|
<6-ая
книжка, 1931 г.>
Одни и те
же рисунки до утра
рисует он. |
Череватов.
Люднов.
Тюрьма.
Люднов.
Кирпичи без
следа.
Человек
—
сознательник,
все
оправдывающий
непременным
разумом.
О любви звенит
струна Струна дает
<нрзб. >, а не
любовь...
И
т.д.
Без мучений
нельзя изменить общество: ведь социализм [исходит из]
получил в наследство мещанство, сволочь («люди с высшим образованием —
счетоводы» и т.д.). Страдание ототрет с таковых, размелет их
разум, от которого можно застрелиться в провинции.
Череватов не
помнил женщин, но воображал своих детей, и шел по пыли
дороги, глядя, как чужие женщины утирают задницы неизвестным
детям.
Без родни, без
людей время Череватова делалось бесконечным томлением в
природе...
Человек в
Якушке — отрастающие руки, нос, ноги от утом<ления>
велич<айшим> подвигом.
Он, человек,
впоследствии ослепнет. Ему пришлет письмо давний друг, такой
же слепой, ослепший.
Делает все, паровозные колеса и пр., но
ничего не имеет, не видит следов жизни ~
переход к обществу, к встрече всюду родных, т.е. сделанных предметов своей
рукою.
68
Один в Якушке,
в избушке в степи.
Сознание, оно
не предмет искусства; сознательный человек поддается
только иронической форме произведения. Похоже на к<онтр>рев<олюционный>
лозунг. Да, потому что революция это в главном
чувство, организм, элемент, музыка. Сознание, не закрепленное в чувстве, это действительно
к<онтр>революция, т.е. непрочное
слишком состояние.
Возвращение в
избушку
1. После
войны.
2.
Сон.
3. Пробуждение
от глухой песни в пространствах.
4.
Исход.
5. Встреча.
Дружба.
Сознательные.
Столовая.
Город.
Юность.
[Напряжение.]
Возбуждение.
Как же
труд?
Доктор: Вы
д<олжны> б<ыть> больными! — Мне хорошо,
я расту в теле.
Сквозь череду
горя, труда и бедствия — к молодости, к вере и радости.
Будущий
действует через весь роман молчаливым, без единой фразы.
Важно:
определить
систему сопротивлений.
Что эти кости
делали, когда на них тело было!
Убили нечаянно
женщину: чёрт с ней, она же мещанка была!
Несколько раз
сходил с ума.
69
L |
Меня в Парке
к<ультуры> и отд<ыха> никуда не тянет — только в 5-ое
отд<еление> милиции!
[Ложка за
сапогом]
[Человек
знакомый
с
тысячами лично.]
[Он бросился в
республику.]
Жов<ов>
— критическое существо, рабочее критическое.
[От нее пахло жизненными отходами.]
[Жизнь похожа
на меня!]
От голода
сжаты рты, полные слюной.
Череватов есть
на свете! Он — всюду, он — масса! Беспощадная к
себе забота.
Я болею за
«Россию», я ночей не сплю,— а ты что? Я с завода не [хожу]
выхожу, а ты что?
В
Л<енин>граде статуи, палка с ангелами, громадные кирпичи, убранные для
ребенка-буржуазии,— все это чушь и не серьезно,— воображать себя серьезным
гигантом, одаренным однако радостью к истинно радостному, серьезному и
естественному, похожему [на свежее серое
небо над головой.]
Христианство,
вегетарианство и т.д. в детстве, в юношестве подготовляют
стервецов в мужестве <Кузява — нрзб.>.
Страна темна,
а человек в ней светится.
Чувствуется
земной шар в Л<енин>граде.
70
Напряжение
нежности.
Человек,
гибнущий от скандала, затеянного им по поводу сдачи у газетчика; человек,
одержимый энергией скандалов, спорщик, крайне
впечатлительный, активный на любой непорядок, дерзкий, вызывающий на бой всю прорву мира и
т.д. Великий новый тип! «Буржуй в
социализме».
И новые силы, новые кадры могут
погибнуть, не дождавшись еще, не достроив социализма, но их «кусочки», их горе,
их поток чувства войдут в мир будущего.
Прелестные молодые лица большевиков,— вы еще не победите; победят ваши
младенцы. Революция раскатится
дальше вас! Привет верующим и умирающим в перенапряжении. <Запись сделана
чернилами>.
Революция, как
ветер, твердый, всемирный, сильный, как неживой, нечеловечный (берег Балтийского
моря в октябре).
Работница
фабрики Зиновьева, преданность революции, вечная движущаяся жизнь, вовсе иной
мир, чем тот, который я имел.
Я с тобой
сошелся не этичничать!
Революция, как
любовь к женщине, к лучшему товарищу, исполняющему тревогу жизни, ее поток в
даль, поток, похожий на волнение любви,— но
революция и отбор, т.е. она — влюбленность только в действительного, и ненависть
к обратному.
В глуши, в
пустоте земли, в овраге собралось четверо бедняков,— [это и] им
стало лучше,— это и было началом нового времени.
Старуха 82 лет, ведьма, спит от голода,
пьет от голода воду, увидя ребят, детей —
вся сияет!
Прекрасная,
милая жизнь! Возраста нет! А ребята от нее
бегут.
Котов! В юности
идеалист; в 30 лет — стервец и бабник. В 40? Наверно —
либерал!
Мыслят
«свободно» тогда, когда ничего, никакой цели не остается.
71
Череватов несколько раз умирал, но оживал. [У скобарей нет фамилий, только отчества.]
[Мы — товарищи: вместе в уборной сидели и слышали внутренности и запах.]
Не отставая от Ленина ни на шаг! — (Сказано искрен<не> и хорошо).
[Режимство (для буржуазии).]
[— Чего ж ты кричишь?
— Да я такой крепкий!
— Ведь тебе умирать пора!
— Кому? Я только начинаю!]
48 часов беспрерывн<ой> работы на ремонте:
рабочие падают во сне и усталости, но их отливают водой, они встают и смеются.
Если нельзя сплотить людей на основе родства, то можно их соединить на основе мучительства.
«Все вышеуказанное будущее!»
Лук — имя девочки.
В столовой двояшки-девочки служат подавалками.
Усердное сердце.
Не Иван-дурак, а Иван-аспид, Иван-хитрец — вот сущий тип нашего времени, и действующий «положительно», но он будет в к<онце> концов разоблачен.
Иван-дурак, это утешение барина-буржуя.
72
Для Череватова всюду враги! — враги по природе и классу.
[Человек продал свой скелет. Купивший скелет приставил к человеку сторожа, чтобы во время смерти его скелет не испортили собаки.]
Разоблачение радости.
Рассказ в вагоне, за Ташкентом:
«Один хватился убить всех одной мыслью, если даже он подумает ее внутри себя только, но мысли не имел, отучен был».
Я роблю!
[Да здравствует Иван Кузява]
Фонарь горит над топливом (керосином) на оглобле. Ландшафт!
Инженер, умерший в к<онце> концов от сознания ненужности, неспособности (молодые лучше) и т.д., давший объявление о своей смерти.
Папа, рассмеши меня!
Папа, рассмеши меня!
Папа, рассмеши меня!
«Всенародная инсценировка» Наказание не действует.
Мечта об интервенции, вероятно, долго будет жить, даже при коммунизме, пока не обратится в смерть негодяев-интервентов.
[Мотив бедной машины на берегу речки, в тишине природы.]
У турбины Череватов:
— Ты — приличный человек,— сказал [Евсеич] Кузява.
При смерти люди чувствуют сухость
и им хочется чего-то влажного.
73
|
|
Череватов — «машина», в смысле реализма (не забыть, что Толстой и его Фадеевы — идеалисты). «Человек лишь властелин машины» — какой человек? Какой глупый луначарский либерализм! 74 |
|
Кузява действует свободно и нетерпеливо, к<а>к в бесконечности.
Написать, как я воображаю со слезами человека всюду: на паровозе, на аэроплане и т.д. Жовов. Жовов. Жовов Жовов Жовов Жовов
[Мученье вещества]
Социализм вызывает «электромагнитные» силы из масс; [вместе] раньше, и «правые» «верят» в «пар».
Череватов — неприятный, вопреки «приятной» традиции. Жовов.
Пока пить не захотел, не м.б. чтоб ты наелся.
Ешь до наедчивости!
Эй, барин, жопа сзади бздит! (говорит кулак барину).
Рамзин только на 25% меньше Пушкина! (Слова отсталого рабочего)
Два года или около был Череватов глупым ото всего.
[Жизни кругом масса, хорошо бы всю прожить, да, пожалуй, не успеешь.]
Собаки в бою за мостом. Ничья.
Какой человек? Человек прошлого? Сволочь? Что он, для чего ему командовать над машиной?
Нужен «Череватов» всему миру, всему коммунизму!
[— Что у нас — соц<иализм> или капит<ализм>? — Тюря!]
Кузява — бесконечн<ый> человек.
Череватов — большевик.
Инсценировщик — исполнитель радостный всех директив, радостный и уверенный.
Сначала ему было неловко и смешно, потом привык и стало «внешнее» внутренним.
Дурак —
неподвижен.
Поеду напрягать население.
(Мой сон) |
Дом обвала и лабиринта на Садовой.
Ворон<еж>.
Узкие щели проходов.
[Я вас уважаю в удивительных формах.]
«Он слышал емкий звук работающих цилиндров».
[Кишки обжирились.]
Беспородный человек.
[Запретендовываю]
[Произвести анализ животным.]
«Вы строите соц<иали>зм д<ля> славы и чести, а мы жизни, для необходимости».
Как хороша жизнь от глупости!
75
I |
|
Жовов не имеет покоя и счастья — никогда! Он — движение, а не достижение мещанина и подлеца и предателя истории и детей наших.
Жовов.
Межеумок отборный.
Вшивое дерево.
Жовову снятся кошмары капитализма.
< Технический рисунок Платонова.>
Чего ты боишься смерти, так ты уже был мертв: мы до рождения
были все мертвы.
Кузява своими страстями исследует человечество. Перед смертью бывают злые. Кузява ум себе выдумал: у него не было ума. Люди сидели в тюрьме, лишенные женщин и вина.
Борисевкин понимал, приучен был к пониманию лишь сложных вещей, а не простых.
Как непохожа жизнь на литературу (мальчик в Мелекессе): скука, отчаяние. А в литературе — «благородство», легкость чувства и т.д. Большая ложь — слабость литературы. Даже у Пушкина и Толстого и Достоевского — мучительное лишь «очаровательно».
Ты услышишь скоро мою горячую речь на заседании, и поймешь, что у меня есть неопределенная сила в мозгу!
У Кузявы маленькая боль тела становилась страданием души, а у Жовова боль могла быть, но не могло быть мучения души (терзания, переживания) и т.д. Ж<овов> не имел страха, хотя мог иметь боль.
77
Жовов и умереть-то не мог. Пахло чем-то желудочным.
Всюду герои — читал Кузява,— а среди тысяч знакомых людей таковых не нашел ни одного.
«Если вы, товарищи, чувствуете голод, то это неверно, товарищи».
(ст<анция> Лиски)
Среди его сердца жила забота.
Нам только дай привыкнуть (к соц<иализ>му),— и тогда нас не остановишь. Запись сделана чернилами. >
Волоса жен<щин> для Кузявы — великий инвентарь мира. Пойти — поиндивидуальничать. (Кузява)
Жовов был на фронте, много работал (избушка в Якушке) — оттого <утрач. >
Люди давно выдумали все мысли, все думы наши старые, только чувства всегда новые.
Сознание себя Иваном-дураком, это самосознание народа (класса). — Самое такое самосознание показывает, что мы имеем дело с народом-хитрецом, с умницей, ктр. жалеет мучиться, что он живет в дурацком положении. Запись сделана чернилами.>
Диалог двух контр.
— Ты за Парт<ию> или за Советы?
— А еще никого нету?
— Нету. Выбирай.
— Можно я буду третьим?
(в трамвае)
Рыбы дышат ветром, [остановившимся] останавливающимся в воде.
78
Жовов:
борьба с миллионом страданий, с тьмой зверей делает из него чудовище; чудовище в противоречии с действит<ельно> новым человеком, который (нов<ый> чел<овек>) в нем же самом был сокрыт и погребен «чудовищем». Великое противоречие внутри: чудовище
сокровище.
Базар — как капитализм; как <дух / дом — нрзб.> родины. торф — - - как коммунизм.
«Ты же на фундаменте социализма живешь, гадина! Вот и дует в тебя круговой ветер».
< Записи с обратной стороны книжки>
ТУРБИНА Оборотов, Тяжелев, Номер.
С отсталыми надо говорить именно [отрицат<ельным>] офицциальн<ым> языком: мероприятия и т.д.— иначе они поймут, но не поверят, а тут, не поняв, поверят.
[Материализм] Вульгарное мировоззрение предполагает жизнь к<а>к комбинацию биол<огических> процессов: т.е. «человек» в собств<енном> смысле, есть как бы результат отношения, взаимодействия этих сил,— человек есть отношение. Правильно наполовину. На вторую половину человек есть и само вещество, «материализм», входящие в биокомбинации. Отсюда, и только отсюда, что человек — само вещество, а не только отношение, и можно вывести великое, генеральное следствие, что для человека еще открыта , дверь в последний тайник природы. Если же человек только «отношение», «комбинация» и т.д.— та дверь закрыта навсегда.
Гос-рубка.
Модель республики.
Модель завода (блокированная с действительностью; автоблокировка).
Цель: планирование на основе действующей модели.
79
|
«Средне-бедняцкая» артель — колхоз.
Гвозди Жовов взял в рот (по плотн<ицкой> привычке), мороз 35°; гвозди примерзли ко рту; Жовов вырвал часть рта, но с работы не ушел [(ударник).]
[Уйду по старинной дороге, Там дед мой ходил.
Заросли старинные дороги.]
Над домом родным пролетела
Старинная птица одна,
И голосом грустным запела
По небу над [родной] [бедной] землею [Старинные птицы летят,
И громко, и трубно,
и
грустно
Оттуда]
По небу над низкой землею
Старинные птицы
летят, И с грустной и бедной душою
Оттуда слова говорят.
Старинная птица пропела
Над бедной моей головой.
Ах жизнь, ты вполне пролетела,
[И ветер]
[Лишь
ветер летит над землей.]
<80>