные талоны действительно мясом кормили за весь месяц только раз, а то все рыбопшенные котлеты.

Внук знаменитого Стасова, сверхблестящий капитан 2-го ранга, в поисках украденной части семейной библиотеки ворвался с представителями угрозыска в комнату одного управдома. В ящике лежали 35 пар разнообразнейшей отличной обуви. Еще где-то — груды великолепного белья с разными метками. Так опекал сей управдом вымороченное и эвакуантское имущество! Не снимал ли он эти ботинки с еще не остывших ног умирающих дистрофиков? Не выгребал ли он рубашки и простыни под еще видевшим, но равнодушным их взглядом? Не кромсал ли он пальцы, сдирая с них кольца? Или кольца снимались легко с пальцев, где уже не было ничего, кроме косточки, обтянутой бурою, треснувшей кожей? Говоря об этих делах, вспоминали прошлогодний «урожай смерти». Недавно видел на Невском женщину, пожилую, лежавшую дистрофически на панели, мертвую, вероятно. Такие фигуры теперь в диковинку. Боря же вспоминал, как минувшей зимой видел он у Смоленского кладбища погребальную работу экскаваторов: покойники были сложены штабелями (новых подвозили все время с другого конца) и экскаватор забирал их стальными клещами, одетых и раздетых, всяких, полные клещи переносили груз по воздуху и, разжимаясь над длинной траншеей, осыпал туда тела, валившиеся вниз с глухим стуком.

17-ое марта. +2°, пасмурно и тепло. Объявлены конфеты, но получить нельзя, так как наш магазин закрыт — зав. проворовался и арестован. Нависли три новых заботы: Галина служба, очистка сарая, получение злосчастных дров из нового склада. Кучер уехал на неделю. Своею чередою

__________

*Никольский собор.

**«Тегеранского журнала» (франц.).

269

катятся дни житейского жития и ничто не свидетельствует о колоссальной военной бомбе замедленного действия, которая лежит уже с 3-го марта под этим нашим житьишком, лежит и тикает приглушенно под бессмысленной толщей военного бюрократизма и никто не знает, на какой день и час установлен движок ее детонатора.

В Союзписе давали подарки — муку, крупу, сухие овощи, сладкое, масло, но все писатели — служащие в Радио по каким-то идиотским соображениям не получили — я в том числе. Обидно, оскорбительно и просто материально плохо донельзя. (Так, Радио не только мне больше ничего не дает, а начинает отнимать. Воистину, формация, исторически себя пережившая).

Купил Гале в ДЛТ четыре пары каких-то странных белых блестящих чулок по 17 руб. В ДУ дали 200 гр. «Были». Много еще жестоких воспоминаний прошлогодних слышал сегодня: и грузовик, набитый голыми мертвецами стоя, перехваченными веревкой посередине и первый голый крупный бородатый старик, стоящий во весь рост в машине, с руками сведенными на животе, а в эти руки кем-то в насмешку всунут вверх ногами трупик младенца годика на два и здоровые, сильные моряки, по цепочке весело грузившие замерзшие тела на машины (их ждало очереди к погрузке 12 штук, пятитонок) из дома в. к. Ольги Александровны, младшей дочери Александра III, что на Сергиевской у Таврического, превращенного в морг, и — свежеотрезанная голова молодой девушки, необычайно хорошенькой, голова валялась на льду Невы у Смольного, рядом окровавленное белье и чулки с подвязками. Голова издалека казалась муфтой, а прическа была модной, с рожками. Это было в феврале и снег сверкал на ослепительном солнце. Девушку съели, заманив и убив. А за людоедство было уже к февралю расстреляно более 400 человек в городе. Все это прошло, но нет никакой гарантии, что не повторится.

Огорчают очень погоны. Редко, редко у кого нашиты они ладно. А почти всегда — вкривь и вкось, стоят каким-то торчком или вылезают на палец за плечи. Может быть у меня будут лучше?! Один из учено-писательских двоекарточников сообщил, что эта двукарточность — официально известна в сферах и дозволена. Весть капитальная! В то же время, поразительные сведения из Ростова-на-Дону: престарелая пара врачей не только пережила все, но и работала и так дождалась освобождения. Везет людям.

18-ое марта. Морозная тень и солнцепек, солнцепек! С утра произведено христианское дело: пущен свет несчастной старушке Шуркиной. Последние 2—3 дня массово разносят повестки женщинам: так, из нашего магазина, который открылся, похищены две продавщицы. Отданы брюки в починку напротив. В Академии мощно таскал бревна, потрясая женский дистрофический коллектив, до и после лекционного обеда у Герцена. Сегодня был 6-ой, что-ли, и, видимо, последний, безрезультатный визит в ДЛТ за вечным пером: мастер уходит на Оборонные (прошлый раз отбрыкался), и все пропало. Сие пишу в Академии, хотя уже пятый час, ибо дожидаюсь стандартной справки, которую по новому порядку надо завезти в ЖАК и тысячи еще каких-то сложностей. Писатели дали 100 гр. «Были».

270

19-ое марта. Мороз и солнце. С утра интенсивная канонада и вихрь разнообразнейших мелочей: заверка справок, сражение с надвинувшейся выгрузкой дров, развозочные походы на Коломенскую и Боровую для получения дров — наконец-то они точно (?) назначены на 26-ое. Первый раз видел страшные разрушения от бомб и снарядов в этом районе, всего в каких нибудь 10-15 минутах ходьбы от нас! Наконец, получение выпущенных дядижоржиных брюк (кроме официальных 50 р. — 200 гр. хлеба и 50 гр. табаку). Увы, они оказались коротки. Завтра предстоит, значит, продолжение этой операции.

Из Радио возвращался около 12-ти, под тихую тревогу и при ослепительной луне. Мальчик-красноармеец с винтовкой спросил документы. Пока я расстегивался, он все пытался включить огромный электрофонарь на животе, своем. «Не доставайте, — пискнул он вдруг растеряно, — фонарь спортил (sic)!».

Несколько телефонных звонков в рай. и гор. ВК выяснили, что Зрххи повели дело через Отдел Комплектования, тогда как нужно было через Отдел Кадров, ибо я средний начсостав запаса. Все и поехало к ним назад с соответственной отпиской. Капитан ее не получил еще, но рвет и метает по адресу бюрократов, «которые ответят». Он мог бы прибавить пару ругательств и по адресу опрометчивых «рубак с плеча». Канцелярская трясина хлюпает и чавкает, захлебываясь от восторга, все засунуто в долгий, долгий ящик, а идиотская моя двухстульность, тягостная, высасывающая все нервные соки, безысходно нудится и тянется. Долготерпение и голгофистая способность переносить у меня велики от природы, изощрены в опыте жизни. Но сейчас тяжко мне, тяжко... Белгород.

20-ое марта. Мороз и солнце. Ночью умерла Мария Ивановна Стеб-лин-Каменская. Мы познакомились только недавно, когда холод впихнул Институт Истории в нашу общую иямовскую комнату. За все время обменялся с ней двумя, тремя фразами, но было ясно, что это человек необычайной душевной чистоты и великого добра. Она умерла в больнице, видимо, от рака, в страданиях после операции, проболев всего несколько дней.

В Академии нудные и беспросветные препирательства с подхрычевским начальством относительно дежурств. Боюсь, что придется завтра ночевать в этом рвотном Лаху. Одно избавление от всего этого грубого и насильственного хрычизма в зархховском лоне, кажется, уже почти бы его оправдало. В Радио меня ожидало приглашение протелефонировать в КБФ — звоню, и неслыханно приятный женский глас сговаривает мне лекционную поездку с утра и до вечера 23-го и дальше изъясняет жажду свою видеть меня в их рядах! Но, конечно, нет штатов и надо что-то выдумывать. Этот вторник, как страстно буду его ждать, как животно страшиться крушения его! Все-таки, должно же мне когда-то что-то улыбнуться, должно же что-то извлечь меня из постылого и постыдного гражданского плена. Обедал лекционно на Певческом, где опять был оскорблен лекторским обедом без мяса, когда рядом десятки розовых девок равнодушно лопали румяные сочные шницеля. Вечером тревога с

271

крепкой пальбой и ночью тоже (сквозь сон) объявлено: «У Ладоги и под Ленинградом возобновились жестокие бои».

21-ое марта. Воскресенье. Жарко на ослепительнейшем припеке, морозно в тени. День гигантских физических напряжений и мощнейшей еды и пития, без которых сих физработ не выдержать бы. Победоносно окончена переволока наших дров (добрых 3 метра в балках) в новый сарай, который на 2-м этаже, значит, надо было балочки-то поднимать да подтягивать. С 10-ти утра и почти до часу — первая порция переволоки, да еще с пилкой — выделением партнеру, затем лекция в Институте Герцена. Она дала два обеда, с огромным количеством хлеба и всяческою приятностью. Вот благородное заведение и хорошие люди! После обеда еще переволока дров, затем внезапное испитие вдвоем «маленькой», под вареную картошку. (А весь день прикладывался к жбанчику с пивом — его получили сегодня 2 литра). Затем окончание переволоки и мощная пилка «пополам» до 10-ти вечера. С 8-ми же вечера тревога с сильной пальбой. Трудовой день закончился ужином, нежданно обогащенным мощным бутербродом с красной икрой и последним стаканчиком пива. Затем началась трудовая ночь. В 11 ч. я уже был в ЛАХУ. Здесь совсем не так гадко. Походная постель, изобилие матрацев, почти тепло, одиночество и фонарь «Летучая Мышь». При свете ее и пишу сейчас. Совсем собирался уже лечь, как завыла «ханжа» и затюкал неистовый хор «небоглядок». А тело, по жилочкам перещупанное дровяными делами, разморенное пивцом и водчицей, неистово проситься лечь. Сдан в тришкин перешив дядижоржин костюмчик, включая пиджак. Жду вторника. Прочтен американский новый роман «So dream all night».* Это первый раз получаю представление о жизни их обыденной — она полярна нам и ужасна.

22-ое марта. Мороз и солнце. Хрыч может торжествовать: проторчал всю ночь в хрычевнике и почти не спал. Тревоги были с 23 ч. 45 м. по 1 ч. 07 м. и с 02 ч. 25 м. по 04. 36 м. несколько раз вылезал на улицу — ледяная Нева и весь классический Питер, залитый полной луной, — вот моя награда. И я же оставил свой след у Главного Входа Академии Наук. Съел два писательских обеда, проводя «подарочную» рекогносцировку, ибо выяснилось, что в Радио писатели все же получили. Эта рекогносцировка дала фигу: меня в списках нет. Но говорят, скоро будет еще и тогда, вероятно, достанется. Все это нормальное следствие моего небывания там.

Сегодня состоялся последний акт провала моей Радио-карьеры: Главный дир., разбираясь в наших делах, ввиду отъезда Ходореночки в Москву, обнаружил всю уродливую систему нашего беззакония: я — Глав. ред. несуществующей редакции, а Сашина протеже, умирающая тихо от голода даже на служ. карточке и т.д. И вышел приказ: перевести меня в переводчики на полставки по совместительству, то есть — 200 р. в месяц. Точка. Все. Солнышко село. Еще один повод безумно усилить устремление в военвед. Где же Зрхх? Неужели все провалилось? Становится жутко. Теперь я во власти Хрыча, с крупной урезкою денег, с окончанием брони

__________

*«Так грезь всю ночь» (англ.).

272

на днях. Неудачи ходят, обычно, стадами — сейчас узнаю, провалилась ли моя завтрашняя поездка! Моя радиодеятельность как-то неумолимо и неудержимо исчерпала сама себя. Последние две недели почти ничего, действительно, там не делал. Просто не было работы, а писать я сам абсолютно перестал, ибо стали как-то обходиться совершенно без этих материалов, а я только рад. Конечно, мое испарение (я именно испарился, в воздухе) произошло не без тихого участия — удовлетворенного наблюдения, если не больше — Фуксика. Я ему совершенно не нужен. Думаю на днях уйти вовсе. Вечером было 2 тревоги, ночью — тоже, с пальбой, с утра — одна, в необычное время, т.е. с утра уже.

23-е марта. Мороз и солнце. Отец Пищи наградил ленинградцев по 250 гр. великолепного изюма и по 2 мандарина на нос всем без исключения. Сегодня Галины именины, и вечером предположены семейные посиделки. По всем домам квартала изготавливаются списки для мобилизации женщин. Признаки — до 35 лет и без детей. В нашем доме таких 69. Сколько будет их взято, интересно? Посиделки именинные прошли отлично. Был хлеб, баночка мясных консервов (на 7 человек), по селедочной котлетке и — торжественный пункт — крупяной «пирог», испеченный на буржуйке, в круглой печке «чудо». К чаю было 100 гр. круглых конфеток из ДУ. Кто-то совершенно верно сказал: «Посуды больше, чем еды». Но все же много значит, что сумели справить и такое.

24-ое марта. Морозец, солнце. Тревоги пощадили наши имянины, но в половине одиннадцатого загудело. И это была только прелюдия. Настоящее началось часа в 2 и свирепствовало до 7-ми утра. Налет был крепкий. Дом наш прыгнул 2 раза, один из них от попадания на углу Б.Московской, в очаг. Обошлось без жертв. Говорят, разнесло большой продовольственный склад на Арсенальной.

(А в ночь на 23-е был сокрушен другой продсклад — у Лавры. Говорят, пострадала и 2-ая ГЭС. Уместно вспомнить, что все началось с разноса Бадаевских складов в сентябре 41-го года.) Я спал почти без просыпания, а Галя не спала, металась, будила меня и терзалась. Сейчас наш челнок стремительно приближается к трем порогам: 1) 26-го дрова, 2) Галина карточка на апрель и служба ее соответственно, 3) окончание моей воен. отсрочки 31-го марта. Марианка вчера дала кровь — целых 300 гр! Галин черед — в последних числах, мой же только к 15-му апреля.

Говорят, новый железнодорожный путь через отвоеванный коридор практически не используется. Большие бои последних дней (Марианкины 300 гр.!) идут в направлении на Тосно, в отвоевание московской дороги. Письмо от Димы — он в Калаче, живет припеваючи в ожидании отправки в часть и полон прописных восторгов и антипатий. Вчера отнесен в Союзпис «Творческий отчет», и происходил совершенно короткий и пустой разговор с Кучером, который, увы, этими поездками не ведает никак. Получены окончательно удлиненные брючки. Все же коротковаты, но носить можно в наших условиях. Отнес за них мастеру еще 250 гр. хлеба.

Сейчас половина первого ночи и металлический голос в радио сказал: «Внимание, внимание! Говорит штаб местной ПВО. Район подвергается артиллерийскому обстрелу». А за два с лишним часа до того провыли

273

сирены и тревога не прекращается. Бьют близкие и дальние зенитки, трясутся окна. А тут еще этот обстрел. Смертельно хочется спать, но Галя в ЖАК-е. Прочел «Домик магистра» (произведение В.М. Глинки). Настоящая хорошая — русская, русская — литература. Тревога ярилась, то затухая, то разгораясь почти до самого утра. Выясняется дополнительно: в ночь на 24-ое было сброшено 120 бомб, 2 из них угодили в Свердловскую больницу, причем одна — в покойницкую. Часть великосветских больных выписана или переведена. Огромный дым, стлавшийся черными клубами за нами, происходил, оказывается, от пожара на Газовом заводе и на ГЭС. Пожар возник от обстрела. Обстрел же помаленьку шел весь день и, как сказано выше, ночью.

25-ое марта. Все больше солнца, все меньше мороза. В Академию прибыл после 11-ти (плохо и мало спали из-за тревоги) и застал разгар бэдлама по вывозу алексеевских ящиков с оказией дионесовского имущества. Наших никого, так как все с утра смылись после дежурства, а Хрыч и подхрычи, после того в дикой ярости носились с рабочими и тележкой специально для нас. Экстренно приняты мною меры: водрузили уже через час 4 ящика на машину и они покатили на вокзал. Далее выкопал вмерзшую в толщу льда тележку без номера и с ней ринулся на 7-ую линию за остальными яшиками. Из разодранного пальца лилась у меня кровь. Телеграмма Алексеева: «Задержите отправку!» застала меня за приготовлением к погрузке ящиков на тележку! Не пытаясь разрешать новую возникшую проблему обратного извлечения отправленных на вокзал ящиков, испаряюсь в ДУ, где хороший обед, ордер на калоши и на 100 гр. настоящего табаку и путевка в лекционный обед на 27-ое несколько восстановило мое душевное и телесное равновесие. А ящики, как выяснилось потом, уехали.

Сегодня третий день как держится у Машуты порядочный флюс из-за больных зубов. Это в 5-то лет! Вторые бывшие в починке брюки (черные) вышли непомерно длинными. Опять придется переделывать. Эх, дистрофия ты наша ленинградская!

Замечательный дают последние два дня в ДУ безвырезный суп: дрожжевой со шпиком. И вкусно и явно питательно. Оба раза отхватил по две тарелочки. Только сегодня съел предпоследние 100 гр. мяса по допкарточке. Крупа кончилась 22-го. А в январе — 20-го и 18-го соответственно. Такой выигрыш объясняется очень поучительным фактом: теперь, когда есть лекционный обед, я уже не обедаю второй раз в столовой, ибо сыт. А тогда с великой радостью предвосхищал возможность двукратного обеда и осуществлял ее непреклонно. В Радио гонорар за статью 75 руб.

Сейчас половина 8-го и снова поют городские сирены. «Зениток хлоп и вой сирены». За мирным домашним супчиком рассказывают о том, что ночью снаряд угодил рядом, в дом 30 и что в ту же жаркую ночь бомбы нарочито и точно падали по всем нашим ГЭС.

26-ое марта. Большое, теплое солнце и малое царство мороза в тени. Совершен великий дровяной подвиг. Два метра привезены на тележке в два приема и водворены в ту квартиру. Это заняло всего 2 часа. Дрова —

274

полы, перегородки, косяки из разбомбленного дома на Глазовой. По изуродованной лестнице поднимались мы на третий этаж и оттуда сбрасывали во двор. Это два больших дома рядом, пораженные, видимо, торпедой. Снаружи стоят они себе как бы ни в чем не бывало, а вся внутренность перемолота, разбита, расселась, треснула. Дрова хороши — сухие доски и на нашу долю полных и добрых полтора метра. Остальное — хозяйке второго ордера. С тем, что есть, хватило бы на наше семейство на лето и на будущую зиму. А если то семейство достанет еще метра 3, то хватит на всех. Ну, как бы то ни было, этот порог пройден, гора с плеч, слава нам, доблестным блокадо-осадникам. Это был — первый порог. Второй — Галины карточки начали проходить еще до него, и уже дно нашего челнока получило два крепких удара: первый — Райсовет не дает Гале карточек и если она не станет на работу до 1-го, ее направят принудительно. Второй — почти лопнул очаг. Правда, вместо него немедленно вспыхивает поразительно заманчивый вариант — проверять «Старую книгу», а другой вариант — если я Верочку пропихну в Радио, то она немедленно уступит свое очаговое место. А в Радио Верочкой предварительно пленяются, как будто. Есть еще и место регистраторши в каком-то медучреждении. В общем, челн летит по стремнине, пробоин нет, есть верный глаз, твердое кормило и жажда жить. Получен из машинки Тимурчик. Обедал в СП,... где внезапный презент: 3 пачки «душистого Беломора» и две пачки «Альпиниады». Там же разговор о неполучении подарков с репой-Макаровой. Репа-Макарова уверяет, что это только потому, что «Вы человек молодой, здоровый и сильный, а тут есть у нас всякие — больные и слабые...». Это, конечно, брехня и отвод глаз. Причина истинная лежит в моем небывании и в стороннести. У Бориса похитили все карточки, растяписто оставленные им на минуту на столе на работе.

27-ое марта. Тепло, но пасмурно и туман. Так-то лучше. Вторая ночь уже прошла спокойно. С утра раскатился в Щербаковские бани, но они «ввиду не подачи воды с ГЭС» закрыты. Вот оно, сказалось-таки. Гале третье служебное предложение — в ИРЛИ, на 3—4 часа в день дежурить у телефона. В ДУ получено 100 гр. настоящего табаку «Ява». Лекция на Мойке, против ожидания, дала только один хиловатый обед. Зрхх находится в отъезде. И поэтому роковое число, — 31-ое марта, пройдет без него. Сдача военкуков назначена уже на 29-ое. Объявлена трудповинность всего населения по 2 часа в день до или после работ по месту жительства. Поэтому не тороплюсь уходить из Радио домой. Приведен в порядок после зимнего запустения кабинет.

28-ое марта. Воскресенье. Месяц тому назад был у Зрхх'а. По прежнему город укутан в спасительную пелену пасмурности, тумана, сырости. С утра великолепная ванна, затем Ручьи. Привезен большой пук дивной мохна-точки-вербы. Вечером отвечал на письма. Усталость, усталость... Из всего дома на трудповинность вышла одна Галя и ломом била лед.

275

29-ое марта. Туман, пасмурно. Сданы военкуки. Слышал странное слово: «импервойновская», как прилагательное. Нудно болотятся Галины службы. Усталость, прилив старой тоски.*

30-ое марта. С середины дня разъяснило и поэтому пошли тревоги, а около 4-х бешенный обстрел, за 30 минут выпущено было штук 20—25 двойных снарядов, которые, кажется, пришлись на В.О. Утром происходило внедрение Гали в ИРЛИ; кажется, внедрилась, но не очень-то этому сочувствую, м.б., это моя аверсия к хрычевнику вообще. Карточка только завтра-послезавтра, а хлеб-то забран вперед! Из хрычевника снова выскочила крупная свинья: дежурства перенесены в БАН и должны происходить только через трое суток в четвертые. При этом мой пост где-то на чердаке. Новое это чрезвычайное бедствие неотвратимо и трудно воспринять предварительно всю глубину его бедственности. Но сразу дарит судьба две утешительные надежды: двухнедельный шлиссельбургский выезд из ДУ и вольнонаемность в Дом Флота. Да, хрычевник! Как тут не стремиться в военное лоно?! Обстрел и тревоги гнусно сплелись до поздней ночи. Письмо от Н.Д. Сталина** от 22-го февраля. Милый, выписал мне «Тоджикистони Сурх» на II кв., но, видимо, еще рано получать газеты из других городов. В этом же письме: «... Кисляков с семьей завтра отбывает заграницу. Он будет работать в Иране, в посольстве». Да, так вот оно что. Следовало написать: «Розенфельд с семьей».***

31-ое марта. Пасмурно. Дождь, холодно. Вчерашний обстрел обрушился на Измайловский — вокзалы — Роты — Лермонтовский — Московский — Нарвский Дом Культуры. На Измайловском разрыв уничтожил, разнес в клочки дожидавшихся трамвая — человек 15. У Варшавского вокзала разбил одноэтажный деревянный магазин, что на углу, полный народу. Команды вытаскивали людей из под дымящихся развалин, граждане таскали продукты и доски. Далее, один снаряд разнес трамвай, набитый людьми, а второй, через некоторое время, — пожарников, вытаскивавших убитых и раненых из обломков трамвая. Снаряды рвались поминутно, жертвы и разрушения велики. Такой обстрел видавший виды этот район пережил за все время этой войны впервые. Наша артиллерия энергично била в ответ, били и зенитки, на подступах к городу разыгрывалось жаркое воздушное сражение с налетевшим врагом. Город — фронт. А днем сегодня я читал в гостеприимном Герценовском институте и после лекции пообедал хорошо на отделении, затем через 10 минут еще лучше в командирской столовой; затем с трудом, да, да, с трудом (о, блаженное чувство!) и еле-еле съел две рисовых каши и два омлета с бокалом жиденького какао в ДУ (Надо было забить талонный остаток). Сонный, еле передвигая ноги,

__________

* Сбоку приписка по-персидски: дар шаб джашн-и шади-ии джисм — «ночью праздник телесной радости».

** По сообщению В.А.Лившица, еще в 50-ые годы в Таджикгосиздате работал некий «Сталин», писавший И.В.Сталину и получивший от него разрешение не менять фамилию.

*** Далее следует фраза по-персидски: «Ночью опять праздник тела и начало великого страха, что если через неделю не решится, то впереди опять неделя ужаса и новых страданий...».

276

добрался до Радио, где опять абсолютно нечего делать. Да, надо отсюда уходить. Новость: допкарточки ученым должны выдаваться не в ОБКОМ-е, а по месту работы, то есть в Академии, где еще ничего не знают об этом. В донорском пайке хлеб срезан на половину ровно.

1-ое апреля. Ветрено и переменно. +3°. Возвратились военкуки с отсрочкой до 30-го июня. Здесь все прошло, значит, неожиданно гладко и тихо. Зато что-то заедает с Галиной карточкой. Сегодня могли мы взять только 1 кг. хлеба на всех. Из мастерской извлечен перешитый дядижоржинский пиджак — так дурно, что носить почти невозможно. Ощущаю полное падение всякой энергии, деятельности. Чувства совершенно тупы, ничто даже не тревожит. Сонное, нудное оцепенение, сквозь которое все неприятности, гнусности и страхи доходят неясно, в виде какой-то общей рассеянной боли. В виде какого-то глухого недомогания. Думается, что это следствие достигнутой ныне тусклой малокалорийной и вялой сытости, каше-шротной, хлебной, эрзацной. Вчера вечером пронзен внезапной идеей: обработать Т. Муровскую «Лалла Рук» — Муканну в духе письма Таджикского народа — Тимурчика. Писал эти дни о Макарове плохо. Галя выменяла одну коробку папирос на один кгр. отличной кислой капусты, с приплатой 30 руб. На рынке есть хлеб, молоко, овощи всех видов, всего в изобилии. Отсутствуют, конечно, мясо, жиры и почти нет сладкого. Если прикупать в день рублей на 300—400, то можно жить, почти не ощущая осады.

День кончился хорошо: Галина карточка получена, и первый ее служебный день прошел хорошо. Из Писателей получена допкарточка и обещание портного на понедельник допеределать пиджак (за 5 дней соемлека), также и телефонное ходатайство. Затем совершенно внезапно остался в СП на просмотр американской кинокартины. Преглупый, пустой детектив — с финским начальным текстом. Показывали в Большом зале, абсолютно холодном. В Гослитиздате получен на рецензию сборник рассказов Дружинина «Мы все на фронте». Все это за счет Радио, где полное отсутствие работы. Так надо жить теперь: Академия и Союзпис, а Радио надо прирезать окончательно. Вечером письмо от Лели (из Орджоникидз. края от 10-го февраля), в связи с этим легкая паника в женских кругах — по случаю их желания вернуться. Испытали ли они с Люсей нашествие — неясно. Работают в колхозе.

2-ое апреля. Сырой, холодный туман. Блаженство! Первое бановское дежурство. Сданы ходатайства о восстановлении телефона, ответ завтра. Акаддопкарточка тоже получена, хотя на этот раз кое-кто и вычеркнут из списков. (Как выяснилось потом — канцелярское недоразумение). Нынче в ДУ прикрепляют только при взносе одной глубокой тарелки. Отсутствие ложек и тарелок — повсеместное бедствие всех столовых. Их таскают посетители. Хлебца опять стало не хватать.

3-е апреля. Дежурство прошло без тревог, только среди ночи звонил Хрыч, предупреждая о появлении какой-то комиссии, однако, она так и не пришла. «Дежурное звено» состояло из 10—12 бановских женщин, я — единственный мужчина. Топилась времянка, дым ел глаза. Сидели вокруг керосиновой лампы, читали, шили, писали. О еде, к счастью, не говорили.

277

Ходили на ведра в уборной. Почти не спали. С утра ослепительное солнце и мороз, и поэтому весь день серия тихих тревог. После дежурства — выходной, но разбитый малым сном. В СП получено 300 гр. настоящего табаку и книжечка на овощи. В прошлом месяце просил, просил и не дали, а сейчас дали внезапно, без всяких просьб. Телефонная станция разрешила восстановить телефон. Теперь неделька на оформление и, глядишь, заговорит! Это важно столько же практически, сколь и морально — новый символ нашего возрождения. Переводил американский рассказ. Снята тревога «персидского праздника»!!!

4-ое апреля. Мороз и солнце. Воскресенье. Вечер и ночь прошли в тревогах, но лишь с малым зенитным хлопом. Из починки получены два старых пиджака, что еще стоило 200 гр. и 60 руб. Теперь осталась перепеределка в Союзписе, и мой гардероб полностью будет обновлен (останутся' лишь удручающие рубища шубы). Была лекция в женском госпитале на В.О. Впечатление потрясающее. Гвардейки, орденоноски, снайперы со «счетами», многие ранены не в первый раз. Есть разбитные ухарские комсомолки, есть и немолодые, серьезные. Основное требование: скорее, обратно на фронт. Две даже сбежали, не долечившись, в халатах, ночью. Друзья из их части подкатили в машине и увезли. Обед был приватен и грандиозен. Вечером кончил перевод и начал рецензию. Суп был сварен из домашней добавки к дрожжевому, извлеченному из СП — прекрасен. От Марианки новый презент — и хлеба и сальца. Они процветают. Увы, книжечка «на овощи» — это совсем не то, что я думал.

5-ое апреля. Пасмурно, дождик, полнейшая облачность, но к вечеру ясно и с половины десятого высокая нота сопрано, щелкнув, переходит в сирену. Первый раз в этом месяце резал допкарточку в ДУ и основательно взрезал. Сдал рецензию в Гослитиздат, а писательскому портному — пиджак. Итак, сегодня последний день моей работы в Радио! Приказ есть, все сдано, завтра прощание и — вон! 14 дней не дослужил до 7-ми месяцев. Радио было этапом нужным, полезным, поучительным и крайне укрепившем питательно. Потом оно отжило. Скучно лишь будет без знакомых голосов из эфира. Эту привилегию имело всего лишь несколько человек в городе. Прощайте, друзья и враги!

6-ое апреля. Мощный ветер, переменно, холодно. Дежурство. Вчера тревога с перерывами длилась с вечера до утра — последняя сирена разбудила меня в начале четвертого. Сегодня тоже была уже одна, и я торчал на бановской вышке. Наш дом взволнован призывом в армию управхоза нашего Солонинкина (1892 года рождения). Вся военная история нашего дома, вся блокада нашего дома была связана с ним неразрывно. Он был настоящим хозяином и делал все, что возможно. Умница, спокойный и дельный хозяин.

Восстановление телефона болотится. Тщетны попытки застать приехавшего на днях Зрхх'а. Да, он опять представлялся избавлением, желанным и недоступным. Ночью очистилась Нева — от Дворцового моста до взморья, очень рано в этом году. В Академии маленькая странная сенсация — блокадный брак: наша японистка О.В. Соловьева соединяет свою судьбу с пожилым и многоученым мужем Петровым. Странно видеть людей в

278

таком положении. У него появились чистейшие воротнички, у ней — беленькая кофточка и т.д. Они пришли в ДУ обедать и попали на «заминку» — в кассе была очередь часа на полтора. Из молодоженного обеда ничего не вышло (хуже: он состоялся и молодая, у ней язва желудка, хлебнув сгоряча соемлека получила адский гастрит, с поносом и рвотой). Вот под вечер телефонно проявился и Зрхх — он готовится активизировать всю историю!

7-ое апреля. Пасмурно. С вечера прошел первый, очень сильный дождь. Тревог, конечно, никаких. Это второе благополучное дежурство мое. На этот раз я и выспался почти нормально. Содежурники мои вечером даже музицировали. Пение хозяйки, мандолина, рояль. Разговоры о пасхе из шроты. На днях встретил Дионесова из БИН-а. Он уже две недели живет при вагоне (где и ящики Алексеева), на Сортировочной и ездит в город обедать, по дополнительной карточке. Его два спутника такой карточки не имеют. Основные же сданы ими при отъезде, взамен на рейсовые, по которым будут кормить только в пути, а сейчас не кормят. Спутники сидят на одном хлебе. Состав сформирован еще в начале февраля. Хорошо, что я отказался от этой командировки в Казань и обратно!

8-ое апреля. Ночью выпал снег. Он тает только на солнце. Холодно. В СП — Гослитиздате получен гонорар за рецензию — 105 руб. Из СП я извлекал обед на два дня и, когда около 5-ти часов со всеми посудами подходил к дому, то увидел Галю, мчавшуюся галопом через двор, бледную. Район подвергается обстрелу, и она бежит за Машутой к Троцким. Действительно, изредка слышны сильные разрывы, и белые плотные клубки повисают над соседними домами. Шрапнель. Вот и сейчас одиннадцатый час, и все продолжается проклятый обстрел. Дрожат и дребезжат стекла. Гнусно визжат снаряды. Близко, близко где-то рвутся. Ужинали, откатив стол в самую глубину комнаты. До ужина Машутка, немало не смущаясь, вела какую-то увлекательнейшую игру с Кирюшкою наверху, где эта музыка особенно слышна. Они не в комнате играли, а в коридоре, только и вся разница. Дети осады. А я под этот обстрел читал и прочел «Пари». В большинстве районов города в последние дни выключен свет. Гале, кажется, придется скоро на службе дежурить с 10-ти до 8-ми, раз в три дня. А бабушке тоже грозит неполучение донорской 1-ой категории без службы. Куда ей устраиваться, как? Куда девать тогда Машуту?

9-ое апреля. Ночью выпал снег. Солнце и холодно. Бабушка вчера дала кровь, а сегодня с утра нам презент — булка, маслице и сахар. Благодетельница Марианка! Окончен перевод плохого английского рассказа «Шелковые чулки». В СП попарадировал на рассказе о поездке в Демянск. Явно проваливается моя лекционная поездка: Н-ская часть вместо солидного затребования прислала какую-то бледную липу, даже без печати, под которую, конечно, никто не даст пропуска. Капитан сказал: «Дело на допуск уже подано. Позванивайте.». Так, значит все вошло в решительную фазу. Теперь — либо полный туман второй военной карьеры, либо «точное значение»: химера то, мутный призрак смятенного воображения, созданный за несколько последних лет, или уродливая реальность!? Во всяком случае, приобретение этого «знания» уже будет фактом значительнейшим.

279

Наклевывается лекционная деятельность в Пушкинском Обществе и «иноработа» в Публичке. Мое сидение в стариковско-старушечьей дистро-фированной хрычезированной Академии, мое воровское добывание двух-карточного прикорма, мои писательские потуги, лекционно-обеденные унижения — постылы, позорны, требуют военного взрыва, мои старые кровоточащие язвы диктуют его. Если не будет его, то первый раз чувствую, что цепь на ноге неразрывна. Внесено 15 руб. в Академии на семена.

10-ое апреля. Солнце и холодно. Внезапно взбунтовавшись против грязи, помчался с утра в баню на Щербаковой пер. и воистину великолепно помылся. В мужском совсем свободно, зато в женское отделение хвост на улицу. В Академии дали два талона на табак (100 гр. или 200 папирос). Когда и где сам табак — неизвестно. Усиленно говорят о том, что знаменитая «Быль» оказалась вредной для здоровья и запрещена. Курю ее непрестанно и ничего дурного не замечаю. На улицах новые объявления — Управление по делам искусств открыло доступ к могилам А. Невского, Суворова, Кутузова и Петра. А в ДУ открылся «Дом Отдыха». За декаду 200 руб., сдаешь две карточки, кормят за три. Даже не хочу лезть туда, несмотря на возможность. Вчера пришла из Сталинабада первая газета «Тоджикистони Сурх» от 16 марта. Вместо прежней большой (обычно — 4 стр.) газеты — странный длинный листок плохой печати. Но читал его с волнением невыразимым и понятною грустью.

Благополучно прошло Галино кровопускание. Теперь паек дают сразу весь, и вот она вернулась с 9-ю килограммами превосходных продуктов, включая 3 кг. булки. Тут же устроили великий пир. Машута не ест ничего кроме булки с маслом и сахаром. Трамваи стоят с 5-ти вечера по всему городу. Ожил Канатный питпункт! В Союзписе регулярно вкушает Ваграм Папазян. У него преувеличенно размашистые, быстрые движения. Худое, нездорово-землянистое, потасканное лицо, взгляд шныряющий. Претенциозный костюм. Закончил перевод рассказа «Не курить!».

11-ое апреля. Воскресенье. Хмурое, сырое утро. Вот третье дежурство прошло благополучно. Это просто удивительно, удачно! Среди дня прошел сильный дождь и затем засияло солнце. Выходной прошел, как ему полагается. Усиленная пилка. Поездка за обедом в СП. Прогулка с Машутой. Во всей нашей окрестности происходила великая и поголовная проверка документов, которая производилась специальными пикетами войск и милиции. Управхоз наш путем разных «телодвижений» попал в Штаб оборонных работ. В этот день год тому назад я ушел в армию.

12-ое апреля. Солнце, ветер, очень холодно. Нева прошла, видимо вся. Хрыч угощает с утра новым приказом — вводит номерки. Марианна была вчера у Мартынова по поводу бабушки. Он крайне внимательно дал указание: предоставить работу на дому, или освободить вовсе. Реализацию сего придется еще проталкивать.

13-ое апреля. Солнце, морозец. Сижу на санитарной лекции в Академии. «Что такое головокружение — знает всякий. Достаточно повернуться вокруг себя несколько раз на одной ноге, чтобы получить представление» и т.д. Почти вся ночь прошла в тревогах, с сильной пальбой. Прочел интересную,

280

очень толстую биографию Д. Лондона «Seaman on Horseback».* Все, что он считал важным и главным, умерло вместе с ним и даже раньше его. Осталось же то, что он делал «попутно». Большие муки доставляет мне мой адмирал. Пишется по полстранички в несколько дней, пишется плохо, косноязычно, с тоской. Опять сел не в свои сани. Да, отказ Зархх'а был бы ударом первостатейным. Но этот удар — те же сани, то же недомысленное выскакивание, в результате того, что забываешь и думаешь, что можешь жить по-настоящему, не плотно.

Читал лекцию в огромной аудитории Исторического факультета. Перед ней — радостно волнуясь, говорил с двумя ранеными таджиками из Ходжента. Днем было две тревоги, сейчас половина двенадцатого, и все тикает третья, начавшаяся около 10-ти. Вот уже две дня не работаю вовсе ни над адмиралом, ни над рецензией, хотя прихожу домой очень рано. Ленюсь, сплю. В Академии все еще скрываю уход из Радио. Лицо растолстело до неузнаваемости. Кирюшка рассказывал сегодня: «Между прочим, маму приняли на донорство. Она вышла к врачу голая, в своей красной шляпе. Врач так залюбовался, что не стал осматривать». Шестилетний мальчишка повторял разговор убийственных этих женщин. Красная шляпа — неслыханное сооружение с гигантским козырьком-уступом, предмет гордости, недавно купленный. И одетая-то под этим козырьком Ира производит ошеломляющее впечатление.

14-ое апреля. Пасмурно, холодно, дождь. Дежурство. С утра лекция в самом конце Большого В. О., удачная, с подъемом. Этот район пустынен и тих совершенно. От бомб и снарядов повреждения сравнительно не велики, но поражает количество домов целых, а внутри пустых, брошенных, необитаемых. Тишина полная. Воздух чист и легок, ни дымка. Шли пешком с морским артиллерийским командиром. Под канонаду. В громах пальбы он точно различал на слух «входящие», «исходящие», «калибры» и т.д.

По возвращении встреча с мощным капитаном — посланцем Шлис-сельбургским. Полный сговор на 17-ое. Остается пропуск. Неужели опять провалится? Неудачно уже совпадение с донорством (19-го), его придется отложить денька на 2. С середины дня все трамваи пошли в обход угла Невского и Марата. Со времени последней большой бомбежки, разрушившей телефонную станцию, там лежит не взорвавшаяся бомба, о чем повествовала надпись на соответствующем заборе. Сегодня ее решили вынимать, что ли?

15-ое апреля. Тепло, сыро и серо. Вся Нева была окутана низким, белым туманом, когда я возвращался с опять благополучного дежурства в БАН-е. Трамваи идут по старому — видно, с бомбой покончено. Неправильность в документах отложила шлиссельбургскую поездку на 20-ые числа. Сдал рецензию № 2 в Литиздат (А. Розен). Ночь бьша полна тревогами и пальбой.

__________

*«Моряк в седле» (англ.).

281

16-ое апреля. Днем прошел сильный дождь, а потом совершенно разъяснело. Поэтому сразу начался обстрел. Возвращаясь из Академии после Канатной лекции, с Дворцового моста видел белые и черные дымы шрапнельных разрывов над Петроградской и Выборгской. На набережной у большого подъезда Дворца мимо меня со спины пронесся осколок и шлепнулся в нескольких шагах впереди. Принес его домой. Бухало, визжало, рвалось часов до 8-ми. А дальняя канонада (по-видимому — «исходящая») все эти дни идет почти круглые сутки.

Старичок мой несчастный утратил в трамвае продуктовую и хлебную карточки. Это его подорвало внезапно, как бывает от таких резких толчков с дистрофиками. Сгорбленная, трясущаяся фигура, бледное, худое и вместе с тем припухшее лицо, красный, подтекающий нос. Длинную шубу и меховую шапку, калоши не снимает вовсе, хотя у нас теперь всегда 10—11°. Тревога началась около 10 и свирепствовала, со страшной пальбой, до утра. Вот уже недели две как возобновились интенсивнейшие работы по сооружению в городе укрепленных огневых точек, преимущественно в угловых помещениях. Дурацкие слухи о Колпине. Опубликованы железнодорожные дракмеропры.

17-ое апреля. Как солнце, так зверский, холодный ветер. Опять видел на улице Дионеса — значит, вагон все еще не ушел. Это я пишу уже дома при свете керосиновой, а не электрической лампы, ибо кабель на дворе перебит в пяти местах.

Днем я был в Союзписе и собирался слушать доклад знаменитого ныне Марона, как вдруг меня спрашивают: «В каком доме живете Вы?». «В 28» отвечаю. «Ну вот, в дом 28 попал снаряд, мне только что сказали по телефону». Еду домой. Двор покрыт толстым слоем битого стекла. Все фасады — зияющая безоконность. Красно-кирпичные раны на стенах. Снаряд разорвался посередине двора, у садика. Воронка ничтожна. Обошлось без крови. У нас выбито штук шесть малых оконных квадратов, но это от другого снаряда, который влетел в школу на Ивановской, убив и ранив несколько детей. Кругом, в соседних домах и на улицах, было еще штук 5 разрывов. В общем, мы на этот раз отделались дешево. Машутка была у бабушки и страшно вскрикнула при разрыве. «Зачем вы подобрали и носите осколок?» — сказали мне вчера в ДУ. «А что?» — «Говорят, осколки притягивают». «Чушь», — подумал я, внутренне содрогнувшись.

Вчерашняя бобмежка много наделала бед: на Петроградской, у Финляндского вокзала, на Фурштадской, развалила родильный дом, действующий. Старичку полностью восстановили карточки. Сейчас, вскоре после раннего отбоя тревоги, начались тяжелые выбухи с последующим раскатом и треском — новый обстрел. Ложусь спать один, младенцы ночуют у бабушки.

18-ое апреля. Воскресенье. До двух часов дня, под мелким дождем, восстанавливали перебитый осколками электрический кабель. Не очень приятно висеть над третьим этажем на узенькой, колеблющейся лестнице, возясь с проводами, особенно когда один за другим проносятся с визгом и гнусным своим скрежетом снаряды и рвутся где-то совсем по соседству.

282

С час садил, проклятый, пока мы чинили. А в пять часов утешался уже в Союзписе на «Леди Хамильтон». Изрядная картина. Под ремонтно-вос-становительные работы отбрыкнулся от дежурства. С вечера, когда опять завыла ханжа, Машутка — первый раз за войну — плакала, пугалась при каждом приступе зениток. Вчерашний снаряд напугал совсем бедняжку.

19-ое апреля. Хоть потеплее немного. С утра великолепная баня, преддрнорская. Осмотр прошел хорошо, сдавать 21-го. Гемоглобин мой бурно растет — уже 77 (было 74). Так как нынешняя мясная выдача проходит в действительно скверных селедках, то несколькими сложными прыжками между ДУ и ДП добывал лучшие замены и добыл. Хрыч неожиданно проявился человеком: предписал выдать мне целофану и отвалил два «стахановских талона» на табак — 200 гр.

20-ое апреля. Переменное хладноветрие. Совершенно неожиданный поворот военизационных дел: капитана нет и не будет при самых мрачно-загадочных обстоятельствах. Что дальше — полный мрак. Заправлена петиция на шлиссельбургский пропуск, ждать нужно 4 дня. Значит, встреча срывается, и сроки возвращения определяются карточными делами, вернее — угрозой опоздать к ним.

В СП внезапность: предлагают не брать табачных талонов, ввиду получения их мною в Академии. Не беру. Но тревожно передергивает сама установка. В ДУ реализован первый табталон — 100 гр. «Особенного». Низшая подхрычевская инстанция в целофане отказала. Тревога с сильной пальбой вечером и ночью.

21-ое апреля. Яркое солнце, но прохладно. Часик здорового обстрела с утра.

В Литиздат сдана пространная рецензия на «Лесное войско» Р. Мессер. Торжественно приволок домой 3 кг серой и кислой булки — цена моей крови. Дача сошла без сучка, без зазоринки. Двести кубиков кровушки вытекли незаметно. Денег дали 120 р., обедом накормили плотным. И — паек! (ожидание этого момента длилось с 23-го января). Паническая боязнь Машутки продолжается. Она не гуляет, носа не высовывает, плачет, прячется. Тревоги вечером и ночью, долго.

22-ое апреля. Яркое горячее солнце. Утром знаменательное торжество — водворен помпезно мой первый донорский паек. Пять кг. шестьсот гр. первоклассных продуктов, среди которых — отличный сыр, великолепная икра. В мирное время у нас такого единовременного навала этих вещей никогда не случалось. Конечно, на 40 дней это ничтожно, но в качестве разового прикорма — мощно. Две 1-ых категории, две дополнительных карточки, два донорских пайка в нашу семью — мало, кто из рядовых людей Ленинграда так обеспечен... 25-го Пасха, к ней и к 1-му мая откладывается в запас угощение. В СП получено 200 гр. роскошного табаку.

Опять дежурство. На этот раз была тревога, полтора часа. Стоял на вышке БАН-а. На востоке полыхали зенитки, и красные звездочки разрывов испещряли небо, но пальбы не было слышно. В некоторых частях города всю тревогу загорались ракеты — несколько десятков. Вылезла огромная луна, красная, безобразная. С Невки, с кораблей доносился по временам

283

чей-то хохот, лающий, жеребцовый, заглушая напряженный стук метронома. А затем понеслись над тихим темным городом петушиные звоны отбоя. Сегодня уехал, наконец, Дионее с акадгрузом, простояв с 25-го марта на Сортировочной.

23-е апреля. Первый день настоящего тепла и теплого, оранжерейного дождя. В газете второе за время войны английское предупреждение на случай применения газов. Машутка отошла, гуляет.

24-е апреля. Вчера произошел, видимо, поворот на тепло. Утром видел, как комендант города, полковник Денисов, ловил на углу Невского и Садовой неисправных по форме военнослужащих. Это человек небольшого роста, дородный. Огромная мясистая красная физиономия с четвертым подбородком. Шеи и талии как бы нет.

Три визита в Бюро пропусков не дали результатов. Завтра, следовательно, в Пасху, я остаюсь дома. Но на 26-ое большие надежды. Ехать, ехать! В ДЛТ по союзписовскому ордеру купил за 168 руб. очень приятные на вид желтые полуботинки на эрзацной подошве. Это крупное событие. Дома стоит неистовый переворот пасхальных приготовлений. Крупа-пшеничка перерабатывается вручную на кофейной мельнице. Из этой муки в чудо-печи выпекают торжественные «торты». Отец Пищи опубликовал сегодня огромный — невиданный — список дополнительной выдачи майской из 13 названий, включая водку, пиво и вино. В ДУ спешат обрадовать: мои лекции замечены, и высказано пожелание приобщить меня к Лекторскому Бюро высшего, я сказал бы — наивысшего, ранга. Довыступался.

Семейный пирок в том семействе. Рисовая каша подана в пасочнице, а за куличи шли крупяные «чудо»—пироги. Все испорчено чрезмерностью сахарина.

25-ое апреля. Пасха и первая гроза с проливнем, сильнейшим. Весь день в легких домашних делишках, в мощной домашней пищи. Прием (ответный) того семейства. В некий момент за столом сидело 6 женщин, один я. Единственный мужчина, а в том семействе — Марианна и тот женщина. Пропуска нет.

26-ое апреля. Вот идут все дни материального благосостояния и нормального течения ненормальной нашей жизни. Прекратился импульс, толкнувший меня 9-го декабря 1941-го года на ведение ежедневной записи. С сего дня буду отмечать только действительно примечательное. Итак, в четверть 11-го вечера (а я на дежурстве), радио похрипело о разрыве отношений с польским правительством.

27-ое апреля. Все нет пропуска. Отсутствие его невольно воскрешает в памяти Митенькин отъезд во Псков. Событие большой приятности — внезапно включился телефон. Новый номер (506—82) пришел на смену старому, поставленному еще папой. Он работал лет 20 и замолк с войной, предшествуя полной смерти всего старого дома. В сегодняшней газете первый раз официальное употребление термина «офицерский» (переименование артиллерийской школы).

28-ое апреля. Как и вчера, обильнейшие дождеизлияния. Первое дело, прошедшее по новому телефону — отказ в шлиссельбургском пропуске.

284

Чревато-ли, нет, а если да, то чем? Вообще, трудно хуже было выдумать штуки. Тьма обступила. А тут еще часа два как идет дикий обстрел. За две рецензии в Гослитиздате получено 230 руб.

29-ое апреля. Холодная пасмурность. Вчерашний обстрел продолжался до половины 11-го. Одну огромную уродливую дыру видел сегодня утром из трамвая — в большом доме на углу Невского и М. Конюшенной, где помещался последнее время «Главресторан», а раньше — английское консульство. Во втором этаже фасада по Конюшенной зияет эта дыра. Шлис-сельбургский отказ — не такой же снаряд ли, влепившийся в дом моего бытия? В Академии грянула разверстка на лесозаготовки. Хрыч свирепствует, но обо мне пока что-то не упоминается. Недавние папироски?

30-ое апреля. Холодная пасмурность. Ненаправление в лес объясняется тем, что ему старш. научи, сотрудники не подлежат. Зато сегодня другое событие — внезапный приказ о переводе на казарменное положение всех сотрудников, мужчин с 14 до 55, женщин с 14 до 40 лет. Изъятие для инвалидов II гр. и матерей с детьми до 12 лет. Так как в Академии сейчас преимущественно остались одни старушки, то большого войска не собрать. Но я влипаю безнадежно. Посмотрим. Может быть, подходит конец и моему академическому служению. Не проста ты, жисть осажденная... Обстрел внешний и внутренний.

1-ое мая. Всего +2°, пасмурно, а ночью прошел сильный снег. Дежурил в БАН-е и было еще штук 12 разнообразных баб (усиленный наряд), чувствовал себя среди них идиотом. Единственное происшествие во время дежурств — у одной из женщин в кармане вспыхнула, без всякой видимой причины, гребенка этих наших знаменитых спичек. Говорят, такие случаи самовозгорания не редки.

Обстрел начался в первой половине дня, как только немного разъяснило. Видимо, наша оборона была очень крепка, ибо обстрел шел короткими шквалами, пять-шесть ударов сразу в несколько минут, а затем перерыв на час-полтора. Так продолжалось до вечера. Попало чуть ли не всем районам. У нас было на Чернышевом и на Лештукове. На углу Невского и Садовой разбило путь, и трамваи в одну сторону не ходили. Раненых таскали в Публичку. Директорша перевязывала, перевязывала и грохнулась в обморок. «Девятка» курсировала только до Финляндского вокзала. Идя в Союзпис за пивом, я чуть не угодил под снаряд на Литейном угол Артиллерийского пер. Надышался штукатуркой. Обедали в передней. Бедная Машутка плакала, билась, как птичка в тенетах, с паническим воем цепляясь за мамика. К счастию, калибр был небольшой и повреждения там, где попало, просто ничтожны. Но начинает понемногу делаться страшно.

2-ое мая. Теплее, немного солнца. День был тихий. Ночью тихая тревога.

3-е мая. Солнце, но холодно. Обстрел начался часов с 12-ти и продолжался до вечера. Где-то за Московским вокзалом горела, видимо, нефть. Огромные клубы черного дыма стлались по небу, низко и густо. В трамвае говорил какой-то капитан: «Четверо шли, троих смахнуло начисто. Вот тебе и приехал в Ленинград. Полтора года на передовой и

285

ни царапины, а тут — сразу...». Так трудно становится жить. А тут предлагают в Саратовский университет. Опять тьма сомнений. Опять же май будет, кажется, последним двухкарточным месяцем. Вечером в Со-юзписе торжественное собрание, кончившееся дивной лентой «Первая любовь». Такой жизни, как там, нет сейчас нигде. Черная тень лежит на всей земле.

4-ое мая. Солнце, но прохладно. С утра долго палили зенитки, тревогу объявили часа через два. И вот это сейчас переносить так трудно. Износились силенки душевные. Тяжко, тоскливо.

Весь день били крупные калибры, видимо, наши. В газете передовая: «Блокада не снята, враг подбрасывает резервы, каждую минуту может начать попытку штурма, замыкания кольца». Вечером за час сильной работы — вскопал 6 наших старых грядок под окнами. Год тому назад Галя и Мура поднимали их без меня. Год тому назад умерла мама, да, сегодня годовщина смерти ее. А мы были с Марианной в кино и по дороге много-много говорили о всяких вещах, горьких, слишком горьких, чтобы вспоминать, о Вашей, мамочка, смерти. А кроме меня и ее нет никого на земле, кто бы мог вспомнить об этом. В кино смотрел «Иран» и то, что я тоже, как и все, первый раз видел его за 2 рубля — есть величайшее недоразумение эпохи. А когда роскошный авто советского посольства подкатил к Голестану, и из него выскочил, среди других, Данька-плешак и прошел мимо меня, толстый и важный, в ослепительных крахмалах, во фраке...! Утешал же меня гигантский ручьевский презент ввиде жбана кило на 5 великолепной белой кислой капусты. Это такой презент, что слов никаких нет.

5-ое мая. Тепло, солнце. Ночью было 2 тревоги часов с 12 с неистовством зениток, но без бросания. Со страшным стуком в дверь извлекли на дежурство Галю. А я на свое дежурство просто не поехал. Быстро восстанавливают сейчас в центре разрушения старые и новые — закладывают дырки в домах, ямы на мостовых и панелях заливают асфальтом. А как быть с теми районами, которые сплошная дырка и яма?

8-ое мая. Вчера вечером умер мой старичок, уполномоченный Института Востоковедения, Д.В. Семенов. Ему было 53 года. После работы он отправился в Ботсад, где вьщеляли огородные участки. На обратном пути, перейдя мостик у высокого белого дома против Петропавловской больницы (№ 8?), ему стало худо, он присел на ступеньки. Скоро его должны были перетащить в больницу, где он и скончался, не приходя в сознание. «Моя мечта, говорил он, мне дня 3—4 перед тем, дождаться Сережи и пожить вместе». И еще он мне несколько раз говорил: «Претерпевый той спасен будет».* Вскрывать будет в понедельник проф. Гаршин, тот самый. Жена покойного пыталась узнать у меня — присуждают ли степень доктора посмертно. Покойный приготовил и отправил все нужное, испрашивая степень за напечатанную свою книгу «Синтаксис современного арабского

__________

* ... претерпевший же до конца, той спасен будет...» (Матф. X. 22).

286

языка». Хрыч немедленно сделал меня и. о. уполномоченного и первый сегодняшний день моей новой должности прошел в приготовлении похорон. Это несравненно легче сейчас, чем год тому назад!

Все последние дни обстрелы, дожди, ясности и тревоги чередовались с равномерной последовательностью. А радио оповещало о внезапном взятии Туниса и Бизерты, которое происходило, видимо, как раз в те часы, когда на Петропавловской улице на пороге высокого белого дома умирал дистрофический старичок — русский арабист Д.В. Семенов, в последнее время пытавшийся извлекать дополнительную подпитку из чтения шефских лекций на тему «Экономический и географический обзор театра военных действий в Северной Африке».

11-ое мая. Сегодня похоронили старичка бедного моего. Весь день лил дождь. С гроба ручьями стекала желтая краска. Машина везла двоих упокоившихся во веки — экономия бензина. 100 гр. табаку легко убедили зав. Серафимовским кладбищем в возможности предоставить место на старом участке у церкви. Она — действующая, вся чистая, светлая, горят лампады.

Мама, родная, Вы ждали больше года этого отпевания. Оно пришло — простое, хорошее с торжественным пасхальным напевом, Вы меня привели, значит, все-таки послушать его в этом году! Священник сыпал на фоб горсть песку для каждого из новопреставленных и Ваш песочек, родная, так на крышке чужого гроба и опустился в чужую могилку и получилось, что я как бы все-таки похоронил Вас, родная, но в одну могилку с новопреставленным Даниилом, которого в жизни Вы не знали никогда и не видели. Кругом кладбища циклопические грядки, высокие и зеленые, уходящие далеко, далеко. Это братские траншеи первой осадной зимы. В одной из них, в частности, лежит Кандауров. На двух, с краю, — проставлены индивидуальные памятники с надписями, все честь честью. Символически? На данную траншею? Если тогда и привозили кого-нибудь в гробу, то саперы, хоронившие ленинградцев, заставляли выбрасывать из гроба. В траншею все ложились ровно — ряд в одну сторону, ряд в другую, ряд на спину, ряд на живот и т.д.

После похорон вдова угощала черным и белым хлебцем. Обратный путь пешком пролегал через улицы бывшей Новой Деревни. Ее стопили (деревянную) в прошлом году. «Наполеон в Москве» — разрушения всегда похожи друг на друга.

13-ое мая. Сегодня была, кажется, самая длинная тревога за всю осаду — с 7-ми утра до 3-х дня, восемь часов. Весь город был парализован — на улицах задерживали граждан, пытавшихся прорваться на службы и по делам. Несколько раз сквозь низкие, сплошные облака пикировал враг и сбрасывал. Две штуки опять совсем рядом — на Разъезжей ул. Чем провинился наш квартал? Прошлой ночью тоже была тревога: как, впрочем, и каждую ночь последнее время, без исключения. Я стоял на бановской вышке и все время на полутемных горизонтах пышно расцветали белые, синие, красные ракеты. Красные укусы зениток жалили небо во всех направлениях.

287

Вечером лекция в Доме Флота, где оказалась жирненькая Лена, столь памятная по знаменитому стационару Дома Ученых прошлого года.

16-ое мая. Воскресенье. Дни и ночи проходят в тревогах, небезвредных. Противник, видимо, применил что-то новое. Его самолеты «залетают» на гигантской высоте, прячась за облаками, высматривая случай, неуловимые. Потом внезапно кидаются вниз. Вечером мы из люка таскали фекалии, удобряя грядки. Много часов стояла уже тревога. Было тихо. Вдруг завыл, заскрежетал вражеский мотор, ослепительно сверкая на солнце, пронеслась с характерной неукоснительностью белая птичка-стервятник, раздавая протяжный свист, треснул взрыв, и колебнулась, дернулась почва. Думаю, где-то в районе Технологического. Я продолжал черпать фекалии, а с того конца двора, из раскрытого бабушкиного окошка несся пронзительный, панический крик бедной Машуты... На Среднем В. О. пробило насквозь и разорвало внутри пятиэтажный дом.

17-ое мая. Сегодняшняя тревога (дневная) длилась с 7-ми часов утра почти до половины пятого дня, с двумя или тремя коротенькими перерывами. Опять прыгал наш дом. Несколько штук упало и кругом стыка Кронверкского и Каменноостровского, в частности, в «корабельный» дом на углу Б.Посадской (?). Становится тоскливо. Весь день я дремал после ночного дежурства, а бедный Машутик с жалобным плачем, дрожа, забивалась ко мне под ватник. Так лежали мы долго и, наконец, оба заснули.

21-ое мая. Тревоги немного поутихли. Очень холодно (+3-4-5°). Ма-шутка адресовала письмо своему другу в V-й этаж. Это хороший образец блокадного стиля: «Кирику Галофкиниму писмо от Машы. Дорогой Кирик привет, Кири как ты жывош как питаишса как живош харашо или нет твоя Маша». Они видятся каждый день по нескольку раз и это ее первое в жизни письмо. У Никиты Толстого родилась в Йошкаре дочь Наталья.

23 мая. Опубликовано предложение распустить Коминтерн. В Ручьях осуществлена вся дипчасть организации там огорода.

26-ое мая. Все эти дни проникнуты тяжелыми, тревожными слухами. И в газетах, и в бесчисленных разговорах одна тема — назрели военные события. Ждут штурма, попытки закрыть блокаду, невиданных обстрелов и налетов, даже газов. С обстрелами и тревогами последнее время как раз потише — говорят, затишье перед грозой. Вывешенный третьего дня Приказ о новой «тотальной» перерегистрации всех военнообязанных с 1-го июня (говорят, будут брать просто всех, отсрочки и брони похерены), сегодняшнее распоряжение о переводе бухгалерских, библиотечных и научных без степени работников — на II-ю категорию, только укрепляют все эти страхи. Они лежат на нас черным, парализующим гнетом. Галя дала вчера кровь, и в дом прибыл паечек.

1-ое июня. Вторник. Внезапно разверзлась бездна мобилизации. Удар пришел со стороны совершенно неожиданный — Союзпис! Там вдруг произошло поголовное заметание. Мы, академические, попали без всякого разбору. Сегодня я был в ГВК и вердикт: в субботу вас направят, сдавайте дела, готовьтесь. В распредбат по ВУС 25. А других хуже — кого просто в солдаты, кого в школы. Хрыч, вдруг просияв несказанными достоин-

288

ствами, делает все возможное для спасения нас. Кое-кто уже отбит, я же вряд ли. Ответ завтра. Нет, дожить до такого потрясающего парадокса: Хрыч спасает от Союзписа! Воистину, пути неисповедимы. Сегодня же сделал испытательную работку у майоров — как раз то, что мне не по зубам, надежды почти никакой. Остро жалко Машуткиных огорчений и с таким трудом разбитого милейшего огородика в Ботсаду. Вчера и сегодня первые два действительно теплых дня, безпальтовых. 29-го или 28-го шел снег.

6-ое июня. Воскресенье. Роковая суббота прошла. Все попытки Хрыча отбиты, но он не теряет надежды. За эти дни все дела подготовлены к сдаче, ботсадовский огород возделан и засажен, дана кровь 4-го июня, и, казалось бы, можно идти с сердцем спокойным. Так как попытка устроиться у сухопутного Кота кончилась провалом, то предстоит отправиться в полк. Идут вторые сутки ожидания повестки с часу на час.

10-ое июня. Только сегодня грохнуло: в Союзпис прибыла повестка с вызовом в Дзержинский РВК. Сегодня меня ищут, но я не обнаруживаем, а сам туда, конечно, не иду. Хрыч считает, что, если нужно, то найдут. Это оттяжка на день-два, но за это время может придти отсрочка из Москвы и т.п. Все эти дни страшная, чугунная усталость. Огород диктует ежедневные посещения. Засажено 150 штук картофельной рассады. 50 штук капусты. Младшим научным сотрудникам возвращена 1-я категория. Обстрелов нет, тревоги редки, непродолжительны и безобидны. Тишина. Ожидание. А в городе полными горстями раздают медали.

11-ое июня. Это день самых жестоких военных потрясений, которые когда-либо переживал. С утра, Хрыч, вздернутый откуда-то по телефону, велит ехать тотчас в Дзержинский РВК. Еду. Документы отобраны, вижу

— пишут: «Переведенный в рядовой состав...». Казалось, чем-то тяжким ахнули по голове. Вручают предписание: завтра в 16 ч. явиться для направления в часть. Выйдя, начинаю безумный полет — оттуда на просп. Бенуа, где резолюция «Отложить до особого распоряжения». Но Дзержинский не подчиняется. Еду в Гор. ВК. Там предписание в Дзержинский

— отложить, вернуть документы. Еду туда, но видно, все разошлись. Откладывается на утро. Все продолжается с 10 утра до 8 вечера. Трамваи, ожидания, подъемы, крушения, тонны развороченных нервов. Все сознание сведено в судороге к одной цели: отбиться от несправедливой, позорной, слепой, страшной петли. Отбиться. Вырвать себя из-под бесчувственного, мертвого колеса. Связанному, скрученному, ценой сверхчеловеческих, диких усилий отодвинуться на какой-то сантиметр, чтобы чугунная тяжкая громада прошла мимо, оставив живым. Так бывает только в больном кошмаре и — вероятно — на войне.

12-ое июня. К 11 утра я получил обратно документы «приговоренный — спасенный» теперь я знаю это. Все сделано своими руками. Но сегодня же грянул новый — пока подземный — толчок. Вызов в Василеостровский РВК. Там весело и просто отбирают бронь «по решению ГВК», приславшего список — из всей Академии только двух — меня и Пантелея! Что это, развернулась в воздухе петля вторая? Бороться, бороться! Несколько дней

289

передышки все же будет. Так закалялась сталь. Сегодня выключен телефон — по бэдламу.

13-ое июня. Звонок в ГорВК к тому старш. лейт. Ег., который усмирял дзержинцев, дал ответ: «Вам так и так придется служить...». А тут еще пришло хамское письмо из Сталинабада от Ниязи с требованием вернуть аванс, а нет — «передадим в суд».

15-ое июня. Утром, после многих дней тишины, долгий и жестокий обстрел, близкий. Говорят, 1-я ГЭС. Всей Академии вручены повестки на военную перерегистрацию 18-го, в 5 ч., для комсостава запаса, а для рядового 19-го. Мне — 18-го. Хоть и комсостав, но на всех повестках явка в I часть. Ошибка? Отправлено большое письмо Пастеру. Так, значит, 18-го решится все. Не раньше...

17-ое июня. Сегодня утром разыгралась сцена разжалования в солдаты, но только проще.С утра с треском вызывают в РВК, но уже Василео-стровский. Там отбирают документы, передают в 1-ю часть. В ожидании «оформления» звоню в ГВК, тому же спасителю. И снова похерено предписание «до особого вызова», но уже просто по телефону, без езды в Лесной и проч. При мне же забрит Морген (ЛГУ). Затем из Дома Флота все попытки взять меня «терпят крушение», и выясняется, что обо мне есть персональное решение B.C. Значит, крышка. Если Лесной не возьмет (допуск!!!), то придется в солдаты. Кругом трещит все в адском забриве. А вчера и сегодня посадил в Ботсаду еще около сотни хороших клубней картофеля. Это моим на осень от меня завещание! Завтра все же перерегистрация. В Москве вышла книжка о Макарове. Так бесславно кончилась эта моя писательская потуга.

18-ое июня. Из этой перерегистрации я вышел, оставив изрядный клок шерсти: «До особого распоряжения», но разжалован в солдаты. Оказался закон: доцентов или кандидатов наук моложе 40 лет — забривать. Уголовный Логаш угодил рядовым в штрафную роту и лишился партбилета, ибо вскрылась его подделка ученых документов. Треск был ужасный, но подземный. Теперь все успокаивается, а я жду дальше. Говорят, вдруг загремел и блистательный павиан Кратт. Дружина, имевшего уже предписание, выдрал Радиокомитет. Карась попался тоже рядовым. В общем, писательскую группку рассыпали. Ни один феодальнейший крепостник — Аракчеев не мог бы с большей самостийностью распустить, сволочь на конюшню и затем целиком забрить лоб своему, скажем, крепостному оркестру. Оркестру, обученному, в свое время, на его же деньги в столицах, преданно пиликавшему барину затем всю жизнь, днем и ночью, вдруг без всякой своей вины попавшему под тяжелую руку. Еще не утих звон от последних ударов по медным цимбалам в прерванном на середине марше, а уже дюжие кучера волокут, лупят, крутят руки бедным музыкантам, скрипки раздавлены тяжелыми сапогами, летят пюпитры, рассыпая белые ноты. Дикий, пронзительный визг несчастных, объятых звериным ужасом, лишь тешит барские уши, долетая с конюшни. Еще хлещут последних, когда громыхающие телеги, груженные первыми высеченными, уже выезжают сдавать их — под красную шапку.

290

Котенок стоит 700-800 руб., крупа — 200—250 руб. На огороде 150 шт. картофельной рассады и 100 клубней.

23-ее июня. Сегодня открыл тетрадку для записи события печального: разразилась двухкарточная катастрофа. Учбюро сделало в СП летучую проверку, нас, «двоеженцев» обнаружилось 4 человека. Акт, дело направляемое в суд. Скандал. Карточка отобрана. Эх, не послушал тебя я, сердце-вещун, не набрался мужества... Что будет? Едва вздохнул от военной бури и сразу попал в новую. Она во сто крат хуже, от нее идет смрад аферы, грязного дельца, шельмования. Что будет? За что терзания? Мне кажется, что открылась какая-то бездна несчастий, и это едва ли все. А тут еще поездка на Ладогу от ДУ, моментально на этот раз устроился пропуск и проч. И 25-го надо катить с представителем флотилии. ВО РВК дал согласие, и Хрыч дал, а тут этот процесс и «особое распоряжение», гигантским камнем ведь все это время висящее над головой. Черная полоса.

24-ое июня. С 9-ти утра разразился после долгого перерыва злой обстрел. Он продолжался часа 3 и в основном коснулся, кажется, дальних кварталов Петроградской. Объявлен был, впрочем, и в Дзержинском и еще в каком-то районах.

Карточное дело передается прокурору. Были случаи, когда выявленные обладатели излишних питаний отделывались прокурорской нахлобучкой. Но завтра вечером я должен уехать и для затравленных нервов поездка мерещится сладостной передышкой — избавлением. Во всяком случае, нужно извлечь из нее новые силы для противоборствия карточным испытаниям. Сейчас главный страх — не отразится ли дело на получении нормальной допкарточки в Академии? Телефон заговорил. Новый № — 473-45.

25-ое июня. Из СП сообщают: дело идет к прокурору Дзержинского района, но «постараемся что-нибудь сделать».

В Академии совершена великая переволочка рукописей. Собираю вещи для поездки на Ладогу. Поезд сегодня в 19 ч. 05 м.

4-ое июля 1943 г. В 7 ч. утра под проливным дождем я вернулся домой, после шестидневного ладожского путешествия. Я посетил Осиновец, Морье, Леднево, Новую Ладогу с некоторыми окрестностями. Я видел очень много поучительного. Я побывал на Большой Земле. Я читал каждый день две лекции, которые пользовались успехом. Я питался как зверь, экономя одновременно в городе карточку. Встряхнулся, закалился, загрубел и готов к испытаниям. Они уже обрисовались — пока я ездил, был вызов от прокурора и повестка из военкомата. Нормальные же карточки (обе) в Академии получены Галей без меня. Академия опять выступила утешительницей, пришла премия Президиума в 1000 руб. — «За самоотверженную работу в условиях блокады Ленинграда выразить благодарность и премировать». Утешились мы и своими скудными средствами — откупорили таджикскую банку с абрикосами, прошлогодний подарок Дехоти.

5-ое июля. Едва я показался в ЛАХУ, как меня потащили в Военкомат. «Так держать больше не можем, есличК 8-му не устроитесь сами, мы вас берем». Звоню: ответ в среду, 7-го, в 3 часа. Подозрительный вызов, но все идет к развязке. А среди дня внезапная радость падения с плеч

291

огромнейшей карточной горы: история почти рассосалась и все, видимо, ограничится взбучкой внутриписательской.

7-ое июля. Вчера опубликовано сообщение, что 5-го рано утром немцы перешли в свое (по видимому, третье — великое) наступление в районе Орел—Брянск—Белгород. Бои продолжаются. Утром сегодня был жестокий обстрел, несколько штук легло в устрашающей близости от нашего дома. А днем вдруг приехали за мной из Шувалова. Весь день ушел на езду туда, обратно и на — увы — бесплодное ожидание там. Эта шуваловизация была бы хороша. Главное, тяжко жить под этой пехотно-рядовой угрозой, ежеминутно могущей разразиться, вот уже более месяца как неистово и безмозгло трепят меня все эти дела. Надо уметь все перенести и перебороть.

8-ое июля. С первого июля льет дождь и надежда наша — наш ботанический огородик — едва ли не погибает. Немецкое наступление свирепствует с возрастающей силой.

Сегодня с 9-ти утра и до 7-ми вечера занимался военделами. Врученное мне шуваловское направление переправлено в ГВК, но все оформление отложено на завтра. В глубине звериного зева обрящется спасение от зверя сего.

10-го июля. Сейчас без пяти минут 11 часов вечера — закончилась очередная невообразимая и загадочнейшая моя военная эпопея — молниеносный шуваловский провал. Вчера, идя в ГВК, встретил на канале у института Лесгафта рыжего благодетеля, и вот как громом оглушает меня: там лежит телеграмма из Москвы об отсрочке. И действительно лежит за подписью Волгина. Просят не брать в виду поданного ходатайства. Но веселый подполковник предлагает тут же не обращать на нее внимания. Прошу отложить, ибо все-таки штатский—научный—ивановско—хранительский корень в последний момент зацепляет (точнее: я теперь настолько не голоден, что появилась мораль, вот этот корень. Когда в марте я пытался нырнуть в Радио, отрекаясь от Академии, то «Северный» вытеснял все). Еду в Шувалове, дабы просить их подождать, оставить мне место на случай отказа. Но там никого не застаю, письмо (и телефон на следующий день, т.е. сегодня утром) заменяет свидание. А сегодня вечером шуваловский ответ по телефону: «Возможности взять больше нет, нам неожиданно прислали человека». Все грохнулось, подымая тучи дыма и мрака. Что это, правда? Счастлив и мой рыжий благодетель — случайная эта встреча, ибо без нее волгинская телеграммка так бы и лежала в комнате рядом с той, в которой я брился, чтобы быть выплюнутым немедленно обратно. Но что же это, допуск? Опять этот грозный и тяжкий призрак висит неразгаданный, опять взвился дамоклов меч рядового призыва, опять мрак и терзания неизвестности... А в Ленправде лестная заметка ТАСС о «бригаде ленинградских ученых, вернувшихся с Ладоги», и первым номером иду я, «прочитавший 30 лекций о Нахимове, Корнилове и Макарове». Увы, таких не читал я, ни одной. И было лекций не 30, а 12, из которых 11 — «Страны Ближнего Востока» и одна «Ушаков». Ничего, ничего, это можно, дозволено.

14-го июля. На вид безобидная повестка из военстола при милиции ахнула вдруг с утра, новым — третьим забривом. Снова бешенно завертелся

292

калейдоскоп невыразимых мытарств: отобраны документы — поездка в ГВК — там полное освобождение на основании академической телеграммы, двукратное посещение РВК, куда все же, несмотря на прямые слова, ничего не сообщено, телефон оттуда, наконец записочка: «Выдать документы», но человек, ими владеющий, уехал за конфетами, и спать я ложусь без документов.

На всем этом заработала Машута, ибо устремляясь в ГВК обнаружил в москательной в глуби Офицерской — трехколесный велосипед, предмет давнишних ее мечтаний, и приволок его на обратном пути домой. А вечером были в цирке (Таврический сад) — смеялись до упаду, талантливейший комик Павел Алексеевич. Печать Ленинграда: перед началом спектакля читают список ближайших убежищ и что делать в случае воздушной тревоги и артобстрела.

15-ое июля. А сегодня ахнула дзержинская прокуратура. Внезапный вызов на ул. Чайковского, 24. Долгого брожу по пустым коридорам, тыкаясь в запертые комнаты. Наконец, попадаю, на голос: румяная, белая и дебелая, молодая и роскошная читает вслух старухе-машинистке опубликованный сегодня краснодарский процесс. Она и принимает меня, излагаю все на бумаге, но полное впечатление, что дело не в нас, а в чем-то другом, более важном. Но моя дебелая — не та, которой надлежало являться и быть может придется еще. Ну, как то я выдубился за последнее время, схожу и еще, в случае чего. А в эти дни идут жаркие бои уже на Сицилии, без всякого восхищения в нашей оценке, а под Орлом явно стихает, а в Академии второй день свирепствует дровяная барщина. Орловские события дали новую форму сообщения: «оперативная сводка», вместо прежних «утреннего и вечернего сообщения Совинформбюро».

А сейчас, в четверть 11-го вечера внезапно передали в Оперсводке о нашем прорыве немецкой обороны к северу и востоку от Орла, в двух местах.

16-ое июля. Всей Академией до 5-ти часов, не обедая, выгружали дрова из вагонов и грузили на баржу, на Обводном канале, против Лавры. При этом я потерял свое вечное перо (На этом кончается Тетрадь Четвертая «Осадной Записи»).

при милиции нно завертелся

293