К началу 1966 года определились основные научные направления экспериментальных и теоретических исследований нашего отдела в институте. Владимир Корогодин, открывший ранее явление пострадиационного восстановления клеток, начал изучать зависимость этого восстановления от плоидности дрожжевых клеток. Двойной (диплоидный) набор хромосом значительно увеличивал устойчивость этих клеток к облучению по сравнению с гаплоидными. Тетраплоидность ( клетки с четырьмя наборами хромосом) поднимала резистентность клеток к облучению еще выше. Это открытие противоречило признанной в радиобиологии теории, согласно которой главной мишенью облучения являлось клеточное ядро. Крупные клеточные ядра обычно повреждаются облучением сильнее, чем мелкие, так как являются более легкой мишенью для альфа, бета или гамма частиц облучения. Возникла новая теория радиочуствительности клеток и тканей, которая обращала внимание не столько на размеры ядра или хромосом, сколько на роль повторяемости важных генов в обеспечении устойчивости клеток к повреждениям. «Мишенью» для облучения было не клеточное ядро, а каждый отдельный ген. Я быстро оценил значение этого открытия и для геронтологии, предположив, что повторяемость одних и тех же генов и в форме лишних наборов хромосом (диплоидность, триплоидность, тетраплоидность) и в составе ДНК (амплификация) может увеличивать и потенциальную продолжительность жизни клеток и тканей. Экспериментально это можно было показать, например, при изучении печени молодых и старых мышей. Старение печени сопровождается уменьшением числа, но увеличением плоидности ее клеток и одновременным увеличением их устойчивости к облучению. Полиплоидные клетки могли накапливать больше молекулярных изменений, не теряя при этом способности выполнять, хотя и более замедленно свои функции. У них был больший резерв важных для жизни генов. Стали намечаться контуры молекулярно-генетической теории старения.
Тимофеев-Ресовский начал готовить книгу по генетическим основам эволюционного процесса, которая объединяла его прежние исследования по популяционной генетике и биоценозам.
В конце 1965 г. я также приступил к работе над новой книгой, которую озаглавил «Молекулярно-генетические механизмы развития». За ней в перспективе должна была последовать и книга по старению. На 1966 год мы планировали начать изучение возрастных изменений спектра белков клеточных ядер (гистонов) у двух линий мышей, короткоживущей и долгоживущей, в результате старения и под действием облучения. В геронтологии такие планы составляются обычно на много лет.
В конце декабря 1965 года Тимофеев-Ресовский получил из США заказное письмо, с обратным адресом Национальной Академии наук в Вашингтоне. Когда принесли из администрации института это письмо, Тимофеев-Ресовский был в кратковременном отъезде. Елена Александровна и мы с Корогодиным были в кабинете Николая Владимировича, обсуждая текущие дела. Кризис с увольнением Н. В. на пенсию только что миновал. Елена Александровна была уже уволена, но продолжала работать на добровольных началах. Она читала и все письма вслух и ответ нередко составлялся коллективно всеми, кто находился в кабинете. Николай Владимирович потом обычно соглашался с содержанием и подписывал. Сам писать он не мог из-за плохого зрения. Письмо из США оказалось необычным. Иностранный Секретарь Национальной академии США М-р Гаррисон Браун (Harrison Brown) сообщал, что Совет академии принял решение о присуждении Н. В. Тимофееву-Ресовскому Международной Кимберовской премии «За выдающийся вклад в генетику». Премия присуждалась Тимофееву-Ресовскому за его достижения в изучении мутаций. «Премия, - сообщал Браун, - состоит из золотой медали и финансовой награды в сумме 2000 долларов. И медаль и денежная премия по традиции вручаются ежегодно на специальном премиальном заседании Национальной академии ее Президентом». Президент Национальной академии США, проф. Фредерик Зейц (Frederick Seitz ), по сообщению Брауна, уже обратился с письмом к Президенту АН СССР М. В. Келдышу и просил Келдыша передать Тимофееву-Ресовскому официальное приглашение академии США приехать в Вашингтон 25-28 апреля 1966 года, для участия в ежегодной конференции и вручения ему Кимберовской премии. Все расходы по этой поездке в США Национальная академия принимала на себя.
Письмо Брауна очень нас обрадовало, хотя ни Корогодин, ни я никогда не слышали о существовании Кимберовской премии. Когда через два дня в отдел вернулся Тимофеев-Ресовский, то оказалось, что и он ничего не знал ни о Кимбере, ни о Кимберовской премии. Среди московских генетиков, которым мы стали звонить, никто также не знал о существовании Кимберовской премии. Однако Б. Л. Астауров вспомнил, что в аудитории мемориального Менделевского симпозиума в Брно он видел стенд с надписью «Лауреаты Кимберовских премий». Я, как недавний фотолюбитель, делал в Брно своим «Зенитом» много разных фотографий. Просмотр чехословацкой коллекции фотографий неожиданно дал результат. На одной из них была видна часть Кимберовского стенда. Можно было различить очертания необычно большой барельефной медали с изображением Дарвина, Менделя, Моргана и Бетсона и несколько фотографий лауреатов. Был виден портрет Курта Штерна, крупного специалиста в области генетики человека, Г. Мëллера, открывшего радиационный мутагенез и Д. Бидла, создателя биохимической модели работы гена и автора теории «один ген – один фермент». Мëллер и Бидл были также лауреатами Нобелевской премии.
Мы, сотрудники отдела, ждали, что М. В. Келдыш пришлет Тимофееву-Ресовскому поздравление в форме письма или телеграммы. Но к середине января никаких посланий из АН СССР не было. Тимофеев-Ресовский написал личное письмо Келдышу, которое один из сотрудников отдела отвез в Президиум АН СССР. В это письмо была вложена фотокопия послания от Брауна. Ответа опять не последовало. Зная уже мои способности преодолевать бюрократические преграды, Николай Владимирович попросил меня заехать в Президиум АН СССР и узнать положение дел. В мой ближайший библиотечный день я приехал в красивый особняк Президиума АН СССР, старинное имение, построенное П. А. Демидовым в середине XVIII века. За этим зданием раскинулся Парк Культуры и Отдыха им М.Горького, созданный Демидовым двести лет назад, как ботанический сад, позднее названный «Нескучным». Секретарша академика Келдыша, почтенная дама, тут же открыла письмо Тимофеева-Ресовского и, просмотрев его, отправила меня в Инстранный отдел АН, находившийся в бывшем флигеле. В Иностранном отделе никакого письма Президента Американской национальной академии, проф. Зейца от 9 декабря 1965 года не было зарегистрировано и сотрудники отдела ничего о нем не знали. Они предположили, что это письмо могло быть передано Главному Ученому Секретарю АН, академику Н. М. Сисакяну. Сисакян, физиолог растений, бывший лысенковец, которого я знал уже очень давно, потерев лоб, вспомнил: « Да было такое письмо Зейца, но мы переслали его Н. Н. Блохину в Академию медицинских наук». Здесь я и нашел послание Американской академии. Н. Н. Блохин, Президент АМН СССР, пока на него не отвечал, поручив международному отделу АМН прежде всего выяснить статус Кимберовской премии, установить список всех ее лауреатов и узнать кем был сам Кимбер, основавший премию, и каким образом он создал свое состояние. Поручение Блохина в Международном отделе пока не выполнили, так как про Кимберовские премии не было никаких сведений ни в Большой Советской, ни в Британской, ни в Американской энциклопедиях. Не имея сведений о статусе премии, Блохин не стал принимать каких либо решений. Заведующая Международным отделом АМН В. Г. Захарова очень просила меня узнать что-либо о Кимберовской премии. Кимберовская медаль, хоть и золотая, не вызывала у нее эмоций. Но 2000 долларов были в то время приличной суммой. В СССР именно в 1965 году изменилась валютная политика правительства и была введена новая система торговли «Березка»- параллельная продажа товаров за иностранную валюту по сниженным ценам. За 2000 долларов можно было тогда купить и «Волгу».
Я сразу послал международную телеграмму в Калифорнийский университет профессору М. Лернеру. Ответ Лернера, отправленный экспресс почтой, пришел очень быстро:
«Дорогой д-р Медведев,- писал он в письме от 1 февраля 1966 г. –
Я был очень рад узнать, что Кимберовская премия 1966 года была предложена Н. В. Тимофееву-Ресовскому и очень огорчен нерешенностью еще вопроса о его приезде в нашу страну для получения этой премии…. Кимберовская генетическая премия была учреждена Джоном Кимбером, одним из наиболее успешных животноводов и птицеводов в США. Он был пионером в применении точных генетических и статистических методов для улучшения пород животных и , начав с небольшой фермы в 20 милях от Беркли, здесь в Калифорнии, превратил ее со временем в многомиллионное всемирно-известное дело, способствовавшее улучшению селекции животных во всем мире… В соответствии с пожеланиями Кимбера было решено, что Золотая медаль и денежная премия будут присуждаться не за отдельные, даже крупные открытия, как Нобелевские премии, а за общий вклад ученого в генетику.. Премия была установлена в 1955 году… Лауреатами премии в прошлые годы были: В. Е. Касл, Г. Меллер, С. Райт, АП. Стертевант, Ф. Добжанский, Т. Сонненборн, Г. Бидл, М. Демерец, Дж. Холдейн, К. Штерн, М. Дельбрюк и А. Херши… Передайте мои наилучшие поздравления Н. В. Тимофееву-Ресовскому и мое искреннее пожелание встретить его в апреле в Вашингтоне..».
Отдельной бандеролью прибыли вскоре и печатные материалы о Кимберовской премии, общее описание ее статуса и серия листовок с портретами, биографиями и научной характеристикой лауреатов этой премии. Сам Кимбер был тогда жив, его ферма процветала и рассылала материалы о присуждении премий в научные музеи и институты многих стран. Кимберовская медаль, необычно большая и отлитая из чистого золота, весом в 400 г. была несомненным произведением искусства. Эта медаль была работой всемирно известного скульптора Мальвины Гоффман, ученицы Огюста Родена. Скульптуры Мальвины Гоффман были выставлены во многих музеях мира. На лицевой стороне медали были выграверованы слова «Кимберовская Генетическая Премия Национальной Академии Наук» и «За выдающийся вклад в генетику». Имя лауреата гравировалось на обратной стороне медали. Это была единственная в мире премия специально по генетике. Один из лауреатов премии Макс Дельбрюк был учеником Тимофеева-Ресовского и работал вместе с ним в Германии в 1934-39 гг. Позже он эмигрировал в США.
Все эти материалы о Кимберовской премии были переданы в Международный отдел АМН СССР. В феврале 1966 года Иностранный Секретарь Национальной академии направил письмо Президенту АМН СССР Н. Н. Блохину, копия которого была послана и в Обнинск лауреату премии. Однако ответа на него из АМН СССР не последовало. Сам Николай Владимирович направил в США письмо, в котором благодарил за присуждения ему премии. Однако в отношении приезда в США для вручения премии лауреату приходилось ограничиватья выражением неопределенной надежды. Но эта надежда гасла с каждым днем. Прошел март, прошел и апрель.
В конце июня Тимофеева-Ресовского вызвали в АМН СССР. Вместе с ним вызвали и директора ИМР проф. Г. А. Зедгенидзе. Их принял Н. Н. Блохин. В довольно сухой форме он сообщил им , что «по мнению авторитетных инстанций присуждение премии Тимофееву-Ресовскому является провокацией американцев». Ссылка на «авторитетные инстанции» была намеком на инструкции из ЦК КПСС. Блохин настоятельно рекомендовал отказаться от этой премии. Президиум АМН СССР премии Кимбера не признает и вступать в переписку с американской академией по этой проблеме не будет. Блохин считал, что в СССР есть более заслуженные генетики и что Тимофеев-Ресовский был выделен американцами по политическим соображениям.
Нелепость этой позиции Блохина была вопиющей, Равным Тимофееву-Ресовскому по международному статусу в генетике был в СССР лишь покойный Н. И. Вавилов. Тимофеев-Ресовский, естественно, отверг рекомендации Блохина.
В.В. Корогодин и я решили, что выход их создавшегося тупика может быть найден лишь публикацией в научном журнале сообщения о присуждении Тимофееву-Ресовскому Кимберовской премии и кратком описании ее статуса и заслуг ученого. Статья сопровождалась двумя фотографиями, лауреата и Кимберовской медали. Эту статью предполагалось срочно опубликовать в разделе «Новости и Хроника» журнала «Генетика». Редактор журнала проф. П. М. Жуковский поддержал эту идею. Статья-хроника была напечатана в августе, но цензура («Главлит») почему-то не разрешила публиковать фотографии. Журнал «Генетика» с краткой статьей о присуждении Кимберовской премии по генетике Тимофееву-Ресовскому был сразу выслан в США профессорам Зейтцу и Лернеру. Это быстро продвинуло решение проблемы. Тимофееву-Ресовскому снова прислали приглашение приехать в США, но одновременно предлагали организацию вручения премии в Москве. Николай Владимирович выбрал второй, более надежный вариант:
"Мне было бы исключительно приятно вновь посетить Вашу страну, - писал Н. В. в ответном письме,- встретить там моих старых друзей и завязать новые знакомства. Но мне кажется, что в ближайшие годы подобное желание неосуществимо реально…»
Письмо было послано в США заказным и с уведомлением о вручении. Это уведомление вернулось в Обнинск с личной подписью проф. Зейтца. После этого наступило долгое молчание, хотя какие-то действия со стороны американской академии безусловно предпринимались. Между академиями и их президентами шел какой-то спор. Но это лишь поднимало уровень проблемы. В конечном итоге, в Москву для вручения Кимберовской премии Тимофееву-Ресовскому приехали Секретарь Национальной академии в Вашингтоне Гаррисон Браун и ее вице-президент, проф. Г. В. Кистяковский.
Приезд в Москву Георгия Богдановича Кистяковского для вручения Кимберовской премии был символическим. Кистяковский, знаменитый химик и специалист по цепным реакциям, был не только вице-президентом американской академии, но и официальным Советником Президента США по вопросам науки. Этот пост был создан президентом США Эйзенхауэром и Кистяковский сохранил его в период президентства Кеннеди и Джонсона. Кистяковский был русским, он родился в 1900 году в Киеве, учился в Петрограде и эмигрировал в США в 1920 году из Одессы во время Гражданской войны. По дипломатическому статусу его в Москве должны были встречать Посол США и представитель МИД СССР. Проблема вручения Кимберовской премии переходила на уровень дипломатических отношений двух стран. Процедура вручения теперь могла быть лишь торжественной и публичной. Н. Н. Блохин первоначально хотел ее бойкотировать. Но где-то решили иначе. 31 марта 1967 года в кабинете Президента АМН СССР собрались около 60 человек, в основном московских и обнинских ученых. Большинство из них пришло или приехало без всяких приглашений. Это было неожиданным для Н. Н. Блохина, он планировал короткую деловую процедуру. Прибыли Кистяковский и Браун и еще четыре американца, двое из них были журналистами. Обнинские сотрудники по просьбе Тимофеева-Ресовского принесли несколько бутылок шампанского, хотя никакого банкета не предусматривалось. Вводное, очень формальное выступление Блохина для американцев не переводилось. Затем Кистяковский зачитал адрес Президента американской академии Фредерика Зейца и вручил лауреату сначала зачитанный адрес, затем диплом, золотую Кимберовскую медаль, ее настольный бронзовый дубликат и чек на 2000 долларов. Ответную речь Тимофеев-Ресовский произнес на английском языке. От имени советских генетиков теплую речь произнесла А. А. Прокофьва-Бельговская., профессор МГУ. Официантки буфета разнесли бокалы шампанского и церемония закончилась.
Как стало известно позже проф. Кистяковский и Браун приехали в Москву главным образом для подписания договора о научном сотрудничестве между США и СССР. В Москве их принимал М. В. Келдыш. О том, что Кистяковский везет в Москву также и Кимберовскую медаль, ни Келдыш, ни Блохин не знали. Они пытались заблокировать эту часть программы визита. Но это означало бы проведение торжественной церемонии в Посольстве США, на которую американцы могли пригласить большое число известных советских ученых. Ни Келдыш, ни Блохин не смогли бы бойкотировать эту церемонию, это был бы слишком плохой старт для договора о научном сотрудничестве. Пришлось уступать. Но теперь нельзя было и замалчивать присуждение премии. На следующий день, 1 апреля, в «Комсомолькой правде» на первой странице появилось сообщение о заседании Президиума АМН СССР под заголовком «Главная премия по генетике - советскому ученому». Большой очерк о Н. В. Тимофееве-Ресовском опубликовал в журнале «Природа» академик Б. Л. Астауров. Цензура уже не исключала из этой статьи ни фотографию лауреата, ни репродукцию Кимберовской медали. Была опубликована и фотография ее вручения. В благодарственном письме проф. Зейтцу сам Тимофеев-Ресовский, по своему обычаю, пошутил о всех проблемах: «… Я ведь был тринадцатым лауреатом…».
На церемонии по вручению Кимберовской премии в АМН СССР был лишь один московский писатель, В. Д. Дудинцев. Он уже много лет работал над романом из жизни генетиков и дружил с многими из них. Дудинцев прославился в 1956 году своим романом «Не хлебом единым", о трудных проблемах изобретателей в бюрократической системе СССР. Этот роман, напечатанный в «Новом мире», был первой литературной сенсацией хрущевской «оттепели». Очень быстро роман Дудинцева объявили, однако, «клеветой на советскую действительность». Хрущев в одном из своих выступлений назвал публикацию романа «серьезной ошибкой» журнала. Главный редактор «Нового мира» Константин Симонов был снят и заменен Александром Твардовским, который считался более лояльным и которого Хрущев знал лично. Твардовский был очень популярным тогда поэтом. Он уже занимал должность Главного редактора "Нового мира" в 1950-1954 годах, тогда это было связано с тремя Сталинскими премиями по литературе (в 1941, 1946 и 1947), а не с его редакторскими способностями. Впоследствии он оказался еще более радикальным и либеральным редактором, чем Симонов. Тогда не все понимали, что литературный журнал – это не только редактор, но и редколлегия, сформировавшийся вокруг журнала авторский коллектив и сотни тысяч его подписчиков и читателей, которые выбрали «Новый мир» за его литературные достоинства.
После партийной критики новые произведения Дудинцева никто не решался печатать. Не было и переизданий романа «Не хлебом единым», уже в книжной форме, несмотря на читательский спрос. Не печатали этот роман и областные издательства. Это фактически лишало писателя средств к существованию, а у него было четверо детей и все еще школьники. Однако Дудинцев не сдавался, он имел твердый характер. Жизнь его закалила.
Владимир Дмитриевич родился в 1918 году уже после смерти отца. Его отец, дворянин и офицер Русской армии был расстрелян в Харькове в 1918 году только за то, что не снял погоны, возвращаясь с фронта домой к беременной жене. В. Д. Дудинцев окончил юридический институт в 1940 г. В 1941 г. он был призван в армию и воевал под Ленинградом. Командовал ротой. Имел награды. Был несколько раз ранен. Сюжет его нового романа, начатого в 1958 году, основывался на конфликте двух направлений в генетике. Подобно тому, как главный герой романа «Не хлебом единым» инженер Лопаткин не мог внедрить в практику свое новаторское изобретение в металлургии, в новом романе генетик-растенивод, работавший в Ленинграде, не мог внедрить в сельскохозяйственную практику, даже в сортоиспытание, новый очень высококачественный и имунный сорт картофеля только потому, что он был создан методами классической генетики с применением полиплоидии (удвоения числа хромосом).Этот сюжет основывался на реальной истории.
Работа над романом привела Дудинцева в контакт с генетиками и селекционерами в Москве и в Ленинграде. Я встретился с ним в 1961 году у Майсурянов, еще во время работы в ТСХА ( Проф. Н. А. Майсурян был деканом факультета, его жена А. И. Атабекова - ботаником-цитологом и я под ее руководством пытался создать в 1947 году полиплоидную фасоль). В 1962 году Дудинцев стал одним из первых читателей моей рукописи «Биологическая наука и культ личности». Мы очень быстро подружились. Живя в Обнинске, я почти каждый приезд в Москву навещал и Дудинцева, он жил недалеко от станции метро «Университетская», это было несколько остановок от станции «Государственная Библиотека им. В. И. Ленина».
Перед визитом к Дудинцевым я обычно заходил в «Гастроном» на Арбате. Холодильник в квартире моего друга почти всегда был пуст. Наталья Федоровна, жена писателя и тоже литератор, ставила чайник и мы обсуждали текущие дела. Кухня тогда для таких бесед считалась наиболее популярным местом. Почему-то многие думали, что разговоры на кухне не прослушиваются. Прогресс с новым романом был медленным. Дудинцеву и его жене приходилось зарабатывать редактированием переводов на русский произведений узбекских, таджикских и киргизских писателей. Перевод из на русский делался в республиках и был обычно плохим. Нередко нужно было весь текст переписывать заново. Но других заработков не было. Между тем роман «Не хлебом единым» имел огромный успех зарубежом, в Англии он перездавался два раза, в США –три раза, в ФРГ –20 раз! В Германии он стал бестселлером. Однако СССР не входил в Международную Конвенцию по копирайту и защите интеллектуальной собственности. Книги иностранных авторов издавались в СССР без разрешений и договоров и без выплаты авторских гонораров. Соответственно и советских авторов могли издавать за границей без договоров и без гонораров. Существовало радикальное различие и в системах авторского вознаграждения. В СССР оно рассчитывалось от объема книг ( число авторских листов) и «ранга» издательств ( было три категории), зарубежом от тиражей, как процент доходов от продажи. В СССР были фиксированные тиражи, в западных странах они зависели от спроса и могли допечатываться. В СССР первые издания книг почти всегда выходили в «толстых» журналах, в других странах сразу в книжной форме. Советская система обеспечивала политический контроль за литературой. Заработки писателей зависели не столько от спроса читателей и тиражей, сколько от престижа издательств. Вторые издания оплачивались ниже первых, третьи еще ниже. Это, как предполагалось, стимулирует создание новых произведений. Существование в СССР «Союза писателей», подчиненного Отделу культуры ЦК КПСС, также было формой политического контроля.Через «Союз писателей» шло и распределение благ, квартир, дач, творческих командировок, санаториев и медицинского обслуживания. Зарубежная система отражала успех самих книг. Советская литература была «воспитательной», а писатели - «инженерами человеческих душ». Но эти различия влияли на характер и качество самой литературы. В СССР, например, не появлялось хороших и острых детективных сюжетов, на Западе почти не было интересных исторических романов; для их создания требуется много времени и они обычно имеют большой объем и меньшее число читателей.
Однажды, когда долги Дудинцева подошли к критической величине, я предложил ему начать какие-то действия по извлечению денег из его зарубежных издателей. В кабинете Дудинцева был книжный шкаф, набитый иностранными изданиями его романа, немецким, английским, шведским, датским и множеством других. « Ты даешь мне согласие на переписку,- сказал я, - но ответы будут присылать на твой адрес и копии на мой абонементный ящик» Так мы и начали эту кампанию. Первые письма, обычно на английском, заказные и с уведомлением о вручении, я послал в США в издательство Dutton в Нью-Йорке и в Англию в издательство Hutchinson в Лондоне. Адреса издательств были указаны в их книгах. Это были очень солидные и известные фирмы. К письму обычно прилагалась и фотокопия титульного листа перевода. Письма были получены, но ответов не было. Я отправлял новые письма. Мои аргументы сводились обычно к тому, что автор в трудном положении и не может продолжать литературную работу и все это по причине пиратства западных издательств и ограничений, существующих для литературы в СССР. Западные издательства лишь затрудняли положение советских авторов, так как успех книг в других странах оборачивался нуждой и бесправием на родине. Я просил от имени автора прислать хотя бы копии рецензий (издательства их получают и обязаны высылать автору) и отчетов о тиражах. Прямых требований гонораров не было Но я приводил в качестве примера практику моего издательства “Oliver and Boyd” в Эдинбурге, которое, не имея со мной формального договора на книгу о синтезе белков, все же давало отчет о тираже и выплатило гонорар. (О том, что весь тираж в этом случае составлял 1000 экз., а гонорар около 300 фунтов, я, естественно, умалчивал). Нужно было создать впечатление о том, что спор по поводу романа «Не хлебом единым» только начинается, ведется опытным автором и может выйти на страницы прессы.
Я уже не помню сколько времени шла вся эта письменная кампания. Полученные ответы показывали, что во многих случаях иностранные издательства переводили для автора различные суммы денег через советское агентство "Международная книга", которое, однако оставляло эти переводы на своих зарубежных счетах, не сообщая о них автору. "Международная книга" имела монополию на иностранные доходы всех советских авторов. Но в один из дней в апреле 1967 Дудинцев позвонил в Обнинск: «…Жоресик… Приезжай, есть новости..». Голос радостный. На следующий день он показал мне короткое письмо из Нью Йорка и в нем чек на 500 долларов. Дудинцев был счастлив, я разочарован. Сумма за три издания была слишком маленькой и не сопровождалась отчетом о продажах.Что делать с американским чеком я уже знал на примере того чека, который был вручен Тимофееву-Ресовскому. Мы с Дудинцевым поехали в Банк Внешней торговли СССР, кажется на Неглинной, и открыли валютный счет. Новые финансовые правила, введенные в СССР лишь в 1965 году из-за дефицита валютных резервов, разрешали это не только иностранцам, как раньше, но и советским гражданам, имевшим законные валютные заработки. По тому времени 500 долларов –это была все же приличная сумма. Однако советские граждане, у которых были счета в иностранной валюте, могли получать в банке не реальные доллары, фунты или франки, как иностранцы, а т.н. рублевые валютные сертификаты, на которые в валютных магазинах системы «Березка» продавались по сильно сниженным ценам продовольственные и промышленные товары.
Переписка с немецким издателем Генри Нанненом (Henri Nannen), который лично встречался с Дудинцевым в 1957 году и просил автора написать «Предисловие», продолжалась несколько дольше. Предисловие автора, которое было написано и издано, позволяло Наннену утверждать, что его издание авторизовано. Это безусловно способствовало успеху книги. Прямой контакт с автором и устные обещания издателя были юридически равноценны договору. Но успех книги, продававшейся много лет, превзошел ожидания Наннена и теперь он не хотел высылать автору полный отчет о продажах. Но какой-то компромис был все же неизбежен. В мае 1967 года Дудинцеву позвонили из Внешторгбанка и сообщили, что на его счет пришел перевод из Гамбурга на 20 тысяч немецких марок. Это было наверное меньше 10% общего гонорара, но для самого автора сумма была неожиданно большой. Директор издательства Герд Буцериус ( Dr. Gerd Bucerius) прислал также автору личное письмо (от 27 апреля 1967), информируя о переводе. Когда я приехал снова в гости к Дудинцеву, он, счастливый, повел меня в коллективный гараж при доме и усадил в только что купленную "Волгу". Мы проехались по Ломоносовскому проспекту, свернули на Ленинский и зашли в магазин «Березка». «Коммунизм – это советская власть, плюс сертификация всей страны» – эта новая формула известного лозунга Ленина сопровождала появление в СССР легальной валютной торговли.
Б. Л. Астауров, один из наиболее уважаемых советских генетиков, был избран Действительным членом Академии наук СССР в июле 1966 года. Он принадлежал к той же московской школе генетиков Н. К. Кольцова и С. С Четверикова, в которой выдвинулся и Тимофеев-Ресовский. Устав АН СССР обеспечивал академиков привилегией создания институтов и Астауров, которому было в то время 62 года, быстро этим воспользовался, основав Институт биологии развития. Институт получил здание на улице Вавилова, рядом с Институтом молекулярной биологии, директором которого был академик В. А. Энгельгардт. Астауров также основал академический журнал «Отногенез», в котором можно было публиковать статьи по проблемам развития и по теоретическим проблемам старения. К этому времени существовал и новый журнал «Молекулярная биология», главным редактором которого был В. А. Энгельгардт. (Научные журналы в условиях жесткой цензуры массовой прессы приобретали в СССР не только научный, но и политический вес). Соседи - академики часто встречались, обсуждая разные планы и события. Их несомненно раздражало то, что в работе Биологического отделения АН все еще приходилось считаться с академиком Т. Д. Лысенко и его последователями. Лысенко сохранял все свои академические привилегии, был директором большой экспериментальной базы АН «Горки Ленинские», представлял статьи своих сотрудников для публикации без рецензий и вмешивался во многие программы. В одну из таких встреч в конце 1966 года, подробностей которой я не знаю, у Астаурова и Энгельгардта возникла идея о том, что в новых условиях книга Ж. А. Медведева «Биологическая наука и культ личности» могла бы быть напечатана в издательстве Академии наук под более нейтральным названием и в разделе «История науки». Это предложение было сформулировано как докладная записка Президенту АН СССР М. В. Келдышу. Совершенно неожиданно Келдыш отнесся к идее положительно и создал своим приказом комиссию АН по этому вопросу из 12 академиков и членов-корреспондентов. Во главе комиссии был назначен академик Н. Н. Семенов, лауреат Нобелевской премии, директор Института химической физики и Вице-президент АН СССР.
С Владимиром Александровичем Энгельгардтом я познакомился еще в 1953 в созданном тогда в Москве Государственном издательстве иностранной литературы. Энгельгардт, уже знаменитый биохимик, возглавлял в этом издательстве Научный совет по биологии, который решал какие книги иностранных авторов было бы наиболее важно перевести на русский язык. Я в то время был еще младшим научным сотрудником, жил за городом и для дополнительного заработка и практики в английском брал работу в издательстве по редактированию переводов обзоров и книг по биохимии белков и нуклеиновых кислот. Да и сами книги были для меня интересны.У каждой книги, кроме переводчика и «титульного» редактора, обычно известного ученого, писавшего «Предисловие», был и «рабочий» редактор, проверявший точность перевода и терминологию. Нельзя было не заметить, что биологическая редакция издает много переводов очень важных книг по биохимической и медицинской генетике и цитологии, которые в условиях господства «мичуринской биологии» в СССР советские авторы не могли бы ни написать, ни опубликовать. Издательство иностранной литературы обеспечивало биологов сведениями, которые цензура и редактора-лысенковцы удаляли из работ советских авторов. В условиях диктатуры Лысенко все эти переводы имели неоценимое значение. Однажды, насколько я помню в 1954 году, я приобрел книгу по биохимической генетике, на титуле которой значилось «Перевод с английского А.А. Баева. Под редакцией и с Предисловием академика В. А. Энгельгардта». Я спросил в редакции –кто такой А. А. Баев? Мне конфиденциально объяснили, что Баев –это в прошлом аспирант Энгельгардта, арестованный в 1937 году и отбывавший «срок» в Норильске. После досрочного освобождения по ходатайству Энгельгардта, Баев два года работал в ссылке в Сыктывкаре в Коми АССР, защитив там кандидатскую диссертацию в филиале АН. Но в 1948 году он был повторно арестован и возвращен в Норильск, где работал в больнице. (В 1948 году все освобожденные жертвы террора 1936-38 гг. были повторно арестованы). В Норильске вместе с Баевым жили его жена и двое детей. Заключая с Баевым договора на переводы с английского, которые очень хорошо оплачивались, Энгельгардт старался помочь семье Баева материально и поддерживать интерес своего ученика к науке. Он считал Баева своим наиболее талантливым аспирантом. На такой благородный поступок в то время редко кто - либо был способен. (А.А. Баева реабилитировали в 1956 году и в 1966 году его избрали Членом-корреспондентом АН СССР).
В начале 1967 г. меня пригласили в Институт химической физики к его директору Н. Н. Семенову. Институт размещался на Воробьевском шоссе, рядом с Институтом П. Л. Капицы. Капица и Семенов были друзьми еще со студенческих лет в Петрограде. Семенов, которого я раньше не знал, принял меня очень приветливо. О работе «Комиссии» я тогда почти ничего не знал. Возможно, что формальных заседаний и не было, все решалось телефонными разговорами. Через Б. Л. Астаурова я передал в «Комиссию» последний вариант рукописи, которая не обновлялась с 1965 года. Семенов сообщил мне, что «Комиссия» единодушно рекомендовала мою книгу к публикации, но при условии, что я напишу заключительный «оптимистический» раздел о тех изменениях, которые произошли в советской генетике и в биологии в период 1964-1966 годов. Я с большой радостью на это согласился. В течении двух месяцев я интенсивно работал, отложив все дела. В итоге книга была дополнена Частью III «Последняя фаза дискуссии (1962 – 1966 )», которая освещала обострение конфликтов в 1963-64 гг., падение Хрущева и Лысенко и реформы в биологии в 1965 году. Я также дополнил книгу большим набором фотографий участников дискуссий. Заключительный раздел был посвящен мемориальному Менделевскому симпозиуму в Брно. Однако в анализе причин, по которым господство псевдонауки в биологии оказалось в СССР столь длительным, неизбежно приходилось перечислять факторы, например деление наук на «советские» и «буржуазные», которые не исчезли и в 1967 году.
Новый дополненный и переработанный вариант книги пошел в издательство Академии наук с решением «Комиссии», утвержденным Президентом АН СССР. Однако автора в издательство не вызывали и подписания договора не предлагали. Подождав три месяца, я поехал в издательство. Меня принял заместитель главного редактора. Он мне объяснил, что планы издательства на 1968 и на 1969 годы уже утверждены и рассмотрение моей рукописи в обычном порядке отложено на более поздний срок. Ускорить издание может лишь формальное постановление Президиума АН СССР. Решение Комиссии Н.Н. Семенова является рекомендательным. Оно избавляет рукопись от рецензий, но не от Главлита. Это был вежливый отказ. Я оставил оба экземпляра книги в издательстве, они возможно лежат там в архиве и до сих пор. В июле я написал открытку проф. Михаилу Лернеру о том, что работа, о которой мы беседовали в Брно, завершена и что он, возможно, сможет ее прочитать. Большая рукопись с иллюстрациями не годилась для «самиздата». В основном это действительно была уже история, хотя и трагическая Но ее многочисленные жертвы заслуживали не только юридической реабилитации. Необходимо было рассказать про их борьбу с псевдонаукой, про их часто уже забытые достижения и осветить значение их исследований в развитии советской и мировой науки. Решение об издании книги на английском я принял без всяких колебаний.
Международная конференция, посвященная памяти Н. И. Вавилова
Николай Иванович Вавилов родился в Саратове 25 ноября 1887 года.
Всесоюзное общество генетиков и селекционеров, созданное сравнительно недавно и избравшее своим первым председателем Б. Л. Астаурова, приняло решение отметить 80-летний юбилей рождения Вавилова организацией международной мемориальной конференции в Ленинграде. В Академии наук СССР, совместно с ВАСХНИЛ, было принято решение о создании премии им Вавилова и Золотой медали Н.И. Вавилова. Для первого присуждения этой премии в 1967 году был только один бесспорный кандидат – Петр Михайлович Жуковский, который наиболее активно продолжал исследования центров происхождения культурных растений и восстанавливал в ВИРе вавиловские традиции. На мемориальную крнференцию было решено пригласить не только советских генетиков и селекционеров, продолжавших традиции Вавилова, но и некоторых зарубежных ученых, с которыми Вавилов встречался и сотрудничал во время своих многочисленных экспедиций и тех, кто приезжал в СССР для работы в ВИРе или в Институте генетики. Однако выбор иностранных ученых из числа друзей Н. И. Вавилова оказался крайне избирательным. Известным коллегам Вавилова в США, в Великобритании, в ФРГ или во Франции приглашений не посылали. На конференцию приехали лишь, знавшие Вавилова генетики и селекционеры из ГДР, Болгарии, Югославии, Финляндии, Швеции, Мексики и Чили, которых пригласили не для серьезных докладов, а для рассказа своих воспоминаний о встречах с русским ученым. Мировая коллекция культурных растений, созданная экпедициями Вавилова и его учеников, приобретала все большую и большую роль в исследованиях по генетие и селекции растений в разных странах. Вавилов в течение своей недолгой жизни побывал во множестве стран. Приглашение для участия в мемориальной вавиловской конференции получил Н. В. Тимофеев-Ресовский, который несколько раз принимал Вавилова в своей лаборатории в Берлине и встречался с ним в США на генетическом конгрессе в 1931 году. Был приглашен и В. Д. Дудинцев. Благодаря П. М. Жуковскому официальное приглашение для участия в конференции получил и я. Местом для заседаний, проходивших с 11 по 15 декабря, был, естественно, Институт растениеводства, знаменитый ВИР, которому недавно присвоили имя Н. И. Вавилова. Приехал на симпозиум и сын Н. И. Вавилова, Юрий Николаевич - физик. Приглашенных ученых, советских и иностранных, разместили в знаменитой гостинице «Астория», находившейся рядом с ВИРом.
Я всегда радовался приездам в Ленинград. Здесь прошло мое детство, наша семья жила в Ленинграде до 1937 года. В 1967 году в Ленинграде жили две мои тети, Сима и Надя и двоюродная сестра Веточка, ей было тогда 13 лет. Из Обнинска в Ленинград я привез две копии микрофильма книги по истории генетической дискуссии в надежде, что именно здесь на юбилейных торжествах, может представиться случай для отправки ее Лернеру в США.
Сам мемориальный симпозиум и связанная с ним конференция были для меня большим разочарованием. Председательствовал на заседаниях П. П. Лобанов, Президент ВАСХНИЛ. Никто не забыл, что тот же Лобанов, в то время Министр совхозов, был председателем разгромной сессии ВАСХНИЛ в августе 1948 года, которая установила монополию Лысенко. Несколько докладов о вкладе Вавилова в науку создавали впечатление о том, что он был вполне счастливым и заслуженным советским ученым. О борьбе в генетике и в селекции и о трагедии Вавилова и других ученых ВИРа в 1937-40 гг. никто не вспоминал. Общая тенденция программы, установленная очевидно «сверху», была на примерение, по пословице «Кто старое помянет…». Это соответствовало еще одной формуле М. А. Суслова «Не будем обнажать наши язвы». Но примирить науку с псевдонаукой невозможно. Это относится и к истории науки. ( Труды конференции были вскоре опубликованы "Н. И. Вавилов и сельскохозяйственная наука" . Изд.Колос. Москва. 1969)
Тимофеев-Ресовский не делал на конференции доклада. Никакой свободной дискуссии и прений не открывалось. Реальный обмен мнениями происходил вне зала заседаний. Николай Владимирович был рад встретить своих старых друзей, профессора Ганса Штуббе, Президента сельскохозяйственной академии ГДР, Оке Густафссона, шведского генетика, известного своими исследованиями мутаций у растений и других. У каждого иностранного ученого, их было около 20, все пожилые, но достаточно известные, имелись советские переводчицы, сопровождавшие их повсюду, включая обеды, театры и концерты. Во всех случаях это были молодые женщины, безупречно владевшие английским, немецким или французским, а в двух случаях и испанским языком, и знавшие при этом научную терминологию. Тимофеев-Ресовский первым предположил, что столь совершенное знание немецкого и английского у молодой дамы, прикрепленной к Густавссону, можно было приобрести лишь в каких-то специальных школах, в которых обучали не только основным языкам, но и разным местным диалектам.
Мне несколько раз удалось поговорить с Оке Густафссоном ( Åke Karl Gustafsson), шведским профессором генетики Лундского университета. Он был членом нескольких академий, в том числе и Национальной академии наук США. На конференции он делал короткий доклад о поездке Н. И. Вавилова в Швецию в сентябре 1931 года, где Густавссон сопровождал его в поездке по опытным станциям и фермам страны. Вавилов тогда пообещал, что и в Советском Союзе скоро будут такие же тучные поля, как и в Швеции. Во время обеда в ресторане гостиницы, кажется 14 декабря, мы с Густавссоном оказались вдвоем. Я спросил его – знает ли он Добжанского и Михаила Лернера. Айк (иностранцы в беседах сразу переходили на первые имена) ответил утвердительно. «У вас есть какая либо просьба?» – догадался Густафссон. Я объяснил ему проблему. На свободном стуле лежали наши снятые пальто. «Положите ваш пакет в карман моего пальто - сказал Густаффсон, – и через неделю он будет у Лернера». Я начал говорить что-то о его переводчице, но он лишь засмеялся. « Это слишком очевидно.. ее готовили к работе именно со мной … она хорошо знает и мою биографию».
По окончании конференции я все же решил проводить Густафссона в аэропорт. За несколько дней мы стали друзьями, встречаясь за завтраками, ланчами и ужинами. К гостинице была подана «Волга», «переводчица» сидела рядом с водителем. Когда Густафссон, имевший лишь ручной багаж, прошел паспортный контроль и исчез в зале для отлетающих, я предложил нашей сопроводительнице возвращаться домой. Ее ждала «Волга», услугами которой я надеялся воспользоваться. « Я пока не могу уехать, - ответила она, - у нас строгое правило ждать до отлета самолета».
Через две недели Михаил Лернер сообщил мне открыткой, что он получил шведский подарок.
Zhores Medvedev
Tel: (44)20-8346-4158;
E-mail: zhmedvedev@yahoo.co.uk