1933

Дневник. 1933 [стр. 175-228 по книге]

5 января. Послал в Третьяковскую галерею заказное письмо:

«В ответ на ваше требование выслать счет на мои работы »Кабачок" и «Налетчик», купленные Третьяковской галереей с выставки «15 лет советского искусства» в Русском музее, считаю долгом пояснить: своих работ я не продаю, об этом я лично заявил Игорю Грабарю и членам закупочной комиссии, намечавшим вещи к приобретению вечером перед открытием выставки. Таким образом, считаю покупку Третьяковской галереей моих работ недоразумением. Филонов. 5 января 1933 г.".

9 янв[аря]. Вечером в 6 ч. пришла какая-то молодая женщина. Она, по ее словам, знает издавна меня и мои работы и пришла просить пояснений. Она говорила со мною до 11 1/2 ч. Со многими сотнями приходивших ко мне учащихся имел я дело, но ни один не производил на меня столь дурного впечатления назойливостью и одновременно явною скрытностью. Фамилии ее я не спрашивал. Уходя, она как бы полуугрожающе сказала: «Мы еще встретимся». В ее просьбе прийти вторично я отказал. Сильнее всего ее взнервировали мои слова о новом уставе Академии художеств, о моем проекте переорганизации Академии и моя оценка современной педагогики и состава преподавателей в ней.

13 янв[аря]. Получил из «Академии» 1000 р. (тысячу рублей) за редакцию «Калевалы». Наконец издательство решило со мною расплатиться, когда рубль упал, а продукты поднялись в цене. Кило сахару в кооперативе по коммерческой цене сейчас стоит 15 р., а молоко на рынке 6 р. и 6 р. 50 к. Т.к. выплата из «Академии» производится исключительно через сберкассу, а номер и адрес кассы при переводе денег издательство перепутало, моей дочке пришлось долго похлопотать, разыскивая и получая их. Перевела их «Академия» 29 декабря, и за это время на них наросло 2 р. 22 к. процентов. Из них я полностью заплатил дочке долг 638 р. 27 к.

Днем взял из Русского музея свои работы, остававшиеся там со времени разгрома моей выставки шайкой: Исаков, Ивасенко, Софронов226, Рабинович227, Андреев из Пролеткульта и прочая, и прочая, без конца. Взял я еще не все — только 146 рисунков и 9 маслом. Принимая эти вещи от В.Н.Аникиевой, я спросил ее, кому пойдут 4 моих ученических рисунка натурщика, сделанных мною в Академии художеств, когда я там учился, и взятых Аникиевой оттуда под расписку для моей выставки. Она ответила, что их придется вернуть в Академию. Я возразил, что рисунки принадлежат, по существу, мне, т.к. это, во-первых, моя работа и моя собственность — при выходе из Академии я, как всякий учащийся, имел право взять оттуда все свои работы и часть их успел взять, но эти этюды и еще несколько затерялись в кладовых и найти их не могли.

Я, однако, не стал спорить с Верой Николаевной и сказал ей, чтобы она хранила эти 4 рисунка в музее, и если Академия их затребует, пусть она, не сдавая их, ответит, что Филонов считает их своими и отдавать не намерен, и сейчас же известит меня об этом, чтобы я сам договорился об этом с Академией.

Но когда я принес забранные из музея работы домой, среди них оказались и эти 4 натурщика — это сторож, завязывавший мои работы в пакет, положил их вместе с другими, и ни я, ни Аникиева, хотя мы сидели тут же и наблюдали, как он увязывал в два пакета 146 + 9 работ, не заметили этого. Глядя, как старательно он запаковывает вещи, Аникиева сказала мне: «Смотрите, с какой любовью он это делает. Он относится к вам с удивительною симпатией. Мы с ним хотели выпить и чокнуться в день открытия вашей выставки, да не пришлось». Я ответил: «Да, он всегда относился очень хорошо и симпатически ко мне и моим работам, когда монтировалась моя выставка. Он же и принимал для нее мои вещи. Погодите, может быть когда-нибудь и я по этому поводу выпью с вами обоими». Сторожа этого зовут/$FИмя не указано./228.

15 янв[аря]. Приходили трое: военный летчик, начальник какой-то части или отдела, писатель Косов229 и с ними девушка, оказавшаяся сестрой моего товарища Макарова. По словам летчика, созвонившегося со мною предварительно, он сильно заинтересовался моими работами в Русском музее на выставке и, считая их подлинным пролетарским искусством, пришел просить пояснений. Я разъяснял ему наше дело с 5 ч. [до] 8 ч. вечера.

17 янв[аря]. Вечером от 7 до 8 1/2 или до 9 ч. давал пояснение моих работ одной из сотрудниц Русского музея Софье Владимировне230. Она просила меня об этом, когда я брал от Веры Николаевны свои работы из Русского музея, и мы условились на 17 января после шести встретиться на выставке в моей комнате. Туда же должна была прийти и Вера Николаевна, и я захватил с собою своих 4-х натурщиков, чтобы передать ей, но т.к. она не явилась, я отдал рисунки Софье Владимировне, и та передаст их ей. После разговора о моих работах я еще раз обежал всю выставку. Совершенно не на что смотреть — ни одной настоящей вещи.

27 янв[аря]. Сегодня в зале этногр[афического] отд[ела] Русского музея состоялось собрание, предназначенное для обсуждения выставки «15 лет советск[ого] иск[усства]».

Устроено оно правлением Союза художников. Докладчики — Пумпянский и Радлов231. Оба доклада — набор общих мест, не связанных общей мыслью.

Говоря, между прочим, обо мне и высоко ставя меня как мастера, Пумпянский выразился: «А все же нам с Филоновым не по пути». Однако он добавил: «Все же мы будем помогать ему».

Чтобы дать дискуссии нужное мне направление, я, пропустив после докладчиков нескольких ораторов, взял слово232 и указал на противоречия в словах Пумпянского к им же выставленным положениям. То же я сделал и по отношению Радлова.

Уже с первых слов ораторов, выступавших в прениях после меня, сказалось действие моих слов. Все чаще и чаще они стали ссылаться на меня, на нашу школу, даже в самых злейших отрицаниях нашего дела определяя его как нечто первостепенной важности во всем советском искусстве.

29 янв[аря]. Вечером было продолжение прений по докладам и дальнейшая оценка выставки. Ораторы, как я и хотел, все с большей силой стали отвечать на мои слова, высказываться о педагогике изо. Опять почти каждый из них упоминал нашу школу, в большинстве высмеивая мое заявление о революции в искусстве и его педагогике и мои слова: «Партия, может быть, сотый раз я говорю тебе: »Помоги нам сделать революцию в искусстве"". Мало-помалу все выступления свелись к критике и самому жестокому отводу моих слов. Наша школа стала основным вопросом дискуссии. Видя, что у меня накапливается материал по критике многих из выступавших ораторов, я попросил слова, и, согласно моему предложению, дискуссия была продолжена еще на один день — на 2 февраля. В конце вечера ко мне подошел знакомиться худ[ожник] Иванов233. Он сказал, что занимается изучением и зарисовкою микроорганизмов. Работает он, делая зарисовки, с микроскопом. Он предложил мне посмотреть его работы. Из осторожности я отказался.

2 февр[аля]. Вечером в этнографич[еском] отд[еле] Русского музея было продолжение дискуссии о выставке. Опять ораторы заостряли внимание на моем выступлении и на нашей школе.

Помимо т. В.Купцова, резко подчеркнувшего свое открытое признание первостепенной значимости моего искусства, большинство, также признавая значение моих работ и слов, сказанных мною на первом собрании, высказывались об этом очень и очень осторожно, почти робко. Некоторые, немногие, говорившие в отвод моих слов и работ, наоборот, делали это смело и резко. Взяв слово, я, как и прошлый раз, дал разбор наиболее относящихся к вопросам собрания выступлений, снова заострив вопрос о педагогике изо, о вырождении течений и их профессиональной нищете, о разрушении целой сети школ, о детской педагогике, где работает кучка авантюристов с Бейэром во главе.

Тогда, после моих слов, произошел взрыв: тотчас же за мной выступившие ораторы и оба докладчика с открытою неприязнью обрушились на меня.

Первым был Зиновьев, представитель Союза советских художников, начавший с клеветы обо мне и клеветою обо мне кончивший. За ним Софронов, назвавший клеветою мое заявление о его же словах на этой дискуссии, в которых он признавался в своем заушательстве на изофронте, в котором я пояснил, что он и теперь занимается заушательством, и что заушательством без клеветы заниматься нельзя, и что Софронов играл выдающуюся подленькую роль в разгроме моей выставки и клеветою и заушательством действовал по отношению ко мне вовсю.

Софронов, видимо, был взволнован чрезвычайно и совершенно не владел собою, обрушившись на меня, и тут же обвинил меня в том, что я провоцирую и заманиваю молодежь и являюсь самым страшным злом на фронте Изо.

Пумпянский также совершенно не владел собою, когда заговорил о моей критике его доклада, и окончил почти угрозой по отношению ко мне.

Радлов, вполне владея собою, также со всею силою обрушился на меня, так же как Зиновьев, Софронов и Пумпянский, передергивая мои слова.

И вышло так, что на самом конце трехдневной дискуссии, на которой центром внимания сделался я и наша школа, на меня со всею силою, действуя вразнос, навалилась великолепно сговорившаяся «истребительская» группа.

Тогда я снова взял слово, снова доказал, что делал Софронов, обвинил его еще раз в подлейшем преступлении на изофронте, сказал, что таких людей надо уничтожать и что они будут уничтожены. Я дал ответ и Зиновьеву и закончил тем, что все же при всех условиях победит наша школа как основоположница пролетарского искусства.

Когда я шел в раздевальню, ко мне неожиданно из-за колонны подошел Софронов. Несколько секунд мы смотрели друг другу в глаза, затем он сказал: «Мы хотим поставить ваш доклад у нас в институте». Вокруг нас образовалась толпа. Я ответил: «Давно бы пора — это лучше, чем заниматься клеветою». Он ответил: «Заушательством занималась вся наша организация ОПХ, а не я, я и сейчас считаю ваше искусство мелкобуржуазным».

Я сказал: «Вы сами мелкий буржуй. Вы лично занимались клеветою и заушательством, и вы несете ответственность и за деятельность вашей организации». Стоявшая рядом со мною дочь моего бывшего товарища Луппиана Муза сказала Софронову: «А где ваши работы?»

Какой-то высокий широкоплечий молодой человек из толпы сказал, обращаясь к Софронову: «Когда у нас среди студентов волнение, почему-то всегда обвиняют в этом Филонова».

Еще перед моим выступлением до начала собрания ко мне снова подошел Иванов и, прочитав мне свое письмо к Наркомпросу, где говорится о значении микрокосма в жизни человека, спросил, стоит ли его огласить сегодня. Я ответил, что непременно надо его прочесть собранию.

Когда его стал читать один из президиума, в зале поднялся смех. Читавший все время вместо «микрокосм» говорил «микросмос».

Письмо это, однако, серьезное — в нем Иванов зовет художников изучать микроорганизмы и сделать выставку из уже существующих рисунков.

Во время собрания т. Звенев из Ленизогиза сказал мне, что Политпросвет Москвы постановил изъять отпечатанную Изогизом мою картину «Работницы с »Красной зари"". По его словам, Ленизогиз опротестовал это постановление.

7 февр[аля]. Днем привезли из Русского музея мои картины, всего 22 штуки (масло 20 и 2 рисунка) (всего двадцать две штуки). Это картины с моей разгромленной выставки. Сдавать эти работы на выставку в музей я начал в апреле 1929 г. Получив их сегодня, я тотчас же начал развешивать их — ссыльнокаторжан — по пустым стенам моей комнаты согласно нашей формуле мастер плюс вещи, мастер минус вещи234. Моя милая дочка полубольная помогала мне в развеске235.

8 февр[аля]. В «Известиях» за 7 февр[аля] вышла «подвал-статья» Грабаря, где он между прочим говорит: «Особое место на выставке занимает Филонов». Далее, перевирая значимость моих работ, перепрыгивая и перепархивая с пустой фразы на пустейший совет, он говорит обо мне: «По своей тематике и социальной установке он безоговорочно советский художник»236.

Я 2 февраля на дискуссии сказал, говоря о статьях каталога выставки237: «Таким людям, как Аркадьев238, Грабарь и Пунин, нельзя поручать писать такие ответственные статьи».

9 февр[аля]. Вечером по телефону из Союза чей-то женский голос сказал мне, что я могу сегодня же прийти за моей пайковой карточкой, и добавил: «Что касается вашей пенсии, вам придется подать в Союз просьбу или заявление о назначении вам пенсии». Подумав, я ответил, что Союз давно уже должен был послать ходатайство о моей пенсии в Москву, при чем же тут просьба. Девушка или женщина из Союза сказала, что это пустая формальность, но именно Москва требует, чтобы я подал это заявление (т.е. просьбу), а также описание того, что я в искусстве сделал.

Тогда, к моей радости, радости нищего, я ответил сразу окрепшим голосом: «Т.к., очевидно, кто-то из Союза уполномочил вас на этот разговор, то передайте, что мои работы известны всякому, кто знает советское искусство, никакого заявления, никакой просьбы о пенсии никому я посылать не буду».

Через полчаса меня снова вызвали к телефону. Какая-то женщина, назвавшая себя Аракчеевской, сказала, что актив Дома художников при горкоме, решив сделать серию докладов по искусству, предлагает мне сделать первому свой доклад.

Сперва мне не хотелось выступать первым, но я быстро согласился. Мой доклад назначен на 18 февр[аля] в 8 ч.

Дал постановку на сделанность художнику с Украины, познакомившемуся со мною 2 февр[аля] на дискуссии. Его фамилия — Киреев239.

Приходила т. Важнова с работами, с нею пришла т. Ливчак. Обе они были на дискуссии. Они говорили, что 20 человек из их смены, художники, работающие по ткани в кооперативе «Изо», особенно сильно были заинтересованы моими словами и потом на работе рассказывали, что после моего выступления на последнем вечере они были всецело на моей стороне. Когда же на меня навалились один за другим Пумпянский, Радлов, Зиновьев и Софронов, их вера в мои слова сильно пошатнулась — они не знали, кому верить.

После моего ответа на обвинение меня в клевете Софроновым они снова стали на мою сторону.

12 [февраля]. Вечером Петя принес из Союза сов[етских] художн[иков] продуктовую карточку. Вместе с нею, впервые вдобавок к ней, он принес промтоварную карточку. Обе карточки в кооператив ученых и специалистов на ул. Желябова. Также ему в Союзе дали открытое письмо от правления ко мне, где говорится, чтобы я представил в Союз заявление и изложение моей художественной деятельности, т.к. секретариат Союза постановил ходатайствовать о назначении мне персональной пенсии. Я решил не отвечать на это письмо, тем более что 5 ноября подал т. Фогт в горком свою биографию согласно ее просьбе, т.к., по ее словам, это требовалось, потому что Союз сов[етских] художников по настоянию из Москвы постановил ходатайствовать о назначении мне пенсии и должен приложить к своему ходатайству данные о моей жизни и работе.

17 февр[аля]. В трамвае встретил моего бывшего ученика т. Суворова, делавшего вместе с Рабиновичем240 гигантскую раскрашенную скульптуру во время нашей работы в Доме печати. Он сказал, что знает о предстоящем моем выступлении в горкоме 18 февр[аля] и очень волнуется, т.к. думает, что мне хотят там устроить погром.

Я ответил, что это так и быть должно, но, конечно, никакого погрома не боюсь.

Далее он сказал, что вел переговоры этим летом с кооперативом художников. Председатель правления спросил его: «Вы, кажется, работали с Филоновым, а затем порвали с ним?» Суворов ответил, что действительно работает и сейчас в установке на нашу школу. Тогда тот предложил ему: «Ну так напишите нам свое отречение от Филонова». Суворов отказался; контрактация по этой ли, по другой ли причинам не состоялась.

Я передал ему, что также летом получил оттуда же предложение о контрактации, но отказался, т.к. знаю, что дела там ведутся неправильно. Тогда Суворов сказал: «Зайцев241 по секрету передал т. Почтенному242, тот передал по секрету своей жене, а жена мне, что Зайцеву ночью, во время товарищеской пирушки, его собутыльник сказал, что при раздаче работ у них в кооперативе художников женщин-художниц пытаются принудить отдаться распределителям заказов, работодателям, угрожая отказом в работе. Фамилия этого человека Браиловский243 — один из главных работников изо-кооператива художников. Утром после этого разговора, спохватившись, что проговорился, он прибежал и стал упрашивать Зайцева никому не говорить об их полупьяном разговоре».

18 февр[аля]. Вечером я с дочкою пошел на свой доклад в горком Изо. Я был склонен предполагать, что народу придет немного, человек 80—100, что доклад попытаются провалить и сделать мне такую же бойню, как было на конференции учителей детской школы изо.

Но когда мы вошли в помещение горкома, то с трудом пробрались в комнату рядом с канцелярией — так много народу столпилось в прихожей и рвалось к вешалке.

Поясняя свои слова рисунком, я, впервые в моей жизни, дал аудитории человек в 500 такой же ввод в аналитическое искусство и постановку на принцип сделанности, какую до этого я сотни раз [давал] отдельным людям в одиночку, по двое, по пять, по семь-десять человек и раза два группам по 30—40 ч[еловек].

Именно такое многолюдие затруднило и немного скомкало обычный, простой ход слов и зарисовки, но в то же время определило профессиональный упор, заставляло экономить на доказательствах и выставляемых положениях. Как и всегда, когда я говорю, напряженность и заинтересованность слушателей были исключительны, а аплодисменты нищенские. Масса учащихся и художников молчит, но, думаю, скоро заговорит.

По окончании доклада толпа изо-ребят тут же на трибуне выражала полное удовлетворение моими словами и задавала ряд обычных, не по существу, вопросов244. Когда мы с дочкой и Иванова с мужем (братом Суворова)245 вошли в трам[вай], незнакомая мне молодая женщина поздоровалась со мною и сказала: «Вчера в правлении Сорабиса постановили хлопотать о назначении вам пенсии».

Я ответил, что это старая история, что из Союза сов[етских] художн[иков] мне уже говорили об этом, но я отказался подать заявление или просьбу об этом, как меня просило правление Союза.

Сопровождавший ее молодой человек сказал: «Вчера об этом постановил не Союз, а Сорабис. Постановили ходатайствовать о назначении вам персональной республиканской пенсии». Кто-то из них сказал, что я должен представить для этого описание своей художественной деятельности. Я ответил, что уже в ноябре представил его т. Фогт в горком, но могу дать с него копию. Обоих этих людей я вижу первый раз, фамилий их не знаю.

19 февр[аля]. Вечером меня вызвали к телефону. Незнакомый голос сказал: «С вами говорит Вавилов из изд[ательства] »Академия". Издательство уполномочило меня предложить вам оформить какую-либо из выпускаемых нами книг. Кроме того, надо с вами поговорить о том, каким другим цветом можно заменить красный на форзацах". Я ответил, что завтра зайду в издательство.

20 [февраля]. В «Академии» Вавилов сказал мне, что графический совет издательства в Москве единогласно постановил предложить мне оформить книгу. Я отказался от этого предложения, говоря, что исследовательская работа берет все мое время.

Мы обсудили, каким цветом печатать форзац, и я обещал сходить для этого в типографию.

21 февр[аля]. Вечером были прения по моему докладу и мое заключительное слово246. Самым интересным для меня было совершенно неожиданное выступление скульптора Козельского247. Он, нетрезвый, подошел, слегка пошатываясь, к трибуне и очень толково, с особенным сильным чувством говорил в мою пользу. В мою же пользу хорошо говорили Купцов и Шалыгин248.

23 [февраля]. Получил в связи с моим докладом письмо от т. Абрамова249. Он хочет работать со мною в установке на нашу школу.

Вечером пришли товарищи: Тагрина, Борцова, Миша, Зальцман, Соболева, Ливчак, Важнова, Иванова. На моем докладе мы решили собраться и обсудить следующее: когда я в «Академии» отказался от работы по оформлению, Вавилов в разговоре сказал, что издательство могло бы предложить работу, т.е. дать какую-либо книгу моим товарищам, единолично или коллективно, и просил меня назвать фамилии наиболее талантливых моих учеников. Я ответил, что понятие таланта мы отводим и что любой из них может взяться за эту работу. Вавилов сказал, что, конечно, эта работа должна вестись под моей редакцией.

Мы, собравшись, постановили, что работу эту проведем коллективно. Для переговоров к Вавилову выбрали Иванову, Зальцмана и Мишу. Я дал им к нему записку.

24 [февраля]. Смотрел вечером по приглашению т. Купцова его картины. Он пишет их для Реввоенсовета. Одна из них, «Воздушная дымовая завеса», очень хороша процентов на 15, в остальном еще сыровата. Купцов рассказал мне следующее: Арямнов250, художник, человек, женатый на хорошей женщине, имеет связи, интересующийся моим искусством, непременно хочет иметь что-либо из моих вещей. В настоящее время он делает карборундовые круги, работая дома как кустарь, имеет хороший заработок.

Я ответил, что вещей своих не продаю. Я их все подарю государству.

Тогда он сказал, что, может быть, продадут мои ученики. Я обещал спросить их об этом, а он пообещал зайти за ответом 4 или 5 марта.

26 [февраля]. Вечером пришел т. Зальцман. Он привел с собою художника Мейнкина251, работающего вместе с Зальцманом по кинопостановке. Мейнкин хочет работать по нашему методу. Я дал ему постановку. В этот же день утром я в ответ на письмо т. Абрамова звонил ему. Из общежития учащихся по Демидову пер., №6, где я мальчишкою учился на маляра-уборщика, мне ответили, что он лежит больной.

27 [февраля]. Вечером пришел т. Абрамов. Это 19-летний, видимо, крепко сложенный парень с очень хорошим лицом. Когда я начал давать ему постановку, пришли Зальцман и Мейнкин. Пришлось одновременно вести постановку на двоих.

5 [марта]. Днем пришел т. Купцов. Он договорился с редакцией стенгазеты Дома художников дать туда статью обо мне и просил дать для нее тезисы. Я дал ему тезисы моего заключительного слова с доклада 21 февраля, но сказал, чтобы он писал статью именно так, как он хочет, не руководясь тезисами, а вводя их, чтобы статья была совершенно самостоятельной — купцовской. Одновременно он принес снятое им со стены в горкоме в Доме художников оповещение, печатанное на пишущей машинке; вот его текст полностью:

«Копия. Приказ №7 по областному Дому художника 20 февраля 1933 г.

Коменданту здания т. Русакову И.Г. объявляется выговор с предупреждением за непринятие соответствующих мер по охране порядка в Доме художника в день доклада художника Филонова 18/II с.г., вследствие чего дважды были взломаны входные двери публикой с улицы.

П.П. Зам. зав. Домом художника Мазуренко.

Делопроизводитель Зысина.

С подлинным верно: [подпись неразборчива]«.

6 [марта]. Вечером пришел Миша и сказал: «Был в »Академии" и говорил с Вавиловым". Тот сказал ему в ответ на мою записку, что сейчас дать какую-либо книгу для оформления не может. Окончательный ответ даст через несколько дней.

7 [марта]. По предложению Дома художников, сделанному мне 18 и 21 февраля, я сегодня давал (от 8 1/2 до 12 ч. 15 м. вечера) разъяснения своих положений, выставленных на докладе. Собралось человек 35—40, почти все художники. Учащихся было немного, человек 6, не больше.

По окончании предактива т. Малышев252 просил меня дать в актив выдержки моей идеологии с целью получить их пояснение от меня на следующих собраниях.

По дороге один из бывших на этой беседе учеников Академии т. Халатов253 уговорился со мною получить от меня завтра постановку.

8 марта. Т[оварищ] Купцов принес свою статью. Написана она очень толково и характерно. Я ограничился лишь грамматической и смысловою подработкою, оставив ее полностью и по возможности в каждом слове такою, как он сделал ее254. Во время разговора с ним пришла т. Львова (которую свела со мною Иванова), она принесла 3 вещи маслом. Частью они толковы, частью сыры, но упор на работу виден везде. В этот же день Купцов должен сдать свою статью. Вечером дал постановку т. Халатову.

9 [марта]. Т.к. вчера комендант нашего дома т. Ведерников255 принес мне декларацию о моем заработке для фининспектора, я сегодня заполнил ее и сдал ему. Вот мои заработки: картина 1) «Работницы с »Красной зари"". Начал ее 14 июля 1931 г. и сдал 17 сент[ября]. Получил за нее 1 окт[ября] 1931 г. всего 350 р. (триста пятьдесят рублей)

2) «Тракторная »Красного путиловца"". Начата 3 октября 1931 г., сдана 20 марта 1932 г., но с 22 марта я снова работал над нею до 29 мая и получил за нее всего 900 р. (девятьсот руб.)

7 дек[абря] 1931 г. мы начали работу над «Калевалою» под моею редакцией и сдали ее в июне. В конце декабря 1932 г. мне было переведено за редакционную работу из «Академии» всего 1000 р. (тысяча рубл.)

Из Русского музея в начале выставки я получил за репродукцию «Работницы с »Красной зари"" 100 р.

Исходя из этого, я в декларации заявил фининспектору, что за 1932 г. всего заработал 1400 р. (тысяча четыреста руб.), так что всего мною заработано с 14 июля 1931 г. по сегодняшний день 350 р. + 900 р. + + 1000 р. + 100 р. = 2350 р.

10 [марта]. Утром мы с Петею ходили по вызову на паспортный пункт. Предвидя объяснение, я взял с собой каталог со статьею Исакова и афишу из горкома, где было отпечатано о моем докладе. Когда меня позвали к начальнику пункта, замечательно честному с виду рабочему (по моему мнению), он сказал, что в документах моих нет указания, состою ли я членом профсоюза. Я сказал, что работаю дома как исследователь и предъявил членский билет из Сорабиса, показал каталог и афишу. Он с глубочайшим интересом рассмотрел все рисунки в тексте и спросил, где эту книжку можно приобрести и кто ее издавал. Сказал, что паспорт я получу.

12 марта. Днем взял 17 вещей с моей разгромленной выставки. Выдавала их Вера Николаевна. Она говорит, что положение в музее небывало напряженное — борются две группы: Нерадовский, Сычев256, Пунин против Гурвича и Добычиной. Сотрудники дрожат. В первой схватке победила Добычина.

Я сказал, что если даже ГПУ поддерживает сейчас Добычину, то ГПУ примет в расчет, что за Добычиной совершенно нет опыта в музейном деле, а у ее противников он имеется, что Добычина является пришельцем в музейной работе и кроме авантюры ни на что по этой линии не пригодна.

Вечером т. Халатов привел студента (Академия). Фамилия его Махтей257. Махтей принес с собою папку толщиною более вершка — документы о разгроме Музея скульптуры и Музея картин в здании Академии художеств258. Он прочел мне целый ряд расследований, по которым полностью установлена картина небывалого разгрома, хищения и хулиганства.

Большая часть вины приписана ректору Маслову259, взявшему 4—5 картин и часть мебели себе на квартиру и вывезя их затем с собою в Москву. Старинные гравюры давались ученикам под рисунок (штуки четыре таких я сам видел с зарисовками на обороте т. Халатова). Самойлов — бывший чиновник Академии, когда я еще в ней учился, — уже сидит в ДПЗ около месяца как участник разгрома. О разгроме этих музеев я говорил в своих докладах с 1922—23 г., почти на всех и на последних выступлениях в Русском музее и в горкоме в январе и феврале тоже говорил о них, как о разгроме музеев Штиглица и [Общества] Поощрения [художеств].

Махтей сказал, что завтра ряд людей вызван в прокуратуру к следователю т. Лефель как свидетели и предложил мне также прийти туда же. Я согласился. Махтей говорит, что провертывать это дело приходится ему, из-за чего он запустил свою живопись.

Я заметил Халатову и Махтею, что дело это надо вести, находя виновных и наказывая их, определяя потери и восстанавливая порчу, лишь с определенной целью — восстановить музеи на том же месте и не дать оставшемуся распылиться.

Они такого же мнения. Когда они ушли, дочка прочла мне из «Веч[ерней] Кр[асной] газ[еты]» о внезапной смерти т. Вавилова из «Академии»260.

13 [марта]. Был у следователя т. Лефель. Я пришел к двум часам, как назначено, и вошел к нему, т.к. думал, что остальные свидетели уже у него. Но он оказался один. Он сказал, что не вызывал меня свидетелем, но я ответил, что Махтей, вероятно, с его разрешения, пригласил и меня. Вскоре пришли Махтей и 4—5 студентов. Лефель объявил, что вызван по экстренному делу, и уговорился с нами, что завтра он и мы встретимся в 5 ч. в профкоме Академии.

Опять известие в газете о внезапной смерти т. Вавилова. Смерть помешала ему дать нам обещанный ответ.

14 [марта]. В профкоме Академии Махтей в присутствии следователя и 7—8 свидетелей по делу о музее сказал мне, что следователь не считает удоб[ным], чтобы я присутствовал на собрании свидетелей. Я ответил, что был уверен в этом исходе дела еще вчера. По словам Махтея, Лефель либо вызовет меня, либо заедет ко мне.

18 [марта]. Капитанова по телефону сказала, что член комиссии по приему картин для Реввоенсовета Лобанов261 хочет меня видеть. Он хочет иметь мою биографию, чтобы издать ее. Обработаю ее я или его жена, дочь поэта Гиляровского262. Я согласился и условился с ней, что она приедет завтра. Днем т. Абрамов принес чуть ли не все свои работы на просмотр. Как и со всеми учащимися, работа шла впустую. Это сотни набросков. Лишь штук 7 сделаны посерьезнее.

23 [марта]. Сегодня был т. Купцов и сказал, что завтра в горкоме доклад Исакова. «Я буду бить эту гадину почем зря», — добавил он.

Мы обдумали с ним, что надо будет сказать о докладе Исакова и что о нем самом как изо-деятеле. Я дал Купцову книгу «150 лет Академии художеств» — юбилейный сборник, где имеется статья Исакова263, чтобы Купцов зачитал завтра оттуда несколько мест, определяющих Исакова как платного цариста.

24 марта. Когда сегодня Исаков кончил свой доклад-пошлятину, Купцов взял слово. Это было самое твердое и обоснованное его выступление начиная с 1922 г., когда он, почти мальчишка, в серой истрепанной шинели, выступал в мою пользу на моем докладе в Декоративном институте. Когда он стал приводить выдержки с трех-четырех последних страниц статьи Исакова, тот изменился в лице как перед обмороком.

После этой характеристики Исакова, опровергая положения доклада, все время ссылаясь на мои слова и зачитывая мои мысли по каталогу со статьею Исакова обо мне, Купцов так же выдержанно закончил свое выступление. Ему рукоплескали как никогда — обыкновенно он уходит с десятком хлопков, а то и без них.

Исаков — образец любому начальнику любой карательной экспедиции — он признает только звериную силу хищника и способен по этой линии на многое. По моим расс... [Далее текст вырезан].

Председатель все время вызывал оппонентов, каждый вызов по несколько раз. Оппонентов приходилось вытаскивать чуть ли не силой, а я сидел и выжидал. Дав оценку докладу Исакова, я заострил внимание аудитории на ряде совершенно иных каждый раз изо-идеологиях Исакова с царских времен и по сей день264. На том, что он систематически замалчивал изо-педагогику Академии и разгром там двух музеев и что с работы в Русском музее он был снят, развалив там всю экспозицию нижнего этажа. Я поддержал, развил и обосновал, кроме того, выступление Купцова и закончил, сказав, что не в том сила, что Исаков был царистом, а в том, что и сейчас «он находится по ту сторо... [далее текст вырезан] вещи »выставки портрета", висевшие кругом по стенам: «Глядя на эти картины, возникает вопрос, по какую сторону баррикад находятся художники — с нами или с Гитлером?»

В заключительном слове Исаков сказал, что партии известно о его прошлом со всеми его ошибками и партия его простила, так что Филонов и его «клевреты» напрасно стараются его разоблачать. Оправдываясь все время и все время клевеща на меня, он сказал: «Если аудитории я почему-либо не нравлюсь, то могу уйти, я не сам сюда пришел — меня пригласили».

Сегодня же, как раз перед докладом, т. Халютин привел ко мне двух учеников Академии, но постановки им я дать не мог.

Сегодня же, на докладе, видел стенгаз[ету] со статьей Купцова обо мне.

27 [марта]. Согласно полученной от т. Гурвича открытке, где спрашивалось, продам ли я свои вещи облпрофсовету, я пошел в «директорскую» комнату Русского музея и по просьбе Гурвича написал, что вещей не продаю, я их подарю государству, пролетариату, партии и сделаю из них свой музей.

Гурвич сказал, что напрасно я не хочу продать эти вещи, т.к. «Красный путиловец» предназначен в Нарвский дом культуры, а «Работница с »Красной зари"" — в Володарский дом культуры.

Я ответил, что он должен подумать о том, как из моих вещей сделать музей, и он обещал «подумать».

Кто будет думать о том, что Ленизогиз отказался печатать «Кр[асного] путиловца», а Москва (по словам Звенева) хочет изъять уже отпечатанную и продающуюся по 25 к. за шт[уку] картину «Работницы с »Красной зари"", а облпрофсовет покупает эти картины для домов культуры?

1 апр[еля]. Был в Русском музее. Комиссия из Москвы отобрала на всесоюзную выставку265 с закрывшейся 15 марта юбилейной выставки ряд моих работ: 1) «Формула петроградского пролетариата», 2) «Человек в мире», 3) «Тракт[орная] »Кр[асного] путил[овца]"" 4) Портрет Е.А.Серебряковой (моей жены и дочки), 5) «Формула Нарвских ворот», 6) «Яблочн[ый сад]», 7) без названия, 8) «Живая голова», 9) «Матросы с Азовского моря» — это все масло. Затем акварель и инк: 10) «Румынские офицеры», 11) «Рабочие» (головы), 12) «Колониальная политика», 13) «Головы» (цветная), 14) без названия, 15) «Итальянские каменщики», 16) «Формула фабзавуча», 17) «Петроградская ночь — налетчики», 18) «Город», 19) «Формула мирового расцвета».

Кроме того, из горкома с выставки отобрана 20) Портрет певицы Глебовой Е.Н. — моей сестры.

Из этих вещей я отвел две — «Румынские офицеры» и «Формула мирового расцвета», а вместо них предложил «Обводный канал» и «Две головы — процессы в сфере» и «Кабачок», для чего пришлось отнять «Головы рабочих».

Об этом я заявил члену приемочной комиссии Григорьеву266, а он обещал довести об этом до сведения комиссии.

2 апреля. Утром, когда я уже собрался в Русский музей, пришли Львова267 и Иванова. Львова принесла картину «Весна». Это хорошая работа маслом (так мог бы написать художник-крепостной), но ее надо проработать и идеологически выверить. Иванова принесла работу инком «Рабочие» — три человека среди камней и балок на стройке. Это одна из очень редких по упору работ инком. Местами работа шла в несколько слоев. Вместе с ними выйдя из дому, я пришел в музей, отвел две работы маслом: «Яблочный сад» и «Матросы с Азовского моря». Т.к. Григорьева не было, я просил сторожа Архипа Филипповича268 (музейного силача) передать ему об этом.

3 апр[еля]. Приходил Копаев. Он уже был у меня года полтора назад и получил постановку, но работ не ведет. Он сын кухарки, его брат — красный партизан. В разговоре мне приходится кричать Копаеву в ухо — плохо слышит. Я снова дал ему постановку и, разъясняя, как взяться за работу и вести ее, велел ему начать свой автопортрет помимо любой другой, нужной ему картины. Я проработал с ним 4 часа.

5 [апреля]. В Русском музее Григорьев сказал, что «Формулу весны» принять нельзя — мало, мол, помещение под выставку и труден перевоз, нельзя поручиться за целость картины.

Зная его отрицательное отношение ко мне, спорить и настаивать я счел бесполезным.

3 минуты разговора. Бейся лбом в стену — решающая вещь на выставку не попала. Вещи своей братии, большие, чем мои, дойдут в сохранности и место им найдется. Найдутся деньги и на попойку первачей, как было на юбилейной выставке, когда т. Купцов публично назвал сволочью Карева269.

Но я думаю, что я прошибу стену лбом.

8 апр[еля]. Халютин принес рисунок инком. Работа крепкая и хорошо идет.

9 апр[еля]. Получил письмо от неизвестного человека Жарова, он от группы товарищей отрицает мою «Формулу весны» и в то же время просит ответить на письмо, дать пояснения моих работ.

10 апр[еля]. Отвез мою дочку в больницу. Она живая, веселая и бодрая, но после гриппа сильно стала болеть правая нога. Около двух с половиной месяцев пролежала она больною эту зиму. Ей нужен юг, но без меня она не едет, а я пока связан с Ленинградом, денег у меня нет и не предвидится.

11 [апреля]. Пришли Халютин и с ним двое учеников Академии — Дорошевич270 и Неустроев271. Я дал им постановку и проработал с ними 3 часа. Они вполне понимают, как их морочат академические профессора.

12 апр[еля]. Снова пришли Халютин, Дорошевич и Неустроев. Я работал с ними от 7 ч. до 12 ч.

13 [апреля]. Вечером Миша принес полученные им по его сберкнижке последние деньги из «Академии» за работу наших товарищей над «Калевалой». Всего за вычетом культсбора и подоходного налога он принес 319 р. 21 к. Он сказал, что из двух вещей Евграфова, взятых ГПУ из Русского музея с предпоследней выставки272, одна — «Ход развития» — Евграфову возвращена. Вторая останется в ГПУ.

Вместе с Мишей я отнес т. Ивановой причитающиеся ей 93 р. 90 к. Но в силу какой-то путаницы «Академия» еще недоплатила т. Тагриной 100 р.

14 [апреля]. По приглашению Соболевой ходил к ней смотреть ее работы: портрет — она с матерью и автопортрет. Работа немного спутана. Дал ей разъяснения и отдал причитающиеся ей, Борцовой и Тагриной деньги, из принесенных вчера Мишей: Соболева — 18 р. 78 к., Тагрина — 18 р. 78 к., Борцова — 112 р. 68 к.

22 [апреля]. Сегодня пошел в Русск[ий] муз[ей] взять свои вещи. Там ко мне подошел т. Пронин, работник из горкома, и сказал, что ему поручено просить у меня, у И.Бродского и Рылова273 вещи на вновь задуманную горкомом выставку274. Когда секретарь бывшей выставки Лапина275 стала сдавать мне вещи, между ними оказалась «Тракт[орная] »Кр[асного] путиловца"". На мой вопрос, почему эта вещь, отобранная на всесоюзную выставку, не отправлена в Москву, Лапина мне ответила: «Мы думали, что эта вещь приобретена облпрофсоветом, а вы, кажется, только 5 апреля заявили, что не будете продавать облпрофсовету своих работ».

Я сказал т. Пронину, бывшему тут же со своею маленькой бледной дочкой: «Видите, какое шахер-махерство получается: у меня сняли решающие вещи с правого крыла и с левого», — и пояснил, как проходил отбор вещей и что 27 марта я заявил Гурвичу, что вещей не продам. Я прошел с Прониным и Лапиной к Гурвичу в канцелярию и спросил, не вдаваясь в пояснения, можно ли теперь выслать «Тракт[орную] »Кр[асного] пут[иловца]"" в Москву, т.к. Лапина сказала мне, что на днях из музея пойдет партия вещей для Реввоенсовета.

Гурвич ответил: «Если вы желаете, то мы ее пошлем», — и сказал, что вещь будет доставлена в сохранности. На этом порешили, я получил в этот раз из музея всего 62 работы: 50 рисунков и акварелей и 12 масло. Из них тут же дал Пронину для выставки «Ударницы с »Красной зари"" и «Портрет народоволки Е.А.Серебряковой с сыном»276 и помог ему вынести их за ограду музея. Кроме того, хотя Григорьев принял «Кабачок», в списке отправленных в Москву моих работ «Кабачка» не оказалось. Но Лапина сказала, что в списке он стоит под № «без названия». «Обводный канал», также принятый Григорьевым, в Москву не отправлен.

Так работают «организаторы» Всесоюзной выставки. Среди них имеется бывший маклер по продаже картин художников из «Мира искусства» — Добычина, при царе имевшая бюро по продаже картин. Сейчас, напоминая гиену, она — старший надсмотрщик в Русск[ом] муз[ее].

24 апр[еля]. Утром двое служителей Русск[ого] музея принесли 6 моих картин, среди них «Формула весны» размером 249 Ф 283 см.

Эти двое рабочих, в сущности, сделали очень трудное дело, т.к. несли вещи, не снятые с подрамков, на руках и «Формула весны» сильно парусила. Я предупредил отправителя — Лапину, — чтобы эту вещь сняли с подрамка — ветер может ее исковеркать. Почему-то она хотя и обещала, но не исполнила обещания.

Лично меня, когда я нес «Пир королей» один на подрамке, долго вертело и кружило ветром перед Народным домом в 1922 г.277, подрамок гнулся, и я с трудом удержал картину в руках.

В 1928 г. нашу картину для Дома печати сорвало ветром с воза, хотя ее держали двое. Тут же в луже, куда она упала, Теннисман278 сел на нее и сидел минут 15—20, пока мы не пришли к нему на помощь. Это было на площади перед «Асторией». Два угла подрамка были при этом разворочены, но живопись не пострадала совершенно, хотя холст был смят.

28 апр[еля]. Сегодня ходил в горком менять членскую книжку. Терентьев отвел меня в сторону от очереди также получавших новые книжки. Сам заполнил мою анкету и выдал книжку. Пронин, подойдя ко мне, сказал, что сегодня утром, когда он брал из Русского музея картину Рылова, Лапина сказала ему, что послала мне письмо, где говорится, что за доставку «Красн[ого] путил[овца]» в Москву я должен буду уплатить 20 р. Я ответил, что тут дело не в 20 р., а в том, что вещь эту при такого сорта условиях рискованно посылать. Я все же немного подумал и затем дал ему доверенность взять эту картину для выставки в горком. Козельский начал со мною разговор, в результате которого я обещал дать ему постановку на сделанность.

«Путиловская Тракторная» в Москву на всесоюзную выставку не попадет. Ряд изо-дельцов от Григорьева до Добычиной именно такими отводами делает свою карьеру и обманывает партию.

1 мая. Сегодня т. Бутенко279 — писатель, живущий рядом со мною по коридору, в Доме писателей, сказал мне, что искусствовед Иоффе280 хочет видеться со мною. Он работает сейчас над книгою по искусству, где отводит место и моим работам. Я договорился с Бутенко, что Иоффе придет 2 мая, и согласился, что он также будет присутствовать при нашем разговоре. По словам Бутенко, Иоффе определенно положительно относится к моим работам. Действительно, при разгроме моей выставки Иоффе с группою своих учеников осматривал мои работы и признавал их настоящими пролетарскими и исключительными по идеологии и мастерству. Мой ученик Федоров281 был свидетелем этого; он был тогда служителем в Русск[ом] м[узее].

2 мая. Утром были Кондратьев и Миша. Оба сейчас не имеют никакого заработка. Ряд художников также без работы, хотя на майских торжествах обычно был хороший заработок.

Вечером был т. Иоффе. Я говорил с ним от 9 ч. 30 м. до 12 ч. 20 м. Разговор вел я в порядке постановки на сделанность и ввода в идеологию аналит[ического] искусства. Также я сказал ему кое-что из моей биографии ученика и мастера.

Эти сведения нужны ему, по его словам, для его книги по искусству, над которой он сейчас работает.

6 мая. Отвез дочку в Детское Село в Дом ветеранов революции на 2 месяца.

7 мая. Вечером от 8 [до] 12 ч. 20 м. был Иоффе. Я показал ему свои работы. Одновременно с ним пришли Купцов и Лукстынь. Купцов прочел для Иоффе мою «Декларацию Мирового расцвета». Иоффе слушал и молчал. Объясняя ему, по его просьбе, нашу идеологию и показывая вещи, я еще раз понял, [зачеркнуто: какая пропасть между искусствоведом и, не только мастером-исследователем, как я, художниками], что ни с каким искусствоведом разговора заводить не надо и пояснений не давать.

9 [мая]. По просьбе Терентьева ездил к нему, смотрел его работу — автопортрет.

17 [мая]. Приходил молодой, хорошо одетый человек лет 18—19. Он выдавал себя за электросварщика. Принес 2—3 работы. Хочет учиться. Я советовал ему своей профессии не бросать, а на основе заработка от нее работать по изо. Обещал дать указания.

20 [мая]. Ходил в горком за карточкой. При выдаче карточки мне предложили подписаться на заем. Я отказался — денег ни гроша.

22 [мая]. Ходил с Порет в изд[ательст]во «Академия». Показывали нам суперобложку, 4 форзаца, переплет. Работа печатников ни хороша ни плоха. Видать, что художественно-технический надзор плох. Переплет отпечатали не в тех цветах, как на нашем рисунке, — его угробили.

24 [мая]. Снова смотрел автопортрет Терентьева. С прошлого раза он стал неузнаваемо хорош. Терентьев понесет его в горком на квалификацию. Это необходимо ему, чтобы быть принятым на учет как художник, сейчас он считается чертежником. Боится, что на квалификации его зарежут. Я его обнадежил, что с этой вещью будут считаться и хотя бы низший разряд, но дадут.

28 [мая]. Миша привел своего знакомого Колычева. Он сейчас работает как научный сотрудник во дворцах-музеях Детского Села. Я дал ему по его просьбе постановку на сделанность.

29 [мая]. Приходил вечно восторженный Купцов. В это же время ко мне зашел, в ответ на наше объявление о желании меняться комнатами, Беляев282, автор фантастических романов, печатавшихся в «Вокруг света». В свое время я ознакомился с его романами по некоторым №№ этого журнала и отметил Беляева как умного, энергичного писателя. Между ним и Купцовым, атакующим любого и каждого с первых же слов, завязался живой разговор.

По-моему, Купцов говорил ему ценнейшие, как материал для писателя, факты из жизни в его, Купцова, комнате. В шкафу, в нижнем ящике Купцов нашел гнездо крысы. Там оказались головка рыбы, корки, сахар. У Купцова в комнате жила улитка, привезенная с Кавказа. Она ползала по комнате и питалась бумагою и еще чем-то. Однажды улитка исчезла. Купцов нашел ее в гнезде крысы, но, не зная, выедена она или нет крысою из ракушки своего домика, положил ракушку в стакан с водою. Через несколько мгновений улитка высунула рогатую головку. Оберегая от крысы улитку после того, как она еще раз очутилась в гнезде, но осталась опять живою, хотя ракушка имела следы укусов, Купцов положил улитку в стакан, закрыв его куском толстого стекла. Крыса ночью столкнула стекло, но, испугавшись стука, убежала; была ночь, когда Купцов, проснувшись, вскочил. Купцов, до этого щадивший крысу, поставил западню.

В эту ночь у него ночевал товарищ. Оба спали, когда западня щелкнула. Купцов, проснувшись, увидел, что крыса лежит неподвижно в западне, и стал смотреть на нее. Через несколько мгновений крыса встала и, сперва волоча за собою ловушку, потом освободясь от нее, стала медленно, кругами ходить по полу, товарищ спал, свесив босые ноги с кровати пятками к полу. Утром под пятками товарища Купцов увидел мертвую крысу и разбудил его. Тот отнесся спокойно к этому происшествию.

Крыса оказалась кормящей самкой — Купцов заметил у нее сосцы. Затем он поймал руками двух ее детенышей и спрятал в бутылку через горлышко. Заметив через некоторое время, что зверьки лежат на донышке, по-видимому мертвые, он вытряхнул их и стал отогревать дыханием.

Минут через пять один из них очнулся и, мгновенно соскочив со стола, скрылся. В это время в комнату вошел товарищ Купцова и спросил: «Что это ты делаешь?» — «Гипнотизирую мышей! Хочешь — гляди!» Купцов стал отогревать второго неподвижно лежавшего мышонка, и минут через 5 убежал и тот.

По словам Беляева, во время гегемонии РАППа его книгу, принятую в печать, вернули — печатать отказались: не ко времени, мол. Несколько лет после этого Беляев не писал, как и многие другие. В это время он работал где-то не то как агроном, не то счетовод или землемер. Теперь после декрета партии он снова станет романистом того же порядка.

30 [мая]. Была В.Н.Аникиева. Она рассказала, как идут дела в Русском музее. За последнее время работа шла фактически по усмотрению Добычиной, которая терроризировала сотрудников музея. Создалась обстановка для работы, похожая на исаковское междувластие. Гурвич определенно находился под обаянием Добычиной. Она, льстя ему как художнику, управляет им как директором. Она заказала Яремичу283 статью о работах Гурвича — тот написал, но пока она в печать не попала.

Для разбора крайне запутанных и тяжелых условий работы в музее была назначена комиссия Рабкрина.

В результате разбора 17 сотрудников были сняты с работы, в их числе Добычина. Эта чистка не коснулась Аникиевой, незадолго до этого получившей публичную благодарность за ее работу в музее на одном из собраний сотрудников, администрации и партийцев.

Узнав об исключении Добычиной, Гурвич поехал просить об ее оставлении в составе музея в обком, затем в Москву. Хотя при чистке против Добычиной были компрометирующие сведения, Гурвичу удалось восстановить ее в правах, но вместо нее в список исключенных попала Аникиева...284

Сычев, Нерадовский, Пунин послали в Москву коллективное письмо, где говорилось, что в результате чистки в музее создается катастрофическое положение285.

Я спросил Аникиеву, были ли у нее какие-нибудь недоразумения с Гурвичем или Добычиной. Недоразумений или размолвок не было серьезных ни с тем ни с другим, но на отношение Гурвича к ней могло повлиять следующее: в первые дни юбилейной выставки Аникиевой было предложено от имени директора музея написать статью о картинах Гурвича. Она отказалась, говоря, что о Гурвиче [зачеркнуто: как директоре музея] ей писать невозможно, она находит его вещи слабыми. Рискованно писать о картинах своего директора, так как тут есть прямая служебная зависимость. Такой статьей можно скомпрометировать себя.

Чистка велась принципиально: не на основании классового отбора, без обвинений во вредительстве, а по линии сокращения штатов. Но после чистки стали ходить слухи, что удалили политически не подходящих людей. Гурвич первый дал понять об этом на собрании работников музея.

Справки исключенных у зампреда Рабкрина оставили этот вопрос открытым, т.е. зампред сперва уверял, что это сокращение штатов, а потом в резкой форме дал понять, что это шире, чем сокращение аппарата.

Аникиева просила меня, коли я могу, дать чей-либо адрес в Москве, куда она хотела ехать обжаловать свое дело.

Я сказал, что могу ей посоветовать обратиться к Н.Н.Глебову-Путиловскому, может быть, он случайно знает кого-либо, кто здесь в Ленинграде может заставить разобраться заново в этом темном деле.

Я сказал, что дочка не откажется, наверно, дать ей письмо в Москву к Новикову-Прибою286 — он может помочь добраться до Бубнова.

1 июня. Была дочь художника Шитова287. По ее словам, отец работал с д[окто]ром Кульбиным288 на выставках «Венок» и «Треугольник». Женившись, он оставил искусство, сказав, что два дела, т.е. искусство и семью, вести невозможно.

Она спросила меня, выйдет ли из нее скульптор.

Я ответил, что могу из любого желающего сделать первоклассного скульптора, но специализироваться именно на скульптуре считаю ложным: надо уметь работать любым нужным материалом, как учит наша школа.

Затем она спрашивала, стоит ли заниматься искусством или же избрать какую-либо иную профессию.

Я ответил, что на этот вопрос ответа не дам. Это ее личное дело.

Это славная, серьезная девушка. Такою же нашел ее и Миша, бывший при разговоре.

3 [июня]. Была Борцова с картиной. Эта вещь была начата ею так: Вахрамеев, желая заставить ее писать большую вещь, договорился со мною повлиять на нее следующим образом: он скажет ей, что неизвестное лицо дало заказ моим ученикам на ряд бытовых картин. Ей, Борцовой, за известное вознаграждение надо написать по проекту Вахрамеева «Красноармеец в деревне, на родине». Я утвердил его проект, а он уговорил Борцову вести вещь. Он же и выплачивал ей что-то из своих заработков.

На принесенной ею сегодня вещи написано голубое небо и 11—12 голов, остальное — рисунок и холст. Вести вещь дальше она не хочет, чтобы теперь, после разрыва, Вахрамеев не стал бы спекулировать, что Борцова только исполнитель, а проект его. Она спросила, как быть с вещью, она уже хотела ее уничтожить. Я посоветовал вещи не уничтожать, урезать холст с боков, оставить написанные уже головы, повороты тел и рук видоизменить: переорганизовать вещь на иную тему. Рисунок доразвить согласно любой новой теме.

На том и порешили. Написанные ею головы ничего общего уже не имеют с проектом Вахрамеева и сделаны совершенно самостоятельно. Всего нарисованных и написанных голов 30—35, из них останется 9—10. Затем я посоветовал ей дня в два прописать всю вещь широкими плоскостями и, этим устранив всякую зависимость с проектом Вахрамеева, определив вещь как живописное целое, начать прорабатывать ее, развивать и уточнять.

6 июня. Сегодня пошел в горком за хлебной карточкой. По пути на пр. 25 Октября между Мойкой и Морской у пивной встретил Козельского. Какой-то человек, выйдя из пивной, приглашал туда Козельского, но тот, завидев меня, остался. С первых же слов Козельский предложил мне посмотреть его скульптуру для Реввоенсовета «Красноармейцы в деревне»289. Я согласился, но сперва предложил зайти со мною в горком.

Сейчас же при входе ко мне подошел Попков290 и сказал, что он [на] днях вернулся из Москвы, где в Наркомпросе говорил с кем-то о моей пенсии. Ему сказали на его слова: «Нам в горкоме стыдно смотреть Филонову в глаза из-за того, что вы здесь маринуете ходатайство Союза о пенсии для него», что постараются поторопить ответ. Попков посоветовал мне для ускорения дела послать медицинское свидетельство о здоровье, но я отказался.

В Академии, в мастерской, где стоит скульптура Козельского, я видел и другие скульптуры для Реввоенсовета291, сделанные по закону «жрать надо», — это вещь Лишева292 «Сталин и Ворошилов» и «Красноармеец» Шервуда293. Вещь Козельского — халтура, как он и сам говорит, но в ней виден неплохой скульптор и серьезный честный человек. Но два-три промаха — короткие плечевые кости — делают фигуры крестьян и красноармейцев уродами. В середине вещи провал — не понято и не проработано две фигуры. Вещь хорошая и в то же время жалкая и смешная. Об этом я ему и сказал. Он согласился, но поправить вещь уже поздно — завтра она едет в Москву. Все виденные мною здесь вещи, включая проект памятника Ленину Козлова294, фабрикованы на пролетарский рынок за наличный расчет — вещи торгашей, продавцов всякому, кто может купить. Вещи людей, давно уже издохших «идеологической смертью», которые теперь хотят воскреснуть или которых хотят гальванизировать пролетарскою тематикой.

8 [июня]. Сегодня зашел ко мне т. Дмитроченко. Он сказал, что его статью обо мне, сданную им в какой-то журнал, потеряли. Чумандрин, ознакомившись с нею, сказал ему, что этой статьей он сам себя угробит.

Дмитроченко далее сказал, что подбирается группа писателей и комсомольцев, которая хочет, действуя через обком комсомола, устроить мою выставку в Выборгском доме культуры.

В числе этих людей — Н.Тихонов295, сейчас работающий в «Звезде». Жена Тихонова296 хочет посмотреть мои работы.

Часов в 6 я был в горкоме. Ко мне подошла художница Шмидт297. Она от горкома делает выставку картин в Доме ученых298, просила дать туда мои работы. Я согласился, сказав, что дам своего «Ленин и Гоэлро».

9 [июня]. Днем была жена Тихонова и т. Дмитроченко299. Показал ей работы. Затем пришла Шмидт — смотреть «Ленина». Она с радостью берет эту вещь, хотя я предупредил ее, что за эту работу ей могут быть неприятности. О том, что эта вещь была снята с юбилейной выставки в утро открытия, я умолчал, т.к. не знаю, кто ее снял: нарком Бубнов, политконтроль или же просто какой-либо провокатор из имущих власть в искусстве снял ее по своему произволу.

11 [июня]. Отнес «Ленина» в Дом ученых, со мною ходила т. Иванова, моя ученица. Она дала на выставку «Стройка в Мурманске» — инк. Приняли наши вещи хорошо, с радостью и благодарностью.

Здесь люди как-то отличаются от всех тех гадов, которые администрируют или устраивают изо-выставки.

Меня приглашали на открытие и сказали, что я выбран в президиум. Я отказался.

28 [июня]. Порет приносила оттиски рисунков «Калевалы». Надо дать название каждой из крупных иллюстраций. Рисунок одной из них, сделанный Борцовой, редакция утеряла; клише с него нет. Порет говорила, что последнее время Добычина при каждой встрече звала ее и Глебову к себе в гости. На днях, увидев их на улице, она затащила их к себе.

Когда они пришли в ее квартиру, Добычина сейчас же вызвала по телефону какого-то армянского искусствоведа. С его приходом Добычина, переведя разговор на нашу школу, сказала: «О Филонове нечего говорить: его искусство — это, вообще, знаете, мистика, а его ученикам место на Соловках!»

Порет ответила: «Позвольте! Вы не имеете права так говорить! Вы знаете, что мы с Глебовой тоже работаем с Филоновым. На что намекаете вы, говоря о мистике и Соловках, — это ложь!»

«А разве Эрбштейн300 и Гершов301 не сидели там?»

«Эрбштейн работал самостоятельно и у Филонова никогда не учился — даже не знаком с ним, а Гершова Филонов удалил из коллектива как дезорганизатора еще в 1927—28 гг. на работе в Доме печати. Весь наш коллектив был тогда единогласно за исключение Гершова. Деньги за работу он получал, учеником и мастером считался, а работу не вел».

Оттолкнувшись от этого, они часа 3 вели разговор о нашей школе.

Тут же на стене висела картина Авласа — пейзаж302.

Порет заметила: «Вы Филонова травите, его школу травите, а работы Авласа приобретаете — ведь Филонов научил Авласа работать. Он — его ученик, как вам известно».

Затем, в следующие дни армянский искусствовед и Добычина несколько раз звонили Порет: Добычина хотела видеть работы Порет и Глебовой.

Я сказал Порет, что Добычина — человек «темный» и в настоящем, и в прошлом — паразит искусства и художников. Много денег заработала она на этом деле. Связи она имеет большие. Слов на ветер не говорит — все ее разговоры оплачивались; разговорами она кормится. Авлас говорил мне еще в 1925—27 гг., что она всеми силами уговаривает его порвать со мною и одновременно просит продать или подарить ей его работы, сделанные по нашему методу.

4 [июля]. Миша принес из ред[акции] «Академия» оттиски заставок «Калевалы». Надо уточнить номера рун. Нас просят восстановить рисунок Борцовой, утерянный в редакции.

8 июля. Была Борцова. Поручил ей сделать взамен пропавшего новый рисунок «Калевалы». Рисунок будет сделан как вывод из ее же рисунков к «Калевале»: пропавший, заставка (горнорабочие) и форзац — кузница.

15 июля. Вечером т. Кондратьев звонил по телефону, что Порет была в «Академии» и просила передать мне следующее: т.Каменев303 в Москве просматривал рисунки «Калевалы» — отвел наши форзацы.

Я просил его передать Мише, чтобы тот зашел в «Академию» и выяснил вопрос — мы опротестуем этот отвод. Тов. Каменев берется не за свое дело, если действительно отвод сделан им.

За эти дни Борцова приносила рисунок иллюстраций в карандаше. Я его разобрал и утвердил. Борцову я предупредил, что, весьма вероятно, ей за этот рисунок не заплатят ни копейки в «Академии» — такая компания там подобралась. Она говорит (хорошая девушка), что деньги здесь, конечно, значения не имеют.

ТЕТРАДЬ 4

31 июля 1933 — 24 октября 1935

31 июля. В трамвае ко мне подошел Двоскин304. Я дал ему постановку еще вo время наших работ в Доме печати. Он начал рисунок по нашей линии и хорошо его вел. Затем он, окончив техникум Изо в Демидовом переулке, пропал из виду. Когда ребята пригласили меня преподавателем на «Печатный Двор», мы снова встретились, но в это время его взяли на учебный сбор.

Сегодня в ТРАМе он сказал, что хочет поговорить со мною по делу.

Вечером в 9 ч. он пришел ко мне. Он снова хочет работать по нашему методу. Я заметил ему, что он в свое время постановку получил, но работ не вел. С нами было связался, но, очевидно из боязни, отошел и в результате потерял впустую несколько лет. Кроме того, он не счел нужным сказать мне — кто запретил ребятам с «Печатного Двора» заниматься со мною. Он, давая уклончивые ответы о «Печатном Дворе», сказал, что он коммунист-партиец, а не ребенок — знает, что делает, и отношения ко мне не изменял.

1 августа. Дал постановку Двоскину.

8 августа. Глебова была в «Академии» и принесла оттуда письмо на мое имя из Москвы:

«Изд[ательст]во »Академия".

Художественному редактору и руководителю работ по иллюстрации книги «Калевала» Филонову.

На Ваше письмо от 18 июля с. г. сообщаем Вам, что все доводы, приводимые Вами в этом письме, были сообщены нами графическому бюро издательства «Академия», тем не менее, к сожалению, комиссия осталась при первоначальном своем мнении, о чем и сообщаем Вам для сведения.

Секретарь произв[одственного] сектора — Савари«.

Это является ответом на мой протест против изъятия форзацев, посланный в Москву завед[ующему] производств[енным] сектором Богомильскому:

«Уважаемый товарищ!

Заведующий Лен. отд. изд-ва «Академия» сказал нам, что четыре форзаца нашей работы для «Калевалы» отведены Москвой.

Почему и кем они отведены, он не объяснял, заметив, что мы можем выяснить этот вопрос, обратившись к Вам.

Т.к. уже более года прошло, как эти форзацы были всесторонне обсуждены и приняты Московским изд-вом «Академия», откуда, как нам передавали, мы имели за них благодарность, и для них сделаны клише, которые долго выверялись и прорабатывались, — то изъятие этих ценнейших по своим художественным качествам и тематике рисунков вызывает недоумение. Это совершенно неправильно, и мы протестуем против этого.

Работы для «Калевалы» делались нами и утверждались в Москве и в Ленинграде при сопоставлении их со всеми известными финскими и русскими иллюстрациями «Калевалы», и изъятие форзацев определенно ослабляет художественную сторону книги.

Форзацы выявляют ряды данных по этнографии, быту, фауне и т.д. как условия и обстановку, в которых слагались песни «Калевалы», и этим углубляют и определяют понятие поэмы в целом.

Считая отвод форзацев вредным для «Калевалы» недоразумением, мы просим Вас ходатайствовать об отмене отвода и пустить форзацы в печать, как было постановлено у Вас в Москве, где каждый рисунок очень долго выверялся, прежде чем был принят.

Кроме того, должен довести до Вашего сведения, что цвета отпечатанных пробных экземпляров переплета «Калевалы» являются отступлением от оригинала. Это вульгаризирует переплет и лишает его простоты, благородства и силы содержания, присущих нашему рисунку переплета.

Мы просим Вас распорядиться, чтобы цвет и сила цвета в печати были такие же, как у нас на рисунке переплета.

Мы обращаем Ваше внимание на то, что неправильно подобранные цвета и силовые отношения цветов превращают переплет в какую-то вычурную азиатчину, как дамасская сталь, а в «Калевале» мы имеем дело с северо-западом Европы в сложнейших национальных взаимовлияниях, на что и рассчитан наш рисунок переплета.

По поручению товарищей, делавших рисунки для «Калевалы», — художественный редактор и руководитель этих работ Филонов.

18 июля 1933 г.

Ленинград 22, ул. Литераторов, д. 19".

Ответ путаный и уклончивый, как все, что делают изо-головотяпы «Академии»: о нашем письме «было сообщено нами графическому бюро», «к сожалению, комиссия осталась при первоначальном своем мнении». Что же это за «комиссия»? Из каких идиотов она состоит? А где же Бюро? 8 же августа Борцова принесла почти совершенно готовый рисунок иллюстрации. Насколько я жалел об ее первом пропавшем в «Академии» рисунке, настолько я рад ее второму. Он сильно поддержит «Калевалу» по нашей линии, куда били люди, отводившие форзацы. [Зачеркнуто: завтра-послезавтра она его сдаст в издательство. Тут же у меня, у окошка, ей пришлось его немного довести.] 8 же августа приходила дочь моего бывшего товарища Луппиана, Муза Луппиан. Она пришла проститься — едет в Алма-Ату как научный сотрудник.

10 авг[уста]. Т[оварищ] Важнова приносила свою работу «Женщина-тракторист».

11 [августа]. Борцова принесла готовый рисунок «Калевалы». Мы его выверили, и завтра-послезавтра она его сдаст. Теперь надо ждать, как его примет тупьё и паразиты из «Академии» здесь и в Москве.

Мы работаем с самодовольными, полными апломба и невежества паразитами Изо и с мерзавцами Изо, по горло пресыщенными возможностью издеваться и оставаться недосягаемыми... [Далее часть страницы вырезана.]

14 авг[уста]. Сегодня был Купцов. Завтра, по его словам, он получит за свою картину для РВС 650 р. и думает, съездив к отцу во Псков, начать писать на эти деньги новую вещь.

Я сказал, что, если поездка к отцу обойдется ему рублей в 150, на эти деньги лучше съездить в Москву — посмотреть на выставки Изо. Если эту возможность упустить — будешь жалеть. Он ответил: «Если вы советуете, я 19 августа еду в Москву». [Нет записи на оборотной стороне частично вырезанной страницы] и потом — он уже успел потерять на аэродроме 5 червонцев.

17 августа. Он также заходил ко мне, и в это же время пришел Павел Зальцман. Зальцман принес свою литературную работу «Щенки»305. Желая сблизить этих двух хороших людей, я предложил Зальцману прочесть «Щенков», не стесняясь Купцова. У Зальцмана удивительно острая наблюдательность и гигантская инициатива, но вещь полудетская, сырая, «первый слой». Отдельные куски его работы — например, дождь на лужайке у сибирской тайги под Минусинском, где он был на съемке «Анненковщины» с кинорежиссером Берсеневым, — почти удивляют.

В разговоре о «Щенках» я сказал им, со слов писательницы Гедимин, заходившей к моей жене 15 августа и разговорившейся со мной о своих и о моих работах, что Корней Чуковский306 окопался в Госиздате с двумя или тремя своими родственниками. Его дочь307, возвращая Гедимин сданную на просмотр книгу, заявила, что книга написана «позорным методом» и печататься не будет. Гедимин молча взяла свою рукопись и ушла.

Также я рассказал, со слов Глебова-Путиловского, когда он работал в Госиздате как редактор сдаваемых авторами на отзыв рукописей: он и его жена, моя сестра, оба плакали, читая рукопись командира какой-то дивизии из Белоруссии. Это была история его жизни с детских лет, когда он был мальчишкой-подпаском. Посылая свою работу на отзыв в ГИЗ, он писал, что, конечно, он человек не ученый, не литератор, а батрак, затем красный боец, но он, если можно, предлагает половину гонорара за книгу, коли она будет отпечатана, тому, кто ее литературно проработает. Книга отпечатана не была. Такая сволочь, как дочка Чуковского, не заплачет, отводя десятки и сотни таких книг за формальные моменты, как теченец; не заплачет и продажный Корней, а будет радоваться, как радуются Мацы308, Грабари — тысячи Мац, Грабарей и Чуковских, взявших власть по искусству в свои подлые руки. А партия ковыряет в носу.

19 авг[уста]. Т[оварищ] Купцов уехал в Москву.

22 [августа]. Пришел т. Жибинов309 из Иркутска. Не виделись мы около 2 лет, когда он приносил автопортрет, начатый после данной ему мною постановки на сделанность.

23 августа. Он принес эту работу сегодня. Она кончена: сделана толково и крепко. Есть, однако, 4—5 слабых мест. Я ему пояснил их. Принес он тогда же начатую другую работу. Она изображает выварки из понятий о белой гвардии и черной сотне. Это акварель, но правый угол внизу и вся вещь в целом, за исключением 15—20 слабых мест, сделана с наивысшей силой упорнейших масляных вещей. Ряд его товарищей в Иркутске310 работает нашим методом. На выставке в Иркутске их вещи всеми признавались за наиболее крепкие, исключительные по упору, хотя насчет тематики общее место: не совсем понятны! Сам Жибинов выставил «Красную Армию», трактуя ее, помимо учета ее боевой значимости, как своеобразнейший фактор просвещения широчайших масс крестьянства и их социального перерождения. Жибинов видел обе московские выставки311. Моих работ только три312. Экскурсоводы проходят мимо них молча. Жибинов твердо уверен, что наше искусство победит. Пролетариат — здесь.

29 [августа]. Пришел Василий Купцов. Он сегодня вернулся из Москвы. Моих работ выставлено 3, как шел слух, как сказал Жибинов: «Портрет Глебовой» (моей сестры Дуни), «Формула пролетариата», «Живая голова».

Нa вопрос у администрации выставки, «почему у Филонова, лучшего художника и в советском искусстве, и во всем мире вы приняли лишь 3 вещи из 16—18 им присланных», ему ответили: «Пo распоряжению т. Бубнова. Пусть и за это будет благодарен». Когда один из экскурсоводов стал лживо пояснять мои вещи как образец классово отрицательного, враждебного пролетариату творчества, Купцов стал тут же, в присутствии слушателей, обвинять его в черносотенстве и шулерстве. Купцов начал со слов: «Вы лжете, вы клевещете на лучшего пролетарского мастера»,— и кончил словами: «Вы хамите! Я не желаю с вами говорить».

По окончании лекции экскурсовод, подойдя к Купцову, стал звать его в канцелярию для объяснений. Купцов ответил, что в канцелярию ему идти незачем и объясняться дальше он не намерен; ему ясно, с кем он имеет дело. Оставшись один, Купцов, чувствуя, что ему предстоит скандал или попросту провокация, как с нами бывало десятки раз, ушел с выставки. Но по дороге он опустил в ящики для отзывов посетителей о выставке несколько записок в разъяснение моих работ и нашей школы313. На другой день с 9 утра до 4 ч. он написал еще две записки и также опустил их в ящики отзывов. В них помимо пояснения моей значимости сказано: «Филонов должен сделать перед ЦКП доклад о своей школе». «Москва должна сделать выставку работ Филонова». Также в одной из них, сейчас же после слов Бубнова, где тот говорит, в каких необычайно хороших условиях работает сейчас советский художник, Купцов, вскрывая их смысл, спрашивает: «За что же идет травля на Филонова?»

В Москве Купцов заходил к Татлину. Заведя разговор обо мне, он спросил его: «Почему в каталоге помечено пять вещей Филонова, а висят три?» Татлин ответил, что эта подлость сделана Малевичем, который уговорил кого-то из выставочного комитета снять две работы Филонова, чтобы занять освободившееся место на стене под свои картины,

Затем Купцов зашел к ленинградскому скульптору Козлову — он очень хорошо живет в Москве «на всем готовом» и делает портрет т. Ворошилова и его секретаря. Купцов просил Козлова передать Ворошилову письмо, где он просит устроить доклад Филонова в Москве.

Козлов отказался быть почтальоном т. Купцова, прибавив, что к Филонову он относится отрицательно.

Трофимов — представитель Реввоенсовета по заказам на картины — заявил Купцову, что в колхозы, куда сейчас посылается ряд художников, Купцова не пошлют. Купцов ответил: «Не посылайте, коли хотите иметь дело не с честными, лучшими мастерами, а с халтурщиками-шкурниками типа Неймарка314 — Грабаря».

Одна из записок Купцова обо мне, опущенных на выставке, имеет заголовок: «Москва, не хами!»

5 сент[ября]. Терентьев вызвал меня по телефону смотреть его работу. Он пишет колхоз, из которого только что вернулся. Величины взяты невыгодно — мелко.

18—19 [сентября]. Эти два дня дал постановку т. Беку315. Он комсомолец, студент Академии, откуда недавно исключен. Он слышал мои выступления и, желая работать у меня, собирал обо мне справки в Академии у профессоров и студентов. Профессора ему говорили: «Филонов — ненормальный, сумасшедший, шарлатан». Ученики говорили: «Не ходи к Филонову — он гипнотизер».

По профессии Бек — слесарь.

22 [сентября]. Была Львова с двумя работами: «Сеятель» и «Цветы». У Львовой хорошие свойства живописца, но работы сыроваты местами. Это простая, малограмотная женщина. Сегодня в разговоре выяснилось, что она глубоко верующий человек. Я сказал ей, что не буду с нею больше работать, — нам с религиозными людьми не по пути. Она в отчаянии стала защищать свою веру тем, что «многие хорошие художники тоже верили», «во многих книгах говорится, что бог есть».

Мне стало жаль ее как человека и как мастера — она может изменить свой образ мыслей, коли потрется возле нас. Оттолкнешь ее — христианство еще крепче в ней засядет.

25—26 сент[ября]. Приходил т. Бек. Мне кажется, глядя на него, что он, как я, совершенно не умеет врать, скрытничать и хитрить. Ему трудно слушать мои доводы — болит голова. Поэтому я растягиваю постановку.

26 [сентября]. Вечером Борцова привела своего товарища — скульпторшу, давно хотевшую получить постановку на сделанность. С ними пришел пианист, работающий с известной пианисткой Юдиной316. Одновременно с ними пришла Вероника — 17—18-летняя девушка317. Обе ноги Вероники отрезаны выше колена под колесами трамвая, ходит она на протезах, с палкою. Она привела с собой товарища — оба они исключены из педтехникума. Всех их, кроме Борцовой, я вижу первый раз. Дал им постановку. Прощаясь со мною, пианист сказал мне, что мои слова ценны ему лишь по отношению к музыке, т.к. живописью он не занимается.

6 октября. Бек приносил свои работы.

7 октября. По просьбе т. Тагриной ходил смотреть ее работу — ковер «Красная Армия». Она сильно усложнила свою работу установкой на возможность массового производства с этого ковра как с модели и ведет эту работу в плоскости прикладного искусства. Поэтому вещь хотя интересная и нужная, но, явочным порядком, слабее того, чем Тагрина могда бы ее сделать.

15 [октября]. Сегодня, когда ко мне пришел т. Купцов, я сказал ему, что в «Moskow daily News» есть заметка, что художники из Клуба Джона Рида в Нью-Йорке318 приглашают советских художников дать вещи на выставку в Нью-Йорке, а затем и по городам Европы, устраиваемую этим клубом. Я советовал Купцову дать туда свои вещи. Он согласился и обещал узнать на почте условия отправки и цену страховки. Я сказал ему, что Миша также дает свои вещи.

17 [октября]. Купцов сегодня вечером пришел и сказал, что на почте ему разъяснили, что картины отправляют без страховки, но предварительно надо достать разрешение из Главнауки на отправку. Из Главнауки Купцова отправили в таможню, а оттуда опять в Главнауку, где Купцов опять не добился ясного ответа.

18 [октября]. Бек приносил свои рисунки, начатые после моей постановки. Рисунки слабы. Наш принцип он пока что проводит неправильно. Его рисунки — это наброски, проба. Но идеологические наши предпосылки он понял. Сейчас он работает чернорабочим на Гэс’е, иногда и ночь и день.

19 [октября]. Был Миша. Он передал, что Купцов ходил в ВОКС и в Главнауку узнать о выставке в Нью-Йорке. Выясняется, что отправка вещей будет стоить дорого, нам не по карману.

20 [октября]. Днем заходила В.Н.Аникиева. Секция научных работников восстановила ее в Русском музее319. Теперь она снова начала там работать. Она сказала, что Нерадовский и Сычев арестованы320, а Добычина вот уже шестой месяц в отпуске.

21 [октября]. Вечером приходил т. Суворов. Он сказал, что Эней321, секретарь секции Изо Союза сов[етских] худ[ожников], просил передать мне, не соглашусь ли я быть руководителем на гос[ударственном] фарфоровом заводе, что он, Эней, будет счастлив, коли я приму это предложение. Подумав, я отказался наотрез. Затем в разговоре с Суворовым стало выясняться, что Суворов был членом комиссии по ревизии этого завода, где выяснилось, что изо-искусство, роспись там почти ликвидированы. Музей полуразгромлен, многие его экспонаты раздариваются посетителям, зачастую иностранцам. Библиотека также еле держится. Суворова заинтересовала работа художницы (кажется, Окантель322), где чувствовалось влияние нашей школы. И он спросил Окантель, в каком отношении к Филонову ее работа. Она ответила, что равнялась на нашу школу. Он передал случай на моем выступлении в горкоме этою зимою. К Энею подошел комсомолец и спросил: «Почему Филонова не пустят в расход?» Эней ответил, что Филонова не стоит пускать в расход — это хороший мастер.

Суворов сказал мне далее, что, с тех пор как он ушел от меня, его работа застопорилась и он потерял почву под ногами.

8 но[ября]. [В дневнике ошибочно: октября.] Т[оварищ] Важнова приносила свою работу «Трактористка».

Вещь написана крепко, но еще не кончена.

Вечером приходили Копаев, Купцов и Миша. Миша рассказал, что в горкоме Серый, сидя в столовой, начал хвалить картины Цыбасова. Кто-то заметил ему, что Цыбасов сидит рядом с ним, и Серый познакомился с Мишей, продолжая хвалить его работы. Разговор перешел на меня, и Серый сказал, что хотел бы видеться с Филоновым, но вряд ли, мол, Филонов примет Серого. Я сказал Мише, что, конечно, разговаривать с Серым не стану.

Купцов рассказал, что в распределении работ по убранству города были обычные передержки и шулерство.

Купцову пришлось получить работу из вторых рук от Фрумака323. Несколько дней и ночей Купцов работал, не получая ни копейки аванса, хотя Фрумак взял под работу 500 р. на предварительные расходы. В ответ на просьбу Купцова [дать] денег на обед Фрумак утром принес ему кусок черного и кусок белого хлеба, но денег на обед не дал. Тогда Купцов сказал ему, что «с такою сволочью» он работать не будет, бросил кисти и пошел домой. Фрумак выбежал за ним и всю дорогу до дома Купцова просил его не говорить никому о случившемся, снова взяться за работу и предлагал денег, тут же вынув их из кармана, сперва десять, а затем семьдесят рублей. Купцов от денег и от работы отказался. Сам Фрумак работать совершенно не умеет; работу из Союза он взял как подрядчик, а для выполнения сколотил бригаду из нескольких художников. 30% заработка каждого из них пойдет Фрумаку.

9 ноября. Утром приходила Львова. Принесла картину — три крестьянки в поле. Вещь сырая.

Вскоре после нее Хопаев принес свой автопортрет. Работа сыровата. Дал ему разъяснения, навел на принцип дальнейшего развития вещи и дал переписать первую часть нашей идеологии в редакции 1922—23 года.

11 ноября. Сегодня ходил в горком за бумажкой на право на жилплощадь. Хопаев проводил меня из горкома до Поля жертв революции. Шли мы тихо пешком, и я все время разъяснял ему, как надо работать и как бороться на изо-фронте. Он горюет, что не встретился со мною раньше. Я ответил, что сумму его опыта мы используем на сто процентов и потерянное — наверстаем, что, чем сильнее травили кого-либо из приходящих к нам, чем сильнее его обманывали и эксплуатировали, чем сильнее он пролетаризовался на изо-фронте, тем полнее он поймет нас, тем ценнее и нужнее мы будем для него. Вскоре после того как я попрощался с Хопаевым и пришел домой, Бек принес свою работу.

Это уже серьезная работа пером — автопортрет. Рисунок местами сбит, но работано упорно. Бек говорил о том, какую сволочь, вместо картин, выставили сейчас в Академии аспиранты. Он уже понимает, что делается на изо-фронте, а я еще раз сказал ему о законах теченски-протекционного отбора, отбора профессуры и мелкобуржуазном барьере на изо-фронте. 14 ноября Бек уйдет в Красную Армию. Он жалеет, что его, может быть, отправят в иногороднюю часть.

22 ноября. Утром пришла Порет и позвала меня с собой в типографию «Светоч» смотреть оттиски переплета «Калевалы». Я прошел с нею в цех по ее пропуску. Переплеты приемлемы, и я подписал пробу. Мне дали один пробный экземпляр. Порет дорогою сказала, что т. Сокольников324, глава Ленотдела «Академии», пробовал вступиться за форзацы «Калевалы» и говорил об этом с М.Горьким. Горький ответил ему, что форзацы пропустить нельзя.

Но Горький при этом просил Сокольникова отпечатать для него один экземпляр «Калевалы» с форзацами. Т.к. Сокольников захотел этого же и для себя, и еще кое для кого, то Сокольников решил отпечатать триста экземпляров с форзацами. Но когда он распорядился об этом в лен[инградском] издательстве «Академия», оказалось, что кто-то уже распорядился уничтожить клише форзацев.

27 [ноября]. Вечером был Купцов, он взволнован: ночью крысы съели его ахунскую улитку-гиганта. «От нее осталось только немножко кожицы. Я так был огорчен, что с тоски напился. За ее смерть я убил двух крыс. Первая попала в западню ночью. Я проснулся на стук — она вырвалась из западни и еле-еле, как-то боком ходила по комнате. Я ударил ее подрамком — она бросилась бежать, но упала и сдохла. Под утро пришел ее самец. Он долго обнюхивал убитую. Потом он также погиб в капкане. Но мне все же стало жаль убитых крыс. Еще по сегодня я, приходя домой, чувствую горе от потери улитки — будто умерло, пропало близкое существо».

В Союзе у него вышел инцидент с Исааком Бродским. Купцов в разговоре сказал ему: «Я вас органически ненавижу». Тотчас Френц325, сидевший с Бродским, сказал: «А мы с ним оба заступались за вашу работу для Красной Армии». Купцов ответил: «Лучше бы вы не заступались за нее». «После того как я сказал Бродскому эту фразу, мне стало легче, — сказал Купцов, — пусть знает мое мнение о нем». Я спросил Купцова — что ответил Бродский на этот выпад? «Он промолчал, ничего не ответил, только понурился и стал глядеть перед собою на стол». Выпад Купцова Бродский непременно отнесет на мой счет. Низовые художники боятся, ненавидят и презирают Бродского, хотя на только что прошедших выборах в правление Союза сов[етских] худ[ожников] никто, кроме Купцова, не выступал против кандидатуры Бродского.

4 декабря. Сегодня дочка сказала мне, что вчера вечером она была у моей сестры, на днях приходившей к нам специально посмотреть на мой «Букет васильков и ромашек», и та сказала ей, зная, что мы хотим его продать: «Я в таком восторге от этой работы, что сейчас же дам за нее триста рублей, если Паня захочет уступить ее мне; передайте ему об этом». Сказав это, дочка добавила: «Ты мне должен больше восьмисот рублей. Отдай мне эту картину, и будем в расчете». Я ответил: «За такие хорошие слова я тебе дарю эту картину, а при первых деньгах отдам и восемьсот рублей. Я уже давно решил подарить ее тебе, видя, как она тебе нравится, но все откладывал. Отныне ты ее хозяйка».

11 или 12 декабря. Была Вера Николаевна с Харджиевым. Харджиев сейчас редактирует первый том предстоящего полного издания Маяковского и пишет к нему предисловие. Он пришел расспросить меня о том, как я по просьбе Маяковского делал постановку его трагедии «Владимир Маяковский» в театре Неметти в 1913—14 гг.326

12 и 13 [декабря]. Дал постановку Скородумовой и ее подруге — слушательницам Педагог[ического] института.

21 декабря. Ходил к Борцовой. Она звала меня [посмотреть] вновь начатую вещь «Шарманщики на рынке». Проект этой вещи сделан ею еще в 1928—29 гг., а недели две тому назад я уговорил ее писать с него большую вещь. Рисунок она частично сбила, но его можно выправить, если не с небольшой потерей, то с выгодой для вещи.

На днях, когда она хотела взять из Русского музея свою находящуюся там на хранении работу, сделанную для Дома печати в 1927 г., ей ответили, что картина эта уже взята кем-то из наших товарищей. Она думает, что это сделал Вахрамеев. Я обещал навести об этом справки у Миши и Лукстыня.

Комментарии:

226 Софронов (или Сафронов) Александр Григорьевич (1900—?) — заведующий сектором искусств ленинградских гороно и облоно (1930—1932), заместитель директора АХ (1932—1934), директор ГРМ (1934—1937). В 1937 г. репрессирован.

227 Вероятно, Рабинович Любовь Семеновна (1907—?) — живописец, педагог-методист. В 1926—1930 гг. училась в Ленинградском ИНПИИ на живописном факультете по специальности монументально-строительной живописи. По окончании института работала инспектором изо-сектора искусств ЛООНО [188].

228 Имеется в виду Новомлинский Архип Филиппович (1886—1953) — сотрудник ГРМ (1910—1946). В этот период занимал (с перерывами) должности заведующего охраной художественного отдела, научно-технического сотрудника, исполняющего обязанности завхоза и управляющего делами.

229 В ОР ГРМ хранятся небольшие по объему «Воспоминания о П.Н.Филонове», датированные 12 ноября 1979 г. Фамилия автора на обложке документа расшифрована по подписи не полностью (А.Косм...). При сопоставлении текстов филоновского дневника и «Воспоминаний» можно с большой долей вероятности предположить, что автором указанной рукописи является А.Косов — в начале 1930-х гг. младший редактор Ленизогиза, где иногда бывал Филонов: «В середине тридцатых годов, когда я уже перешел работать в другое издательство, мой старший брат, в то время — военнослужащий, после настойчивых просьб, уговорил меня посетить П.Н.Филонова в его мастерской. <...> Художника мы застали работающим над одним из своих произведений. <...> Мы пробыли здесь около часа, П.Н.Филонов с увлечением излагал нам сущность аналитического искусства, приводил многочисленные доказательства того, что именно это искусство должно быть в »авангарде" социалистической культуры, демонстрировал свои работы — «Формула революции», «Формула весны», « Формула счастья». Мы покинули мастерскую художника, потрясенные его энтузиазмом, его одержимостью, страстной верой в торжество принципов аналитического искусства" [229, л. 1—2].

230 Коровкевич Софья Владимировна (1901—1992) — искусствовед, музейный работник, профессор ИЖСА. В 1929 г. окончила в Ленинграде Высшие курсы искусствоведения при ГИИИ. В 1929—1933 гг. работала в ГРМ сначала практиканткой в отделении новейших течений, затем научным сотрудником художественного отдела.

231 Радлов Николай Эрнестович (1889—1942) — живописец, график, художник театра, искусствовед. В 1932—1937 гг. — заместитель председателя ЛОССХа.

232 В дневнике Е.А.Серебряковой записано: «Вчера зал был переполнен. Миша говорил Пете <...> что выступление П.Н. произвело сильное впечатление, »точно взорвавшаяся бомба", что о Филонове повсюду говорят" [236, ед. хр. 43, л. 37 об.].

233 Иванов Андрей Васильевич (1886—?) — художник-"микромирист", утверждавший важность объектов микромира для изобразительного искусства. Автор неопубликованной брошюры «Техника наблюдения и изображения объектов Микро-Природы». В 1934 г. при содействии академика А.Д.Сперанского и профессора Б.И.Лаврентьева организовал в Ленинградском Доме художника, а затем в Ленинградском Доме ученых I Всесоюзную выставку графики, посвященную явлениям, наблюдаемым в микромире. Во время Великой Отечественной войны участвовал в оформлении передвижной выставки «Микро-Природа», которую демонстрировал в осажденном Ленинграде и других городах СССР [204, л. 42—75].

234 К сожалению, ни один из художников/$FСоставитель комментариев разговаривал с О.В.Покровским и Л.Б.Каценельсеном./, посещавших мастерскую Филонова в последний период его педагогической деятельности, а также потомков учеников Филонова не смог прояснить смысл этой формулы, в которой, несомненно, обнаруживается взаимозависимость художника и его произведений, бывших неотъемлемой частью того физического и духовного пространства, в котором жил художник.

235 Е.А.Серебрякова подробно пишет об этом: «...Днем часа в 4 привезли из Р[усского] м[узея] картины. Обрадовалась я, когда стали появляться » Пир королей", «Крестьянская семья», большое полотно «Революция». <...> Какая сильная динамика, кажется, что полотно разнесет на части. Затем — большое полотно «Мужчина и женщина» и еще, и еще — одно другого интереснее. <...> Оба мы были рады, что картины после всего пережитого снова с нами, но мне больно, что их снова люди видеть не будут и что они не имеют постоянного места в музее. Паня решил начать их развеску. <...> Все еще Паня развешивает картины. Вчера много времени ушло на это дело. <...> Многие вещи из принесенных П[аня] хочет доработать. [Говорит:] «Ранее у меня была цель показать постепенный процесс работы, а ныне все несовершенства пополню. Работы предстоит много»" [236, ед. хр. 43, л. 40 об., 41, 42—42 об.].

236 Филонов имеет в виду статью И.Э.Грабаря «»Художники РСФСР за 15 лет" (Юбилейная выставка в Ленинграде)" [25, с. 2].

237 Речь идет о каталоге юбилейной выставки «Художники РСФСР за 15 лет» [144]. Авторы статей — М.П.Аркадьев, И.Э.Грабарь, Н.Н.Пунин.

238 Аркадьев Михаил Павлович — в 1932 г. заведующий сектором искусств НКП, член коллегии НКП, председатель выставкома по организации данной выставки.

239 Может быть, Киреев В. (Ворошиловград) [259, ед. хр. 13].

240 Рабинович Саул Львович (1906—?) — скульптор. Родился в Одессе, учился на архитектурном отделении Одесского художественного института. В 1922 г., приехав в Петроград, поступил в АХ в мастерскую А.Т.Матвеева. Во время учебы, несмотря на сильную оппозицию руководителя мастерской, присматривался к Филонову. В 1924 или 1925 г. в одной из работ («Сидящий натурщик») впервые использовал филоновские приемы. Окончил АХ в 1926 г. Один из авторов полихромного рельефа «Свержение буржуазии». В процессе работы с Филоновым пришел к выводу, что «филоновский принцип »от частного к общему" не применим к скульптуре, ориентирует на поверхность, в то время как в пластике форма в объеме развивается из глубины. «Сделанность» приводит к академизму" [356, л. 87]. Тем не менее, по словам скульптора, общение с Филоновым, изучение его метода оказало на него, несомненно, благотворное влияние. Пробыл в коллективе МАИ около года. В конце 1927 г. уехал в Париж, где прожил почти двенадцать лет, был знаком и сотрудничал с известными французскими художниками и скульпторами — Бурделем, Деспио и др. В конце 1938 г. возвратился в СССР, работал на строительстве Дома Советов, в МОССХе и др. После войны свыше тридцати лет преподавал в Московском строгановском училище [там же, л. 87—89].

241 Вероятно, Зайцев Александр Дмитриевич (1903—1982) — художник, член ЛОССХа. Преподаватель СХШ при АХ; профессор, доцент, затем ректор по научной части ИЖСА (Самарканд, 1943—1944), заведующий кафедрой живописи ИЖСА (Загорск, 1944—1945), ректор ИЖСА (1948—1951).

242 Почтенный Алексей Петрович (1895—1942) — живописец, график.

243 Браиловский Абрам Аронович (1895—1954) — скульптор. Учился в Париже. В 1920-е гг. работал в Ростове-на-Дону, затем в Ленинграде.

244 Е.А.Серебрякова пишет об этом выступлении: «...в 71/2 в[ечера] поехали в Дом художника. <...> Почти все ученики ушедшей от Ф[илонова] группы были здесь и ученики новой группы <...> А публика все прибывала. <...> В президиум были приглашены И.Бродский, Эней <...> П.Н. — высокий, худой, в летней черной рубахе — подошел к доске, на которой был приколот лист бумаги. Он своим громким грудным голосом, отчеканивающим каждое отдельное слово, обратился к присутствующим: »Среди вас, товарищи, нет ни одного человека, который бы не знал или не слышал об «аналитическом искусстве», но понятия о нем у вас неполные, смутные и злобно перевранные; я пользуюсь случаем, чтобы познакомить вас с ним, и поэтому буду делать зарисовки". И вот в течение трех с половиной часов с перерывом в 20 минут П.Н. с бледным лицом и сверкающими глазами убежденно и энергично знакомил аудиторию со своей идеологией. Многие записывали его слова, моя соседка (старуха — оказалась худ[ожницей] Шмидт/$FСм. коммент. 297./) — зарисовывала его. В зале <...> тишина была гробовая <...> а голос П.Н. зычно звучит, проникновенно — и он выводит свои положения яркими и остроумными сравнениями и легко и быстро набрасываемыми рисунками..." [236, ед. хр. 43, л. 47—48].

245 Суворов Александр Иванович.

246 В дневнике Е.А.Серебряковой об этом написано подробнее: «Вчера снова мы с П.Н. отправились в Дом художника. <...> Началось с прений. Выступали защитники и порицатели. Первых больше. И те и другие признавали Ф[илонова] как великого мастера. Первые доказывали, что учиться нужно у него, »и только у Ф[илонова], — говорил скульптор Козельский. — Поставить Ф[илонова] в такие условия, чтобы он сам мог работать большие вещи, <...> он тогда даст небывалые работы и <...> будет и должен учить других". Выступавшие против Ф[илонова] не считают его метод (аналитичес[кий]) новым, [говорят] что им работал Рафаэль. Упрекнули в заумности и недоступности пониманию масс, [в том] что он не присматривается к жизни и тематика не соответствует советскому строительству, не говорит о борьбе классов, что Ф[илонову] нужно переделаться и тогда мы его пустим в Академию, что даже реальные [произведения]: «Красный путиловец», «Красная заря» и портрет Серебряковой — упадочное искусство и религиозное. Выслушав всех, с горячей, призывной, бьющей ключом логики и страсти речью выступил Филонов. Говорил он почти два часа. Главным образом с энергией критиковал педагогику искусства, плохое мастерство современных художников, коснулся Академии, пролетаризации иск[усства], [того] что в командные посты забрались люди, обманывающие партию. Ф[илонов] делил собравшихся на две категории: художников и учащихся. Первых он называл шляпами, а вот молодежь педагоги распяли, как лягушку за ножки, первым он не нужен. Он обращается к учащейся молодежи..." [236, ед. хр. 43, л. 50—50 об.].

247 Козельский Александр Лаврентьевич (1879—?) — скульптор. После окончания МУЖВЗ (1904) был отправлен для профессионального совершенствования в Италию. Участник многих выставок.

248 Шалыгин Николай Васильевич (1879—1937) — гравер, литограф; режиссер, актер. В 1903 г. закончил ЦУТР и до 1917 г. работал в различных литографских мастерских Петрограда, вскоре став литографом высокого класса. В 1921 г. П.А.Шиллинговский пригласил его для совместной работы над альбомом гравюр с видами Петербурга, вышедшем в том же году небольшим тиражом. Именной экземпляр с дарственной надписью Шиллинговского Шалыгину до 1991 г. хранился в семье художника (теперь — в ГРМ). В 1923—1926 гг. работал в АХ инструктором полиграфического факультета. Сохранилось несколько работ художника: «Степан Разин» (по мотивам поэмы В.В.Каменского), «Агриппина Ваганова». Большинство произведений (около 40) погибло во время ленинградской блокады. Человек разносторонне одаренный, Шалыгин был увлечен театром. В 1919 г. работал режиссером при кооперативе «Вперед», где осуществил ряд постановок, среди которых «Тяжелые дни» А.Н.Островского, «Женитьба» Н.В.Гоголя. В том же году принимал участие в создании спектакля «Мистерия-Буфф» В.В.Маяковского в Мариинском театре, в 1920-е гг. играл в постановках К.А.Марджанова и А.А.Мгеброва в Первом рабоче-революционном героическом театре/$FБиографические сведения получены от сына Шалыгина — Глеба Николаевича Шалыгина/. А.А.Мгебров писал: «В то время нам удалось <...> удержать и выковать несколько сильных и ярких работников для общего дела <...> Среди них <...> я не могу не назвать таких, как Шалыгин <...> Это активнейшая молодежь, впоследствии образовавшая ядро Героического театра, — они являлись как бы центром, вокруг которого группировались остальные...» [74, т. 2, с. 373].

249 Сведений об Абрамове найти не удалось. В филоновском фонде РГАЛИ среди писем к Филонову его учеников хранится письмо, датированное 1 марта 1938 г., некоего Михаила Абрамова, в котором он, делясь своими мыслями об искусстве, о правоте филоновского метода, обращается к Филонову с просьбой: «Мне бы хотелось иметь хотя бы один рисунок Ваш — не как коллекцию, а как живое руководство» [338, л. 1].

250 Арямнов (Армянов) Гавриил Алексеевич (1891—1949) — художник. Учился в Казанской художественной школе (1901—1911), во ВХТУЗе (1920—1922). Участник выставок с 1927 г.

251 Мейнкин Семен Львович (1892—?) — художник. Окончил ЦУТР. С 1919 г. работал в академических театрах Петрограда в качестве художника-исполнителя, с 1926 г. — в Париже в театре Балиева и Гранд-Опера [139, с. 240]. Более поздние биографические данные не установлены.

252 Возможно, Малышев Владимир Андреевич — художник.

253 Вероятно, Халютин, о котором упоминает Е.А.Серебрякова: «За последнее время у него [Филонова] несколько новых учеников. Сегодня перед его уходом пришел Халатов [исправлено на »Халютин"]" [236, ед. хр. 43, л. 55 об.]. Халютин Иван Николаевич (1905—?) — слесарь железнодорожных мастерских, руководил изо-кружком в железнодорожном клубе, а также был художественным корреспондентом стенной газеты «Перец». С 1930 по 1933 г. — студент массово-бытового отделения монументально-живописного факультета АХ, откуда был отчислен по состоянию здоровья [196].

254 Е.А.Серебрякова пишет: «За это время два раза был Купцов. <...> Он часто ходит в Д[ом] Х[удожника]. <...> Говорит, что после докладов Ф[илонова] <...> там оживленнее, задумана стенгазета. Он написал статью о тезисах Ф[илонова]. <...> Газета еще не вышла» [236, ед. хр. 43, л. 56]. Текст статьи Купцова «Роль Филонова в борьбе за пролетарское искусство» (18 и 21 февраля 1933 г.) приводится в сокращении: «Самым ярким и творчески сильным мастером является Филонов и его Школа аналитического искусства, и не случайно его работы привлекают большинство посетителей, о чем говорит доклад Филонова в Доме художника 18 и 21 февраля 33 г. <...> Не забывается применение этого метода тов. Вахрамеевым, который коллективно с пионерами и школьниками дал две большие картины, имеющие не только профессиональную ценность, но и политически-воспитательное значение, когда дети получили полное представление о социалистическом строительстве нашей пятилетки и отразили ее в картинах. <...> Филонов, втянутый в борьбу со своими противниками по изо, показал себя как исследователь, изобретатель, мастер и педагог-пропагандист; кроме того, его школа доказана и утверждена работами Мастеров аналитического искусства. <...> Академия художеств из года в год меняет свою программу и не находит профессиональной установки <...> Филонов честно и открыто ведет долгую и упорную борьбу, годами укрепляя свои позиции и не меняя своих точных положений <...> Если покопаться поглубже, то можно прямо сказать, что многие художники, за период деятельности Филонова, многим обязаны ему, даже такие, как Петров-Водкин, Шагал, Матюшин, Мансуров, Анненков и Малевич. 6 марта 1933 г. В.В.Купцов» [345, л. 109—111].

255 Ведерников Александр Семенович (1898—1975) — живописец, график, керамист. Не будучи организационно связанным с коллективом МАИ, посещал Филонова в 1925 г.

256 Сычев Николай Петрович (1883—1964) — искусствовед, реставратор, художник и археолог. С 1914 г. работал в ГРМ: в 1922—1926 гг. — директор, в 1926—1932 гг.— заведующий ОДРИ, действительный член художественного отдела ГРМ.

257 Махтэй (у Филонова — Махтей) Дмитрий Васильевич (1896—?) — художник. Родился в Румынии. Бывший красный партизан, рабочий. Два года учился на рабфаке Изо в Москве. В 1930—1933 гг. — студент ИЖСА [180].

258 К 1918 г. в Музее АХ хранилось богатейшее собрание русской и западноевропейской живописи. Декретом СНК от 1 апреля 1918 г. музей поступил в распоряжение музейного отдела Петроградского управления научных учереждений НКП. Имевшие «музейное значение» экспонаты в 1923—1924 гг. были переданы в ГЭ и ГРМ. Вскоре, однако, возникла необходимость в возрождении музея в структуре института. При поддержке А.В.Луначарского судьба его решилась положительно, и в него стали возвращаться экспонаты из ГЭ, ГРМ, ГМФ и др. 30 мая 1926 г. была открыта первая очередь музея. Остальные экспозиции предполагалось открыть к 10-летию Октябрьской революции. Тем не менее в ноябре 1928 г. комиссия Главпрофобра отметила чрезмерно активную деятельность музея в ущерб учебному процессу и рекомендовала обсудить вопрос о его свертывании, что и было утверждено комиссией НКП 8 февраля 1929 г. В 1930 г. директор АХ Ф.А.Маслов при реорганизации института превратил музей, в сущности, в методико-производственный кабинет с четырьмя отделами: архитектурным, полиграфическим, живописным и скульптурным. Тогда же началась массовая раздача коллекций в ГЭ, ГРМ, ГМФ и провинциальные музеи. Наконец, в письме от 10 мая 1931 г. в областную плановую комиссию Маслов сообщил, что учебно-показательный музей, ввиду несоответствия задачам института, ликвидирован [202]. В своих статьях об АХ Филонов неоднократно выдвигал планы воссоздания музея.

259 Маслов Федор Афанасьевич (1886—?) — ректор ВХТИ—ИНПИИ (1929—1932). Ректорство началось с выступления на заседании секции народного образования Ленсовета в мае 1929 г. с докладом «План реконструкции ленинградского Вхутеина». Его деятельность в АХ была проникнута духом эпохи 1930-х гг.: составление первого пятилетнего плана, организация социалистического соревнования, привлечение рабочей молодежи в художественные вузы, что было отмечено комиссией РКИ, обследовавшей работу института 11—31 марта 1932 г., как явления положительные. Отрицательными же моментами была признана отмена лекционной системы со сведением роли преподавателя до уровня консультанта, введение «бригадного метода» обучения и «коренная ломка» прежних учебно-методических установок [179].

260 В некрологе от 13 марта 1933 г. говорилось: «Старый партиец, красный партизан, участник гражданской войны, он в последние годы стал одним из выдающихся работников книжного фронта» [78, с. 4].

261 Лобанов Виктор Михайлович (1883 или 1885—1970) — искусствовед, член-корреспондент АХ СССР; заслуженный деятель искусств РСФСР, автор книг по истории русского и советского искусства.

262 Гиляровская Надежда Владимировна (1886—1966) — искусствовед, театровед; писала статьи для различных журналов. В 1904 г. была слушательницей Высших женских курсов в Москве; одна из первых женщин, допущенных к слушанию лекций в Московском университете. Гиляровской и Лобанову читатели обязаны публикацией книг В.А.Гиляровского «Люди театра» (опубл. 1941), «Москва газетная» (опубл. 1960) и др.

263 «Юбилейный справочник Императорской Академии художеств. 1764—1914" [152].

264 Очевидно, в докладе в горкоме Филонов высказывал в отношении Исакова те же мысли, что и в статье «Выставка Филонова в Русском музее все еще не открыта»: «С.К.Исаков как изо-публицист известен тем, что начиная со своих статей в царские времена до сих пор непрерывно меняет свои убеждения, отрицая сегодня сказанное вчера. Достаточно взять его знаменитую статью в книге »Полуторастолетие Импер[аторской] Акад[емии] Худож[еств]", изд. 1914—15 гг., где он, тогда чиновник Академии, доказывает, что она преуспевает исключительно лишь в силу забот о ней царственных особ, в Бозе почивших, и говорит о трогательных трудах для русского искусства великой княгини Марии Павловны, тогда президента Академии. Сам он — не педагог, автор многочисленных фигурок зверей и птиц из папиросной бумаги. На выставке в Академии 1930 г. он — глава закупочной комиссии Русского музея — покупает скульптуру ученика Филонова т. Суворова за 500 р. и восторгается «непонятной работой» (теперь она находится в Русском музее). А в каталоге (см.: [140]) он говорит, что Филонов учит своих учеников «корпеть над деталями, над пресловутыми атомами». И далее спрашивает: «Можно ли признать Филонова большим художником? Нет нельзя. Широко обобщающего синтетического художественного образа он не дает и дать не может». А в №22 «Жизнь искусства» пишет: «К числу подлинно синтетических вещей придется отнести не только вещи самого Филонова»" [241, л. 6].

265 Речь идет о выставке «Художники РСФСР за 15 лет (1917—1932)» в Москве.

266 Григорьев Александр Владимирович (1891—1961) — художник, член АХР. Сотрудник сектора изо НКП, член жюри по организации выставки «Художники РСФСР за 15 лет» (раздел живописи).

267 Возможно, Е.Н.Львова, «домохозяйка 37 лет», выставившая свои произведения на Общегородской выставке работ художников-самоучек (см. коммент. 461), о которой других сведений не найдено, некоторое время занималась у Филонова.

268 Имеется в виду А.Ф.Новомлинский.

269 Карев Алексей Еремеевич (1879—1942) — живописец, график.

270 Дорошевич Федор Иванович (1905—?) — художник, педагог. Учился в Омском художественно-промышленном техникуме (1925—1929) и в АХ (1930—1938) у А.А.Осмеркина. Руководитель мастерской дал отзыв о студенте Дорошевиче в период работы над дипломной картиной «Возвращение с маневров Красной Армии» («Население встречает танкистов»): «Тов. Дорошевич способный и интересный студент. Сработанные этюды в мастерской и самостоятельные работы — содержательны. Часто переписывает и переделывает работу. Так и в решении дипломной картины, большое количество эскизных вариантов сбивали планомерность работы. Картина представляет большой интерес наличием больших данных в колорите и композиции, тема вскрыта хорошо. Заслуживает звание художника» [168, л. 39]. Преподавал в Пермском художественном училище и в Белорусском театральном институте.

271 Неустроев Аркадий Михайлович (1903—?) — художник. В 1925—1929 гг. учился в Сибири в ХПТ. С 1929 г. работал педагогом-художником в Ойротии (Горно-Алтайская автономная область). С 1930 г. учился на живописном факультете АХ, откуда ушел в 1933 г. по семейным обстоятельствам [182].

272 Выставка «Советское изобразительное искусство реконструктивного периода», на которую от Евграфова были приняты четыре произведения: «Колхоз» (1929), «Революция быта» (1930), «Ход развития» (1927—1928), «Производственник» [221, л. 4, 11].

273 Рылов Аркадий Александрович (1870—1939) — живописец, график, профессор АХ.

274 Вероятно, выставка картин Ленинградского областного Дома художника, прошедшая в мае-июне 1933 г. в Ленинграде, в Доме культуры имени Первой пятилетки, на которой экспонировались работы вышеназванных художников [148, с. 19, 20].

275 Лапина (Кречетова) Тамара Николаевна (1903—1960) — искусствовед. С 1932 г. работала в ГРМ; в 1932—1933 гг. исполняла обязанности секретаря юбилейной выставки «Художники РСФСР за 15 лет»; с 1955 г. — заведующая отделом декоративно-прикладного искусства.

276 Портрет Е.А. и П.Э.Серебряковых (1922—1923; холст, масло) в настоящее время хранится в ГТГ.

277 Филонов вспоминает о выставке живописи и скульптуры в саду Народного дома, открытой в 1922 г. в Петрограде [147, с. 99].

278 Тэнисман (у Филонова — Теннисман) Эдуард Альма (ок. 1906—1941/42) — живописец, график. Входил в группу учеников Филонова с 1925 г. Предположительно для выставки в Доме печати вместе со своей женой А.Ф.Горевой, исполнил картину «1919 год (Рабочий за столом)», хранившуюся в семье художника А.С.Ведерникова, а в настоящее время — в фонде живописи Государственного музея истории С.-Петербурга. Участвовал в театральных постановках филоновцев 1929 г. — «Король Гайкин 1-й» и «Ленкина канарейка». При расколе коллектива ушел от Филонова. Умер во время ленинградской блокады/$FСведения предоставлены П.П.Ефимовым./.

279 Бутенко Ф. — писатель, критик, заведующий сектором пролетарско-колхозной литературы редакции журнала «Перелом» ЛО ВОПКП.

280 Иоффе Иеремей Исаевич (1888—1947) — искусствовед, историк искусства; автор ряда трудов, в которых стремился связать искусство с философией: «Кризис современного искусства» [43], «Культура и быт» [44], «Новый стиль» [45] и др. В 1933 г. работал над книгой «Синтетическая история искусств: Введение в историю художественного мышления» [46], где в разделе «Империализм и пролетарская революция», в главах под общим заголовком «Экспрессионизм и сюрреализм. Психологический функционализм», касался творчества Филонова.

281 Федоров Арсений Дмитриевич (1894—1941 или 1942) — живописец, график. Член коллектива МАИ, принимал участие в оформлении Дома печати в 1927 г.: его картина «Ссыльнопоселенцы в Сибири» украшала фойе быв. Шуваловского особняка [94, с. 14]. В работе над картиной художнику помогала жена, Валентина Афанасьевна Федорова, которая, не будучи художницей, работала, по воспоминаниям Т.Н.Глебовой, «очень старательно и не раз заслуживала похвалу П.Н.Филонова» [21, с. 116]. Во время раскола в 1930 г. Федоров вышел из коллектива МАИ. В эти же годы (1927—1931) работал в ГРМ сторожем, музейным смотрителем, научным сотрудником художественного отдела. Федоров и его жена умерли в блокадном Ленинграде/$FСведения предоставлены П.П.Ефимовым./.

282 Беляев Александр Романович (1884—1942) — писатель-фантаст.

283 Яремич Степан Петрович (1869—1939) — художник, искусствовед, научный сотрудник ГЭ.

284 В Приказе №45 по ГРМ от 23 мая 1933 г. в ($)I написано: «На основании решения Областной и Городской Рабоче-крестьянской инспекции нижепоименованные сотрудники Государственного Русского музея увольняются со службы с исключением из списков служащих Музея с 7 июня 1933 г. ...» [218, л. 20 об.]. Данным приказом были уволены 17 сотрудников художественного отдела, в том числе и Аникиева.

285 «Директору ГРМ (Копия: Комиссии РКИ, копия: Музейный сектор Наркомпроса). Мы, ответственная тройка по экспозиции Художественного отдела ГРМ, считаем своим долгом, как старейшие работники Художественного отдела, довести до Вашего сведения о нижеследующем: снятие 17 научных работников Художественного отдела по списку, опубликованному 25 мая, не только ставит под угрозу срыва экспозиционный план текущего года, научно-исследовательскую работу по специальности, но и в равной мере угрожает сохранности ценнейших коллекций, которые с уходом указанных работников неминуемо останутся без должного наблюдения и присмотра. <...> Поэтому мы просим Вас принять срочные меры к тому, чтобы означенный список научных сотрудников был пересмотрен под углом зрения их повседневных хранительских функций, которые являются одной из составных частей всей жизни Музея. П.Нерадовский, Н.Пунин, Н.Сычев. 26.V.33 г.» [219, л. 6].

286 Новиков-Прибой Алексей Силыч (1877—1944) — писатель.

287 Шитов Михаил Александрович — художник; в 1908 г. участвовал в выставке «Венок». В журнале «Сатирикон», №2 была напечатана серия эпиграмм на произведения участников этой выставки под общим заголовком «На выставке »Венок"", где есть и строки, посвященные картине Шитова:

«Музыка предчувствий» Михаила Шитова

Мне напоминает негра неумытого [31, с. 11].

288 Кульбин Николай Иванович (1868—1917) — живописец, график, художник книги и театра; врач.

289 В каталогах художественной выставки «15 лет РККА» в Москве и Ленинграде значится гипсовая скульптура А.Л.Козельского «Красноармейцы в колхозе» [141, с. 89; 142, с. 37].

290 Попков Иван Георгиевич (1896—?) — живописец. В 1920 г. учился в Пермской художественно-промышленной школе; в 1924 г. окончил Вхутемас в Москве. С 1925 г. жил в Ленинграде. В 1930—1937 гг. избирался членом правления и председателем горкома Изо в Ленинграде (1934), был одним из организаторов Дома художника в Кирпичном переулке, инициатором выставок на заводах, в клубах и кинотеатрах. В 1927—1937 гг. состоял в должности главного художника Василеостровского района, участвовал в разработке оформления улиц и площадей Ленинграда [301].

291 Имеются в виду произведения для художественной выставки «15 лет РККА», прошедшей в Москве в ЦПКиО им. А.М.Горького с 30 июня по 30 ноября 1933 г. и в Ленинграде в ГРМ с 1 ноября 1933 г. по 10 мая 1934 г., затем в Киеве (1934) и Харькове (1935) [148, с. 13].

292 Лишев Всеволод Всеволодович (1877—1960) — скульптор. На выставках: «15 лет РККА» в Москве и Ленинграде была представлена его скульптура «Сталин и Ворошилов» [141, с. 124; 142, с. 41].

293 Шервуд Леонид Владимирович (1871—1954) — скульптор. На выставке «15 лет РККА» в Ленинграде была представлена его работа «Часовой» (цемент) [142, с. 50]. Возможно, это та самая скульптура «Красноармеец», которую видел Филонов в мастерской АХ.

294 Козлов Василий Васильевич (1887—?) — скульптор. На выставке «15 лет РККА» в Ленинграде был представлен его проект памятника Ленину в Севастополе (гипс) [142, с. 37].

295 Тихонов Николай Семенович (1896—1979) — писатель, поэт.

296 Тихонова-Неслуховская Мария Константиновна (1892—1975) — художница и режиссер кукольного театра. Преподавала историю костюма применительно к кукольному театру на одном из специальных отделений Курсов кукольного театра при Обществе Старинного театра, существовавших в течение 1927 г. и открытых по инициативе Е.С.Кругликовой, Е.Я.Янсон, Ф.Г.Беренштама, Е.Е.Деммени в помещении быв. Голландской церкви (Невский пр., 20) [257, л. 27].

297 Шмит-Рыжова (у Филонова — Шмидт) Людмила Федоровна (1881—?) — живописец, художник театра; педагог. Окончила Высшие Бестужевские курсы (1902), Высший государственный художественный институт (1919). Участвовала в выставке «Венок» (1910). Была одним из авторов и оформителей сборника «Студия импрессионистов» (1910) под редакцией Н.И.Кульбина. После 1917 г. работала художником в театрах Ленинграда, Детского Села, Липецка. Член правления Дома художника, где одновременно заведовала художественной студией. Несколько работ Шмит в 1950-х—1960-х гг. находились в собрании А.М.Михайловой (Саратов) [259, ед. хр. 35; 316, л. 56—59].

298 Очевидно, выставка произведений художников-туристов, открытая в ленинградском Доме ученых им. М.Горького летом 1933 г. [148, с. 20].

299 И.Т.Дмитроченко пишет о жене Н.С.Тихонова и посещении вместе с нею Филонова: «...Мария Константиновна попросила меня, чтобы вместе побывали у Павла Николаевича и посмотрели картины. Я знал, что он не особенно доброжелательно относится к Тихонову, но все же М[арию] К[онстантиновну] и меня Павел Николаевич принял. Он достал свой альбом картин. М[ария] К[онстантиновна] восхищалась каждой его живописной работой, особенно ей понравилась »Шхуна Стифенсона". Я и теперь ярко вижу навалы льдин, пронизанные северным сиянием, и мне казалось, что она еще жила вместе с горячим сердцем Стифенсона" [227, л. 7].

300 Эрбштейн Борис Михайлович (1901—?) — живописец, график, художник театра. Окончил АХ. С 1924 г. работал в театрах Ленинграда, Харькова, Казани, Куйбышева.

301 Гершов Соломон Моисеевич (1906—1989?) — живописец. Родился в Двинске. Учился в Художественном училище в Москве, в Художественных мастерских Витебска у М.Шагала, в ЛХПТ у А.Р.Эберлинга (1921—1924). В 1926 г. состоялась первая персональная выставка произведений Гершова. В 1927—1928 гг. художник являлся членом коллектива МАИ, однако в результате ссоры с Филоновым и остальными членами группы, произошедшей во время работы в Доме печати, ушел из объединения. Е.А.Серебрякова пишет: «Неприятно мне было узнать, что с Гершовым недоразумения. Ведет себя, как П.Н. выразился, »дураком". П.Н. полторы недели не подходит к нему" [236, ед. хр. 37, л. 23]. Неоконченная же работа Гершова для Дома печати «Всеобщая забастовка в Англии 1926", по некоторым свидетельствам [356], была передана другому художнику. В 1934—1958 гг. жил в Москве, затем в Ленинграде. Писал пейзажи, портреты, композиции на библейские сюжеты и проч. Выставки работ состоялись в Москве, Витебске, Ленинграде, Тбилиси и др. Произведения хранятся во многих отечественных и зарубежных музеях [295].

302 Возможно, «Вид дома на Марсовом поле» (название дано владельцем) — одна из трех работ Авласа, хранящихся в семье сына Н.Е.Добычиной.

303 Каменев (Розенфельд) Лев Борисович (1883—1936) — советский партийный и государственный деятель. В первой половине 1930-х гг. — заведующий издательством «Academia».

304 Возможно, Двоскин Давид Залманович (р. 1912) — живописец, монументалист.

305 Роман «Щенки», как и весь литературный архив П.Я.Зальцмана (два романа, повести, рассказы, стихотворения), состоит «из множества тетрадей, записанных, на первый взгляд, совершенно не поддающимся расшифровке почерком, очень мелким и чаще всего карандашом (таковы были условия и возможность работы). <...> Роман »Щенки" начат в 1932 г. после поездки с киноэкспедицией в Карелию, в Верхнеудинск. Есть много рисунков, пейзажей этих мест и по настроению <...> и по конкретным реалиям очень напоминающих те места, в которых разворачиваются действия романа в первой части. Продолжалась работа в Алма-Ате, хотя, кажется, во время войны, в блокаду, были написаны отдельные куски <...> Но, конечно, основная концепция романа, его фабула, стилистика сложились в ленинградский период работы. Художественный и литературный опыт тогда совсем молодого, 20-летнего отца активно наращивался благодаря общению с П.Н.Филоновым и контактам с обэриутами <...> В основе романа постоянное столкновение императивов, индивидуальных страстей, желаний, жестокости, голода, страха смерти, любви и вожделений. Фон романа — полная разруха, голод, «когда цивилизация кончилась и началось всеобщее озверение» (Пастернак. «Доктор Живаго»). Действующие лица романа — это люди и животные <...> подчас происходит явная подмена и животные очеловечиваются в своих переживаниях <...> а люди приобретают черты хищных животных. Более того, в какой-то момент метафора материализуется и животные, действительно, превращаются в людей, и это вносит в роман элемент мистики и фантастики, которые вообще в ряде рассказов Зальцмана играют первостепенную роль. Сложность романа не только в огромном количестве фабульных линий, персонажей и их фантастических трансформаций, обусловливающих сложнейшее композиционное построение <...> где действие разворачивается одновременно в разных местах и в разное время. Кстати, симультанизм, разновременные разнопространственные ситуации, совмещенные в пределах одного листа или холста, — это филоновский прием. У отца он нашел свою интерпретацию: это люди-маски, могущие играть разные «роли» в зависимости от требований жизни, а скорее, диктата собственного императива, это — соприсутствие на одном листе или холсте людей, объединенных не столько пространством, сколько единством мыслей и мировосприятия или просто размышлением автора о них. Сложность романа и в самой стилистике, которую в отдельных местах можно охарактеризовать как «поток сознания» <...> В романе (во всяком случае в первых двух частях) нет специально социально-политической обличительной тенденции. Но он не оставляет сомнений в том, что уже тогда молодой Зальцман прекрасно понимал античеловечность системы, вызывающей к жизни все неизменные биологические инстинкты <...> И <...> уже сейчас можно судить об удивительно логичной архитектонике построения, взаимосвязи всех элементов романа"/$FИз письма Е.П.Зальцман составителю комментариев./.

306 Чуковский Корней Иванович (Корнейчуков Николай Васильевич) (1882—1969) — писатель, литературовед.

307 Чуковская Лидия Корнеевна (1907—1996) — писатель, публицист; дочь К.И.Чуковского.

308 Маца Иоган (Иван) Людвигович (1893—1974) — искусствовед. Член МОССХа с 1967 г. Член выставкома (председатель научно-консультативной комиссии) от Комакадемии по организации выставки «Художники РСФСР за 15 лет» в Москве. Автор книги «Советское искусство за 15 лет», в которой упоминается Филонов [71, с. 108, 125, 126, 341].

309 Жибинов Алексей Петрович (1905—1955) — художник. Учился в Иркутске в Первой художественной мастерской-студии у И.Л.Копылова (1924—1929), затем в мастерской Филонова (1929—1933). Преподавал в Иркутском художественном училище (1933—1955).

310 Вероятно, «Городская выставка работ художников Иркутска (к 15-летию Красной Армии)», открывшаяся в феврале-марте 1933 г. в Иркутском краеведческом музее [148, с. 22].

311 Одна из выставок, виденных Жибиновым, — «Художники РСФСР за 15 лет (1917—1932)», которая в связи с обилием представленных произведений была разделена по видам искусства и открыта одновременно в разных музеях Москвы 27 июня 1933 г.: живописный раздел — в ГИМ, скульптурный — в ГМИИ, раздел «Плакаты и карикатуры» — в ГТГ. (Раздел «Графика» был открыт позднее, 10 декабря 1933 г., в ГМИИ.) Вторая — «15 лет РККА», развернутая в ЦПКиО им. А.М.Горького с 30 июня по 30 ноября 1933 г.

312 В каталоге выставки «Художники РСФСР за 15 лет (1917—1932)» указаны следующие произведения Филонова: «№821 »Формула Петроградского пролетариата" (1920—1921), №822 «Портрет народоволки Е.А.Серебряковой» (1922), №823 «Живая голова» (1923), №824 «Портрет певицы Е.Н.Глебовой», №825 «Без названия»" [143, с. 39]. По всей вероятности, выставленными оказались лишь три произведения из числа названных в каталоге. Они были экспонированы в выставочном зале №8 ГИМ [332, л. 9].

313 Необходимость дать разъяснение работам Филонова была вызвана и тем, что Купцов имел возможность ознакомиться на выставке с так называемыми опросными листами, в которых посетители сетовали на недостаточность информации [335, л. 18].

314 Неймарк Лев Григорьевич — живописец, плакатист.

315 Бек Петр Иванович (р. 1910) — слесарь Коломенского завода, культсоветом которого был командирован на рабфак АХ. По окончании рабфака в 1932 г. был зачислен на 1-й курс живописного факультета ИНПИИ; в 1933 г. исключен за неудовлетворительные оценки по живописи и рисунку [156, л. 18].

316 Юдина Мария Вениаминовна (1889—1986) — пианистка.

317 Бостанжогло Вероника Герасимовна (1916—1986?) — художник-любитель, живописец, график. Родилась в Ростове-на-Дону. По материнской линии происходила из рода князей Гагариных. Отец (по сцене Догмаров) — артист Оперного театра С.И.Зимина. В Ленинграде жила с 1924 г. В возрасте 11 лет, в результате несчастного случая, лишилась обеих ног. Однако характер, а также помощь и поддержка друзей, и прежде всего Вадима Афанасьевича Назаренко, в будущем известного литературоведа и мужа Бостанжогло, позволили ей в начале 1930-х гг. посещать техникум самодеятельного искусства, где преподавали Г.Н.Траугот и М.Ф.Вербов, а после войны — проучиться два года в Высшем художественно-промышленном училище им. В.И.Мухиной. В первой половине 1930-х гг. начала брать уроки у Филонова (это была последняя плеяда филоновских учеников, когда деятельность его как художника и педагога носила полулегальный характер), затем последовал большой перерыв в занятиях искусством. В этот период редактировала литературные труды мужа. В 1963 г. Бостанжогло и Назаренко переехали в Москву, и только в 1977 г., спустя почти 35 лет, художница вернулась к профессионально-творческой работе. Экспонировала свои произведения — в основном живописные театрализованные («костюмные») автопортреты, а в графике — композиции на библейские темы — на самодеятельных выставках Москвы [356, л. 90—92].

318 Литературно-художественное общество в Америке (Нью-Йорк), организованное в 1929 г. Одним из организаторов и секретарей Клуба Джона Рида был американский график Луис Лозовик (1892—?). При посредстве клуба, устраивавшего выставки, дискуссии, возникла достаточно тесная связь между революционными художниками США и советской культурной общественностью. Возможно, именно с приглашением советских художников участвовать в выставке в США и Европе связан приезд 10 ноября 1933 г. в Москву члена клуба, американского живописца и графика Альберта Абрамовича (1879—1948) [1, с. 90—92, 181].

319 В.Н.Аникиева была восстановлена в своей должности в ГРМ с 13 октября 1933 г. [218, л. 105].

320 Н.П.Сычев был арестован, вероятно, в начале сентября 1933 г. Ср.: «Действительного члена Художественного отдела тов. Сычева Н.П. как отсутствующего более двух месяцев считать уволенным <...> с 18 ноября 1933 года» [218, л. 119]. На основании аналогичного приказа можно предположить, что П.И.Нерадовский был арестован в конце сентября — начале октября 1933 г. [там же, л. 126].

321 Эней (Еней) Евгений Евгеньевич (1890—1978) — художник кино. Народный художник СССР. По национальности — венгр. Учился на архитектурном факультете Политехнического института г. Будапешта (1908—1911), затем до 1914 г. работал в качестве архитектора в будапештских частных фирмах. Служил в австро-венгерской армии, пережил плен и концентрационный лагерь (1914—1919), затем — в Красной Армии (1919—1923). В 1923—1937 гг. работал художником-постановщиком производственного отдела студии «Севзапкино». В 1936 г. был исключен из партии и в 1937—1941 гг. находился в ссылке. С начала войны работал на объединенной Центральной киностудии художественных фильмов в Алма-Ате. С 1945 г. — художник, а затем — главный художник киностудии «Ленфильм». Творческая биография Энея связана с именами выдающихся кинорежиссеров — Л.З.Трауберга («Юность Максима») и Г.А.Козинцева («Дон-Кихот», над которым Эней работал вместе с Н.И.Альтманом, и «Гамлет») [307].

322 Филонов неправильно написал фамилию художницы-прикладницы, ученицы И.Я.Билибина — Рене Михайловны О’Коннель-Михайловской (1891—1981).

323 Фрумак Рувим Соломонович (Залманович) (1905—1978) — живописец. С 1932 г. — член ЛОССХа. В течение ряда лет был главным художником Калининского, а затем Октябрьского района.

324 Сокольников Михаил Порфирьевич (1898—1979) — искусствовед; заслуженный деятель искусств РСФСР. Член МОССХа с 1940 г. Художественный редактор издательства «Academia», заведующий Ленинградским отделением издательства. Работал над рядом изданий: «Мордовский эпос», Собрание сочинений М.Ю.Лермонтова, «Степь» А.П.Чехова и др. [342, л. 29; 344, л. 17].

325 Френц Рудольф Рудольфович (1888—1956) — живописец. Сын академика живописи Р.Ф.Френца. Учился в Высшем художественном училище при АХ у В.Е.Савинского, затем — в батальном классе Н.С.Самокиша. С 1932 г. — член ЛОССХа, с 1934-го — руководитель батального класса мастерской им. И.Е.Репина. В 1939 г. утвержден в звании профессора АХ.

326 См. коммент. 163. Вероятно, со слов Филонова Н.И.Харджиев отметил в пункте комментария, посвященном трагедии «Владимир Маяковский»: «Декорации к прологу и эпилогу были написаны П.Н.Филоновым по просьбе самого Маяковского» [72, с. 392].