Три эпизода
(мои «встречи» с КГБ)
Предисловие
Первый импульс написать этот текст возник у меня давно, в 2001 г. во время нашего с Барбарой первого путешествия по Америке. Часть пути вместе с нами ехали наши друзья – Саша Раскина и Саша Вентцель. И вот как-то по дороге, в машине, я рассказывал про мои встречи с КГБ. Тогда же я сказал – надо бы об этом написать. И Саша Раскина воскликнула: «Обязательно напиши!».
Но как-то тогда я больше писал дневники – недавно начавшейся американской жизни и наших путешествий – этого первого путешествия по Америке, другого – через Аляску, потом путешествий в Бразилию, в Новую Зеландию и так далее. Мы много ездили, дневники не всегда удавалось закончить во время путешествия, а написанные – перепечатать. В дороге я писал их в тетрадях; до сих пор у меня много тетрадей с рукописями дневников, так и не перепечатанных.
Но как-то лет через десять я все-таки принялся за этот текст и написал, кажется, страниц десять (рукописных), а то и больше. Но записал только небольшую часть задуманного.
Когда мы в 2014 году продали московскую квартиру и паковали вещи, я помню, что нашел тетрадь с этим незаконченным текстом и куда-то ее всунул. Но уже в Америке, разбирая привезенные тетради с дневниками, тетради с этим текстом я не нашел. И теперь пишу его заново. А жаль. Тогда память была лучше и я помнил больше деталей.
0. Краткая аннотация
1) В начале 60-х меня собрались послать в Англию на год по аспирантскому обмену. И, параллельно, предложили оказывать некоторые не вполне определенные «шпионские» услуги. Я согласился. Но в конце концов в Англию меня не пустили и (слава Богу) «контракт с дьяволом не был подписан».
2) В конце 60-х мне предложили сообщать о моих встречах с иностранцами. Я отказался. Тогда это было психологически нелегко. Отказ означал, что вы не готовы следовать навязываемым правилам. Мне грозили карами, они действительно последовали, но весьма умеренные.
3) А в середине 70-х мне попросту предложили «стучать» на коллег в отделе и вокруг. Я отказался, и на этот раз никаких психологических проблем уже не было. Вроде бы, и тогда угрожали, но обошлось.
Ниже – подробнее. Я описываю эти эпизоды не изолировано, а в контексте тогдашней жизни. А эта жизнь сильно отличалась от теперешней и конкретными деталями, и общей атмосферой.
1. Как меня посылали в Англию
Это было больше пятидесяти лет тому назад, в конце 62-го или в начале 63 года, и я уже плохо помню детали. В то время под эгидой (кажется) ЮНЕСКО существовала программа по международному обмену аспирантами. И по этой программе каждый год несколько десятков советских аспирантов выезжали на стажировку в университеты или другие научные организации разных стран мира. Срок стажировки – один год.
И вот мне сказали, что меня хотят послать в Англию. Надо «готовить документы»…
Словесные обороты «Мне сказали», «Меня собираются послать» не случайны. Глубоко советское время. Никакой самодеятельности в таких делах не допускалось – никаких конкурсов и т.п. Отбором кандидатур занималось начальство. И, как оказалось, не только оно.
Но вначале – контекст…
ЛЭМ, ОМАИР и ВИНИТИ. Васильев и Шрейдер
Несколько отвлекусь от, так сказать, основной темы и начну издалека, Я уже писал в одном из своих текстов[1], что в 1958 г. я приехал в Москву в Лабораторию электромоделирования (ЛЭМ) в составе группы студентов Казанского авиационного института. Мы проходили там преддипломную практику и готовили свои дипломные работы. Лаборатория была тогда автономной частью ВИНИТИ[2]. Заведовал Лабораторией ее основатель Лев Израилевич Гутенмахер.
Защитив наши дипломы, мы с моим еще школьным другом Феликсом Рохлиным осенью 1959 г. поступили в только что созданную аспирантуру ВИНИТИ. Нашим научным руководителем стал Гутенмахер.
Вскоре после этого в ВИНИТИ (кажется, в 1960 г.) началась бюрократическая интрига по поглощению Лаборатории электромоделирования. Приведу длинную цитату из статьи В.А. Успенского[3]:
«Перед тем, как Лаборатория электромоделирования потеряла свою самостоятельность и была влита в ВИНИТИ, и для того, чтобы сделать эту процедуру более гладкой, внутри ВИНИТИ был создан специальный отдел, в каковой и должна была влиться Лаборатория. Отдел этот имел красивое название, напоминающее не то об арабских сказках, не то о фантастических романах Ефремова: ОМАИР, что означало Отдел механизации и автоматизации информационных работ. Заведовать этим отделом (и одновременно, сменив Гутенмахера – влитой в отдел Лабораторией электромоделирования) была поставлена личность, весьма колоритная – доктор технических наук Антон Михайлович Васильев… Ко всему прочему, он был еще и полковник ГБ, т.е. государственной безопасности, – но, конечно, в штатском: не то в отставке, не то в запасе. При всём том Васильев был беспартийным. В послевоенные годы Васильев был начальником той самой шарашки, в которой в качестве зэка трудился Солженицын; это обстоятельство Антон Михайлович подтвердил в ответ на мой прямой вопрос. В знаменитом солженицынском романе “В круге первом” Васильев фигурирует под именем Антона Николаевича Яконова[4].»
В примечаниях к цитированной статье Успенский пишет: «Вспоминая Васильева, я не перестаю восхищаться тем, сколь точно дан его портрет в романе. Солженицын отметил и его вельможность, и ум, и цинизм, и обаяние, и тайную религиозность… При разговоре с ним возникало ощущение, что он ко всему относится с добродушной иронией. На самом деле добродушным он не был.
К деятельности подчиненного ему отдела (в котором, включая ЛЭМ, работало несколько сот человек) Васильев относился философски; однако понять его философию до конца мне не дано…»
* * *
Мы с Феликсом, конечно, слышали об описанных выше событиях – создании ОМАИРа и постепенном «переваривании» Лаборатории электромоделирования, но были заняты, в основном, своими аспирантскими делами – готовились к кандидатским экзаменам и сдавали их, ходили на семинары в МГУ и слушали там лекции по математической логике и т.п.
Кроме того, в 1960-61 годах, по рекомендации Гутенмахера мы приняли участия в одном проекте Института биофизики АН СССР. Там разрабатывался так называемый автоматический анализатор биоструктур. Мы с Феликсом спроектировали что-то вроде компьютерной начинки этого анализатора, выполненной на магнитных элементах, разработанных в ЛЭМе. Анализатор этот даже работал и был описан в статье[5], опубликованной в журнале «Биофизика»[6]. Для нас с Феликсом это была первая статья в академическом журнале. Я пишу здесь об этом потому, что моя работа по совместительству в Институте биофизики сыграла свою роль в этом эпизоде.
В марте 1962 г. мы с Феликсом несколько неожиданно поступили на работу в ОМАИР, перейдя на заочное отделение аспирантуры. Этому предшествовала моя случайная встреча в метро с Васильевым. В ходе завязавшегося разговора он заметил у меня на пальце обручальное кольцо и спросил: «Вы женаты? Какая у Вас стипендия? Почему бы Вам не служить?...». Я ответил, что я не против. «Зайдите ко мне завтра…».
На следующий день он подписал мое заявление о приеме на работу на должность инженера-конструктора с зарплатой почти вдвое превышающей мою стипендию и предложил мне самому найти отдел, где бы мне хотелось работать и куда меня были согласны взять.
Я рассказал об этом Феликсу, и через некоторое время и его заявление о приеме на работу было подписано.
Как раз незадолго до этого в ОМАИР перешел на работу известный математик, ученик Гельфанда, Юлий Анатольевич Шрейдер[7]. Шрейдеру под начало попало чуть ли не половина всего ОМАИРа. И, кроме того, он организовал «свой» отдел, куда он сам набирал людей. Мы поговорили со Шрейдером, и он согласился взять нас в этот отдел. Вскоре он стал нашим научным руководителем в аспирантуре вместо Гутенмахера.
Среди прочего отдел Шрейдера должен был заниматься машинным переводом. Начальство, кажется, считало, что проблема эта не слишком сложная. Васильев, например, был убежден, что американцы ее давно решили. Но, мол, пока не решена проблема автоматического чтения и ввода текстов в машину (чем в ОМАИРе, конечно, тоже занимались), они спрятали машинный перевод в загашник.
Шрейдер, конечно, понимал, что с машинным переводом дело обстоит несколько сложнее. И тема эта в его отделе понималась достаточно широко и расплывчато. Обсуждались самые разные работы в этом направлении – недавно появившиеся грамматики Хомского, методы морфологического и синтаксического анализа, организация словарей в машинной памяти и т.п.
Мы с Феликсом занимались тогда, в основном, организацией машинных словарей и быстрым поиском в них.
И вот вдруг возникла Англия…
Планы моей поездки в Англию. Два параллельных сюжета
Я не помню, кто мне сказал, что меня хотят туда послать. Механизм, вроде бы был таков: «сверху» сказали, что есть такая программа и надо выбрать кандидата. Выбирал, как мне кажется, Васильев. Может быть, он сам мне об этом сказал и спросил, хочу ли я поехать. Не помню точно. И началась длительная процедура отбора (может быть точнее сказать фильтрации) и подготовки.
Прежде всего мы вместе со Шрейдером нашли какой-то университет в средней Англии, где была группа, занимающаяся машинным переводом.
А процедура отбора состояла в том, что на кандидата заводилось «дело», основой которого была его характеристика, к которой прилагались еще какие-то бумаги – копия трудовой книжки, цель и адрес стажировки и т.п. Затем это «дело» рассматривалось и обсуждалось в длинной иерархии партбюро или парткомов (т.е. партийных бюро или партийных комитетов): на партбюро в ОМАИРе, в ВИНИТИ, потом в райкоме и горкоме партии, а также в отделе науки ЦК КПСС. Замечу, что я был беспартийным (хотя и был еще комсомольцем), но все характеристики по всякому поводу тогда утверждались в иерархии партбюро и парткомитетов, не всегда, конечно, такой большой[8].
Кроме того, для предполагаемых стажеров были организованы какие-то занятия – английский язык, какой-то политпросвет и что-то еще.
Об этом сюжете подробнее ниже, а пока – о другом. Через несколько дней после того, как мне сказали о предполагаемой поездке, мне позвонил человек, назвавшийся помощником директора ВИНИТИ, и попросил зайти к нему в кабинет. Я зашел. Он представился. Фамилии его я не помню, да и не уверен, что он числился в ВИНИТИ под своей настоящей фамилией, назову его N.
После каких-то предварительных вопросов – кто я и откуда, чем занимаюсь и т.п., N сказал, что он на самом деле из внешней разведки («только это top secret»), а на этой своей должности он просто пересиживает время перед очередным назначением. Он знает, что меня хотят послать в Англию и хочет, чтобы во время моей стажировке в Англии я выполнял и некоторые, как он сказал, «наши поручения». И если я соглашусь, то мы подробнее поговорим об этом в другом месте.
Я согласился. Попытаюсь смоделировать то, что было тогда в моей голове, несколько основных вещей:
N мне понравился. Он совсем не был похож на партийных функционеров или людей из отделов кадров, говорил на нормальном языке, просто был симпатичен...
Мне хотелось поехать. Я никогда не был за границей. Пробыть в Англии год, посмотреть своими глазами на тамошнюю жизнь – научную и просто обычную – это был шанс. И мне казалось, что если я откажусь от предложенного сотрудничества, я этот шанс наверняка упущу. Не пошлют без этого.
В то же время, я был почему-то уверен, что как-то умудрюсь, так сказать, не предавать моих будущих английских хозяев. Область эта – машинный перевод – тогда была совершенно открытой, никакой секретности там и близко не было. Ну, думал, буду собирать какие-то научные отчеты в этой области, это естественно. А попросят чего-нибудь неприятного, откажусь или как-нибудь вывернусь.
Наверное, мои представления об этой “шпионской” стороне моей предполагаемой поездки были наивны и легкомысленны – кто знает, чего могли от меня потребовать мои “кураторы” и чем угрожать, если бы я отказался выполнять их требования.
Фильтр партийных инстанций
Вернусь теперь к первому сюжету – прохождению через фильтр партийных инстанций. Как я уже говорил, на каждом этапе этого фильтра прежде всего обсуждалась и формально утверждалась характеристика.
Первую такую характеристику мне написал заведующий отделом кадров ОМАИР Владимир Иванович Остроухов. Это был весьма своеобразный человек. Когда-то он был то ли «опером», то ли «кумом» в ГУЛАГе, может быть, в той же «шарашке», которой заведовал Васильев. Во всяком случае появился он в ОМАИРе вместе с Васильевым.
Так вот, характеристика, которую он мне составил, была, в основном, вполне стандартной, но с весьма нестандартным предисловием. В этом предисловии было сказано: проживает по такому-то адресу… вместе с ним по этому адресу проживают его жена…, его тесть…, его теща Берта Самойловна Айзенберг, еврейка… Никогда ни до, не после этого я не видел характеристик с такой специфической характеризацией. И даже члены партбюро, на котором эта характеристика утверждалось, были явно удивлены. «…что же это так много про тещу». Но утвердили. Понимали, что товарищ посылал «сигнал наверх».
Потом мое «дело» рассматривалось и моя характеристика утверждалась в парткоме ВИНИТИ, в райкоме партии, была послана в Московский горком партии и в Отдел науки ЦК. Это был длинный процесс, между этапами проходили недели, а иногда и месяц-другой.
Почему-то дело мое попало в Отдел науки ЦК раньше, чем в горком. Этот мой визит в ЦК, первый и последний в моей жизни, был интересен. Громадное здание ЦК на Старой площади. Конечно, бюро пропусков. Называю кабинет, куда мне надлежало явиться. В кабинете человечек за столом (почему-то помнится, что маленького роста). Долго беседуем. Помню две детали. В моей бумаге, где была описана цель стажировки, были слова: алгоритмы машинного перевода. И он спрашивает – а какие там алгоритмы, двоичные или десятичные?.. Спутал алгоритмы с логарифмами. Вторая деталь – его длинный монолог о важности и ценности таких стажировок: «Ведь почти все наши крупные ученые опылены такими зарубежными стажировками ….»
И последним этапом для меня оказался кабинет второго или третьего секретаря Московского горкома партии – очень большая партийная шишка. Нас в этом громадном кабинете было человек 10-12 потенциальных стажеров. На столе у этого секретаря лежали наши «дела». Он брал очередное «дело», листал его, задавал пару вопросов и говорил что-то одобрительное. Мое дело, как мне помнится, лежало отдельно от других и он взял его последним. И спросил: «А Вы будучи в очной аспирантуре ВИНИТИ, работали по совместительству в Институте биофизики? Странно… Надо разобраться.» Он не задал больше никаких вопросов, не пояснил, почему это странно. И не сказал, что значит «разобраться». Аудиенция была закончена. И я понял, что ни в какую Англию я не поеду.
Надо сказать, что моя работа по совместительству в Институте биофизики во время учебы в очной аспирантуре ВИНИТИ действительно была некоторым административным нарушением. И упомянутый выше заведующий отделом кадров ОМАИР Остроухов сказал мне об этом, когда оформлял меня на работу в в 1962 г., еще до всякой Англии. Он же мог отметить это где-то в моем «деле». Но я сомневаюсь, что это было причиной того, что меня отсеяли. Нелегко понять, как работала эта бюрократическая машина.
Миникурс научного шпионажа
Вернусь ко второму сюжету. N сказал мне, что мы будем регулярно встречаться в гостинице «Метрополь», надо сказать швейцару номер комнаты, может быть еще что-то, уже не помню. и он пропустит. Во время первой встречи. он сказал, что на месте, в Англии, со мной свяжутся и скажут, есть ли какие-то конкретные просьбы. А он мне «преподаст» что-то вроде общего миникурса шпионажа.
Мы встречались регулярно, кажется, раз в неделю, раз пять или шесть. Чему-то он меня учил – как знакомиться, как уходить от слежки, даже как вербовать… Плохо помню детали и «содержание курса». Было общее впечатление, что это откровенная халтура. Чему можно научить, сидя в гостиничном номере? И помню, что мы просто много трепались. Ему, видимо, было скучно.
Потом встречи закончились. Почему-то я не пытался с ним связаться сразу после описанного выше эпизода в Московском горкоме партии. Сказал ему об этом только тогда, когда он позвонил и спросил, как дела. Он отругал меня, сказал, что и раньше, когда я проходил эту иерархию парткомов, «были трудности, но нам удалось их преодолеть», а тут время упущено..
И, вроде бы, больше мы не встречались. Он, кажется, вскоре ушел из ВИНИТИ, видимо получил новое назначение. В общем, как я уже писал, «шпионский контракт не был подписан» (я действительно не подписывал никаких бумаг и обязательств), и как-то никаких последствий моего недолгого «общения с внешней разведкой» не ощущал.
Я как-то не очень огорчался, что не поехал в Англию и постепенно все лучше понимал, что мне повезло, что эта поездка сорвалась и я не впутался в это «шпионское дело». Пронесло.
Несколько слов о моей научной карьере в то время. Я уже писал, что мы с Феликсом занимались организацией словарей в машинной памяти. У нас была идея, как сделать поиск в таких словарях быстрым, и мы работали над ее реализацией. У нас было несколько совместных публикаций на эту тему.
Когда началась эта история с моей поездкой в Англию, мы решили, что Феликс будет продолжать эту работу и это будет его темой диссертации, а я потом найду какую-нибудь другую тему.
Феликс подготовил диссертацию и в 1964 г. успешно защитил её. Еще до защиты он решил вернуться в Казань, где жили его жена с дочкой. А я продолжал работать в отделе Шрейдера, действительно занялся другими темами и защитил свою диссертацию в 1968 г.
2. Предложение доносить на иностранцев
Этот второй эпизод относится к самому началу 70-х годов. Начну опять с контекста.
В ВИНИТИ уже не существовало ОМАИРа, но возник Отдел семиотики, в который перешли логики, математики и лингвисты, работавшие раньше в ОМАИРе. Бывший отдел Шрейдера стал частью (Сектором) Отдела семиотики.
Я уже писал о тогдашней жизни в воспоминаниях о Шрейдере[9], который заведовал тогда нашим сектором, а потом и отделом, поэтому займусь самоцитированием:
Мне повезло с работой. Ведь это так много значит – кто вокруг, какая обстановка. Кто работал у нас? Назову только некоторые имена. О Феликсе Рохлине я уже говорил. Но он работал у нас недолго. Миша Арапов, Ninon Коваль, Марик Пробст, Саша Раскина, Леня Фрид, Леночка Ефимова, Максим Хомяков, мой второй соавтор. (Надо сказать, что в отделе Семиотики были и другие сектора, в которых тоже было много ярких людей, но обо всем не расскажешь.)
Обстановка, особенно в первые годы была очень хорошая. Может быть, несколько безалаберная. Много трепа, на самые разные темы. За жизнь. И кто что читал и слышал. Книжки разные ходили по рукам и обсуждались, здешние и английские. И всякий самиздат, и журналы – типа «Newsweek‘а» и «Time‘а» (никогда позже я так регулярно их не читал).
Но, в общем-то, при этом мы работали. И обсуждали работы друг друга. Всегда было несколько семинаров. Большой отдельский, «семиотический» (не очень понятно, что это значило, но мы работали в отделе Семиотики). Семинар этот организовали Шрейдер с Успенским, и он был одно время очень популярен в Москве. Помню доклады Кнорозова, Лотмана, Иванова, Аверинцева и других известных людей. Кроме того, всегда были «внутренние», рабочие семинары. И мы все время что-нибудь учили: теорию вероятностей или топологию. Польский или французский.
Вообще, академическая обстановка того времени – вещь очень интересная. Несмотря на несвободу внешнюю, внутри – в отделах, по крайней мере, во многих, – полная свобода. Можно заниматься всем, чем хочешь. Были, конечно, планы, утверждаемые начальством. Но они существовали сами по себе, а жизнь шла сама по себе. Такая свобода – и хорошо, и плохо. Хорошо, так как нет никаких внешних рамок, можно работать над любыми идеями, которые приходят тебе в голову, вне всяких mainstream’ов. И время есть, не надо преподавать, разве что преподаешь где-нибудь на полставки, для денег. Плохо – по той же причине. Нет рамок, нет внешнего контроля со стороны того же mainstream’а. Даже при публикациях. Или «свой» журнал типа НТИ, где, в общем-то, ты сам себе контролер и редактор. А если и другой, «чужой», то в наших условиях, как правило, статью или берут, или не берут. Настоящего института рецензирования, который поддерживает уровень, почти нигде нет. Конечно, я описываю свой, естественным образом ограниченный опыт.
Добавлю, что это время – вторая половина 60-х и первая половина 70-х было, наверное, самым продуктивным в моей научной карьере. Мы с моим вторым соавтором Максимом Хомяковым сделали две пионерские работы (по теоретико-модельному описанию синтаксиса и по алгебраическому описанию семантики логического программирования – но об этом в другом месте)
Надо сказать, что, начиная со второй половины 60-х, я начал понемногу ездить в ближнюю заграницу, в так называемые социалистические страны: в Венгрию, Болгарию, Чехословакию, Польшу.
Пути были разные. Был «бюрократический» путь – наш отдел был включен в планы какого-то «международного научного сотрудничества» в рамках СЭВа[10]. По этому поводу раза два в году устраивались разные мероприятия – совещания, конференции и т.п. При всей «советскости» этих мероприятий там иногда действительно завязывались реальные знакомства и научные связи с коллегами из этих стран.
Так я подружился с Денешем Варгой из Будапешта, работавшем в близкой области. Денеш был аспирантом Шрейдера, видимо, заочным, но он довольно много времени проводил в Москве, а я встречался с ним и в Будапеште.
Другой путь был – частные приглашения. Так в 1967 г. мы с моей первой женой ездили по приглашению Денеша в Венгрию, а следующим летом – в 1968 г. его жена Эдит гостила с их тремя детьми у нас в Москве и в Казани. В том же 1968 г. по приглашению того же Денеша я ездил в Венгрию и участвовал в очень интересной конференции в Балатон Сабади, местечке на озере Балатон. Там я познакомился с Барбарой.
Но это все присказка. Перейду к самому второму эпизоду, анонсированному в аннотации.
Зам. директора ВИНИТИ по кадрам
В описываемое время – году то ли 69-м. то ли 70-м на этом посту была дама, сравнительно молодая. Фамилии ее я не помню. Она мне позвонила и просила зайти. Я зашел. Она сказала – зайдите пожалуйста в соседнюю комнату, там товарищ, который хочет с Вами поговорить.
За ее кабинетом была комната, куда можно было войти только из ее кабинета. Я вошел – там сидел грузный человек несколько нездорового вида. Не помню, назвался ли он. Назову его R. R сказал, что он из КГБ, что он хочет со мной поговорить и назначил мне встречу в Академической гостинице где-то в начале Ленинского проспекта.
В назначенное время (на следующий день или чуть позже) я пришел туда. В начале разговора была какая-то тягомотина – «расскажите, чем Вы занимаетесь, ездите ли за границу».
Потом, минут через 20 – к делу. Он сказал что-то вроде: «Мы знаем, что Вы встречаетесь с иностранцами. Мы хотим, чтобы Вы сообщали нам о Ваших встречах. Вы молодой и интересный человек, нравитесь женщинам…» По каким-то намекам я понял, что он читал нашу переписку с Барбарой.
Тут нужны пояснения. Я послал Барбаре несколько писем и получил от нее два письма. Я просил ее писать мне «до востребования» на почтовое отделение недалеко от места моей работы. Обычно, когда вы получаете на почте письме «до востребования», вас просят показать паспорт, ищут, нет ли адресованной вам корреспонденции и, если найдут, выдают ее вам. А тут, когда почтовая служащая нашла письмо из Америки, она попросила мой паспорт, старательно переписала оттуда все данные и только потом отдала паспорт вместе с письмом. Явно она следовала какой-то инструкции – фиксировать получателя.
Была еще одна деталь. Я хранил Барбарины письма в ящике моего стола на работе. В это время намечался переезд нашего отдела в другое здание. В день переезда меня на работе не было. А когда я пришел на работу в комнату, куда мы переехали, стол мой стоял там, а Барбариных писем там не было. В общем, так или иначе, R знал что-то о нашей переписке. Это было неприятно.
Да, нужно еще сказать, что R, видимо, ничего не знал о моей несостоявшейся поездке в Англию, по крайней мере ничего об этом не говорил.
В эту первую нашу встречу в гостинице я не дал ему никакого ответа, сказал, что подумаю о его предложении. Мы договорились встретиться через несколько дней.
Сейчас нелегко представить, как мы жили тогда и почему трудно было отказаться сразу. Царил Orwell’овский “double think”, мы жили как бы в двух мирах – в официальном советском, где вы следовали каким-то формальным правилам – ходили на политзанятия (хотя, может быть, и ёрничали на них), по любому поводу должны были получать характеристики, в которых писалось, что вы “политически грамотны и морально устойчивы” и т.п., и в нормальном мире, среди друзей, где вы говорили то, что думали.
На следующий день я пришел на работу и рассказал о полученном предложении моим друзьям – Максиму Хомякову, Мише Арапову, кажется, еще кому-то. Помню Мишину реакцию. Он сказал, что он, получив такое предложение, никогда бы никому ничего не сказал об этом, а сам бы попытался как-то выкрутиться из этой ситуации. Я как раз был рад, что я об этом сразу рассказал – это, по сути дела, определило выбор.
Собственно, вариантов было три:
1) Согласиться и делать то, что скажут;
2) Как бы формально согласиться, но стараться отлынивать, ничего реально не сообщать. Так сказать, играть в свою игру. Как я уже писал, я надеялся так вести себя, когда меня хотели послать в Англию.
3) Сразу четко отказаться.
Ясно было, что годится только третий вариант: нужно прямо отказаться. Тот же Миша четко сформулировал – другой возможности нет, нельзя с этими людьми играть ни в какие игры, они переиграют.
И в нашу следующую встречу с R я сразу сказал ему, что я не буду с ним сотрудничать. Он в несколько туманных выражениях угрожал мне, сказал, что я пожалею об этом.
Потом единственная кара, которая меня постигла – это отказ в совместительстве. Я тогда преподавал по совместительству на отделении машинного перевода в МГПИИЯ[11]. Для этого каждый год надо было получать разрешение Президиума Академии Наук. Бумага (ходатайство о таком совместительстве) готовилась в Отделе кадров ВИНИТИ. Так вот после этой истории мне в Отделе кадров отказались готовить такую бумагу.
3. Предложение стать стукачом
Это сравнительно простая история. Было это, кажется, в 1974 г. Меня вызвали в военкомат (т.е. прислали повестку). Я пришел, показал мою повестку дежурному и тот послал меня в какую-то странную комнату, на которой не было никакой таблички. В комнате сидели два сравнительно молодых человека, какие-то противноватые. Они сразу сказали, что они не из военкомата, а из КГБ и предложили проехать с ними в гостиницу «Метрополь». Я вспомнил два других эпизода, описанных выше – там тоже были гостиницы и думал, чего сейчас от меня хотят?
В гостинице началась «беседа». Вначале, как и в предыдущем эпизоде, какая-то тягомотина – чем я занимаюсь, какая обстановка в нашем отделе? Я произносил какие-то общие слова. Потом конкретный вопрос – знаю ли я, что бывший заведующий нашим отделом Георгий Эмильевич Влэлуц подал документы на выезд в Израиль? Сказал, что знаю. «Как Вы к этому отнеслись?». Они ожидали, видимо, от меня осуждения Влэдуца. Но я только сказал, что я удивился.
Тут нужна небольшая справка. Влэдуц был замечательным и очень симпатичным человеком необычной судьбы. Трансильванский еврей, он учился в Бухаресте и в Москве. Венгерский и румынский были его родными языками. По-русски он говорил всегда абсолютно правильными фразами, но как-то обычно глядя в пол, видимо, строя эти фразы. Как пишет В.А. Успенский в уже цитированной статье, «хотя он жил и работал в СССР, он считался гражданином Румынии, а советское гражданство получил далеко не сразу». Он защитил кандидатскую диссертацию по органической химии, а потом увлекся информационными задачами в области химии. В 1958 г. поступил на работу в ЛЭМ и там химические информационные задачи стали одним из основных направлений.
В упомянутой выше статье (см. сноску 1) я писал, что мой диплом был связан с разработкой алгоритма линейной записи формул органической химии. Идея этого алгоритма принадлежала Влэдуцу и Финну. Соответствующая статья (в соавторстве с ними) открывает список моих научных работ.
Потом мы с Феликсом Рохлиным предложили другой способ записи структурных формул, позволяющий быстро осуществлять так называемый поиск соединений по фрагменту.
Я уже писал о нашей с Максимом Хомяковым работе по теоретико-модельному описанию синтаксиса. Влэдуц заинтересовался этой работой и рекомендовал своей аспирантке М.Е. Пантюхиной использовать этот аппарат для описания структурных формул.
Все это я к тому, что нас с Влэдуцем связывало не просто старое знакомство. но и общие научные интересы, совместные публикации и просто взаимное уважение.
Когда образовался Отдел семиотики, Влэдуц заведовал там Сектором химических информационных систем, а потом и этим отделом. По сути дела Влэдуц возглавлял работы по химической информатике в ВИНИТИ и в СССР.
В 1974 г. он подал заявление на эмиграцию и вскоре уехал в США[12].
На самом деле я не очень удивился, когда он подал заявление на эмиграцию. Тогда многие уезжали. Формально подавали заявление на эмиграцию в Израиль, а реально уезжали не только туда, но и в Америку, и в другие страны[13]. Только из нашего отдела уехало человек семь, если не больше. И вообще много друзей и знакомых уехало.
Это было непросто. У каждого были свои резоны. Я могу только догадываться, какие причины были у Влэдуца. Прежде всего, мне кажется, это касалось главного дела его жизни. Он явно хотел не только заниматься теоретическими вещами, но и делать реальные, работающие информационные системы. Но вот это в советских условиях, и в частности в ВИНИТИ, было невероятно трудно. Составлялись планы, тратилось много средств и энергии, но ничего не работало.
Были у него личные причины. Он как раз тогда развелся, видимо, у него были проблемы с жильем. Мы с ним состояли в одном и том же жилищном кооперативе. Дом строился ужасно медленно, несколько лет. И можно представить, что это нескончаемое строительство «рифмовалось» с другими проблемами, о которых я писал выше.
Конечно, ничего этого я не сказал привезшим меня в «Метрополь» молодым людям. Но они продолжали этот тягомотный разговор, задавая какие-то вопросы об отделе и институте. Я скупо отвечал, отделываясь общими словами.
Потом они сказали: «Ну, мы с Вами еще не один раз будем встречаться». На что я уже резко ответил, что больше с ними встречаться не собираюсь, нам не о чем говорить.
Они стали как-то угрожать, но я перестал отвечать и на этом мы расстались.
Очень противные были. Да, еще одна деталь. Кажется, в самом начале они спросили: «Скажите, о чем Вы думали, когда мы Вас сюда везли?» Они явно гордились тем, что они ездят на черной «Волге», возят людей в «Метрополь», думали, что это должно впечатлять. Я не сказал им, что я был уже в этой гостинице, когда меня собирались послать в Англию. Они, кстати, скорее всего этого не знали, как и о предыдущей попытке сделать меня информатором.
Никаких известных мне последствий этот эпизод не имел.
[1] В.Б. Борщев. Лаборатория электромоделирования ВИНИТИ: 1958-1959 гг. Сб. НТИ, Серия.2. Информационные процессы и системы. 2012. № 11, Стр. 5-19. http://lamb.viniti.ru/sid2/sid2free?sid2=J11085964
[2] ВИНИТИ – Всесоюзный Институт Научной и Технической Информации АН СССР.
[3] Успенский В.А. «Серебряный век структурной, прикладной и математической лингвистики в СССР (заметки очевидца). Труды по НЕматематике. Том второй. 925-998. М., ОГИ 2002.
[4] См. также статью в Википедии о романе «В круге первом» https://ru.wikipedia.org/wiki/В_круге_первом.
[5] Борщев В.Б., Каминир Л.Б., Ларионов М.Г., Литинская Л.Л., Орловский Г.Н., Рохлин Ф.З., Урбах В.Ю., Франк Г.М.. Автоматический анализатор биоструктур АБ-1. Биофизика, № 6, 1961, 745-747.
[6] У цитируемой статьи много соавторов, т.к. это действительно был коллективный проект. Я помню, например, физика Гришу Орловского, кажется, выпускника Физтеха, который сделал и заставил работать механический (!) сканер (как в первых системах телевидения), подававший на вход анализатора построчную сканированную «картинку» анализируемого препарата, а также лаборанта Мишу Ларионова, руками которого анализатор был собран и отлажен; без этих двух людей этот анализатор вряд ли был бы построен. Отделом (или это была лаборатория?), где создавался анализатор, заведовал Л.Б. Каминир, а Г.М. Франк был директором Института биофизики.
[7] Подробнее о Шрейдере в моем тексте «Что помнится»: Сб. Научно-Техническая информация (НТИ), Серия 2, № 8, 1999 г., стр. 37-41. См. тот же текст на моем московском сайте Владимир Борщев и на американском сайте Vladimir Borschev.
[8] Тем, кто не жил в советское время, нелегко объяснить, что такое характеристика и какую роль все эти партбюро и парткомы играли в тогдашней жизни.
[9] См. сноску 7 выше.
[10] СЭВ – Совет Экономической Взаимопомощи (https://ru.wikipedia.org/wiki/Совет_экономической_взаимопомощи)
[11] МГПИИЯ – Московский Государственный Педагогический Институт Иностранных Языков, в просторечии Иняз, теперь это Лингвистический Университет.
[12] Подробнее об этом в уже цитированной статье В.А. Успенского – см. сноску 3;
[13] См. http://demoscope.ru/weekly/2007/0303/tema01.php