<15-ая книжка, 1936 г

<15-ая книжка, 1936 г.>

Записная книжка

чужих идей, мыслей и разговоров

Безразлично:

люди должны проявлять свою жизнь, наслаждаться, стремиться — при всех обстоятельствах во все времена, будь рабство, будь сред-н<ие> века, будь будущее. Нельзя согнуться всем, присмиреть, нет — это немногие. Количество радости, оптимизма прибл<изи-тельно> одинаково, и оно, это количество, способно проявляться почти в любых формах — в самой даже жалкой форме. Жизнь никто не может, не хочет откладывать до лучших времен, он совершает ее немедленно, в любых условиях.— Отсюда горбунья — путевой рабочий на совещ<ании> в «Гудке».

Скупой — добрый, чтоб не заставлять тратиться на себя людей, скупой — высший добряк в мире.

[— Отчего]

— Вы давно не улыбаетесь?

— Полгода. Я ведь работаю в очень серьезном учреждении — в очень!

— План перевыполнили, а премии платить нечем!

— Значит, я вовремя ушел!..

Семейность бригады.

К у н э ш н о !

— Каких конфет?

— Самых дорогих!..

Беря в подарок папиросы, безрукий-безногий говорит: а зачем они мне,— дескать, ведь я же никому ненужное говно, зачем на меня тратиться, зачем думать обо мне кому-либо!

179

[Рева в метро:

«Я видел там американку: она коричневая».]

Кондуктор на товарном поезде в Лимане во вьюгу.

Урод живет дома, живет ожиданием, переживанием мелких событий: вот отец придет с работы, вот сестра вернется — ушла, вот по лестнице кто-то идет: не к нам ли?

Шахтер — на плохой театр — халтурному актеру — во время представления:

«Это ты нарошно?»

[Мелкая изящная штопка посылок etc...]

[Играет мальчик темным утром (на рассвете) дома в Лимане на губной гармонике,— отец уходит на работу, мать будет стирать — скучно, скучно ему.]

Маркиз де Кюстин писал когда-то: «Пусть Европа шлет России дрова, чтоб Россия не мерзла, не шла войной на Европу».—

Теперь Лиман, уголь, и можно из «России» топить всю Европу. Рева, напр., как «враг маркиза».

[Сторож кооператива (60 р. в м<еся>ц) с берданкой. Жену третьего дня арестовали по навету. Сторож плакал по ней. Жену выпустили через 2-е суток. Она «там, в аресте» сильно тосковала, загорюнилась,— и на воле, чтобы развлечься, побыть с людьми, подышать светом и воздухом,— пошла снег чистить на станции, вместе с разными поденщицами, а мужу велела вечером сходить в буфет выпить полбутылки ситра (15 к.), а когда у них будут деньги, чтоб пить ситро на двоих, и тоска от тюрьмы отойдет от нее,— они тогда выпьют ситро вдвоем, а сейчас не хватает денег и жена очень печальна. Он пьет ситро один.

А ему говорили, что будто с его женой другой человек живет. Но он же не знает, а жена к нему добра...]

Капранов из Тамб<овского> р<айона> — один сын расстрелян за бандитизм, другой сидит и сейчас, сам тоже, пожалуй, мрачный дальновидный бандит.

180

Наружность пошлая, волосы взбиты в уездную прическу, глаза с деланной нежностью, сладостью... В др<угих> отношениях — враждебна ко всем, ненавидит всех,— любовь к одному съела в ней все человеческое, обычное...

Злоба у старухи от дикой нужды. Она так и следит, чтобы никто ничего не съел, не выпил: ведь жить ей приходится за 3 р. в день на шестерых. Вот где злоба, а чуть «мороз нужды» слабеет,— [и старуха улыбается, она желала бы быть доброй постоянно, но ей нельзя: все поедят, попьют, износят,— и тогда все семейство помрет от нужды, бедствия.]

Это удовлетворенное почесывание правым большим пальцем о левую ладонь, это самоудовлетворенность рабочего мещанина. Это жеванье колбаски, достигнутой наконец.

Мальчики в вагоне глухого пригородного поезда (едут б<ез> билетов); их два, один стонет все время:

— Забирут, чи нет!?.

Сч<астливая> М<осква>

Sartorius смеялся, что [«душа»] «чужая душа загадка».

Какая к чёрту!

Мещанин-«механик», он действует по наименьшему сопротивлению: себя посильней, экономней спасти, чем всех... «Если все будут хозяевами, что будет....... и «У них есть положение, есть заведующий» (чтобы не пропускать нищенку через ваг<он>-ресторан)... «Надо соображать, товарищ!»

Мещанин часто имеет коричневые, или желтые глаза, это коричневый человек, ест жадно, мирно-счастливый, доискивается, отчего поезд опаздывает на 1/2 часа etc.

Д<ля> Сч<астливой> Москвы

М.б., Sartorius в конце превращается в тип, в характер самой Москвы и овладевает ее душой бесплатно, без усилий, которые затратила Москва на свое великое образование. В конце должно остаться великое напряжение, сюжетный потенциал — столь же резкий, как и в начале романа. Сюжет не должен проходить и в конце, кончаться.

181

Д<ля> Сч<астливой> Москвы

В ее многомужней пизде была прелесть — запах многообразного человечества, в ней можно приобрести было опыт многой жизни.

Среди интриг, сплетен, сообщений etc... жить до того нельзя, что надо породниться, создать из страны семью.

[«Мне уж 30 лет: кому я теперь нужна?»]

[ I Фамилия:

Корчебоков || Нужно!]

«Некий, глупейший, вредный, пугающий всех,— считаются с ним, с мифом, вроде кн<ягини> Марьи Алексевны». (Разг<оворы> в редакции)

Детство: Дон, острова, экскаватор.

Инж<енер> «Данилов» —

Л<енин>град (Крупп, Месопотамия, Индия, зубн<ой> врач с полн<ой> рукой, 78 лет), богатство не жалко, оптимист, мир великолепен etc., etc...

Большой тип [переход<ного>] человека.

«Погонщики мулов» — (в кино)

Реб<енок> 4-х лет (бабке):

«Помрешь и будешь скучать, что с мальчиком (с ним) не играла!»

Ему (4-летнему):

«Что ж ты, большой такой, а штаны сам не умеешь одевать? А вырастешь когда?»

Он: «Пускай одевает бабка... Она помрет — мама будет одевать и кормить, а когда вырасту — жена будет...»

Рассказ «Миша» (Л<ени>нградский)

Для Сч<астливой> Москвы —

Он, Sartorius, м.б., сам выдумал все души, в которые он переходил. Т<аким> о<бразом> нищий обогатил и населил весь мир.

182

Для «Сч<астливой> Москвы»

Когда Sartorius был разными людьми,— он имел необыкновенный успех, власть над группами людей, очаровывал — сам не зная причины — народ, п<отому> ч<то> владел практически его душой.

О любви изобретательной, ежедневной, ловкой, «обманывающей», «чарующей», нечеловечески терпеливой, искусной,— победившей и утолившей даже равнодушную жену.

Еще раз и еще раз!..

Рассказ «Блаженство»

Сначала ревность, а потом — провожающий брат, и это все выбило, уничтожило всю [любовь всю] болезнь,— одно страдание перекрыло другое, и любовь, сжавшись, облагородившись от другого страдания, стала как бы блаженством...

Музыка — окончательно запрещенная литература, когда она замычала,— и из этого, из окончательного запрещения,— явилось самостоятельное великое искусство.

«Это вы болеете от насморка, поноса, сквозняка, тифа, а я болею лишь высокими болезнями, непонятными для вас. Я — не вы!»

Рассказ о директоре, который прощал 10 л<ет> жену, что она жила с инж<енером>, п<отому> ч<то> инж<енер> — великий работник, и дело без него (инж<ене>ра) ухудшится.

Ситуация:

муж любит жену, жена делается знаменитой, он ее точит, губит (из любви, из боязни потерять ее, чтоб она «сравнялась» с ним), жена умирает, он — муж закапывается за ней в ее же могилу, его не находит никто, никогда etc.

Трагедия оттертости, трагедия «отставленного», ненужного, когда строится блестящий мир, [когда] трагедия «пенсионера» — великая мука!

Его утешало, что она любит других, что ее сердце уже тронуто, развито благородством,— он чувствовал все от этого ценнее и глубже.

Рассказ об отце (19 г.): негорящие спички.

183

Комедия «Ателье Мод», где заведующего бабы-капризницы били по морде, а он (зав<едующий>) улыбался, кротко целовал им руки, вынимал изо рта толстые папиросы, чтобы пеплом не испортить костюма, когда бьют по лицу и т.д.

Сч<астливая> М<осква>

Был на войне имп<ериалистической> и гражд<анской> — и вернулся точно таким же, каким ушел,— война как пустяки личной биографии.

От слишком большого — даже счастливого — излияния жизни потом наступает меланхолия.

«Артистизм» рабочего класса на основе великой техники. Помнишь: слесарь, ему пружинку закажут сделать, а он и патефон покрасит и т.д.

Наедине с собой, как вдвоем, вчетвером,— и собеседование, и дружба,— и безнаказанно, и интересно.

Дочка отцу:

— Папа, мама умерла, ступай страховку получай, а то закопаешь, не дадут, скажут: ее совсем не было, где она мертвая была...

[Пономарев, сын «<нрзб.>» и его трагедия импотенции, жены]

Прерывисто топить по циклу:

1) Полная порция (даже с излишком) воздуха.

2) Герметическая пауза со стороны воздухоподачи, но с открытым дымососом.

3) Повт<орить> 1.

4) Повт<орить> 2.

etc...

Или прерывистое сифонное дутье.

[Когда вся роскошь мира, все цветы его превращаются в мучительство, в отчаяние, в тоску (при любви неразрешенной).]

Человек это капля родительского блаженства, и он должен быть радостью.

185

«Это же бедствие мира: один человек может сделать почти все,— значит все — ничто!»

Философ<ия> поездн<ого> мещанина, наверно, раскулаченного интеллигента.

Многообразие мира, о прелесть и несчастье! Будучи верна мужу, она всегда вспоминала о Лео!

Сч<астливая> Москва Важно

Для Сарториуса столько же «полов», сколько людей. Он к каждому относился с любопытством юноши к девушке: что-то другое, «не я» есть в любом мужчине и женщине.

[Рассказ «Тверской бульвар» — о воробье, унесенном ветром в рай и возвратившемся оттуда.]

Лучший экспонат в музее — зав<едующий> музеем,— он контужен до шеи от пяток; голова живая, а тело мертвое.

В Македон<ском> офицере —

«Озния уговаривают особые говорильщики: что его любят — любят — любят все... А Озний был раздражен от сомнения; он то утешался, то бился в истерике, а разные люди крутились у дворца, кто чем может доказывая свое искусство: иногда их делали богатыми, иногда прогоняли прочь».

Сч<астливая> М<осква>

И тело мое, кости мои жмут мою жизнь, как тесная, высохшая, жесткая обувь.

187

«Это чепуха, что машина дает "сама по себе" прибавочную, "ниоткуда", производительность. Это поверхностно. Машина дает этот фокус, но само введение техники, технологии вводит великие осложнения в жизнь людей, и это осложнение есть форма косвенной, но жестокой эксплуатации людей...»

(19[10]12—1917 г., Курский вокзал, зима) Рассказ пом<ошника> машиниста — практиканта.

Одержимые достоинством, бегущие по двору бегом (мимо дворников и комендантов) etc... — Большаков и пр.

Уходя из школы на каникулы, школьники бьют здание школы — чернильницами, камнями вышибают стекла и т.д. Порка тела учреждения!

Люди и занимаются-то разными штуками — делами, чтобы не делать чего-то главного, чтобы отвлекаться от него, отсрочить на будущ<ее>, как лучшее удовольствие,— и никогда не сделать его.

Да есть ли смысл в принятии великих мер цивилизации для сохранения своей личности, жизни и т.д. Ведь животные на этот счет беззаботны, они тратят все силы на добычу мгновенного счастья, а мы лишь на подготовку к нему, счастья вовсе не представляя.

Рассказ о шахматах: это вроде исхода для всего, что практически не выходит или запрещено историей. Против шахмат!

Летом швейцары в пивных рвут фуражки из рук, чтобы было за что получить на чай.

Ситуация: Крейман, 3., Чернявщук и четвертая (?)

3. Крейман — беременность, ребенок, туберкулез, сердце,

аборт.⁴

Усиевич, читая Перегудова, Евдокимова и др<угих>, плачет слезами горя, что нет у нас лит<ерату>ры.

У старух к женщинам мужской подход, напр.,— они говорят: она упитанная, фигурка у нее хорошая — etc.

Живопись 17—18 вв. развилась потому (портретная и др.), что фотографии не было, а не потому, что цари и богатые понимали смысл в искусстве живописи.

Иск<усст>во всегда растет благодаря благоприятн<ому> случаю,

а не по сознанию.

Сч<астливая> М<осква>

Сартор<иус> однажды пьяный лег спать в канаву при жаре, а потом <чуть> было не захлебнулся, п<отому> ч<то> пошел дождь и гроза <утрач.>

Отцу мужа посылали 100 р., а отцу 73 г., и нет сведений: м.б., он давно умер. Жена проверяет через местный Загс: жив ли старик, умер, м.б.? — Загс отвечает: не умер, а женился, Загс шлет поздравление детям жениха.

Жена бросилась под трамвай, обвинили мужа. Ж<ена> умерла. А она умерла от стыда, что изменила мужу.

Отчего нас держат в стойлах?

— Потому что мы жеребцы. Перестань быть им, и будешь свободен.

Драмы происходят потому, что люди не одиноки, точно также и комедии.

Женщины, как воздух, они окружают нас, они делают, что делают, выполняя волю пославших их,— они невинны, и нечего ими заниматься.

Говорил давний знакомый, теперь умер.

У Тураева в книге: «Человек-рыба научил всех всему* — и спрятался в океан...» — как Атлантида, как некое великое потонувшее существо.

И еще у инков (мексик.) то же самое — светлый бог «Кенемато-

ухель» (?).

* «И с тех пор ничего не выдумано нового».

Новый «мировой» герой — уже не Тарасов, а Иванов,— на всех [доносы] подозрение, изо всех варит один клей, кретин, улыбка,

189