Жорес  Медведев

ОПАСНАЯ ПРОФЕССИЯ

Глава  12

Ученый - единоличник

      Близилась годовщина моего существования в качестве свободного ученого.  Еще с 1960 года, благодаря  заочному участию в Международном Конгрессе по геронтологии в Сан-Франциско и последующей публикации моего доклада в собрании трудов этого конгресса, я оформил с помощью проф. Натана Шока членство в Американском геронтологическом обществе. Первые членские взносы, тогда это были лишь 10 долларов в год, заплатил за меня Бернард Стрелер, которому я, в порядке обмена, оплатил рублями некоторые экскурсии после Биохимического Конгресса в Москве в 1961 году. Все члены общества получали два, наиболее важных в то время журнала: "The Journal of Gerontology" и "The Gerontologist". Регулярно приходили каждую неделю  журналы "Nature" и "Science". Раз в неделю я работал в Зале периодики Государственной библиотеки им. В.И.Ленина, где читал, или просматривал, журналы по генетике и биохимии, запрашивая у авторов интересовавших меня статей бесплатные оттиски. Вся эта почта продолжала приходить на мои абонементные почтовые ящики в Обнинске и в Москве. Условия для теоретической работы были хорошими и главной проблемой для меня стала попытка объяснения того, каким образом регулируется специфическая для разных видов животных  максимально возможная продолжительность жизни. Причины разной скорости старения, даже у близкородственных видов оставались главной загадкой геронтологии. Было очевидно, что существует генетический контроль скорости старения. Однако его биохимический и физиологический механизмы были неизвестны, тем более что они проявлялись неодинаково в разных тканях и органах. Никто пока не мог объяснить почему у весьма сходных  по общему анатомическому, физиологическому и биохимическому строению и эволюционно близкородственных, но  разных видов, например мышей, наследственная  видовая максимальная продолжительность жизни, определяемая скоростью старения их органов, могла варьировать от одного года (некоторые виды австралийских мышей) до 12-20 лет (лесные мыши в Южной Америке). У разных видов обезьян максимальное долголетие варьирует от 15 до 70 лет. Было очевидно, что все эти различия возникали постепенно в результате эволюции и отбора и определялись генетическими изменениями. Но механизм действия генов на скорость старения разных органов и тканей был неизвестен. Это была ключевая проблема молекулярной геронтологии, и я взялся за ее теоретическое изучение. То, что я продолжал эту работу не в институте, а как свободный ученый, было не вполне нормально. Но, в конце концов, для занятия наукой, и особенно теоретической, не обязательно находиться на государственной службе и  получать зарплату. Если у исследователя есть какие-либо другие вполне законные источники дохода и обеспечения семьи, то его творческая деятельность может быть совершенно свободной. Чарльз Дарвин, имея наследственное состояние, проводил наблюдения и исследования и писал свои книги вне университетов, живя со своей большой семьей в родовом имении.  Карл Маркс жил в Лондоне и интенсивно работал, в основном в Библиотеке Британского музея, благодаря финансовой помощи Энгельса, владельца полученной в наследство от отца текстильной фабрики в Манчестере. Так по принципу " self employed" (индивидуальная трудовая активность) работают миллионы людей. На этом же принципе, до возникновения колхозов и совхозов, основывалось, после феодального крепостничества, все мировое сельское хозяйство. В СССР "индивидуальная трудовая активность" была возможна в период НЭПа (1921-29гг). Ее стали запрещать c началом коллективизации в сельском хозяйстве. Но постепенно "единоличников" стали вытеснять везде, законной стала лишь работа "в коллективе", артельного или государственного типа. Эта система сильно снижала экономические и творческие возможности общества, но упрощала централизованное управление государством и политический контроль за населением. Занятие органически "свободной профессией": писателя, поэта, композитора  эстрадного артиста или художника, становилось законным, как основное, лишь в составе определенных "творческих союзов", имевших президиумы, секретариаты и партийные организации. Был создан даже профсоюз домработниц. С улиц исчезли чистильщики сапог, туфель и ботинок. По дворам уже не ходили точильщики ножей и ножниц. Сильно ограничилась частная медицинская практика. Запретили и профессиональный спорт - все спортсмены квалифицировались  как"любители" и состояли, часто лишь формально, на какой-то службе. Это и была система тоталитаризма, которая сохранилась и даже усилилась после ликвидации "культа личности".

Сценарий для Жореса Медведева

В марте 1970 г. издательство Колумбийского Университета прислало моему редактору, профессору М. Лернеру, первый годовой отчет и он смог перевести, по моей просьбе,  во Внешторгбанк СССР на мое имя необходимую мне сумму долларов. Благодаря торговой сети "Березка" переводы от гонораров могли обеспечить жизнь нашей семьи на привычном уровне. Я мог даже оказывать некоторую помощь друзьям, оказавшимся в трудном положении, и родителям Риты в Калинине.

   Как раз в это время мой друг проф. Валентин Турчин, в недалеком прошлом капитан команды КВН Обнинска, живший теперь в Москве, и у которого был на отзыве рабочий экземпляр моей рукописи "Международное сотрудничество ученых и национальные границы", известил меня о том, что у его знакомого научного работника, доктора физико-математических наук, был органами КГБ проведен обыск. Конфисковали некоторые произведения "самиздата", в том числе и мою рукопись, которую Турчин дал своему коллеге для  ознакомления. Сам я пострадавшего не знал и разрешения на передачу ему моей рукописи не давал. Однако Валентин Турчин, работавший в это время в Институте прикладной математики, директором которого был М. В. Келдыш, президент АН СССР, не особенно считался с необходимостью определенной конспирации. Он стал в это время близок к академику А. Д. Сахарову и они совместно обращались с "меморандумами" в ЦК КПСС о необходимости демократизации страны. В отличие от моего стремления работать изолированно и единолично, у А, Д Сахарова, В. Турчина,  Валерия Чалидзе и некоторых других московских "правозащитников" существовала убежденность в том , что с помощью определенных документов и работ, широко распространяемых в "самиздате" и в "тамиздате", и в кооперации с рядом западных правозащитных организаций, типа "Амнести Интернейшинел", можно было бы создать и в СССР относительно организованное " демократическое движение", с которым, при наличии в его рядах достаточного числа авторитетных ученых, писателей и журналистов, будут считаться и в руководстве страны. А.Сахаров, В.Чалидзе и Андрей Твердохлебов создали  "Комитет прав человека", состоявший первоначально из трех человек, широко сообщив об этом иностранным корреспондентам. Заявления этого "Комитета" передавались теперь по зарубежным радиостанциям, создавая впечатление большой и влиятельной организации. Наиболее известных диссидентов без их согласия стали избирать "почетными членами-корреспондентами Комитета прав человека", присвоив первые такие звания (без согласия избранных, которые заявили протесты), Александру Солженицыну и Александру Галичу. На присвоение каких-либо званий "Комитет" не имел никаких прав. Лично я считал, что условий для организованной, открытой и легальной правозащитной деятельности с прямым выходом в зарубежный эфир в СССР пока еще нет.

     Моя  книга "Международная сотрудничество ученых..." не могла классифицироваться как "антисоветская" т. к. основывалась на конкретном фактическом материале. В феврале 1970 года, когда КГБ конфисковало рукопись у приятеля Турчина, эта книга уже переводилась на английский в Лондоне. До конца  марта за мной  серьезной слежки еще не было. О книге "Тайна переписки охраняется законом", которую я закончил именно в это время, никто еще не знал. Мои встречи в Москве с Джеймсом Райтом (James Wright), редактором издательства "Масmillan", с которым я в начале апреля подписал договора на издания книг и который увез в Лондон рукопись последней книги, прошли, благодаря мерам предосторожности с обеих сторон, незамеченными. "Плотной" слежки с прослушиванием квартиры за мной еще не было, так как я большую часть времени работал дома за письменным столом и о своих планах никому не рассказывал. Но квартирный телефон возможно был под контролем.

  9 апреля 1970 г. меня вызвала к себе председатель горсовета Н. П. Антоненко.  Вызов, неожиданно, касался не устройства на работу, как первый, а нашего старшего сына Саши, который в это время готовился к выпускным экзаменам в школе. У нас с Ритой действительно были с ним в это время некоторые проблемы. В недавнем прошлом очень хороший ученик, он стал хуже учиться, нередко приходил домой поздно. Все родители, имеющие детей этого возраста (16-17 лет), имеют такой же опыт и мне нет необходимости входить здесь в подробности. Антоненко сказала мне, что назавтра меня вызывают в Калугу в областной отдел образования (Облоно) для беседы по поводу сына. При этом она показала мне официальное письмо-приглашение из Калуги, подписанное Вовк, заведующей отделом, с просьбой обеспечить приезд Ж. А. Медведева в Калугу к 11-30.

   Конечно, я сразу понял, что это какая-то "ловушка" именно для меня. К тому же на 10 апреля у меня были дела в Москве. Я просил перенести визит в Калугу на другой день. Но в калужском Облоно, куда Антоненко сразу позвонила, настаивали, что следует приехать именно завтра. Я согласился, но сказал, что в облоно приедет моя жена, она член детской комиссии месткома и знает все проблемы лучше меня. Антоненко сразу отклонила этот компромисс, заявив, что в Калуге хотят говорить только со мной. Я пообещал, что постараюсь приехать, отложив дела в Москве. Из горсовета я сразу пошел в школу, в которой учился Саша. Как я и ожидал, директрису школы о моем сыне из Калужского Облоно никто ни о чем не запрашивал и его "личным делом", или даже успеваемостью, никто не интересовался. Она также сказала, что родителей в Калугу никогда не вызывают, все проблемы решаются на местном городском уровне. После этого я дал телеграмму в Калужский отдел образования, что приехать по их вызову не могу, в связи с делами в Москве.

   Вызов в Калугу именно таким образом был мне понятен. Родители по делам своих детей готовы ехать сразу куда угодно, не задавая лишних вопросов. Через 10 дней, 20 апреля та же Вовк позвонила мне домой и уже лично просила меня приехать в Калугу на следующий день, опять - таки для беседы по поводу сына. Я ответил, что у директрисы школы нет к сыну никаких претензий и что выпускной аттестат по результатам экзаменов он должен получить. На мой вопрос в чем состоит проблема, Вовк сначала отказалась отвечать, сославшись на высокую стоимость междугородних телефонных разговоров. Я ответил, что позвоню ей сам, чтобы сэкономить бюджетные деньги. После этого Вовк все же объяснила, что меня вызывают на лекцию заведующего Калужским психодиспансером  доктора Лезненко, который будет рассказывать родителям о проблемах "трудных" подростков и даст много ценных советов.

Дальнейший разговор с Вовк терял всякий смысл и я сказал ей, что знаю в Москве значительно более опытных психиатров чем Лезненко.

    Не было никаких сомнений в том, что этот вызов в Калугу  предназначался для психиатрической экспертизы самого Жореса Медведева. На этот счет поступила, по-видимому, директива из Москвы. Использование психиатрических больниц для насильственного заточения некоторых диссидентов, слишком досаждавших властям, начало получать пока ограниченное применение для тех случаев, когда обвинение в "антисоветской" или "клеветнической" деятельности ( по статьям УК РСФСР 70 и 190-1) оказывалось затруднительным. К апрелю 1970 г  в психиатрических больницах томились генерал Петр Григоренко, боровшийся за восстановление  прав крымских татар, Иван Яхимович, председатель колхоза, требовавший равных прав для рабочих и колхозников, Владимир Буковский, студент МГУ, включившийся в правозащитную деятельность и некоторые другие диссиденты в Москве, Киеве, Минске и, очевидно, в других городах. Оснований для ареста этих людей не было. Судебные разбирательства даже по статье 190-1 оказались достаточно сложным делом. Судебная защита еще не имела опыта и умения работать независимо, но прокуроры теряли прежние исключительные права. Сталинский аппарат массового террора, когда "доказательства" добывались пытками, суды заменялись "тройками", "Особыми совещаниями", или трибуналами, а подсудимых приговаривали списками даже к "высшей мере", нередко без вызова в суд, был размонтирован после XX съезда КПСС. Но новая система следствия и правосудия была пока приспособлена лишь к решению обычной уголовной и бытовой преступности. Медленно возникала система разбора экономических и финансовых преступлений. Для решения дел по политическим статьям (70 и 190-1) нужны особые суды и другой состав судей и "народных заседателей". СССР через репрессивную диктатуру (Сталин) и авторитаризм (Хрущев) перешел к однопартийному тоталитаризму, но аппарат управления для этих различных систем менялся медленно. Применение психиатрии для дел, в которых нарушались не законы, а правила или инструкции, нередко секретные, решения партийных органов разного уровня, не обязательные для беспартийных, оказалось удобной альтернативой. Направление в психиатрическую больницу значительно проще, чем заточение в тюрьму, а замена приговора "диагнозом", казалась хорошим способом дискредитации оппонентов.

     О практике неожиданных психиатрических экспертиз я знал. Уже было несколько случаев вызовов военнообязанных возмутителей спокойствия на вполне законные медицинские переосвидетельства в райвоенкоматы. Однако работавшие в комиссиях военкоматов врачи, отправляли законопослушных граждан на дальнейшую экспертизу в психиатрические больницы, которая могла затянуться на месяцы, а иногда и на годы. Этот же прием, но не через военкомат, готовили, очевидно, и для меня. Решения по таким вопросам принимались где то наверху - в КГБ или в ЦК КПСС. Но как житель Калужской области я подлежал медицинскому обслуживанию именно здесь.

  Через две недели меня снова вызвала в горсовет Н.П. Антоненко для беседы по поводу трудоустройства. Однако в ее кабинете находился на этот раз незнакомый мужчина, который представился, не назвав своей фамилии, как работник калужского облоно. Разговор о возможностях трудоустройства длился довольно долго. Лишь после этого незнакомый мужчина вступил в беседу и среди прочих стал задавать вопросы о моем брате-близнеце и его семье. Я на эти вопросы не стал отвечать. Было очевидно, что передо мной сидел психиатр, который хотел знать мою "семейную" историю и провести "близнецовый анализ". В начале мая последовали еще два приглашения в Калугу, которые я игнорировал. Стало ясно, что из Москвы пришла директива - провести психиатрическое обследование Жореса Медведева. О возможности поставить нужный диагноз там не беспокоились, в психиатрии существовало немало "скрытых" и "вяло текущих" заболеваний. Даже "неадекватность обстановке" попала в диагноз генерала Григоренко. Но как  выполнить  директиву без появления самого Медведева в психиатрическом стационаре Калуги психиатры еще не знали. Любая экспертиза этого типа требует комиссию из трех-четырех человек (консилиум) и достаточно обстоятельный разговор. Мне стало известно, что распросы калужских психиатров обо мне проводились и в Институте с моими бывшими коллегами.

Насильственная госпитализация

Я был, конечно, озабочен этими сигналами и даже подумывал о целесообразности уехать на  один-два месяца в Астрахань, где жили мои  тети Тося и Катя, о которых почти никто не знал. Тося приехала в родную Астрахань из Ленинграда, после блокады, Катя жила там всегда. Своих детей у них не было.Переписка с ними была очень редкой. Но спешить я не хотел. Насильственная госпитализация, по существующим правилам, применялась лишь к депрессивным душевнобольным, при угрозе самоубийства, к "буйным", представляющим "угрозу для окружающих", и к  тяжелым наркоманам. По отношению ко мне такая крайняя мера была бы незаконной.

   29 мая мне позвонил из Обниского психодиспансера его заведующий Кирюшин и попросил придти по очень срочному делу, о котором он не хотел бы говорить по телефону. Я ответил, что к нему придет моя жена, так как я должен уехать в Москву. . "Нет, Жорес Александрович, - я хотел бы поговорить именно с вами. Дело такое, что с женой будет неудобно его обсуждать".  Я сразу решил, что мне действительно следует уехать в Москву. Я упаковал портфель, отправил Сашу к друзьям, написал записку Рите, ее в это время не было дома, и  послал Диму на велосипеде, чтобы найти ее. После ухода ребят я подошел к шкафу, чтобы одеть пиджак. В этот момент у подъезда послышался скрип тормозов. Я выглянул из-за шторы во двор. Из санитарного микроавтобуса вышли три милиционера, Кирюшин, еще какой-то мужчина. Через несколько секунд в дверь постучали. Я решил дверь не открывать и не реагировать на стук. "Неприкосновенность жилища" также охранялась Конституцией СССР. Стук в дверь повторился довольно громко, а потом уже со значительной силой. Затем дверь стали трясти, пытаясь сломать замок. Дверь уже шаталась, и из-за дверных косяков сыпалась штукатурка. Возле двери я услышал голос Димы и звук поворачиваемого ключа.

--- Папа, к нам...начал Дима и осекся, увидев мое лицо. А за ним уже врывались в квартиру три милиционера.

   Постойте. - закричал я, -это частная квартира.. У  вас есть решение прокурора? Покажите его.

  - Мы не собираемся вас арестовывать. - ответил сержант, - мы только сопровождаем врачей, - он показал на Кирюшина и его спутника.

  Этот спутник, по -  хозяйски прошел в кабинет и сел на стул возле моего письменного стола. Кирюшин уселся в стороне на диване, показывая, что он тут не главный. Я сел в свое кресло за стол, напротив незнакомца, пытаясь его разглядеть. Это был интеллигентный человек, очень щуплого телосложения. Лицо его было в нервных пятнах, пальцы рук слегка дрожали. На мой вопрос о причинах  столь грубого и незаконного вторжения в мою квартиру, он ответил: " Я главный врач Калужской психиатрической больницы, Лифшиц Александр Ефимович..".

      " В своей квартире я имею право с вами не разговаривать, я вас не приглашал и поводов к вашему визиту не давал".

  - "Если вы откажетесь с нами беседовать, то мы будем вынуждены сделать соответствующие выводы" - он сделал многозначительный кивок в сторону стоявших у двери милиционеров.

   В этой ситуации было целесообразно разговаривать, дождавшись хотя бы возвращения Риты. Последовали общие вопросы о семье.

   В этот момент в комнату вбежала Рита. Она сразу поняла в чем дело и забросала Лившица и Кирюшина возмущенными вопросами. Я быстро решил, что беседа с психиатрами должна происходить при свидетелях. Я отозвал Риту и попросил ее срочно пригласить нескольких коллег из моего бывшего института, жившиих поблизости. Вскоре пришли пять или шесть человек. Все они имели медицинское образование и знали основы психиатрии. Разговор стал общим. Лившиц явно колебался. Оснований для срочной насильственной госпитализации не было. Законных причин для этого он не видел, о моей деятельности его подробно не информировали и моих работ, вызвавших недовольство "верхов", он не читал. Он хотел обеспечить "добровольное" согласие на "трехдневное" обследование. Я тут же отвечал, что никакой "добровольности" при наличии милиции  нет. Разговор продолжался уже около часа.

   Неожиданно в комнату вошел майор милиции. Это было странным. Столь высокие чины не участвуют в операциях, в которых нужна лишь физическая сила. Тем не менее майор МВД сразу взял на себя командование операцией.

- Почему вы отказываетесь подчиниться требованиям врача? - заявил он довольно грубым тоном.

- А кто вы такой,  я ведь не приглашал вас в свою квартиру, - ответил я также не слишком вежливо.

 - Майор милиции Немов Николай Филиппович. Прошу вас следовать в машину.

- Если вы майор милиции, то должны знать законы о неприкосновенности жилища граждан, ведь милиция -это орган охраны порядка и законности.

- Мы орган насилия! - Немов ударил себя кулаком в грудь. Это квартира государственная и милиция имеет право входить в любую квартиру.-

- Встать! - вдруг скомандовал он. - Я вам приказываю встать!

Не обнаружив никакой реакции с моей стороны, майор распорядился всем выйти из комнаты. Этому не подчинилась только Рита. Майор сделал какой-то знак милиционерам и они бросились ко мне. Рита, однако, встала на их пути и заявила, что не позволит применять насилие. Милиционеры схватили ее за руки и силой оттащили в другую комнату. Майор Немов припер ногой дверь.. Двое сержантов подошли ко мне, опытным приемом взяли руки за плечо и запястье, выкрутили их назад и приподняли с кресла. С выкрученными руками меня вывели на лестницу, а затем во двор. У машины уже собралась толпа любопытных. Меня втолкнули в автобус, милиционеры сели рядом и автобус на полной скорости выехал на шоссе.

Медицина наоборот

      Меня поместили в общую палату на шесть человек одного из корпусов Калужской областной психиатрической больницы. Здесь было душно, свет полностью ночью не выключался и в палате все время дежурила медсестра. После медосмотра у меня забрали одежду, заменив ее яркой полосатой "психиатрической" пижамой. Затем Лившиц еще полтора часа со мной беседовал, он и сам многого в этом деле не понимал, но я не старался его просвещать. Мне тоже нужно было многое понять, прежде всего то, на каком уровне принималось решение об операции и степень осведомленности местных психиатров.

  Утром я познакомился с заведующей отделением - Бондаревой Галиной Петровной. Она практически ничего не знала о моем деле. Палата была "спокойной". Один пациент, научный работник, был здесь с "депрессивным психозом". Юноша  обследовался по направлению из военкомата по подозрению на психопатию. Третий сосед был направлен из прокуратуры после драки в отделении милиции. Больница должна была определить его "вменяемость" для привлечения к суду. Четвертый мужчина лечился от алкоголизма. Самым тяжелым считался пятый, приятный молодой человек, находившийся  здесь уже несколько лет с диагнозом "вяло текущая  шизофрения", признаки которой обычному человеку были вообще незаметны.  Больница находилась за городом, была огорожена и состояла из нескольких корпусов. Железные решетки на окнах имелись лишь на трех их них. На нашем корпусе были обычные окна и комната для свиданий с выходом в небольшой сад. Поскольку пациенты  не  направлялись сюда по решениям судов, то им разрешались свидания с родными и друзьями.

   Осваиваясь в новой обстановке, я тщательно обдумывал весь сценарий. Главный врач столь большой больницы, возможно кандидат медицинских наук, безусловно, не выезжает лично, да еще в другой город, чтобы руководить насильственной госпитализацией незнакомого ему ученого. Мои данные из отдела кадров, наверное, ему известны. Операция готовилась с апреля. При этом был нажим и на Антоненко, председателя горсовета, Кирюшина и Вовк из Калужского облоно. Директивы из горкома или обкома могли быть только вторичными, каких либо "досье" на беспартийных здесь не собирают. То, что Лившиц знал о существовании моей книги о Лысенко  и был ознакомлен с несколькими главами из рукописи "Международное сотрудничество ученых..", свидетельствовало о том, что проект "психиатрического сценария" был составлен в Пятом Управлении КГБ и согласован с Идеологическим отделом ЦК КПСС. Оттуда  поступали директивы и в местные калужские и обнинские организации. Лифшиц, как главный врач больницы, не подчиняется непосредственно обкому или областному КГБ. Общие психиатрические больницы объединяются в специализированную службу Министерства здравоохранения РСФСР. Генерал Григоренко, Яхимович и Буковский содержались в совершенно другой системе "судебной психиатрии", входившей в МВД  и имевшей "тюремный" статус. Они были отправлены туда по решениям суда после судебных экспертиз. В моем случае суда не было и мне предстоит лишь борьба с фальшивым диагнозом. Для Лившица установление диагноза по книгам и рукописям, которых он не читал, может оказаться трудной задачей.

   Рита несомненно еще вчера известила брата и многих наших московских друзей о случившемся. Но что они могут сделать в субботу и в воскресенье, когда все учреждения закрыты.

     Примерно в час дня меня пригласили на "комиссию" в кабинет заведующей отделением. Первым, кого я увидел в кабинете, был тот самый безымянный работник "Облоно", который еще в начале мая пытался беседовать со мной в кабинете председателя горсовета Антоненко. Он теперь сидел за столом и нагло улыбался. "Лезненко Владимир Николаевич, - представил его Лившиц, - заведующий Калужским психиатрическим диспансером". Третьим членом "комиссии" была Бондарева. "Сегодня у нас предварительная комиссия, - сказал Лившиц, - основная будет завтра и в нее включен психиатр из Москвы".

  Беседа была довольно долгой и касалась моей работы в Институте, рукописи о Лысенко и первых глав работы о международном сотрудничестве ученых. Было очевидно, что они все эти сведения узнали из отрывков в каком-то "досье" и хорошего представления о проблемах не имели. Некоторые вопросы они задавали явно по заданию КГБ.

 -Как попал к переводчику экземпляр рукописи по генетической дискуссии?-

- Хотите ли вы опубликовать книгу о международном сотрудничестве также за границей?-

 - Знакомы ли вы с переводчиком лично, где и когда с ним встречались?  и т. д. Я эти вопросы отводил, как не имеющие отношения к психиатрии. Меня даже порадовало то, что в КГБ очень мало знают о моих последних книгах и об  их судьбе.

 На медицинские вопросы и темы, касавшиеся  научной работы, я отвечал более подробно. Бондарева, заведующая отделением, в основном молчала. Информацией, явно исходившей из КГБ, владел Лезненко. Лифшиц, главный в "комиссии", был менее осведомлен. Возможно, что в КГБ ему просто меньше доверяли.

  После "комиссии" мне разрешили свидание с женой, двумя друзьями, приехавшими из Москвы и братом. Рой рассказал о том, что он уже известил А. Д. Сахарова. Академика Б. Л. Астаурова, В. Д. Дудинцева. Других моих московских друзей известила о случившемся еще 29 мая вечером Рита.

  В воскресенье, 31 мая, меня пригласили на вторую "главную комиссию". Кроме трех прежних членов в нее входил врач, которого мне представили, как профессора Шостаковича Бориса Ефимовича из Института судебной психиатрии имени Сербского.

- Борис Владимирович приехал сюда не как судебный психиатр, а как консультант по общим вопросам по приглашению больницы, - пояснил Лившиц.

 На этот раз задавал вопросы главным образом Шостакович, который принял на себя функции "председателя". Он был лучше осведомлен о моем "досье" в КГБ и безусловно получил там нужные инструкции. Большинство вопросов касалось истории публикации в США книги о Лысенко и книги "Междунардное сотрудничество ученых..." На мой вопрос - где он мог прочитать эту книгу? (Он, как и Лившиц, знал лишь первые главы) Шостакович не стал отвечать. Он явно был подготовлен к своей роли заблаговременно и ждал результатов первой "комиссии", чтобы не повторяться. Но нередко он задавал точно такие же вопросы, как накануне Лезненко. У них был, очевидно, общий список. Беседа с комиссией продолжалась около двух часов.

  Воскресенье было в больнице днем свиданий. В комнате для свиданий, кроме Риты, я был очень рад увидеть академика Б. Л. Астаурова, моего старого друга. Мы с ним регулярно встречались с 1961 года. Астауров хотел побеседовать и с главным врачом. Лифшиц сначала сослался на занятость. но, обнаружив, что Астауров готов ждать, все же согласился на беседу. На этой беседе присутствовала и Рита. Астауров, хоть и генетик, хорошо разбирался в психиатрии. Отец Астаурова был психиатром, достаточно известным. Три дня кончались и прошедшая только что "комиссия" должна была принять решение. Судя по объяснениям Бондаревой и Лившица, "резких" нарушений и отклонений психики не было обнаружено, но "комиссия" сочла целесообразным продлить наблюдение в условиях больницы еще  несколько дней. Между тем, как сообщила мне Рита, в Калужскую психиатрическую больницу, в Прокуратуру СССР и в Министерство здравоохранения СССР поступило уже много телеграмм от друзей, знакомых, коллег и немалого числа известных ученых с протестами против незаконного насильственного заключения в психиатрическую больницу здорового человека. В субботу вечером подробности насильственного психиатрического ареста Медведева были изложены в иностранных передачах, причем не только на русском, но и на других европейских языках. Иностранные корреспонденты в воскресенье уже дежурили возле квартиры Роя. Он рассказал им основные подробности.

   Вторым днем свиданий был вторник. От приехавшей в Калугу Риты я узнал, что с протестами ( в форме телеграмм в ЦК КПСС и в Минздрав) по поводу насильственной психиатрической госпитализации Жореса Медведева уже выступили академики А. Д. Сахаров, П. Л. Капица, В. А. Энгельгардт, М. А. Леонтович и некоторые другие, а также писатели А. Т. Твардовский, В. А. Каверин и В. Я Лакшин и кинорежиссер Михаил Ромм. Все они знали меня лично. Сообщения о грубой процедуре ареста были опубликованы и во многих ведущих западных газетах. Некоторые делали обобщения, объединяя мой случай с другими.

В четверг 4 июня стало известно, что вторая "комиссия" с участием профессора Шостаковича приняла слишком либеральное решение, не найдя у обследуемого признаков, требующих длительной принудительной госпитализации. Резких отклонений от нормы не было обнаружено и Ж. А. Медведева рекомендовали отправить домой "под диспансерное наблюдение". Однако, как узнал Рой, приехавший в Министерство здравоохранения с группой старых большевиков, это решение "комиссии" было отменено лично министром здравоохранения Б. В. Петровским. Министр назначил новую"комиссию", которая  выезжала в Калугу на следующий день, 5 июня. В "комиссию" были включены Г.В. Морозов. директор Института судебной психиатрии им. Сербского (председатель), Д. Р. Лунц, заведующий отделением спецэкспертизы этого же Института, проф. А.А. Портнов, директор Института психиатрии АМН СССР и В. М. Морозов , зав кафедрой психиатрии Института усовершенствования врачей. От Калужской больницы в комиссию входил А.Е. Лифшиц. Один из друзей Роя сообщил ему, что семья имеет право назначения в "комиссию" одного психиатра, которому они доверяют. В качестве такого психиатра "от родственников" он, по рекомендации,  включил в "комиссию" профессора Д.Е. Мелехова и потребовал вывести из нее Д. Р. Лунца, как психиатра, получившего слишком плохую репутацию в других делах. Мелехов, которого ввели в суть дела, дал свое согласие.

  Примерно в пять часов вечера, когда я еще продолжал разговаривать с Ритой, меня неожиданно пригласили в кабинет заведующей отделением. Там я увидел Лифшица и еще трех почтенных мужчин. Лившиц сообщил, что со мной хочет побеседовать новая комиссия.

- Но мне сказали, что комиссия будет в пятницу, - удивился я.

- Да, это было так, но мы решили не затягивать дело и приехали сегодня, - сказал один из членов "комиссии". Я поинтересовался составом "комиссии". В нее теперь входили Г.В. и В.М. Морозовы и Р.А. Наджаров, заместитель директора Института психиатрии АМН СССР. Членом "комиссии" оставался и Лифшиц, как главный врач больницы. Назначенный семьей профессор Мелехов отсутствовал. Досрочный "консилиум" был очевидно связан с желанием избежать присутствия независимого эксперта. До Калуги из центра Москвы нужно ехать по шоссе не менее трех  часов.

  Заседание "комиссии" вел Г.Морозов. Он задавал вопросы в очень быстром темпе, не дожидаясь часто окончания ответов. Все собеседование продолжалось не дольше 25-30 минут. Вопросы я запомнил и, выйдя из кабинета, сразу продиктовал их Рите. Первым опять был вопрос о цели моей работы о международном сотрудничестве ученых, которую, кстати, Г. Морозов не читал. Несколько вопросов имело чисто биографический характер, другие были пустой формальностью -"Кого из своих детей вы любите больше?"- "С какого возраста интересуетесь биологией?" и т. п. После этого "комиссия" заседала еще около часа. Затем Лившиц вышел в комнату свиданий к Рите и сообщил ей, что комиссия нашла возможным выписку из больницы. "Сегодня уже поздно, приезжайте завтра днем".

   Вечером в палату пришел Лифшиц - "Завтра будете выписываться, при всех сказал он с некоторым облегчением, я просил старшую сестру подготовить вашу одежду"-

     Однако на следующий день никакой выписки из больницы не состоялось и были отменены все свидания. Мне запретили даже прогулку. С Ритой и приехавшим братом мы объяснялись знаками через стеклянную дверь. Как вскоре стало очевидным Министр здравоохранения Петровский действительно дал указание отправленной столь срочно в Калугу "комиссии" не проводить полноценной экспертизы и обеспечить быструю выписку из Калужской психиатрической больницы, как необорудованной и неподготовленной для содержания столь "опасных" больных, имеющих "политические" аномалии. В Калуге не было психиатров, способных находить "скрытые болезни" у диссидентов. Они действительно хотели найти диагносцируемое психическое заболевание. Именно поэтому "предварительное" наблюдение Медведева длилось столь долго. Узнав, что в ИМР заведует одной из лабораторий мой студенческий друг, знавший меня с 1944 года, Лившиц приезжал в институт, чтобы поговорить и с ним. Он вначале воспринимал все действительно как медицинскую проблему. Лифшицу не решались объяснить, что нужна не реальная диагностика, а профессиональная фальсификация. Меня теперь должны были не просто освободить и выписать домой, а лишь выписать из областной больницы, перевезти в Москву и поместить в больницу Института судебной психиатрии им Сербского, где я был бы изолирован от всех посетителей и мог бы оказаться в бессрочном пребывании. Для реального осуществления этого плана, необходимо было предъявить мне по линии КГБ какое-либо обвинение в незаконных актах, по статье 190-1 ("преднамеренная клевета") входящих в УК РСФСР , которая казалась министру вполне подходящей для данного случая. После этого Главный прокурор Калужской области имел законное право просить психиатрическую экспертизу уже не в Калужской больнице, а в Институте судебной психиатрии, в который поступают лица, находящиеся под следствием. Проблема состояла лишь в том, что у Медведева уже был "диагноз" второй "комиссии", легально оформленный и подписанный участниками и вошедший в "историю болезни". Отмена этого диагноза министром, по профессии хирургом, не имела юридической силы. Решения консилиумов врачей не утверждаются в административном порядке. Решение третьей комиссии, которая рекомендовала  "выписку домой", не проводилось по всем правилам и не оформлялось как диагностический документ. Прибывшие столь срочно "врачи в штатском", просто убедились, что Жорес Медведев не может оставаться в Калуге, во всяком случае долго. Но обвинение по статье 190-1 УК РСФСР, которое было необходимо, требовало некоторого времени - речь ведь шла о рукописи в 250 страниц, которую следовало изучить экспертам и найти в ней "преднамеренную клевету". Министр Петровский, явно не знал современных юридических норм и полагал, что КГБ все может сделать очень быстро. Но для КГБ первым шагом в таком деле должен был бы быть обыск в квартире, "изъятие" бумаг и их изучение. Уверенности в том, что они смогут при этом найти что-либо "политически криминальное" не было. Осторожность Медведевых была там известна. Андропову уже лично позвонил по этому делу Мстислав (Слава) Ростропович, с которым я был знаком. Между тем кампания в защиту Жореса Медведева приобретала международный характер. Само столь непосредственное участие Петровского в этом деле не могло быть его собственной инициативой. То что весь предварительный материал готовился в КГБ не вызывало сомнений. Поначалу там не спешили. Ускорение возникло после конфискации рукописи "Международное сотрудничество ученых..". По характеру работы, основанной на фактическом материале было очевидно, что она готовилась не для публикации в СССР. Но и КГБ не имело независимых полномочий на все эти действия политического характера без санкции Секретариата ЦК КПСС или Политбюро. По общему характеру всех событий, прошедших и последующих, Рой и я пришли к выводу, что по данной проблеме существовала резолюция Политбюро, очевидно по докладу из КГБ. Главную роль в Политбюро в таком деле мог играть  М. А. Суслов. Брежнев  плохо разбирался в идеологических проблемах. Политбюро, в решениях о подобных случаях не вдается в медицинскую или юридическую специфику. Оно  могло обязать КГБ или Министерство здравоохранения "изолировать" Ж.А. Медведева и лишить его доступа к иностранным издательствам. Технические детали должны были разработать либо в КГБ, либо в Минздраве СССР. Эксперты КГБ, понимали юридическую сложность проблемы судебного разбирательства по книге, которая только написана, но еще не была известна, не распространялась и не издавалась. Такое "дело" могло лишь привлечь к книге повышенное внимание и привести к ее широкому распространению. Поэтому КГБ возложил "изоляцию" Медведева на Министерство здравоохранения. Это было проще и быстрее. Теперь Петровский понял, что фальшивый диагноз трудно обеспечить в обычной больнице и задачу нужно все же решать совместно с КГБ через судебную психиатрию. Но это требовало времени. В этих условиях надежда возлагалась на того же Лифшица. ( Ему, как я узнал позже, обещали звание "Заслуженного врача РСФСР"). Ему следовало держать меня в больнице под разными предлогами как можно дольше. Он не нес за это никакой юридической ответственности. До 1961 года незаконный произвол психиатров можно было обжаловать в судебном порядке. Однако при подготовке нового кодекса законов статьи о судебной ответственности психиатров были исключены. Их действия теперь можно было обжаловать или оспаривать лишь в восходящем административном порядке, сначала в облздравотделе, затем в Министерстве здравоохранения РСФСР, а затем в Минздраве СССР.

   Дело, таким образом, затягивалось на неопределенный срок. Организаторы предполагали, что поток первоначальных протестов начнет замедляться. Этого, однако, не произошло. 6 июня ко мне на свидание приехал на машине мой друг писатель В. Д. Дудинцев с женой. Юрист по образованию, он сразу зафиксировал множество нарушений. Лифшица в больнице не было, он смог поговорить только с Бондаревой.

  Труднее всего оказалось положение Риты. Именно в эти дни в Калинине (Твери) умирала от рака ее мама. Отец, брат, сестра и другие родственники ждали ее и меня там. О моих проблемах в Калуге они не знали, Рита им не говорила, иностранных "радиоголосов" они не слушали. В Калинин Рита приехала уже лишь на похороны и сразу после поминок ночным поездом вернулась в Москву, а затем в Обнинск и в Калугу. В комнате свиданий больницы она увидела меня в той же полосатой пижаме, беседующим с Александром Твардовским и писателем Владимиром Тендряковым. Возле стеклянных дверей комнаты свиданий толпились пациенты больницы. Всем хотелось увидеть знаменитого и любимого поэта, которого они знали лишь по портретам.                                                                                                                                               

Жорес Медведев

Zhores Medvedev

Tel: (44)20-8346-4158

E-mail: zhmedvedev@yahoo.co.uk