1934
Дневник. 1934 [стр. 229-296 по книге]
1 января. Приходил Климов327. Я дал ему постановку. Он из чернорабочих. Писать начал 16 лет, поступив в студию, где работал у Сукова328. Сейчас ему 20 лет.
Как и у всех, на принесенные им работы жалко смотреть.
3 [января]. Несколько ночей подряд мы работали с Петей. Он делал ряд работ для антирелигиозного музея, а я помогал ему руками, советами и руганью.
Сегодня ночь напролет мы работали с ним по малярной линии (с 11 вечера до 9 1/2 утра), заканчивая оформление Безбожной выставки в Краснопутиловской церкви329.
4 января. Сегодня приходили Миша и Терентьев. Они принесли нашу «Калевалу». Уже несколько дней, оказывается, как она вышла и продается. Т.к. я ждал не только ее выхода, но и любой провокации, вплоть до отвода ее в целом и изъятия, я удивился, что не очень-то обрадовался ее выходу. Чудо, что при такой озверелой травле на нашу школу эта книга все же вышла330.
Думаю, если не издохну, и все наше дело «выйдет» еще при моей жизни.
5 [января]. Вечером пошел к Ивановой, чтобы через нее известить товарищей о выходе «Калевалы». Мне приятно было смотреть, как, разглядывая принесенную мною «Калевалу», оживились радостью лица Ивановой и ее мужа (брата бывшего моего товарища Суворова) и засверкали у них глаза.
Муж Ивановой, гордый и счастливый счастьем и успехом своей жены, налюбовавшись ее иллюстрациями и «Калевалой» в целом, подарил мне папиросу Кемаля-Паши331. Сам он получил ее от своего дальнего родственника, ездившего с Ворошиловым и Бубновым в Турцию.
Этот родственник — секретарь посольства, получил ящик таких папирос от самого Кемаля-Паши наряду с другими подарками. Эту папиросу, едва взяв ее из рук Суворова и полюбовавшись ею, я решил не курить, а подарить Глебову-Путиловскому332.
7 января. Вечером пришел Халютин. Он учительствует под Москвою в школе колхоза. Принес до сотни, пожалуй, работ. Было бы лучше, кабы вместо этой уймы полунабросков и акварелей не нашей школы он сделал 2—3 «сделанных вещи», как мы советуем.
8 [января]. Николай Аркадьевич Тощаков333, писатель, живущий в нашем доме, позавчера просил меня, ознакомившись с «Калевалой», чтобы я поручил кому-либо из наших товарищей сделать обложку для его книги «Полярная магистраль». Ее издает ГИХЛ. Тощакову в редакции уже показывали сделанный кем-то рисунок обложки на его книгу, но он отвел его, сказав, что попросит меня дать ему художника из моих товарищей. Т.к. Миша сейчас без работы, я сегодня поехал к нему с Тощаковым, и Миша берется за эту вещь. Тощаков дал ему свой набросок карандашом в разъяснение содержания книги.
10 [января]. Сегодня Тощаков сказал мне, что, когда на днях отвели какой-то рассказ для коллективной книги к 17-й партконференции, несколько писателей отправились в обком защищать отведенную вещь. Один из этих переговорщиков — Молчанов334, сказал Тощакову, что там в разговоре, в связи с выходом «Калевалы», его спросили: как живет Филонов и получает ли он пенсию. Молчанов ответил, что пенсии Филонов не получает.
Говоря мне об этом, Тощаков добавил, что люди, толковавшие с Молчановым, собираются ко мне заехать. Я ответил, что «заезжать» ко мне, до поры до времени, никто не будет.
Вечером Соболева приносила мужской портрет.
15 [января]. Приходил Климов. Приносил работу маслом — «Цветы». Часть ее сделана. Вся вещь в целом много сильнее лучших работ русских сезаннистов, но для нас слаба.
16 [января]. Миша кончил обложку и принес ее мне на проверку. Тощаков и его жена в восторге от этой работы. Еще 13-го Миша заключил с ГИХЛом договор.
17 [января]. Сегодня в коридоре у моей двери Бутенко, один из редакторов ГИХЛа, сказал, что ГИХЛ хочет предложить мне, вернее через него предлагает, сделать оформление для «Кобзаря» Шевченко. Иллюстрации для этой книги уже сданы Конашевичу335. Я сказал, что работать «с такою сволочью, как Конашевич, я не буду».
19 [января]. Приходил Ян Лукстынь. Он хочет подарить свой портрет Ленина336 Турции через Литвинова337 и спросил мое мнение об этом. Я ответил, что мысль эта правильная.
20 [января]. Мише при сдаче обложки, с похвалами прошедшей через ряд приемщиков, заявили, что задняя часть обложки отводится. Денег еще не заплатили ни гроша.
21 [января]. Были Копаев и Купцов. Купцов пришел в память того, что впервые пришел ко мне в этот же день, день смерти Владимира Ильича. С ним тогда пришли до 50 студентов Академии.
27 [января]. Всю ночь с 27-го на 28-е работал с Петею в Казанском соборе.
Работали с 12 1/2 до 9 ч. утра. Писали 3-метровый русский герб за сто рублей.
31 [января]. Снова приходил Дормидонтов338. Я дал ему постановку. Он принес ряд своих работ. Все они пахнут «Миром искусства».
1 февр[аля]. 3а эти дни вместе с Петею мы сделали для антирелигиозного музея в Казанском соборе «вольную, улучшенную копию» с интересного персидского революционного плаката. Взяли за него 125 р. Орел с гербом и этот плакат вызвали полное одобрение наших работодателей. Все эти работы, начиная с ночной работы в церкви-клубе «Красн[ого] путиловца» и раскраски фото для этого же клуба, я веду тайком. Однако риск быть узнанным остается: под утро часам к 8 нашей ночной работы в клубе «Кр[асного] путиловца», когда мы с Петею малярными ручниками докрашивали окантовку для щитов, двое халтурщиков из горкома явились кончать свои плакаты, и мне пришлось уйти от работы на полчаса раньше Пети.
На работе в Казанском с 12 1/2 до 2 1/2 ночи мне пришлось работать на стремянке, на лесах, на 5-метровой высоте над головами 4 горкомовских халтурщиков. Они были полупьяны. Чтобы не быть узнанным, я работал не отрывая носа от кисти, повернувшись к ним спиною.
Копаев принес свой автопортрет. Работа идет правильно.
3 февр[аля]. Продолжал постановку Дормидонтова.
7 [февраля]. Кончил постановку Дормидонтова.
13 февр[аля]. Утром по просьбе Тагриной смотрел ее «Красноармейский ковер». Днем приходил Купцов — с ним условился на 15-е смотреть его работу. К нему же и Копаев принесет свои. После него пришла Борцова. С нею условился на 14-е смотреть ее работу. Вечером пришел Миша, сказал, что вышла книга Иоффе «Синтетическая история искусства», что Иоффе «по-своему» расписывает в ней обо мне.
14 [февраля]. С 8 до 11 смотрел картину Борцовой «Шарманщики». Она сделана в карандаше под масляную живопись. Рисунок продуман и сделан. Показал, как вести ее маслом, и сделал кистью небольшой кусок. Т.к. Вахрамеев взял из Русского музея бывшую там на хранении картину Борцовой, сделанную ею для Дома печати в 1927—28 гг., и не отдает ее Борцовой, мы условились с нею, что свидетели того, что картина действительно взята Вахрамеевым, Теннисман и Лукстынь пойдут вместе с Борцовой к Вахрамееву и потребуют как эту картину, так и автопортрет Борцовой, также «украденный в припадке любви» Вахрамеевым. Мы условились, что Миша договорится об этом с Теннисманом.
Когда я вернулся домой в 11 ч. 20 м., меня ждала Порет. Она сказала, что бывший мой ученик и товарищ Борис Гурвич звонил ей, прося передать мне, что Эней из Союза художников, не решаясь лично вступать со мною в переговоры, просил его, Гурвича, передать мне, что мне дается заказ на картину от Ленсовета. Картину эту, за определенную сумму, я могу писать на любую тему. Гурвич сказал Порет, что сам он также не решается говорить со мною, и добавил, что в случае моего согласия я тотчас же получаю аванс.
Я ответил Порет, что Гурвич правильно сделал, остерегшись говорить со мной, — я с ним разговаривать не буду. С Энеем также ни в какие переговоры вступать не намерен. Заказов-подачек ни от кого брать не буду. Начинать со мною дело, кто бы это ни был, придется с полного признания того, [что] делает наша школа. Я просил Порет именно так и ответить Гурвичу.
15 [февраля]. Был у Купцова. Там же был Копаев. По очереди смотрел их работы — 6 вещей. Копаев, никому, кроме меня, не показывающий своих работ, сегодня решился показать их и Купцову. Работы того и другого идут правильно, хотя Купцов зарезался на повороте, движении и рисунке бедер обнаженной натурщицы, позирующей ему для картины «Высшая закалка».
17 [февраля]. Была Львова. Приносила портрет работницы с букетом сирени. В этой работе рисунок уже строже, чем в предыдущих.
За это время Петя взял заказ из Казанского собора — сделать проект фриза: от коммуны (парижской) к октябрю. Мне пришлось три ночи рисовать два проекта этого фриза. Оба они были отведены Таном-Богоразом как «безграмотные, бездарные и отвратительные». Мы не получили за них ни копейки. В этом деле, к моему удивлению, Тан играл подленькую роль: первый проект он отвел потому, что я нарисовал спокойные, уверенные в свой победе ряды рабочих, а ему вдруг захотелось, чтобы «это пахло бунтарством, взрывом», и он предложил Пете нарисовать «улучшенную копию» толпы с обложки книги «Десять дней, которые потрясли мир» Джона Рида339. Когда я проработал в несколько раз увеличенный, этот действительно «бунтарский, с определенной люмпен-пролетарской идеологией» и явно запутанный рисунок, где буквально не поймешь в иных местах, кому принадлежат руки, кто держит знамена, откуда взялись ноги и головы, Тан нашел его «очень хорошим», «значительно лучше первого, бездарного», «вполне приемлемым», а на другой день заявил Пете, что оба рисунка не подходят и что он уже успел передать эту работу кому-то другому. Вначале Тан хотел заплатить Пете за оба проекта 30% (рублей 70—65), а на другой день сказал, «что за такую дрянь» он не даст больше 25 р.
За это время получил из Алма-Аты письмо от Музы Луппьян. Она работает там директором краевого музея. Она пишет, что полюбила административно-ссыльного и вышла за него замуж. Вскоре ей, как коммунисту, предъявили ультиматум: выбирать партию или ссыльного мужа. На днях, на второй же день, как она послала мне письмо, к ней придут за ответом. Она, совсем еще ребенок, пишет мне, [что] для [нее] это будет очень трудный выбор. Она уже больна.
19 [февраля]. Важнова приносила свою законченную «Трактористку». Работа хорошая.
22 [февраля]. Вечером приходил в 1-й раз Мачигин340. Просил, чтобы я с ним поработал. Он знает меня с эссенских времен. Кончил Академию. Затем работал слесарем, монтером, недавно бросил институт электросварки, проучась там 2 1/2 года. Он из батраков, затем красноармеец, откуда и был командирован в Лен. Академию художеств. Теперь он — партиец.
23 [февраля]. Утром Дормидонтов приносил две работы: автопортрет-инк, автопортрет-карандаш, под инк341. Сделано хорошо.
Вечером дал постановку Мачигину.
24 [февраля]. Кончил постановку Мачигина. Когда я вечером, работая с ним, рассматривал принесенный им автопортрет карандашом, сделанный после первого вечера постановки, пришла Глебова. Она принесла 4 работы. Все они слабы.
25 [февраля]. За эти дни в поисках работы Петя достал заказ из Музея революции: раскраска фото и несколько «композиций» о деле романовцев342. Первый же сделанный мною, по теме музея, проект: «Солдаты и полиция подходят к осажденному дому» — был отведен, т.к. наши заказчики решили переменить эту тему на другую: «Обстрел солдатами дома». Когда Петя, ведший все переговоры с работодателями, сообщил мне об отводе и новой теме, я понял, что вторую тему, данную нам непродуманно, в скомканном виде, сделать нельзя, а если сделать — она будет отведена, т.к. разрешение будет в нашем плане, а не в ахрровском «социалистическом реализме». Мы с Петей отказались от работы.
Сегодня, 25-го, по договоренности Н.Н.Глебова с Петей, я встретился с Глебовым в Исаакиевском соборе. Разговор шел о том, чтобы мы сделали на деревянном диске, над которым ходит маятник Фуко, карту северного полушария343.
26 [февраля]. Дормидонтов приносил свой автопортрет-инк.
3 [марта]. Днем была Шмидт, художница. Она пришла по поручению выставочного комитета монтирующейся сейчас в Русск[ом] муз[ее] выставки «Советская женщина в искусстве» предложить мне дать свои работы. Прием уже кончился, но мои вещи «будут (мол) приняты без жюри». Я уже получил оттуда своевременно предложение, но решил работ не давать, не желая лишний раз быть объектом подлости выставочных заправил, поэтому и Шмидт я ответил отказом344.
4 [марта]. Часов в 6—7 вечера из горкома приходил Ширяев345. Он принес бумажку из Сорабиса, где мне предлагается дать ответ: какова моя инвалидность, каков заработок, сколько имею «иждивенцев» — ввиду ходатайства о назначении мне персональной пенсии.
Я ответил, что на вопросы отвечать не буду, — кроме издевательства, ничего из этого не выйдет.
Чтобы он не перепутал в горкоме мой ответ, я дал ему точную редакцию ответа; он записывал мои слова, а я их корректировал. Вот они:
«Ответы на вопросы Филонов давать не будет, т.к. дело о пенсии поставлено неправильно. Оно должно идти не в плоскости вспомоществования и инвалидности, а за исключительные заслуги в области искусства. С точки зрения т. Филонова, дело идет не о подачке на бедность, а о признании его заслуженным деятелем искусства».
Затем я снял с его записи копию, и мы проверили ее вместе с ним.
5 [марта]. Утром приходил неизвестный мне приезжий из Минска художник Красовский346. Его направил ко мне Гутман347, работавший со мною в 1925 г. в Академии, где с июня по сентябрь под моим руководством работала группа учащихся, вначале доходившая до 70 человек. Гутман начал по нашей системе очень хороший рисунок, но вскоре отошел от нас, и с тех пор я его не встречал. Из этой группы тогда же и образовался коллектив Мастеров анал[итического] иск[усства].
Красовский пришел поговорить и посмотреть мои работы.
6 [марта]. Сегодня Петя брал из Союза мой пропуск в З[акрытый] Р[абочий] К[ооператив]. Когда он расписывался в получении пропуска, кто-то из присутствующих, фамилии его Петя не знает, сказал: «Ведь Филонову, через Союз, есть заказ из обкома на картину. Что же он его не берет?» Петя промолчал. «Пусть Филонов немедленно же идет в обком к Идельсону348 и получит заказ». Тогда Петя ответил: «Филонов не пойдет. Он подождет, когда придут к нему». Ему на это возразили: «Что же, коли гора не идет к Магомету, так Магомет должен идти к горе? Так, что ли?» Петя сказал: «Да, похоже на это».
10 [марта]. Был Миша. Он сказал, что Ширяев сообщил в горкоме о моем ответе. Горком согласился с моей принципиальной установкой и решил действовать в вопросе о пенсии именно так, как я ответил Ширяеву, т.е. за исключительные заслуги на фронте Изо. Только Белкин349 был против этого, говоря: «Не стоит надоедать т. Бубнову».
Все это время мы с Петей работали над картой северного полушария. Несколько астрономов, приглашенных Глебовым для консультации (Натансон, Прянишников)350, своими советами сильно тормозят нашу работу. Я лично просил Глебова получить от них ответ лишь на один вопрос: [как] установить на диске Фуко направление 130-го меридиана351, на котором лежит Ленинград.
За эти дни, с 10 марта, была Борцова. Она рассказала, как в сопровождении Теннисмана была у Вахрамеева и взяла от него свои работы: картину из Дома печати и автопортрет. Вначале Вахрамеев отказывался выдать эти вещи.
Она приносила с собою картину Дома печати, и мы обсуждали, как ее развить. За эти дни были: Важнова с начатым ею автопортретом и Львова. Львова написала «Старик во ржи». Дело у нее идет хорошо, но еще нет настоящей выдержки и упора в работе.
16 марта. В ночь на 17-е и в ночь на 18-е, от 8 вечера до 9 утра, мы с Петей работали для заработка в Исаакиевском соборе, в алтаре за царскими вратами. Мы оформляли сцену: расписывали под настоящий мрамор, которым выложены все стены алтаря, фанерные колонны портика сцены. Работали на высоте 7 метров со стремянки и ползая по полу.
18 [марта]. Была старшая Лонкина. Принесла позорную «отрыжку прошлого» — свою работу «Царевна-лебедь». Из уважения к ее прошлым хорошим работам и большому упору я превозмог свое возмущение — не стал рвать работы с нею, но дал ей хорошую трепку. С нею пришел некто Вейнер352 — искусствовед, определенно старого толка. Сейчас он занимает две какие-то должности в Академии худ[ожеств], одна из них по архитектуре. Он пришел смотреть мои работы и сильно изумлялся им. Он просил разрешения зайти еще разок, подробнее ознакомиться с моими работами, но я ответил отказом.
22 [марта]. За работу над оформлением сцены в соборе мы получили 330 р., а за проект диска Фуко — за географическую карту северного полушария 120 р. Также получили мы 60 р. за рисунок северного полушария в меньшем виде, который нам предстоит сделать, когда астрономы-консультанты дадут нам схему и принцип разбивки широт и долгот с Ленинградом в центре полушария.
25 [марта]. Вечером пришел Терентьев. Он принес хорошо сделанный инком портрет В.И.Ленина. В коридоре перед моей комнатой, куда мы с Терентьевым вышли курить, я показал этот портрет (копия с фото Буллы) Тощакову, Михайлову, Бутенко с женою, жене Тощакова, Чернокову353 и Рому. Они были изумлены и обрадованы этой работой.
Бутенко предложил свои услуги, чтобы протолкнуть этот портрет в Изогиз или еще куда-либо, а Тощаков попытается поместить его в сборнике колхозных писателей.
27 марта. Сегодня вечером ходили с Петей в Исаакиевский собор, чтобы первый раз закрасить диск Фуко, но нам пришлось отложить эту работу: когда я составил в ведре цвет для диска и начал красить, оказалось, что диск в пыли и грязи после чистки циклею с нашатырем. Мы решили, что завтра днем Петя промоет диск керосином, а ночью мы станем его крыть.
28 [марта]. Сегодня часов в 7 вечера, совершенно неожиданно, ко мне пришли Массорин354 из областного Сорабиса и Сильверстов355, председатель секции Изо горкома. Оба — партийцы. Они сказали мне, что их организации уполномочили их поговорить со мною о том, что им необходимо надо получить от меня ответ на некоторые вопросы, для того чтобы продвинуть их ходатайство о назначении мне пенсии. Они показали мне бумажонку из Наркомпроса в Сорабис, где сказано, на какие вопросы должен ответить Филонов, чтобы решить вопрос о его пенсии. 1) Когда родился. 2) Сколько зарабатываю. 3) Кто у меня на иждивении. Я сказал им, что отвечать на эти вопросы не буду. «Самое лучшее, что вы для меня можете сделать, — это передать тем, кто вас послал, что я прошу, чтобы ходатайство о моей пенсии было совершенно прекращено». Я сказал им: «Я решил отказаться начиная с апреля от пайка, который получаю из Союза, но т.к. узнал, что после доклада Ширяева в горкоме о его визите ко мне горком все же постановил ходатайствовать о моей пенсии, я, чтобы не компрометировать горком, изменил свое решение и взял паек на квартал — апрель, май, июнь, но теперь я ставлю вас в известность, что начиная с июля я откажусь от пайка, т.к. при создавшемся отношении ко мне, при той травле, что ведется на мое искусство, я должен занять твердую и определенную позицию».
Уходя, они спросили меня, много ли и как я зарабатываю. Я ответил, что зарабатываю мало на случайной мелкой работе, начиная с малярной и кончая малярной. После их ухода я пошел в Исаакиевский собор. Там Петя с одной из служащих, т. Миловидовой, мыли и скоблили диск. Я стал составлять цвет, увеличивая его количество согласно гигантской площади диска. В 10 ч. 20 м. вечера, когда они еще домывали, я начал красить, в 9 ч. 25 м. утра мы кончили работу и пошли домой.
7 апреля. Сегодня, в страстную субботу, к 12 ч. ночи мы с Петею пришли в Исаакиевский собор. На паперти у входа в собор играл оркестр моряков. Молодежь, пар 40—50, танцевали падэспань. Человек 300 посетителей глядели на танцующих и бродили по собору. Здесь же были Глебов-Путиловский и мои сестры Дунюшка и Маня356. Нам пришлось больше часу ждать, пока народ разойдется.
Внезапно погасло электричество; собравшиеся в легкой тревоге стали покидать собор, чиркая спичками. Т.к. во время наших ночных работ электричество постоянно тухло в это время и минуты через 2—5 зажигалось, и, опасаясь, что неосторожно брошенная спичка подожжет какую-нибудь витрину или макет из бумаги и фанеры, я крикнул: «Осторожнее с огнем!» Тотчас же кто-то ответил: «Что здесь, солома, что ли?»
В 1 ч. 30 м. мы с Петей принялись за разбивку круга, действуя линейкой в 10 метров, и в 9 ч. 30 м. ушли домой.
8 [апреля]. Сегодня в первый день прежней Пасхи мы с Петей в 12 ч. 30 м. ночи были в соборе, но работать нам не пришлось, т.к. не горела одна из ламп, освещающих диск. Перевертев более 20 маленьких рубильников и выключателей, мы, не добившись успеха, ушли в 1 ч. 40 м. домой.
16 апреля. Получил письмо из массового отдела Ленсовета. В нем говорится:
«Уважаемый т. Филонов!
Президиум Ленингр[адского] Совета решил передать Вам заказ по написанию картины.
Просьба сообщить тему картины и когда вы сможете подписать договор. Сумма заказа (по согл[асованию] с ССХ) определена в 5000 р.
Секретарь под’отдела искусств и музеев — Парфенов.
P.S. Адрес и телефон на бланке".
Все это время, по ночам, с 9—10 вечера, мы с Петей работаем диск Фуко. Работу кончаем в 7 ч. 30 м. утра.
31 мая. Сегодня часов в 6 вечера Петя сказал мне, что он идет в Союз советских художников за пропуском на получение моего пайка. Я попросил его подождать полчаса и написал в Союз следующее:
«В Союз советских художников
от художника-исследователя Филонова
Заявление
Довожу до Вашего сведения, что с 1 июля я отказываюсь от своего права на паек.
Начиная с 1 июля пропуск в ЗРК брать не буду.
Филонов. 31 мая 1934 г.".
В это время у меня сидел Купцов — я выправлял его статью о выставке художников-микроскопистов.
Когда я прочел ему с Петей эту записку, Купцов сказал: «Ну и характер у вac!» Я ответил: «Я давно уже обещал Массарину и Сильверстову, что с июля перестану брать, и только лишь сегодня в последний день собрался написать отречение, и получается интересное совпадение: ведь сегодня день торжества Бродского — юбилей357.
Вот это — диалектика: верх признания и славы и — подполье. Верхи и низы Изо. Пусть это будет подарком Бродскому на юбилей".
Петя отнес это заявление в Союз.
Все это время, начиная с 7 апреля, мы с Петей каждую ночь работаем в соборе над диском Фуко. За этот срок мне пришлось работать 6 ночей в одиночку. Эти ночи я считаю лучшими изо всех бесчисленных ночей, проведенных мною за работой. Обстановка необычайно величественна и сурова. За моей спиной трое мощей: какой-то совершенно обнаженный митрополит с громадными складками морщинистой кожи на прежде гигантском, жирном животе, сползшими на левую сторону (кажется, Антоний или Феодосий Черниговский), и двое сибиряков-инородцев: мужчина высокого роста и маленькая женщина. Они оба в одеждах и сапогах из звериных шкур мехом вверх.
В первые дни работы дома днем я спал часа 2 1/2, 3 1/2, 4, но затем стал спать 6—7 часов, а однажды проспал 10. Отправляясь в собор на работу и возвращаясь, я невольно дремлю, рискуя проехать дальше, чем надо.
Пете, как более слабому, я решил давать отдых каждую пятидневку, но ночью на работе он также спит полчаса, час, два, а то и более, иногда лишь к утру начиная работать более или менее по-настоящему. Со сном он не борется и бороться не желает и не умеет. Но и я, борясь со сном, нередко в течение часа вижу, как, засыпая и просыпаясь, наяву пачкаю и совершенно порчу хорошо написанный, уже готовый кусок. Так однажды, работая на коленях, я, очнувшись, увидел, что, оставаясь на коленях, я уперся переносицей в только что написанный кусок.
С тех пор я часто, тыкаясь лбом или носом в диск, служащий нам и картиной и полом, работая на коленях или лежа на левом боку или на животе, замечал, борясь со сном, что рука совершенно бесконтрольно писала, пачкала, а затем переставала, упираясь в уже написанное. Иногда стук выпавшей из моей руки в такие минуты маленькой легкой кисти приводил меня в сознание и я мгновенно же вел работу дальше, будто она и не прерывалась.
3 июля. 14-я ночь работы в соборе в одиночку.
С 8 на 9 июля. 16-я ночь в соборе в одиночку.
13 июля. Взял из Русского [музея] 15 своих работ, бывших в Москве на выставке «15 лет советского искусства». Одну из этих работ, «Человек в мире», мне вернули в следующем виде: картина (она писана маслом на целом листе александрийской бумаги) разорвана надвое, а одна из половин также надвое. Вместо целой картины я получил, таким образом, три отдельных куска.
При той травле на мое искусство, когда загонщики все более и более наглеют, чувствуя свою безнаказанность за любую подлость по отношению ко мне, конечно, бесполезно куда-либо жаловаться или как-либо протестовать по этому делу.
Сторож Русского музея — силач Новомлинский, получавший вещи в Москве, сдавая их мне, сказал, что кто-то из администрации выставки — женщина, — фамилии ее он не назвал, говорила ему при сдаче вещей в Москве: «Вещь разорвана нечаянно. Мы можем ее реставрировать. За порчу Филонов, если захочет, может получить денежное вознаграждение».
Перервать вещь пополам и еще раз надвое — черносотенная сволочь называет «нечаянность».
14 июля. Вчера у самого Исаакиевского собора, идя на работу, встретил т. Бондаренко. Фамилию эту я помнил, но ее владельца забыл, хотя в лицо сейчас же признал. Смутно помню, что он когда-то с группой изо-учащихся был у меня. С ним было человек 5—6 изо мо... [Текст вырезан] ученики. Он узнал меня первым сегодня, и пятеро его учеников приходили смотреть мои работы. Он удивлялся, хотя я ни слова не сказал ему о себе и он мог это слышать от кого-либо другого, что «на такого исключительного, единственного мастера ведется такая ожесточенная травля». Он просил дать ему переписать мои рукописи — я направил его по этому делу к Купцову и к Мише.
За это время все идет и идет с 7 апреля ночная работа изо дня в день в Исаакиевском. За это время я, по вызову Купцова, смотрел его крепкий портрет ударника с завода Кирова.
Зальцман уехал с киноэкспедицией на Памир358, Копаев вернулся с Кавказа, видел работу Борцовой. С 9 июля я работаю в соборе уже один. Петя кончил свою порцию работы и окончательно выдохся идеологически, профессионально и главное — физически. Утром 9 июля я дал ему отставку и выругал матерно, сам в ту же секунду удивившись, как могла у меня вырваться эта старинная фраза.
28 июля. (Смотри далее после 5 августа). Разговор с Федюшиным.
1 августа. В ночь на 1-е я кончил диск Фуко. Всего над диском я работал 116 ночей ежедневно, одна за другою. Из них в одиночку я работал: с 7 апреля по 9 июля — 16 ночей и с 9 по 31 июля — 23 ночи — всего 39 ночей. Стало быть, Петя работал над диском 116 - 39 = 77 ночей. Деньги за эту работу мы поделили пополам копейка в копейку. Заработали мы всего на двоих 5000 р., из них 1000 р. нами еще не получена. Но я заработал, кроме своей доли за роспись диска, еще 303 р. за реставрацию малахитовых колонн.
Эта работа состояла [в том, чтобы] нарастить гипсом 11 мест, откуда были выкрадены куски малахитовой облицовки колонн, и написать по гипсу масляной краской зеленый малахит. Т.к. некоторые колонны постоянно сырые и с них каплями течет отпотина, мои заплатки на них, наверное, недолговечны — с сырого гипса масляная краска отпадет корочкой. В других местах, по сухому, заправка простоит долго. Из моих 116 ночей и Петиных 77 надо вычесть 4 ночи, когда мы по следующим причинам не могли работать: 1) пришли в собор, но там не горело электричество, 2) пришли на работу, но администрация забыла оставить нам ключ, 3) ночь с 1 на 2 мая, когда Петя праздновал, а я хотя и пошел на работу, но т.к. жена вызвалась меня проводить, а толпа у Биржевого моста, где мы сошли с трамвая, и на Невском была настолько небывало многочисленна, что, выйдя из дому в 10 1/2 вечера, мы только к 1 1/2 дошли до Казанского собора. А т.к. я, постоянно сдерживая напор толпы на свою дочку, боялся оставить ее одну, то мы, дойдя до Поля жертв революции и сев там в трамвай, лишь в 2 1/2 ночи были дома — идти в собор было уже поздно, 4) день рождения моей жены-дочки, когда к нам в гости пришел Глебов-Путиловский и 3 моих сестры359 и пойти на работу — значило жестоко обидеть и огорчить и жену, и гостей.
Уже через месяц работы в соборе я стал приходить на работу к закрытию музея, а уходить ровно в 10 ч. Часто первые посетители уже подходили к диску, когда я второпях убирал свои рабочие принадлежности: щиты, обитые клеенкой, на которых мы лежали на диске, стул с электрическою в триста свечей лампой, примотанной к нему на палке, и краски. Температура в соборе при начале работы была 2 градуса, затем поднялась до 12 1/2, 13. Первыми, кто встречал меня при входе, были два сторожа. Они, чередуясь, поодиночке охраняют собор с 8 вечера до 8 утра. Это два старика. Им дается винтовка, но без зарядов. Часто по ночам я слышу их свистки. Это они отпугивают гопников. Раз ночью я услышал один за другим до 15 свистов: гопники, пытаясь ограбить, избивали на площади перед собором прохожего. В этот раз их было арестовано 5 человек. Сторожа часто подвергаются нападению гопников. Так, сторожу Семенову рассекли бровь над левым глазом при грабеже буфета на площади у южных дверей, ему же чуть не сломали мизинец, и он болел месяца 11/2, его же, прыгнув ему на плечи из-за колонны, гопники поколотили. Второй сторож — старик Староверов, кого я при каждой встрече потчую папиросами, — более счастлив в этом отношении. Он объясняет это тем, что Семенов «не умеет с ними обходиться: очень резко берет, надо поосторожнее, помягче».
Так, ночью, когда трое парней, выйдя из пивной, находящейся около гостиницы «Англетер», тут же, перед собором, свалили с ног и долго били какого-то молодого человека, наконец все же убежавшего от хулиганов. Староверов не свистал, наблюдая за этой сценой из-за колонны. «Кабы я засвистел, меня бы самого избили — пока подойдет от »Астории" милиционер". Он жe из-за колоннады слышал, как, стоя на углу, после побоища победители рассуждали, стоит или нет разгромить соседний гастрономический магазин. Он также видел, как двое милиционеров, очевидно посланных бежавшим избитым, спокойно подошли к гопникам, поговорили с ними минут 5, а затем взяли и увели. Тогда он продолжал свой обход. Когда я подхожу к собору, он радостно протягивает мне руку: «А, приятель дорогой! Здорово, дружок!» Семенов встречает меня так же приветливо, но разговор его сводится к следующему: будет ли прибавка жалованья сторожам, нельзя ли выхлопотать новые сапоги, как получить пенсию. «Ты скажи директору, чтобы он хотя бы мне одному прибавил жалованья! Я никому не скажу!»
Сторожа при обходе несколько раз видели, как гопники при их приближении, спрыгнув с подоконника гигантского окна алтаря, убегали. Здесь при осмотре обнаружили между наружным стеклом, где часть была разбита, и внутренним, где написан по стеклу Иисус Христос выходящим прямо в алтарь, через который мы проходим на работу, спальню гопников, пиджак, колоду карт и помет. Между стеклами алтаря они устроили спальню, игорный притон и уборную. Человеку со слабыми нервами трудно, а то и невозможно было бы работать ночью одному в громадном, темном пустом соборе; ночью, в тишине здесь то и дело раздаются и внизу, и на хорах, и под полом самые разнообразные стуки, звуки от падения, трески и шумы, кончая треском разбитого стекла. В июне особенно часто раздавался треск и взрывы короткого замыкания сырых проводов и звон разбитого стекла. И я часто обходил дозором все здание в темноте, думая, что гопники, разбив стекло, проникли в собор. Позднее я узнал, что это падали окантованные картины экспонатуры от сырости. Иногда таких падений было до 10 в ночь.
Сырость — бич музея. В иные дни с колонн и стен буквально течет, и на полу у стен — лужи.
Комендант собора — Бобровская по просьбе директора водила меня на хоры показать плесень на картинах. Всего картин в плесени и порче мы насчитали 18.
Наш упор в работе, а затем моя ежедневная работа в одиночку вызвали к нам симпатию местных музейных работников. Так, Бобровская, прежде полуравнодушно здоровавшаяся с нами неизменною фразой: «Ну как! Вы все еще ползаете!» — теперь забыла эти слова и здоровается утром со мною: «Здравствуйте, родненький! Как это вы можете без отдыха работать!»
Т[оварищ] Цурок — организатор работ экскурсоводов, партийка с 17-го г., средних лет женщина с живыми добрыми серо-голубыми глазами — каждое утро приветствует нас или меня: «Здравствуйте, ночные орлы!»
Как-то в начале июля, когда, кончив работу, я поднимался, идя домой, из подвала собора на паперть, Цурок сидела при входе в музей с какой-то женщиной. Увидав меня, она схватила свою соседку за руку и, вся сияя доброю улыбкою, с заблиставшими глазами, закричала: «Ночные орлы! Вот ночные орлы!» На паперти перед входом в музей толпились человек 35—40 ранних посетителей — молодежь на отбор. Они с изумлением, обернувшись на крик т. Цурок, смотрели на меня, пока я проходил сквозь их толпу, здороваясь с Цурок.
В июле же утром, когда музей ждал партию интуристов человек в 60, Цурок в 9 ч. 10 м. подошла ко мне и сказала: «Хорошо было бы, если бы вы остались и были тут, когда придут интуристы!» Я ответил: «До 10 ч. еще далеко, конечно, я не стану терять время из-за проклятых буржуев и буду работать!» Т.к. интуристы должны были по уговору с директором явиться в 9 ч., за час до открытия, но не приходили, то, кончив в 10 ч., я, идя домой, на паперти столкнулся с Цурок. Она сказала мне: «Как жаль, что вы уходите, я бы хотела, чтобы интуристы поглядели на вас». Я ответил, невольно засмеявшись: «Я ведь не являюсь частицей вашей музейной экспонатуры». Цурок сказала: «Мы очень вами гордимся». Сидевшая рядом с нею на скамье Бобровская сказала: «Как ваша фамилия?» Я ответил, что за все время работы здесь должен не говорить никому своей фамилии, а потом сказал Цурок: «Если бы вы видели вообще мои работы, то, наверное, еще больше гордились бы мной». Бобровская сказала: «Все равно мы узнаем вашу фамилию от директора». — «Директор вам не скажет — мы с ним договорились об этом».
Мне трудно было в течение почти 1/4 года работы в музее умалчивать о своей фамилии.
С половины июля ко мне к диску приходил местный молодой столяр Шура Павлов — внутренне я его звал «Шурка-герой» — и до открытия музея проводил со мною время в разговорах. Он на полсантиметра не вышел ростом в Красную Армию, но грудь, плечи и руки его сильные, хорошо, не искусственно, развитые. Он очень занимательный, интересный собеседник. Если бы Шурка попал «на свою точку», из него бы вышел незаурядный инженер. Я к нему и к такому сорту людей «с золотыми руками» чувствую определенную симпатию и доверие.
В последнее утро работы здесь Цурок повела меня вокруг собора показать «отвинченные руки ангелов». На дверях у бронзовых фигур ангелов воры отвинтили штук шесть рук. Она предложила мне восстановить их. Я сказал, что или сам сделаю их, или пришлю товарища.
Когда диск хорошо просохнет, покрою его маслом или лаком.
3 августа. Неожиданно пришел Мерзляков. Он работал со мною как скульптор и сделал в нашем плане две вещи из дерева: «Монгольский атлет», как я зову эту вещь, или «Ун», как он ее зовет, и голову. Он — товарищ Мешкова и, между прочим заведя о нем разговор, сказал, что Мешков, уйдя от меня, определенно сделал это под напором партийных старших товарищей и «пошел против себя». Я спросил его: «Давал ли вам Мешков прочесть его характеристику моей личности — его письмо ко мне?» Он ответил, что читал это письмо.
Я сказал: «Уже по этому поступку судить можно, насколько Мешков »пошел против самого себя", т.к. он сказал мне, что этого письма никому не покажет; кроме того, я уверен, что это письмо он писал тоже «не по своей воле»".
5 августа. Часов в 6 ко мне неожиданно пришел Турулин360, а с ним Трухачов361. Трухачов работал со мною, один из первых, в 1925 г., когда в Академии я вел работу с группою учащихся. Но он же был одним из первых комсомольцев, ушедших от меня по команде ректора Эссена. Он прислал мне первое «отрицательное» письмо в 1925 г. зимою. С тех пор я его не видал, но знал, что он администрирует по музейной работе. По его словам, он вычищен из партии: комиссия по чистке предполагает, что где-то на юге, попав из рядов Красной Армии в лазарет, он из лазарета пошел добровольцем в Дроздовский полк362. Он принес две фотографии своих работ, сделанных, как он сказал, «в вашем плане», но там нет никакого «нашего плана», о чем я ему и сказал. Я посоветовал ему во что бы то ни стало добиться своего восстановления в партии. Т.к. Турулин был против этого, на том основании, что это необычайно трудно и займет много времени и труда, я всеми мерами и доводами, но с успехом доказывал Турулину и убедил его, что на это силы экономить — смешно.
Трухачов сейчас работает в реставрационной Эрмитажа, куда устроил и своего старого товарища Турулина.
Я Трухачова совершенно не знаю, но наверное, судя по всему, что я в нем подметил, он не был добровольцем у белых. На чистке его товарищи Капман363 и Куранов364, также работавшие со мною в 1925—26 гг., дали уклончивые и отрицательные показания в его защиту.
Трухачов, по словам его и Турулина, был так сильно потрясен исключением из партии, что до сих пор не предпринял никаких мер для своего восстановления и реабилитации.
28 июля. Сегодня меня вызвали к телефону. Незнакомый голос говорил: «Скажите, ваш адрес, кажется, ул. Литераторов, 19? — я вам доставлю ваш паек!» — «Какой паек? Ведь я отказался от него 31 мая». — «Это верно, но правление Союза, Эней, Радлов распорядились, чтобы я выкупил ваш паек, что я и сделал, и доставил его вам; скажите, когда и куда его прислать». Я ответил, что пайка ни в коем случае не возьму, хотя он и советовал мне, и убеждал меня, и доказывал, что я должен взять его, говоря, что мой отказ вступит в силу лишь с 1 сентября. Видя, что его доводы не действуют, он попросил меня письменно через Союз сообщить ему, что я отказываюсь от пайка. Он называл себя Федюшин. Я послал ему следующее письмо:
«В Союз советских художников
Т[оварищу] Федюшину
Т.к. 28 июля вы сообщили мне по телефону, что, несмотря на мое заявление об отказе от пайка, поданное в Союз 31 мая, где было сказано, что начиная с 1 июля я пайка брать не буду, вы, по распоряжению правления Союза, выкупили продукты моего бывшего пайка и намереваетесь доставить их мне на квартиру, я еще раз заявляю Союзу, что пайка брать не буду.
Филонов«.
8 сент[ября]. По приглашению Яна Лукстыня, был у него — проверить его проект «Уличный бой в Риге» к картине, заказанной ему латышской организацией в Москве. На завтра назначена приемка проекта. Проект сделан местами сыровато, но в целом очень хорошо, искренно и просто. Мне пришлось, поработав часа два, выправить фигур 6—7. Я сказал Лукстыню, что проект, наверное, будет принят. От него я проехал прямо к Купцову. Он и Копаев ждали меня. Пришлось часа два поработать над натурщицей Копаева. Он ее сбил по рисунку.
9 [сентября]. Вечером Купцов и Копаев были у меня. Чтобы еще раз зарядить Копаева, я показал ему все мои работы; на это потрачено было время от 8 ч. до 1 ч. ночи. Также я дал Копаеву еще раз постановку на рисунок. Теперь Копаев, по его словам, «уж больше не собьется». Замечательно, что я чувствую что-то вроде радости при встрече с Купцовым и Копаевым. Несколько раз я замечал в себе это ощущение.
12 сент[ября]. Приходил т. Лукстынь сказать, что проект его принят. Проверка проекта была в Латышском клубе на Бассейной. Лукстынь сказал, что после того, как присутствующие, обсуждая проект, не нашли в нем ничего плохого и он сказал несколько слов в разъяснение своей работы, присутствующие зааплодировали ему, говоря: «Никто так хорошо не защищал свой проект», «умеет работать, умеет и защищать работу». Всего латышские художники вместе с Лукстынем представили четыре проекта на заказы Москвы.
18 сент[ября]. Вчера кончил письмо Жибинову365 в ответ на его письмо, полученное в первой половине августа, где он писал о смерти своей любимой жены и о заторе в работах по нашей линии.
«Товарищ Жибинов!
Я уверен, что пережитое Вами горе еще больше обострит вашу ответственность перед собою за работы и за профессионально-идеологическую установку, заставит, еще напряженнее вдумываясь в работу, дорожить каждой рабочей минутой и еще точнее осознать, что и как писать и как жить тяжелой жизнью мастера-исследователя. Много значит чувствовать себя честным, упорным рабочим Изо. Т.к. многие будут ориентироваться на Вас и Ваши работы, а другие поведут на Вас травлю, — тем сильнее надо выяснить себе это чувство ответственности и осознать необходимость точности расчета и максимального упора в работе. Тем более это верно сейчас, когда, в лице нашей школы, настоящее пролетарское искусство — в подполье, когда партия, не зная нас и, стало быть, очень немногое понимая в искусстве, хотя правильно мобилизовала правых художников «на службу революции», но, конечно, не видит, какой громадный вред вытекает из этих отношений работодателя к работополучателю, уже потому, что эти отношения развились в систему протекционизма, т.е. в систему монополии кучки людей на «социальные заказы» и правительственную помощь, т.е. в систему засилья, зажима, рвачества и холуйства. Но мы учим, наша идеология говорит, что правильно понятая классовая политика Изо предполагает не частническую спекуляцию силами кучки художников-профессионалов, наемников, а всеобуч высшей школы Изо — пролетаризацию Изо. Наемника можно купить, но нельзя, создавая из него хозяина положения, заставлять всех равняться на него. Класс, вооруженный высшею школою Изо, даст для революции больше, чем деклассированная кучка кремлевских придворных изо-карьеристов. Как исследователь искусства, я называю современный этап политики Изо — «правый уклон», сверху донизу и насквозь во всех его взаимоотношениях. (Это определение пока не касается международного объединения революционных художников и палехских мастеров. Обе эти группировки, действуя при несколько иных условиях, чем любая из советских изо-группировок, работающих на пролетарский рынок, не имеют еще полицейски обязательной установки только на правое крыло; подбор людей в них иной, а процесс развития этих группировок еще не закончен. Также и в силу некоторых присущих им профессионально-идеологических свойств обе эти группировки пока что являются исключением из всех групп, которые, через правящие верхи Изо, пристроились к революции, за неимением иного рынка сбыта.) Правый уклон пришел на смену такого же шулерского «левого загиба» политики Изо. Левое крыло, не имевшее твердых профессионально-идеологических установок, постоянно их менявшее, воруя отовсюду, умерло, конечно, политической смертью, но эта смерть обусловлена была уже тем, что оно, не умея работать, не зная, как надо работать и что писать, таким образом подменив живописное и содержательное начала Изо на модернистки-декоративную компиляцию, само себя сводило к нулю. Изо-шулера сменил изо-фашист. Правое крыло Изо, как черная сотня, выслеживает и громит «изо-жидов», идя в первых рядах советского искусства, как при царе оно ходило с трехцветным флагом. Заплывшая желтым жиром сменовеховская сволочь366, разряженная в английское сукно, в кольцах и в перстнях, при цепочках, при часах, администрирует изо-фронт как ей будет угодно; морит голодом кого захочет, объявляет меня и нашу школу «вне закона» и раздает своим собутыльникам заказы (напр[имер], Лансере367 почти единолично получил роспись Казанского вокзала). Торговое изо побеждает, но побеждает на верхах. Понизу идет «революция в искусстве и во всех его взаимоотношениях» — наша школа. Тем более решающее значение приобретают каждое наше слово, каждая вещь. Вам со мною всего выгоднее говорить «под работу», под делающуюся вещь. Поскольку Вы сейчас начинаете новый период жизни мастера, обязательно советую: одновременно с начатыми уже вещами ведите натюрморт в хороших, выгодных под живопись величинах объектов. Разложите его на окне в углу, чтобы весь он был залит светом и куском фона от угла была улица. Ведите его во всю силу сделанности. Эта вещь, являясь необходимо нужной на изо-фронте, успокоит, дисциплинирует Вас и мобилизует все Ваши силы мастера. За Вашу карьеру живописца вам придется сделать еще один натюрморт. В дореволюционном русском искусстве у ранних реалистов и передвижников натюрморт не писался как таковой, но в их картинах мертвая натура иногда вывозила всю вещь. От «Мира искусства» и московских живописцев «под француза» натюрморт появился как картина, но ему грош цена. Здесь нужно еще многое сделать. Одновременно записывайте возникающие по искусству вопросы — я дам на них ответ. Советую также обязательно вести дневник мастера, куда будете вносить все, что относится к искусству и его взаимоотношениям, — если вы уже не начали его. Пересмотрите, переоцените старые работы — все до одной: наверное, многие из них надо и можно доразвить. Начните дорабатывать их, начиная с самой слабой и с самых слабых мест в ней. Если понадобится — склеивайте, сшивайте две, три, четыре из них вместе, доразвивая их в одну картину. Карандаш, подменяя материал, доразвивайте инком. Масло, доразвивая, сперва промойте керосином и протрите маслом. Работая так над ними, вы очень многое сделаете в самом себе. Помните, что живопись как процесс работы над вещью — это ежесекундный упорнейший рисунок. А рисовать — это значит: упорно прослеживая и с наивысшею изобразительною силой и осознанностью делая начало, развитие и конец каждого члена, т.е. максимально выявляя его содержание, — дать максимум осознанности содержания целого (по нашей формуле: общее есть производное из частных, до последней степени развитых).
Ваш товарищ — Филонов.
17 сент. 1934 г.".
24 сент[ября]. Смотрел работы Купцова, Хапаева по их приглашению. Хапаев добился упорною работой очень хорошей живописи и рисунка. Местами наивная и еще не понятая, его работа пронизана мощною, грубою, решительною энергией, настоящею энергией и рабочим упором мастера. Работы Купцова также хороши, но т.к. он ведет сразу штук 6—7 и должен торопиться, т.к. это заказ, — ни одной из них он еще не довел до той высоты, на что способен.
29 сент[ября]. Утром женщина-рассыльный из Союза принесла мне письмо. В ее же присутствии я вскрыл конверт — там были пропуски на паек, продуктовый и промтоварный, и какая-то печатная приписка. Не читая приписки, я вернул женщине все это назад и сказал, что пайка не возьму — отказался от него несколько месяцев тому назад, о чем Союз знает. Она, недоумевая, говорила: «Как же можно отказываться, ведь это паек».
11 октября. Сегодня, часов в 8 вечера, Миша сказал мне по телефону: «Знаете, Павел Николаевич, Вахрамеев умер!» Я спросил его, откуда он знает об этом. Миша сказал, что сегодня в ЛОССХе он видел объявление, что Вахрамеев Константин Васильевич скоропостижно умер вчера в 5 ч. вечера.
В 10 ч. вечера меня снова позвали к телефону. Чей-то голос, показавшийся знакомым, сказал: «Из Союза просили передать, что умер ваш бывший ученик К.В.Вахрамеев». — «Где он умер?» — спросил я. «Дома, у себя на квартире!» — «А сейчас где находится?» — «В больнице Марии Магдалины у Тучкова моста»368. По голосу я узнал, что говорит со мною Борис Гурвич — мой бывший ученик. Но он умолчал, что именно он говорит со мною. Умолчал и я, что его признал.
12 [октября]. Была Борцова. Она сильно расстроена смертью Вахрамеева и снова говорила, как в течение 10 лет их любви и дружбы он мучил ее своим тяжелым нравом. Она, как мы с нею уговорились, пойдет в Союз и в горком условиться насчет похорон. Товарищ Вахрамеева, не знаю его фамилии, заходил к ней сказать о его смерти. По его словам, у Вахрамеева было воспаление легких. В это время ему надо было получить из ЛОССХа аванс под заказ. Полубольной, после горчичников, Вахрамеев пошел и получил там рублей 300—500, но, придя домой, снова слег. Товарищ, видя, что его положение ухудшается, спросил его: «Не позвать ли Борцову?» Вахрамеев долго думал молча, потом ответил: «Не надо — она не придет». Словно чувствуя смерть, Вахрамеев просил этого человека похоронить его по-хорошему.
Так бесславно пропал и посейчас мною любимый маленький Вахрамеев — Мастер аналитического искусства. Много перенес он горя. Многое мог сделать.
14 [октября]. Вечером пришли двое молодых людей. Один из них, назвавшийся Булгаковым369, сказал, что он уже бывал у меня, получил постановку на сделанность и работает в нашем плане. Он привел своего товарища Константинова370, чтобы я и ему дал постановку.
15 [октября]. Дал Константинову постановку, но не совсем успел закончить ее идеологические предпосылки. Днем комендант нашего дома Уткин371 сказал мне, что умер один из жильцов. Я спросил: «Кто умер?» Он сказал, что умер Матюшин. Матюшина я знал с 1910—11 гг. Сперва мы были с ним товарищами по искусству, потом он, войдя в блок с академической профессурой, стал моим врагом по искусству372.
Вечером ко мне пришли мои бывшие ученики Неменова373 и Курдов сказать о смерти Матюшина. С ними пришел Басков, по их словам, работник из Союза. Курдов и Неменова приглашали меня, в разговоре, зайти посмотреть их работы, но я отказался.
24 [октября]. Был у Купцова и Хапаева — смотрел, по их приглашению, их работы. Работа идет хорошо. Так же хорошо Купцов сделал проект таблицы Менделеева по заказу Технологического института.
27 [октября]. Был Хапаев. Он получил из кассы взаимопомощи горкома письмо, где сказано: если Хапаев к такому-то числу не уплатит долга кассе (250 р.) с процентами и пенями, его ожидает товарищеский суд. Заработок Хапаева сейчас невелик. Мать — без работы, больная: кошка, сибирский кот, прокусил ей жилу на руке. Но он, по его словам, все же мог бы небольшими взносами начать покрывать этот долг, если бы Купцов не сказал ему: «Не стоит платить — они своим не такие суммы раздают, а потом под разными предлогами прощают и снова дают по первой просьбе. Дурак, коли таким жуликам отдашь последние гроши, а сам будешь голодать».
Я объяснил Хапаеву, что здесь дело не в том, что в горкоме кто-то, может быть, жульничает, а в том, чтобы самому действовать абсолютно честно, тем более что он — мастер нашей школы. Он вполне со мною согласился, и я написал от его имени заявление в горком с предложением, не доводя дело до суда, разрешить ему выплату по частям.
4 ноября. Сегодня получил из Москвы от Изогиза спешное письмо. Кто-то, подписавшись «Лобанов», просит меня дать материалы моей биографии для издаваемой Изогизом «Автобиографии советских художников»374. Конечно, я ему не отвечу.
10 ноября. Сегодня в горкоме был доклад Бродского о Всесоюзной Академии художеств. Бродский, делавший вступительное слово, извиняясь, что он «не умеет говорить», прочел, что ему полагалось, по бумажке. Он говорил, что после апрельского декрета партии по изо-фронту375, после «ликвидации левацких загибов», он почтен высокой честью быть президентом Академии. Теперь Академия в крепких руках. Масловщина не повторится. Левые разгромлены. Прожектерство изжито. Преподавателями являются лучшие мастера. При Академии имеется исследовательский институт. Теперь Академия — это Днепрострой. Говоря это, он несколько раз повторил: «Бурное развитие советского искусства», «Бурный рост творческих сил и возможностей». Ему маленько похлопали. Аудитория была почти полна, но учащихся совершенно почти не было. Это редкое явление — обыкновенно учащиеся преобладают. После Бродского выступил докладчиком Бернштейн376 — заведующий кафедрой рисунка. Он говорил об успехах учащихся, демонстрировал их работы, рисунки питомцев Академии времен Брюллова и Чистякова и фото со старых мастеров. Он говорил, что ученикам прививают понятие о «пластической форме», но она у них пока еще отсутствует. Что «масловщина изжита». Что на старших курсах успехи похуже, чем на низших. Что, к сожалению, профессора при зачетах прислушиваются ко мнению Бродского, равняются по нему; оценивая работы, не осмеливаются иметь собственное суждение. Что из Москвы приезжала комиссия и чистила студентов. Что методом по рисунку является живое восприятие действительности и пластическая объемность. Что ученики работают упорно. Содокладчик Бернштейна — Наумов377 говорил о кафедре живописи. Он говорил, что «вообще художников не Академия учила», «много мастеров в Академии не шло». Что современное академическое командование хочет «сделать Академию современной», «открыть ее двери всем». Он говорил, употребляя мое выражение, об «абортах Эссена», об объективном методе, об «изумительном прожектерстве Маслова» и его «левацких загибах». Что теперь, помимо курсов, в Академии существуют индивидуальные мастерские: Бродского, Осмеркина378, Кардовского379, Савинова380. Что все учащиеся получают стипендии и даровой материал. Что теперь существует ответственность руководителей. Я записывал основные положения докладчиков и обдумывал план своего выступления. В перерыв все они ушли в канцелярию горкома, куда им принесли на подносе кило два хорошего сорта печенья и несколько подносов стаканов чая. Вместо объявленного перерыва в 15 минут они пожирали печенье минут 30—35. После перерыва Пумпянский — председатель собрания — объявил начало прений, но сказал, что на прения никто не записался. Уходя на перерыв, он предлагал желающим записаться на прения. Он начал вызывать желающих и повторил вызов раза три. Никто не выходил: художники в массе настолько же боятся Бродского, насколько и ненавидят его. Тогда Пумпянский, поддерживая предложение Пакулина381 и еще кого-то, сделанные с мест, уже начал было голосовать, чтобы прений сегодня не делать, а перенести их на 19 ноября в Академию. Но тут я, прерывая его, сказал, что он преждевременно хочет отложить прения, и предложил еще раз вызвать желающих выступить в прениях. Он ответил: «Я спрашивал — никто не хочет. Может быть, вы желаете выступить?» Я сказал: «Конечно я выступлю». Тогда тотчас же кто-то из президиума, за моей спиной, сказал «Выступление Филонова закроет дорогу прениям». Пумпянский возразил: «Нет, не закроет, наоборот, Филонов откроет дорогу прениям. Я сейчас проголосую: желает ли собрание, чтобы Филонов выступал». И хотя с мест многие закричали, что он не имеет права голосовать, выступать мне или нет, он произвел голосование и получил согласие. Тогда он сейчас же затеял со мной торговлю: сколько мне надо времени — и хотел дать мне только 10 минут. Но аудитория требовала, чтобы я говорил, сколько мне понадобится. На его повторный вопрос я ответил, что мне понадобится около получаса. С первых же моих слов он сделал мне замечание, что я говорю резкости, и затем через каждые 5 минут просил меня «округлять» и кончать скорее.
Я сказал, что аудитория еще собирается с мыслями, она всегда долго раскачивается, но потом заговорит и я, конечно, прения открою, а не закрою.
«В сегодняшнем докладе нас интересует прежде всего его политическая сторона. Вы, т. Бродский, говорите, что был разгром левых, — это неправильно: левое движение само себя изжило и умерло за ненадобностью своих же собственных идеологических и профессиональных предпосылок. Левацкие загибы, т.е. левацкий загиб — был. Теперь на смену ему пришел правый уклон — могучая, страшная сила, живая доселе с царских времен. Вы говорите, т. Бродский, что искусство и управление Академией теперь находится в крепких руках. Правильно. Оно находится в мощных, железных руках, но и царское правительство думало, что оно держит власть над народом в крепких руках. Но власть эту вырвали — и мы вырвем власть над искусством из ваших рук. Аналитическое искусство будет вашим могильщиком. Вы — [Текст вырезан] прошлого. Когда я шел на германскую войну ратником второго paзряда, оказывается, многие люди, например Владимир Ильич, знали еще за два, за три года до войны, что она будет. И такое предвидение событий возможно для тех, кто хорошо знает свое дело. Когда Эссен по-своему правил Академией, я говорил ему в самом начале его карьеры: »Ты, Эссен, попадешь под суд за свою педагогику искусства". И он попал под суд. Коммунист Эссен, никак с 20-летним партийным стажем, попал под суд, но те, кто его довел до суда, под суд не попали. Вот некоторые из них сидят здесь за столом президиума. Вы говорите, что была масловщина. В самом начале ректорства Маслова, на его докладе о ходе преподавания в Академии, я говорил ему, что он неправильно ведет свою политику искусства — и ему не миновать суда. Он попал под суд. С громадными усильями, через Сорабис, мы добились, что Эссен и Маслов сделали доклады об Академии, — они не желали их делать. Вы сами, т. Бродский, добровольно делаете доклад о своей работе. Вы сознаете свою страшную силу, а я Вам скажу, что Вы попадете под суд за свою деятельность в Академии. Эссенщина, масловщина, пугачевщина, разинщина не были явлениями, вызванными только этими людьми, — они только ими возглавлялись. Вы говорите, что с гибелью Эссена и Маслова прожектерство исчезло; а я Вам скажу, что прожектерство осталось, — все, кто сейчас держит власть над Академией, попали туда по прожектерству. Не буду говорить, какое высокое мнение обо мне как о художнике-мастере Вы высказали в редакции «Красной газеты», помимо меня также имеются мастера. Но, вступая в командование Академией, Вы пишете в газетах в своей декларации о Вашем ректорстве, что «у нас мастеров — нет, не с кем вести преподавание». И я Вам, т. Бродский, говорю, что все, кто сейчас с Вами преподает живопись и рисунок в Академии, — не мастера и попали туда, стало быть, по прожектерству, но Вы говорите теперь, что ваши преподаватели — мастера, а я Вам скажу, что вы попадете под суд, кто бы Вас ни назначал в Академию, кто бы Вас ни объявлял народным художником. Аналитическое искусство будет вашим могильщиком. Несколько раз я высказывал публично свое мнение о вас как о художнике и сейчас еще раз его разъясню: я считаю Бродского за его картину «Коминтерн», именно за эту картину, лучшим художником и здесь, и в Европе. Лучшим художником, но именно из той группы, куда он относится, т.е. группы академического реализма — постпередвижничества. Но Бродский — не мастер. Он не умеет ни писать, ни рисовать. Ходят слухи, что картину «Коминтерн» вместе с Бродским писал Вещилов382. На последней 15-летней юбилейной выставке в Русском музее в книге отзывов кто-то написал, что вместе с Бродским над его картинами работает художник Спирин383. Если Бродский говорит, что «Коминтерн» — его картина, мы относимся к этим слухам как к сплетням и считаем, что картина, конечно, писана им. Бродский говорит, что сейчас нет прожектерства. Это неправда. У нас сейчас везде протекционизм. У нас госпротекционизм — самое вредное, что только может быть вредным и гибельным для искусства, а Бродский говорит, что «у нас в Академии нет прожектерства». Если бы у вас не было прожектерства, — то был бы конкурс на звание профессора Академии, на право преподавания. Раз конкурса не было — значит, есть прожектерство. Смотрите, т. Бродский, кем Вы себя окружаете! Вы говорите, что у Вас в Академии есть исследовательский институт, — но не сказали, кто в нем работает. Кроме меня, во всем мировом искусстве настоящих исследователей нет. Ответьте, кто же у вас работает как исследователь в институте?" Тут Пумпянский, прерывая меня, сказал, что на этот вопрос ответ мне дадут потом.
Тогда, заканчивая свою критику выступления Бродского, я сказал: «Вы, т. Бродский, говорите, что превратили Академию в Днепрострой искусства. Из вашей Академии-Днепростроя хлещет тьма. Аналитическое искусство будет вашим могильщиком».
Затем я перешел к разбору слов Бернштейна и сказал, что Бернштейн, в противоположность Бродскому и Наумову, держался на чисто профессиональной позиции. Но теченская политика ясно пронизывала, однако, все, что он сказал. Так, например, простое, якобы невинное его выражение «пластическая форма», стремление привить учащимся понятие о пластической форме — является определенным теченским выпадом, политической установкой. Именно какую-то особенную пластическую значимость, присущую, с точки зрения Бернштейна, некоторым работам, а в некоторых отсутствующую, он имеет в виду, и почему — является его личным соображением, а тут дело должно сводиться к общему критерию, всеми признанному. Вот например: как вы увяжете критерий пластичности с данными по анатомии в работах ученика у профессора Залемана384, скульптора. В его ранней вещи «Кимвры» — прекрасное знание анатомии, и вещь — настоящая реалистическая и художественная. В его позднейших вещах — с установкою на парфенонские фризы, на античную скульптуру — форма совершенно иная; «пластическая». Но эти его работы гораздо хуже его же «Кимвров». А вы, конечно, скажете, что они лучше «Кимвров», т.к. форма в них пластическая (в это время кто-то из президиума, прерывая меня, крикнул: «Конечно лучше!»).
Да, у вас есть успех по рисунку учеников, но как вы его увяжете с живописью? — эта задача для вас непосильна! [То,] что у вас сейчас уже внутренние противоречия, показывают ваши же слова! Тов. Бернштейн сказал: «К сожалению, на старших курсах дела обстоят хуже». «К сожалению, при учете работ, если Исаак Израилевич Бродский выскажется за первую, то и остальная профессура стоит за первую». Конечно, профессора боятся Бродского, боятся иметь личное мнение. Но такого рода недооценка и переоценка, начиная с работ отдельного ученика, по восходящей перейдет в громадное политическое зло. Профессора будут сводить меж собою счеты — что пластично, что не пластично, что скажет Исаак Израилевич, а у учащихся будут трещать ребра. Наумов тут сказал, употребляя ваше выражение, что Эссен «делал аборты»385 старших выпусков, а вы сами говорите, что недавно московская комиссия делала у вас чистку учащихся, их выгоняют за то, что вы не умели их учить. Ничего нового — тот же «аборт». Тов. Бернштейн говорит, что методом обучения в Академии теперь является «живое восприятие реальной действительности», но это методом в работе служить не может и критерием в оценке вещей, сделанных учениками, быть тоже не может. А как к этому приткнете понятие о пластике? А как в такое методическое пожелание включите установку на образцы старого искусства, такие разнородные? И это все вы говорите по отношению к рисунку, но у вас практически в Академии по-разному понимают живопись и рисунок. Это лишь наша школа говорит, что художник настолько же хорошо или плохо рисует, насколько хорошо или плохо пишет. Микеланджело писал очень хорошие картины, особенно «Страшный суд», но не умел, по-настоящему оценивая, ни писать, ни рисовать". (В это время стоявший рядом художник, все время сосавший пустую трубку, запротестовал: «Вы сами себе противоречите! Как это Микеланджело не умел ни писать, ни рисовать?!») Я в тот же миг ответил: «Он настолько же хорошо рисовал, насколько хорошо писал, но рисунок и живопись его одинаково плохи. В скульптуре он гораздо большего добился по рисунку и в понятии о форме». В это время еще кто-то перебил меня с места, о чем-то протестуя, я ему также мгновенно ответил. Но его озлобленного выкрика и моего ответа не помню. И тотчас же я продолжал под одергивание и поторапливание Пумпянского: «Разве не бросается в глаза, что никто не идет по следам таких мастеров, как мировые мастера Суриков386 и Савицкий387, и никто не пойдет, а тем более в массе, и на это есть неотводимые причины. Но сейчас я о них не стану говорить. С другой стороны, у нас есть отдел современной французской живописи, но вы запрещаете ее пути. Почему же в том же советском государстве, которое выставляет эти вещи и знает, что на них люди учатся, нельзя писать таких же вещей?!
Да, вас все же можно похвалить; если хотите, вы кое-чего добились по рисунку, но в основу вашей программы новой Академии вы положили жалкие крохи из нашей идеологии аналит[ического] иск[усства]388 — она в рукописных тетрадках с 1922—23 гг. ходит по Советскому Союзу как подметные письма. А в основу преподавания рисунка вложен опять-таки наш принцип сделанности. Но вы взяли эти крохи от нас так же, как абсолютные монархии пишут свои конституции. Так же как Муссолини взял все, что мог, от большевиков, но употребил на пользу буржуазии". Затем, перейдя к тому, что говорил Наумов, я по отношению его доклада сказал: «Наумов говорит, что не Академия учила. Правильно. Но зачем же тогда Академия, с вашей точки зрения, если художники учились не от нее? Вы говорите, что многие мастера в Академию не шли. Но так как я, отвечая Бродскому, сказал, что в звериной теченской борьбе в искусстве, когда ряд людей окопался по протекции в стенах Академии и сквозь эту живую стену туда не проникнуть никому, кто им нежелателен, то ответьте, как понимать ваши слова: мастера могли туда идти, да не желали?» (Наумов ответил: «Да, могли, и их приглашали, но они не желали»389.) Я сказал: «Таких не было, это неправильно. Существует определенная группа лиц, помимо которой всем остальным в Академию не попасть. Вы это знаете! Вы говорите, что хотите сделать Академию современной. Это вам не удастся и в ваши расчеты не входит. Вы говорите, что хотите открыть двери Академии всем. Это неправда. Сейчас Академией владеет правый уклон, и никого, кроме своих, он в Академию не пустит. Вы говорили про »аборты" Эссена, про левацкие загибы Маслова и про его изумительное прожектерство — но вы были в Академии при них обоих и тогда должны были все это видеть и заявить об этом. Почему же вы, Павел Семенович, молчали?" Немного комкая конец речи, во время которой я то говорил в аудиторию, то поворачивался к президиуму, откуда на меня глазели сменовеховцы на подбор, и грозил им кулаком, откуда на меня сверкал бриллиант с кольца на мизинце Бродского, величиной с мелкую горошину, я сказал: «Аналитическое искусство будет вашим могильщиком. Оно — основа пролетарского искусства. Будущее принадлежит ему. Дай дорогу аналитическому искусству». Похлопали мне очень немного. Тотчас же Пумпянский поднялся и сказал, отвечая мне, что напрасно я сыплю обвинения и уверяю всех, что никто в целом мире, кроме меня, ничего в искусстве не понимает. В лице докладчиков мы видим почтенных людей, которых надо благодарить за их работу на фронте академической педагогики. Сам же Филонов никаких предложений не внес. Это недружественная критика. Затем из президиума поднялся Легран390, настоящий камер-юнкер Николая II, и сказал: «Зачем Филонов спрашивает, кто у нас работает в исследовательском институте, если, по словам Филонова, во всем мире нет ни одного исследователя искусства, кроме него. Что ему это скажет?» Он назвал четыре совершенно неизвестные мне фамилии и сел. Затем из президиума же Григорьев, работающий в правлении кооператива «Изо», сказал: «В выступлении Филонова прозвучал голос классового врага. По отношению к основной линии нашей партии левым уклоном называется то-то и то-то, а правым то-то и это, а если партия поставила нас в Академию, то по Филонову выходит, что партия занимается правым уклоном». После этого Пумпянский сказал, что закрывает собрание, и продолжение его назначил на 19 ноября в 8 ч. в Академии. К этому времени я уже успел, не пропуская ни одного их слова, выйти в раздевальную, надеть пальто, и, едва Пумпянский кончил, я, чтобы ни с кем не встречаться, первым вышел на улицу. Домой я пришел в 2 1/2 ночи. Я чувствовал громадное успокоение и радость, что мой удар был хорошо рассчитан и пришелся «прямо в свиную морду» этой раззолоченной черносотенной сволочи, которая завтра же продаст советскую власть и будет добивать раненых коммунистов, если их белогвардейской родне удалось бы раздавить советскую власть. На десятках собраний по Изо я выступал, но более подлого президиума не видал. Я знаю, что 19-го мне или не дадут говорить, или устроят западню. Но все мое существо так и рвется нанести этим гадам такой же позорящий их удар. Аудитория, в подавляющем большинстве враждебная мне, слушала меня не шевелясь, впиваясь в меня глазами. Никто не выходил. Стенографистка, в особенности к концу моей речи, когда слова у меня летят необычайно скоро друг за другом, с бешеной скоростью записывала мои слова.
Незадолго до этого, за несколько дней, Купцов, все время рвавшийся выступить против Бродского, уехал во Псков, вызванный письмом о болезни отца. К этому дню он вернулся. Хапаев, кого я первым встретил, придя на доклад Бродского, успел перед докладом сбегать к Купцову — позвать его на доклад. Но Купцов не пришел.
12 [ноября]. Утром Купцов по телефону позвал меня к себе. От 7 ч. до 11 я был у него, передавая то, что было на докладе. Натурщица Хапаева идет замечательно хорошо. Я уговорился с Купцовым, что он 19-го выступать не будет. Ему это может дорого обойтись.
18 [ноября]. Сегодня Петя принес «Лен[инградскую] правду», где помещено следующее: «»Под маркой Изо" (письмо членов партии). Артель «Изо» насчитывает 620 человек. Занимается она росписью тканей и знамен, изготовлением портсигаров, выпуском бюстов, статуэток, памятников и т.д. Семимиллионный годовой план артели наглядно показывает ее значение. Но в артели неблагополучно. Находится она в руках «бывших людей». Член правления — зав. планово-производственным отделом Шахов — бывший офицер и сын торговца. Экономист Васильев — бывший поручик, зав. снабжением Шартаковский — бывший владелец мануфактурной фирмы в Одессе, главбух Хиой — бывший компаньон торговой фирмы. Все они нашли приют у председателя артели Григорьева, который, кстати, сам не прочь попользоваться ее средствами. Под видом оборудования мастерской он отделывает себе квартиру. Он сам себе ассигновал на ремонт две тысячи руб. А фактически уже израсходовал не меньше четырех. Строительный материал берется из производственных мастерских. А штат Григорьева все это оформляет так, что комар носа не подточит. Деятельность артели «Изо» нуждается в срочной проверке.
Дерюгин391. Иванов".
Этот самый Григорьев, как мне говорили, и есть член президиума доклада Бродского 10 ноября. Это он выступал против меня в конце собрания, называя меня «классовым врагом». Вечером 18-го Тагрина по телефону спросила меня, знаю ли я об этой заметке. Она сама работает в этой артели по росписи тканей. Знает Григорьева, Дерюгина и Иванова. Она сказала: «10-го вы погрозили президиуму собрания судом, а 18-го Григорьеву еще раз грозят судом». Однако мы с ней решили пока что принять эту заметку только к сведению и особой веры пока что не придавать, т.к. Григорьев — очень ловкий человек. У них в артели думают, что «он выкрутится». Тагрина сказала мне, что Борцова просила ее передать, что кто-то поговаривает, что 19-го меня не пустят на продолжение прений по докладу Бродского. Утром заходил Купцов. Я снова сказал ему, чтобы он выступал лишь в особо важном случае. И во всяком случае его выступление будет «декларативным», он просто скажет, кто, по его мнению, прав, а кто не прав. И в конце концов я сказал, что «декларативное» выступление он непременно сделает, что бы ни произошло на докладе.
19 [ноября]. Ровно к 8 я был в горкоме. Никто не подумал меня «не пускать». Народу было много, и скоро впуск публики прекратили. Стоя в передней, я увидел, как какой-то учащийся подошел к двери в гардеробную в двух шагах от меня. Комендант Русаков не пускал его. Учащийся сказал: «Пропусти — ведь сегодня Филонов будет». Комендант ответил: «Филонов-то будет, а тебя не пропущу — опоздал. У нас и так полно». Я стоял и смотрел, чем кончится их разговор, но в это время из гардеробной в переднюю проходил Кибрик. Я отвернулся. Проходя мимо, он своим обычным звонким, приятным голосом сказал: «Здравствуйте, Павел Николаевич!» Я, не оборачиваясь, ответил тихо: «Здороваться — не будем»392. Когда он вышел в переднюю, ко мне тотчас же подошел Сашин. «А здорово вы его отшили», — сказал он. «А вы разве видали?» — «Еще бы, я тут же стоял, за вашей спиной, когда вы ему ответили». К нам подошел Суворов, и мимо нас снова прошел Кибрик. Меня поразил его мощный, жирный, «разъевшийся» затылок и шея, широкая, низкая, красная. Поразил при мгновенном взгляде весь его облик: тучный, даже жирноватый, грузный — грузом мяса хорошо упитанного; великолепно одетый, он выглядел и держался более чем решительно, самоуверенно и с апломбом признанного мэтра. «Ну и сволочь! Ну и жирная сволочь!» — сказал Суворов. «Он на вас карьеру делал!»393 — сказал Сашин. Затем Сашин сказал, как прошлый год он был приглашен преподавателем в Академию, на подготовительные курсы. Он решил проводить наш метод от частного к общему не сразу, но постепенно. Но учащиеся, узнав, что он был мастером нашей школы, в первый же урок сами начали работать по-нашему, и ему пришлось пристегнуться к их инициативе. Так как они все время желали работать «по-филоновски», Сашин и вел с ними работу в этом плане, все время умеряя их пыл, чтобы ему не предложили уйти с курсов. Месяца через два-три он ушел с курсов добровольно, т.к. из-за нашей установки у него стали возникать трения с администрацией.
Доклад начался в десятом часу вместо восьми. Купцов сказал мне: «В Академию приехал Бубнов, и Бродский с ним. Бродского сегодня не будет». Он снова спросил, выступать ли ему. Я сказал, чтобы он выступал. Когда, при переполненном зале и коридорах, собрание началось, вышли только трое, да и то приходилось ораторов на прения приглашать, вызывать, — и список ораторов исчерпался. Председатель Григорьев раза два-три снова спросил, не желает ли кто выступать, но никто не выходил. Председатель сказал: «Тогда позвольте прения закрыть, раз нет желающих». Тогда я попросил слова. Тогда в зале поднялся шум, как ветер, послышались возгласы: «Филонов! Филонов!» — и раздались аплодисменты. С 16-го числа я готовился к выступлению, работая над этим часов до 5 ночи. Я говорил по конспекту, временами отступая. По перед тем как я заговорил, председатель начал торговаться с аудиторией, сколько времени мне дать. Прежде всего из аудитории раздалось: «Как и всем, 10 минут», «полчаса», «час», «без срока!», «пусть говорит, сколько ему надо!». Председатель дал мне полчаса.
Я начал с критики Пумпянского, сказавшего, защищая Академию, что ей надо вменить в заслуги уменье выбирать живой людской материал в лице учащихся, и просившего Академии доверия лет на шесть, а затем, сказав, что не одни лишь живые силы Академии виновны в плохом ходе педагогики, виновата в этом и структура Академии как учебного заведения, предложил следующий план переорганизации Академии: в Академии вводятся классы постановки на реалистический рисунок и живопись; в них будет: обнаженная натура, портрет, этнографическая натура, бытовая натура, натюрморт. Работа в классах обязательна для живописцев, скульпторов, графиков и архитекторов. В классах работают маслом, инком, скульптурой, раскрашенной скульптурой. Одновременно с этим, с первых дней обучения, ученик работает в одной из следующих мастерских — это мастерские сделанных картин, сделанных вещей: мастерские правого крыла Изо: 1) портретная, 2) бытовая, 3) этнографическая, 4) батальная или военно-революционная, 5) анимализма, 6) натюрморта, 7) пейзажа, 8) графики, 9) скульптуры, раскрашенной скульптуры и майолики, 10) мозаики, 11) мастерская левого советского искусства, 12) мастерская общеевропейского левого искусства, 13) мастерская-институт этнографических разновидностей искусства европейских и всеевропейских стран, 14) институт общей идеологии Изо, где, наряду с лекциями искусствоведов по истории и социологии искусства и т.д., все профессора классов и мастерских читают лекции по идеологии Изо. (Тут я сказал, что есть в моем плане пятнадцатая мастерская — мастерская аналитического искусства, но можно обойтись и без нее, т.к. наша школа не имеет над собою потолка, она действует вне четырех стен учебных заведений Изо и действует по педагогике без копейки денег. Наша школа действует и будет действовать при всех условиях.)
Этим будет в Академии представлен весь фронт и современного, и мирового искусства. Посещение классов и лекций обязательно для учащихся всех мастерских от начала до конца обучения в Академии. В мастерскую учащийся идет по личному выбору.
Институт исследования иск[усства] имеет своею задачей: а) исследование и пропаганду в области современного искусства во всех его выявлениях, включая искусство в производстве, б) научно обосновать метод исследования искусства, роль и значение иск[усства] в жизни, в) организацию метода педагогики Изо, г) организовать метод применения иск[усства] как действующей культивирующей силы, д) организацию научной критики Изо. Институт имеет следующие отделы: а) отд[ел] исследования идеологии иск[усства], ведущий работу по исследованию причин зарождения, развития, падения и содержания течений в соврем[енном] искусстве, в народн[ом] иск[усстве], искусстве промышленности и быта в связи с социальными и бытовыми условиями. Подобный же анализ в мировом искусстве во всех его этнографических разновидностях и в иск[усстве] отдельных мастеров; б) отдел исследования вещи, ведущий работу исследования формы, материала, качества, техники, свойства и значимости вещи; в) отдел пропаганды, ведущий практическую организационную работу популяризации и пропаганды Изо в массах и среди учащихся. Отдел ведет планомерную публицистику, устраивает лекции и доклады по иск[усству], устраивает систематические районные сравнительно-показательные выставки. Издает свой журнал и ряд популярных изданий по искусству.
Институт организует в провинции ряд музеев из копий и второстепенных оригиналов. Ин[ститу]т делает передвижные выставки по Союзу. Ин[ститу]т делает передвижные выставки из вещей учащихся.
Далее я сказал, что еще в 1922—23 гг. я говорил о том, что музей искусств при Академии должен быть восстановлен, но фактически он не восстановлен и до сих пор. Его надо восстановить в прежнем его объеме, вместе с Кушелевскою галереей картин, бывшей при нем. Кроме того, его надо расширить по следующему плану, организовав в нем следующие отделы: 1) отд[ел] произведений искусства, отходивших от академического канона, начиная со времен лжеклассицизма, от искусства крепостных до соврем[енного] искусства, присоединив к нему вещи из бывшего Музея живописной культуры в Ленинграде, 2) отд[ел] народного иск[усст]ва, 3) отдел иск[усст]ва в производстве, 4) отд[ел] детского иск[усст]ва, 5) искусство самоучек, 6) отд[ел] иск[усства] сумасшедших, 7) отд[ел] театр[ального] иск[усства] и бутафории, 8) отд[ел] фотокино по быту и этнографии, 9) отд[ел] полиграфии и плаката, 10) отд[ел] икон, отходивших от византийского и соборного канонов, икон и скульптуры в этнографических разновидностях, 11) отд[ел] рисунков, графики и гравюр, 12) отдел работ учащихся Академии.
Обучение в Академии должно вестись исключительно на «сделанной вещи».
Таким образом, это будет не «какая-то расплывчатая Академия», а университет Изо, какого, по целесообразности и продуманности его конструкции, нет в Западной Европе.
Далее я сказал, что сейчас в Академии — диктатура реализма в его упадочных помесях, диктатура реалистической педагогики, не имеющей проработанного, проверенного метода обучения и целевой профессионально-идеологической установки обучения. Что там по педагогической линии широко культивируется упадочное мастерство при сознательно исключенной ставке на высшее мастерство. Что академическая педагогика имеет упор на этюды, эскизы, наброски при полном отсутствии ставки на сделанную картину, что в Академии нет, конечно, настоящего высокоразвитого метода реализма. В заключение сказал, что с первых дней революции педагогика Академии позорно слаба, и все это до сих пор сходило профессуре безнаказанно, но мы этого не простим. Мне опять похлопали, но немного. Мое выступление развязало языки. Ораторы стали выходить на эстраду и по-своему критиковать Академию. В числе других, но в защиту Академии, выступил художник-комсомолец Серов394, автор картины «Партизаны». Он говорил, что все, сказанное мною, какой-то «винегрет», пустой набор не связанных никаким смыслом слов. Что такую чепуху стыдно слушать. Что я употребляю демагогические приемы и обманываю аудиторию. Что, к стыду, часть аудитории меня поощряет. Но симпатии и вера учащихся и аудитории ко мне все слабеют и скоро исчезнут. Что я шарлатанствую. «Как смел Филонов упоминать здесь о своей симпатии к Эссену и заявлять, что Эссен был лучшим из тех, кто работал в Академии. Филонов сам помогал »угробить Эссена". Ведь это Филонов в 27-м году сделал провокаторский митинг в Академии в присутствии Луначарского395, где была вынесена резолюция протеста против Эссена396. А теперь Филонов лицемерно оплакивает Эссена. Этим выходкам Филонова и его «систематической демагогии» и дезориентированию учащихся надо положить конец".
Вскоре после него вышел Купцов. Говорил он хорошо и сдержанно. При его появлении в аудитории возник легкий шум, дружелюбный тихий смех и восклицания. Он говорил, что надо быть исключительным невеждою, чтобы позволить себе, как это сделал Серов, такую злостную оценку сказанного Филоновым и употреблять такие грубые выражения в оценке выступления Филонова. Все, сказанное Филоновым, стопроцентная правда, продуманная годами. «У тебя в коробке винегрет, а не в словах Филонова», — сказал он. Затем он сказал, обращаясь к аудитории и президиуму, что вчера, 18-го была в «Ленправде» заметка об артели «Изо», которая кое-кого из присутствующих касается. После него вышел Гаспарьян (скульптор)397. Он сделал резкую оценку выступления Серова, говоря, что он стыдится за Серова как за комсомольца и как за человека. Что хотя Серов и написал хорошую картину, но у него не имеется никаких данных, ни правомочия, чтобы грубо говорить о Филонове. После него выступил т. Беленко (до сих пор я не видел и не слышал ни одного его выступления и не знаю, кто он). Он начал свое выступление заявлением, что он «не филоновец», ничего общего с этой школой не имеет, но, однако, должен сказать о Филонове несколько слов. Сейчас же председатель заявил, что выступать надо по существу докладов, а не по отношению к Филонову. Беленко возразил, что его речь о Филонове и будет выступлением по существу доклада. Он сказал, что выступление Филонова было самым культурнейшим, и ценнейшим, и глубоким из всего, что аудитория здесь слышала. Позор выступать против Филонова, как выступил Серов. Стыдно за человека. Слова Филонова имеют громаднейшую ценность. Если хотя бы пятьдесят процентов сказанного Филоновым учесть и применить — [это] было бы счастьем. Но Филонов слишком хорошо знает то, о чем говорит, слишком идеально хорошо сказанное им, но все это чистейшая правда. Только так надо думать и действовать. Несколько раз Беленко, очевидно сильно волнуясь, брался за лоб, делая упреки Серову. Как Гаспарьяна, так и его часть аудитории поддерживала возгласами. После него выступил Шалыгин. Он говорил, что нa Филонова около десяти лет ведется травля, что каждое слово Филонова полно значения и неотводимой правды. Многие события на изо-фронте Филонов предвидел за несколько лет до того, как они случились. То, что он более десяти лет тому назад предлагал, раньше оплевывалось, а теперь проводится в Академии — хотя бы тот же его принцип сделанности, сейчас появившийся в Академии. «И многое другое вы (он обратился к президиуму), вы от него взяли. И вот здесь перед всем собранием Серов пытается отвадить слова Филонова и с необычайной грубостью доходит до клеветы, коверкая умышленно то, что сказал Филонов. Филонов редчайший, можно сказать, невиданный доселе мастер, прошедший поразительно трудную дорогу по Изо. Позор, стыд за человека чувствовал я, слыша слова Серова (кто-то с мест закричал: »Он его шарлатаном называл!" Серов, сидевший в президиуме, воскликнул: «Нет, не называл!») Если бы хоть 50 или 25 процентов того, что говорит Филонов, было принято, Академия бы процветала". Затем слово взял Савинов. Я никогда не слышал его выступлений. На собраниях он обычно не выступал и редко бывал. Говорил он подкупающе хорошо и просто, но самым подлейшим образом извирал все события на фронте академической педагогики. Как-то странно было слышать этого пожилого человека с прекрасным, добрым лицом, в серьезных, честных, искренних, убедительно правдивых словах ухитрявшегося лгать на каждом шагу. Трудно сказать, была ли это ложь игрою ловкого актера или ложью святого идиота, до сих пор не сознающего, какие темные дела он покрывал, покрывает и делает. Помянул он и мою фамилию раза два, похвалив за стремление к анализу. После него говорил Легран. Обвинив Пакулина в неправильном обвинении Академии за пристрастную раздачу учащимся денежных премий, он перешел ко мне: «Павел Николаевич Филонов в своем прошлом выступлении поразительно напоминает мне своего знаменитого зарубежного тезку Павла Николаевича398. Сегодня Филонов изменил тон, но прошлый раз он действовал так же, как и во многих других своих антисоветских выступлениях. Но уже одно то, что сам Филонов признает наши достижения, показывает, что дело у нас идет хорошо!» После него выступал Наумов. Он говорил слова, и каждая фраза имела грамматическую правильность и смысл, но о чем он говорил, трудно сказать. Он ухитрялся словами скрывать основную цель речи и скрыл; конца его речи я не дождался. Когда кончил последний оратор, Шалыгин, говоривший в мою пользу, и слово взял Савинов, аудитория, 2/5 ее, толпою пошла к выходу. Во время речи Савинова народ уходил [зачеркнуто: толпами], Легран и Наумов говорили перед 1/3 и 1/4 того, что было в разгаре собрания. Во время речи Наумова я посмотрел на Серова, сидевшего от меня шагах в трех. Комсомолец, молодой, лет 21—25 может быть, он уже начал становиться тучным, а подбородок начал заметно жиреть. У рабочих жирного подбородка не бывает, комсомольцам тоже не полагается его иметь. Домой я вернулся в 3-м ч. ночи с дочкой, из Детского приехавшей и слушавшей все происходившее как интереснейшее представление.
19 [ноября]. Вечером пришли двое учащихся. Хотят со мною работать. Во время нашего разговора вошел какой-то молодой человек, назвавший себя поэтом Нельдихен399. Он удивился, что я его не знаю и не читал его вещей. Живет он, по его словам, в нашем доме у кухни. С одним из учащихся он оказался знакомым, заговорил с ним о его отце, называя его знаменитым меценатом, инженером Бронштейном, и очень удивился, что я не знаю этого мецената. Нельдихен, чувствуя, что мешает нашему разговору, скоро ушел, а учащимся я назначил постановку на 22-е. Один из них был у меня с год тому назад. Они, по их словам, слышали мое выступление и считают меня «за единственно честного человека».
20 [ноября]. Была Борцова. Она рассказала о похоронах Вахрамеева. В день похорон она пришла в больницу и прошла в мертвецкую, где лежало тело Вахрамеева. Там было два трупа, в одном из которых она с трудом признала своего бывшего мужа и друга. Долго одна стояла она перед трупом, потом ее нервы не выдержали: ей стало страшно, и она в ужасе выбежала из покойницкой. Наверное, ее страху способствовало то, что Вахрамеев еще при жизни говорил ей: «Я к тебе из гроба приду!» Да этому же способствовали слова товарища Вахрамеева, сказавшего ей после смерти Вахрамеева, что Вахрамеев говорил ему, что он хочет убить Борцову. Несколько дней после похорон Борцова боялась оставаться дома одна и все жалась к матери, потом ее нервное состояние рассосалось. Часть вещей Вахрамеева взял Союз. Его бумагами и записками «набили целую печку» и зажгли. Были ли среди них дневники Вахрамеева, в которых он записывал и свои отношения с Борцовой, — Борцова не знает. Юрист сказал ей, что по суду как жена она получит все, что осталось от Вахрамеева. Но без суда права на его бумаги и картины она не имеет, т.к. разошлась с ним за несколько месяцев до его смерти. Мы с нею решили, что она не будет судом добывать бумаги и картины Вахрамеева.
23 ноября. Были Ливчак и Важнова. Важнова принесла 5—6 работ маслом. Они написаны с натуры этим летом: портрет мальчика, два пейзажа — лес, два пейзажа — избы. Работы хорошие, но им вредит небольшой их размер. Есть кое-где и сырые куски, но сырые для нас, для многих эти сырые куски были бы ценнейшими по качествам местами в их работах. Важнова крепко держит нашу профессиональную линию; все ее вещи с первых дней знакомства со мною работаны с максимальным упором.
Ливчак не принесла ни одной работы. Хотя у нее есть оправдания — ее выселили из комнаты на площадку лестницы, где она и жила несколько дней, потом днями и ночами зарабатывала деньги на «покупку» комнаты. Теперь она за 2—3 тысячи действительно кровью заработанных денег купила дачку в Ольгино, где, разведясь с мужем, живет со своим ребенком и матерью. Я все же дал ей понять, что это все ее совершенно не оправдывает: работай и давай вещи при всех условиях; если не имеешь нескольких часов в день на свою работу, работай хоть 5—10 минут, но ежедневно и изо всех сил. Она обещала начать работать. Большинство работников их мастерской по росписи тканей при артели «Изо» всецело были на моей стороне на докладах Академии. Одна из подруг Важновой по росписи сказала ей: «Пожми Филонову руку за меня за его слова». Жена Бродского400, также работающая в артели,— он с нею развелся — говорила Важновой: «Зачем Филонову нужно нападать на Бродского, ведь они не соперники». Важнова объяснила ей, что здесь дело не в конкуренции, а в идеологической и политической борьбе, которую Филонов ведет на фронте Изо, делая революцию в искусстве и его педагогике, и ведет, конечно, не персонально с Бродским. Жена Бродского ответила: «Филонову ничего с Бродским не сделать — у Бродского колоссальные связи, а Филонов один».
26 [ноября]. Сегодня Хапаев вечером сказал мне по телефону: «Я сильно расстроен: сейчас я был в горкоме — там профессор Шмидт401 делает доклад о походе Челюскина. Меня не пустили на доклад. Я вызвал председателя горкома Попкова — тот отказался меня впустить. Я вызвал директора Дома художника при горкоме — Агулянского402 — тот также отказал мне в пропуске. Тогда я вынул свой билет членства в Доме художника, вынул свой билет Союза художников и сказал, кладя их на стол: »Если вы меня, члена Дома художников, члена горкома, члена Союза художников не пускаете туда, где сейчас сидят все мои товарищи, имеющие на это не больше прав, чем я, если сейчас вы пропустили несколько человек своих знакомых, а меня почему-то не пускаете, нате, возьмите эти билеты, эти бумажки, стало быть, которые, как оказывается, никаких прав мне не дают, а потом я их у вас лично потребую обратно"". Потом Хапаев сказал мне: «Разрешите мне с горя заехать к вам, успокоиться — еще немного, и у меня был бы сердечный припадок, а вы знаете — у меня сердце больное». Когда он через 40 минут пришел ко мне, я, успокоив его, доказал ему, что он сделал ошибку, сделал глупость. Так не борются. Так подставляют себя под удар с самой выгодной для врага стороны. Билетом профсоюза рабочий должен гордиться и беречь его, как свою профессиональную честь. Швырять профсоюзный билет бюрократу, а может быть, и провокатору в физиономию — непростительно. Непременно надо скорее получить его назад. Хапаев понял, какой промах он — честная, горячая голова, сделал.
1 декабря. Вечером рупор-громкоговоритель радио в моей комнате внезапно, после целого дня музыки, пения и реклам, объявил о смерти Кирова. Меня как будто бы что-то ударило в лицо мгновенным ощущением горя и огромной утраты от гибели этого человека. Казалось, будто я сам потерял в нем что-то дорогое, хотя я совершенно ничего не знал о нем, ни разу не видал и не слыхал его и не читал ни одной его речи. С его речами меня всегда знакомила моя дочка — она давно, гораздо paнее меня, заинтересовалась его выступлениями и всегда в полном смысле слова восторгалась ими. Но зато я великолепно изучил его лицо и по лицу знал, что может быть в таком человеке. Конечно, по клише из газет по-настоящему я не знаю, какое у Кирова было лицо, — мне ясен лишь тип. Это было «собирательное лицо» — оно ясно выявляло определенную сущность партии и класса, к которым Киров принадлежал. И выявляло не на какой-либо отрезок времени, а навсегда, т.е. это было лицо воина, но рабочего, ставшего бойцом, это было лицо революционера, которого никакою пыткою не заставишь стать предателем или соглашателем, это же лицо сделает честь любому оратору и трибуну, но такое лицо может быть и у простого, прямо из деревни, красноармейца и матроса, и у слесаря с Путиловского, допустим, завода. Потому-то убийца и стрелял, как я думаю, ему, Кирову, в затылок, что стрелять Кирову в лицо, спереди — значило бы иметь в себе самом личное мужество большее, чем у Кирова, иметь «классовое мужество» большее, чем «классовое мужество» и твердость Кирова, а это, как я думаю, судя по фото лица Кирова и истолковывая его лицо по-своему, немножечко трудно, и трудно не только убийце, действующему неожиданно, стараясь захватить жертву врасплох, это трудно было бы и часто в открытую, при медлительно совершающемся нападении действующему классовому противнику Кирова, пусть более сильному физически и лучше вооруженному. Как мне думается, враг (зачеркнуто: не личный), шедший на «мокрое дело», не осмелился смотреть Кирову в лицо. Я сам знаю случаи, когда лицо одного из противников пугало другого, более сильного, и удерживало его от нападения.
Шапошникова из Ленинграда правильно сказала: «Теряя Кирова, ленинградские женщины чувствуют такое же горе, как при потере собственного, горячо любимого ребенка или дорогого друга». Я думаю, что и мужчины могли бы то же самое сказать, хотя этими словами выявляется отношение к потере, а не размер потерянного. Я ходил ко дворцу Урицкого403, хотя знал, что меня, как одиночку, не пустят туда, — чтобы разок посмотреть на Кирова и сказать ему: «Здравствуй и прощай. Прощай, действительно дорогой товарищ!» Меня не пришлось «не пускать»: доступ к телу прекратили. Со мною вместе не попали на прощание с Кировым опоздавшие колонны рабочих и толпы одиночек. Милиционеры верхами оттесняли от дворца толпу крупами, боками и мордами лошадей. Один из них задом лошади припер меня к дереву. Я, отодвигая лошадь руками, сказал ему: «Чего ты прешь! Не видишь, что ли, что мы и так отходим!» Я сказал ему это твердо, но, к моему удивлению, «ласково», и в толпе, которую конные милиционеры оттесняли очень решительно и быстро, так что она с трудом подавалась, т.к. мешали напиравшие сзади, хотя и раздавались возгласы испуга и протеста, но злобы или даже малейшего раздражения не было и следа, но слышался легкий смех и шутки. К милиционеру, оттеснявшему меня, подошел плотный пожилой мужчина и сказал, протягивая какую-то бумажку: «Я — красный партизан. Вот мои документы. Пустят меня проститься последний раз с моим вождем?» — «Возьмите ваши документы — не могу пропустить». Торопясь домой взяться за работу и слушать, что будет говорить о Кирове радио, я, очевидно, незаметно для себя волнуясь, лишь тогда заметил, что еду на трамвае не в том направлении, когда трамвай подошел к мосту Петра Великого и через мост пошел на Охту. Когда я, пересев за мостом в другой трамвай, подъезжал к Московскому вокзалу, площадь перед вокзалом уже была очищена от народа, но толпы осаждали площадь. Невский до Литейного тоже был очищен, но толпы были на перекрестках всех улиц, выходивших на Невский. Какая-то женщина плакала и, вытирая слезы корявою рукою, отвернув голову к окнам трам[вая], застенчиво говорила: «Такого человека убили! Ведь человек-то какой хороший был! Как родной! Как будто бы брата моего убили!» Кое-кто засмеялся. Она так же застенчиво и все отворачиваясь к окну, сказала: «Чего вы смеетесь! Разве можно над этим смеяться?!» Мой сосед ей ответил: «Не над этим смеемся, а над тобою!» Я сидел между ним и его женой, одетой в новенькую меховую шубу, а перед ним стоял его сын лет 10—11. Мальчик от времени до времени, в течение часа, пока наш трам[вай] стоял на Невском у Литейного, обращался к отцу, то говоря, то расспрашивая, и перед своим ответом отец коротко смеялся, а потом говорил. Когда он сам что-либо говорил сыну или показывал из окна на линию войск вдоль улиц, он так же предварительно смеялся одним и тем же коротким смешком, потом уже вслед за смехом вылетали из его пасти слова. Когда эта семья вышла у Штаба, со мною заговорила работница с ниточной фабрики. Она рассказала, как ее двое сыновей принесли домой весть о смерти Кирова. Как все они и ее муж горевали об его смерти. Как Кирова ждали на их предприятии на празднество, да смерть помешала. «Жалко мне его, как брата, — сказала она, буквально повторив фразу, сказанную за час до этого в этом же вагоне плакавшей женщиной. — Редкий был человек! Все его у нас любили! От нас должны были пойти триста человек с ним проститься, а поперли все! И не удержать! И на других заводах то же было. Я сама сегодня тут неподалеку пол мыла — нашим заработком не проживешь, вот и приходится после смены подрабатывать. А вот сестра моя, та этим брезгует. Вчера прихожу к ней, они с мужем без денег сидят. А вот я перебиваюсь и на какую хочешь работу пойду. Вот пол мыла, устала, промерзла, а пошла на Кирова глядеть — и усталость позабыла, и вот сейчас хоть всю бы ночь простояла, лишь бы хоть на проводы посмотреть». Она была не старше 35—37 лет, с хорошим, даже красивым лицом, но всех передних зубов верхней челюсти у нее уже не было. Она рассказала, что фабрика ниточная, где она работает, раньше принадлежала барону Штиглицу404, что он ее проиграл кому-то в карты. На этой фабрике она работала еще при царе. В первые дни революции эта фабрика «промерзла», но едва ее «отогрели», она снова начала на ней работать. Оборудование у них очень хорошее. Когда я спросил, много ли у них новых машин, она ответила, что машины старые, но работают и сохранились хорошо.
До угла Введенской и Большого пр. она с любовью говорила о замечательной автоматической машине, на которой с больших катушек она перематывает нитки на маленькие мотки. Когда я спросил ее: «А это новейшая машина? Она уже к вам при большевиках попала?» — она ответила, к моему удивлению, что это тоже старая, но до сих пор прекрасно работающая машина.
Второго декабря я ездил в Детское к дочке. Она тоже потрясена смертью своего любимого Кирова. В этот день у них состоялось собрание всех жильцов и служебного персонала их Дома ветеранов революции. Председатель Детскосельского совета и двое его товарищей рассказали ветеранам то немногое, что сами знали о смерти товарища Кирова. По словам председателя, убийца, перед тем как пустил в себя самого пулю, принял яд.
4 [декабря]. Приходила Иванова. Она сказала, что в Музее города, где она работает, она встретила Колычева. Он спросил ее, работает ли она с Филоновым. Потом сказал: из Москвы приехал известный искусствовед. У него большие связи. Он имеет сильную симпатию к Филонову и его школе и возмущен отношением к Филонову со стороны его недругов. Филонов должен быть готов — ему надеются нанести окончательный, решительный удар и готовятся к этому. Филонов должен написать письмо т. Сталину, искусствовед берется лично передать ему это письмо. Колычев сейчас водит экскурсии в Русский музей и говорит, что многие посетители часто справляются: где вещи Филонова, почему их сняли. Ответ приходится давать уклончивый.
Мне пришлось сказать т. Ивановой, что искусствоведа этого я не знаю и письма, конечно, посылать не буду. Самого Колычева я после данной ему мною постановки тоже не видел и работ его не видал, хотя он, как об этом говорил мне Миша, постановкой доволен и работу в нашем плане ведет.
7 [декабря]. По предложению т. Глебовой ходил смотреть ее работы. Работы очень хороши, но не совсем доведены. При громадном ее мастерстве оно как-то теряется в тематике, и вещи поражают зрителя прежде всего своей сюжетной стороной. У настоящего мастера получается обратное впечатление от вещей. Ее сестра, Фламинго, как ее зовут в семье, показала мне свою скульптуру из какой-то замечательно крепкой, без обжига, серо-желтой глины. Она хочет идти в Академию учиться скульптуре. Я ей отсоветовал и сказал, чтобы она работала дома, а все время, что намерена потратить на Академию, пусть употребит на общее образование. Эта Фламинго, она же Люся, показывая мне свои рисунки акварелью лет 5 тому назад, была девчонка — теперь она уже девушка.
11 [декабря]. Сегодня вечером были Хапаев и Купцов. Они пришли прямо из Академии, где сегодня было открытие двух выставок405: выставка работ Рылова и выставка работ художников, получивших командировки, на которой Купцов выставил 6—7 своих вещей. По словам Купцова, за все время, что он провел на выставке, его окружали студенты Академии, и между ними были разговоры и споры. Они считают его работы самыми крепкими на выставке. На вопрос, работает ли Купцов со мною, он дал уклончивый ответ. К нему подошел Исаков, взял его под руку и таскал его по выставке. Рылов подошел к нему и поздравлял с успехом — он был сильно взволнован и горячо благодарил Купцова за работы. Тут же намечалась покупка вещей Купцова в числе работ других художников. Хапаев подтверждал слова Купцова и находил, что его вещи, действительно, крепче всех других и что Купцов имел полный успех.
За это время Петя принес из горкома печатный пригласительный билет на запись в кружок по изучению «наследия прошлого». В ряду имен других художников, чьи работы будут изучаться в этом кружке, есть и моя фамилия. Кружок ведет Острецов406. О Купцове, т.е. о той выставке, где есть его вещи, появилась статья в «Вечерней красной», где подчеркивается, что вещи Купцова — лучшие на выставке. Автор статьи также подчеркивает, что в этих вещах чувствуется влияние Петрова-Водкина, Филонова и Анненкова407. Конечно, никаким Петровым и Анненковым вещи Купцова не пахнут, но автор статьи, один из знакомцев И.Бродского, не утерпел, чтобы не ошельмовать Купцова одновременно с вынужденным признанием хороших сторон его работ408.
На второй или третий день этой выставки я был у Купцова по его приглашению. Соседка Купцова, Раиса Валериановна Зарубаева, только что пришедшая с выставки, передавала, что, когда она смотрела его вещи, к ним подошла покупочная комиссия. Тут же было решено купить все работы Купцова.
За это же время я был у Миши по его приглашению. Я разобрал его автопортрет и дал постановку его жене Вале409. Моя дочка ходила на доклад Новикова-Прибоя, своего старого приятеля. Он знакомил аудиторию с «Цусимой»410. На второй день она была у него в гостинице, где встретилась и с его сотоварищем по выступлению — московским литерат[урным] критиком. Когда разговор зашел о моих работах, Новиков, видавший часть их, когда, посещая дочку, он заходил ко мне в комнату, сказал, что он задумал новый роман. Героем его будет художник. Писать этого героя он будет соответственно тем впечатлениям, которые вынес, глядя на мои работы. Лично меня удивило, когда дочка, вернувшись, передала мне об этом разговоре, что Новикова интересуют мои вещи. Когда он был у дочки и видел «Пир королей», было видно, что картина производит на него тяжелое впечатление, хотя oн вообще не сказал мне ни слова о моих работах.
За это же время Миша, зайдя ко мне, чтобы взять у меня наш договор на «Калевалу» с «Академией» для представления его в нарсуд, где разбирается дело о пропаже его фронтисписа для «Калевалы», сказал мне, [что] числа 5—6-го, когда он сидел в столовой горкома, сидевшие против него художники горячо заспорили обо мне. Один из них, какой-то Кустов411, сказал: «Я знаю Филонова — это продажная проститутка. Когда я учился у него, он ничего мне не дал. Это обманщик и сволочь!»
Миша, прерывая его, сказал, что знает всех учеников Филонова, но никогда не слыхал, что он, Кустов, действительно, работал с Филоновым. Миша назвал его лжецом и закончил свой выпад словами: «Ты — бандит». Кустов промолчал.
Этого Кустова я совершенно не помню. Может быть, что я и давал ему когда-либо постановку. С 1922—23 гг., давая постановку очень и очень многим, я обычно фамилий их не спрашивал. Очень многих зная в лицо, я до сих пор не знаю их фамилий. Были случаи, когда учащиеся давали мне ложную фамилию из боязни.
За это же время по приглашению Лукстыня я смотрел его картину «Уличный бой в Риге». Он кончил рисунок карандашом. Мне пришлось с 2 ч. до 8—9 выверять его и развивать. На лестницу дома, где живет Лукстынь, подкинула какая-то женщина ребенка, мальчика. Лукстынь взял его к себе и усыновил. Это мальчик 1 года и 4 месяцев — блондин с голубыми глазами.
26 декабря. По уговору со мною пришли вечером Миша со своей женой Валей. Я продолжил ее постановку. Как результат работы со мною она принесла голову женщины, сделанную инком. Работа сделана быстро, но хорошо, хотя есть 3—4 слабоватых места.
Комментарии:
327 Вероятнее всего, Климов Константин Иванович (р. 1913). Работал землекопом в геолого-разведывательной партии в Невдубстрое, учился в художественной школе-мастерской, которой и был рекомендован на рабфак Изо при ВАХ, где учился в 1932—1933 гг. [173].
328 Суков Владимир Всеволодович (1866—1942) — живописец. В 1933—1934 гг. преподавал на подготовительных курсах ИЖСА.
329 Путиловская церковь, состоявшая под высочайшим покровительством императрицы Марии Федоровны, была освящена в 1905 г., а открыта в 1906-м. В 1925 г. была переоборудована в Клуб им. Ильича и до 1935 г. (времени открытия ДК им. Газа) являлась средоточием культурной и общественно-политической жизни завода «Красный путиловец». Сведений о данной выставке не найдено.
330 Выход «Калевалы» не прошел незамеченным. «Вечерняя Красная газета», повторяя слова И.М.Майского в предисловии к изданию, писала, что «последнее издание »Калевалы" на русском языке (1915) стало библиографической редкостью. Понятно поэтому, что появление «Калевалы» на нашем книжном прилавке является весьма ценным фактом" [345, л. 31]. Однако официальная пресса 1930-х гг. встретила появление книги неприязненно: «Не заслуживает положительной оценки <...> иллюстративная сторона издания <...> Перед иллюстраторами стояла задача противопоставить финляндским художникам-националистам А.Галлену <...> и др. новое советское понимание » Калевалы" <...> Иллюстраторы не справились с этой задачей и не создали ничего ценного в художественном отношении. По стилю, по манере изображения рисунки дают полный разнобой и не связаны между собой. Преобладающий уклон — в сторону архаизации. Эта архаизация, чаще всего достигаемая приемами, идущими по линии наименьшего сопротивления, — подражанием иконописи, лубку <...> Крайне неудачно изображение древних героев в карикатурном виде с подчеркнутыми типическими чертами. <...> Чрезмерное злоупотребление со стороны художников ироническим отношением к «Калевале» снижает общее впечатление..." [82, с. 143]. «Резкой отрицательной оценки заслуживает выпущенное »Академией" издание финского народного эпоса «Калевала», эта книга по праву может рассматриватся как своеобразная энциклопедия самых отвратительных и отталкивающих черт ленинградской художественной школы Филонова" [41, л. 113]. Тем не менее подобные отклики не смогли разрушить праздник, каким явился выход «Калевалы» для участников этой работы, их родных и близких, для всех, кто ценил творчество Филонова: «Недавно вышло издание »Калевалы", иллюстрированное учениками П.Н.Филонова, под его непосредственной редакцией. Каждый рисунок каждого отдельного художника по многу раз совместно обсуждался всей группой под руководством Филонова. В результате получился высоко художественный и цельный труд, в котором вместе с тем сохранились личные дарования и индивидуальность каждого отдельного художника. При этом каждый рисунок являлся глубоко продуманным отражением текста этого народного финского эпоса, передачей его настроений" [272, л. 11, 12]. Неоднократно обращалась к «Калевале» и давала ей оценку в своем дневнике Е.А.Серебрякова, на глазах которой происходила работа над книгой: «Читаю эти дни »Калевалу" — не знаю, от чего я больше в восторге — от содержания или рисунков, — до чего они хороши и как правильно характеризуют руну. Радость у меня, когда я смотрю. Вчера утром более часа только рисунки смотрела" [236, ед. хр. 44, л. 46 об.].
331 Ататюрк Мустафа Кемальсм. Ататюрк М.К./ (1881—1938) — руководитель национально-освободительной революции в Турции (1918—1923). Первый президент Турецкой Республики. Выступал за поддержание дружественных отношений с СССР.
332 Филонов осуществил свое намерение: «Большевику Глебову-Путиловскому — посылаю папиросу Кемаля-Паши! Я ее получил от мужа моей ученицы Ивановой (смотри ее работы в »Калевале") А.И.Суворова, а ему эту папиросу дал его дальний родственник, ездивший в Турцию с Ворошиловым и Бубновым. Кажется, он был секретарем посольства. Кемаль-Пашасм. Ататюрк М.К./ подарил ему ящик этих папирос <...> Такова история этой папиросы. Когда Суворов мне ее предложил 5 января 1934 г., я тотчас же решил подарить ее Глебову..." [249].
333 Тощаков Николай Аркадьевич (1902—?) — писатель. Член ССП. Родился в крестьянской семье. Окончил Вологодский педагогический институт и в 1923—1930 гг. работал учителем математики. К 1923—1924 гг. относятся его первые шаги на литературном поприще. Жил в Доме писателей — ул. Литераторов, д. 19, кв. 4. Автор книги «Полярная магистраль», обложка которой выполнена художником М.П.Цыбасовым.
334 Возможно, речь идет об одном из двух писателей — Ив. Молчанове или Ал. Молчанове, которые в начале 1930-х гг. печатались в журнале «Перелом».
335 Конашевич Владимир Михайлович (1888—1963) — график, живописец. «Кобзарь» Т.Г.Шевченко, в переводе Ф.К.Сологуба, оформленный Конашевичем, вышел в 1934 г. [125].
336 Одна из работ Я.К.Лукстыня, ставшая особенно известной благодаря инциденту, происшедшему с ней на юбилейной выставке изобразительных искусств к 10-летию Октябрьской революции. Как писал Филонов, «портрет Ленина — точная копия с фотографии Буллы/$FБулла Карл Карлович (1853—1929) — представитель знаменитой династии фотографов./, — работы художника Я.Лукстыня, бывшего кочегара, латышского стрелка, потерявшего в бою с белыми под Ригой правую руку. Этот портрет, один из лучших портретов Ленина, сослан за то, что »у Ленина бледное лицо и руки"" [241, л. 2]. Ученики Филонова, весной того же года выступившие в Ленинградском Доме печати единым коллективом МАИ, получили предложение принять участие в этой выставке. «Перед тем, как дать свои работы на Юбилейную выставку, Мастера аналитического искусства, имея возможность сделать свою самостоятельную выставку к Октябрьским торжествам в »Доме печати", приняв принципиально полученное ими предложение участвовать в Юбилейной выставке, предъявили ее жюри непременное условие: «принять всю серию работ из »Дома печати", кроме скульптуры, как целое", что и было принято жюри" [309, л. 13]. Однако договор не был соблюден устроителями выставки. Утром в день открытия портрет Ленина был снят с выставки без каких-либо объяснений и ответов на многочисленные запросы (последний от 13 ноября) членов оргкомитета инициативной группы МАИ. «Мастера, считая себя вынужденными на крайние меры самозащиты и протеста, в воскресенье, 13-го, после закрытия выставки, снимают свои работы, но, не желая скандализировать ход выставки, снятые и повернутые вещи не вывозят до тех пор, пока портрет [не] будет повешен на прежнее место <...>» [там же, л. 13 об.]. Тем не менее, «в среду 16-го администрацией выставки вход в <...> помещение завешен холстом с вывеской на нем <...> »запасной выход", и это был единственный ответ, полученный" группой МАИ [там же, л. 15 об.]. Один из виновников случившегося — заведующий ЛХПТ, проректор по учебной части АХ Э.Э.Эссен — в служебной записке к председателю секции Изо Плешакову наконец объяснил причину исчезновения портрета, одобренного А.В.Луначарским и Н.И.Бухариным на выставке в Доме печати: «Невозможность поместить портрет Ленина в том месте, которого требует Филонов, обусловлена политическими соображениями» [там же, л. 10]. Об этом инциденте см. также: [54].
337 Литвинов Максим Максимович (Валлах Макс) (1876—1951) — советский государственный и партийный деятель. В 1930—1939 гг. — нарком иностранных дел СССР.
338 Дормидонтов Валентин Константинович (1912—1941) — живописец, график. Родился в Пензе в семье служащего. С 1925 г. жил в Ленинграде. Из автобиографии: «В 1934 г. представил самостоятельные работы по живописи на квалификационную комиссию Ленгоркома Изо и был принят на учет <...> по цеху живописцев. С этого времени занимался живописью, рисунком и изучением истории искусства, одновременно выполнял различные художественные работы для различных учреждений и предприятий по трудовым договорам» [167]. В 1935 г. начал посещать мастерскую Филонова и, вероятно, не порывал с ним связь до конца жизни. В 1940 г. подал документы и был принят в экстернат факультета искусствоведения ВАХ, однако уже во втором семестре был отчислен за невзнос платы за обучение. Дата смерти Дормидонтова установлена по тексту рукописи А.А.Гневушева «Что я знаю о П.Н.Филонове»: «Зимой 1941—1942 гг. мои близкие, оставшиеся в Ленинграде, сообщили мне о смерти П.Н.Филонова и В.К.Дормидонтова. Учитель и ученик умерли почти одновременно в одни и те же дни» [226, л. 8]. Е.Н.Глебова в «Воспоминаниях о брате» ошибочно называет учеником Филонова Николая Ивановича Дормидонтова (1896—1962) [20, с. 164].
339 Возможно, имеется в виду книга Джона Рида «10 дней, которые потрясли мир», оформленная художником С.П.Лодыгиным [95].
340 Мачигин Александр Иванович (1902—?) — график. В 1924—1929 гг. учился в АХ, получив звание художника-графика за оформление и иллюстрацию к книге А.С.Серафимовича «Железный поток», а также обложку и иллюстрации для журнала «Еж» [203, л. 82].
341 Не случайно через месяц после «постановки на сделанность» В.К.Дормидонтов работает над автопортретами. «Павел Николаевич начинал свое преподавание, свое воспитание воли художника с того, чем обычно кончают, с автопортрета. Но сделать его нужно было методом »школы Филонова". Нужно было не нарисовать себя, согласно представлению каждого о себе, а выявить свое, самое глубинное, самое человеческое, рассказать себя самому себе. Нужно было вжиться, вработаться в каждый атом изображения, проработать и понять соотношение каждой детали" [226, л. 14].
342 Суть «дела романовцев», или «романовского протеста», состоит в следующем: в феврале-марте 1904 г., после смены губернатора Восточной Сибири, положение заключенных в тюрьмах значительно ухудшилось. В ответ на это 56 политических заключенных собрались в доме Романова в Якутске и, запасясь оружием и продовольствием, отправили протест губернатору. С 18 февраля по 7 марта шла осада дома, над которым осажденные вывесили красный флаг. Через некоторое время сопротивление было подавлено.
343 Ср.: [20, с. 162]. Предложение Н.Н.Глебова-Путиловского, бывшего в 1933—1935 гг. директором Антирелигиозного музея, вероятно, вызвано следующими обстоятельствами: «Докладная записка Председателю Ленсовета, РКИ, НКП. ЛГАМ считает необходимым довести до Вашего сведения, что техническое состояние здания музея (быв. Исаак[иевский] соб[ор]) катастрофическое и требует принятия экстренных мер <...> Архитектор Исаакиевского собора Равицкая 27.II.1933» [308, л. 3]. 21 мая 1932 г. дирекцией музея была создана постоянная технико-художественная комиссия «с целью выяснить мероприятия, необходимые для охраны и реставрации здания музея», которая «выработала пятилетний план ремонтно-реставрационных работ» [там же, л. 1 об.]. В плане были перечислены реставрационные работы, в которых затем принимали участие Филонов и П.Э.Серебряков: «8) Восстановление художественных деталей бронзовых барельефов в дверях. 9) Облицовка колонн и заделка в них трещин...» [там же, л. 4 об.].
344 Имеется в виду выставка «Женщина в социалистическом строительстве», открытая в ГРМ в мае 1934 г. Работы Филонова в каталоге не значатся [148, с. 49, 50].
345 Вероятно, М.Д.Ширяев — ленинградский художник, принимавший участие в выставках, организованных Ленинградским областным Сорабисом совместно с областным Домом художника и Клубом художников.
346 Красовский Евгений Евстафьевич (р. 1908) — художник. С 1931 г. участвовал в выставках работ художников Белоруссии.
347 Гутман Рафаил Иосифович (р. 1910) — художник. Родился в Белоруссии. В 1923—1929 гг. учился в АХ. Во время учебы работал в Артели студентов, в 1925-м — в Декоративном институте (изготовлял траурные флаги к 1-й годовщине смерти В.И.Ленина), давал уроки. По окончании АХ получил звание художника театральной живописи за оформление оперы «Клоп» [166].
348 Вероятно, Филонов имеет в виду З.А.Эдельсона, заведующего массовым отделом Ленсовета (1934—1935), начальника управления Изо при Всесоюзном Комитете по делам искусств при СНК СССР (1936) [213, л. 44; 216, л. 3].
349 Белкин Вениамин Павлович (1885—1951) — живописец, график. В 1928—1946 гг. преподавал в ИЖСА.
350 Вероятно, Н.Н.Глебовым-Путиловским были приглашены для консультации два специалиста: Натансон Семен Григорьевич — астроном, предположительно сотрудник ЛГУ и Пулковской обсерватории, автор ряда работ по физике и астрономии, в частности по затронутой в тексте тематике — «Движение математического маятника в равномерно изменяющемся поле земного притяжения», и Прянишников Василий Иосифович (1890—?) — астроном, профессор, автор научно-популярных книг и статей.
351 А.А.Гневушев, бывавший у Филонова и хорошо знакомый с его учеником В.К.Дормидонтовым, со слов последнего, писал в своих воспоминаниях: «Для маятника Фуко в Исаакиевском соборе П.Н.Филонов нарисовал карту земного шара, но в такой (картографически совершенно точной) проекции, что Ленинград находился в центре этой карты» [226, л. 5].
352 Возможно, Вагнер Петр Николаевич (1862—?). С 1917 г. занимался педагогической деятельностью, с 1922 г. — профессор ВАХ, преподавал перспективу и начертательную геометрию [201, л. 10].
353 Черноков Михаил Васильевич (1887—1941/45?) — писатель. Родился в Архангельской губ. в крестьянской семье. В 1930-х гг. печатался в журнале «Перелом», в одном из номеров которого за 1931 г. помещен его «Литпортрет», где автор Арс. Плиско, в частности, пишет: «Творческая продукция Чернокова исчисляется двумя сборниками рассказов »Теплые росы" (1926), «Простор» (1930) и повестью «Житие Васьки Змиева»" (1931) [85, с. 40—44]. Жил на ул. Литераторов, д. 19, кв. 14. Принимал активное участие в деятельности Дома литераторов; был членом хозяйственной комиссии и руководил работой книжной лавки. Вероятно, погиб во время Великой Отечественной войны [306].
354 Миссарин (у Филонова — Массорин) Тимофей Иванович (р. 1902) — живописец. В 1934 г. — член правления ленинградского Дома художника [316, л. 38, 39].
355 Сильвестров (у Филонова — Сильверстов) Карл Сильвестрович (р. 1905) — художник. В 1934 г. — ответственный секретарь горкома Изо, член правления ленинградского Дома художника [316, л. 44, 45].
356 Филонова Мария Николаевна (1880—1965) — сестра Филонова.
357 31 мая 1934 г. в АХ состоялось торжественное заседание в связи с 30-летием художественной деятельности И.И.Бродского, которое открыл Н.Э.Радлов следующими словами: «Товарищи, три почти одновременных события — награждение орденом Ленина, назначение директором Академии художеств [333, л. 9] и 30-летний юбилей — обращают на И.И.Бродского снова внимание всех миллионов знающих и любящих его искусство. Пять лет тому назад мы отмечали при совсем другой обстановке 25-летие его творческой деятельности. Тогда это казалось скорее праздником некоторой группы художников, объединенных Бродским в единых творческих тенденциях. Тогда еще И[саак] И[зраилевич] казался и был мишенью реалистического искусства, на которое с многих сторон сыпались нападки» [347, л. 8]. Среди многочисленных поздравлений от различных организаций и отдельных лиц — записка бывшего ученика Филонова С.М.Гершова: «Вы победили большим мастерством, уверенным напряжением и редким для наших художников умением доводить работу до конца. 30/VI—34 г.» [там же, л. 99].
358 По свидетельству дочери П.Я.Зальцмана, художник в 1934 г. ездил в Среднюю Азию, на Памире же он был в 1938 г.
359 Евдокия Николаевна Глебова, Мария Николаевна Филонова и Александра Николаевна Гуэ (1878—1958).
360 Турулин Петр Дмитриевич (1904—1943/45?) — художник, реставратор. Родился в Саратовской губ. Художественное образование получил на живописном факультете Саратовского ХПТ. В 1924 г. поступил на службу в художественный (по другим данным — в этнографический) отдел ГРМ на должность галерейного служителя [210, л. 2]. В это же время познакомился с Филоновым. В 1926 г. был призван в Красную Армию. Е.А.Серебрякова записала: «На днях один из учеников, Турулин, пришел к нему [Павлу Николаевичу] проститься, т[а]к к[а]к уходит в Крас[ную] Армию. Просил разрешения оставить у П.Н. работы. [Сказал:] »Матери родной не оставлю, а вам оставлю". Конечно, П.Н. работы взял" [236, ед. хр. 35, л. 38]. С 1929 г. состоял в должности реставратора в ГЭ, производил реставрационные работы также в музеях Одессы, Хабаровска. С началом войны работал в филиале ГЭ в Свердловске, откуда был мобилизован в действующую армию. В 1945 г. дирекция ГЭ выяснила через свердловский филиал, что Турулин летом 1943 г. находился в Сталинградской дивизии в Донбассе [285, л. 12]. Дальнейшая судьба неизвестна.
361 Трухачев (у Филонова — Трухачов) Андрей Николаевич (1899—?) — художник, реставратор. Родился в Саратовской губ. В 1918—1922 гг. находился в рядах Красной Армии. В 1926 г. окончил АХ. Вероятно, в те же годы работал с Филоновым. В 1926—1927 гг. был музейным служителем в ГРМ, откуда перешел на службу в ГМФ. В 1928—1937 гг. работал в ГЭ регистратором реставрационной мастерской, затем помощником реставратора, старшим научным сотрудником, заведующим мастерской реставрации картин. Считался реставратором высшей квалификации. Сохранилась справка, подписанная действительным членом ГЭ С.П.Яремичем: «Андрей Николаевич Трухачев с 1930 года работает по всем видам реставрации картин как с технической, так и с живописной стороны» [284, л. 3; 209].
362 Полк назван в честь генерал-майора Михаила Гордеевича Дроздовского (1881—1919). Дивизия, к которой был приписан полк, сформированная в декабре 1917 г. на румынском фронте из контрреволюционно настроенных военных, была направлена на Дон на помощь генералу Л.Г.Корнилову. Затем полк продолжил бои на Северном Кавказе. В ноябре 1918 г. Дроздовский был смертельно ранен.
363 Капман Августа Эрнестовна (1893—?) — живописец, искусствовед. Родилась в быв. Курляндской губ., по национальности латышка. В 1927 г. окончила АХ с дипломом художника-живописца за картину «Вести из Шанхая» и научную работу «Методология искусства». В 1927—1929 гг. работала хранителем в ГМФ. С 1929 г. — сотрудник ГЭ: хранитель отдела Запада и заведующая 1-м отдельным филиалом (быв. музеем барона Штиглица). В 1944 г. была направлена в распоряжение ЦК КП(б) Латвии [203, л. 55; 282].
364 Куранов Николай Владимирович (р. 1902) — художник. Родился в Ашхабаде. В 1926 г. окончил АХ. Работал педагогом-общественником (1927), хранителем ГМФ (1927—1928). С 1928 г. — сотрудник ГЭ: занимал последовательно должности инвентаризатора, заведующего Особой кладовой, действительного члена ГЭ, заведующего отделом реставрационной техники, заместителя директора по просветительной работе. В 1936 г. был уволен из ГЭ с формулировкой «за бесхозяйственность и злоупотребление по должности». Дальнейшая судьба неизвестна [283].
365 Письмо Жибинову стояло в ряду подобных писем Филонова к ученикам, в которых художник делился своими мыслями о современной системе изобразительных искусств в СССР, о месте «филоновской школы» в этой системе, излагал положения «аналитического искусства», давал конкретные профессиональные советы [328].
366 «Сменовеховство» — общественно-политическое течение в среде русской интеллигенции (в основном эмигрантской) в 1920-х гг. Возникновение его означало поворот некоторой части интеллигенции в период нэпа от борьбы с советской властью к ее признанию. Печатный орган — журнал «Смена вех» [104].
367 Лансере Евгений Евгеньевич (1875—1946) — график, живописец, монументалист. В 1933 г. получил заказ на роспись плафона зала ресторана Казанского вокзала в Москве. В 1916—1917 гг. вместе с А.Н.Бенуа, З.Н.Серебряковой и М.В.Добужинским работал над эскизами росписи этого же помещения.
368 Больница Св. Марии Магдалены, быв. им. Веры Слуцкой (1-я линия Васильевского острова, д. 58).
369 Возможно, Булгаков Александр Владимирович (1906—1941/45?) — художник. В 1932 г. окончил Полиграфический институт, созданный на базе обоих Вхутеинов, получив звание художника плаката и художника-редактора. Оформлял рабочие и колхозные клубы, избы-читальни, стенгазеты, массовые празднества и политкампании в Москве. В 1932 г. был зачислен аспирантом на живописный факультет ВАХ. В личном деле имеется записка профессора Д.Н.Кардовского: «Студента-аспиранта Булгакова я согласен взять под мое руководство и наблюдение, о чем довожу до сведения дирекции института» [158, л. 15]. Однако в 1933 г. «на основании проверки работ аспирантов» Булгаков был отчислен из аспирантуры. В 1934 г. по рекомендации А.А.Осмеркина и А.Е.Карева был направлен на педагогическую работу по живописи и рисунку в Уральский ХПТ. Погиб во время Великой Отечественной войны.
370 Вероятно, Константинов Василий Степанович (1908—1945) — живописец. В 1926 г. окончил Великолукский педагогический техникум. В 1926—1930 гг. учился в ЛХПТ. В 1930—1934 гг. вел различные секции Изо, работал токарем на заводе «Русский дизель». В 1934 г. поступил на 3-й курс подготовительных классов, а в 1935-м — на 1-й курс АХ. В 1940 г. был отчислен из мастерской И.И.Бродского за неудовлетворительное исполнение дипломного проекта, вероятно получив форменную справку об окончании ВАХ без дипломной картины [203, л. 63].
371 Уткин Василий Яковлевич — писатель.
372 Филонов и М.В.Матюшин тесно сотрудничали в период деятельности общества «Союз молодежи» (1910—1914), созданного по инициативе Матюшина и Е.Г.Гуро. Филонов был одним из учредителей «Союза», на выставке которого впервые экспонировал свои картины. Подробно о взаимоотношениях Филонова и Матюшина, их творческом общении см.: [60, с. 216—226]. С 1918 г. Матюшин был профессором живописного факультета АХ, жил на ул. Литераторов, д. 19, кв. 12 [201, л. 62].
373 Неменова Герта Михайловна (1905—1986) — живописец, график.
374 Издание не выявлено. Возможно, оно не было осуществлено. Письмо из Изогиза, полученное Филоновым, вероятно, было написано искусствоведом В.М.Лобановым (см. коммент. 261).
375 Постановление ЦК ВКП(б) от 23 апреля 1932 г. «О перестройке литературно-художественных организаций».
376 Бернштейн Михаил Давидович (1875—1960) — живописец, график; преподаватель, профессор. В 1932—1948 гг. преподавал в ИЖСА; заведовал кафедрой рисунка.
377 Наумов Павел Семенович (1884—1942) — живописец; профессор АХ. С 1932 г. — заведующий живописным факультетом, с 1934-го — кафедрой живописи.
378 Осмеркин Александр Александрович (1892—1953) — живописец, график, художник театра. В 1932—1937 гг. преподавал в ВАХ—ИЖСА.
379 Кардовский Дмитрий Николаевич (1866—1943) — театральный художник; педагог. В 1905 г. был приглашен И.Е.Репиным помощником по преподаванию живописи в его, репинскую, мастерскую при АХ. В 1907 г. мастерская перешла к Кардовскому и оставалась в его ведении до 1919 г. Во время наводнения 1924 г. мастерская значительно пострадала: погибли некоторые работы, альбомы, библиотека, хранившиеся в подвале АХ.
380 Савинов Александр Иванович (1881—1942) — живописец; преподавал в АХ.
381 Пакулин Вячеслав Владимирович (1900—1951) — живописец, график; художник театра. Председатель общества «Круг художников». С 1932 г. — член правления ЛОССХа.
382 Вещилов Константин Александрович (1877—?) — живописец. В 1920 г. сделал натурные зарисовки В.И.Ленина на 2-м конгрессе Коминтерна.
383 Спирин Семен Васильевич (1885—1942) — живописец. С 1910 г. являлся вольнослушателем АХ; в 1913-м поступил в мастерскую Д.Н.Кардовского. Был помощником И.И.Бродского в период работы над картиной «Второй конгресс Коминтерна» [259, ед. хр. 29].
384 Залеман Гуго Романович (Робертович) (1859—1919) — скульптор. За исполнение скульптурной группы «Борьба кимвров с римлянами» (1889, гипс, ГРМ) получил в том же году звание академика.
385 Ср.: «Зал Центрального Дома искусств не мог вчера вместить всех желающих попасть на диспут об АХРРе. С докладом о задачах АХРРа выступил ректор Академии художеств тов. Эссен <...> Особой критике подвергает доклад тов. Эссена тов. Филонов. Филонов обвиняет Эссена в производстве над Академией... »аборта", выражающегося в изгнании из Академии левых" [345, л. 2]. Тезисы выступления Филонова на диспуте см.: [242].
386 Суриков Василий Иванович (1848—1916) — живописец.
387 Савицкий Константин Аполлонович (1844—1905) — живописец.
388 Вероятно, Филонов имеет в виду устав, написанный им по заданию Музейной конференции 1923 г., ставший основой деятельности ГИНХУКа и Музея художественной культуры и принятый при учреждении Научно-исследовательского музея АХ [238, л. 3]. Кроме того, в протоколе выездного заседания секции Изо Областного отдела Сорабиса от 8 и 11 марта 1929 г. в период реорганизации АХ зафиксировано особое мнение: «Считая, что нужно положить предел этому бесконечному калечению молодежи, секция Изо предлагает переорганизовать постановку преподавания согласно следующей системе и тем положить конец существующей разрухе высшей школы: 1/ План постановки на реалистический рисунок и живопись (натурщик, портрет и мертвая натура). Он обязателен для всех вновь поступающих. После чего ученики переходят в любую из следующих мастерских по своему выбору». Среди различных мастерских значится «под №11 Мастерская аналитического искусства (школа Филонова) как внетеченческая революционная единая школа идеологии Мастерства Изо, единой интернациональной профессиональной идеологии Изо и единого профессионального метода Изо. <...> Профессора в мастерские приглашаются по конкурсу, преподавание ведется в каждой мастерской по выработанной ее профессором программе, соответствующе проверенной и утвержденной» [315, л. 35].
389 О трех предложениях занять место профессора АХ — от ленинградского отдела Изо (1919), правления АХ (1923), ректора АХ Э.Э.Эссена (1925) — и о причинах, по которым Филонов ответил отказом, — см.: [238, л. 3, 4]. В автобиографии (апрель 1929 г.) художник пишет: «С 23 г., будучи совершенно отрезанным от возможности преподавать...» [238, л. 3]. Однако в октябре 1929 г. была еще раз предпринята попытка (как из дальнейшего известно, — неосуществившаяся) привлечь Филонова к преподаванию в АХ. 11 октября 1929 г. на заседании секции Изо Ленинградского областного отделения Сорабиса был поставлен вопрос «о кандидатуре на замещение свободной вакансии преподавателя на живописном факультете ВХТИ», и одной из предложенных кандидатур был Филонов [315, л. 102].
390 Легран Борис Васильевич (1884—1936) — дипломат. Работал в Тифлисе, Петербурге, Москве и др. В 1920—1921 гг. — полномочный представитель РСДРП в Армении, затем — на партийной и советской работе на Дальнем Востоке. В 1930—1934 гг. — директор ГЭ.
391 Дерюгин С.Г. (р. 1906) — сотрудник, председатель месткома кооператива «Изо».
392 Возможно, об этой встрече, по прошествии многих лет забыв обстоятельства ее, вспоминал Е.А.Кибрик: «Однажды ночью, войдя в трамвай, я столкнулся с Филоновым лицом к лицу. — Здравствуйте, Павел Николаевич! — Я с Вами не буду разговаривать, товарищ Кибрик...» [58, с. 45; 236, ед. хр. 42, л. 15 об.].
393 В 1930 г. Е.А.Кибрик, после разрыва с Филоновым, уехал в Москву, где стал одним из организаторов и руководителей Изорама. В 1932 г., после опубликования постановления о роспуске художественных обществ, Кибрик оставил Изорам и возвратился в Ленинград. Вскоре в газете «Советское искусство» вышла статья Кибрика, где он пишет об ошибочности первого этапа работы Московского Изорама, связывая ошибки «с идеалистической, формалистической концепцией ленинградского художника П.Филонова» [59, с. 2]. Попытки объяснить «трагические заблуждения» Филонова и причины разрыва с ним были сделаны Кибриком и позднее [56, №1, с. 210; 58, с. 46, 47]. Любопытен отзыв о Кибрике в письме Ю.Б.Хржановского/$FВ заголовке дела, хранящегося в фонде ОР ГРМ, значится: «Письмо неизвестного лица». Однако из содержания письма и в результате сличения почерка удалось установить авторство Ю.Б.Хржановского./: «Кибрик меня возмутил (»Новый мир". №1—2) непростительным «ячеством» и самовосхвалением: «С Ролланом и Горьким на дружеской ноге!» <...> а фраза, что ему, Кибрику, «с Филоновым не по пути», — беспредельна по наглости. Какая черная неблагодарность к памяти Павла Николаевича! В связи с этим не могу не привести краткой записи в книге отзывов, когда в Акад[емии] художеств была ретроспективная выставка Кибрика. На этой выставке был один зал, озаглавленный «Период аналитического искусства», остальные залы были заполнены общеизвестным ортодоксальным социал[истическим] реализмом. Зал аналитического искусства — это период учебы и следования принципам Филонова, но он был преподнесен, и притом как покаяние, в его, Кибрика, заблуждениях! Запись в книге отзывов гласила дословно: «Евгений Адольфович, самое интересное и значительное Вы создали в период Аналитического искусства, а потом Вы скапустились». — Коротко и абсолютно справедливо" [265, л. 1].
394 Серов Владимир Александрович (1910—1968) — живописец. С 1962 г. — президент АХ СССР. Имеется в виду картина «Сибирские партизаны», за которую Серову была присуждена заграничная командировка.
395 Луначарский Анатолий Васильевич (1875—1933) — советский государственный, партийный деятель, писатель, критик; в 1917—1929 гг. нарком просвещения.
396 Очевидно, речь идет о «Резолюции П.Н.Филонова, предложенной на конференции живописного факультета Академии художеств в »царствование Эссена" в 1925 году" [276].
397 Гаспарян (или Гаспарьян) Левон (Леон) Аветисович (1884—1953) — скульптор. С 1932 г. работал в Художественном фонде и в кооперативе «Изо» [294].
398 Имеется в виду Милюков Павел Николаевич (1859—1943) — политический деятель, историк, публицист. После Октябрьской революции эмигрировал. Автор трудов по истории России XVIII—XIX вв., февральской и Октябрьской революций [397].
399 Нельдихен (Ауслендр) Сергей Евгеньевич (1891—1942) — поэт, участник объединения «Цех поэтов». Репрессирован, умер в заключении.
400 Бродская (Гофман) Любовь Марковна (1889—1962) — художник по росписи тканей. В 1930-х гг. работала в кооперативе «Изо». С 1940 г. жила в Москве.
401 Шмидт Отто Юльевич (1891—1956) — ученый; государственный деятель. Один из организаторов освоения Северного морского пути. Руководитель экспедиции на ледоколе «Челюскин» (1933—1934).
402 Агулянский Арон Ильич (1885—?) — художник. Учился в художественно-промышленных мастерских ОПХ; экстерном окончил педагогические курсы при АХ. Один из организаторов Дома художника, Дома искусств им. К.С.Станиславского, художественно-промышленных мастерских при АХ в Ленинграде. Директор и член правления горкома Изо [292; 311, л. 6].
403 Таврический дворец, в котором в этот период размещался Ленинградский коммунистический университет.
404 Штиглиц Александр Людвигович, барон (1814—1884) — банкир, меценат, именем которого было названо основанное в Петербурге в 1876 г. Центральное училище технического рисования.
405 Сведения об открытии двух выставок в АХ сообщаются в небольшой заметке, помещенной в «Красной газете»: «1. А.А.Рылов <...> Открытие Академией художеств выставки работ такого исключительного пейзажиста, как А.А.Рылов, нельзя рассматривать иначе, как еще большее утверждение позиций социалистического реализма <...> 2. Отчетная выставка художников. Около 2000 работ выставили художники, командированные минувшим летом на Кавказ, на Волгу, на Север, в колхозы и т.п.» [33, с. 2].
406 Выписка из программы Дома художника: «Продолжается запись в кружок под руководством искусствоведа И.А.Острецова по проработке проблем соцреализма и культнаследия. В программе: 1/. Проблема художественного наследия: Рембрандт, Сезанн, Перов, Леонардо да Винчи, Ренуар, Суриков, Рубенс, Репин. 2/. Творческий опыт советских художников: Бродского, Лебедева, Самохвалова, Пахомова, Ряжского, Дейнеки, Соколова-Скаля, Филонова, Малевича» [345, л. 33].
407 Анненков Юрий Павлович (1889—1974) — график, живописец, художник театра и кино.
408 В упоминавшейся выше статье (см. коммент. 405) о Купцове говорится: «Выделяется В.В.Купцов. Неся все признаки влияния Петрова-Водкина, Филонова и Анненкова, его работы отличаются крепостью рисунка, обнаруживают наличие большого, вдумчивого труда, недюжинную »сделанность", разнообразие красок и умение ими пользоваться. Неоднократный показ вариантов авиационной темы свидетельствует об упорной работе над картиной, — у молодого художника есть значительные шансы на дальнейший успех" [33, с. 2].
409 Глаголева Валентина Григорьевна (?—1942) — художница, член горкома Изо. Первая жена М.П.Цыбасова [305].
410 Роман «Цусима» (ч. I, II) вышел в 1932—1935 гг.
411 Возможно, Кустов Петр Алексеевич (р. 1902) — живописец. В 1924—1930 гг. учился в АХ.