Жорес  Медведев

ОПАСНАЯ  ПРОФЕССИЯ

Глава  14

Новое направление исследований

Институт в Боровске, который я, для краткости, буду называть Институтом физиологии и биохимии с-х животных, возник в системе ВАСХНИЛ в 1965 году и к концу 1970 года не был полностью укомплектован, Уже функционировали три корпуса и два  еще строились. При институте было много разных вспомогательных построек, в основном, для содержания сельскохозяйственных животных, коров разных пород, лошадей, свиней, овец, два или три типа птицеферм и небольшая "птицефабрика", импортированная из США. Наличие большого числа разных сельскохозяйственных животных, включая гусей, уток и индеек требовало обширной территории для  пастбищ и полевого севооборота, а также силосных башен и траншей. В кооперации с  институтом работали два ближайших колхоза и совхоз. Институт находился  примерно в трех километрах от Боровска, вверх по течению реки Протва, и я проезжал через город на автобусе по дороге со станции Балабаново. Главной достопримечательностью города был величественный Пафнутьев - Боровский монастырь с высокой крепостной стеной, основанный в середине XV века монахом Пафнутьем. Он считался "охраняемым памятником архитектуры" и имел много красивейших барельефов и  фресок. В 1962 году, в период новых хрущевских гонений на православную церковь, Боровский монастырь, наиболее ценное архитектурное сооружение всей Калужской области, привлекавшее и туристов, перешел во владение машино-тракторного техникума.  Фрески на религиозные темы соскоблили с его стен, или закрасили.  С башен сняли кресты.

   В дополнение к монастырю в Боровске имелись 9 старинных церквей, одна из которых еще функционировала как храм, другие были переделаны в склады, хранилища и мастерские. На одной из церквей вместо колокольни стояла водонапорная башня. Население города  составляло около 13 тысяч человек, лишь немногим больше, чем в прошлом веке.

     Моя научная группа, состоявшая из двух квалифицированных лаборантов, работавших в институте уже много лет, и одного младшего научного сотрудника, Наталии К., назначенной на должность незадолго  до меня, была вполне работоспособна. Наталия К. была переведена в Боровск из Калуги, где она работала в системе МВД. В правоохранительных органах, как известно, также необходимы хорошие биохимики и аналитические лаборатории, ответственность которых за точность анализов очень высока. Их данные используются в судебно-медицинских экспертизах. Я не исключал, что Наталию К.  попросили периодически докладывать куда-то и обо мне. Полной уверенности в этом у меня не было, так как моими делами, кроме научных, она не интересовалась. С начала работы в Боровске я решил сконцентрировать внимание лишь на научных исследованиях, планируя темы на 4 - 5 лет. Применение радиоактивных изотопов и излучений в новом институте не практиковалось и не предусматривалось. В качестве объектов для исследований следовало выбирать лишь сельскохозяйственных животных. Но геронтолог может изучать проблемы старения в любых условиях. Я выбрал объектами исследований кур и кроликов и решил изучать старение клеток, а не организмов.  Для этого очень подходили эритроциты кур, которые постоянно образуются в костном мозге из стволовых клеток, преобразующихся в ретикулоциты с еще активным ядром, а затем в молодые эритроциты, теряющие способность к синтезу белков и пассивно стареющие при постоянной циркуляции крови. Старые эритроциты "узнаются" и разрушаются в селезенке. Весь процесс продолжается несколько недель. На курах, у которых, как и у всех птиц, эритроциты крови сохраняют клеточное ядро, можно было изучать характер изменений гистонов и негистоновых белков ядра при переходе от активно синтезирующих белки ретикулоцитов к  зрелым и старым эритроцитам, теряющих эту способность . У кроликов, у которых после рождения происходит смена особого эмбрионального гемоглобина на "взрослый", имеющий другой аминокислотный состав, ретикулоциты костного мозга теряют ядро при формировании в эритроциты. В этом случае было интересно сравнить состав ядерных белков у эмбриональных и "взрослых" ретикулоцитов.  Потери крови, или разрушение старых и зрелых эритроцитов избирательными токсинами (фенилгидразин) продуцирует анемию, которая стимулирует образование ретикулоцитов и выброс их в кровь. Все гемоглобин-содержащие клетки в крови таких животных являются молодыми. Они созревают и стареют уже при циркуляции.  Разделение ретикулоцитов и эритроцитов разного возраста легко осуществляется центрифугированием. При старении этих клеток растет и их "удельный вес" из-за уменьшения содержания воды. Тему по изучению изменений в составе гистонов и других белков при старении ядерных эритроцитов лягушек мы с Ритой начали еще в ИМР и она ее продолжала, теперь в лаборатории биохимии. Для определения скорости синтеза белков в ретикулоцитах Рита применяла меченый по углероду радиоактивный лейцин.  В начале 1971 года она уже отправила по результатам работы первую статью в журнал "Онтогенез". Мы в Боровске также быстро начали активную экспериментальную работу и первая статья "Синтез гистонов в ретикулоцитах курицы" была напечатана в журнале института "Бюллетень Всесоюзного Института физиологии и биохимии с-х животных" уже в апреле 1971г. Мы обнаружили, что у эритроцитов кур особый "эритроцитспецифический" гистон F2c образуется в связи с инактивацией клеточного ядра и наша статья о том, на какой стадии формирования ретикулоцитов в эритроциты у кур появляется этот гистон, была опубликована вскоре в академическом журнале "Молекулярная биология" (т.6, №4). Одновременно я готовил несколько обзорных статей по эволюции смен форм гемоглобинов в онтогенезе позвоночных животных (они были опубликованы в 1972 году) и начал писать книгу "Генетические и молекулярные аспекты старения дифференцированных клеток". В 1970 году в США и в Англии вышла в английском переводе моя книга о проблемах развития  "Molecular-Genetic Mechanisms of Development" (Plenum Press), обосновывавшая идею о том, что старение клеток является,  процессом который регулируется генами.

   Рабочий день в Боровске был на час дольше , чем в Обнинске. На платформе ж/д станции, ожидая утреннюю электричку, я нередко встречал Тимофеева-Ресовского. Он обычно  интенсивно курил, насыщая себя на дорогу никотином - курение в электричках было запрещено. Зимой на переполненной людьми открытой платформе я находил его по облаку табачного дыма.  Три раза в неделю уже старый ученый ездил в Москву для лекций и консультаций по генетике в Институте космической биологии. Николай Владимирович  расспрашивал меня о Солженицыне и его проблемах с Нобелевской премией. Я сходил на следующей остановке Балабаново, он же ехал до Москвы еще полтора часа.

Подготовка к геронтологическому конгрессу в Киеве

 Международные конгрессы по геронтологии собирались каждые три года и на их заключительных заседаниях принимались решения о том, где будет организован следующий конгресс. Мое заочное участие в Пятом Геронтологическом конгрессе в Сан-Франциско в 1960 году  описано во второй главе. В последующих конгрессах, состоявшихся в Копенгагене, Вене и в Вашингтоне я не пытался участвовать. Однако Девятый Международный Конгресс по геронтологии было решено провести в Киеве в период с  2 по 7 июля 1972 года и я рассчитывал участвовать в нем без всяких проблем. Я был членом Всесоюзного геронтологического общества и  членом его правления, что, благодаря важности в СССР разных документов, подтверждалось особым удостоверением с фотографией.

 На каждом геронтологическом конгрессе президент национального геронтологического общества избирается новым президентом всей Международной Геронтологической Ассоциации. В Вашингтоне в 1969 году этот пост достался профессору Натану Шоку ( Nathan Shock). В Киеве на особой церемонии  он должен был перейти  академику Дмитрию Федоровичу Чеботареву, Президенту Всесоюзного геронтологического общества и директору Института геронтологии АМН СССР. Чеботарев отвечал и за организацию Конгресса в Киеве, но общая программа Конгресса и выбор ведущих тем и главных докладчиков по этим темам были функцией действующего Президента и оргкомитета в Вашингтоне. На научных международных конгрессах имеются обычно два типа участников - ученые, подающие заявки на тот или иной доклад и ученые, которых Оргкомитет конгресса приглашает сделать доклад или обзорную лекцию, привязанные к тому или иному симпозиуму, или к пленарному заседанию. Отбор и решения по поступившим заявкам на доклады ( на постерные сессии, секции и симпозиумы) проводят Национальные Оргкомитеты. В данном случае, это делалось в Киеве и Президентом Конгресса был утвержден Д. Ф. Чеботарев. Выбор и приглашения ведущих докладчиков по разным  темам и лекторов осуществлял Оргкомитет Международной Ассоциации, находившийся для Девятого Конгресса в Вашингтоне. Все расходы на участие в Конгрессе приглашенных, обычно известных ученых, оплачивались из фондов Международной Ассоциации. Каждый новый конгресс по числу участников превышал предыдущий. Геронтология развивалась быстрыми темпами. Для участия в конгрессе в Киеве ожидалось прибытие около двух тысяч ученых из множества стран.

   В мае 1971 года я получил  письмо Президента Международной Ассоциации Геронтологии Натана Шока, который сообщал о решении Ассоциации пригласить меня на конгресс для вводной лекции на одном из заседаний. Я это приглашение принял с благодарностью. У меня с Шоком была постоянная переписка и он знал о том, что я теперь работаю в Боровске. 9 июня я получил также официальное письмо от Президента Конгресса академика Д. Ф. Чеботарева и Председателя Советского Программного Комитета проф. В. В. Фролькиса, в котором они сообщали, что я утвержден докладчиком для вводной лекции "Нуклеиновые кислоты при старении" на заседании секции по молекулярным аспектам старения. Мне предлагалось к началу сентября подготовить и прислать в Киев "конденсат" лекции на русском и английском языках. Я  принял приглашение, подготовил "конденсат" лекции и отправил его в Киев. Английскую версию "конденсата" я послал также и Натану Шоку. Он сообщил о получении текста и выразил надежду увидеть меня в Киеве в следующем году. О намерении участвовать в Конгрессе мне сообщили и несколько знакомых геронтологов. Среди них были и мои друзья, с которыми я вел регулярную переписку и встречался в Москве, Бернард Стрелер из Университета Южной Калифорнии и Леонард Хейфлик из Станфордского Университета. Каждый раз я отвечал, что мне предложили лекцию и что я обязательно буду в Киеве.

Публикация книг в Англии и в США

Между тем книги,  договора об издании которых были заключены в 1970 г., (см гл.11) стали выходить в Лондоне и в Нью-Йорке. Первой, весной 1971 г., вышла на русском языке  совместная с Роем книга "Кто сумасшедший?" За ней в конце июля последовало английское издание книг "Международное сотрудничество ученых" и "Тайна переписки охраняется законом", объединенных в одном томе " The Medvedev Papers". Вскоре после него появилось и русское издание этих книг, также объединенных в одном томе. Я понимал, что относительной "новинкой" для КГБ была прежде всего книга о почтовой цензуре, так как она почти не распространялась в "самиздате". Большие отрывки из всех этих книг шли в радиопередачи русской службы "Би-би-си" (British Broadcasting Corporation),  но лично я этих передач не слушал. Директор боровского института Н. А. Шманенков не получал в отношении меня никаких новых директив, ни из Калужского обкома, ни из Москвы. Но он, уже по собственной инициативе, два раза вызывал меня к себе и с возмущением говорил, что по Би-би-си передают мои "антисоветские" работы и нельзя ли это как-нибудь прекратить. Его явно смущало, что автора представляли теперь, как  научного сотрудника Всесоюзного Института физиологии и биохимии сельскохозяйственных животных в Боровске. Я обычно объяснял, что попытки остановить эти публикации уже были предприняты в прошлом году с помощью психиатрии. Теперь, пока официально не отменен вынесенный высшими авторитетами "диагноз", на мои публикации за пределами биохимии и геронтологии не следует обращать внимания. Законы любых стран обеспечивали мне юридический иммунитет.

 Опубликованные книги широко и очень положительно рецензировались в британской и американской прессе. Я получил лишь небольшую часть рецензий, передававшихся мне московскими корреспондентами западных газет. Изредка рецензии приходили и по почте. Издательства собирают рецензии для авторов. Но советская почтовая цензура письма с вырезками из газет не пропускала. Среди рецензентов были известные историки и "советологи", Эдвард Кранкшоу ( Edward Crankshow), Леонид Шапиро (Leonid Schapiro) и другие, ученые-психиатры и мои британские и американские друзья, Алекс Комфорт, Дэвид Журавский, Ральф Купер. Иногда рецензии публиковались в форме самостоятельных очерков в воскресных изданиях газет и в журналах. ( Nature, The Economist, The Observer, Spectator, The Listener, The New York Review, Time, Newsweek). Обзоры рецензий иногда передавались в русских программах западных радиостанций.

     В Пятом Управлении КГБ также, по-видимому собирали эти рецензии и получали русские  и английские издания книг. Какой либо из сотрудников Управления, а может быть и не один, занимался теперь только братьями Медведевыми. Наши издательства,  Macmillan в Англии и  Alfred Knopf в США, были теперь известны. Для представителей КГБ в посольствах этих стран не представляло большого труда узнать по каталогам  издательств, анонсирующих новые книги на следующее полугодие, что в этих планах находится и книга Роя Медведева "К суду истории. О Сталине и сталинизме". Ее выход под заголовком " Let History Judge: The Origin and Consequences of Stalinism" анонсировался издательством  A. Knopf  на январь 1972 г. Для КГБ это стало неожиданностью, Юрию Андропову был известен лишь вариант рукописи 1968 года, который он считал незаконченным и о котором докладывал в ЦК КПСС. В рассекреченных материалах КГБ, направлявшихся в ЦК КПСС, не было пока найдено каких-либо документов о реакции КГБ или ЦК КПСС на новую ситуацию. Однако оставлять безнаказанным издание такой книги явно сочли недопустимым. В сентябре 1971 года было, как теперь известно, принято решение об аресте Роя Медведева. Но ясного юридического повода не возникало. Перед арестами по таким делам всегда проводится обыск на квартире, конфискуются какие-то материалы, которые могут подойти под статьи 70 или 190-1. Но это требует времени - обыск на квартире у Роя закончился бы конфискацией сотен разных бумаг и книг. Поэтому для обоснования обыска и ареста Роя  его искусственно "привязали"  к уже существовавшему уголовному делу Ш., одной из сотрудниц Академии педагогических наук, обвиненной ранее в краже редких книг из Государственной публичной библиотеки им. В. И. Ленина. Следователь по делу Ш. "предположил", что некоторые из этих книг могли попасть и в библиотеку Роя.  Рой ее знал, она работала в библиотеке Академии педагогических наук.. 13 октября семь сотрудников КГБ и МВД явились на квартиру Роя с ордером на обыск "для поиска книг, похищенных Ш."  Обыск продолжался несколько часов и прибывшая группа изъяла и увезла 7 больших мешков разных рукописей и бумаг. На следующий день последовал телефонный срочный вызов Роя в Прокуратуру СССР.

Рой скрывается от ареста

Вызов  в Прокуратуру обычно производится особой повесткой, доставляемой курьером. Вызываемый расписывется в ее получении и обязан явиться к прокурору в назначенный день и час. Неявка по повестке - это уже нарушение закона, оправдывающее арест и принудительную доставку подозреваемого к следователю или  к прокурору. Отказ подчиниться телефонному вызову ничем не грозит - телефонный разговор - это не документ. Явка  в Прокуратуру по таким делам обычно заканчивалась решением об аресте после короткого допроса. Из Прокуратуры "подозреваемый" отправлялся в следственный изолятор. Быстрота вызова после обыска говорила о том, что "решение об аресте" уже состоялось ( В 1989 году, уже как "Народный депутат", Рой узнал, что решение об аресте действительно было принято и его осуществление поручено Пятому Управлению КГБ. Прмечание автора ).

    Рой решил скрыться и перейти на какой-то срок на "нелегальное положение". В СССР - это крайне трудная задача. Собрав в портфель некоторые необходимые вещи, оставив записку жене, работавшей обычно допоздна в Институте эндокринологии АМН СССР,  и взяв имевшиеся  деньги Рой вышел из дома. После моего освобождения из Калужской психиатричесой больницы и Рои и я имели небольшие резервные финансовые фонды, которые могли бы обеспечить несколько месяцев жизни "в укрытии". Дом Роя находился близко к Химкинскому Речному вокзалу. Его первой идеей был теплоходный круиз Москва - Астрахань, который продолжается 10 или 12 дней. Покупка билетов на речные или железнодорожные маршруты не требовала в то время предъявления паспортов. Имена пассажиров в билеты не вносились. Однако по дороге на Речной вокзал Рой заметил слежку. За автобусом следовала "Волга" с четырьмя пассажирами. Через три остановки на площади перед станцией метро Рой пересел на такси и поехал к друзьям, жившим в  высотном доме. 12 этажей и 36 квартир в каждом подъезде. Этот дом был выделен Моссоветом специально для реабилитированных "старых большевиков" и Рой знал здесь очень многих. Они нередко тоже писали воспоминания о репрессиях и лагерях, материалы из которых использовались и в книге " К суду истории", всегда с согласия авторов. Некоторые из них читали или даже хранили рукопись книги Роя.

   Оперативники КГБ знали теперь лишь подъезд, но не знали в какой из десятков квартир нашел убежище объект их преследования. Но хозяин квартиры, Сурен Газарян сам в прошлом следователь, арестованный в Тбилиси в 1937 году и отбывший 15 лет в тюрьмах и лагерях, считал, что КГБ сможет достаточно быстро установить подслушиванием телефонных разговоров и другими методами нужную квартиру и не остановится перед проверкой нескольких квартир. Нужно было спешить. В подъезде на двух этажах появились "дежурные", а возле подъезда "Волга" с четырьмя оперативными работниками, сменявшимися каждые 8 часов. На следующий день невестка Газаряна, театральный работник, пошла за помощью в  театр. План спасения Роя был очень прост. Нужны были парик, борода, усы и немного грима. Но "перевоплощение" требовало профессионала. Рой был очень удивлен, когда все необходимое для этого обеспечил, не задавая лишних вопросов Зиновий Ефимович Гердт, известный всей театральной Москве, Заслуженный артист РСФСР. Он играл и в театре и в кино, но больше всего прославился постановкой "Необыкновенный концерт" в Московском театре кукол  и экранизацией "Золотого теленка ", классики советской сатиры. Когда утром на следующий день из подъезда вышел с палочкой и сумкой для покупок сутулый старик - оперативная "Волга" не сдвинулась и "дежурные" в подъезде остались на месте. Большинство жителей этого дома были пенсионеры. Не меняя нового облика, Рой купил билет на скорый поезд Москва-Одесса. В Одессе жил его студенческий друг Леонид Курчиков, у которого, кроме квартиры в городе, была небольшая дачка на берегу Черного моря. Курчиков в это время работал профессором философии Одесского Университета. Его жена Ирина также знала Роя со студенческих времен. Пожив в Одессе несколько недель, Рой отправился в круиз по Черному морю на теплоходе "Адмирал Нахимов". Посетил Севастополь, Ялту, Новороссийск, Сухуми. Через 15 дней он был в Батуми. Бороду он снял, но усы, уже собственные, оставил. На Кавказе, все местные мужчины ходят с усами. Затем Рой вернулся в Одессу обратным рейсом и месяц прожил в доме отдыха - все санаторные учреждения в декабре пустовали и были рады любому "отдыхающему". В конце декабря  Рой переехал в Ленинград, найдя временный приют у Аркадия Райкина, знаменитого тогда сатирика, руководившего театром. Было уже очень холодно и Райкин подарил Рою финскую дубленку.  Из Ленинграда Рой поехал в Тарту в Эстонию. Здесь он жил около недели у своего студенческого друга Леонида Столовича, ставшего к 1970 году профессором университета. Ни жена Роя, ни я, не знали где он скрывался. Первые открытки о том, что он жив и здоров пришли из Николаева, хотя он сам там не был.

   Между тем "Дело Ш.", по которому проводился обыск и конфискации у Роя, пошло в суд, кажется в декабре. Для судов по статьям 70 и 190-1 обычно создавались особые составы из "надежных" судей и  народных заседателей городских или областных судов. Мелкие уголовные дела шли в районные суды.  По данному делу, начатому еще до обыска у Роя, судьей была сравнительно молодая женщина, давление на которую со стороны КГБ оказалось контрпродуктивным. Она вынесла приговор Ш., специально подчеркнув в нем, что в "деле нет никаких данных, компрометирующих Роя Александровича Медведева". Такое отдельное решение о Медведеве было необходимо, т.к. Ш. по требованию прокурора и КГБ, давала показания против Роя, в обмен на обещание сделать ее наказание "условным" после аппеляции в городской суд. Судебное оправдание уменьшало возможность ареста. Однако Рой вернулся домой лишь после того, как в США вышла книга "К суду истории" и появилось множество рецензий, которые в западных странах принято привязывать к поступлению книг в продажу. Известные газеты и журналы получают заранее последнюю верстку книг и письма с датой  "выхода в свет" издания и заказывают рецензии заранее. О выходе книги Роя, как о сенсации из СССР, сообщалось в иностранных радиопередачах. Арест автора именно в этот период, очевидно, сочли в КГБ нецелесообразным. Он стал  бы  лишь рекламой и для автора и для самой книги. Но, вернувшись в Москву, Рой оказался безработным. Шансов на любую должность по специальности у него теперь не было.

Кончина Александра Твардовского

С Александром Твардовским я познакомился в 1962 году в период самиздатной циркуляции моей рукописи "Биологическая наука и культ личности", которая не могла миновать и редакцию "Нового мира". Но при  посещениях редакции журнала я в основном беседовал с заместителем Главного редактора Алексеем Кондратовичем и членом редколлегии Владимиром Лакшиным, литературным критиком. В то время и сам Твардовский и все члены редколлегии были поглощены разработкой стратегии и практики для получения высшего одобрения публикации повести Солженицына, которую принес в редакцию весной 1962 г. Лев Копелев, лагерный друг Солженицына.( Повесть была написана в Рязани в 1960 году, но не поступала в "самиздат"). Эту повесть Твардовский сумел в нужный момент показать Хрущеву, прочитать отрывки и получить его одобрение. Главный редактор имел полномочия, чтобы  заказать типографский набор и отпечатать около 40 экземпляров верстки без санкции цензора. Но для преодоления всех барьеров и главное для визы Главлита " в печать" требовали изменений многие цензурные правила, для чего было необходимо формальное решение  Президиума ЦК КПСС. Повесть дважды обсуждалась на этом уровне и лишь во второй раз, под сильным нажимом Хрущева, получила одобрение на публикацию. Этот процесс занял несколько месяцев.  Солженицын не был "первопроходцем" в литературе о сталинских репрессиях и лагерях. Первым, которого тогда уже знали многие, был Варлам Шаламов, начавший писать "Колымские рассказы" в 1954 году, сразу после своего освобождения. Но он не предлагал их для публикаций, понимая невозможность этого, и они циркулировали только в "самиздате", производя на читателей огромное впечатление. Из профессиональных писателей тему сталинских репрессий и лагерей первым поднял известный военный корреспондент "Красной Звезды", прославившийся репортажами из осажденного Сталинграда, и писатель Василий Гроссман в талантливом романе "Жизнь и судьба", который он писал несколько лет (По сюжету романа некоторые герои этой битвы оказались впоследствии в тюрьмах и лагерях) . Гроссман сделал много копий романа, прежде, чем отнести его весной 1961 года на рассмотрение в журнал "Знамя". Но Главный редактор журнала Вадим Кожевников передал рукопись М. А. Суслову.  По директиве М. А. Суслова все экземпляры рукописи, найденные при обыске на квартире писателя, были конфискованы КГБ . Интенсивный "конвейерный" допрос пожилой женщины-машинистки, которая перепечатывала рукопись,  установил наличие дополнительных копий. Их искали у друзей и родственников писателя. Всего было конфисковано 17 экземпляров.  До своей смерти в 1964 году Гроссман не знал, что один экземпляр романа все же сохранился. По этому экземпляру он был опубликован за границей в 1980 г. и в СССР в 1989 году. На квартире Гроссмана конфисковали все черновики, заметки и даже копировальную бумагу.

  Именно Твардовский предложил Солженицыну название повести "Один день Ивана Денисовича"( Машинописный оригинал повести назывался лагерным номером главного героя: "Щ-854"). Из повести были удалены, с согласия автора, некоторые абзацы, как явно "непроходимые", например критика коллективизации и колхозов в некоторых разговорах заключенных и "в мыслях" главного героя. Было несколько уменьшено присутствие лагерного жаргона. Усилена главная кульминация  повести, особенно понравившаяся Хрущеву, о том, что труд, хоть и каторжный, в данном случае кладка шлакоблоковой стены дома на 25-градусном морозе крестьянином-печником и солдатом Иваном Денисовичем, был  все же для него радостью, а не в тягость - он продолжал кладку стены, чтобы использовать весь заготовленный цементный раствор, даже после отбоя и несмотря на недовольство всей бригады, уже собравшейся в колонне и торопившейся уйти со стройки. А Иван Денисович все работает....

"Раствор! Шлакоблок! Раствор! Шлакоблок!

- Кончили, мать твою за ногу! -  Сенька кричит. -  Айда!

А Шухов, хоть там его сейчас конвой псами трави, отбежал по площадке назад, глянул. Ничего. Теперь подбежал - и через стенку, слева, справа. Эх,глаз - ватерпас! Ровно! Еще рука не старится"...

    "Вот что такое настоящий рабочий человек", - говорил Хрущев своим партийным товарищам.   Без умелых шагов и усилий Твардовского повесть Солженицына не была бы напечатана и могла  лишь  пополнить "самиздат", уступив в этом случае приоритет  (психологический и литературный) Шаламову, Гроссману и Евгении Гинзбург (матери Василия Аксенова), двухтомное повествование которой "Крутой маршрут" о женских лагерях на Колыме было выдающимся литературным и документальным произведением, но изданном впервые на русском языке в Италии. Историческим для советской литературы событием было не столько написание, сколько публикация  повести Солженицына именно в "Новом мире". Солженицын не "открыл" лагерную тему, а первым прошел через ту дверь, которую смог приоткрыть Твардовский. За ним пошли и другие. В 1963 году в журналы поступили сотни произведений на лагерные темы. В "Новый мир" после публикации повести Солженицына приходили на имя Твардовского и Солженицына тысячи писем от бывших заключенных и множество рукописей. Солженицын увозил из редакции в 1963 году чемоданы с этими материалами. Именно из этого огромного потока откликов начала формироваться в 1964 году эпопея Солженицына "Архипелаг ГУЛаг"

  В течение нескольких лет Твардовский создавал поэму "По праву памяти" о судьбе своего отца, смоленского крестьянина и кузнеца, арестованного при "раскулачивании" и сосланного в Сибирь во время коллективизации (Он не погиб и через несколько лет смог вернуться в родную деревню). В начале 1969 г., сочтя работу законченной, он подписал ее "в набор", намереваясь опубликовать в апреле. Цензура эту поэму не пропустила. Твардовский, как редактор, включил поэму в майский номер журнала, но она опять была запрещена цензурой. То же самое повторилось и с июньским номером "Нового мира". Твардовский заказал в типографии 20 экземпляров верстки, чтобы текст поэмы могли обсудить на Секретариате ЦК КПСС. Но при Брежневе  здесь были уже другие порядки. Обсуждать поэму просто отказались, сославшись на то, что такие проблемы решает Главлит.        Летом 1969 года Рой и я во время посещения Твардовского на его даче в Пахре прочитали текст этой поэмы. Рой тогда был  в дружбе с поэтом и в редакции журнала почти все сотрудники прочитали рукопись Роя "К суду истории". Один экземпляр ее теперь хранился в сейфе Твардовского. Секретов между ними не было. Однако в 1969 г  ни Твардовский, и никто в "Новом мире" не знали ничего о существовании рукописи книги Солженицына "Архипелаг Гулаг". Она была уже закончена и даже отправлена заграницу, в США и в ФРГ, но глубоко засекречена. В июне 1969 года Твардовский подарил верстку своей поэмы Рою и некоторым другим друзьям, но не разрешив еще распространения. Это было очень сильное произведение. Из  текста было очевидно, что автор будет бороться за него до конца:

- Напрасно думают,что память

Не дорожит сама собой,

Что ряской времени затянет

Любую быль,

Любую боль.

Что так и так - летит планета,

Годам и дням ведя отсчет,

И что не взыщется с поэта,

Когда за призраком запрета

Смолчит про то, что душу жжет...

Нет, все былые недомолвки

Дополнить ныне долг велит.-

..................................................

А я -не те уже годочки -

Не вправе я себе отсрочки

Предоставлять.

                        Гора бы с плечь -

Еще успеть без проволочки

Немую боль в слова облечь.

   В руководстве ЦК КПСС к началу 1970 года созрело решение о том, что редакцию "Нового мира" следует расформировать. Но принимать такое решение непосредственно в Политбюро ЦК КПСС не хотели. Был разработан другой план. Секретариат Союза Советских Писателей не имел полномочий снимать и назначать редакторов ведущих журналов. Но он имел право менять членов редколлегии. В феврале 1970 года были неожиданно удалены из редколлегии "Нового мира" А.И. Кондратович, И.И. Виноградов, В.Я. Лакшин и И. А. Сац, руководители основных отделов.  Вместо них назначили других литераторов, не согласовывая это решение с Твардовским. Твардовский опротестовал эти изменения заявлением в Президиум ЦК КПСС, но его протест был отклонен. Он, неизбежно, подал заявление об отставке, которую быстро приняли.

  В сейфе кабинета Твардовского было немало рукописей важных работ, которые он пока не смог напечатать. Он постарался их сохранить для будущего, передав надежным друзьям. Три или четыре рукописи лагерных воспоминаний уже покойных авторов Твардовский передал Рою. Когда Александр Трифонович приезжал в Калугу в психиатрическую больницу, чтобы навестить "больного" Жореса Медведева, он уже не был редактором. Но это снимало с него и ряд ограничений. Поэма "По праву памяти" стала распространяться в самиздате.  Коллектив авторов, сплотившихся вокруг "Нового мира", не распался и журнал, с другой уже  редколлегией сохранил свою популярность и многие традиции.

   Я случайно встретил Твардовского в сентябре 1970 г. в главном  зале Центрального Телеграфа на улице Горького. За три месяца после нашей встречи в Калуге он сильно изменился и выглядел очень больным человеком. "Жорес Александрович, Вам нужны деньги? сразу спросил он, - тысячу, две ? - вот здесь моя сберкасса" -он показал на правую сторону зала. Я поблагодарил и отказался. - "Моя сберкасса тоже здесь", - сказал я и показал ему сберкнижку.  Твардовский понял, что меня удивил его нездоровый вид. -" Ложусь в больницу, что-то с легкими, трудно дышать..."

    В Кремлевской больнице диагностировали рак легких, уже сильно запущенный. Твардовский был давним курильщиком, предпочитая дешевые, крепкие сигареты без фильтров. Состояние признали безнадежным уже в октябре. Но Твардовский, мучаясь,  продержался больше года. Физически он был очень сильным человеком. "Глыба" - говорили о нем близкие и друзья. В начале 1971 г.  его выписали домой и он лежал на даче в Пахре. Родные и друзья навещали его каждый день. Солженицын приезжал и читал отрывки из нового романа "Август 1914".  В ноябре 1971  года состояние Твардовского сильно ухудшилось, и его снова поместили в Кремлевскую больницу, подозревая метастазы в мозг .В ночь на 18 декабря Александра Трифоновича не стало. Чувство внезапной потери для всех друзей поэта было очень острым. Поэту шел лишь 61-й год.

    21 декабря Рита и я приехали на панихиду и прощание с покойным в Центральном доме литераторов на улице Герцена. Но цензура не оставила поэта и здесь. Траурный митинг был коротким и на нем не дали выступить ни одному из близких Твардовскому литераторов или прежних членов редколлегии. Ораторы говорили в коротких речах только о поэте, но не о редакторе "Нового мира". Когда объявили о закрытии митинга в центре зала вдруг встала молодая женщина:

"Почему вы закрываете митинг так быстро, - воскликнула она достаточно громко, - неужели никто не скажет, что мы хороним здесь нашу гражданскую совесть!... что поэту заткнули рот раньше, чем он закрыл его сам!"...К женщине бросились дружинники, но она смешалась с толпой, выходившей из зала, закрыв голову платком. Очевидно, ей удалось уйти без помех. В последующем ни друзья, ни родные Твардовского не смогли узнать ее имени.

    Митинг на Новодевичьем кладбище был еще короче. Вдову Твардовского Марию Илларионовну подводили под руки к вырытой могиле Лакшин и Солженицын.  Незнакомый мужчина, державший в руке полиэтиленовый пакет с землей, просил пропустить его вперед. Я спросил, что он несет. - "Это земля с  родины Твардовского... с холма над братской могилой павших за освобождение Смоленска, "Холма героев". Мужчина пробился вперед, чтобы посыпать гроб этой землей с родины поэта. Неожиданно к открытому гробу быстро подошел Солженицын и перекрестил и поцеловал покойного. Это было крестное знамение, элемент православного ритуала похорон. Его сразу зафиксировали магниевыми вспышками фотоаппаратов иностранных корреспондентов. Именно эта фотография Солженицына у гроба Твардовского и  крестного знамения появилась на следующий день на первых страницах западных газет.

Жорес Медведев

Zhores  Medvedev

Tel: (44)20-8346-4158

E-mail: zhmedvedev@yahoo.co.uk

.