Жрать вовремя.

161

Центр мира в том числе и маникюрша или, лучше, маникюрный парикмахер: сплетни, очаг сведений, загр<аничные> новинки, место свиданий, полит<ическое> место,— под видом пустяков (герой: маникюрный парикмахер).

— Начало пьесы —

Сел человек откуда-то в поезд, мял и вертел какую-то синюю

бумажку.

— Ваш билет?

— Какой билет...

— Сжавал!

оч<ень> важно:

Задача культуры в том, чтобы: < Следующий лист книжки утрачен.>

Интересно: купырь, в порядке естеств<енного> отбора создался 2 500 лет назад, он ровесник черепку из парфянских раскопок. Я держу в руках черепок и купырь.

Причинность есть, но она настолько сложного происхождения, настолько не дифференцирована от множества варьирующих ее, равновеликих ей обстоятельств, что причинность равна случайности,— и не только в смысле гносеологическом, но и в смысле эффективности, практики.

«Я никогда не забуду!» — выражение отца, и идет рассказ.

Для Сч<астливой> Москвы

«Сартор<иус>» в конце своих перевоплощений убеждается, что для свершения его жизн<енной> задачи и удовлетворения любовью (дальше) ему самому необходимо стать Москвой,— и на [превра] перевоплощении в нее, в женщину — спасительницу мира — он кончается и кончается роман.

Куня-Ургенч:

люди, въезжая уже на его площадь, спрашивают,— а где же город? Низкие слепые стены дувалов и жилищ, похожие столько же на дома, сколько и на пустынные явления природы.

Земля так холодна и бесприютна, что семейство нужно как печка бедноты.

162

Опять Амударья, Чарджуй, опять я в песках, в пустыне, в самом себе.

Чарджуй, 12 ч. ночи 20/I

В качестве образца адресов во всех городах СССР в почтамтах пишется «Ленинград» или «Москва» — исключительно,— что это значит. Это означает тоску людей по многочисленности людей.

Сч<астливая> Москва — «Узник»

— Или? — выражение Н.Изр. Шенфельда.

«ОБТЭКАЙЛО» — «марка» автомобиля.

— Папа, ты у меня мешаешься под ногами.

[Пьяным] человек обращается к пиле:

— Ты пила, а я еще нет.

Жду [бестерпления] беснетерпления.

К «Узнику» —

Сама Москва и есть девочка та из «народонаселения», одинокая, пробродившая [свет] бездомный свет.

Узник сначала лишь воображал, переживал неподвижно чужую жизнь, чтобы спастись от смерти заключения, а потом стал всерьез чужим к самому себе.

Кто остановился, тот узник самого себя.

Базар — пьеса.

Базар это не только торговля, это и общество и дружба. Пустынный человек приходит на базар из своего одиночества и трется среди людей под солнцем, издали видя безлюдные горы, пустыню, одинокое место своего труда, грустного промысла. Тут же, на базаре, начинается и любовь. Здесь встречаются женщины из песков со своими женихами, здесь пируют друзья, здесь — «воскресенье».

163

Базар и гость.

Ребенок один с собою говорит, один живет. Его оставляют одного в комнате-сарае по вечерам. Отец у него другой. Мать живет с красавцем и любит лишь мужа, танцует с ним и целуется на глазах ребенка. Ребенок молчит, потом прячется под одеяло.

История базаров, караван-сараев, караванных дорог.

Пионеры. В Америке etc.— там пионерская ярость объяснялась целью наилучшего оседлого личного благоустройства, а наши азиатские инженеры-пионеры? Спортсмены работы, а дома — душу поскорее в патефон, и жена его вращается одна по полу под воющие пластинки.

Ребенок матери: (видевши торж<ественные> похороны):

— Мама, умри, тебя хоронить будут на пушке, на лафете, а потом ты придешь.

Она то бросается к патефону, то оставляет его.

Базар — все.

Сотню стареньких проверил, двадцать новых провертел.

Ни на кого не могу глаз поднять:

— Он меня любит! — говорят прохожие по конторе девки (герой — конторщик).

Курносый, брошенный, замкнутый ребенок у Божинского.

А в кибитке, в дикой пустыне — какие терпеливые дети.

Бурение вольтовой дугой это половина всего счастья для Туркмении, а, м.б., и для всего СССР.

Надо разработать в Москве хороший проект.

Вторая половина счастья ее, м.б., заключается в «большом песчаном колесе», которым оборудуется песчаный автомобиль с элек-

164

тр<ической> трансмиссией. Тогда по [любому] песчаному, барханному бездорожью можно организовать регулярное надежное пассажирское и грузовое сообщение.

Причем дифферирование сопротивлениями необязательно: роторный зазор обеспечивает свободный ход (достаточный) на кривых.

Господи, как я глуп! (см. предыдущие 3—4 стран<ицы>)

Бежит старичок-брехун где-то в районе Касп<ийского> моря или оз<ера> Ильменя. Ему кричат со смехом:

— Дедушка, соври что-нибудь!

— Некогда, некогда, вся рыба из Ильменя (озера) уйдет...

— И убежал прочь.

Мужики — кто пеший, кто на подводе — всей деревней бросились за стариком, чтобы рыба из Ильменя без них не ушла. А старик тот сел в камышах и ждет-сидит, пока сорок мужиков-дураков не прибежали...

Мелкая озабоченность, хозяйственность, экономичность, щепетильная нудность, даже прожорливость,— все это суть — у женщины — лишь компенсация другой части ее души, которая содержит чувство сбережения родных, страх о смерти близких etc.— детальное, т<ак> ск<азать>, конкретное отражение, ограждение и спасение мира.

Человек сбегал с поезда куда-то за маленький вокзал и вернулся оттуда с новой шапкой. К нему все:

— Сколько отдал?

— Полтора рубля,— говорит.

— Где купил?

— Вон там за станцией...

Все пассажиры гурьбой туда, бегут версту до базара и бегут ее обратно: шапки там по тридцать руб<лей>.

«В одной могиле я нашел медную пуговицу и грош или денеж-

ку».

(Записки Муравьева о крепости Бековича в Красноводске)

Женщины всегда уменьшают, скрывают цену чего-либо купленного: вдвое-втрое, лишь бы недорого казалось. Наоборот, вост<очная> жен<щина> говорит всегда в этом правду. Вост<очная>

165

ж<енщина> вообще, сдавленная тяжким трудом, мужем, семейством, скотом, не имеет возможности общаться с соседками, сплетничать etc., как русская женщина. У нее другое устройство судьбы.

От страха мне сначала показалось, что у Н. Никитина не одна голова барана, а две головы.

Как обматереет (подрастет) ребенок...

[Есть] Бывает, когда [отец] сын умервщляет отца-старика (есть мн<огие> русск<ие> рассказы об этом), но не бывает, чтобы сын умервщлял мать.

Человек базара — гость. И человек пустыни — рабочий.

Есть или нет в Азии женщина базаров, вот героиня (м.б., трагическая).

Колх<озное> движение имеет много чисто женских черт: общество, основанное на соседском семействе. Это кажется тяжело и трудно, а отними у соседки соседку, и она затоскует, м.б., хуже, чем при потере своей семьи. Соседка нужна для... всей жизни и души. Общество нужно основать на всем комплексе своих чувств к [дворово] соседу по двору.

Для Узника

Истрепал натло.

Сарт<ориус> часто не понимал, забывал русский язык и слышал его, как турецкий, настолько чужд он был текущему факту; и вообще все классы общества проницаемы.

Горбатый наблюдает всех ближних людей с отчаянием и боязнью, что потеряет свою здоровую жену. А когда эти условия страха исчезают, он держится, как принц, как ультра-человек.

Поживем,

побьемся

да и меду в кадушках дождемся,—

с толстым ломтем подойдем да

макнем.

166

Не больно рылястый (красивый), а так — полноличный.

Вторая жизнь человеку необходима, иначе [первая] и первая не нужна и не выйдет она никогда.

«Собака — первый друг человеку». А жена — второй друг!

— Чтоб она пышная была!

— Кто — она?

— Похорона!

За мертвого, за пропащего всегда плохо судят.

Глядеть на мертвого сына — для матери это ведь убиение сердца.

Муж для женщины, как крест для церкви.

3 сказки

Мужик рыбу ловил. Поймал щуку. Щука говорит:

— Пусти, мужичок, я тебя за то научу голоса всех животных, их чувствие и сознание понимать.

Мужик подумал: щуку я один раз съем, а эта наука мне на всю жизнь годится, и пустил щуку.

Едет он раз с женой. У них кобыла, а на площади чужой жеребец стоит. Увидел кобылу и заржал голосом. Мужик тут взял и улыбнулся один раз: он вспомнил щуку и понял, отчего ржет жеребец. А жена ему:

— Ты чего смеешься?

— Да так, мнительность одна.

— Нет, ты чего смеешься, говори!

— Да ничему, так показалось что-то...

— Нет, ты скажи...

— Чему. А неизвестно.

И пошло между ними страшное настроение. Мужик потом уж объяснял — по правде объяснял, а жена не верила: дюже просто, этому не смеются.

И начала жена его грызть, пригнетать, а мужик заскорбел, в тоску вдался, не мог жить. А щука ему говорила,— если ты кому скажешь, чему я тебя научила, то сразу помрешь. Мужик уж со-

167

брался сказать жене про щуку, чтоб умереть и не жить с такой женой.

Вот раз на дворе собака брешет, корова мычит, гусак гогочет. Мужик все это понимает: корову поить пора, гусак [клевать] глотать захотел. Вышел он, видит куры-квочки на все голоса разошлись, а петух сначала молчал среди них, а потом как заорет:

— Да вы что такое, что такое, курвы-суки такие! Что я вам — наш хозяин, что ли: он с одной бабой справиться не может. Я вас вот сейчас расставлю, усмирю! — И как пошел их рвать и от проса гнать — одни перья летят.

— Я вас, дуры-старухи, квочки-молодухи! Я вам не хозяин, старый петух!

Тут мужик взял хворостину и пошел лупить жену. Потом он всю жизнь смеялся без допроса, без ревности.

<Далее листы утрачены.>

III.

Дьячок деньги в церкви поворовывал да водочку помаленьку попивал. А деньги на чердаке иль на потолке прятал.

Жена дознаться не может. Пристала, томить начала. Измучился дьячок — сознался: в церкви беру.

Потом, как обыкновенно, не поладили они из-за лучинки. Жена разъярилась от драки с дьячком, выбежала на улицу, орет:

— Муж церкву обокрал, муж церкву обокрал, муж...

Мужа взяли. Дело было в старину, везут его на срамоту среди народа, а далее палач стоит. Дьячок не боится казни, не думает, а знай кричит народу, то направо, то налево,— то направо, то налево:

— Не говори правду жене, не говори правду жене...

— Ты о смерти думай! — отвечают ему.

— Умру, жены не будет! — (дважды) дьячок кричит.

И подумал я,— чтобы весь мир мой был (в голове ведь разное думается, неизвестно откуда). А потом я представил себе это — «мой мир» — и мне стыдно стало, совестно в душе.

— В будку (сторожевую, ж.д.) что ли уйти, отъединиться ото всех...

— А на собрания как будешь ходить, за талонами, за справками,

— верст десять, пятнадцать,— а валенки где?

169

— Запевай! — говорят.

А стыдно — ни с того, ни с сего, ни под слово,— и он, запевала, просит:

[— Ну закройте меня чем-нибудь.]

Его закрывают мешком на лицо, как смертника, и он запевает на славу всем.

Сказка

Бог жил в раю, при нем для услуженья кухарка и собака. Кухарка не управлялась, бог мужика сделал. А мужику нигде не нравится, и в раю тоже, начал скулить, жаловаться. Бог подумал: дай я ему бабу сделаю, я-то ведь с кухаркой живу, мне ничего, а мужику скучно.

Но мужик сам тоже сошелся с кухаркой, наравне с богом.

Спрашивает бог у кухарки:

— Кухарка!

— Что тебе, бог?

— Из чего ж мы ему бабу сделаем?

— У, да из чего хочешь. Жир у него с задницы оторви да сделай. Либо ребро отломи.

— Лучше ребро. Пойди, кухарка, разложи его да отломи его. Пошла кухарка делать. А мужик узнал, мечется: на что ему жена, ему с кухаркой хорошо.

— Да как же будем-то? — кух<арка> говорит.

— А никак. Пойди у сучки вон хвост оторви, пускай бог из него делает. Общипи хвост, скажи, что это мое ребро.

— Ну ладно.— Погналась кухарка, схватила собаку, оторвала живьем ей хвост, общипала от шерсти и дала богу, сказав: вот мужицкое ребро. Бог не понимает, и сделал женщину из сучьего хвостика — оттого все бабы так злы на свете, а кухарки много добрее.

Сами туркмены, молод<ые> особ<енно>, не любят пустыни и рвутся в культурную полосу.

Нигде так близко небо не прилегает к земле, как в пустыне,— она просто смешивается с ним и почти не различается одно от другого, особенно в сумерки, в зной, и ночью, в неопределенное время, когда видишь, что — время это часы — механизм, а не действие природы: времени нет, и пространство веществ воздуха и земли отграничены неясно, как и быть должно.

170

[Стратилат. Кончается весь роман (весь роман тем, что исчезает последний незнаменитый человек в слезах <нрзб. >)] и он последний незнаменитый и забвенный.

Тайна успеха — в том, что жил буржуазный человек, наиболее несерьезное существо: одинокое, мистическое, вздорное, воющее, «идейное», замкнутое, индивидуалистич<еское>, пускающее пыль в глаза даже самому себе.

— Чем ты думаешь-то? — Чем баба на лавку садится?

— А ты и сесть не можешь (мужчине). Сядешь да прищемишь.

Для ума все в будущем, для сердца все в прошлом.

Революция была задумана в мечтах и осуществляема [первое время] для исполнения самых никогда не сбывшихся вещей.

<171>