Жорес  Медведев

ОПАСНАЯ  ПРОФЕССИЯ

Глава  17

Трудность выбора

Сообщение директора Института Н. А. Шманенкова о разрешении в "инстанциях" моей годичной поездки в Англию вызвало у меня не только радость, но и озабоченность. Возможность работы на качественно новом уровне, хотя бы и в течение всего лишь одного года, была, безусловно, привлекательной  Она могла расширить кругозор и обеспечить более совершенное знание английского языка. Какие-либо научные достижения в экспериментальной области были менее очевидными. За год в геронтологии нельзя сделать каких-либо открытий. Главную ценность могли представлять встречи с другими учеными и теоретические дискуссии.  Теории в науке нередко важней лабораторных опытов. Основной проблемой, которую я обдумывал уже несколько лет, был биохимический механизм, обеспечивающий бессмертие генетических систем, которые связывают разные поколения в течение миллионов лет. Теория бессмертия "зародышевой плазмы" и смертности сомы, сформулированная Августом Вейсманом еще в прошлом веке, не имела и через сто лет биохимического объяснения. Ясно было лишь то, что зародышевые клетки при своем формировании перед процессами оплодотворения, подвергаются множеству восстановительных перестроек, одной их которых являлась и перестройка всей системы белков - гистонов и протаминов, которые обеспечивают в ядрах клеток нужную для их специализации конфигурацию ДНК. Возрастные изменения спектра гистонов в разных тканях были с 1964 года главной темой наших исследований и в Обнинске и в Боровске. Это подводило меня к возможным теориям морфогенетического контроля процессов старения. Теперь я обдумывал теорию периодического морфогенетического омоложения. Этой проблемой занимались лишь несколько ученых в разных странах и одним из них был Робин Холлидей, который письмом директора Института медицинских исследований приглашал меня на год в свой отдел генетики. Отказаться от этого приглашения я не мог. С другой стороны, я понимал, что в "инстанциях", где принималось решение о поездке, хотели бы избавиться от меня навсегда.                                                                 Мои невидимые противники были, очевидно, уверены, что, уехав на год, Жорес Медведев уже не вернется, либо попросив "политическое убежище", либо став "невозвращенцем" по истечении годичного срока. Каждый из этих вариантов включал неизбежное лишение советского гражданства. И тот и другой варианты не были редкостью и каждые два-три месяца происходили достаточно громкие случаи  "невозвращения" какой-либо фигуры, иногда знаменитой, артиста, писателя или даже дипломата. Кроме сенсационных "невозвращенцев" ( Рудольф Нуриев, Аркадий Белинков, Анатолий Кузнецов ), вызвавших множество комментариев, значительно более частыми были,  не получавшие широкой огласки, случаи отказа вернуться на родину среди технических специалистов, работавших за границей, работников ООН и ее агентств, моряков, спортсменов, служащих международных линий "Аэрофлота" и просто советских туристов. Невозвращение на родину всегда квалифицировалось как преступление, нередко как "измена родине". Для меня такой поступок был совершенно немыслим. В годичную поездку за границу разрешалось оформлять жену и несовершеннолетних детей. Это означало, что Дима, которому в декабре исполнялось 16 лет, мог поехать с нами, тогда как старший сын Саша, которому уже исполнилось 19 лет, останется в СССР.  Для нас это была большая проблема, так как характер Саши, необходимый для самостоятельной жизни, еще полностью не сформировался. Это не было его личной проблемой, а отражало всеобщее явление. Новое молодое поколение,  выросшее в условиях относительного комфорта и полноценного питания, развивалось быстрее физически, но не психически. Материальная зависимость детей от родителей с ростом благосостояния обществ не уменьшалась, а возрастала.

   Я знал, что если я поеду в Англию на год, то это будет год, ни днем дольше, Рита тоже в этом не сомневалась. Рой также был в этом уверен. Случаев лишения гражданства при отсутствии для этого какого-либо юридически обоснованного предлога пока не было.

 Однако приобретали ясное очертание случаи "вытеснения" диссидентов заграницу через приобретавшую заметные размеры эмиграцию в Израиль. При этом  почти две трети, покидавших СССР в этом потоке, уезжали, в действительности, не в Израиль, а в США.

В 1971 году уехал в Израиль с семьей мой друг Борис Цукерман, активный член "Комитета по правам человека". Он был кандидатом физико-химических наук. Но после увольнения с работы в Москве он не мог нигде устроиться и, имея двух детей-школьников, попал в безвыходное положение. В 1972 г . уехали через "израильскую эмиграцию" в США родственники и помощники Солженицына Юрий Штейн, кинорежиссер и его жена Вероника Туркина. Эмигрировал в 1972 г через Израиль во Францию близкий друг Солженицына Димитрий Панин. Он в 1946-50 гг работал, как инженер, вместе с Солженицыным в заключении в засекреченном институте. Именно Панин послужил  прототипом "Сологдина" в романе "В круге первом". Он написал собственную книгу воспоминаний "Записки Сологдина", которую рассчитывал издать за границей. В марте 1972 г. уехал тем же путем, сначала в Израиль, а затем в Канаду, друг Роя и мой, писатель и ветеран войны Григорий Свирский, произведения которого отказывались  публиковать уже несколько лет. Свирский  поддержал в 1967 году "Открытое письмо" Солженицына Съезду Советских Писателей. После этого были рассыпаны наборы двух книг Свирского, уже находившихся в типографии. В том же 1972 году эмигрировали из СССР поэты Иосиф Бродский, Александр Есенин-Вольпин, сын Сергея Есенина, и Наум Коржавин. Процедура эмиграции из СССР противоречила международному праву, которое ясно формулировало, как "право покидать свою страну", так и "право возвращаться в свою страну". В СССР эмиграция включала процедуру предварительного отказа от советского гражданства. Этим закрывалась возможность возвращения. Семьи отправляли в Израиль без паспортов. Поскольку прямых авиарейсов в Израиль не было, пересадку осуществляли в Вене. Здесь около 70% эмигрантов отказывались лететь дальше. Тысячи бывших советских граждан, оказавшись людьми без гражданства, получали от ООН статус "беженцев" и размещались в особых поселениях в Австрии и в Италии, оформляя, иногда месяцами, разрешения на въезд в США, Канаду, Австралию, иногда в Аргентину. Франция принимала очень немногих, обычно писателей или ученых. Великобритания была закрыта для иммиграции из СССР. ФРГ принимала из СССР эмигрантов, принадлежавших к этнической группе "немцев Поволжья". В эмиграцию из СССР сравнительно легко отпускали пожилых людей и больных хроническими заболеваниями, но без сохранения их пенсий.

  В 1971-72 годах я сосредоточил свою работу на чисто научных проблемах и в московских библиотеках, и в переписке с обменом оттисков статей собирал материалы для книги по молекулярным аспектам старения. Неизбежная слежка за мной это, безусловно, фиксировала. Оппозиционные политические течения в СССР уже в течение нескольких лет стали предметом не только журналистских, но и академических исследований в США и в Западной Европе. Оттуда пришел, примерно, в 1967 г и сам термин "диссиденты" (от dissent - несогласие). Именно в этих исследованиях, отражавшихся не только в статьях, но и в книгах, была произведена классификация разных направлений "диссидентства". Одно из них, условным лидером которого был академик А. Д. Сахаров, определялось как правозащитное, либеральное и явно прозападное. Второе, в котором наиболее яркой фигурой был Солженицын, классифицировалось как  антикоммунистическое, но имевшее русскую националистическую и религиозно-православную ориентацию. Рой Медведев был отнесен в этих анализах к "лояльной" и "марксистской" оппозиции, которая не считала демократию и социализм несовместимыми. Жорес Медведев не поддавался никакой классификации. Поскольку наиболее известной была моя книга "Подъем и падение Т. Д. Лысенко", то меня относили к противникам псевдонауки и к сторонником свободы международного сотрудничества ученых. Часто, впрочем, Роя и Жореса Медведевых рассматривали вместе.

  Мои политические взгляды в этот период нельзя было характеризовать как "антисоветские". Я признавал легитимность СССР, как суверенного многонационального государства и экономическую оправданность государственной собственности на природные богатства и основные средства производства. Однако я считал неоправданной и непроизводительной государственную монополию на все виды производственной и коммерческой деятельности и особенно на сферу услуг населению и введеную Сталиным  и охраняемую госбезопасностью монополию КПСС на все формы политической активности. Я также считал, что советская колхозная система является принудительной и неэффективной. Мои взгляды не выходили, однако, за пределы "личного мнения". У меня не было ни времени, ни достаточных знаний, чтобы детально формулировать какие-либо политические, либо экономические концепции. Никаких обращений к советским политическим лидерам я никогда не писал и не подписывал.

Подготовка к отъезду в Англию

В октябре я написал директору Института заявление о предоставлении мне с января 1973 г. годичного академического отпуска для научной работы по приглашению из Англии. Вскоре отпуск был оформлен и в ВАСХНИЛ. Я получил и разъяснение о том, что общегражданские заграничные паспорта мне и членам семьи должны оформляться не Министерством иностранных дел, а Министерством внутренних дел через ОВИР (Отдел виз и регистраций) Калужского областного Управления внутренних дел. В Калуге, в  областном ОВИРе, мне выдали все необходимые анкеты и правила. Нужны были характеристики, справки о медицинском освидетельствовании, фотокарточки и много других бумаг, содержания которых я сейчас уже не помню. Все нужные документы мы готовили, наверное, недели две. Но не мы сами, ни наши друзья пока не готовились к отъезду, в реальность которого было  трудно поверить. После сдачи всех документов в Калужский ОВИР в течение почти полутора месяцев не было никаких признаков"прогресса". Рита и я работали, как обычно, а Дима заканчивал первое полугодие девятого класса. В понедельник 4  декабря вечером за ужином мы включили на кухне наш транзисторный радиоприемник "Рига" на волне русской службы Би-би-си. В начале британских "Последних известий" была "сенсация": "Наш корреспондент сообщает из Москвы, что Жорес Медведев, биолог и диссидент,  насильственное заключение которого в психиатрическую больницу в 1970 году вызвало широкие протесты, получил разрешение на поездку в Англию на год с семьей для научной работы и лекций...". Вслед за этим мне сразу стали звонить, друзья и иностранные корреспонденты.  Однако я  не мог комментировать это радиосообщение, так как ничего не знал о каких-либо решениях. Кто сообщил британскому корреспонденту такую информацию остается для меня загадкой. Но я сразу понял, что это не выдумка, так как знал, что и в "инстанциях" были люди,  продававшие иностранным журналистам "новости", которые не могли публиковаться в СССР, но представляли интерес для западной прессы. На следующий день эта новость появилась во многих британских газетах, иногда с некоторыми деталями о событиях на Геронтологическом  Конгрессе в Киеве. Только через три дня мне позвонили из Калужского ОВИРа и сообщили, что наши заграничные паспорта готовы. Чтобы их получить я должен был приехать в Калугу и сдать в ОВИР все наши "внутренние" документы, не только паспорта, но и свидетельства о рождении, брачное свидетельство и свидетельство об освобождении от воинской обязанности. Все оригиналы внутренних документов личности советских граждан были запрещены к вывозу заграницу.

 В начале следующей недели я поехал в Посольство Великобритании в Москве, чтобы узнать процедуру получения виз. Мне дали в Консульстве несколько разных форм и анкет для всех членов семьи. Каждый из нас должен был заполнять эти анкеты самостоятельно. Все  документы были сданы в Консульство 13 декабря. Но на "собеседование"  меня пригласили не только Консул, но и Посол,  Джон Киллик (Sir John Killick), в офисе которого присутствовал и Второй Советник Посольства, по-видимому, работник секретных служб. Это не были  "поздравления", а очень детальные беседы с множеством неожиданных вопросов. Был среди них и вопрос о "политическом убежище". Я сказал дипломатам, что ни при каких обстоятельствах не буду просить "политическое убежище" и покину Великобританию по истечении срока моего отпуска. Консул интересовался и моим финансовым положением, поскольку приглашение из института не обещало никаких грантов.( Как мне стало известно позже в мое британское издательство "Macmillan" звонили и запрашивали о суммах моих гонораров). Прием в Посольстве продолжался около трех часов. Я не могу сказать, что он был "дружественным". Беседы имели строго деловой характер и скорее напоминали квалифицированный допрос. Было очевидно, что британские власти не хотят иметь лишних проблем, ни с политическими беженцами, ни с экономическими невозвращенцами. Было ясно, что решение будет приниматься не в Посольстве в Москве, а в Лондоне. Поскольку мы планировали наше путешествие поездом, а не самолетом, то нужно было получить и "транзитные" визы в Консульствах ФРГ и Голландии. 16 декабря в лондонской газете "The Daily Telegraph" появилась статья московского корреспондента Тони Кониерса ( Tony Conyers), в которой сообщалось, со ссылкой на атташе Посольства, " что, хотя въездная виза Жоресу Медведеву и его семье будет дана в Посольстве Москве, разрешение на визу требует одобрения от Foreign Office в Лондоне , куда были немедленно отправлены все бумаги ( despatched immediately)." Это свидетельствовало о том, что решение о визе будет приниматься на каком-то высоком уровне.

В советских заграничных паспортах стояла виза-разрешение: "Выезд из СССР до 14 января 1973 г." После этой даты паспорта теряли силу и требовали замены с указанием новых сроков действия. Это означало, что мы должны были выехать из Москвы не позже 12 января 1973 г и пересечь границу в Бресте 13 января. Я купил ж/д билеты в жесткий купейный вагон на 11 января. Транзитные визы при наличии билетов были получены сразу и без проблем. В Обнинске я оплатил в жилуправлении квартплату и все коммунальные услуги на год вперед. Наш дом принадлежал Институту медицинской радиологии. В Обнинском Горсовете мне, по заявлению, выдали копию "Охранного свидетельства", оригинал которого был направлен Начальнику ЖКО НИ ИМР. Это свидетельство гарантировало, что "За гражданином Медведевым Жоресом Александровичем, занимающим 3-х комнатную квартиру по ул.Красных Зорь,13 кв. 6, указанная жилая площадь сохраняется на время его и членов семьи  отъезда за границу на срок с 15 января 1973 года по 15 января 1974 года". Такие гарантии на год были разрешены лишь для случаев деловых поездок, Для поездок за границу по частным приглашениям сохранение ведомственных квартир было возможно лишь на шесть месяцев. Рита также получила в ИМР отпуск на год " в связи с выездом заграницу".Теперь наступило время прощаться с родными и друзьями.

Прощальные визиты

Н. В. Тимофеев-Ресовский был одним из скептиков по поводу моей поездки в Англию. Он был уверен, что меня никуда "не отпустят". Я зашел к нему в субботу 16 декабря. Наши дома были почти рядом и я часто встречал его утром на платформе станции. Я ехал на электричке не больше 15 минут, до первой остановки в Балабаново, он почти полтора часа до Москвы. С начала декабря я, однако, его не видел. Оказалось, что он пролежал почти десять дней в больнице с обострением эмфиземы легких,  частой болезни курильщиков в пожилом возрасте. Сильный кашель и одышка мешали ему теперь ездить в Москву, чтобы читать лекции в Институте медико-биологических проблем. Елена Александровна уже не вставала, у нее была тяжелая болезнь сосудов ног, тромбофлебит с разными осложнениями. В квартире Тимофеева-Ресовского я застал Даниила Гранина, с которым я здесь же и познакомился в 1965 году. Гранин писал в последние годы повести и романы об ученых и он приезжал из Ленинграда в Обнинск, чтобы общаться с учеными и записывать диалоги и дискуссии среди физиков, химиков и биологов. Квартира Тимофеева-Ресовского была для него самым богатым источником "научного фольклора". Он записал и сохранил много рассказов самого Тимофеева-Ресовского о его богатой событиями жизни. Гранин привлекал людей своим открытым характером, дружелюбием и простотой. Он также всегда был готов чем-нибудь помочь. Гранин привозил для Тимофеева-Ресовского из Ленинграда разные деликатесы, икру, копченых угрей, французские сыры и вина. Гранин считался вполне лояльным писателем,  был членом КПСС, героем обороны Ленинграда. Он также  часто ездил заграницу. Это тогда была редкая привилегия. Его небольшая книжка об Австралии "Месяц вверх ногами" стала  литературным событием 1966 года. Об Австралии  мы тогда знали очень мало и книга открывала для всех много неожиданного и была написана с большим юмором. Гранин быстро поверил, что моя поездка в  Англию - это реальность. Тимофеев-Ресовский продолжал в этом сомневаться.

   Владимир Павлович Эфроимсон, мой стрый друг и соратник по борьбе с лысенковской псевдонаукой, стал к 1972  известным медицинским генетиком,  автором трех книг, одна из которых была учебником по наследственным болезням для мединститутов. Но он оставался "скрытым диссидентом". Он много лет работал над книгой по генетике человека, которую невозможно было в 1972 году не только издать, но даже предложить какому-либо издательству. Он давал читать и на хранение рукопись лишь близким друзьям и мой визит к нему в конце декабря был связан с необходимостью вернуть ему эту папку, так как я не решался оставлять ее в своей квартире в случае отъезда. Эфроимсон также был уверен, что моя поездка в Англию действительно состоиться и он просил меня поговорить в Лондоне с издателями о возможности перевода его книги на английский. Я понимал, что книга Эфроимсона - это несомненный бестселлер, но, одновременно, и большой риск для любого издателя.

Ее заголовок "Генетика гениальности" сразу привлекал читателя. Но попытка Эфроимсона связать гениальность не с уникальностью каких-то генетических комбинаций, а с какой-либо хронической болезнью или наследственной патологией, была крайне спорной. Сто величайших людей человечества страдали подагрой и, по теории Эфроимсона, их таланты усиливались до гениальности  подагрической (гиперурикемической) стимуляцией умственной активности. Но подагра развивается к старости от несбалансированного питания, а гениальность очень часто проявляется уже в юности. Наиболее яркие гении - среди них Леонардо да Винчи, Микельанджело, Пушкин, Гоголь, Лермонтов, Достоевский, Толстой, Лютер, Гëте, Моцарт, Диккенс, Хемингуэй,  Дарвин и другие, имели, по теории Эфроимсона, в дополнение к подагре, гипоманиакальную депрессивность ( именно она приводила их к дуэлям, самоубийствам, азартным играм, любовным страстям, семейным драмам). Как биохимик я знал, что риск подагры возникает при избыточном потреблении животных продуктов, богатых нуклеиновыми кислотами,  распад которых создает в крови повышенную концентрацию слаборастворимой мочевой кислоты. Отложение мочекислотных камней в суставах -это и есть подагра. В прошлом подагра была в основном болезнью аристократии и буржуазии. В настоящее время подагра стала более массовой болезнью и это никак не коррелировало с числом гениев и талантов. Согласно теориям Эфроимсона, выдающийся интеллект даже таких фигур как Петр I, Отто Бисмарк и Де Голь развивался под влиянием наследственных аномалий. (  В. П. Эфроимсон умер в 1989 г. в возрасте 80 лет. Отрывки из его книги стали публиковаться в журнале "Человек" в 1997 г. Полная версия книги "Генетика гениальности" была опубликована в 1998 году в московском информационно-издательском агентстве "Русский мир" - под названием "Гениальность и генетика". Примечание автора).

   В последнюю неделю декабря я навестил в Москве академика Б. Л. Астаурова, В. Я. Лакшина, Валентина Турчина,  семью Майсурянов, семью Дудинцева, Лидию Чуковскую  и некоторых других друзей.

Борис Львович Астауров, которому шел 69-й год, лежал в академической больнице, подвергаясь лучевой терапии в связи с раком предстательной железы. Операцию по удалению опухоли врачи не решались проводить, так как Астауров лишь недавно перенес инфаркт. Его врач дал мне рецепт гормонального препарата для химиотерапии, которого не было в СССР, но который можно было бы купить в Швейцарии. Я обещал сделать все возможное и невозможное, чтобы достать это лекарство.

 Владимир Яковлевич Лакшин, в недалеком прошлом заместитель Твардовского по "Новому Миру", был  некоторое время безработным и не мог печататься. Сейчас его, талантливого литературоведа и специалиста по русской классике, назначили заместителем редактора журнала "Иностранная литература". Лакшин, как и Гранин, не считался диссидентом. Он был членом КПСС и в недалеком прошлом отвечал, отчасти,  за  проблемы между "Новым миром" и цензурой - Главлитом, освобождая от этих забот Главного редактора. ( Контакты с цензором требуют "допуска" к секретным документам.) Твардовский "пробивал" все произведения Солженицына в ЦК КПСС, но их тексты все равно должны были "пройти" после этого и через Главлит. Это обеспечивал Лакшин, "спасая" в произведениях Солженицына и других авторов не только параграфы, но и отдельные фразы и даже слова.

 С Лакшиным мы дружили семьями. Его жена Светлана тоже была редактором и писательницей. Владимир Яковлевич просил меня обследовать "книжные развалы" Лондона. У него было страстное хобби - коллекционирование первых и прижизненных изданий русских классиков. В книжных шкафах вдоль всех стен в его квартире разные "Собрания сочинений" прикрывали второй ряд редких и редчайших книг - первые издания Пушкина, Лермонтова, Грибоедова, Гоголя, Достоевского, Толстого и многих других писателей и поэтов. Были здесь и первые издания Есенина, Маяковского, Булгакова, Пильняка, Мандельштама. Очень многие из этих редких книг Лакшин находил в старых частных коллекциях, покупал раритеты у наследников умерших литераторов и, нередко, искал их среди потоков книг, которые из библиотек закрываемых учреждений отправлялись через Книжный коллектор в макулатуру. Множество ценнейших частных библиотек сжигалось в недалеком прошлом, вместе с помещичьими усадьбами, выбрасывалось из квартир репрессируемых в Москве, в Петрограде и в других городах в период Гражданской войны и после нее. Миллионы книг сжигались на оккупированных немецкой армией территориях в 1941-44 гг. Лакшин знал эти "потоки" и находил в их остатках редкие издания для своей коллекции.

  Мой декан и друг профессор Н. А. Майсурян умер от инфаркта в 1967. Но мы продолжали дружить с его семьей. Жена Майсуряна Анаида Иосифовна Атабекова, обучавшая меня - студента цитологии растений еще в 1945 и в 1946 годах, жила вместе с семьей сына Саши в том же квартале  на территории ТСХА, в котором жили до 1963 г. и мы. Ася, жена Саши Майсуряна, была в 1960-62 гг. моей аспиранткой на кафедре агрохимии ТСХА. Саша , тоже биохимик, руководил лабораторией в недавно созданном Институте молекулярной генетики растений. Я приехал к ним в конце декабря не только попрощаться перед отъездом в Англию, но и чтобы передать на сохранение два больших портфеля разных бумаг и рукописей, в основном архив по книге о Лысенко, которые я не хотел оставлять в Обнинске. В прошлом я всегда держал весь свой архив в собственной квартире. Никаких "укрытий" у меня не было. Но отъезд в другую страну на год создавал новые условия и помощь друзей была необходима.

   Лидия Чуковская, неожиданно для меня, попросила узнать о судьбе двух своих книг, изданных заграницей. Одна их них, повесть "Спуск под воду", была издана лишь несколько месяцев назад в Издательстве им. Чехова в Нью Йорке. Ее уже перевели на английский и только что издали  в Лондоне  как " Going Under" . Вторая книга, "Опустелый дом", была издана на русском языке в Париже еще в 1965 г издательством "Пять континентов" и вскоре была переведена на французский и английский. Эти книги Лидия Чуковская написала давно, "Опустелый дом", вначале под названием "Софья Петровна", в 1939 г. В 1937 году был арестован в Ленинграде второй муж  Чуковской  Матвей Петрович Бронштейн. В феврале 1938 г он был расстрелян. Книга "Опустелый дом" дает описание этих трагических событий. Эта книга была первым известным в советской литературе отражением темы сталинских репрессий, террора 1937 года. Однако Лидия Чуковская, опасаясь ареста как "жены врага народа", уехала из Ленинграда и скрывалась до начала войны у родственников в провинции. О своих книгах (вторая была написана в 1949 году), Чуковская почти никому ничего не рассказывала. В самиздате их не было. Вокруг их публикации заграницей не возникало сенсаций. Я сам узнавал о них впервые. Лидия Чуковская, член Союза Писателей, была принята в Союз как поэт. Безусловно, что она решилась на публикацию своих книг о репрессиях за границей под влиянием Солженицына. Но по этим темам уже были сотни книг. Сюжеты Лидии Чуковской по типу "семейной драмы" не давали каких-либо обобщений и прошли малозамеченными, несмотря на очень высокое качество самой прозы. Читателям начала 70-х годов, особенно западным, требовались острые ощущения. Книжный рынок заполонили детективами и триллерами.

  Владимир Дудинцев был очень рад моей возможной поездке в Лондон. Его пожелания я знал - нужно было продолжить  столь успешно начатое нами в 1967 г. "выбивание" из западных издательств гонораров за переводы романа "Не хлебом единым". Работа над новым романом Дудинцева о генетиках "Белые одежды" продвигалась с большим трудом и семья писателя снова нуждалась.

Последняя встреча с Сахаровым

 Большую академическую квартиру Андрея Дмитриевича Сахарова я посещал в последний раз 21 мая 1971 года в день его пятидесятилетия. Юбилеи академиков обычно отмечались в СССР очень широко. Но по поводу юбилея Сахарова в Президиум АН СССР поступила, очевидно, какая-то жесткая директива. Сахаров в это время работал старшим научным сотрудником Физического Института АН СССР им. Лебедева. Трижды Героя Социалистического труда и создателя советской водородной бомбы коллеги-академики не поздравляли с юбилеем. Не появилось никаких приветствий и в прессе. Но Комитет защиты прав человека, одним из основателей которого был Сахаров, по инициативе самого активного его члена  Валерия Чалидзе, решил устроить чествование юбиляра в его собственной квартире. Были приглашены около 20 человек, среди них  Рой и я. Торжеством управляла Елена Боннэр, будущая жена Андрея Дмитриевича. Она лишь недавно познакомилась с Сахаровым  и я встретил ее на юбилее академика врервые. Первая жена Сахарова, Клавдия, умерла в 1969 г. от рака желудка. На юбилее присутствовали и трое детей Сахарова, уже взрослые Татьяна и Люба и 15-летний сын Дима. У Елены Боннэр также были уже взрослые дети, Алексей и Татьяна. Вскоре Сахаров покинул свою академическую квартиру, оставив ее детям, и переехал в двухкомнатную квартиру Елены Боннэр на улице Чкалова, где также жила и новая теща Сахарова Руфь. Я посещал  Сахарова в этой квартире только один раз. Беседовать здесь было трудно, в двух комнатах жили  шесть человек, дочь Елены Боннэр была замужем.

    В конце декабря я позвонил Сахарову и сообщил о возможной поездке в Англию. Он просил меня придти к ним и рассказать обо всем подробнее. Валерий Чалидзе, в квартире которого Сахаров и Боннэр встретились впервые осенью 1970 г. на заседании "Комитета", как раз в это время был в США. Ему, по его просьбе, разрешили эту поездку на один месяц "для чтения лекций по правам человека".  В этих лекциях он неизбежно критиковал положение в СССР, работу советского правосудия, преследования инакомыслящих, использование психиатрических больниц. Отрывки из лекций передавались русской службой "Голоса Америки". Была опасность того, что Валерий будет обвинен в "антисоветской  деятельности" и лишен советского гражданства. Указ Президиума Верховного Совета СССР о лишении гражданства СССР  Чалидзе В. Н. действительно был уже принят 12 декабря. Однако он не был опубликован и стал известен позже, лишь в январе, когда советскому консульскому работнику удалось встретиться с Чалидзе в Нью Йорке, получить в руки его паспорт и зачитать ему текст "Указа". Такие Указы вступают в силу лишь после их публикации. Лишение гражданства по законам того времени было возможно, "если лицо совершило действия, порочащие высокое звание гражданина СССР и наносящие ущерб престижу или государственной безопасности СССР" (Статья 18 Закона "О гражданстве СССР"). Под такие общие формулировки можно было подвести все, что угодно. В послевоенный период это был второй известный мне случай лишения советского гражданства по политическим мотивам, выехавшего за границу диссидента. "Невозващенцев" гражданства не лишали. Их заочно судили и приговаривали к различным срокам. Возможность ареста и выдачи советским властям безусловно ограничивала свободу передвижения этих людей в разные страны. Лишение гражданства, как мера наказания, было впервые применено к писателю, лингвисту и переводчику Валерию Тарсису, который первым, уже с конца 1950-х годов, начал публиковать свои сатирические произведения за границей. Его лишили гражданства СССР 17 февраля 1966 года. Я думал, поэтому, что Сахаров будет говорить со мной о подобной опасности.

  Я приехал в гости к Сахарову 4 января 1973 г. Он и Елена Боннэр подробно распросили меня о всех обстоятельcтвах разрешения на поездку. О событиях на Конгрессе  Геронтологии в Киеве они не знали. Сахаров выразил удовлетворение по поводу моей поездки. У него не было убежденности, что это запланированная провокация властей, подобная поездке Чалидзе.( Случая с Тарсисом он не знал). Сахаров понимал, что, оказавшись в Англии, я не стану просить "политическое убежище". Сахаров и сам получал много приглашений из США и из других стран, для лекций и временной работы в университетах.( По одному из них, из знаменитого Принстонского Университета, где работали в прошлом многие известные физики, включая Эйнштейна, он в 1973 году возбудил формальное ходатайство, попросив Президиум АН СССР разрешить ему поездку в США  для лекций в 1973-74 учебном году. Ходатайство Сахарова было поддержано Государственным Секретарем США Генри Киссинджером. Однако разрешения на эту поездку не было дано. Примечание автора ).

  Когда я стал одевать пальто перед уходом, Сахаров и Боннэр также стали одеваться. Я понял, что они хотят проводить меня, чтобы поговорить о чем-то конфиденциальном вне стен своей квартиры. Так оно и оказалось.  После выхода из квартиры, уже на лестнице и в лифте, стала говорить в основном Боннэр, а Сахаров кивал головой в знак согласия, иногда подтверждая объяснения жены двумя-тремя фразами. Как выяснилось из этой беседы, у них возникли трудности с высшим образованием детей Боннэр, Тани и Алеши. Таню, учившуюся на заочном факультете журналистики МГУ, недавно отчислили из университета под каким-то предлогом. Алеша заканчивал летом 1973 школу и хотел поступать на факультет физики МГУ. Но Сахаров не был уверен, что он пройдет конкурс. Поэтому Боннэр и Сахаров приняли решение отправить Таню и ее мужа Ефрема Янкелевича и Алешу для высшего образования в США в Гарвардский Университет. Помощь в этом, пока конфиденциальном, плане обещали оказать несколько американских сенаторов. Проблема состояла в том, что Гарвардский Университет был частным и за обучение в нем следовало платить, причем немало. Весь этот проект требовал денег. Просьба Сахарова ко мне состояла в том, чтобы я постарался выяснить имеются ли у него какие-либо гонорары от изданий в 1968 и 1969 годах во многих странах его небольшой книги "Размышления о прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе". Сахарову привозили в подарок издания этой книги из многих стран и большую коллекцию на разных языках я видел на полке у Сахарова еще в его академической квартире. Книга несколько раз печаталась и на русском языке издательством "Посев" во Франкфурте-на-Майне. Одно из таких изданий, в карманном варианте, имелось и у меня дома. Книжное издание "Размышлений.." всего около 100 страниц, нередко дополнялось обширными "Предисловиями" хорошо известных писателей, журналистов и политиков. Сахаров внимательно следил за этими потоками. В своих "Воспоминаниях" он в последующем писал.." Я помню, что по данным Международной книжной ассоциации общий тираж публикаций "Размышлений" в 1968-1969 годах составил 18 млн экземпляров, на третьем месте после Мао Цзедуна и Ленина, и - на эти годы - впереди Ж. Сименона и Агаты Кристи" ( А. Сахаров.  "Воспоминания". Изд.им. Чехова, 1990, стр.381).

   Просьба Сахарова и Боннэр меня не очень удивила. И я и Рой вполне легально получали в это время гонорары из-за границы. Однако у нас имелись договора с издателями. У Сахарова никаких договоров не было, и никто перед ним не отчитывался. СССР не являлся тогда членом Конвенции по копирайту и западные издатели могли публиковать книги из "самиздата", не спрашивая разрешений авторов. Однако респектабельные издательства могли вступить в переговоры с автором, или с его адвокатом, и выплатить хотя бы небольшую часть от своих прибылей от продажи этой книги. Я обещал Сахарову, что постараюсь выяснить эту проблему, начав с американского издания его книги. Оно было издано с большим предисловием, написанным Гаррисоном Солсбери ( Harrison Salisbury), известным журналистом и писателем, автором книги о блокаде Ленинграда. Солсбери был одним из редакторов газеты "The New York Times".

Прощальный визит к Солженицину

Я сообщил через Лидию Чуковскую о разрешении на поездку в Англию Наталье Светловой еще в середине декабря. Солженицын в это время находился на даче Ростроповича в Жуковке, работая над вторым томом "Красного колеса". В том флигеле, где он жил, не было телефона. Солженицын, вообще, телефоном почти никогда не пользовался. 8 января, поздно вечером, дочь Лидии Чуковской Елена (Люша) позвонила мне в Обнинск и передала просьбу Светловой срочно приехать в Москву. Я сразу подумал, что у Солженицына есть ко мне какие-либо просьбы, связанные с моим возможным пребыванием в Лондоне. Так оно и было. Но Солженицын хотел, чтобы я приехал к нему в Жуковку. Наш  поезд отправлялся в Англию с Белорусского вокзала днем 11 января. Срочных дел в связи с этим было очень много. Возможность встречи с Солженицыным была лишь 10 января. Каким образом Светлова договаривалась со своим мужем я не знаю. Но к вечеру 9 января я узнал, что мне следовало приехать в Жуковку на определенной электричке. (Названия ж/д станции, где следовало сходить, я сейчас не помню. Владельцы дач в Жуковке на электричках не ездили). Солженицын должен был встречать меня на платформе.

  Жуковка, где находилась дача Ростроповича, построенная по особому проекту, кажется в 1960 году, была правительственным дачным поселком высшей категории. Она была расположена всего лишь в 10 км от Москвы  на небольшой  покрытой лесом возвышенности. Это обеспечивало хороший сухой микроклимат, что было редкостью в болотистом Подмосковье. Дачный поселок был закрыт лесом, огорожен забором, и невидим ни со стороны ж/д платформы, ни со стороны шоссе. В прошлом я был здесь всего лишь один раз, посетив  и Ростроповича. Его дача была самой большой в этом элитарном поселке, так как в проект постройки был включен и концертный зал на полсотни мест. Ростропович и его жена, знаменитая оперная певица Большого театра, Галина Вишневская иногда устраивали здесь особые концерты для друзей, приглашая и соседей. Концертный зал был удобен и для репетиций. В Жуковке имелось около ста дач, в которых жили только знаменитости, политические, научные и артистические. Здесь были дачи маршалов К. Е. Ворошилова, Г. К. Жукова,  Екатерины Фурцевой, Галины и Юрия Брежневых. Сталин подарил дачи в Жуковке главным атомщикам, академикам Я. Б. Зельдовичу, Ю. Б. Харитону и Н.А. Доллежалю. Академикам А. Д. Сахарову и И. Е. Тамму дарил в Жуковке дачи уже Хрущев. В Жуковке была дача Дмитрия Шостаковича, который жил, однако, очень скромно. Наиболее знаменитыми дачниками были здесь В. М. Молотов и А. Н. Косыгин. Для каждой дачи отводился большой участок леса.

   Пребывание в Жуковке Солженицына сильно раздражало местные власти. Но команды о его выселении не поступало.Здесь он был под хорошим наблюдением. Иностранные корреспонденты сюда не приезжали. На дачах можно было жить и без прописок и какие-то правила нарушал владелец дачи, а не Солженицын. Но у дачи Ростроповича существовал особый статус, так как она была построена на его личные средства и была не "госдачей", а  частной собственностью.

    Я приехал в Жуковку в назначенный час и Солженицын проводил меня к своему флигелю. Дачный поселок охраняло какое-то спецподразделение МВД и, если бы я шел к поселку один, меня бы, наверное, остановили. Все дома в Жуковке были обеспечены центральным отоплением и другими городскими коммунальными службами. На окраине поселка находился продовольственный магазин с "кремлевским" снабжением.

  Мы провели в разговорах около трех часов, длительная прогулка по лесу была для устной беседы, а во флигеле, где была трехкомнатная квартира, делались некоторые записи. Солженицын был уверен, что весь флигель прослушивается КГБ.

  Поводом для столь срочного приглашения в Жуковку была, как оказалось, передача 8 января по радио в переводе на русский язык статьи корреспондента Агентства печати "Новости" Семена Владимирова, опубликованной в газете " The New York Times" и касавшейся семейных дел и финансового положения Солженицына. Эта статья, распространенная через АП «Новости» из Москвы, была полностью или в изложении опубликована во многих других западных странах. Она с очевидностью показывала, что КГБ решило взять под полный контроль затянувшийся бракоразводный процесс Солженицына и Решетовской, который "застрял" в Рязани на стадии раздела имущества между бывшими супругами. Почти все требования Решетовской, включая передачу ей четверти денежной части Нобелевской премии, были уже удовлетворены. Теперь, судя по статье Владимирова, Решетовская могла выдвинуть требования о дополнительных выплатах от западных гонораров. В статье утверждалось, что в швейцарском банке у Солженицына есть счет на много миллионов долларов, но он отказывается представить для суда сведения о своем состоянии.

До статьи Владимирова все финансовые требования, связанные с разводом, были основаны на советском законодательстве. Эти законы требовали от бывшего мужа, прежде всего, выплату алиментов на детей. Алименты жене были предусмотрены лишь в случае ее инвалидности, или при отсутствии у неработающей жены права на собственную пенсию. Раздел каких-то заграничных активов вообще не предусматривался советским законодательством. Но западные читатели этого, конечно, не знали. Солженицын просил меня внимательно прочитать  статью Владимирова и написать для той же газеты ответ-разъяснение о действительном положении дел, отметив, что бракоразводный процесс превратился в шантаж писателя со стороны КГБ.

 Вторая просьба Солженицына касалась недавно опубликованной в Англии и в США первой подробной (370 стр.) биографии писателя, написанной Давидом Бургом и Жоржем Фейфером (  David Burg and George Feifer). Солженицын считал, что в этой книге содержится много ошибок и намеренных искажений. Он просил меня прочитать эту книгу очень внимательно и опубликовать о ней подробные рецензии в Англии и в США. Эту книгу я уже знал, так как Жорж Фейфер несколько раз приезжал в Москву в 1970 и 1971 годах для сбора материала. Он встречался с Львом Копелевым, Натальей Решетовской и ее родственниками Вероникой Туркиной и Юрием Штейном. Солженицын знал об этой работе, но не пытался тогда ее остановить. Жорж Фейфер прислал в Москву верстку книги для возможных исправлений. Туркина и Штейн уже эмигрировали и жили в Нью-Йорке. Верстку книги возможно прочитали Светлова и Елена Чуковская. Сам Солженицын английского не знал. Солженицын был недоволен слишком подробным описанием всех своих семейных проблем и множеством других "личных" деталей. Он также  не знал раньше, что соавтор Фейфера, Давид Бург, один из переводчиков на английский "Ракового корпуса", в действительности был Александром Дольбергом, советским литературоведом, бежавшим из туристической поездки в ГДР в 1956 г. через Берлинское  метро, связывавшее Восточный и Западный Берлин. Это был один из первых "побегов" на Запад и Дольберга заочно судили за "измену Родине". Он поэтому и принял псевдоним. Ассоциация с Дольбергом была для Солженицына крайне нежелательной. Но, с другой стороны, именно Дольберг, как выпускник филологического факультета МГУ и аспирант Института мировой литературы, обеспечивал высокое качество перевода произведений Солженицына. Солженицын пытался остановить публикацию своей биографии, сделав по этому поводу особое заявление для западной прессы,  назвав авторов "прохвостами, собирающими подзаборные сплетни". Но остановить книгу, которая уже пошла "в печать", можно было только через британский суд, обвинив авторов в " намеренной клевете"( libel). Но суд можно было и проиграть. Адвокат Солженицына не советовал браться за это дело, объяснив, что авторы могут вызвать в суд свидетелями Решетовскую, Туркину и многих других людей. "Ошибки" и "неточности" не могли быть основанием для судебного запрета издания.

 Кроме этих двух просьб, выполнение которых требовало срочности, была также просьба об установлении контакта с швейцарским адвокатом Солженицына Фрицом Хеебом (Fritz Heeb) и об оказании ему помощи в некоторых делах. Я получил адрес и телефон адвоката. Главным из этих дел была попытка предотвратить публикацию на Западе "Воспоминаний" бывшей жены Солженицына, которые она готовила в сотрудничестве с профессиональным журналистом от АПН, агентства контролирумого КГБ. У Решетовской оставался обширный архив, сотни писем самого Солженицына во время войны и в период заключения , большая коллекция фотографий. Солженицын знал о подготовке этой книги, названной позднее "В споре со временем" и справедливо считал ее проектом КГБ, задуманным для  его дискредитации.

   Завершение бракоразводного процесса являлось для Солженицына абсолютным приоритетом. В 1973 году он готовился к "наступлению" против властей и не исключал, что его могут выслать из страны. В этом случае бракоразводный процесс могла начать и Решетовская, но уже по западным законам. Наталья Светлова ждала  третьего ребенка и , не имея формального брака с ней, Солженицын боялся, что его могут разлучить с семьей. Все эти проблемы были вполне реальными и я обещал сделать все возможное.

  По дороге к платформе станции мы условились о конфиденциальной связи. Она устанавливалась через Роберта Кайзера, московского корреспондента "Вашингтон Пост", которого мы оба знали. Американские корреспонденты в Москве имели привилегию пользования дипломатической почтой. Журналисты из других стран этой возможности не имели.

 Солженицын прощался со мной по русскому обычаю, с объятиями и поцелуями..." не стройте иллюзий, Жорес, - сказал он, - не пустят они Вас обратно..".

Виза и отъезд

Каждый день в начале января я звонил в  Консульство Великобритании, чтобы узнать о получении визы. Ответ был всегда один и тот же .. « еще нет». Решение должны были принять в Лондоне. Между тем мы готовились к отъезду. Научные книги, которые могли мне понадобится для работы, я отправлял в Англию почтовыми бандеролями. Рита поехала в Калинин, чтобы попрощаться с отцом, сестрой и братом и с их семьями. Я попрощался в Москве с тетей Симой, сестрой покойной мамы. Она несколько лет назад переехала из Ленинграда в Москву, путем обмена комнат. Тетя Сима, которой было 72 года, не имела своих детей. Две моих тети Тося и Катя,  сестры отца, жили в Астрахани. Я написал им письма. Нашу любимую собаку Норда - эрдельтерьера отвезли Рою. Труднее всего нам было оставлять Сашу, заложником, без поддержки родителей, в которой он еще нуждался. Я уже не особенно беспокоился о визе, подумывая иногда о том, чтобы отказаться от этой поездки. В понедельник 8 января я приехал около 11 утра в Посольство Великобритании. Визы еще не было. Я попросил аудиенции с Консулом. Он не мог ничего объяснить. Я сказал Консулу, что у нас билеты на отъезд 11 января и визы нам нужны сегодня, чтобы иметь хотя бы два дня на подготовку к отъезду. Три недели со времени  сдачи наших документов уже прошли, это, по правилам, был предельный срок для получения отказа или разрешения. Если сегодня до 18 часов виз не будет, то я сделаю заявление для британской и американской прессы о том, что поездка отменяется в результате отказа в получении британской визы. Консул понял, что это серьезно, что так и будет. Вскоре ко мне в Приемную спустился Посол Джон Киллик. Он был явно обеспокоен. " После 12  я буду звонить в Foreign Office» В Лондоне время отставало от московского на три часа. Я устроился в комфортабельной Приемной посольства и стал читать британские воскресные газеты. Через час или полтора мне принесли кофе с печеньем. Еще через два часа принесли чай и сандвич. Около пяти часов вечера в Приемную быстро вошел Посол. На лице у него было явное облегчение. "All clear! - сказал он, -все в порядке!, "Give me your passports". Причины задержки он не объяснял.

    На вокзал пришли нас провожать около 40 человек. Это была неожиданность, я никому не говорил деталей. Но Рой, наверное, известил друзей. Почти половину из пришедших я не знал.

 В Бресте - таможенный досмотр. Всех пассажиров в нашем вагоне проверяли на месте, прямо в купе. Нас попросили выйти с багажом. Мы вышли с тремя небольшими чемоданами. Я вез с собою и портативную пишущую машинку "Эрика" с русским алфавитом. В особой комнате вокзала нас проверяли семь таможенников. Очевидно осматривали и  купе в вагоне. Нас "досматривали" почти два часа - с раздеванием и общупыванием. Перелистывали книги. Просматривали все рукописные материалы. Блокнот с адресами и телефонами выносили в другую комнату очевидно для фотокопирования. У Риты проверяли и волосы на голове, у всех изучали и обувь, внутри и подметки. Явно искали микрофильмы. Ничего, конечно, не нашли. Отчет об обыске пошел, наверное, в КГБ. На следующий день за окном вагона уже мелькали польские пейзажи...

КОНЕЦ  ПЕРВОЙ  ЧАСТИ

Жорес Медведев

Zhores Medvedev

Tel: (44) 20-8346-4158

E-mail: zhmedvedev@yahoo.co.uk

.