М.М.ПРИШВИН

ДНЕВНИКИ

1927

 

1 Января.  Валит хлопьями снег.

Германские будни, к которым приходит в своих исканиях Алпатов: герои будней: Роза, Meyer, хозяйка, котельщик.

В Германии все мечтательное отламывается: так, напр., Ефим Несговоров: в Дрездене, в музее: – Ты что-то слишком. - Разве может быть слишком в искусстве?  Это красота… Алпатов посмотрел на Несговорова новым взглядом /2 нрзб./ как при диафрагме, когда ее раскроешь шире, шире. – А разве это плохо, служить красоте? – Не плохо, но мы ведь служим истине: это больше. – Не знаю, почему больше: красота, конечно, может быть и ложная, но какая же истина может быть без красоты?

 

Начитался Франса. А как же умному человеку и не быть скептиком в наше-то время!

У меня в голове вертится какая-то мысль о мудрости, но не знаю, достаточно ли она созрела, чтобы ее выразить? «Скептик», подобный Франсу, это свободный человек, позволяющий себе иногда оторвать от родимой почвы цветы мудрости человечества и полюбоваться ими у себя в комнате, в своих вазах. Весь скепсис заключается только в том, что великое учение какого-нибудь мудреца приближается к обыкновенной жизни и тут разглядывается вместе с другими вещами, окружающими обыкновенный трудовой день человека. Так, например, учение Сакья-Муни обыкновенно, не скептически, представляется в глубине веков восточных народов в книгах за 7-ю печатями, но почему же не представить себе, что Сакья-Муни сидит с нами за чаем, читает газету, слушает радио? Проделав такой опыт, Франс непременно от каждого такого гостя оставляет нам  что-нибудь очень хорошее. Мне кажется, что за «скептическое отношение» у Франса принимается просто его решимость перемещать прошлые мысли в современную жизнь. Из этого можно сделать вывод, что Франс к живой текущей жизни относится вовсе не «скептически», и сам он сотни раз указывает на большую ценность мыслей, приходящих во время прогулок, сравнительно с мыслями, возникающими при чтении – разве этим он не отгораживается от скепсиса?

Я слышал от Коноплянцева, что Розанов начал заниматься Христом, пораженный однажды разговором студентов возле себя, какой то студентик спросил: - А был ли у Христа «член»? С тех пор Розанов всю жизнь и занимался этим, чтобы втянуть Христа в дело повседневной жизни. Совершенно таким же приемом работает и Франс и делает великое, священное дело, потому что как же иначе сохранить мудрецов для потомства? Выходит так: или нам бросить современность и уходить к ним, или же наоборот их пригласить попить с нами чайку за нашим столом.

Я очень близок теперь к своей мысли. Попробую овладеть ей. Положим, что мать любит своего ребенка больше, чем Совнарком, а Ленину Совнарком близок как ребенок матери, что же, по человечеству разве любовь Ленина святее, чем любовь матери? нисколько. А Христос любит человечество. Разве любовь к человечеству святее, чем любовь матери к одному своему ребенку? Тогда почему бы не поравнять все - и любовь к человечеству, и к Совнаркому, и к своему ребенку? Почему бы большим и маленьким не сойтись в равенстве повседневной текучести. Почему отвлеченное свято, и там трагедия человека, а повседневное отдается комедии?

Если на большой улице я так погрузился в себя, что лица смешались, и я не узнал возле себя близкого человека, то это, конечно, мой грех. И всякое учение грешно в том,  что оно, приучив нас думать «вообще», создает из нас и людей, рассчитанных на «вообще», значит, жестоких, гордых, себялюбивых.

Берлинская прямая улица с потоком людей – символ прогресса. Наука, искусство, жизнь человека вся уходит в дело прогресса. Вот почему личная жизнь усердного студента Алпатова к этому времени становится крайне бедна. Изобразить знаменитых ученых, что у каждого из них в жизни было одно открытие, но с ним он расстался, и лекции ученых вспыхивают огнем только в те часы, когда они говорят о своем мгновении счастья, отнятом у них прогрессивным человечеством.

Хорошо, если можно будет изобразить встречу Алпатова в Петербурге с мудрецом «скептиком», спасающим его от «микромании», т. е. такого душевного состояния, которое располагается вокруг неподвижной идеи «я – маленький».

 

 Хорошо бы переработать социализм в его противоположность, – и нет… социализм не противоположность учения жизни, а такая же правильная оболочка, как известковая оболочка яйца. Социализм это бесконечно близкое соприкосновение с учением жизни, но совершенно такое же, как известковая оболочка с содержанием яйца. Мы бросим социализм, как скорлупку, когда начнем жить.

Алпатов разбивает скорлупу, он обладает самим содержанием яйца, но он не враг соц-а, т. е. скорлупки.

 

Женщина будущего, если разбить скорлупку – есть женщина настоящего, прославленная в своем зачатии, плодоношении, деторождении. Недаром и Наркомздрав так старается о детях. Только деятельность его глупая, поверхностная, вместо освященной женщины получается комсомолка-спортсменка, лыжница, культ лыжницы.

 

 Конец моего романа: возвращение эроса в половой акт, который делается через это священным: через это освобождение творческой сказки: все творчество, значит и сказка творческая реальность.

 

Как тюрьма открывает чувство свободы, как голод солнечную природу в куске черного хлеба, так  что-то (что же?) открывает святое в половом акте.  Это что-то похоже на тюрьму,  но что это?

Это что-то – большая сложность.

 

– Петербургская часть романа вся вокруг темы «я – маленький». Роковой круг: во всяком радостном начале таится смерть его: «я – маленький». Так вот Алпатов нашел себе работу у одного генерала, составителя сельскохозяйственного словаря. Сошлись, работают в Комитете. Дружат. Раз приходит Алпатов, а вместо этого генерала сидит, похожий на него. Генерал умер и уже погребен на Волковом кладбище, Алпатов идет на могилу и бродит среди больших людей: Белинский, Тургенев – все имена. Он хочет найти себе успокоение от имен на могиле друга-генерала, создавшего словарь. И находит вблизи его могилы  могилу Павленкова на ней статуя Павленкова и надпись на животе: «энциклопедический словарь». Тогда он возвращается к своей иде-фикс: я – маленький. Нужны болота. Да, Алпатов с кладбища попадает в болото белой ночью.

 

2 Января. Здоровый мороз. Ко мне приезжали Н. И. Замошкин, А. Б. Руднев и Михаил Георгиевич Розанов (Огнев). Между прочим, конечно, поговорили и о еврейском засилии, что это не крупный еврей-делец, к которому мы давно привыкли, мешает нам, а местечковый, что сила их в организации еврейской самопомощи (то, чего нет у русских). Говорили о «федерации», деньги которой достанутся евреям, о группе «Перевал» и о таланте. Я им говорил, что талант, сам по себе, как сила природы, не ценится, и тот писатель, у которого только талант, обыкновенно живет короткое время для современников (А. Толстой), важно, через какое препятствие пробился талант. Самое главное препятствие для выявления таланта – интеллект со своей логикой и нравственность со своей стыдливостью, целомудрием. Правда, ведь талант - сила природы,  действует вопреки логике и вопреки морали, так же как живая текучая вода подземного родника, только если ей удалось пробиться между камнями и множество других препятствий,  становится рекой, и мы любуемся в реке ведь не так водой, как берегами, так и в литературно-художественном произведении не талант автора интересен нам главным образом, а как он разворотил, в какие сочетания поставил горы человеческого интеллекта и общественных чувств. Спящая голова творит свободно такие вещи, каких наяву никто не создаст и бред сумасшедших, иногда полный музыки и красок природы бесконечно талантлив, но не ценится.

 

И вот тюрьма и свобода. Как бы мы узнали о ценности свободы, если бы не побыли в тюрьме? И что это была бы за жизнь, если бы она не была закована в Кащееву цепь, которую непременно надо разбить?

 

Сила, создающая горы, через которые река пробивается: силы тяготения, косности масс. Эта же сила тюрьмы, Кащеевой цепи. Теперь перехожу к анализу силы, которая задерживает осуществление полового акта до такой степени, что человек накаляется и признает святость его (Розанов).

 

<Запись на полях> (Голод – превращает хлеб в солнце. Ночь на севере и первый свет солнца).

 

Стыд оказать это перед образованной женщиной (можно только с простейшей). Природа краснения. Застенчивость. Ослепительная красота женщин может создать такое состояние в душе, когда эротический ток от страха своей грубости вдруг переделается в ток женственной дружбы, снежный, исключающий возможность даже мысль о соитии… Замороженный пол.

 

Замечательно, что вчера к ценнейшим своим материалам я добрался, раздумывая прочитанное у Франса, а сегодня развивал вчерашний разговор о таланте. Получается так, что в роман попадает все, чем живешь сегодня и, следовательно, можно устроиться так, работе никакая современность не будет мешать, а напротив возбуждать работу и обогащать ее материалами. Надо только непременно о всем, что случается докладывать туда. Вот попробовать бы проехаться, например, в Петербурге и не оторваться от работы. Если бы осилить, то получился бы замечательный роман.

 

3 Января. Из-за легкой простуды сижу уже 4-й день дома. Вечером был Трубецкой. Т. из такой интеллигентной семьи, что просто забыл, что он князь; после революции зарабатывал себе игрою на виолончеле в кабаках. Тут вспомнили, что он князь, и он стал князь. Раньше Николаю играл, а теперь мужикам»:  играет, а слезы-то капают, капают.

Разговаривали, – почему внутренне легко представить себе половой акт священным делом, а со стороны посмотреть – нельзя представить себе красивым никого.

Но почему же дело солнца такое прекрасное, а на Солнце нельзя смотреть: больно.

Искусство – это как девственная плева.

Искусство – щит Девы.

Искусство это как два ангела с пылающими мечами: заграждение в двери рая.

Искусство – стыд человека.

 Заметьте, везде, во всем, что красиво, непременно есть ангелы, огненными мечами закрывающие попытку непосвященного войти в двери рая.

И красивая женщина… Робеет всякий, увидев красивую женщину, потому что боится ангела с пылающим мечом, приставленного охранять тайны рая.… И как сильный свет ослепляет, так и сильный мороз обжигает, так и красота отстраняет непременно от мира.

 

Дорогой Алексей Максимович.

Вы теперь уже знаете, что Ваше письмо – статья напечатано в 12-ой  книге «Красной Нови». Я было сговорился с Полонским печатать его в Н. М-е, но Воронский сослался на Ваше желание и я отдал ему. У меня был намечен один пункт спора с Вами, но я воздерживался писать, пока статья не будет напечатана, и я не узнаю общее впечатление. Всем, решительно до одного человека понравилось, что Вы называете меня «хозяином» («ты моя!»). Многие пробовали раньше писать в связи с моими работами то же самое (напр. Иванов-Разумник), но почему-то Вам только удалось сказать понятно и крепко (от себя). Я первый раз в жизни получил какое-то спокойное удовлетворение о написаном о себе, как будто долго выслеживал зверя и, наконец, его убил. Ясно: что-то мной сделано, потому что понятно другим. Это хорошая, хозяйская радость. И это понято всеми. Но не всех удовлетворяет. Ваши научно-художественные догадки, многие ругаются за эпитеты «Мужа земли» и друг. Отчасти это происходит оттого, что нас, беллетристов, вообще принято считать за ребят, не имеющих права говорить языком понятий. Впрочем, я пишу об этом только чтобы отгородиться от таких людей: для меня Ваши догадки законны, серьезны, искренни. И потому я серьезно возражаю Вам на слова о Левитане, что Левитан будто бы не открыл красоту, а внес ее от себя, как человеческий дар Земле.

Когда я читал в семье у себя Вашего «Отшельника», то все мы, жена, сын, я вспомнили нашего Алешку, всем нам казалось, что Вы нам открыли глаза на него и на смежный с ним огромный мир русских людей. Нет, Вы работаете так же, как и я, не «вносите» от себя, а открываете, и притом непременно блуждая. Чтобы нечто создать (открыть) непременно надо заблудиться до такой степени, чтобы забыть себя совершенно, и мир бы стал вне нас, сам по себе. Тогда, веря, что Отшельник существует сам по себе, Вы и повествуете о нем. Словом, все мы, художники, непременно наивные реалисты, а не кантианцы. Кант очень полезен и, кажется, необходим ученым, а нам решительно вреден. Но почему же и нам не думать в теории теми же мыслями, которые нам оказывают пользу на практике. Слава Богу, теперь «наивным реализмом» не гнушаются и настоящие философы (Лосский). Вы же, как художник, знаете, звезда есть «ангельская душка», а как ученый, что это расплавленная масса. То и другое, однако, не значит «звезда в себе». Но ученые хотят свое представление о звезде сделать преимущественным, и публика уже не знает, а верует в расплавленную массу совершенно так же, как верила в ангельскую душку. Так я всю жизнь верил, что земля шар, а вот сейчас у меня лежит книга Флоренского, который посредством новой, недоступной мне математики возвращается к Птолошевой системе. Ничего не понимаю, в совершенных дураках оставлен. Потому я бросаю и Флоренского, и школьную учебу и говорю себе о земле, как вижу: конечно ж плоскость, совершенно такая же, как мой стол. Значит, возвращаюсь к наивному реализму и ничего не теряю. Стол, как стол! к черту же отдаленные путешествия, напр. на восток для исследования учения Сакья Муни. Приглашаю Сакья Муни к себе за стол чай пить и наблюдаю, как он ведет себя в нашей обычной обстановке. Он гость – я хозяин. Но это не значит, что его нет, и я выдумал его сам, как Левитан. Он есть, конечно, где-то там на Востоке, моя заслуга в том, что я упросил его пожаловать в мою домашнюю обстановку и стал через это его хозяином и вел с ним разговор не о страданиях, а об одной комсомолке, которая письмом в редакцию газеты «Смена» (№12) обращается к врачу с запросом, нельзя ли оперативным путем вернуть ей девственность «для морального пользования».

Вот это и есть наивный реализм, теория, приближающая нас к вещам, к человеку действительному, а не воображаемому. Воображаемый Человек, по-моему, создан каким-то чудаком на улице большого города. Знаете, как идешь в городской толпе, думаешь о всем, только не о действительных людях, потому что их чересчур много. Встречается кто-то, кланяется, останавливает, говорит, а вы не узнаете, но делаете вид, будто хорошо знаете. Расстаетесь. Кто же это был? Не можешь вспомнить и, наконец, отмахиваешься: «черт с ним, мало ли тут Человека!» А сколько жестокостей совершается из-за этого обще-человека, сколько лицемерия, книжности. Я очень удивляюсь, как Вы до сих пор не возненавидели это отвратительное понятие, созданное высокомерием, самомнением и всеми смертными грехами. Нет, у всякого человека на земле должен быть паспорт, в котором его мало что имя, а непременно и отчество.

Знаете, Алекс. Макс. у меня талант совсем даже маленький (сравнительно, например, с А. Н. Толстым), но я знаю, однако, что со своим маленьким талантом я сделаю книгу, которая далеко переживет все блестящие книги А. Н. Толстого. Это происходит оттого, что я свой маленький талант обернул и на свою жизнь. Я неразделен: талант мой – это я. Не я служу таланту, а он служит мне для жизни. Я наивно верю, что писательство самое хорошее, самое свободное занятие в мире. Не пересчитать выгоды этого дела, я могу, например, будучи писателем, охотиться не только по воскресеньям, а и в будни, я могу быть в обществе лучших в мире людей, вроде Вас, я могу во всякое время пригласить к себе великих мертвецов. Редко Вы теперь можете слышать такое от писателей, в большинстве случаев невольников своего таланта. Я лишен чувства славы совершенно и не понимаю, как этой глупостью можно жить (сегодня я, а завтра ты). Конечно, много на свете неудачников, но я их не жалею, ничтожное племя (сам по себе знаю, сам был тоже сколько-то времени неудачником).

 

4  Января. Потепление. Весь день метель.

 

План поездки в Питер.

О сочинениях с Груздевым.

– « –                 с Слонимским.

О детской книге с Маршаком.

Повидать Разумника, Федина, Иванова, Шкапскую, Замятина, Толстого.

В Москве: Дунечку, Огнева, Воронского, Дынник. Поездка должна окупиться продажей детской книжки и маленьких новелл.

 

5 Января – 6 (сочельник). Приехал Агафон Тимофеевич из Волосовки с дровами, вздумалось поднять князя, охоту предложил ему. Собрались и поехали. К вечеру поднялась метель, ночь бушевала, намело снегу, утром не перестала. В лесу все засыпано и снег без осадки такой рыхлый, что лыжа проваливается до низу, ходить невозможно, и остается только ждать на дороге. Соловей гнал беляка шагом, пробивал себе траншею. Заяц, верно, смекнул, сделал перебежку по полю, след его вмиг замело, и собаки вернулись дураками. Ничего из охоты не вышло.

 

Агафон Тимофеевич приземистый, коренастый мужик, вежлив, но затаен, лишнего слова не говорит. Сумрачный. Хитрый, но туповатый. Скажет, напр., что собаку надо пустить побегать. Ему объяснишь, что эту собаку нельзя пустить, она прямо в лес пойдет зайцев искать и нам ее не дождаться. Он согласится, а через некоторое время опять разговор: «Да пустите же ее побегать. – Я же, – ответишь, – тебе сейчас говорил, что нельзя. – Да ничего, не уйдет». И так, всю дорогу. Или о погоде, мы-то уже, охотники, знаем, что если всю ночь метель будет, то следов не найдешь. «Найдете! – говорит он. – А если метель? – Не будет метели. – И так он стоит на своем до утра. – Ну, - говорю, - метель! – Метель! -  А как же ты стоял, что не будет. – А разве я бог, как я могу угадать».

Так весь он, как бочонок сбит и обтянут дубовыми обручами, простым бочкам, может быть, довольно и два обруча, а на нем для прочности лишний третий пригнали. Ему по лицу нет и сорока, а лыс, как Сократ и это хорошо ему что лысина, только лысина и напоминает о каком-то уме. Я за чаем вздумал раскачать его на разговор и пошутил:

– Вот, Агафон Тимофеич, деревня ваша называется Волосовка, а у тебя так мало волос на голове.

– Жизнь была трудная – ответил он.

Конечно, из-за войны. Всего: три года на действительной, четыре на войне германской  и два в Красной армии. И все лучшие годы.

Так мы вспомнили войну на Карпатах, в восточной Пруссии, и каждый боевой случай Аг. Т. передавал нам с чрезвычайной простотой и спокойствием, напр., как шрапнельный стакан ударил его по правой руке, а левой он перекрестился:  «Придется же так:  левой рукой!»

Мало-помалу мы подошли ко времени, когда в Петербурге началась революция и свергли царя. На фронте солдатам не сразу об этом сказали. Сначала объявили, что Николай отказался от царства. Потом объявили, что царем будет Михаил. А когда в третий раз выстроили, то подполковник вынул шпагу и сломал. Тут же было объявлено, чтобы честь не отдавать, что солдаты и офицеры на равном положении, и все товарищи. Стали, конечно, догадываться и веселеть, разговоры пошли всякие. А что это значит, полковник шпагу сломал – этого понять не могли. Но вскоре приехали делегаты и все объяснили. Тогда солдаты согласились и «перемундировали» полк.

Я спросил:

– Что это значит: «перемундировали»?

Так спокойно ответил Агафон Тимофеевич.

– Известно что: перестреляли…

– Всех?

– Всех.

– А того подполковника?

– Прикололи.

Что-то было в этом последнем слове до того противоестественное, будто о курице разговор был, или о баране.

– Агафон Тимофеевич, – сказал я, – за что же всех-то, как это понять?

– Это отмщение, – ответил Агафон, – мучили нас они, вот и отмщение.

– Чем же мучили? – спросил я, желая отвести от себя какую-то серую губастую тучу, наседавшую на меня угрюмо, бессмысленно. Я чувствовал, что Агафон Тимофеевич сам, конечно, сам собственными руками «прикалывал». Мне хотелось узнать, как за десять-то лет осмыслился у этого человека весь этот страшный суд.

– Что это было? – спросил я.

– Было это в Карпатах, – ответил он, – мы сидели в шинелях всю зиму и мерзли, а у них лежали полушубки.

– Почему же они их вам не выдавали?

– Потому что мучить нас хотели.

– Но ведь им же хотелось победить австрийцев, им невыгодно было морозить своих солдат?

– Почем знать? – сказал Аг. Т. – а когда пришла весна, полушубки выдали.

– Зачем?

– Чтобы носили на себе, лошадей жалко, а людей им не жалко. Мучили нас.

Мы помолчали. Было неясно. Я дал время ему немного подумать и опять вернулся к вопросу о мучительстве: ведь никакому разумному существу невозможно помириться на таком бессмысленном мучительстве.

– Может быть, – спросил я, – они берегли эти полушубки, в каком-нибудь расчете?

– Да нет же, – настаивал А. Т., – без всякого расчета берегли.

– Потихоньку, может быть, сбывали?

– А почему же весной то выдали, всем хватило, весь полк был одет?

Агафон Тимофеевич попал на свою зарубку, совершенно так же, как тогда о собаке, что собаку надо пустить побегать, и о погоде, что погода непременно должна быть завтра хорошей. Но я тоже попал на свою зарубку с полушубками и решил привести Агаф. Тим. к сознанию с другого конца. Я стал говорить о «Сочельнике» и о Новом Годе, что в городе и Рождество отпраздновали и Новый Год встречали, а мужики по-своему празднуют и не хотят знать ничего.

– Потому что они нас не хотят, а мы их, – ответил Агафон.

– Кто они?

На это мой собеседник ответа не дал прямого, но стал приводить примеры и так все запутал, что к полушубкам было невозможно вернуться.

 

Трубецкой поставил разговор так, что в борьбе народов русские на защиту своего государства выработали самый страшный противогаз: «пролетарии всех стран соединяйтесь». Это очень неудовлетворительно. Ведь если для производства газов тратятся разные минеральные и органические вещества, то для русского противогаза тратится самое дорогое: любовь к человеку. Потому что разделение мира на хороших пролетариев и на дурных капиталистов воспитывает ненависть, которая рано или поздно обратится и на хороших.

 

Тип Олсуфьева  – эстет, который всего боится: все презирает и всего боится, ему нет ничего дороже на свете червленого серебра Троицкой Лавры. (Слова Трубецкого, я не знаю Олсуфьева).

пока не замерзнет земля, два месяца, за это время 200-300 руб. и себе насолит пудов пять.

 

Мне жалко отдавать свой интересный материал «даром»: я хочу сказать без оговорки о добывании таких материалов. Везде решительно в нашей неисследованной стране, в любом краю, в любой даже деревне каждый может делать сколько угодно краеведческих «открытий» и все-таки никто почему-то, даже учителя, не обращают никакого внимания на близкое и рассказывают детям о далеком и необыкновенном.

 

7 Января. Рождество. У Григорьева: спор Левы.

 

8 Января. Во главе с Иваном Захарычем Деулиным явились пьяные: Иловайский, Кончаловский, какой-то профессор искусств, еще какой-то профессор и какой-то англичанин. Разговор шел о национальности: икона будто бы не нацональна: ее не было в сознании народа (закрыта окладом, заколочена), а открыл ее Саша Анисимов для эстетов. Интересно, что Пушкина сделала национальным в значительной степени Валдайская возвышенность, откуда он вышел (пересчитать на себя: роль севера в образовании чувства родины).

 

Репетиция

 

Извозчик. Улица – прогресс. Бебель и Гейне, рабочий (Вильгельм) Vir juvenis (студент и портниха), Роза Рыжая. Встреча Нового года. Поглощение людей прогрессом и что остается людям для себя. Прогресс и заключение пространства. Тоска по родине – тоска по пространству и свободному времени. (Россия). Профессора с открытиями на три дня. – Портниха. Вызов в келлер Ауербаха (provoyёerend anzenen). Солдатчина.

В Дрездене: искусство. Как на остывающей звезде начинается жизнь, так на остывающей жизни начинается искусство. «Довольно!» - раздается голос из рая, и у дверей становится ангел, заграждая  вход пылающим мечом. Последние люди на земле будут поэты и художники: они, умирая, под самый конец покроют землю статуями, картинами и последние ученые сделают их бессмертными, земля будет музеем человечества.

Роза убеждает учиться мелиорации.

Никиш: музыка.

Значит, это и будет материалом к изображению Музея: Алпатов попал на планету, где земля покрыта статуями, людям нет никакого дела даже до друга. И кто проникается этим, ему становится «возвышенно», и страсть умолкает.

Надо поставить загадку пола у Алпатова и концом развязать ее: на этом и построить роман (напр., ему кажется: «не могу» и виновность.)

В Музее появление Ефима (к этому времени Алпатов отнес уже и рабочее движение к «прогрессу», т. е. что все так и совершится,   и так надо только ему-то Алпатову. Но он может опять «схватиться» за рабочее движение под страхом картины земли, покрытой статуями.

Узел романа: смех Ины Ростовцевой. К тому времени смех, когда Алпатов бесконечно запутался.

В дальнейшем чередование моментов, когда-то Алпатов берет верх (напр., сцена с рабочим в трамвае, красивые грезы…) Из жизни Ины: вдруг разрывает с женихом: это Алпатов узнает от подруги.

К намекам: чего же так держится его Коза, ей ли не чуять мужа?

Крещение солнцем = через Булонский лес пешком в Сен-Клу и Версаль.

 

Кн. Евгений Трубецкой. «Из прошлого».

О железной дороге:  ехать, когда прикажут (чужие границы времени, и так же пространство: и в этом прогресс, как чужое дело).

 

    В нежности к детям сказывалась боль его исстрадавшейся души (значит, душа, страдая, обращается к детям).

 

Птичье доверие.

«Но присмотритесь внимательно к этому мусору незначительных (детских) воспоминаний: если среди них попадаются крупинки золота, они всегда сосредотачиваются вокруг какого-либо любимого человеческого образа» (Е. Трубецкой, ст. 23).

 

«Музыкальность души у Папа выражалась  «в его изумительной способности уединяться в каком-либо сильном индивидуальном переживании, нередко оторванном от всего окружающего».

«Музыкальная душа - это та, которая воспринимает жизнь не столько зрением, сколько каким-то внутренним слухом».

«Это была рассеянность от сосредоточенности».

«Целиком, без остатка, с забвением всего в мире» (к Солнцу).

 

«Из Прошлого» Е. Трубецкого создалась по тем же мотивам, как и Курымушка: когда революция разорвала в клочки привычные слова «отечество», «родина», явилась потребность найти в хороших людях прошлого опорные пункты для современности. И пункты эти были найдены: отечество – это отцы, которых мужественные сыны в трудные дни воскрешают в себе для дела любви.

 

10 Января. Сильный мороз (21º). В час дня сказали по радио, что завтра потеплеет и возможны осадки.

 

11 Января. Ночью мороз все сильнее, а утром вышло, как сказали по радио: небо покрылось тучами, и пошел снег.

Я пошел в лес, спастись от головной боли. Снег очень глубокий и рыхлый. Невозможно на лыжах поравняться с гоном, хотя собака гонит шагом. Имел терпение все-таки пять часов гонять беляка. Все, что осталось у меня в памяти, были два дубовых листика, уцелевшие на ветке, мерзлые – они так шептались между собой в тишине, что я долго озирался, пока не разгадал причину. Да, они говорят, растения, животные. К этому шепоту, говору, пению мы присоединяем свой разум, и наша музыка только тем и отличается от природной музыки, что она введена в законы меры и счета, и потому над каждым творением человека необходима пометка имени назначения с именем происхождения (подпись: имя отчество и фамилия).

Имя назначения: Михаил

Имя происхождения: Пришвин.

Так надо окончить роман. На камне возле источника Алпатов вырезал: Работал инженер, имя его происхождения Алпатов, имя его назначения Михаил.

 

Я не понимаю восхищения Е. Трубецкого перед своим братом С. Н. Трубецким за то, что он свои философские мысли принес в жертву гражданственности. Нужно было осуществлять свой гражданский долг не вне, а внутри своего дарования. Не нужно было бросать свою мысль и ехать хлопотать о сидящей в тюрьме курсистке, а довести свою мысль, свою философию до ощутимости людьми волнения автора, его душевного страдания о сидящей в тюрьме курсистке. Пусть это невозможно, но довольно просто направление. Весь же ужас русской жизни состоял в том, что каждый из нас (революционеров, интеллигентов) отрекался от себя самого, жертвовал творчеством ради гражданского долга. Это была слепая Голгофа, совершенно такая же, как Голгофа бессознательных солдат на войне.

 

Конец Кащеевой цепи: найденная родина, это значит: верное отношение между именем своего назначения и именем своего происхождения.

 

Использовать для оживления речи не иностранные слова, а перевод с иностранного, какой <не дописано>

 

Большая и последняя перед писанием репетиция.

1-й План. – Формирование творческой личности.

2-й План – Половой вопрос, как борьба имени происхождения с именем назначения.

3-й – «Прогресс» Европы, т. е., заключенность человека во времени и пространстве необходим, но не может быть предметом любви.

Узел повести: Она хохочет.

Рассказ о падении [от] «я – маленький» до возвышения: «я – хозяин земли».

 

Алпатов входит в Берлин: первое явление прогресса: извозчик и офицер, потом студент, рабочий, vir juvenis.

Переезд в Лейпциг: развитие той же темы поглощения прогрессом личности через описания Университета, профессора Бюхера.

Падение: милые люди, Роза, Мюллер, Мейер. Техника. <2 нрзб.> – встреча с Ефимом и расставание. Портниха.

Явление Ины: хохот.

Париж: сердце любви.

Петербург: я – маленький.

Ток.

 

12 Января. Все, что приходится читать в журнале – неплохо, романы, повести, но мне лично все это неинтересно, и вообще вся эта беллетристика представляется, пишется для юношества, а не для взрослых. Тошно смотреть на печатное.

 

Был у Пендрие (Петр Любимыч). Говорит, что если в Августе закупить овес и сено, то содержание лошади обойдется 20 р. в месяц.

 

Русские не умеют трудиться, значит, работать, думая. Масса как бы прямо родиться для работы и не создает среднего человека для труда. Рядом с этой рабочей массой выходят отдельные высоко даровитые организаторы. Но теперь эти люди вынуждены «саботировать» и их место занял местечковый еврей. Все это нездорово и жить скучно. Какая-то жвачка. Вот Лева рассказывал, что с ним ехала в вагоне «делегатка», читала свой делегатский журнал о происхождении человека от обезьяны. А по радио в день Рождества какой-то мотор бубнил, что Христос родился от монашки. Тошнит.

 

13 Января. Вчера Ефросинья Павловна во всей прелести показала свой характер, было голодно и холодно. Пришла тупая тоска и что еще хуже потом – какое-то равнодушие, безрадостность существования. Все планы повисли в воздухе, как рельсы ненужного мне скучного человеческого «прогресса». Письмо, полученное от влиятельной лит. группировки, не знаю уж как, всерьез или в шутку, называющей меня первым среди первых писателей сов. России, это письмо не придало мне не только бодрости, но даже капельку душевной теплоты. Все равно…

Скажут, что такие провалы духовной жизни бывают у каждого человека. Не знаю, может быть, да. Но как же быть? Положим, за час до провала я давал кому-нибудь молодому совет жизненный, то что же я скажу, если такой же придет в час провала? Или еще хуже, завтра после провала, когда я, бодрый, опять примусь за работу, придет ко мне и спросит: «Каким же образом вы из провала то вышли, научите меня». И я должен буду ответить, что не знаю: я спал ночь, утром подошел к ведру с водой, и мне было приятно налить воды в рукомойник, в самовар, мне уже захотелось самому пойти за водой, самому наколоть дров и мелькнула бодрая радость повседневного труда, захотелось ввести в распределение рабочего дня систему. Да, я просто утром потянулся, и сладкое чувство при этой потяжке явило мне радость существования, с его творческим трудом и любовью к хорошим людям.

Вот  точно так же и Алпатов, влюбленный в свою «единственную» женщину однажды вместе с ней потерял весь мир, и ему оставалось только покончить с собой. Но когда пришел конец,  он уснул  на кусту можжевельника, проснулся, бодрый,  среди поющих птиц,  встал,  потянулся к первой попавшейся женщине и ему вдруг стало хорошо, просто хорошо, весело, интересно.

Произошла какая-то кончина старого человека, и новый родился, кажется, не от духа, а от простого мускульного движения, сопровождаемого сладостным чувством. Такое рождение «по плоти», так живет вся природа и род человеческий: «слепая выводит».

Теперь возвращаюсь к провалу моего вчерашнего дня, когда умер вчерашний человек, сегодня утром от сладостной потяжки родился другой. Возможно ли себе представить, чтобы вчера человек этот не поддался смерти (провалу), и сверх своего утомления (смерти) мог бы где-то найти точку опоры, поставить на нее свою ногу и оставить на ней готовый след для человека завтрашнего дня?

Есть сказочная мудрость: «утро вечера мудренее», в ней заключается вера в жизнь: умирающий день должен вверить себя будущему, лечь спать.

По-видимому,  я так подхожу к «рождению человека», которое состоит в том, что он,  раз вверившись этому «мудрому утру», начинает ему служить, т. е. сознательно действовать и как бы хозяйствовать, заготовляя некий материал, подобный топливу, необходимый для переживания «провалов».

Так в одно «мудреное утро» я принялся писать, и это дало мне счастье. Дальнейшее все мое писательство состояло в организации своей жизни для возвращения этого счастья, вдруг заполняющего пустоту.

У меня талант, у другого интересишко и он все равно вокруг этого организует свою жизнь. Тут все по степеням.

Писательское осияние, счастье свободы, т. е. ходить мне некуда, везде, на всяком месте я могу безболезненно остаться сам с собой - все это сопровождается любовью к человеку и миру – чем оно отличается от религиозного состояния, с одной стороны, и с другой просто от интересишка (живчика)?

1) Религиозное состояние.

Предшествует тоже пустота (смерть) потом непременное «осияние» («слад. потяжка», рождение), вероятней всего мое состояние «счастье быть с самим собой» там выражается «счастье быть наедине с Богом» и с разливающейся отсюда любовью. То, что я называю у себя «хозяйственной организацией материалов» для возвращения этого состояния, здесь называется молитвой.

2) Состояние живчика (игры)

По существу ничем не отличается от предшествующих состояний, религиозного и художественного, все происходит только на более короткой волне, т. е., «провал» очень маленький, просто скука, и любовь к людям, поскольку они товарищи в игре.

 

<Запись на полях> NB. Тут есть гордый разрыв с «плотской» жизнью: новое состояние, все равно, будь это сверх–человек  или Бог.

 

Не от того ли является Бог, что человеку надо делать не свое дело, очень скучное, очень трудное: «Бог на помощь!»

Надо разобрать три состояния:

1) Человек неудовлетворен работой и работает как раб Божий.

2) Человек неудовлетворен и делает сверх-себя: сверхчеловек.

3) Человек занят весь целиком и трудом своим наслаждается. Если спросить его:  «Есть ли Бог?» Он ответит: «По всей вероятности, а как же? – Так, – сказать ему, – нет, и нет. – Извините, – ответит он, – я никогда не задумывался об этом. Но почему вам пришла в голову такая праздная мысль? – Попы одолели. – Бросьте попов, займитесь делом».

 

Такая картина жизненного процесса захватывает огромную массу людей от спортсмена до пророка. Таким образом, нарастает творчество жизни: у спортсмена прибавляются мускулы, у художника растет мастерство, у религиозного предвидение и мудрость.

Но ведь одновременно с этим нарастают и разрушительные силы, образующие те «провалы», может быть, у них все душевные процессы протекают обратно, т. е., «осияние» для них является поводом эгоистических разрушительных действий (Каин, Мефистофель, Люцифер, демон, кулак, ростовщик, жулик, вор, сладострастник, разбойник и т. д., а вместо художника -мещанин – силы, работающие на смерть).

Вот эта поворотная точка к жизни, стальная решимость одного творить жизнь, называется Богом и олицетворяется, другие…

 

Это замечательно, что попытка организации жизни в любви имеет столько памятников во всякого рода искусствах, а дело разрушения совершается бессознательно, нигде нет учебников даже по воровству, по разбою, по лжи. Дело разрушения проходит в ночи, без формы, без лиц и если потребуется теория, то для этого приспособляется теория любви (главная масса зла именно и проходит под покровом добра). Значит, смерть не имеет лица и только значится (знак: конь бледный, имя которого смерть, Мефистофель, Каин – все знаки, но не лица). Значит, это все неудачи, несчастия, перечеркнутые черновики.

 

– Какой там прогресс, процесс, просто жизнь отстоять и то великое дело, да, наше дело жизнь отстоять, а что из этого вышел прогресс, то после нас скажут наши наследники.

 

Всех труднее жить, конечно, художнику, потому что он вечно трепещет у самой грани жизни и смерти.

 

У религиозных людей огромные планы, для осуществления их ему даже земной шар не помеха, маленькая величина, у него есть рычаг, которым он вселенную повертывает – рычаг этот Бог. Но у художника если есть Бог, то он неведомый, ему нельзя даже произнести имя Бога, пока он не явит его и, когда уже сделал, когда все кругом говорят: «вот лицо Бога» сам он недоволен и делает новые попытки, зная, что совершенство недостижимо и он навсегда останется недостойным сказать: «Я – Бог!»

Но что это за художник, о котором я говорю. Разве не были греки, Леонарды, Рафаэли, которые прямо списывали лицо Бога. Но правда ли, что списывали? Да, это было в людях. Теперь же эти видения все исчезли, теперь нет живого образа Христа. Нельзя назвать это имя, чтобы началась брань, крик и настоящее столпотворение. Надо забыть это слово так основательно, чтобы люди отвыкли, и явилась бы у них в существовании неопределенная неземная тоска. После того Бог сам явится. Бог умер, Его нет, мы просто живем, в такой ужасной борьбе, что, выходя из дома, не знаем, вернемся ли назад. (Как в 19-м году). Мы действуем и не можем созерцать, когда накопим жизни, то нам нечто предстанет для созерцания, но я не представляю себе срока накопления, когда человек мог бы снова сказать: вот Бог! это Он! И как это мудро у хлыстов: человек работает – Бог спит, человек спит – Бог работает.

Да, конечно же, Бог не умер, а спит.

Бог спит!

Тише, тише, Бог спит!

Тише, дети, не будите Боженьку раньше времени, он устал, и если вы его разбудите, он не поможет вам, а будет ворчать и вам будет плохо.

Не будите Бога, дети мои! пусть Он отдохнет.

Идите просто на работу и делайте не больше того и не меньше, что дано вам от природы. Не бойтесь, что без опоры на старого Боженьку вы попадете в руки темных сил, этого не будет, потому что у них ни рук, ни ног, ни лица, там нет ничего, просто дно, по которому можно ходить. Там бесплодна земля, и вам для работы, непременно надо подняться выше и только уже когда вы заберетесь слишком высоко, то в темной пропасти явятся странные призраки, но вы и будущего не бойтесь, к тому времени явится Боженька и будет вам помогать.

 

Трое взрослых, здоровых людей сидят на моей шее, из них один Лева связан со мной внутренно и я не чувствую его на себе, мне для него приятно работать. Е. П-а вовсе разбаловалась. Она считает свою копню за великую работу, и никак не может догадаться, что не в работе ее ценность, что работе ее грош цена. Подумать бы: я встаю в 5 часов, варю чай, работаю. В девять она подымается, пьет чай, берет у меня денег, покупает провизию, варит обед. В час я прихожу, она ворчит: «Хорошо вот так ходить руки в карманы»… и проч. А, в сущности, она сделала, только что обед себе сварила и сама его съела, потому что я не в силах был слушать ея вздор и ушел обедать на вокзал. Сердиться на нее невозможно, но меня иногда бесит ее воркотня, потому что под ней скрывается неуважение и зависть раба к умственному труду: что-то не личное, а вообще русское. Русский человек не умеет работать, думая: он делает нехотя, кое-как и всегда завидует тому, кто знает секрет успеха труда (работать думая).

 

14 Января. Весна света стала заметна на глаз. Сильный мороз. Солнце. Звездные окна.

Родники любви у человека:

Первый родник – личное счастье, которое мне представляется годовым праздником у большого стола, за которым я сижу хозяином со своими родными и друзьями. Любовь выражается желанием весь мир пригласить за свой стол. Однако, эта любовь ограничена невозможностью созвать всех и ее омрачает воспоминание о Лазаре, который питался крохами, падающими со стола богатых. Милосердный  хозяин не останавливается перед этим и выходит за границу расчета: «Садись – говорит он, – Лазарю, и ты за мой стол!» Являются новые Лазари. «Гуляйте все!» – объявляет хозяин. И пропивает все свое имущество, сам обращаясь в ничто.

Сколько великолепных русских людей такой оргией закончили свой жизненный путь.

А поэты, подобные Есенину, разве их счастливая жизнь не была такой оргией?

Эта любовь происходит от здоровья души: мне хорошо и я желаю, чтобы всем было хорошо.

Другой источник любви от счастья (тоже и непременно от счастья) выздоравливающего от болезни несчастья (несчастье, конечно, только болезнь). Тут при бедности, хотя и нечем материальным угостить людей, зато милы радости жизни и гости бывают без вина пьяны.

Глубоки родники этой любви, но безумно было бы здоровому искать болезни для познания любви. В этом и есть безумие христианства и страшный вред его.

С этой стороны и нападает на него социализм. Но, будучи сам порожден заблуждением христианства, будучи сам по себе лишь силой греха, социализм существует лишь до времени восстановления истинного учения любви.

Русское народное сознание: Христос был хороший, виноваты попы (царь и чиновники). Другими словами: Учение Христа верное, но виновата церковь (церковь отвечает Великим Инквизитором, а Розанов церковь оправдывает и уличает Христа). И так можно повернуть: одни считают церковь за антихриста, другие антихристом считают Христа.

Но как же я в глубине своего сознания?

Христос наверно сила спасения личности, это путь восстановления утраченного родства. Но вероятно Христос больше Евангелия. А то как же понять «оставь отца и мать» (против этого: «чти отца и мать»). Про себя понятно, бывает необходимо и оставить отца, но если это обернуть в «шедше, научите все народы», то как раз и получится тот ужасающий вред, от которого произошел социализм, как сила греха. 

NB. С одной стороны, «научите все народы»,  и в ответ с другой стороны, тоже обратная формула материализма для «всех», там все и тут все.

 

В настоящее время столько накопилось всякого рода религиозных изысканий по этим вопросам, что разобраться в них не хватит жизни, искание в этом сводится к исканию лишнего языка в столпотворении Вавилонском. Первая задача – это охрана в себе простеца, т. е., надо, имея в голове все эти темы, решать их частично, пуская в оборот своего повседневного труда (подсыпать в жернова этого порошка столько, чтобы мельница не останавливалась). Надо иметь ввиду, своим созидающим ежедневным трудом я являюсь одной из подробностей мировой мельницы, что эта механическая мельница «в общем и целом» мелет то же зерно, как и моя духовная мельница, но только механизм личности и мировой мельницы совершенно иные, что если меня движет Христос, то другого сила совершенно другая.

Не проповедь Бога нужна человечеству, а охрана Его в себе. Эта охрана Его в себе должна создать такое напряжение, которое передается (объективируется) в общем деле, нужно создать вещь, заключающую в себе личного Бога, не раздумывая, не подчиняясь, не насилуя, не разглагольствуя, не страдая люди примут его - «мое тело», а ликуя. (Это, конечно, не «хлеб» предложенный Христу дьяволом).

<В подлиннике зачеркнуто> Просто говоря, нужно заниматься творчеством, а не методикой творчества.

 

К Алпатову.

Из беседы с Григорьевым выходит, что мысль моя  о девственности, создаваемой искусством и наукой, верная. Тема Успенского: «выпрямила». Так все хорошее искусство (отчасти и наука) выпрямляет, т. е., дает возможность забыться от пола («принимающей» похоти). Таким образом, Алпатов входит в эту атмосферу девственности и сам настолько становится девой, что Ина и другие женщины с ним обращаются, как с подругой. Только Ина разгадывает его подземную борьбу и потому (сама, вероятно, страдая тем же) начинает истерически смеяться.

Следовательно, Музей – это большое место в романе.

Вполне понятно отступление Алпатова к дикарям и оздоровление, но дальше, когда попрана девств. плева (искусство), дальше…

 

15 Января.

План работ.

К 15-му Апреля я должен совершенно окончить Любовь: три месяца – 4 листа. Если дадут 1000 руб. – это как раз и хватит, а потом возьму еще аванс. –

<На полях> 2 стр. в день = 1 ½ л. в месяц.

 

16 Января.

– Не верьте писателю, если он пишет историческую повесть, что он в прошлом: он описывает его настоящую жизнь в образах прошлого. (Это я подумал при чтении своего романа «Любовь»).

– Человек тем отличается от зверя, что освободил свои передние лапы и создал ими культуру.

– Возвышенное искусство («выпрямила») потому так называется, что человек под воздействием его становится как бы выше своих животных влечений (это искусство все вокруг Девственницы), отсюда рождается драма: преодоление девства.

 

Завтра или послезавтра приедет Разумник. Надо с ним посоветоваться: 1) о собрании сочинений (и в отношении к Груздеву) 2) о Кащеевой цепи.

 

17 Января. Перечитал вчера «Любовь» и понял, что это я так изобразил Голгофу, а между тем я не знал об этом совершенно ничего, и даже разбойников поместил только потому, что так было со мной. Ясное доказательство, что я человек христианской природы.

 

18 Января. Вчера приехал Иванов-Разумник, и сегодня я его с тоской проводил. Он так несчастлив, что ничем ему не поможешь, как-то безвыходно в нем, удар ему пришелся по голове:  «Ты Разумник, так вот будь же ослом» (острие в острие). Тут как-то даже и повернуться нельзя. В его положении надо уйти от всего, чем жил, от литературы, политики, найти родники жизни глубже всего этого и в этом быть счастливым. Так все живут чем-то…

 

19 Января. Тихо и ясно. Лунная ночь. Сильный мороз. Великолепный восход весны света.

Нельзя говорить людям о своей слабости и тоске, но трудно иногда выносить, когда на слабом месте жизни обнаруживается вдруг чувство мысли о жестокости и незащищенности бытия человека на земле (опять говорят о войне, опять шушукаются о непрочности основ Сов. союза). Надо будет оградить себя защитными молитвами.

 

Чувство мысли. Появлению своей мысли всегда предшествует чувство, новая мысль непременно родится в сорочке чувства и если, появившись, вдруг забудется, то вспомнишь потом по чувству. Можно не бояться, что рожденная мысль пропадет, мысль эта непременно вернется.

Настоящая, своя, собой самим рожденная мысль является, как солнце, в предшествии зари.

Защитная молитва от жидов Госуд. издательства: ничего не помогает, кроме матерного слова. А так как это расстраивает жизнь (выводит из себя), то все переговоры надо поручить другому лицу с более крепкими нервами.

В субботу Р. напишет, в понед. – вторн. я получаю ответ о «Собрании» и до 1-го Февраля должен покончить с вопросами существования и приняться за дело.

 

20 Января. Тихо. Ясно. Мороз.

Не оставляет тревога о войне. Приходит в голову, что эта тревога - явление моих уклонных лет. Но это неправда. Это новое против прежнего желание жизни. Прежде мы знали, что воюет одна незначительная часть общества (наши «герои»), а общая жизнь продолжается. Но теперь, если война, значит, всех до- чиста. Первобытный человек, животное, вообще все в природе: личность не защищена, и защита направлена к продолжению рода, число особей – лучшая защита рода. Личность – ничто. И вот теперь мы вернулись к тому же пещерному человеку: мы в отдельности ничто, лишь бы выжить государству, социализму, коммунизму.

Все дело в том, что в христианской культуре действующим факторам явилась личность и общественность стала лишь этапом в самосознании личности. Герой, хотя умирает за други своя, но умирает добровольно, сознательно, смерть за ближних высшее проявление личности: так личность достигает «бессмертия» (смертию смерть поправ). Теперь же такое состояние стало обязательным для всех, а вместе с тем, и тем самым свобода личности, ее самопознание исчезло, и мы вернулись к первобытному состоянию.

Я понимаю, отчего это произошло. Навстречу бессмертной личности явилась фактическая конечность: индивидуалист, произошла подмена личности общественной индивидуальностью безобщественной (буржуй). Навстречу индивидууму встало безликое общество (как коровы вдруг соединяются против волка). В таком обществе искусство, как манифест свободы личности, конечно, невозможно.  И если допускается искусство, то по тем же мотивам как частная торговля, там нэп, тут нип (новая политика искусства). Задача времени: вогнать личность (героя) внутрь рода (класса).

Быть может, это и возможно бы было, если бы класс пролетариев был чем -то однородным, но его объединяет только до некоторой степени общность материальных интересов и то очень искусственно (крестьяне и фабричные).

Мы думаем, что личность, созданная христианской культурой, остается в стороне от борьбы индивидуализма с социализмом, что она включает в состав свой капиталистический индивидуализм, как средство ощупывать вещи и социализм, как средство соединения индивидуумов в общем деле преображения земли.

 

Вот говорят теперь, как лозунг, «труд», но поди, потрудись, если не работается.

 Что думает пролетарий, когда ему не хочется работать?  Он думает, где бы ему выпить. Труд, как и любовь, чрезвычайно сложные понятия, праздность и ненависть входят в процесс творчества такими же силами как труд и любовь. Надо рекомендовать пролетарию не труд и любовь, а жизнетворчество. Это будет честнее, потому что скажи «трудись», значит, скажи и «не пей», но если скажешь «твори», то при творчестве можно и выпить.

 

Мой роман «Любовь» должен разбить это понятие и все свести к жизнетворчеству.

 

Прекрасная Дама непременно Дева, и родить может только Бога. Так смотрю на ангелов Рублева и чувствую в них монаха, заменившего любовь к женщине искусством. Такое же происхождение и  Тургеневских женщин. И не такое ли же происхождение моей весны? Вероятно, потребность в творчестве потому вызывает образ Девы, что исходит из  источника жить, значит, продолжать себя и, если почему-нибудь нельзя продолжать себя кровью, творец продолжает себя духом (отсюда разделение на дух и материю). Может быть, христианство перегнуло слишком дело жизнетворчества в сторону духа и задело этим творчество тела до такой степени, что произошло восстание плоти. Социализм только продолжает дело капитализма: пролетарий добивается не духовных ценностей, а материальных благ, захваченных капиталистами. Новым в этом перемещении благ является только страсть голодного варвара, его наивная вера, что в материальных благах заключается и духовное благо (обман голода, а как наелся, так все и кончается). И се будет продолжаться, пока не вскроется обман Великого Инквизитора.

 

Повторные сны.

(Из своей жизни).

Я хотел написать рассказ о любви так, чтобы истратить на него все материалы моей жизни. Когда я в своей работе стал подходить к последней черте, вдруг охватила меня ужасная тоска и предчувствие беды: мне казалось, что я об этом напишу, то мне в жизни ни чего не останется, и я лишусь даже способности радоваться жизни и писать.

Вот сегодня я видел сон, который как будто повторялся мне и рядом с ним припоминал другой, тоже повторный, но уже конченный: он больше не повторялся, потому что я его записал и даже напечатал подробности в одном моем рассказе. Мне это представляется совершенно естественным, что сон должен прекратиться, если его опубликовать. Вот почему: в моем распоряжении нет средств передать музыкальность сна, я только могу рассказать его сюжет; если бы у меня были средства вполне воспроизвести его наяву, то он мог бы еще повториться и во сне, но раз я его исказил, то он забывается и больше уже не является. Так было с тем конченым сном.

Мне повторно снилось, будто я иду в какую-то совсем желтую землю за Каспием, там небо очень синее, и я иду на желтую гору под синим небом, весь растворяясь в остром сладостном счастьи. Только музыка могла бы передать этот сон, но я записал его просто словами и сон кончился, мне больше уже не снится  сладостный  край  желтой  земли  под  синим небом.

Другой сон, повторный, виденный мной сегодня, я сейчас запишу и, мне кажется, тоже этим его прекращу. Эта земля, мне представляется, лежит к северу от моего постоянного места, сказал бы, что приблизительно Олонецкая, Вологодская, Вятская губернии и дальше на восток. Но земля эта совершенно пустынна и представляет из себя среднее между землей и водой, вроде шхер, по которым и корабль может плыть. Если ехать по этой земле дальше, то войдешь в открытое море никому неведомое и бесконечное. Там тепло, в синем прозрачно и солнце уже никогда не сходит с неба. Сегодня мне снилось, что я собрался, было, уже ехать в эту знакомую мне по прежним снам страну, но был посажен в тюрьму, где долго сидел. И вот когда меня выпустили, вижу, едет на парусах «шестипушечный  фрегат», посланный мне кем-то для путешествия в ту землю. Вокруг меня собираются друзья и начинаются радостные сборы в экспедицию со всеми прекрасными подробностями.

Вот я теперь записал этот сон и думаю, больше уже не повторится мне во сне та волшебная страна. А любовь, пережитая давным-давно в юности, ведь в разных только вариантах она снится всю жизнь. Может быть, все мои радостные писания, вся охота к ним исходит бессознательно от тех моих снов. Что же, если я сознательно запишу свою любовь, не кончатся ли все родники моего <1 нрзб.> существования, которое мне представляется волшебным, из-за чего и хочется жить и ждать новой весны?

 

Как странно сошлось, что ночью видел волшебное путешествие, а утром получил письмо из Питера с предложением приехать и заключить договор на собрание сочинений. Трудно охватить всю радость, принесенную мне этим письмом. Вчера из-за денег, необходимых для существования, я должен был расставаться со сказкой, которую, исказив, я, может быть, опустошил бы всю свою душу, сегодня я свободен. Я могу три года жить и писать свободно, и даже я могу совсем не писать! А поездка в Питер, на свою духовную родину, где я не был почти десять лет и в самое лучшее для Питера время: весной света – это совсем похоже на волшебное путешествие во сне.

 

Теперь я начинаю собираться радостно в эту экспедицию.

1)      Отправить спешное письмо Груздеву о приезде в понед., вторн., или в среду.

2)      Привести в порядок 1-й том, найти.

3)      Купить тетрадку для записей.

4)      Написать Леве письмо.

5)      Ехать, не расставаясь и с темой романа, и все узнать новое, и дела делать не только по Собранию, напр., надо повидаться с Маршаком и переговорить о детских рассказах. Повидать Федина, в Эрмитаже быть.

 

22 Января. Морозно. Ясно. И уже в полдень на солнце даже после ночного мороза в 20° маслится лед. На постоялом дворе слышал крик петуха на весенний лад.

Завтра еду в Питер продавать сочинения. Если все будет благополучно, и я сделаюсь на два года свободным человеком, то занятия свои распределю так. Первое, буду писать постепенно, не считаясь с редакцией «Любовь», буду ежедневно возвращаться, как к молитве, к своей теме, и, наконец, добьюсь, что «Любовь» у меня выльется в свободном, ясном и простом рассказе. Второе, время от времени буду посещать Зоопарк с целью войти в дело природостроительства, написать потом книгу о зверях небывалую. Весенний месяц охоты с 15 апреля – 15 мая провести или на Дубне, или в Ведомше. Перевезти лодку. Заготовить материал для изгороди. Выяснить дела с Раб. газетой (дать о матерном слове).

 

К Алпатову: «прогресс» – это: словом «прогресс» называли: «прогресс» – это была особая вера науки; вера знания. Первое соприкосновение со всякой наукой сопровождается каким-то исходящим от дисциплины светом, направленным в такую сущность мира, которая в будущем открывает всем счастье. Юноше кажется, что если он этим займется, то он и определится в отношении к людям и к миру. Из всех этих чаяний, этой сердечной жизни ученых складывается общая вера знания, называемая словом прогресс, сопровождаемая расчетом: сегодня электрические лампочки горят в богатых домах, а через 50 лет будут гореть во всех хижинах, вчера общались курьерами, сегодня по радио. Но юноша еще не знает, что эта даровая услада знания непременно исчезнет, если только сам он не станет в науке творцом, а чтобы стать самому творцом надо когда-нибудь остаться совсем наедине с собой так, будто «прогресс» идет сам по себе, обирая творчество людей и не оставляя им для себя ничего.

 

<На полях> Странно, что наука, цель которой всякое чудесное явление мира обставить со всех сторон доступными разуму причинами, при первом соприкосновении с ней сама излучает из себя чудеса и ценой своих причин от причины к причине уводит <2 нрзб.> к первопричине, которая будет когда-то разгадана.

 

Однако если мелькнуло в уме, что на свете что-то неладно с прогрессом, то это не значит еще каких-нибудь последствий для жизни: человек будет жить, как он жил до сих пор, пока ядовитое семя, долго вращаясь по крови, не попадет на самую середину жизни. А потому Алпатов идет на лекцию по-прежнему, слушает, записывает…

 

Восстановляю в памяти вопрос свой доктору Москвину в Клину: «Посев клевера есть факт несомненного перехода к более высокой культуре с. х-ва, но ведь не мы с вами выдумали клевер, мы с вами не страдали за клевер, не любили его так, что жизнь наша ставилась бы в зависимость: «клевер или я». Но если трехполка сменяется четырехпольем с клевером, то нам-то какое дело!» 

Понятно, что при такой остроте запроса к личности, Алпатову мир людей переставляется, и он видит прогресс только в сцепке его с человеком. Он падает в мир несчастных людей в их трагедию: это когда «открылись глаза» (на внутренний мир). В таком состоянии происходит уверование сектанта, солнце останавливает звезды, возвращается к тем звездам человек, какими увидел их первобытный человек. Все живое. Месяц.

<1 нрзб.> последняя шкура была сдернута, и человек стал нагишем, нагой душой к нагой душе. Там наверху, где-то были «счастливые», но они недоступны.

 

Когда Алпатов сжег письма, то в эту ночь… Он не знал, что в эту ночь он сорвал с себя последний якорь, который держал его в глубине и что он плывет теперь на прекрасную поверхность освещенного солнцем мира. (Вопрос: отчего же это произошло? от смерти, то была смерть, и выплыл наверх ребенок в детский мир; все отпало прежнее, потому что он умер, и это надо описать, как смерть; значит, Петербург ему будет агонией с мотивом: «я – маленький»).

Но ведь не мог же умереть он так, чтобы не осталась память о прежнем? она слилась со всем миром: «всем так». Смерть, как тюрьма, открывает свободу (после смерти – хорошо). (Тюрьма = смерть = кащеева цепь). В общем, тема: человек умирает и родится при жизни: переход Алпатова к радости жизни такой же «естественный», как при выходе из тюрьмы = мотивы тюрьмы = мотивам любви, только все углубляется: там было освобождение, здесь воскресение. Окончательно: человек может быть человеком, если он дает что-то другим, а дает он, если творит, и начинает творить, если исчезает «личная заинтересованность». Он <не дописано>

 

Музей – как собрание памятников творчества Девы (Дрезденский музей). (А Рубенс?) Там же встреча с Ефимом.

Волково кладбище: «Энциклопедия» Павленкову. (Виктор Иванович = святой библиотекарь Попов: почему это не настоящие святые?). Это должно окончательно сразить Алпатова: т. е. что и в работе выхода нет.

Творчество истинное: так же как корчуют для нивы кустарники, так для творчества надо освободиться от себя, чтобы «я» не было преградой. Надо чтобы «я» преобразилось в «я – это весь мир», и в нем где-то на разных ступенях  и человек  и, значит, «я» вместе с миром и человеком – мы.

 

Музей.

Пусть Венера голая, пусть на мраморе видны все мельчайшие изгибы тела, но ведь все эти линии и краски не движутся: они отвлеченные, значит, отвлечены человеком, заменившим асимметрию своих чувств симметрией разума и гармоничного духа. Они все несут в себе печать смерти в создании девственного мира.

 

23 Января. Сдало. Пырхает снег. В 3.10 дн. выезжаю из Сергиева, в ½ 6-го на Николаевском, а поезд в Ленинград идет в 9.30.

 

24 Января. Питер. Город мертвецов. Грандиозность Невы и кучка рабочих: Ленинград. Козочка пропала. (Лавочки даже все на прежних местах). Сергей Алекс. Семенов. Ему город хорош: «Вам это литература, мне – родина. – А как вы чувствуете класс? – Не люблю интеллигенцию». Дом, нельзя дом отдавать, а вот дворец и все сделано рабочими, не архитектор, а рабочие. А потом оказывается этого чувства много, и есть теория.

Евгений Львович Шварц

Ася Никитична Старк - детский отдел. Маршак

Маршак до 12 звонить или в 6-7 веч. Пантелеймонов <1 нрзб.> (ул. Пестеля) д. 14, кв. 11, 2-й эт.

Сергей Александрович Семенов.

5 томов 60 листов = 9 тыс. (или 10т. 500 р.)

Срок договора относительно первых 4-х томов 2 года, относительно двух последних 3 года;

Сроки рукописей и уплата денег.

 

Вот тут-то, конечно, все и заключается: архитектор строил или рабочие. Мне представляется, что архитектор, ему – рабочие. Но и это чувство вещей, материи он называет «классовым» чувством. Я ставлю на проверку это чувство: если оно «классовое», то сводится к революционно-интеллигентскому, если же универсальное, то это голос земли, материи; если первое, то значение его только разрушительное, если второе, то созидательное и совершенно новое и близкое мне. У меня оно есть, но выходит из сострадания, из сочувствия и жалости, у них же из «хозяйского» чувства (вспоминается Волково кладбище: Белинский и Павленков).

Вызван дух хозяина земли. Вызвал его «интеллигент»: но интеллигент хотел стать хозяином вызванного им духа, а тот показал ему кукиш: «я – хозяин» и стали врагами друг друга (вот почему Семенов при моем запросе о природе его классового чувства сказал «я не люблю интеллигенцию». Очень интересно еще, что все трагические положения личности, о которых я ему говорил, не могли тронуть его, а когда сказал, что это религиозное чувство, что все дело в бабе и что Мадонна есть запрещение жизни (девственность) – то вдруг все понял.

А это интересно, что «классовый человек» стал хозяином и поработил не капиталиста, а «архитектора» и что тайная злоба его направлена не на «буржуя», а на личное творческое начало («архитектора»).

Мальчик смотрит на танцующих и страдает, потому что боится не «попасть в такт»: они танцуют, а он страдает и им «барышня», а ему дева недоступная. Приходит час и он 1) не может взять ее, робеет перед «Девой», 2) он захватывает деву, насилует ее, падает, 3) он <не дописано>

 

25 Января. Подписал договор на Собрание сочинений. Познакомился с Тихоновым. Выпил с Фединым и т. – хорошо! (Имена: Ангерт, Измаил Михайлович Ледницкий.

 

26 Января. Заключение договора и в заключение скандал в «Кавказе».

 

   Четверг 27 . Поездка в Царское. Обед у Замятина с Разумником. Поэзия писательских разговоров. Происхождение «12-ти». Конец у Форш.

 

 Пятница 28.  Ссылка и каторга. Обед у  <1 нрзб.>. Маршак. У Форш о Молли и Нолли.

 

   Суббота 29.  До 3-х – в Гизе: литература. Спать к Семенову.  У Федина.

 

Воскресенье 30. Церковь.  Чуфут – Кале.  Памятник  Суворова. Сейфулина. О Бухарине - К Иванову-Разумнику. В Царское.

 

Почти десять лет я оставил Петербург и вернулся в Ленинград: да, действительно Ленинград, потому что Петербург умер – это другой город. Но Петербург был моей писательской родиной, и как только вышел я на Неву, мертвецы окружили меня и подавили все восприятие современности. Мне пришлось вступить в литературный круг Петербурга после 1905 года, когда интерес к политике в обществе совершенно упал. Некоторое время в литературе господствовало декаденство и модернизм, все старались, как будто написать как можно чудней,  и эти танцы перьев были похожи на всеобщие народные танцы после второй революции. Вскоре, однако, кружком Мережковского был объявлен конец «язычеству» и желанной литературой был объявлен эпос. Мне так и не привелось побывать на «языческих» вечерах Вячеслава Иванова, а начать знакомство с литературой можно прямо в христианской секции Рел.-фил. общества под руководством Мережковского. Тут, возле этого кружка я познакомился с Блоком и многими другими поэтами и писателями. Блок, красивый, блестящий поэт, окруженный барышнями, поразил меня с первого знакомства серьезностью своего духовного внимания. Он говорил «по духу» и там, где все обыкновенные люди говорили шутя. Розанов однажды в большом собрании Рел.-фил. общества остановил меня  и сказал: – Ну как, поглядел на хлыстов?

В это время Блок проходил мимо нас. Розанов поманил его к себе, взял за талию <не дописано>

 

 3 Февраля. Погода маслится, табунятся вороны. Кричат коты. Вчера утром вернулся из Петерб. со щитом: продано собрание сочинений.

Из Петерб. впечатлений.

…и когда я увидел Неву и дворцы, то мертвецы обступили меня, в последний раз я вспомнил свою Козочку и махнул рукой: незачем искать ее и невозможно. А вокруг меня говорили, что город с 700 тыс. возрос на 1 мил. 200 тыс. и стал таким же, как и раньше и что в хороший солнечный день на Невском, как и у Гоголя.

 

Сергей Александр. Семенов, писатель, и жена его Наталия Георгиевна (птица в комнате). Классовое чувство; что это такое? – Я не люблю интеллигенцию. – А дальше? – Я люблю вещь, и познал, что все эти дворцы сделаны руками рабочих, а не архитектором. Вот это.

 

Беседы с Форш. «Встреча не произошла». Да она и не могла произойти. (По свидетельству матери Блока они не сошлись, и эта мука давала его стихи, а она осталась с арлекином).

 

Революционеры берутся от попов, Горькие от дурных романов (Форш), антропософы от евреев и т. д.

 

Почему Белый не вынимает леса из своих романов (оккультизм)?..

 

С новой силой встает выпитая поэтом женщина. (Сама-то Форш, как поэт, мужского рода и, значит, выпила своего мужа, который всю жизнь переводил Фауста). А Софья Андреевна Толстая? сколько было тут симуляции единства! и кончилось все-таки, что они разделились: он выпил и бросил.

 

<Запись на полях> (Послано Пете 50 руб. Получен аванс с Нов. Мира – 1000 р. Послано письмо Горькому. Письмо в Англию.

 

4 Февраля. Ясно и тихо. Легкий мороз. На дорогах показались снегири. В лесу некоторые птицы начинают петь новыми голосами.

В народ пущено опять это слово «война!» и сразу же все стали готовиться: кому бы надо купить 10 ф. муки, покупает два пуда. Граждане думают жить по вчерашнему опыту, как вчера думали по прошлому и, несмотря на то, что жестоко ошиблись, все-таки продолжают быть методистами. Мы же будем мобилизовывать себя в том смысле, чтобы встретить конец свой равнодушно, оставаясь на своем месте.

 

<Запись на полях> Послан рассказ «Птицы под снегом» в «Следопыт». Написан рассказ: «Зайцы – профессора».

Написать А. М-у о лодке.

 

5 Февраля (23 Января). Мое рождение: 54 года. Питерские впечатления: 1) Пустой город. 2) Дворцы, 3) Классовое чувство: «не люблю архитектора». 4) Крепостные писатели (встреча с Семеновым и проч.), кончая Сейфулиной и Бухариным. 5) Улицы: декабристы и великаны: «по улицам слона водили». Тябок. Воскресенье на крови.

 

<Запись на полях> Учитель естествознания Шевалдышев.

Леве дано до 20-го февраля:            25 р.

За машинку:                                  5 р.

Профсоюз:                                    30 

60 руб.

Остается 500 + 370: 870

Истрачено: 30 Еф. Пав. +

60 Леве = 90

«Зайцы» – посланы в Моск. охотник:

«Птицы под снегом» – в «Следопыт» и Маршаку.

«Луговка» – Маршаку.

 

7 Февраля. Говорят, что белки начали гоняться, двойные следы. Стоят легкие морозцы.

В субботу в день моего рождения произошла схватка советского Левы с Григорьевым, и у меня явилась потребность обдумать все за и против Маркса (т. е. напр., о классах; от ежедневного чтения газет и всей долбежки все-таки вошло помимо воли себя это учение, а нужно попробовать передумать учение о строении общества вне классов, потому что это уж верно, что если о чем-нибудь много говорить массам, то это для обмана их, для прикрытия тайных руководящих сил.  А еще нужно бы войти в природу великоросса).

 

8 Феваля. С приезда, за неделю написано 4 детских рассказа.

<Запись на полях> Вчера написан рассказ «Куница».

Мелькает план: поработать в Зоологическом саду, пересмотреть этих же зверей и птиц на воле, напр., в Уссурийском краю и на месте в населении выспросить о них легенды (Человек и животное). Начну с посещения Зоопарка в ближайшую поездку.

 

Н. Т. В-а:

первое знакомство было, как встреча нежно любящих родных. Потом, разойдясь на несколько дней, он думал о ней часто, и радость встречи стала выделяться, вспоминаться, как сладостное чувство. И когда они встретились снова, то ему уже было неловко, чуть-чуть боязно, чуть-чуть стыдно. Значит за эти дни, хотя он и не «смотрел на нее с вожделением», а только выделял сладость встречи, он «уже прелюбодействовал с ней в сердце своем». «В сердце», значит, отдельно от нее и весь грех (отчего боязнь и стыд), что не с ней, а один (потихоньку один выпивал ее сладость). Но если бы в коротком чувстве шло до конца, то не было бы вожделения и греха, или сразу в ответ получить такое же чувство. Может быть, вся поэзия есть отдельно от нее выпиваемый поэтом напиток. 1-й пример: Блок и Любовь Дмитриевна. (Разумник говорил со слов матери Блока, что они не соединялись, любя друг друга; кончилось, что она ушла с арлекином, а у него Прекрасная Дама обернулась в проститутку).

 

2-й пример: Ремизов и Серафима Павловна. 3-й – я. Вообще надо заняться и пересмотреть природу всех крупных поэтов с «точки зрения»: обязательна ли для творчества поэтически выпиваемая женщина и что она непременно одна, или может быть много. Видимость множества женщин (как у Пушкина) совершенно ничего не говорит. В этих «любвях» есть свой кульминационный пункт («Единственная»).

N.B. Встречи (совокупления) с Прекрасной Дамой у Блока, видимо, не произошло, а Ремизов ухитрился от Прекр.  Дамы получить даже ребенка, которого, конечно, бросил и тем восстановил Прекрасную даму (детей от Пр. Д. иметь никому не дано).

В моем романе это и будет: 1) подкоп под «Прекрасную Даму» (т. е. выпивание ее про себя), 2)тот же возрожденный в природе человек соединяется с женщиной естественно, просто, безгрешно.

 

<Запись на полях> Лучше всех маскирует себя тот, кто пишет свою биографию.

 

Итак, поэтическое чувство, это излучение чувства жизни в пространство. Поэтическое творение будет здоровым, сильным, прекрасным, если оно является завершением трагедии жизни. И оно будет упадочным и убийственно вредным, если для осуществления его поэт отстраняет от себя простую, общую всем трагедию жизни (как Ремизов устранил ребенка, как Учитель – Доктор, умерщвляющий чувство жизни в своем зародыше! Вопрос о Ремизове я поставил потому, что неизвестна мне эта история, в жизненном порядке ведь можно и ребенка устранить, лишь бы это входило в жизненную трагедию, а не устранялась бы жизнь ради поэзии. Да что! допустимо и последнее лишь бы не было в этом загада (сознания)).

 

С. А. С.

Анализ «отталкивания». С. А. не любит архитектора, а я, наоборот, люблю архитектора и не люблю рабочих, имеющих претензию на здание. Нас друг от друга что-то отталкивает.

Что это?

Может быть, меня отталкивает вообще крепко сшитое нравственное чувство старых революционеров (нельзя побаловаться), все равно, как и сектантов? Потом я сам по природе своей близок к сектантству, но избежал его (убежал).

А на другой стороне? Занятие искусством вообще считается там баловством, архитектор, с этой точки зрения, в сравнении с рабочим коллективом, строющим здание, баловник, а претензия его подписать свое имя под постройкой – ненавистна. Отсюда нелюбовь к архитектору (индивидуалисту, личности). Так с точки зрения «шкедов» – все учителя «халдеи». Наше отталкивание с С. А.: отталкивание шкеда от халдея. В этом и заключается «классовое чувство»: «шкеды» требуют себе такого «халдея», который мог бы ими управлять, а плохим халдеям кажется, что они вообще не хотят халдея.

 

Что я думал при чтении книги «Республика Шкид».

Первое, что теперь время не законченных в форме творений, а накопления документов жизни.

Второе, что республика Шкид все-таки была создана халдеями, что революция шкедов была ставкой на хорошего халдея.

Третье. В окошко школьной республики виднеется весь наш Союз.

Четвертое. Почему «беспризорность» у нас пользуется госуд. покровительством: напр., вся Сейфулина появилась только потому, что ведь описала беспризорников. Причина интересна,  потому что все- таки это хорошо.

 

9 Февраля. Купили вечером ¼ вина, 2 ф. сыру и пошли сидеть к Григорьеву. Говорили в связи с Флоренским о духовной мимикрии (die Erde, als Fotalebene) и кончили Блоком. Вспомнилось при этом удивительное сообщение Иванова- Разумника, что в поэме «Двенадцать» писатель-вития – это я и что, значит, этим Блок отомстил мне за статью «Большевик из Балаганчика». Статья была написана мной под влиянием Ремизова, в один из таких моментов колебания духа, когда стоит человека ткнуть пальцем, и он полетит. Мне очень досадно, что Блок оказался способным расходовать себя на такие мелочи. И как глупо: это я-то «вития!» Разумник советовал мне в мемуарном порядке устранить тень, ложащуюся на меня от моей статьи о Блоке. Это надо пересмотреть – есть ли такая тень? Но что Блок бросился в «чан»,  это, кажется, верно, и что он воскрес бумажным вождем,  бумажным Христом, тоже верно, и что этот Христос  – сам Блок,  несомненно,  и от сопоставления этого Христа с настоящим, очень пакостно. Блок вообще кончил дурно. Да едва ли и была ему какая-нибудь «музыка» от революции. Верней всего это не чувство, а мистическое при–чувствие (так в зимнее время в лесу, когда воет по мерзлым ветвям метель, сухой скрюченный дубовый лист, так странно и ненужно усидевший на ветке, стучит, принимает, мертвый, тоже какое-то пугающее нас участие в музыке метели).

Надо купить всего Блока, перечитать. Мне представляется теперь, что все его написано не чувством, а вот этим при-чувствием. В то время было множество маленьких карикатурных людей, мимикрий большого мистического чувства (помню Ветрову, Минцлову: тут были и евреи: «Книжник» и друг.). Здоровому человеку невыносимо противны эти «при-чувствия», они оставляют в душе то же самое, что бывает у матроса, когда при невозможности дорваться до берега, он пробует удовлетворить себя интимным приемом и тем вызывает новую силу жажды берега.

Вся большая литература в то время питалась этими при-чувствиями. Конечно, среди писателей, поэтов, художников были большие хитрецы, которые внутри себя жили не этим, но эти юродствовали, или обманывали самих себя и других мистической пылью. Все вместе образовало какой-то водоворот, втягивающий в себя новичка. Втянутый сразу же терял всякий вкус к окружающей водоворот «здоровой» «гражданской»  литературе. Кстати, такая литература в то время и не имела корней и два-три (да обчелся) даровитых писателя беспомощно метались по безвкусным широтам бездари. Напротив, в мистическом водовороте вкусно, завлекательно и литературно. Петербургская литература того времени, отображая в себе красивейший город на болоте, была сама, как лилия на болоте.

Большой хитрец и потешник Ремизов, прочитав мой рассказик «Гусек», приготовленный для детского журнала «Родник» сказал мне:  «Вы сами не знаете, что написали». Он устроил из моего рассказа свою очередную потеху, прочитав его среди рафинированных словесников «Аполлона». Его интриговало провести этот земляной, мужицкий рассказ в «сенаторскую» среду (так он сам говорил). И он был счастлив, когда рассказ там пришелся по вкусу, и его напечатали: получился «букет».

Самому Ремизову чего-то не хватало, чтобы самому писать, как хотелось, просто, он был похож на скифа, делающего себе карьеру при византийском дворе. Вот почему всех, кто подражал ему извне, постигала потом печальная участь. Пришлось и мне испытать на себе некоторое время эту заразу Ремизовской кори. Но сам Ремизов ненавидел эти подражания ему и никто другой, как он сам и освободил меня от себя. Из больших писателей мне кажется, Ремизов глубоко любил и признавал только Розанова, он был тайным врагом Мережковского, Гиппиус, Блока. Признавал еще Белого в его «бешенстве». Ремизов не своими писаниями, а своей личностью сделался единственным моим другом в литературе, хранителем во мне земной простоты. Я был не одним из таких «хороших» учеников Ремизова. Знаю, что А. Н. Толстой не откажется признать Ремизова своим учителем. На моих глазах с огромным терпением из первых крайне путаных рассказов В. Шишкова, он вылупливал его здоровое сибирское ядро. Было много и других учеников у Ремизова и все, кто чему-нибудь научился у Ремизова, сделался в писаниях своих почти прямо противоположным его собственным писаниям. Столбовую задачу в литературе Ремизова я бы теперь характеризовал  как охрану русского литературного искусства от нарочито-мистических религиозно-философских посягательств на нее со стороны кружка Мережковского, с другой -тенденциозно-гражданских влияний не умершего еще тогда народничества.

(…в этом роде надо описать весь «Чан» как вступительную статью к тому, в котором будут помещены: В краю неп. птиц, Светлое озеро и Родники. Хорошо бы сделать это таким же рассказом, как «Охота за счастьем».

 

12 Февраля. Вчера поехал в Москву в 9.20 у. и вернулся сегодня в 4 в. Ночевал у Руднева. Читал Замошкина.

Навернулась тема: «Воскресение князя» (интеллигентная семья князя живет без имения на профессорских должностях, забыли себя, как князей, а младший сын уходит из университета, поступает в гусары – и все не князь, какой же это кирасир, если бедный; он воскресает князем в беде, когда играет по кабакам. Напр., так называемое «воспитание» пусто было в той среде, это просто манера, за которой скрывается натура, часто порочная; но это не самая форма (вежливости, напр., «выдержка») наполняется содержанием в страдании и форма восстанавливается, князь воскресает).

 

13 Февраля. К «воскресению князя»: оказалось, что положение раба выше, чем положение господина.

Л. сказал, что классового чувства нет в действительности и оно выдумано, что эта классовая ненависть есть вообще система зла.

№. подумал, глядя на рабочую массу: в этой массе… эта масса скрывает  возможности и будущее наше в этой массе, но не в том смысле, что масса эта, как она есть, станет лицом: таятся в массе лица, но в ней нет лица.

Лица, выступающие в массах (ораторы), отличаются от одиноких лиц тем, что их выступление сопровождает хор.

 

К вечеру приехали гости: Григорьев, Ютанов, Львов-Рогачевский и какой-то Тришанов, подошли садовник и полковник.  Правда, Г. слишком определенно настроен, но все-таки и по другим встречам очень заметен упадок уважения к власти. Там где-то есть силы столь темные и безоговорные, что сплющиваешься со своими протестами в ничто,  и тут же решаешь в другой раз быть поосторожнее.

 

14 Февраля.  Хорошо бы о новом и говорить новыми словами. Но можно о новом говорить и по-старому,   и о старом – по-новому. Только нельзя говорить о старом  по-старому – это нельзя.

 

Что хотел бы сделать.

1)      Кащеева цепь. Любовь.

2)      Детская литература (охотничьи рассказы, Декамерон и проч.)

3)      Изучить Зоопарк и в связи с этим пропутешествовать в Уссур. край.

4)       Поселиться где-ибудь у ткачей в Орехово-Зуеве и написать такую книгу о рабочих, чтобы окончательно разделаться с социализмом (в ту или другую сторону) – последнее «исследование журналиста».

 

Я думаю, что роман и детскую литературу можно писать одновременно, переходя от одного к другому. Вместе с этим исподволь можно ездить в Зоопарк и работать над Собранием. 3-е и 4-е – природу и рабочих можно соединить на Урале.

Следовательно, закончу первое и потом пойду на второе.

Итак, роман, рассказы Егеря Михаил Михалыча и больше ничего.

Роман Кащеева цепь, листов пять: «как я сделался Берендеем» – хорошо бы убедить редактора, чтобы все сдать осенью (к Августу), значит 5½ месяцев. В то же самое время в «Рабочей газете» выпросить отсрочку (письменно Смолянскому).

Поладив так, приступаю к роману: до весенней тревоги (15 Апр.) два месяца – пишу два листа. Перерыв на месяц для охоты и рассказов егеря. С 15 Мая – полтора месяца до 1-го Июля – 1½ листа. С 1-го Июля натаска Ромки и еще 1 лист до 1-го Августа. С 1-го Августа по Октябрь рассказы егеря.

 

Итак,  ежедневная работа 1) Роман о Берендее, 2) Сочинения, 3) Рассказы.

 

Итак, вхожу в роман.

То, что рассказывал Лев Рогачевский о Фатове, о руковод. Гиза (разорвись, а ничего не поделаешь), о нападении на Демьяна и Сталине (сталь цепи) – перед чем сплющиваешься в ничто (так было на войне и в революцию), – чему бессмысленно, безумно противопоставлять себя непосредственно и что есть в сущности страх смерти, чего не боится китаец и что пугает христианина, как нехристианская кончина. Это же было мне и в детстве, как черное безликое божество. Вот потом в гимназии и даже сейчас ожидание удушливого газа войны, этой серы с неба без предупреждения праведникам выйти за город, напротив, сера ложится на праведников, а злодеи знают и уходят. Вот это все Кащеева цепь.

Против этого одно: «светящаяся минута», бесконечность в конечном (пир во время чумы или «помирать собирайся, а рожь сей»). Мы теперь за революцию научились знанию, что жизнь неистребима, (человек способен вот на что: культпросвет в Казани командировал в одну деревню инструктора с волшебным фонарем, но инструктор не нашел этой деревни – она вся вымерла от голода и была занесена снегом. В это время один солдат Крас. Армии из этой деревни был соблазняем товарищами поступить в партию, но не поступил, имея ввиду возвращение в деревню: там ненавидели коммунистов. После окончания войны он явился в деревню, когда снег растаял, и они встретили его мертвые. Вокруг голод был. Он не знал, что делать с собой и пожалел, что не поступил в партию: получал бы паек. Рассказывал один Казанец, приехавший по случаю голода в Смоленскую губ., рабочий совхоза Иваниха. Да, человек всегда строит жизнь так, будто жить ему вечно, и все равно жить ему фактически 50 лет, или год (закон Берендея: помирать собирайся рожь сей).

1-й закон Берендеева царства:

Помирать собирайся – рожь сей!

(Да будет воля Твоя!)

Жизнь – светящееся мгновенье (тело меркнет, свет летит в бесконечность вселенной. NB: а что по физическим законам свет от угасшего светила теряется на пути, или бесконечно летит?)

 

Кента моя часто подходит ко мне, ставит на колени передние лапы и смотрит на меня умными глазами, ей ничего не надо собачьего, сыта, нагулялась, выспалась, ей хочется от меня что-то узнать новое, чему-нибудь выучиться, но мне некогда и я говорю ей ласково: «Поди, Кентушка, на место». Меня не хватает на удовлетворение ее жажды новых знаний и я чувствую себя перед ней виноватым, потому что без моей воли дремлет без пользы все богатство ее натуры. Я думаю, это чувство вины перед животным испытывают многие, имеющие с ними дело. Я знаю и в себе самом эти собачьи залежи сил, вспыхивающих нежданно явлением какой-нибудь мысли или образа, когда появляется мой (назову так), старший Друг. Это один из секретов бодрой жизни, сохранить до конца веру в Старшего (эксплуататора).

 

В последние дни я думал о капиталистах, разделяя их на «кулаков» и благодетелей (дают блага другим). Помню, один рабочий сказал: «Зачем вы ругаете всех капиталистов, есть ведь и хорошие».

 

15 Февраля. Был у Анатолия Александр. Александрова, жена… Тарасовна. Блины.

 

16 Февраля. Больше всего боюсь самоубийства и жалею особенно тех несчастных, кто, умирая, расчитывал что-то «смертью своей доказать». Это можно в Японии, где человек, убивая себя на глазах оскорбителя, снимает с себя оскорбление и бросает его на самого виновника. У нас же человек оскорбивший, не только не смутится самоубийством, а тут же будет позорить свою собственную жертву. Так вот теперь власть имущие люди, не имеющие ни малейшего представления о поэзии, напали на бедного удавленика Советской России Есенина, начал Сосновский, потом Бухарин, потом Луначарский и вслед за ними наверно скоро будет прыгать наркомздрав Семашко с докладом о психопатологических основах мелкобуржуазного поэта Есенина.

 

Даме, написавшей два рассказа о любви:

Не советую писать о влюбленности, все это знал хорошо мужчина и то, что не мог знать, перешептала ему влюбленная женщина, и он об этом всем умеет прекрасно сказать. Но дальше: беременность, роды, кормление грудью ребенка – все это совершенно неведомо мужчине, об этом он рассеянно слушает и ничего не может сказать. Вот этот неведомый мир чувств и сопутствующих им мыслей остается, как неоткрытая страна для женщины-писательницы и для всех времен одинаково, даже для тех, когда социалисты устроят свой коммунизм. Да, пусть машинный строй захватит всю деятельность мужчины и мужеобразной женщины, производство человека не подчинится никогда законам счета и меры, явятся такие поэты из женщин, перед которыми поблекнет вся мировая мужская «песнь песней»

 

17 Февраля.  Вчера вернулось письмо из Англии обратно. Там или нет ее, или она переменила фамилию, или умерла. Теперь исчезли, кажется, все нити связи, значит, самое лучшее время все закончить романом. Только это не будет панихида о себе самом, а скорее пир хищника. Что за пустяк эти маленькие хищники, лишающие девушек невинности и оставляющие их беременными. Нет, большой хищник и не прикоснется к телу ее, но он выпьет самую душу девственницы, так что после того ей останется только примкнуть к суфражисткам, или просто быть старой девой.

В романе жизнь ее изображается посредством слухов, которые достигают Алпатова.

 

18 Февраля. Началось это путешествие по жизни, сидя на месте: удачно начал писать роман. Алпатов совершенно не виноват в этом «выпивании» души девушки, он ведь даже и не знает, откуда исходит его любовь и при первом движении чувства просит руки. Если тут и есть грех, то «первородный»: он предназначен творчеству, и она предназначена отдать свою душу без тела. В этом и есть ее трагедия: она боится «жизни», думает,  что, удержав при себе тело, удержит и душу, но душа убегает.

Сладость любви. Корень этой сладости есть господство: и это господство преобразуется в любовь иную. Точно так же и социальная любовь Алпатова была стремлением к господству (откуда и явилось: я – маленький).

NB. По опыту других, по книгам складывается так, что будто все известно, а когда начинается собственное движение чувства, то кажется, так случилось впервые в мире, и ужасно бывает думать, что я – исключение, значит, нет никакого примера, никто не поймет этого, ничто не поможет.

 

<Запись на полях> Приехал Лева. Был гостем князь.

 

20  Февраля. Явление барина.

Вчера пришел Дав. Ив. Иловайский, тяжелый, угрюмый человек, барин. Он рассказал мне, как пример явления барина в народе - случай с его братом. Ему приставили к виску револьвер, стали считать: раз, два…  «Погодите, – сказал он, – дайте помолиться. – Молись!» Он помолился, повернулся, открыл грудь и говорит:  «Я готов». Но они не стали стрелять.

– Как вы это себе объясните? – спросил Д. И.

– Мужеством мыши, – ответил я, – кошка бежит за мышью, но у Дурова сделано так, что вдруг мышь обертывается и на кошку, тогда кошка бежит от мыши. А, кроме того, тут признаки «христианской непостыдной кончины живота», это убеждает.

– У него да, – сказал Д. И. – а как же у них? для них, я думаю, это было просто  явление барина.

Стало очень тяжело, потому что я же сам навел Д. И-а на разговор, рассказав ему о своей теме «воскресение князя». Я хотел воскресить князя, а вместе с князем и барин воскрес. Вот почему нам не по пути с эмиграцией, и как ни противно, как ни воротит душу Маркс, придется наверно итти с марксистами. Это нас и держит в плену. А князь может воскреснуть только лично: князья не воскреснут, потому что вместе с ними поднимутся и баре.

 

Нат. Касаткина.

…и вдруг из этой, казалось, обыкновенной женщины, мимо которой проходишь ежедневно, не обращая внимания, поднялась навстречу ему живая стихия, которая, если бы уметь спросить ее в тот момент, могла бы ответить на все и всякое, и всякая попытка противопоставить ей свое нажитое,  лопнула бы с треском, как пощечина, или, может быть,  просто даже как смех простого уличного дурака над совершенным дураком образованным.

…тут выход один: сдаться на милость, смиренно потупив глаза, это они любят и за это милуют.

А разве пережить несчастье и выйти из него с радостью ко всему живущему не есть подвиг, и может быть более скромный, естественный, органически–жизненный, за который человек награждается истинной свободой?

 

Всякий бунт и скандал основан на естественной значимости каждого из нас в механизме общества (вот откуда «естественное право»).

Написать себе о вреде грамоты (в частн. политграмоты): об утрате чувства души и цельности прикосновения душ.

 

22 Февраля. Вчера прочел «Современники» Форш с большой радостью, казалось, будто продолжаю беседу в Питере с этой веселой в печали женщиной. Интересная книга. Да, я считаю, книга должна быть непременно интересной, это главное качество книги, быть интересной в том смысле, чтобы автор сдерживал печаль про себя (подвиг) и, обращенный к читателю, увлекал (жил). Один из основных признаков жизненности книги, если после чтения читателю кажется, что это про него писано. Так я взял из книги «миражи» (Иванова, Гоголя) и долго думал о своих миражах. Да, как ни вертись, а искусство должно быть всегда паразитирует на развалинах «личной» жизни. Но в этом и есть особенность подвига художника, что он побеждает личное несчастье. Весь «мираж» искусства, может быть, и состоит именно в этой славе победителя личного горя. Однако эта «слава» имеет такой же органический рост, как и жизнь, и непременно подводит художника к новому горю, которое для победы себя требует подвига иного качества.

«Новое горе» состоит, по-моему, в том, что художник мастерством своим постепенно уплотняя жизнь своего духа до физического его ощущения, начинает забывать только лично–духовное (ограниченное) происхождение своего подвига, начинает забывать cвой срам в первоначальном жизненном пути, свой грех считает слишком рано искупленным и объявляет свое право святого вступления в органическую жизнь уже мимо своего художества (Гоголь, Толстой – типично, а частью – все).

На этом у Форш остановка анализа, если не считать "всечеловечность" Иванова (явно пустая). Нет объяснения, почему же у всех непременно на известной ступени творчества слова обращаются в "колоды" и какой намечается из этого выход художнику. Они при этом очень любят затушевать процесс влиянием внешних условий (у Иванова "травля", у Чистякова - "маринад» Академии), это очень надувает публику, но перед совестью - нехорошо. Ведь у нас уже достаточно ярких примеров великих художников, погибающих от одних и тех же ошибок претензий своих на творчество органического мира, данного не ими же! В "Современниках" мало трагического просве­та. Нельзя же удовлетворяться влиянием в будущих поколениях. Нет, в конечном надо найти бесконечное, показать людям в перспективе прекрасную кончину живота.

Вспоминаю рассказ Клавдии Васильевны о кончине мужа ее, Ивана Сергеевича ("Соловья") "Мы сидели у его постели, знали, что он умирает, а он не знал. Вдруг он говорит: "Почему я вас не вижу, милые мои, смотрю и не вижу, почему?" А у него глаза умерли, глаза вперед умирают. Мы наклонились к нему потрогали: мертвый . После того Клавдия Васильевна говорила, будто бы пел соловей (его "Соловьем" звали), а была зима. И все слышали, все говорили друг другу:  "Слышишь? - и другой отвечает, - слышу". Рассказ я не выдумал, так было в гор. Ейске. Знаю, что нам, не бывшим при кончине Ивана Сергеича "соловей» - только галлюцинация любящих, но это не мешает ему быть "трагическим просветом" в конце "живота". Прекрасный конец, и я знаю не один такой.

Но почему же художник умирает непременно в претензиях на религию, нравственность, сверхчеловечество, всечеловечество, и всякий дьявольский вздор. И я очень хорошо знаю, что Ив. Сер. умирал от враждебных микроорганизмов в его крови. Но любящие его люди про это не говорили (я даже и не знаю, какая это была болезнь). Поэтому я считаю лишним у Форш ударение на невежду в искусстве, на их травлю. Травля везде.

В этом прекрасном романе не хватает яркой фигуры победителя своего миража, трагического просвета, что вероятно можно бы сделать из жизни Чистякова в поправку Иванову (ведь "тюфяк" - это убийственно, и гениально выдвигает в авторе женщину, только женщину).

 

Опять забили на войну. А мне вспоминаются атрибуты старой власти - «незыблемость». Да, вот бы власть на весь мир, чтобы действительно была совершенно незыблема, но чтобы она была открыто без-человечна, и мы бы смотрели на нее, как на физическую силу, вроде как бы на электричество и пользовались ей для себя, как электричеством. Пример большевиков, потом фашистов, а потом какая-нибудь всемирная с химией <1 нрзб.>.

 

23 Февраля. Я смотрю на власть государства, как на силу физическую, вроде электричества, но не в современном обладании этой силой, а когда еще электричество было нам только в виде грозы. На государственную власть люди смотрят еще до сих пор анимистически, так же как в былое время в явлении грозы видели Илью Пророка.

Революция Ленина состояла в открытом признании государств. власти физической силой, научить пользоваться которой можно (в далеком будущем) каждую кухарку. Но вероятно еще долго эта отравная сила будет сталкивать лбами народы, пока она в представлении людей будет совершенно обесчеловечена и подчинена разуму человека, как всякая физическая сила.

На маленьких примерах видно яснее. Несколько лет тому назад налоги собирались матросами с револьверами в руках. Теперь является агент с карандашом и бумагой для описи имущества. Через десяток лет агент не будет являться, а граждане будут вносить сами налог, и еще через сколько-то времени граждане, внося налог, будут ходатайствовать о тех, кто его не может внести. Точно так же будет и с той слепой силой, которая сталкивает народы для войны. Но для этого, вероятно, весь мир должен подчиниться на некоторое время деспотизму одной власти (химия поможет ускорить этот процесс). Другого пути трудно представить, если принять во внимание, что всякое очеловечивание власти в одном государстве, ослабляет его в отношении другого. Разве только, если последнее положение неверно.

 

Просвет в романе:

1) Как тюрьму удалось мне описать, окружив ее лесом, как тюрьма ему была школой чувства природы, так Германия школой чувства родины и Германия будет ему, как тюрьма в лесу, Германия - город ему будет Берлин или Лейпциг в тайге.

2) «Она» - Ина Ростовцева, тюремная невеста под вуалью так остро-музыкально входит в состав его души, что каждая женщина его отталкивает при малейшем пробуждении в ней чувственности к нему. Поэтому женщина его начально влечет, как весна, как сестра, и это влечет к нему женщину, но как только она покраснела, у него: не та! - и отталкивает. Тогда мельчайшие подробности, несовершенство костюма, не такая теплота руки и пр.: холод... холодный. Другое чувство, если при сближении в нем начнется пробуждаться пол: это бывает ему так, что ему себя неловко с образованными, но зато Мейер тащит в Tans bocol и там вихрь и конец: ein Taller. И можно из-за этой дамы дуэль, которая подчеркнет половую силу.

 

Михайло Новиков из Лазарева привез дубы на забор. – Сколько тебе лет? – Мне: 65, а тебе? Я сказал. – Тебе, значит, тоже немало… только не горюй, жить надоест. – Тебе-то надоело? – Нет, мне ничего… ничего… нет: стройка вот замучила, кабы не стройка.

 

<Запись на полях> Купить папки: 1) документы, 2) письма деловые, 3) письма писателей.

 

24 Февраля. Вчера вечером весенне-морозной зарей галки разминали крылья, носились над городом высоко в воздухе, то большим дымящимся пятном, то растягиваясь кораблем. Бывают такие же отрадные галочьи прогулки и осенью.

Ночью мороз 25º. Утром иней. Прекрасно!

 

Бывает порядок в доме мещанский, когда вещи поставлены неизвестно зачем: «для порядка» (так видел у Замятина). Бывает порядок музейный, это еще сносно, только для этого надо быть эстетом. Милый порядок – это когда все вещи, находящиеся в доме живут, движутся, и дело хозяина хоть мало- мальски угомонить их, прибрать к рукам: в этом порядке всегда есть немного и беспорядка.

 

Высказывал вчера Григорьеву свои мысли о природе власти и нахожу, что в них есть начало своих собственных мыслей, которые надо продолжать; это не «пассивное сопротивление», а очень даже активное: не вмешиваться в дело властвования, а изучать власть, как физическую силу, узнавать ее законы с целью обез-человечить, выделить от всего человеческого и потом подчинить ее человеку, как электричество и проч. Ближайшая задача: создать во всем мире единую и незыблемую власть. Русский мужик - замечательный материал для анализа холодного отношения к власти.

 

Лева рассказывал о матросе Пашке, который в годы революции захватил где- то княжну Сумбатову. Матросы в вагоне до того жаждали ея, что, когда она просилась до ветру, приходилось Пашке провожать ее, угрожая гранатами. Просили оставить «хоть на полшишечки». Пашка не тронул, испугался проснувшись ночью, что рука его лежит на ней, привез княжну в Москву, довел до родительского дома. Она звала к «папе-маме». Но Пашка не пошел, и она его расцеловала.

Вот этот матросский романтизм есть у Горького. Он до того силен, ясен и прост, что все Блоки сплющиваются и растекаются, и все рыцарство ни к чему. Удивляюсь словам его: «мужчина в тупике»: откуда это у него взялось.

Да это Горький, это мужское. Женское, по-моему, «специфическое» заключается в скепсисе, в издевательстве над слабостью мужской («тюфяк» Ольги Форш), в создании недоступности, преодолеваемой только простотой. «Специфический романтик» - мужчина второго сорта с «полшишечкой» (это рыжий, Пашкин помощник: сидит и, мечтая о ней, думает, что Пашка оставит ему на полшишечки).

 

Еще к матросскому романтизму - вот где сила пола: один за другим 20 человек, что это? как вместить? Сила заключенная. Безвыходность. А у романтика есть выход всегда в бесконечном.

 

Лева спросил мужика: - А ты веришь  Богу?

Мужик ответил юноше: - Я об этом говорить не могу, милый мой, ведь я – пьяница.

 

1 Марта. Предсказывают весну воды в Марте. Явно к Апрелю романа не будет. Съездить на этой неделе объясниться к Полонскому и Смоленскому. Буду писать роман методически, т. е. непременно каждый день хотя бы на несколько минут к нему обращаясь, чтобы вся «Любовь» написалась свободно, начиная от первого Берлинского дня, кончая током на Золотой луговине. (1-я часть: вхождение в тюрьму жизни: Берлин: гибель идеи мировой катастрофы, т. е. цельности своего мироощущения (Ины нет – есть Роза Катценэлленбоген). Половое (Беляева и портниха). Разрыв с Ефимом (вместо кружка, Ефим застает его в Музее, тогда окончательная потеря смысла и хозяйства: под влиянием Розы Политехникум. 2-я часть.  Труд – как тюрьма, сквозь окно которой виднеется родина. Письмо Ины: Париж – Петербург – Ток.

 

2 Марта. В этот раз  наконец-то  я понял, как нужно писать романы и отчего я раньше не мог написать целую картину, а писал «звеньями». Чтобы роман писать, нужно продумать материал до конца и в этой работе наметить центр картины, сердце романа, к которому и должна приливать и потом убегать, разнося кислород, вся кровь писателя. Любовь, так вся любовь! а не отдельные клочки. И удивительно, что делают средства: до февраля я мог нащупать сердце звена только на материале листа в два, теперь, получив средства от продажи сочинений, я сразу же переместил это сердце в глубину материалов и писание пошло на большом подъеме.

Ясно: любовь, как она мне мерещится и как раскрывается смысл пережитого, есть путь к творчеству.

 

3 Марта. Блины.

Пустить по роману роковой посул: «не видать тебе ее, как ушей своих».

Состоялись блины, жратва, питье – дрянь. Больше такой гадости не буду устраивать и вообще бросаю питье совершенно.

Мой милый протеже напился, все хорошее, выработанное в страстотерпстве от большевиков, слетело,  и остался гвардейский офицер с пошлыми словами о коммунистах, о женщинах, даже о жене. «Козья матка» слушала его и сказала: «А у меня этого нет» (и стала рассказывать о хороших коммунистах,  и что она не по коммунизму смотрит на них, а по человеку). Вот в этом-то «обывательском» понимании человека и заключается единственное средство против войны.

Как разврат заводится, прежде всего, в голове, в воображении, так в голове же, в отвлеченности начинается и война.

 

4 Марта. Снег киснет.

 

5 Марта. Воскресение князя: 1) Братья князья, один заграницу бежит (почему?) другой остается (мои мотивы в Ельце – хабар бар?) и следователь. 2)Жизнь того заграницей и тайное путешествие в Россию: князь другой, отрекшись от всего княжеского (офицерского) смотрит глазами человека (а этого нет у меня…). Вот и надо сделать, и весь смысл будет: одного обнаружить, как гусара, другого как человека, и когда сам человек, другие называют князем. Внутренний материал взять из себя.

 

Писарев Сергей Евгеньевич. Безумный химик. Трагический эротоман.

Этому человеку можно отдать идею «химического господства». Вот как значит: вся сила теперь находится в науке, причем происходит все большая и большая концентрация знания в личности и это должно кончиться таким изобретением, которые не отдает свое изобретение за деньги, а, сохранив его в тайне, организует для господства класс ученых. Пора, давно пора перестать ученым быть в рабстве «государей», опирающихся на физическую силу людей, эта физическая сила людей уже отказывается безропотно повиноваться, но без единой воли государя она ничто, на ее место станет физическая сила интеллекта и сделает господами мира не капиталистов, не рабочих, а ученых. Эти ученые дознаются, что «власт» исходит вовсе не от желания народа, а существует, как физическая сила, которую берут в свои руки люди, инстинктивно ее понимающие. Свет знания окончательно уничтожит господство этих проходимцев, и народы будут жить, подчиняясь тем же законам, как и планеты. Вместе с этим совершенным отделением власти от демократии и гуманизма будет освобождена личность, творящая качество жизни: нравственно – безнравственно, красиво – некрасиво.

 

7 Марта. 1-я неделя Поста.

Солнечный день. Зелень хвойного леса в этих весенних лучах узнает свою красоту. И темные стволы деревьев лиственных стоят, как беременные. В городе сыро стало ходить в валенках. Проселки побурели.

 

Радио-сны.

В этой маленькой хижине, бывало, все сны рассказывали друг другу, как обыкновенную жизнь, и жизнь передавалась, как сон. Теперь над домом шест со скворечником и проволокой к березе. В маленьком домике слушают радиопередачу. Зайдешь к ним чаю попить. Хозяйка станет рассказывать, что- то в своем обыкновенном стиле сна.

Часто думаешь, сон она это рассказывает или явь, даже, бывает, спросишь: «Это что же, у нас было на улице или вам привиделось так? – Нет, – отвечает хозяйка,– это сказывали намеднись по радию».

 

К устроению Берендеева царства: обдумать новый закон (закон светлой точки), который будет относиться к «гигиене духа» для подготовки «родственного внимания». «Игра» в Берендеевом мире: «охрана детства».

На завтра: 1) Сходить к садовнику и упросить доставить доски и столбы для загородки.

2) Послать Груздеву «спешное» о корректуре и в нем <1 нрзб.>

3) К Егорову и в Охотничий союз в поисках егеря, может быть к лесничему.

Организация поездки на весеннюю охоту. Хорошо бы поехать до распутицы: установить завтра с охотниками этот срок (если от 9-го ст. Марта (22) по 9 ст. Апреля (22), значит две недели – и до Пасхи: неделю в ожидании пролета, неделя пролет, глухари, ток.)…

До поездки, за две недели надо прочитать весь роман, чтобы, вернувшись, сесть за отделку, т. е. с Мая, Июнь, Июль и к Августу сдать: за три месяца 5 листов. С 1-го Августа опять в деревню на охоту.

 

Перечитав сегодня письма с почты, пошел по городу с приятным чувством, как будто у меня душа маслом полита. Долго не мог припомнить, отчего же именно: в письмах все было среднее. И вдруг вспомнилось почему: Смирнов ужасно хвалит «Кащееву цепь». Подумав крепко, я постарался снять масло с души: Смирнов такой человек, что, может быть, и врет, и пишет, чтобы выманить у меня рассказ для охотничьего сборника, который редактирует сам. «Кащеева цепь» писалась под таким давлением нужды, что не может быть цельной, ровной вещью, в ней наверно есть много неверного. Хорошо еще, если достоинства перемогут недостатки.

 

Купить непременно «Дневник» Короленки: сегодня я читал выдержки из этого дневника и мне мелькнуло, что как некоторым людям, служившим революции, пожинавшим лавры признания, тяжело было иго революции: да, ведь были, конечно, и такие и какая должна была за то выработаться у них, у этих «честных, прямых» личина (Розанов о Короленке: «он, конечно, несколько сумасшедший»…).

 

10 Марта.  Начало токования тетеревей.

Продолжается оттепель, был дождик. Дороги держат еще, но очень побурели. Снег без осадки зимой – теперь уже дрыхлый, зернистый местами.

Илья Мих. Старов говорит, что за Баркановым, проезжая, видел 2-го Марта на дереве 8 тетеревей, одна самка была на дереве, другие на снегу и один петух чуфыкал на снегу, бежал и проваливался: токовал.

 

О молодом рябчике.

Спугнешь выводку, молодой рябчик взлетит, зацепится за черешок орехового листа, лист повернулся и закрыл его. Я заметил, вижу, а он (хозяин) не видит. Смотрел, смотрел – плюнул. – «Ну, скажи!» – просит. – «Скажу только с условием: не стрелять». Он согласился, я показал.

 

О лисице.

Лисица мышкует на поле против леса. Я объехал ее, прижал к лесной дороге. Поставил на дороге лошадь, а сам обошел лесом к другому краю, утаился за деревом возле дороги и жду в расчете: лисица пойдет по дороге на меня, а если в другую сторону – там лошадь, от лошади повернет и опять на меня. Лисица же пошла на лошадь, увидала ее, посмотрела, тихонечко подошла. Лошадь подняла голову на нее, глядит строго. Но я крепко ее привязал: чувствует повод, стоит. А лисица это все поняла: значит, в санях нет человека. Обошла она лошадь, к саням подошла, понюхала что-то, подняла ногу, оставила тут свою заметку и пошла себе… (проверить).

 

О неопределенной тоске.

Бывает, усталый приляжешь, и побежит по сильным ногам поток здоровья, силы, разбегается по всему телу, голова ничего не думает, а в сердце тоска щемит совершенно отдельно от тела, такая тоска вроде чувства вины за свое здоровье и счастье  как будто упрек в этой тоске… В такие минуты человек на- двое,  <2 нрзб.>  свое счастье – отдельно лежит, и роковой ответ за других – тоже отдельно. А то бывает, мы все это знаем, во время веселья вздох вырывается. – Чего это вы? – Так! – и все продолжается. Вздох этот был тоже же о /1 нрзб./ вине, за которую чем больше будешь радоваться, тем сильнее потом и поплатишься.

 

Еще об этом же:

обыкновенно причиной тоски бывает забытая своя вина в чем-то: что-то сделал не так и не можешь поправить. А то, бывает, уже не от себя, а через тебя, через твою душу проходит не тобою уже сделанное, часто это сводится тоже к своим недостаткам, где-то в бесконечности воспоминаний, чуть ли не утраченых.

 

Сознание собственного невежества тоже иногда проходит тоской, но только сознание: естественное невежество…

Поток жизни в берегах естественного невежества встречая препятствия в образованной среде сопровождается тоской…

– Знакомо ли вам чувство своей вины за других? – Сострадание? – Нет, глубже: сострадание естественно и немного эгоистично: оно начинается от страха: «а что если и мне так придется». Нет, есть такое чувство неприличия бытия, отчего… бывает еще: они могут быть, а я не могу и что я не могу, это значит: я виноват…

И это не  то. Я хочу добраться до возмущения неправдой, до зарождения такого чувства, которое человека вооружает, делает революционером, или… вот что это «или»? порождает чувство своей вины за всех… за самый ход жизни, за грубость этого ствола ее продолжения (в трепетной красоте проводят короткую жизнь свою зеленые листики и умирают, а ствол продолжается).

Ах, эта стыдливость бытия, где же предел твой…

 

Анализ происхождения основного чувства революционера: 1) чувство грубости властелина, желание освободить жертву из когтей ястреба, 2) это предполагает непосредственность, сознание силы своей и возможности (один властелин ведь бывает всегда на срок, за которым начинается неправда его бытия, он уже не творит, а только мучает жертву, его вина: он силой упал, и другому, свежему будущая власть его представляется высшим правом). И в этом может быть ошибка от влияния современности: тот революционер мог и не… или в скрытом виде он был всегда претендент, очередной козел: ведь жизнь показала нам Чернова (может быть вот это Алпатов и прозрел на Авксентьеве? но почему же он того же не видит у Несговорова?

 

Вещи и сны

Вещи сжечь, сны рассказать! такие вещи больше не купишь, и повторения видений ночных перестают появляться, если о них рассказать.

Есть вещи, какие не повторяются и их хранят, как единственные. Есть сны, которые повторяются, вновь и вновь появляются, не давая себя забывать. Но стоит только записать такой сон или рассказать, и он больше не явится. Вещь сжечь! сон рассказать!

 

Завтра Петя должен приехать.

– Завтра, Ефр. Павл., – говорю я, – наш гусар приедет.

– Да уж вот, правда, гусар! Елена Алексеевна, первый раз, как увидала его, сказала мне: много от него останется несчастных девиц.

– И ты с этим согласна?

– Нет, не согласна: наш Петя сторонится девиц и, я знаю, он себе этого не позволит.

– Не позволит себе сделать девицу несчастной? да разве он будет сам знать об этом: влюбится в него девушка, она отдаст ему все свое лучшее, а он и не обратит внимания. Вот несчастье!

– Ну, это что: только бы не портил.

– А разве это не порча?

– Какая же порча: ты говоришь, она остается девушкой.

– А,  по-моему,  это еще не порча, что она не девушка по телу, есть женщины и детей рожали, а все как девушки душой. А есть «невинные» девушки с выпитой душой – вот несчастие.

Но Е. П. этого «несчастия» не хотела понять и стояла на своем (по-моему, это оттого, что Павловна цельный, совсем чистый человек, а не потому что глупая или «неразвитая»). У всех таких женщин девушка их отлично сохраняется, им и в голову не приходит, что может быть из человека душа выпита. И у здоровых людей вообще тело имеет некоторую свободу от духовной жизни: тело поиграет, родятся дети, душа займется ребеночком, и опять не вся душа, потому что мало ли еще родится детей, надо же и им оставить силы.

 

12 Марта. Свержение царя.

Мы все угорели и не слышали, как ночью родила нам Кента 6 щенков: 3 кобелька и 3 сучки. От угара хотел спастись ранней прогулкой в Параклит, но голова еще больше заболела.

 

 Сидя на месте (в России это или везде), человек самоотравляется, и он путешествует не для того, чтобы видеть чужое само по себе, а себя самого через чужое. Вся писательская деятельность есть путешествие к самому себе непременно. Центробежное писательство, которое уходит от себя как можно подальше или юношеское, или фальшивое («международные Пильняки»).

 

Беляева. Всякая частица ее тела была как бы пронизана соответственной долей науки и философии, и напряжение пола было как бы на раз: родить один раз. В естественной женщине тело имеет некоторую свободу от души с хозяйственным расчетом, что рожать-то ведь не один раз придется (Беляева хочет родить гения: родить надо, но раз высшее уродство души и тела = да, это уже уродство в женщине – родить гения = похоть разбросанных разорванных остатков природы соединится и родишь не человека, а гения).

 

13 Марта. Кента выкинула еще двух, но сросшихся, мертвых щенят.

Роман пишется с пугающей легкостью, как будто спихнул в оттепель ком снега, и он бежит вниз, навертываясь сам по себе.

 

14 (1 Марта. Евдокия). Ездили с Петей поздравлять Дунечку… Объяснился с Полонским (глаза у него маленькие, нос огромный, но щеки умеют еще краснеть, щеки поправляют дело).

На обратном пути разговаривал со мной инженер-организатор. Договорились с ним, что, прежде всего, надо организовать отношения спец-человека, парт-человека и раб-человека. Воздух, которым дышит «спец-человек» - жертва личной выгодой (творческая личность бескорыстна), напротив, раб-человек этим только и дышит (надо этот мотив бескорыстия творческой личности положить в основу разочарования Алпатова в Германии: Бебель и Гейне).

 

Что такое Кащеева цепь?

Мне удалось написать несколько рассказиков, может быть, один из них был замечательный. Хотя я не вполне уверен, что я сделал нечто действительно ценное, но мне, однако, из этой работы представилось ясно, как нужно вести себя, чтобы получалось все лучше и лучше. Вот это «как вести себя» в создании лучшего я и считал путем для освобождения от Кащеевой цепи, т. е. творческим процессом, а установка личности своей будет в коррективе: «не я выдумал, а так есть», а я только хозяйствую: я хозяин. Я-то радостно узнаю себя в других.

 

16 Марта.

Хвосты

Пришлось «купировать» хвосты щенятам. Оказались довольно толстые, в мизинец. Еф. Пав. держит, я режу ножницами. Во время операции входит Дуня и, заметив, чем мы заняты, назад.  «Не могу глядеть, – говорит, – жалко». А между тем сама помогает мужу постоянно резать лошадей и там ей не жалко, потому что там «надо», – они живут продажей лошад. мяса – здесь же она только наблюдатель. И я тоже не мог бы смотреть на резню, замутило бы и затошнило, но когда надо действовать – ничего. Так верно в революцию убивали, не жалея людей: надо было.

 

Писатель всегда охотник за материалами, он проглатывает их, как окунь пескаря широким ртом. Но философ проглатывает художественные произведения так же, как щука окуня.

 

А то я думаю иногда о брачном отношении художника и его материалов: он влюбляется, и темы отдаются ему с радостью. Цветы, птицы, звери, человек, вся земля вступает в брачный союз и художник через это становится отцом и хозяином всех своих владений. Хорошей школой такого писательства была у меня журнальная работа: по робости своей я старался так писать о людях, чтобы не обидеть их и брать от них в свои очерки то, чем они гордятся в себе, чего достигли.

 

Был у дочери Розанова Татьяны Васильевны. «Хорошо, – говорит, – что вы любите природу, значит, человека не любите, нельзя его любить». Совсем Розановская манера, и лицом и натурой совсем Розанов. Она говорила, что Вас. Вас. приходил иногда со службы расстроенный, чем-нибудь его обидели, и он долго плакал, ложился в кровать и плакал, как ребенок. И она тоже мучится службой и тоже наверно плачет от нее.

 

Глубина человеческой души измеряется памятью ее о прошлом: столько-то метров от первого впечатления до встречи с ним в работе сегодняшнего дня. А беспамятные люди все равно, что бессовестные.

 

Ценю того человека больше, кто больше сохранил в себе своего ребенка.

 

План

1) Работа над романом: набросанное звено «Зеленая дверь» хорошо бы теперь написать в отделку, а потом, не сдавая в печать его, продолжать дальше и, если понадобится потом, переделать.

2) Путешествие осуществить со Старовым, начать его в момент определенного поворота на весну воды. Роман не брать, книг не брать. Съездить к Мантейфелю с Петей в Зоопарк. Сегодня сходить к адвокату. И еще непременно к учителю.

3) Написать: 1) Груздеву, 2) Попову, 3) Маршаку.

 

Идеи.

Считаем мы время и знаем, когда поспевает рожь. Мы знаем, сколько носит корова, лошадь, собака, сколько времени сидит птица на яйцах. Так и законченность формы выражения наших мыслей и чувств надо считать ударами сердца. У иного сердце бьется так часто, что уже в молодом возрасте он скажет все и умолкнет. У другого тихое сердце и нужна долгая жизнь, чтобы форма созрела. Очевидно, я принадлежу к тем, у кого сбор урожая начинается с сединой в бороде.

 

17 Марта. Вчера сидел у меня Евдокимов. Он несколько не в том плане, что я, и потому, хотя беседа была и дружеская, но остается от нее даже на другой день взволнованность своей поверхности (от болтовни) очень неприятная. Так всегда от общения с большинством людей временно утрачиваешь себя – самое неприятное! От других приближаешься к себе и обогащаешься. Получена «Охота» Смирнова, такое же макулатурное создание, как Рог. Надо пробрать его.

 

18 Марта. Вчера осматривал Зоопарк (Петр Александрович Мантейфель). Звери на показе все равно, что литургия по радио. «Начинается «бурный период», – говорит М., указывая на множество уток, лебедей и гусей в пруду. А нам вспоминается «бурный» период на Переславском озере. Его обычные слова сторожам: «Покрыл? подмял?» Зайцы, открыто лежащие, волки виляющие перед людьми хвостами. Тигры при звуке голоса ложатся на спину, или трутся, как кошки, боком, мордой о решетку. Соболь «Топсик» на ласковое слово высунет из дупла мордочку и начнет вылезать, длинный какой! лезет, лезет и все нет конца туловищу.

С другой стороны очень уж трогательно, когда волк, узнав П. А-а вдруг просветляется изнутри добротой и любовью в ласковом взгляде.

Впечатления: охота за Мантейфелем; русак; антилопа - родоначальница коров; медведь – вспыльчивость.

 

Следы тигра на снегу: вот следы! И что значит, если скажем в Уссурийской тайге: вот след тигра.

 

 <Запись на полях> 3-го дня массовый прилет грачей.

 

К роману.

Глава: Лейпциг. «Я понимаю теперь это перемещение нашей веры с иконы на «прогресс» и науку – это была неведомая миру наша реформация… (помнить, что я изображаю в Алпатове всю русскую интеллигенцию, как секту).

 

Мужик из Бобошина говорит, что тетерева уже сильно бормочут и что тетерева начинают за месяц до полой воды.

 

19 Марта.

Тоже материал к изучению тока: Суворин в своем дневнике рассказывает со слов Григоровича,  что какая-то дама, имевшая множество любовных событий в своей жизни, между прочим, и с Григоровичем, вполне затрепанная, под конец попала к поэту Толстому, он влюбился в нее и сделал женой, а в то время как он с ней объяснялся в любви, явился, было, и Григорович, но… «ретировался».

Читая это, так и видишь двух старых сатиров, подхихикивающих над любовью поэта. А между тем очень возможно, что эта затрепанная женщина переживала с Толстым свою истинную «первую» любовь.

 

Вчера явился ко мне вестник «Черного гостя». Я ему рассказывал о будущей своей работе по изучению Тока, о своих думах: мы все думаем о токах по Дарвину, что этот бой петухов значит половой отбор, а на самом деле сильнейшие петухи занимаются дракой и пением, а слабейшие, робея выйти на состязание, сидят по кустам и совокупляются с тетерками. На это гость мой заметил: «Может быть, именно это и подтверждает закон Дарвина: отбор совершается по подлости и хитрости».

 

Суворин пишет так запутанно, что каждый рассказ его в дневнике, чтобы понять, приходится читать по два раза. Дневник – самая кокетливая литературная форма. А Суворин кокетничает по-коровьему.

 

Дикий зверь должен быть диким, это не зверь, не волк, если, видя человека, начинает вилять хвостом.

 

<Запись на полях> «Скоп копить» собирать молоко (не продавать).

 

20 Марта. В дневнике Суворина нашел прямые слова о женщине в смысле стимула для мужского творчества. Очень занятно бывает читать такие «заключительные строки».

Сегодня буду сидеть на запоре, есть две опасности, одна – нашествие от Григорьева пьяниц во главе с Орешиным, другая – мистиков с вождем их Горским. И лучше уж пьяницы, только не мистики. Мне эти мистики телесно противны, как вспомнишь, ведь ни одного в жизни своей не видал телом свежего мистика: какая-то в них дряблость телесная и сырость духовная, полумонахи.

 

Поеду изучать непременно тока, мне это отлично годится и для заключительного звена «Ток»: Куст можжевельника: это значит 1) человек упал с высоты; 2) пробуждаясь, он замечает,  что весь этот земной шар, даже черви живут, как и он, и те «боги», и ему хочется опять начать все по- новому и с самого начала и, если опять подниматься, то захватить с собой всю землю: все. Это присоединение к хору будет то же самое, как в роще по выходе из тюрьмы…

 

Надеюсь, что всю неделю эту (3-ю) – от 21-го до 28-го можно будет писать и есть на 4-й: 4-я – 5-я – 6-7-я – месяц; за эту неделю написать в отделку лист, всего будет лист 1½ – звено Зеленая Дверь. Второе звено «Лейпциг» в общем, как Тюрьма (в заключение) предвосхитит Ток, так и Лейпциг возьмет мотив Петербурга. Сильное звено Париж, вся высота, а Петербург – все падение. После написания Зеленой Двери надо создать такие же условия «лавинные», какими писалась Зеленая Дверь.

 

В эту неделю, начиная со вторника, надо начинать ежедневную подготовку к путешествию: завтра до обеда сходить в музей к Розановой, в аптеку за медикаментами.

Помню, когда я в юности был просто диким охотником и не признавал никаких правил, у меня был своеобразный нравственный кодекс против правил выработанных для охраны дичи. Меня возмущало, что правила вырабатываются для охраны животных, предназначенных для убийства. Мне представлялось, что убивать можно только в том случае, если это делается бессознательно и, что то же самое, по необходимости в борьбе за существование, для защиты своей жизни от голода, или нападения. Но если сознательно воспитывать дичь для удовольствия ее убийства, то это безнравственно и потому, отдаваясь инстинкту охоты, я ненавидел и не признавал правила: без правил – можно, по правилам – нельзя. Бывает, думаешь, когда приходится стрелять в запрещенную тетеревиную матку: «ведь запрещается стрелять в матку, чтобы потом в новом году застрелить ее детей. Какая мерзость. Так лучше же я сейчас убью ее». (Мантейфель и ворона). Впоследствии выработалось у меня через охоту специальная способность воспринимать природу и описывать свои впечатления: для меня, как и для ученого–зоолога, охота стала главным образом в помощь работе, и я уже отношусь к правилам охоты, признавая их с точки зрения разума, но не сердца, как прежде. Однако теперь, когда я увидал в Зоопарке, что волки, встречая людей, виляют хвостами, сердце мое сжалось, и я вернулся к передумке об охоте со стороны сердца.

 

21 Марта. Весь день вчера просидел на запоре и так отсиделся: не захватили ни мистики, ни пьяницы. Мне кажется, я начинаю ненавидеть писателей, каких-то честолюбивых обезьян и особенно тех, кто имеет успех в наше время. Успех в наше время почему-то особенно быстро отпечатлевается обезьяньим выражением. Самая умная и самая достойная из всех успевающих Ольга Форш по-моему со времени издания «Современников» получила малую, самую малую долю печати этой. А Разумник утратил печать совершенно и явно носит выражение воскресающего человека. Несомненно, и мой успех тоже дает эти обезьяньи черты и, вероятно, потому что я их очень чувствую – держусь пустынником: на людях не избежать. Боже мой, закутавшись вечером одеялом, ведь я способен улыбаться кому-то детской улыбкой, не шевеля своих толстых, покрытых конской щетиной щек. Но днем на людях, как я могу улыбаться, не безобразя человека.

 

Встретил вчера Т. Вас. Розанову. Она мне нравится. Я ее причисляю к Берендееву царству.

 

Моя старая тоска («тоскливый невроз») начинается всегда под ложечкой, не раз я задумывался о близости этой боли к физической боли от желудка. Лет 20 тому назад случилось, эта тоска действительно перешла в настоящую физическую боль, хоть кричи. Я едва добрался до доктора, он прощупал живот и оказалось, что причина боли под ложечкой настоящая боль в области червеобразного отростка слепой кишки. Значит, все в слепой кишке и быть может, вся моя лирика исходит от слепой кишки.

 

Вчера был такой мороз, что, несмотря на солнечный день, только после обеда дорога стала рыжей. Сегодня с утра облачно, дорога припорошена, да и летит, кажется, и сейчас в 5 ч. д. пороша.

Ежедневно буду записывать о погоде, потому что наступает самое интересное время, самый любопытный вопрос: каким образом весна света перейдет в весну воды.

 

22 Марта. Оттепель. Мокрый снег.

Вчера пришла Т. В. Розанова в 7 в. и была до 1 ч. ночи. Я таких людей еще не встречал, в ней было мне то, чего я ожидаю себе найти в работе над детским рассказом. Это желанный человек, в свете лучей от которого насквозь все мои люди. Почему-то мне, прежде всего, пришла на память Дунечка, о которой с детства слышу: «святая». И что же? эта «святая» теперь на подножном корму у большевиков, которых ненавидит. И какой надрыв вся ее жизнь: все эти 30 лет учебы в деревенской школе ведь совершенно то же, что годы заключения В. Фигнер. Очень похоже. Ужасно, что ведь это лучшее революции!

Что особенно поразительно – это одни и те же переживания от «Лунных людей» Розанова вплоть до пренебрежения газетами: «я весь Шанхай и весь Китай и Англию – все узнаю не по радио, а по копеечке на булке: копейка прибавилась, копейка убавилась».

Очень некрасива, невзрачна, но так оживлена, так игрива в мысли, что становится лучше красивой (и проста, как Катя – тоже прекрасная).

Что же делать, сознаюсь: щупаю каждую женщину на возможность последней близости («а есть за что подержаться?»). Тут совсем ничего: полное отсутствие, в голову не приходит. Но, тем не менее, в этом общении, чисто духовном, есть особенная сладость какая-то и столь сильная, что может сравниться лишь с самой игрой, мартовской любовью. Вероятно, это сила религиозно преображенного эроса. Но Еф. Пав. ее не ревновала (как всех) ко мне, к этому не ревнуют.

 

Т. В. рассказывала, что когда ее позвали в ГПУ для допроса, и там намучили ее глупыми вопросами до того, что, когда они зачем-то вышли из комнаты, она легла на диван и уснула. Это ее и спасло: гепеусты образумились и выпустили. И, кажется, это они же способствовали ее устройству на службу в музее:  «Вам, – говорили, – там хорошо будет с монахами».

Еще рассказы ее о какой-то ее «боли», которая началась у нее после чтения «Людей лунного света», кстати, простудилась и думала, что боль от простуды. Пошла к докторам, ей сделали операцию, боль не перестала. Потом она стала мучительно работать над преодолением «Лунных людей» и когда преодолела, боль прошла.

Таким образом, у этой девушки и у меня лучшие силы ушли на преодоление боли, причиненной одним и тем же (впоследствии любимым) человеком, ее отцом и моим учителем. В психофизическом мире ее «православие» вполне соответствует моей «природе»: то и другое для спасения себя самого, но не для учительства (ни Боже мой!). Однако и мне, и, вероятно, ей эта найденная самость представляется не индивидуальным достоянием, а общим, назовем это «Христос и Природа»: очень возможно, что в моей природе есть тайный руководитель Христос, а в ее Христе – природа. Для меня самое главное кажется в том, что оба мы свое мученичество преодолели и стали мучениками веселыми.

 

23 Март. Мороз с ветром. Только после обеда дорога побурела. Грачи еще не интересуются гнездами. Где-то на стенах Лавры, вероятно, филин кричит. Начинается 2-я треть старого марта.

Был у Григорьева. Продолжает выпивать, а Кондрашка себе: с ухом плохо. Человек падает.

К роману: Сергей Писарев – технократ.

 

Волнение от разговора с N. не покидает меня,  нетерпение новой встречи все растет,  и эта встреча обещает ту сладостную соприкосновенность  без конца в глубину, которая, вот именно я этого и боюсь,  не перейдет ли потом в отталкивание, потому что всякая сладость физического ли порядка или преображенно-физического (душевного) должна же иметь конец, после которого и бывает всегда отталкивание. Но может быть, возможно, что эта встреча явится новым истоком творчества, около которого, быть может, я только стою теперь. Я на это очень надеюсь и потому в этом случае подойти крайне осторожно. Надо подумать еще,  давать ли читать «Козла». Словом, надо взять этот материал в руки и обойтись с ним крайне хозяйственно, бережно. На первых порах надо будет определить: все ли тут свое и нет ли чего от испугу (от влияния «душеприказчика»).

 

     Ефр. Павл. Эта полная женщина удивительна по строю своей души, и недаром «дева» сказала, что она «правильная». Пока я с ней, она и не молится и в церковь не ходит, хотя я не препятствую: ей будто бы все некогда. На самом деле просто потому, что она удовлетворена и, значит молиться, просить Бога незачем. Но она знает, что когда пробьет час, она готова идти.

 

Встретил княгиню, идет за провизией, потому что завтра новое Благовещенье и будто бы не будут торговать. Я ей сказал: «УКОМ приказал торговать». Но она все-таки пошла. Говорят, она религиозная, только я не думаю, что сильно: она для этого просто уж очень утомлена, детей много, мать. Смотришь на нее и понимаешь, почему истоком религии считается девичья душа.

 

Говорил с Григорьевым о бремени славы, что Бунин умел это нести. Вероятно, силы для этого дает заслуженность.

 

25 Марта. Новое Благовещенье. Без ветра. На рассвете выпустил на двор Кенту, поставил самовар, вышел. Утренник приятный без ветра. На огороде у меня растут горы навоза. Оглядел навоз, кинул ласковый взгляд на половинку месяца и вернулся домой писать главу романа из быта Германии.

Тат. Вас. сказала об отце: он был неверующий, да, в этом все: не верил…

Вот бы что надо знать о любви: любить человека не стыдно и никому это не должно мешать.

Вопрос: от какого господства люди больше страдают, от господства интеллекта, или чувства?

 

Вечер сегодня, вот вечер-то! я вошел в лес – вот тишина! только под валенками очень сильно хрустит вечерняя намерзь. Белый, такой белый снег, так чисто и пахнет март морозом и солнцем. Светит заря. В это время всегда деревья, выступая узорами своих тончайших ветвей на небе, своими стволами, то слишком белыми, то слишком темными, деревья-то больше всего и обещают весну.

Много разного я надумал, наслаждаясь мартовским вечером, и еще больше пробежало не захваченных мыслью чувств. Вот я помню, мне показалось, что сошлись времена в один миг и все, что совершается, как нам кажется, на протяжении веков, то стало одним творческим коротким моментом, в котором мы все, в сущности очень немногие разновидности душ показываемся в различных сочетаниях, переменяем своих соседей и эта перемена представляется жизнью и смертью.

 

Мне вспомнилось, как Т. В. спросила меня при первой же встрече строго:

– Вы живете с одной женщиной?

Я сказал, что с одной.

– Это хорошо, – сказала она, – я рада – и давно вы живете с одной женщиной?

Мне хотелось сказать:

– Да, это очень хорошо жить с одной, потому что, когда живешь с одной, то тем более страстно ожидаешь другой.

Но я подумал, удержался и ответил:

– Я живу с моей женой скоро 25 лет.

 

26 Марта. Роскошное, тихо морозное солнечное утро. В правом паху у меня сегодня почему-то давит сильнее, чем это бывает у меня  (я думал всегда, что это последствия аппендицита). Вот бы не хотелось болезни!  но что делать, надо быть готовым всегда и твердить на этот раз и помнить: «Да будет воля Твоя!» – это очень хорошая молитва.

Замечательно, что Т. В. говорила очень хорошо о смерти, о ее величии: это в духе чистого православия и против отца. Хоронить у нас умеют прекрасно.

 

27 утро месяца Марта. Солнце во всей славе над снегами. Мужики везут корову в санях, потому что по скользкому хрусту ей не пройти: вся корова заиндевелая. От Горького хмурое письмо: роман не ладится, хворает. У меня роман идет, настроен все время был так повышенно, что, казалось, нет конца силам. И вот второй день тупая боль в правом паху, и я весь потускнел. Да вот то-то и надо помнить,  если  хочешь свести счеты с жизнью песней победы: надо все свои верования испытывать на самом простом,  вроде боли в желудке. Православие для этого создало посты.

 

Кажется, Розанов неправ, принимая, что православие презирает плоть. Напротив, оно старается сделаться хозяином плоти, может быть и все православие можно рассматривать как методу овладения своей плотью.

 

Наст скипелся и держит. Я иду прямо по снегу в валенках, только чуть хрустит. За Вифанией открывается поле десятин в пятьдесят и все покрытое высоким репейником. Множество щеглов. Я навел бинокль на березу с щеглами и дерево, покрытое разноцветными птичками, тихо поющими, воскресило в моей памяти ранее цветущий в Крыму миндаль, трагическое дерево: сегодня цветет, а завтра мороз и дерево на весь год остается бесплодным.

 

На Вифанском пруду видны следы падающих на снег пуль, видно тут где-то военное стрельбище. Кстати, недалеко выстрел раздался. Я подумал: «вот еще убьет». И если убьет, скажут: «несчастный случай!».  «Нет, друзья, – говорю я, – за случай отвечает государство, а за государство народ» (ведь и явление личности есть не больше как случай).

Причина несчастия коренится отчасти в неуважении к случаю: случай в механистическом плане не только не принимается во внимание, а даже считается враждебным расчету. Презрение к случаю переходит и в презрение к даровитой личности и даже вообще к индивидуальности. Вследствие этого личность, попадая в сферу насилия, бездействует, тоскуя о своем эксплуататоре.

 

На заседании в газете «Соха и Молот» по вопросу о туризме смотрел на молоденького Сорочинского, «организатора». Этот милый с виду юноша внутри совершенно разложен, как-то до конца «публичный человек».

 

Горькому: – Нет, Алексей Макс., не сетуйте на свой талант, большой у Вас талант и я сказал бы «без–мерный»: вот если у Вас и есть какая беда, так это без-мерность. Вы сами знаете эту свою беду хорошо и всю жизнь хотите найти седло для своего таланта в знании. Вы вечный какой-то богоискатель («еретик») и потому, а не по таланту является иногда неравновесие частей в ваших произведениях. Но, знаете, одному то, другому другое: зато ведь Вы Горький, что в Вас помимо таланта много человека с неотрезанным пупом от Бога (один демонический хлыст однажды мне так и сказал: «человеку надо пуп от Бога отрезать). Примечание к понятию «Бог»: и земля Ваша, геофилия, как Вы называете, – все Бог! А ведь чистый художник, эстет абсолютный, это, конечно, человек с отрезанным пупом: такому легко. Я вот сам тоже не оторванный, но я спасаюсь ка-то «службой», т. е., полагаю, что мне дано малое дело, спец. цель хранить ризы земные, ну вот, я и храню по мере сил.

 

Интересно: переход к Зоопарку – пример какой-то лжи в отношении с Горьким.

Теперь я начну деловые письма: пора бросить этот вздор. Дохожу в этом до того, что езжу в Зоопарк смотреть, как волки виляют хвостами Мантейфелю, как тигры от его ласкового слова перевертываются вверх брюхом и выдра бегает за ним по дорожкам. Не очень меня удовлетворяет это, по-моему, зверя не надо переделывать в человека, пусть он останется «диким». Кроме того, эти ученые, развращая зверей гуманностью и даровой кормежкой, не умеют их наблюдать: они смотрят в упор на них и записывают. Нелепо в высшей степени, похоже, как если бы явился человек, никогда не видавший солнца и много о нем наслышанный, и стал бы на него глядеть, портя свое зрение. Мы же, жители земли, знаем, что к солнцу надо стать задом и смотреть на освещенные им предметы. Ученые снисходительно смотрят на нас, художников, в помощь себе. А между тем дело только тогда пойдет, когда художник в деле изучения жизни станет на первое место, пока не подчинил себя науке (хотя и понимая ея методы). У меня есть такая идейка и проделанные с ней опыты дали приличные результаты. Я очень рвусь к этому, но не дает хода роман, <не дописано>

 

К обеду пришла Т. В-а и я читал ей Курымушку. Под конец пришла Григорьева и помешала. Т. В-на сказала, что Розанов и должен был меня исключить. Она забыла, что это худ. произведение, трагедия, в которой все люди должны делать так, как они делают. Но в действительности ведь было вовсе не так: Розанов был виноват.

 

В Китае начались военные действия.

 

28 Марта. Продолжаются тихие звездные, морозные ночи, лучезарное утро.

Катастрофа в Китае.

Пиши роман!

Слышал разговор: – Англичане-то не дураки. – Но ведь и наши не дураки. – Нет, наши дураки (т. е. могут ввязаться).

 

Шел по улице в Сергиеве, на панели половина французской булки лежит, и никто ее не подымает. Я подумал: «Какие мы стали богатые!» Так я подумал, потому что уже мерещится перспектива новых голодных лет, и вспоминаются годы, когда мы за такой кусок булки отдавали последние остатки имущества. Тяжело вновь переносить и, кажется, невозможно. Главное, что живем все на фу-фу, где тут воевать, а кричим громче всех.

 

29 Марта. Юго-вост. ветер, все небо покрыто серыми сплошными облаками, и все-таки очень холодно, и дорога после обеда не оттаяла, а вечером была буря, думали – перемена, и нет – все мороз, холод. Но мне и не надо тепла. Роман пишется.

 

Т. В-а Розанова горячей душой, с огромным интересом в течении 4-х часов чтения слушала повесть мою о Курымушке. Но она слушала по-человечеству   (или сказать: религиозно), повторяя иногда: «Господи, до чего же у нас с вами похоже!» А когда доходило до природы, напр., это место «Гусек», столь прославленное всеми ценителями моих писаний – по-моему, она просто не слушала, наверно, во всяком случае, не все принимала. Это замечательно подтверждает понимание православной души Розановым. Но, по-моему, он и сам едва ли не подходил к природе – сказать: супронатурально. Впрочем, очень возможно, что ошибаюсь. Во всяком случае, понимание природы, о котором я говорю, есть чувство самого тела, сказать так: телом сливаюсь с природой и это описываю. А то можно описывать или догадку, или отражение в голове.

 

Думал я, читая дневник Суворина, о своей отшельнической дикости. И в тоже время думал, какую огромную роль сыграла в этой жизни Ефр. Пав-а: «здоровым» человеком в смысле того «чувства тела» сделала меня, конечно, она (да еще мать не забыть), если бы вычесть из меня мать и Еф. П-у, то я остался бы тоже «блаженным», вроде Тат. Вас-ы.

 

Святые православные люди (как Т. В-а) лишают доверия чувство своего тела, может быть, стыдятся его и достигают умерщвления, а может быть, как пишет Розанов, просто лишены его и действительно люди лунного света.

 

По-видимому, столкновение с Китаем Европы будет не сейчас. Но мы ввязываемся в это дело. Вероятно, не только «авантюрами большевиков», а и внутренней судьбой Востока. Господское высокомерие европейца-колонизатора и цивилизатора получило от русской революции хорошую гримасу, получит и в китайской. В этой гримасе раба скрывается и святость сердца, а в прогрессивном жесте европейца («вперед!») пустой материализм. Китай надо принять к сердцу (вот где надо искать оправдания и смысла).

 

Мысль в роман о коротенькой правде: вся природа большую часть времени отдается поиску корма, но этой святости бытия нельзя достигнуть, если от разума прийти к этому (пахать, как Толстой, или «учить», давая уроки, как Алпатов), эта коротенькая правда за собой имеет душу в молитве: «хлеб наш насущный даждь нам днесь».

 

Очень возможно, что вожди православия действительно люди лунного света, а рабы его мучают плоть свою и «спасаются» лунным светом.

 

Еще для романа: тема господства, с которым Алпатову должно расстаться: истина господства за спиной видимого господина. В любви – тоже господство.

 

30 Марта. Порывистый ветер. Таяло немного после обеда и к вечеру замерзло, как и вчера.

Был у меня фотограф Пендрие с князем Трубецким.  Пендрие снимал Кенту с сосущими ее щенятами. Вот пример, как начинается война. Пендрие начал ругать егеря Егорова такими словами:  «У него места не хватает для клейм». И все это за то, что он их, воскресных охотников, поднадул с волками. О Егорове я писал статью, знаю, как превосходного охотника и великолепного рассказчика. Пендрие знаю, как темную личность, метиса француза с евреем. А тут еще присоединились думы о Китае. И вот я выпалил, что не для русского народа клейм не хватает, а для тех случайных пришельцев, которые являются к нему и господствуют над ним. Я говорил, что русский народ, вор и мошенник, когда-нибудь со всем Востоком покажет все величие своей души. А еще говорил, что господствует не тот, кого фотографируют и выставляют в витринах напоказ толпы, а скрывают и лицо свое и имя за спиной своего господина. Кончил я все это рассказами о лучшем каждой народности и так нарисовал картину подлинного интернационала.

Конечно, все это говорилось потому, что был и Трубецкой. Пендрие такой прохвост, в присутствии которого мы все большевики. Да, пожалуй, если бы он был чуть-чуть поумнее, он мог бы подумать,  «все русские – большевики, одни только официальные, а другие тайные и огромное большинство тайных».

 

Пендрие – помесь еврея с французом. Он говорил, что он по своему призванию коммерсант крупного размаха: в этом он мог бы себе найти удовлетворение, а на малом деле он совершенно пуст.

Предсказание погоды на завтра:

Дальнейшее потепление. В полдень оттепель.

Порывистые южные ветры.

 

«Цум Шпасс».

Надо подгонять ход романа к идее «коротенькой правды»: что, значит, эта коротенькая правда (выполнение заповеди труда, как проклятие человека, и является Алпатову личным препятствием в творчестве мировой литературы, напр., больше надо подчеркнуть работу Мейера в деле достижения анстэндан фрау.

 

31 Марта. После обеда стало много теплей, чем раньше,  и вечером долго не замерзало на дорогах.

Был в редакции второй раз на совещании об экскурсиях, никто из интеллигенции не был. Мальчишка редактор препротивный. Не надо больше ходить.

Розанова вернула «Кащееву цепь», и было очень неприлично это: все-таки несомненно это жест, иначе она сама бы занесла книгу, жест очень тонкий вышел. Вобщем мира с покойным Вас. Вас. не происходит.

 

Китай приблизился. Родина. Россия показывается в новом свете. И стало, будто человеческий мир стоит на трех китах: Россия, Индия и Китай.

 

Мне принесли большой портрет Розанова,  сделанный с маленькой карточки, которая висела под большим портретом Курымушки. Портрет мне так понравился, что я переменил решение подарить его Т. В-е, поставил его на полочку, а маленький снял с гвоздя для Т. В-ы. Через несколько часов в комнате у меня все переменилось: пока Розанов был маленьким и висел под большим портретом мальчика, он возбуждал во мне любовь, жалость и чувство большого светлого примирения. Но когда портрет стал большим, я стал испытывать, встречаясь с ним глазами, все более и более неприятное чувство, как будто я опять вернулся в тот гимназический класс, из которого меня выгнали. Сегодня утром я снял портрет большой, повесил маленький, и стало опять хорошо. А большой портрет сегодня же направлю к Татьяне Васильевне.

 

Пендрие, когда зайдет речь о Трубецком, всегда вздохнет и скажет:  «Мне так жалко, мне так жалко, я не могу сказать, как их жалко». И тут же расскажет, что однажды сердце его не выдержало, он вынул 25 р. и заставил взять. В этот раз опять сказал, что привез детям конфет (жалко!). Подумаешь, какой благодетель, а между тем, когда я отругал его, князь видимо был очень доволен. Верно, нельзя поганому человеку взять хорошего подарками, да, наверно, и никак не взять. Вот почему и литературы нет хорошей, а жизнь у нас так нестройно идет, что подходят к ней не изнутри, а извне.

 

Эта внешняя жизнь в советских учреждениях города Сергиева начинается в десятом часу. А еще в 4 утра встала сестра царя Берендея и ушла молиться в лесной скит. Навстречу ей из лесов, из /1 нрзб./ монастыря Параклит сила монаха… и проч… Целый мир прошел… когда проснулись обыкновенные /1 нрзб./ люди, стали открываться учреждения, кооперативы. И сестра царя Берендея вошла и села за машинку.

 

1 Апреля. Дальнейшее потепление. Надо собираться ехать.

Были у Тат. Вас. Розановой. Рассказывала о конце В. В-а. Он оставался, оказывается, до конца при своем, что христианство создало революцию. Письма за 4 дня до смерти.

Книга мне возвращена, конечно, по приказу Старца, даже и письмо видел. Очень любопытно: испугалась жизни, не хватает сил ее выносить, а там дастся жизни новое русло. Вот бы неврастеникам что!

 

2 Апреля. Серый день. Зовет на охоту.

Сегодня день разведки. 1) Справиться о деньгах в банке. 2) Встреча с лесничим, 3) Бухгалтер Фролов, 4) Охотприпасы, 5) Яловецкий (вечером).

На завтра, часов в 11 к Яловецкому на базар, в 5 придет Фролов, в 7 к Ник. Рудол. Обрехту, к лесничему. Ехать надо в Торгошино.

 

Путешествие Татьяны Васильевны в миску (рассказ о щенке). Т. В-на очень слабая, но умная. У Кэтт 6 щенков. Одна маленькая. Какую себе выбрать? Самую умную. 1-я двинулась сучка с белой звездочкой. Солома, бревно. За бревно и свалилась, там сходила и вернулась. Миска, в которой ест мать: овсянка с бульоном. Рядом с матерью, точно такая. И в миску. Когда явилась назад, все стали ее лизать. Она что-то поняла. На другой день полакала в миске, а голова вся в овсянке. Ее опять полизали. Потом все отправились с ней. Тогда мы стали молоком поить, и мать освободили. Типы: змей (характер) и другие характеры: сучка с одной коричневой звездочкой и белая лысина, с двумя звездочками.

Наблюдение: первую неделю в борьбе за молоко брали верх сильные кобели, но потом сучки изловчились и приладились лучше их.

 Слабые сучки приладились, когда все уснут и мы покроем их одеялом, тихонько выходить из-под одеяла к матери и сосать в одиночку. Сегодня щенята начали определенно играть друг с другом и пробовать хватать лохмотки шпалер.

Глаза голубые.

 

3 Апреля. Серый день. И, кажется, еще будет теплей, чем вчера. Был с Вяч. Павл. Яловецким на базаре, огромный базар. Это последние базары (перед распутицей). Со всеми советуюсь о последней дороге, и все говорят, что еще неделю поездят.

Нужно ли… был у меня бухгалтер МСПО Фролов, охотник. Рассказывал, как собака из норы за хвост вытащила лисицу и половина хвоста осталась у нее, в зубах, а лисица опять пошла. Забилась под корень дерева, и тут один охотник схватил ее за ноги задние, другой за шиворот, и так взяли (вопили и переживали радость: нечто от далеких времен).

 

Пришла Т. В-а и принесла печальную весть: умер Ив. Алек. Рязановский 30-го Марта от астмы. Написать жене.

 

Т. В-на - портрет Розанова. Ее лицо так просто, что на улице не заметишь. Она истощена и жизнью, и постом своим. И вот при всей своей невзрачности, при невозможности думать о ней, как о женщине, она вносит в мою душу атмосферу какого-то тончайшего сладострастия, что это? понять еще не могу. Она так утончена, так умна душой, что все мои лучшие и интересные люди вспоминаются, как примитивы, даже Дунечка и Форш.

Будь она монашка с отрезанной от мира душой,  или же просто женщина в мире, все было бы обыкновенно, но она соединяет то и другое, она по-моему не фиксирована в христианстве, и утверждение ею Христа так же мучительно зыбко, как отрицание Христа Розановым: отец и дочь с разных концов проживают жизнь одинаково.

В этот раз она сказала: Розанов был неверующий, он верил в себя, в свое открытие. Сегодня, напротив, говорила, что именно он был верующий, потому что ему <1 нрзб.> близок был Христос, и он кончил тем, что два раза причастился, (странно, однако, почему она об этом говорила не горячо, а как бы вопросительно: что это значит?).

Перед самым концом Розанов что-то увидел, и ему это большое надо было скорее сообщить Флоренскому. Послал Таню: беги, беги скорей. Но Флоренский почему-то не пошел.

Она еще говорила мне, что я слишком верю в людей, что в людей нельзя верить. Да, это очень верно, что я держусь верой в людей и что в Бога начинают, должно быть, по-настоящему верить, когда теряют последнее зерно веры в человека… Ефросинью Павловну, естественного человека, это возмутило, она смешалась и поколебалась.

Розанов страдал детской верой в людей, он потому и обнажался, что как бы хотел сбросить с себя на народе все и найти себе людской путь.

Но это же и верно! это светлый героический путь. А неверие в человека есть несчастие, есть болезнь роковая. Люди, ну а дети? Вот вероятно тут-то в этом месте и поймал старец Марью Моревну и опутал ее Кащеевой цепью, непременно ему надо разбить все ее связи, чтобы безраздельно одному пасти ее душу. В этом духовном союзе есть больше сладострастья, чем в плотском: тут оно тоньше, слаще, длительней. А если нет сладострастия, то власть сама по себе дает удовлетворение. (При первом знакомстве:  вы природу любите, это хорошо, значит, не любите человека).

Т. В. сказала: «Нас соединяет не христианство, а чуткость и сложность переживаний: сколько вы накрутили себе».

 

Неверие в людей. Меня всегда пугала эта бездна, когда я подходил к ее краю и тут я все брал на себя: не люди плохи, а я! И когда я уходил в себя, страдал о себе,  что я не такой,  как все,  что у меня нет чего-то, что все имеют, вдруг при каком-нибудь нечаянном взгляде на мир, какая-нибудь березка, птица, река являлись в необыкновенной красоте и тогда я,  как бы прощенный красотою, я с любовью обращался к людям, я верил им,  и они мне помогали.

 

<Запись зачеркнутая> Литературная деятельность, хотя бы даже чисто художественная, непременно имеет дело не только с обществом, но и с рынком. Можно освободиться от влияния рынка, но от читателя ведь не освободишься…

 

Я хотел сказать, что с какой-то высокой точки зрения писатель, как человек, имеющий доверие к безликому обществу настолько, что позволяет себе перед ним раскрываться и мало того! получать за это деньги – смешон, потому что наивен, и если не имеет наивности… [потому] что подл. Возможны два отношения к читателю: или читатель - друг и роман будет письмом к другу (наплевать на всех), или читатель дурак, которому отвести надо глаза героем. В своем романе я буду чередовать обращение к другу, обращением к дураку.

 

<Запись на полях> Шлагбаум: – Поезд проходит, и все кланяются.

 

<Запись на полях> Женщина пришла к старцу в безумной тоске и отдала все свои деньги, только чтобы он взял от нее тоску. Старец стал молиться. Женщина освободилась, но сам он был охвачен ее тоской.

Толкование Ефрос. Павловны: в народе есть поверье, что если отдать другим любимую вещь, то и болезнь отдашь ему.

 

5 Апреля.– Сегодня, друг мой, в Москве на Тверской я увидел, как два пожилых гражданина встретились и вдруг узнали друг друга, наверно не встречаясь полвека, один вскрикнул «Сережа!», другой «Миша» и обнялись.

Я завидовал им: – Вот наговорятся то!

Сколько в жизни своей эти люди наверно налгали, сколько переменили личин, и запутались так, что даже от себя-то самих отделываются игрой в карты, и вдруг эти седеющие люди – мальчишки, вдруг – все по правде высказывают.

Вот и я так думаю иногда о себе: а вдруг мне когда-нибудь встретится друг и я выскажусь до конца… Когда-нибудь, а теперь не <3 нрзб.>. Такой я не один и, значит, лирика моя в романе имеет всемирное значение жажды затерянного человека найти родную душу для встречи.

 

Ровно серое утро с самым легким морозцем. Везде бормочут тетерева, начиная от 1-й ж. д. будки в направлении Переславля, прямо вышел за Красюковку и слышно. В ½ 7-го ток везде прекратился. Я ходил до Ляпунова завода, вышел в 5.20, вернулся в 9.20 = 4 часа. Таяние очень медленное. Снег не только в лесах и на поле весь цел. Грачи орут на гнездах, поют овсянки и синицы, но скворцов и жаворонков не слышно.

 

Иванов-Разумник рассказывал/со слов Клюева – рукой Иванова-Разумника/* о смерти Есенина: что как будто бы перед этим явился он к Клюеву и стал звать его к себе. Клюев пошел одеваться, а Есенин за это время задул у него перед иконой лампадку.  «Ты, может быть и богат, – упрекнул его Клюев, – а у меня богатство это одно: благословение матушки». В номере у Есенина оказалось до того отвратительно, бутылки, закуски, грязь, что Клюев принялся убирать, чистить. Потом Есенин стал его умолять ночевать с ним, но Клюев сказал «не могу» – и ушел. Потом он объяснил, что видел над головой Есенина уже голубой венчик смерти и что весь он был окружен бесами, сделать тут ничего он не мог и потому пошел домой за него молиться и молился всю ночь.

Иванов-Разумник это рассказывал, видимо, очень возмущенный Клюевым: по Разумнику непременно Клюев должен был остаться.

А когда я то же самое рассказал Т. В. Розановой, она стала на сторону Клюева.  «А то, что Есенин перед концом просил помощи у Клюева, – говорила она, – именно и доказывает, что все уже было кончено. Самоубийцы часто перед концом и в церковь заходят, хватаются как бы за последнее, но эта последняя попытка вызывает новый сильнейший приступ злобы и потом бывает конец».

Я сказал ей о Разумнике, она это назвала: «обыкновенное интеллигентское толкование». Я же думаю, что не совсем интеллигентское – вот Ефросинья Павловная тоже возмущалась, в этом случае интеллигентское толкование совпадает с естественным толкованием здравого смысла. И хочется быть уже просто неверующим дураком, способным помочь, чем обладать способностью предвидения и устраняться.

Тут ошибка в том, что человек живой в такую минуту не уполномочен устраняться… «Интеллигентское толкование» – это значит настойчивость в осуществлении воли Божьей на земле, такая настойчивость, что и вплоть до разрыва и непременно до гибели (если же не погибает, то запоет: сами, сами комиссары, сами председатели!). Этот страх «интеллигентского толкования» и уводит Т. В-у от Христа (потому что отказываться от веры спасающего действия своей руки и передать дело спасения воле Божией – не христианский поступок).

Вот еще о том же. Дочь «гениального» Розанова («Все, все мне говорят: «Ваш отец был гениальный») не в 19-м, а в прошлом году  получила место курьера при музее,  и с ведома заведующего носила дрова по квартирам Музея. Трудно себе представить более слабую физически девушку, чем Т. В-на и все же на глазах администрации она носила, конечно, не вязанками, а по пяти поленьев, да, по пяти поленьев ½ сажня в день! В этой беде ей помогли не образованные люди, а два простых дворника. И едва ли эта помощь их исходила оттого, что они верили в Бога: им было просто жалко, и вот это и есть религия человечества естественная, та самая жалость к человеку, которой страдают и немногие боги, Прометей, Христос…

 

Игра с Ромкой.

Я подхожу к окну и стучу по стеклу пальцем. Ромка знает по стуку, что я у окна, и в несколько скачков влезает на всю высоту штабеля лесных материалов против моего окна: он хорошо знает, что только с этой высоты он может видеть мое лицо у окна. Несколько мгновений он вглядывается, насторожив уши, потом узнает, и голова становится гладкой, хвостом вильнул несколько раз и остановился: Ромка ждет от меня какого-нибудь действия. Я молчу и не двигаюсь. Ему это невтерпеж, он вызывает меня:

– Гам!

И насторожив <1 нрзб.> уши, ждет ответа. И как только я в ответ на его «Гам!» кричу свой «Гам!» – стремглав бросается со всей высоты штабеля, мгновенно исчезая из поля моего зрения. Но я знаю, что он делает: он бросается к стене дома под моим окном, потом становится на задние лапы и – такой дурень! – пробует передними лапами дотянуться на всю высоту окна, превосходящую высоту его прыжка в десятки раз. Его останавливает однако не высота, будь лицо мое видимо, он не посмотрел бы на высоту и во что бы то ни стало попробовал допрыгнуть до моего носа. Его останавливает от геройского прыжка только то, что лицо мое снизу не видно, останавливает, что исчезла самая цель действия, полученная от зрительного впечатления с высоты штабеля лесных заготовок. А если исчезло лицо, то надо скорей его увидеть, проверить, все ли я еще стою у окна. И он в три прыжка взлетает на высоту, всматривается, узнает, опускает уши, опять вызывает меня:

– Гам!

Я кричу ему «Гам!» – и он опять бросился вниз и опять исчезает, и опять появляется. И это можно повторять с ним сколько угодно. Я этим пользуюсь, чтобы нагулять его на маленьком дворике в самое короткое время.

 

Тарасиха о Тане Розановой.

– Очень хорошая, но все-таки человеком никогда не будет. Я так ей и в глаза сказала: «За глупого ты не пойдешь, а умный тебя не возьмет».

 

7 Апреля. Благовещение. Вчера сказали: «Если хотите попасть в Ведомшу, спешите, дорога еще держит, а болото опрело».

 

В Ведомшу едва ли поеду: потому что я не свободен, роман висит на шее. Заберусь на время здесь где-нибудь к леснику.

 

Собрался, было, с Ефр. Павл. пойти в скит к заутрене, да как-то голова очень свежа, писать хочется,  и к тому же вспомнилось, что нога у меня растерта. Е. П. пошла одна, а я принялся писать рассказ «Нерль и Дубец». В этом-то вот и есть одно из главных невозможностей быть художнику христианином: там у них своей воли, своего каприза быть не должно, здесь же своя воля, как пар для машины.

 

После 9 у. пошел мелкий частый дождь. Явился Старов, говорил, что скворцы, жаворонки прилетели дня три тому назад, а вчера слышал, просвистел передовой кроншнеп.

Ведомшу по боку: роман не дает ходу. А охота будет и здесь: тяга около Хотькова, – дер. Шипилово, глухари около Васильевского, домашняя тяга в 1½ в. от Сергиева в направлении Хотькова от линии.

Сегодня написан рассказ «Выбор щенка» или «Нерль и Дубец».

Ломакин взял 25 р.

Сегодня, день Благовещения, надо считать в этом году таким же началом весны воды, как прошлый год 16-е Апреля. Видели уток, журавлей.

 

8 Апреля. Туман.

Попытка Суворина в конце дневника говорить афоризмами похожа на буксование колес паровоза в тех местах, где рельсы смазаны жиром.

После обеда солнце.

 

9 Апреля. Ночь без мороза. Туман утром.

Поправлял рассказ «Нерль» вчера, сегодня в отделку. От Замошкина: деньги получил. От Каратаева: приедет 17-го за Яриком. Кончил Дневник Суворина. Замечательная книга, поучение: бойся оптимизма, вспоминал гимназию, царя Николая II («Царь» – исследование жизни Николая II; поначалу купить дневник Витте).

 

Тарасиха – елецкий человек, специфически елецкое что-то: пренебрежение к идеологии (своим умом обойдемся; два типа умных купцов: «своим умом обойдемся» (елецкие), и, напротив, вера в энциклопедию Брокгауза  (белевские); в моей природе есть то и другое.

В моей природе есть от елецких купцов некоторое пренебрежение к ученому уму: «своим умом обойдемся», и есть от белевских Игнатовых, слепое доверие и уважение к ученым умам.

Намечается тема «Из жизни Алпатова»: «Розанов» (изображ. на этом сюжете Религ. филос. общества).

Бурмистров предлагает материалы по Гидростанции на Зимняке.

 

С 6 утра до 11 д. – переписывал рассказ «Нерль».

В 12 пошел к Т. В. в Лавру занести ей какао. В Лавре шел я, думая о своем, какой-то молодой без шапки встретился мне, плюнул мне в след и громко сказал:

– Тьфу, е. твою мать!

Я оглянулся. Он шел вперед, не оглядываясь. Я решал задачу: от моего вида ему сплюнулось, или может быть от вида роскошных строений религиозного культа. Скорей всего, от моего вида: в моем лице есть что-то раздражающе-интеллигентское. Удивительно, какие есть еще люди! но есть, я знаю: эти теперь стали самыми подонками, но когда-то… Было страшное время. Их двое сидело у окна в вагоне. Один выкинул наган и сказал: «Ну как, попаду в того старика?» потом выстрелил, и другой: «Попал, е. твою мать!» Я болен этим воспоминанием.

Возможно, что человек этот шел из финотдела и ругал фининспектора. Мгновенно все в голове: «Нет, не спущу». Подхожу: «Гражданин, стойте!» Он повернулся ко мне с порога двери в Финотдел. «Вы за что меня сейчас изругали и плюнули вслед?» Он был крайне изумлен, потом вдруг вспомнил и рассмеялся:

– А, вы думали я это вас… Фу, черт, вот еще. А я ведь это фининспектора.

Превращение фининспектора в черта ( а тот обыкновенный чиновник).

 

Сост. отм. в 7 у. 9 Апреля

Состояние погоды за 8 Апреля:

Морозы в бассейне Печоры. Температура выше нуля в остальной стране и заморозки ночью на севере и в бассейне Волги. Днем на юге Украины и в Крыму до 12 или 15º тепла, в Закавказье до 20º. Небольшие осадки на севере, северо- западе и Белоруссии.*

Виды на погоду в Ц. П. О. – 10 Апреля.

Ночью незначительные заморозки возможны на востоке области. Завтра по всей области теплая, переменная облачность, умеренные, южные ветры. Дожди местами на с. з. области.

 

Дождь.

В 6 в. вышел с Левой к Яловецкому. Полный развал зимы, шоссе обесснежилось, дождь идет теплый, и когда я почувствовал, что этот дождь мне знакомый, то вдруг как бы в ответ себе увидел высоко над городом пролетающую цаплю. Я сказал Леве, он остановился. Мальчишка, пробегавший мимо нас, остановился, вгляделся. Мы сказали ему: «Вот цапля!» И он закричал: «Цапля!» И собрались люди и долго смотрели.

Так я увидел и открыл людям цаплю этой весны.

 

11 Апреля. Утренник и прочный наст, открытое небо и горячее солнце. Иду по шпалам, гляжу на желтый песок и слышу над снежными полями песню жаворонка, первого ангела жизни.

Жаворонка слушать и понимать надо еще на снегу.

 

Параклит и Коминтерн.

Переписал рассказ «Нерль». Вечером был Ив. Вас. Евдокимов. Говорили о нашем гнилом строе, но я нарисовал ему перспективу, в которой возможно, что мы по совести будем стоять за большевиков.

Он рассказал анекдот о торжественном открытии Крематория. Нашли замерзшего человека, положили в печь, через час открывают, а оттуда голос: товарищи, закройте, холодно.

 

12 Апреля. Безличный день, ни холодно, ни тепло, но вечером солнце и заря вечерняя были прекрасные. Заходили Григорьевы, мы провожали их по темным улицам с белеющим снегом, на горизонте была светлая полоса долгой зари. Светилась самая яркая луна, и звезды были всю ночь. Мороз явился к полуночи и к восходу крепко заковал лужи.

 

13 Апреля. Утро тихое, светлое, роскошное. Встает заря, кричат петухи, дерутся собаки, пыхтит паровоз, достукивает последний час свой колотушка 12-го века и еле слышно бормочут тетерева…

 

Есть религия жизни и религия смерти, наши великие художники, исповедуя радость движения… <не дописано>

 

(Роман: однажды Беляева увидела у Алпатова шаль и спросила о ней. – У меня была в институте подруга Ина Ростовцева. Они виделись с ней в Берлине, на Фрид. шт. №14. Это к Лейпцигу. Она говорила, что была тюремной невестой…)

 

Мартовская песня жаворонка над снежными полями, прелестный хор зябликов в неодетой березовой роще.

 

Апрельский хор зябликов.

Шоссе обтаяло и по утреннику сухое. Только на самых высоких холмах кое- где начинают обнажаться озими. Малые речки еще не трогались. Все леса звенят зябликами. Хороши в апрельском свете белые березы с их тончайшим сплетением ветвей по голубому.

 

Земля трудом человека не насытится, сколько ни трудись, все как будто кто- то смотрит на тебя и ждет усилия особенного в понимании. В тревоге без памяти отдаемся труду до изнеможения, а собачка рядом сидит и глазами своими говорит:  «Брось пустяки, не вертись, пойми, а потом делай, пойми сразу и начинай». Самая пустая собаченка, а тоже трудно забыть эти глаза.

 

Искусство играет богами как куклами…

 

Искусство – продолжение жизни, а жизнь играет богами, как куклами. Почему и явился такой Розанов: ему в жизни во всем было отказано, а когда явился, наконец, талант, он был ему все: и богатство и вечная юность, все было ему в таланте. Тогда он проклял черного бога, мешающего жить, и объявил религию человеческих зародышей, религию святого семени.

 

Флоренский и Мережковский происходят от католичества, где знание признается тоже даром Бога, и им пользуются для укрепления веры. Но едва ли выносимо это для православия, которое в таком отношении к католичеству, как староверство к никонианству. Если, однако, знание не противоречит религии, то в чем же дело, почему вместе с знанием люди теряют веру в Бога (ведь и сам-то Флоренский верит ли?)

 

14 Апреля. Продолжаются яркие дни с ночными заморозками. В малых речках вода везде идет поверх льда. Напирает везде на дороги и размывает. Трещат рябинники, кое-где изредка посвистывают певчие дрозды.  «Давно ли скворец  у тебя, Иван Петрович? – Дня четыре свистит». Теперь бы только один дождь и сразу бы явились вальдшнепы. В этом особенность весны: птицы летят по морозцу, а не с водой: день птичьего дождя отсрочился. Наст держит на поле и среди дня.

Птичий дождь.

 

Я прошел сегодня до Параклита на Дерюзино и оттуда Дерюзинской дорогой домой. Немного таких дней бывает у нас, это воистину святые дни (от прилета зябликов до первого кукования: «святая неделя»).

Остановишься, сядешь на пень отдохнуть, возле где-то поет зяблик, свистит в глубине леса желна, далеко бормочет тетерев. Но если пойдешь по дороге на час, на другой, то кажется, весь лес густо звенит птицами, потому что голоса по пути в себе собираются и вырастают в себе же чистые березы с раскинутыми по голубому небу нераскрытыми почками в сплетениях тончайших ветвей. Скоро все это кончится в природе: березы оденутся, ручьи протекут, птицы сядут на гнезда. Но собранная певучая роща святых дней в себе остается навсегда.

Параклитский монах поднимал в город навоз на серой кобыле и крикнул: ну черт!

Кто-то из обезбоженной колонии инвалидов имени Каляева пел на весь лес:  «вечерний звон, печальный звон», хотя было утро и было так весело, и колокола запрещены.

Да, монах крикнул: «ну, черт!», а революционер пел: «вечерний звон»! Я подумал: «Как далек человек от согласия с песней земли, даже если бы Шаляпин явился сюда, то не мог бы ничего спеть согласного с пением маленьких зябликов. Только древний монах, пустынножитель, не оскорбил бы природы».

 

Еще я думал о вере и знании, что не в самом знании заключается источник разногласия с религией (Короленко Дневник т. I, стр. ?), мы и сейчас можем найти среди верующих католиков много ученых, а у нас есть Флоренский. Но дело в том, что (вероятно, вследствие ошибок, «греха» церкви) знание ускользнуло  из церковного руководства и было направлено против церкви, как орудие борьбы. Христианином, конечно, можно быть и без знания, но защищать веру в обществе можно только при помощи знания. Поэтому собирать церковь в наше время – это значит привлекать к церкви ученых, которые в наше время являются тайными господами эпохи. Все это, конечно, хорошо известно католикам и все это делается.

(При первой возможности надо организовать чтение по вопросу о распаде церквей – где же гнездится начало революции).

 

<На полях> (На привале мы собрались и заспорили, одни охотники говорили, что собак надо драть, другие – обходиться с ними лаской.

– Ну, а ты как думаешь, Илья? – спросили мы молчавшего егеря.

– Я учу, – ответил Илья, – собак лаской, конечно, какая собака, другая требует плетки, но редко, а больше, я думаю,  бьют от жестокости, и жестокость бывает от непонимания).

 

- Жестокость, – сказал Старов, – бывает часто от непонимания. Приходилось вам разбирать заячьи петли? Ну, хорошо, вы это понимаете. А вот приехал ко мне на охоту лесничий. У меня собака была по русакам первая в волости. Разобрал я петлю русака, пустил Завирая. Лесничий стал на пригорке, а русак прошел по дороге. Он на дорогу и Завирай следом бежит по дороге. Вдруг лесничий видит сметки с дороги и след по снегу. Манит Завирая, а тот понюхал этот свежий след и бежит по дороге дальше. Я подхожу, лесничий говорит:  «Вот след, если бы это моя собака, я бы убил ее». Посмотрел я на след, и вижу: лапки круглые, значит беляк, а мы русака гоняли. Я ничего, однако, не сказал и только ответил:  «Убить никогда не поздно, не надо только убивать сгоряча». Потом пошли мы дальше по дороге, стали. Слышим, гонит Завирай, и русак бежит прямо на лесничего по дороге назад. Лесничий убил. Завирайло понюхал зайца и дальше, а как дошел до сметки, пустился гнать. Через короткий час лесничий поймал беляка на кругу. А когда Завирайло пришел, я напомнил лесничему:  «За что же вы хотели убить Завирайлу?» Он смешался и говорит:  «Я не понял». А я ему ответил на это: «Жестокость часто бывает от непонимания».

 

Меня продолжает волновать Т. В.,  и все происходит во мне совершенно так же, как бывает у влюбленных. А между тем Т. В. столь непривлекательна, как женщина, что даже Ефр. П. не ревнует. Она объясняет мой интерес к ней пережитым с В. В. Розановым. Но мне кажется, не совсем это верно. Я думаю, что моя страсть влюбленности была от одиночества, от жажды встретиться с понимающим другом. Этот чистый душевный процесс тогда маскировался физической потребностью женщины. Потом все это разделилось, животное было удовлетворено семьей, а духовное писательством. Но писательство, в конце концов, разряжает душу излучением в пространство. Раньше казалось, что кто-то, какой то друг (читатель) явится вследствие этого писания, но потом оказалось, что он никогда не придет, и не может прийти. И когда явилась Т. В. вне писательства,  и все у нее оказалось мне столь близким, что казалось, душа с душой коснулись физически, до сладострастия. Это было удовлетворением одиночества  столь уже привычного мне, что я перестал его ощущать, как будто это у всех, и человек с этим рожден.

 

<На полях> (Одиночество, доведенное до возможности страстного влюбления в душу другого).

 

Последний же разговор оттолкнул меня от Т. В. крайней запуганностью ее христианством, ее старцами и что она даже в одном мне солгала. Мне показалось даже, что при волнении у нее на лице показываются синие трупные пятна, и что в этом старцы виноваты. Убегая от жизни, которая ей непереносима, она запостила себя до умора. Ее жизнь продолжается только в расчете на смерть. Своим бытием она доказывает «темный лик» христианства, открытый ее отцом.

Она живет помощью старухам, калекам, убогим и не хочет признать, по крайней мере,  равным этому, если, живя,  помогают другие прекрасным детям и юношам, словом, тем, кто жить начинает, а не кончает.

Дальнейшие наши беседы положительно вредны друг другу, потому что она, доказывая обязательность для другого, что годится лишь ей – будет переходить за черту необходимого смирения, и я непременно буду заноситься со своим писательством, которым ничего нельзя доказать, а только можно показать тем, у кого для этого открыты глаза.

 

16 Апреля. Вчера с полудня захмылило, потом ветер начался, небо все стало серым, в сумерках  чуть моросило, и ночь обошлась без мороза, и утро настало серое, теплое. Можно думать, что в лесах уже есть довольно проталин и сегодня потянут вальдшнепы.

 

К роману.

Алпатов – художник: отечество для меня только пейзаж, но дорогой пейзаж: в Германии он обходится гораздо дешевле.

В Дрездене Алпатов в ожидании Ины Ростовцевой увлекается искусством (у гравера), потом встречается с Ефимом, вступает в спор с ним, (вызывающий) за искусство и личность (мы граждане мира, почему же я не могу быть таким же гражданином в Германии, как в России?) Тонкий ответ Несговорова. Вообще в личность Несговорова надо вложить все лучшее в нравственном отношении: заботу о человеке, и позитивный ум. Он может привезти новости из России – сличить эпоху по Суворину и Короленко. Разговор: земля процветала в Германии – но это  есть национальное буржуйство, ты посмотрел бы, что в военной Пруссии, а что делает Европа в колониях. Ты должен знать, мне стыдно. Алпатов доказывает, что личность… и т. д.

Потом ему встречается Нина, приходит к нему в комнату, видит шаль, говорит ему, что Ина ее подруга, она встретила кого-то, он увлек ее: она переехала в Париж и теперь она невеста, а он создает в России положение.

Идет к Ефиму и просит дела. Тот назначает его в Лейпциг. – Этим кончить звено, – следовательно, Любовь будет содержать: Звено 1-е – Тюрьма, Звено 2-е Зеленая дверь. 3-е звено Vir juvenis ornotissimus. 4) Я – маленький ток (Петербург и болото).

 

Звено Vir: Университет, Русская колония, в которой Алпатов хочет устроить марксистский кружок, только русские (Писарев). Совесть: а Ефим ведь придет!

Половая «проблема»: дуэль за проститутку. Ефим приехал. (Идейный порядок: начиная с вступления на почву Германии вскрывается лед формул мировой катастрофы и подо льдом живая вода любви к родине «к пейзажу», это любовь в 1-й бурный период выражаясь в формуле мировой катастрофы, во 2-й – «пейзажный» – ученьем для дела, в 3-й любовный: личного творчества, которое находится в таинственной связи с питающей его родной землей (Ефим приехал). Расстаются. Роза спасает. Является <1 нрзб.> труда (отлетают политика и соблазны всех дисциплин). На этом, как и во II-м звене обрывается Лейпциг и переход к Парижу: от зачета к зачету, хим. весы: труд лабораторий и земля потряслась: письмо: «откликнитесь!» И Алпатов едет в Париж.

 

На Красюковке было очень грязно, едва сапог вытягиваешь, а мне надо было дойти до кольца и повернуть к себе, мне казалось это очень далеко и потому, погрузив себя в безнадежность, я стал думать о своем и шлепать, и так прошлепал мимо поворота и, по крайней мере, еще столько, сколько было необходимо. И все потому, что было неприятно, и это неприятное переоценил в душе и, повинуясь принятому на себя кресту, продолжал нести его, когда уже и не нужно было. Так, я думаю, и многие христиане, искренние верующие, раз однажды, испугавшись ужасов жизни, взяли крест, понесли и несут, когда уж никаких ужасов нет.

 

<На полях> Дерюзинские пьяницы – птичку понимают.

 

Был кн. Трубецкой, у него малярия, пошел он в больницу, сказали ему: и малярия, и склероз, и расширение сердца, вина пить ни-ни! а только хину в 6 часов вечера, когда начинается припадок малярии. Из больницы вышел с решением не пить: ведь 7 человек детей и такая нужда! Но встретился приятель и стал звать на выпивку. Князь ответил:  «Только хину. – Какое совпадение, сказал приятель, – у меня хинная». Князь согласился, выпил здорово и когда пришел час малярии, в 6 вечера, припадка не было. Князь погибает.

 

<Запись на полях>  В этих оргиях винных как-то все рассчитано на погибель. Помню, когда мне сделали первую 1-ю прививку от укуса бешеной кошки, Грин, пьяница, с таким состраданием смотрел на меня и просил не доверяться прививкам, а на всякий случай съесть фунт чесноку (чесноком будто бы лечатся животные и случай был с человеком, спасся чесноком). Но случилось в тот же день начали торговать «Рыковкой». Вино после прививок – невозможно. Он знал это и все-таки я едва спасся от его уговора.

 

Трубецкой сказал, что в Софрине видел вчера первых вальдшнепов. Я пошел к ручью возле киновии и стал слушать вечер. Лес был живой, певчие дрозды везде пели, ручей говорил. Далеко от Сергиева доносился звон – была Вербная Суббота. А киновия молчала возле меня. С начала революции в этой церкви не служили. На ступеньках паперти выросли частые березки, на самой паперти росли уже порядочные деревца. Как скоро заросла церковь! Но было  мне что- то приятное в пении птиц и гурковании ручья.

Вот певчий дрозд на высоте, какая только доступна ему, на последнем верхнем пальчике высокой ели восклицает: «вначале бе слово!» Да, оно было, конечно, всегда. Ведь какие-нибудь только 2000 лет читали Евангелие, и пусть это же было в других религиях еще несколько тысяч лет. Но в человеческий-то мир слово попало от птиц, ручьев, от деревьев (пустынники все это взяли из природы, конечно). Да, когда слушаешь певчего дрозда на вечерней заре, как он все по-разному восклицает, чувствуешь ход зари, как богослужение.

С высоты ели видно,  конечно, как погружается солнце,  и это отмечает птица в своих восклицаниях: и «слава в вышних Богу» и «о вышнем мире» – все есть, и все было всегда от сотворения мира. Только там было все «бессознательно», т. е.  каждое существо,  делая свое частичное дело в мировом хоре не выделяли свое дело в «дроздовое» в «зябликовое», «ручьевое» и т. д. Сознание начинается, когда выделяют «человеческое»,  и грех сознания,  когда этому человеческому делу приписывается значение высшего (вот на каком пути возникает революция, и вот что преодолевает в себе человек, которого называют «святым», он преодолевает, значит, в себе революцию человека относительно всего мира и становится действительно «высшим»,  потому что не он сам себя, а кто-то другой (Отец? Природа? Мир? пусть имя ему будет Весь) признал его.

Позвольте, позвольте, не перебивайте ради Бога, я что-то еще скажу. Вот у нас от кого-то пошли слова о гнилой цивилизации, закате Европы, о спасении себя и мира в природе. Эта обратная революция  - реакция таит в себе грех еще пущий, чем первоначальная молодая претензия сил, тут слабость, гниение силы величится, опираясь на силы естества. Напрасная иллюзия! Если это взять в основу спасения, то иссякнут все родники жизни, леса вырубят, люди погибнут от болезней. И я думаю, все эти «побеги в природу» означают смирение паче гордости. Надо смириться до того, чтобы взять на себя и силу знания, и силу искусства и только переключить их движение от разрушительного к созидательному. При этом переключении окажется самое удивительное, что огромная часть людей вовсе и не так плохи,  и все они останутся на своих же местах, кто был в деревне – его не будет теперь в городе, и кто был в городе – он хорош и в городе, все останутся на своих местах и только чувствовать себя будут иначе.

 

17 Апреля. Вчера на тяге слышались выстрелы, вероятно, где-то тянули немного. Но я стоял неудачно, в овраге, было сыро тут и немного мрачно, а кроме того, и день-то был тусклый. Впрочем, мне кажется, я видел, один вальдшнеп без крика перелетел ручей и тут же где-то в лесу опустился.

Сегодня с утра мелкий желанный дождь. Вифанка вся черная и снег клочками белеет только возле некоторых домов, защищающих ее с юга. Но Дерюзинские мужики на базар все едут в санях, потому что дорога к ним вся в воде и под водой лед.

Мы говорили с женой о Дерюзинских мужиках, что только очень немногие из них, охотники, да запойные пьяницы понимают природу, как мы. Огромное большинство этих «детей природы» не обращают никакого внимания и на прилет птиц и на вешние воды смотрят чисто практически (в санях ехать, или в телеге). Нужно их в тюрьму засадить или на фабрику и тогда «тоска по родине» начнет открывать им глаза на природу. А пьяницы почему-то и так, без тюрьмы все понимают…

 

В 4 д. приехал Николай Петрович Каратаев за Яриком. Потом пришел Яловецкий. Читал им из «Смены» свой рассказ «Игрушка», и они оба признали меня «материалистом». Я ничего не понимаю в этом «материализме», вероятно потому, что это у них не философский материализм, а из политграмоты.  «Какой же я материалист, – говорю, – если признаю: «в начале бе слово». Это «слово» я воплощаю, и эту плоть даю вам: «примите, ядите, сие есть тело». Вы принимаете это «тело» (материю) и говорите мне: «вы материалист». Они ничего не поняли.

Вероятней всего они меня считают материалистом, потому что я имею дело с материей.

 

18 Апреля. Ночной мороз и снег. День холодный, серый. Мы ходили с Яловецким к Параклиту на тягу, совершенно перемерзли, потому что много снегу. Ничего не слыхали. В правом паху у меня определенная боль.

Я думал на обратном пути, что до революции мне и не снились такие сочинения, как «Смертный пробег» и «Курымушка» и, что значит, революция мне пошла очень на пользу. Это вышло потому, что, во-первых – стало как-то не так боязно (все равно стыдиться-то не перед кем), во-вторых – все-таки несомненно спало бремя креста интеллигента. И хотя переворот в смысле требования жизни самому себе произошел много раньше, все-таки я был в этом не смел. А после революции все это чувство вины, долга спало (зачем я буду думать о революции, если для этого существуют чиновники = я свободен). Вообще как будто «Старшие» исчезли: я сам Старший стал («сами стали комиссары» – значит, было и в отношении себя).

 

Моя весна бывает от прилета зябликов до первого кукования. Перед этим временем бывает весна света, как ожидание, и после весны воды, как заключение, весна зеленых деревьев. Надо установить, сколько же в среднем бывает дней от прилета зябликов до кукушки.

 

В воскресенье мы с Каратаевым подошли к стрелочнику, узнать, когда идут в Москву поезда, и тот нам не мог сказать ничего наверняка. Пока мы разговаривали, подошел другой стрелочник и заспорил с нами. В конце концов, оба посоветовали пойти на вокзал и справиться у дежурного по станции. Между тем, оба стрелочника заняты исключительно тем, что пропускают поезда. Это очень типично для русского человека.

 

Как глупы слова «он курицы не обидит»: как будто так легко это обидеть птицу, да ее и в голову-то не придет обижать, а если бы захотелось, так труднее всего обидеть курицу, которая ни на что вообще не обижается.

 

Влад. Короленко. Дневник стр. 118: («Веселая барышня») – «Она усвоила этот тон обращения с людьми, и уже только тогда расскажет им о том, что заставляло сжиматься ее сердце от тоски и ужаса смерти,  когда сможет над этим смеяться».

«Веселая барышня» Короленки мне очень понравилась.

 

19 Апреля. Погода менялась на дню сто раз, к вечеру собрались летние тучи, и хлынул проливной дождь крупными каплями. Потом все перешло в крупу. Ночью был мороз.

 

20 Апреля. Порхает с утра снег. В общем, предсказание верное: весна затяжная.

«Веселая барышня» – Т. В. Розанова, эта еще «веселей», чем у Короленки. Ее мотив: надо людей не любить. Это правда – людей надо разлюбить до полной уверенности, что в беде они тебя не только не поддержат, а спихнут в новую бездну. Но я не знаю,  разве это любовь, если рассчитывает на помощь? Во всяком случае,  от этой «любви» или «веры в человека» надо освободиться,  и когда «ничего не останется» – вот тут и открывается бескорыстная любовь, у одних к Богу, у других к природе, у третьих к искусству, у четвертых – пусть даже к кошке,  и все-таки эта любовь к кошке будет глубже, умнее и чище, чем та первоначальная «будто любовь» к человеку. Тогда выпадают (отстрадаются) первоначальные рассчеты любви найти опору себе и является веселое лицо в отношениях. Тогда начинают показываться не люди вообще, а родственные себе души и «человек вообще» расставляется в чины и ранги.

Все это очень годится в роман «Кащеева цепь» (Не забыть при описании русской колонии в Лейпциге переводчика Толстого с переменной фамилией, который распределял людей на дурных и хороших, смотря по тому, отказывают они ему в ссуде, или дают. Взяв у одного, он точно в срок возвращает из занятых у другого, сумма нарастает и когда ее на месте невозможно достать – переменяет место, фамилию и так начинает сначала. Его оценка людей на основании своего принципа довольно верная (дают или отказывают) и потому «хороший» человек принимает его за хорошего. Хорошими людьми он и настраивается соответственно, с марксистом – марксист, с народником – народник, потому что человек, в конце концов, может на все отзываться. Имя ему в Лейпциге Николай Булгарин. Он годится для прообраза – карикатуры любви, рассчитанной на хорошего человека. Беляева эту любовь прошла, но птичкой (в малом кругу, женском), и потому Алпатов ей кажется наивным, с одной стороны, но интересным, потому что он широк. Словом Беляева «веселая барышня» и Алпатов должен проделать то же самое, но в большом кругу.

 

«Концентрация всякого хотения»

Иван Акимыч и его «Apriori», Коль – (народник с пустым сердцем и жаждой любви), агроном: на капусте концентрация.

 

Итак, Булгарин, Беляева. Еще Писарев Евгений; химик – господство ученых, Роза Котценэлленбоген. Писарев – является Алпатову в ответ на его веру в науку: карикатурный прообраз идеи господства ученых, Авксентьев –  эсер, барин в эсерах и под ним социология и старые народники с безлошадными (мужик-сфинкс, прообраз гуманизма). Минятин – Коноплянцев, прозревшие через Достоевского в славянофильство,  и промежуточный тип «идеолога», познавшего теорию в библиотеке от марксизма к идеализму и от идеализма к реализму и от реализма (res) к теургии (Булгаков).

На этом фоне «зерно» Несговорова. Пусть это «зерно» будет заключать в себе весь социализм, всю его правду и необходимость русской революции до конца. Гуманизм, который разлетелся в пух и прах в 17-м году – пусть разлетается в прах в сознании Алпатова (представитель, прообраз гуманизма Авксентьев). В Дрездене должно быть жестокое объяснение Несгорова с Алпатовым. Оказывается, что такие «настоящие» люди тайно существуют в Германии: «конспирация» продолжается…

«Зерно» Несговорова заключается в долге к родине (намекнуть на это можно в диалоге с Алпатовым: Алпатов восхищается искусством – Несговоров обрывает, культурой земли – обрывает, откуда же власть его? Что-то «серьезное» (это как теперь Т. В-на думает о старцах – это серьезное, а писатели – легкое). Кругом «легкая жизнь» (Дрезден) и все это могут, а Алпатов не может, «Нельзя». Сюда и женщина настоящего (Дрезден). Последовательность событий в Дрездене: 1-я встреча с Несговоровым: бунт против него, 2-я встреча с Беляевой, которая рассказывает об Ине, тогда поворот: Алпатов идет к Несговорову и тот дает ему задачу в Лейпциге.

 

Утро по морозу крупа, потом дождь, «20 перемен на дню».

 

Тяга

 

Ветер стих к вечеру. Солнце. Дорога очень грязная, в лесу снег и проталины. Я иду под березами у дороги по сухой спинке земли, выброшенной когда-то из канавки обрытой дороги. Под ногой мягко от прошлогоднего листа берез. Везде поют дрозды. У меня мысль в голове:  «если я что-нибудь люблю, то хоть не все, хоть часть, а есть это и во мне, то самое, что я люблю».

Пройдя ферму, я вошел в большой лес и отсюда завернул в мелкий, который дремал на заре: березы и между ними иногда группы елей. Местами дорога протаяла, идешь по земле, местами вода, как в реке и дно реки лед, поскользнуться и весь выкупаешься. А то хрустит под ногой лед и это хуже всего: пугает поющих дроздов.

Место выбрано на поляне. Ноге холодно, и вообще заря не теплая, я не знаю, будет ли тяга. Вокруг меня поют одни только дрозды, в стороне слышится пыхтение паровой мельницы в скиту, иногда свист паровоза, иногда колокол ударит, и проиграют часы в скиту. На самой высоте ели на верхнем ея пальчике сидит мой певун и поет: «о свышнем мире». Я слушаю его и хочу помириться и с равномерным пыхтением мельницы и с грохотом отдаленного поезда и свистком паровоза. Дрозды переменяют голос, я это знаю к чему, сейчас это будет…

Да, бывает всегда на тяге такая минута, когда становится пусто и далеко слышно, и тогда, если даже и нет вальдшнепа, то или насыщенная как губка вода под ногой, или в сапоге что-то, или ремень у сумки прохрапит будто вальдшнеп. Тогда схватываешь с плеча ружье, ставишь предохранитель на бой и ждешь повторения звука. Слух напрягается до последней возможности…

Я долго ждал…

Вдруг показалась звезда и вместе с ней погасла надежда: не прилетит. А как раз тут-то недалеко раздается двойной выстрел и через короткое мгновение давно жданный звук подлетающей птицы.

Так бывает, но теперь не было. Я тихо удалялся из леса, раздумывая о Сикстинской Мадонне, о Джиоконде и о том, что если шевелится в душе к чему- нибудь любовь, то это любимое есть и в себе: и это «люблю» значит, я сам подхожу к тому месту, где надлежит мне в мире и быть.

Так верно это не будет глупо сказать, что одно из значений слова «любить», значит подходить к месту своей родины.

 

<Запись на полях> Расположить в этом рассказе материал параллельно: чтобы на тяге я искал себе место и когда нашел, то понял одно из значений слова «любить»: значит к месту своей родины, и тоже приложения цельного действия всей своей личности.

Соединить это с предшествующим  рассказом о киновии, заросшей березами.

 

20 Апреля. Всю ночь на 20-е буря. Утро: ноябрь и ноябрь. Хлещет косой дождь, меняется вдруг на снег. Так ни один дождь не проходит и кончается снегом и морозом.

 

<Запись на полях> (Интересен у Короленко «народник» с пустым сердцем и жаждой любви, который все упования своего сердца возлагает на переселение мужиков.)

В дневнике Короленки по поводу глупой няньки, которая иногда вдруг становится мудрою, есть близкие мне догадки об отношении стихийного и личного, и все рассуждение кончается защитой личности, которой не на что опереться: или «математическая формула», или «единое управляющее сознание» (не хочет сказать Бог). Из этого «зерна» потом вышли религ.-фил. искания, Мережковский и Блок.

Эта «жажда любви» пустого сердца характерна для всего народничества и, если бы народник осознал себя, то его бесконечное смирение (переселение мужиков!) есть обломок веры в «управляющее сознание», тогда как марксист основывает свою дерзость на вере в «математическую формулу».

А как же Алпатов? т. е. конец его, как я теперь думаю: я думаю, что стихия больше народности, и вера шире православия. О, мой друг, не буду я вам рассказывать о бесчисленных своих, часто глупо мелькающих мыслях, из отбора которых посылаю вам только одну, облекая ее в полновесное слово. Не буду потому и спорить с вами, что управляет миром, единое сознание или математическая формула. Я хочу из всего этого сделать жизнь свою собственную, чтобы вы,  зайдя  ко мне в гости, без всякого спора просто своими глазами увидели жизнь мою, мое бытие и мое сознание просто, как вещь и сказали (сам я это не смею сказать): «хорошо ты живешь!» Но тогда мой друг, я бы очень обрадовался, и ваше признание положило бы предел моим колебаниям, и я бы осмелился подвести вас к обрыву, на котором стоит мой дом, чтобы сказать:

– Весна, силы природы зовут человека: садись! силы просто дают ему вожжи: твори! Будем же, дорогой, творить свою жизнь, обращая все наши мечтания в вещность.

 

К этому на рассмотрение Ефрос. П-ы все мои сотворенные вещи, продиктованные мне, как я думаю «любовью»: она скажет примерно так:  «Очень хорошо, очень глубоко, я всегда думала, что ты деловой человек». Если бы она была развитее, то назвала бы «дельцом любви» и этим бы подчеркнула некоторую второкачественность моей любви, т. е. примесь в ней эгоизма, ограничение любви. Она бы сказала, что вера больше любви и если делаешь по вере, то любовь является сама собою, что любовь делает вера, а не сам человек, и вера должна определиться в Боге.

Но это углубление выходит за пределы романа, потому что Алпатов оканчивается на достижении своей творческой самости, а не любви.

И я думаю, что Короленко не прав, когда говорит, что пустое сердце народника жаждало «любви» и потому пустое сердце он заполнял делом переселения мужиков в Сибирь: сердце его жаждало не любви, а  бытия  (вот хорошо изобразить переход Алпатова к бытию картиной нашей весны, столь похожей на книгу бытия (вначале был свет и т. д.).

 

<Запись на полях> (Есть власти освобождающие, и власти «придержающие».)

 

Теперь обращаюсь к Несговорову:

если Алпатов страдает оттого,  что он «не сам», то Несговоров «в себе»: он – власть. Он отсек себе сам пуп от Бога и заключен в человеке. Этот «пуп» к разговору о Сикстинской Мадонне. Воспоминание о гимназии. О родине и страдании народа: – Как ты себе представляешь Россию? Вот тут Мадонна, а там ведь этого нет. – Разве нет? – Она тут есть: вот американцы проехали. Но поговори на улице с рабочими. Она вред приносит: расслабляет. – Наука? ты видел Берлин: вся наука выжата в технику.

 

В Париже Джиоконда: смех Ины Ростовцевой.

 

Несговоров не пуст сердцем: он верит в Маркса (он покажет новый портрет, скажет что-нибудь из Бельтова, и это при первом свидании удивит Алпатова: ему покажется это далеким, чем-то юношеским… при втором свидании, однако, он подчинится. При 1-м свидании говорит:

– Я верю в рабочее движение, все будет непременно так, но… я-то почему в этом обязательно и непременно сейчас: разве нельзя мне духу набраться?  Ефим, – скажи мне – вот, например, у нас в России трехполье и чересполосица, так было и в Германии и будет в России непременно система земледелия с клевером, так непременно будет само собой – хочу я или не хочу. Меня это не занимает, я помещаю себя в рабочем движении, и пока я занимаюсь этим, там совершается без меня: меня там не будет в земледелии. И миру от этого все равно. Так разве это рабочее движение прекратится, если возьму себе отпуск и поработаю для себя, для своего развития отдельно?

– Но почему же ты раньше понимал, что твое развитие идет лучше всего в деле, а когда приехал в Германию, то стало отдельно. Скажи откровенно: тебя уводит искусство и притом мертвое, буржуазное.

– Ты говоришь о Рафаэле?

– Да, о твоей Сикстинской Мадонне. Представь себя снова на работе в России, и она окажется совсем не нужна.  Ты просто балуешься и у тебя, мне кажется, есть что-то другое за спиной этой Мадонны.

Алпатов покраснел и не мог ничего сказать. Потом он рассердился за то, что покраснел и вдруг выпалил:

– Ты так думаешь, вероятно, потому, что и у нас с тобой за Марксом живое лицо: где теперь наш Данилыч?

– Видишь, – сказал Несговоров, – я так и знал: я не говорил, что у тебя за мадонной живое лицо, я сказал «что-то», а ты сразу перевел на живое лицо. Данилыч отправился в Нарым, но «живых лиц» в эмиграции тут сколько угодно.

– Значит, конспирация и здесь продолжается?

– Продолжается, а ты думал… нет, тебя что-то сбило с пути: ты перестал понимать.

 

Алпатов возвращается домой. У него Нина Беляева. Рад ей. История с шалью. /3нрзб./ Алпатов вернулся в Россию: дать образ Маркса, как мужика, и что все дело о русском идет. Потом он идет к Ефиму. И тут дать основную черту характера Алпатова: вдруг как бы покаяться всенародно, открыто сознать свою ошибку. – Ну, теперь, давай мне поручение…

 

Мало-помалу ветер стих, но дождь лил весь день без перерыву, и я уснул в 10 в. – все лил.

 

<Запись на полях> Перья на шляпе: Алпатов на Тангейзере (в Дрездене = тут встреча с Беляевой).

 

В разговор: Мадонна собирает дам всего мира, и тут они задают работу модисткам всего мира: Мадонна – единственная польза Мадонны, что она дает работу модисткам… – Ефим, Ефим! – Это женщина прошлого: Мадонна на картине и в жизни проститутка.

 

21 Апреля. В 4 у. небо чистое, только закрыт восток. В 5 ч. на восходе все тонкие лужи померзли.

Вчера был у Яловецких. Вера Антоновна сказала о «Кащеевой цепи», что автор человек верующий, сильный, интересный человек, но зачем эти страницы о «геометрии», как мог он «снимать покрывало Майи». Надо подумать.

Читал «Охота за счастьем» и услышал толкование рассказа на индусское, вроде как бы я – русский Тагор.

– Вы не читали?

– Нет, не читал.

– Откуда же вам это пришло?

– Я очень русский, – ответил я, – очень возможно, что через кровь пришло. На русский народ ведь всегда смотрели с загадкой старины – и все в нем казалось плохо, а кто пробовал взглянуть на него глазами востока (Лев Толстой), напротив, казалось, не плох народ. Это надо хорошенько подумать: Платон Каратаев, русские похороны, отношение к смерти.

 

<Запись на полях> Мальчишки после тяги орут и стреляют. Яков Ксенофонтович сказал:

– Алаберничают.

– Как? – спросил я.

Он не мог повторить этого слова. Таких слов, своих собственных, бытовых, русские люди стыдятся и не повторяют.

 

Погода: то снег, очень даже настоящий, порхающий, густой, то град. Вечером перемерзли на тяге, было очень ветрено и все-таки нельзя сказать, чтобы не тянуло; Петя стрелял и потерял. Мы охотились возле дачи М. Я. Герценштейна. Провожавший нас кустарь-охотник Иванов Яков Ксенофонтович (токарь по дереву, делает матрешки, вставашки и красную армию). Я спросил:  «Большое имение?» – Он ответил: «Жили хорошо». - И показал на пруд. – «Рыбы сколько было!» Теперь всю выловили. Последний карась был пойман прошлый год: 5 ф. весом. Вблизи этого имения есть Белый пруд, сказание о нем: тут были закопаны драгоценности Лавры от поляков, и когда вынули их, образовался пруд. Недалеко отсюда есть Сорочье болото. На обратном пути встретили князя, он убил двух, и тянуло 15, но у него было 4 патрона.

 

Сюжет для охотничьего рассказа «Политика»: В тревожное время в 16 г. приехали на охоту два офицера, один был тайный большевик, другой «до полной победы», спорили всю ночь; вот утром посылает (зачем-то) большевик егеря, другой велит: «Не ходи!» «Покормил собаку? –  Нет, ваше благородие. – Почему? – Их благородие остановило. – Да, я остановил, – отвечает другой, – вы сказали, что никто не имеет прав распоряжаться другим человеком и делать все самим: вот я остановил, покормите сами. Вышли на охоту. Вдруг у них опять спор. Я спустил собак: стали искать, молю Бога, хоть бы заяц! И вижу, жарко, один <1 нрзб.> поправил, другой за ружье хватается, и смотрю и тот за ружье.  «Если вы еще посмеете – я вас на месте как собаку застрелю». Другой как схватит револьвер. И вдруг заяц… Этим спаслись.

 

Начало одичания.

Е. П. подает Пете вынутую просфору. Я протестовал. А Петя спрашивает:  «А для чего вынимают просфоры?» Петя кончает школу 2 ступени, готовится в Университет.

 

В Петербурге среди писателей было трое совершенно «русских»: Розанов, Ремизов и Пришвин, к этим же я могу присоединить Тат. Вас. Розанову, но Щеголева, напр., нельзя – почему? он не меньше «русский», но не то. Вот почему: как все на свете имеет оборотную сторону и лицевую, так и человек имеет лицо и кишки, и лицо считается лицом и кишки кишками, а честь им разная;  у Розанова все пошло на лицо, у Щеголева от лица отнимается сколько- то на кишки. Вот в этом русская жизнь, ее все рыцарство: чтобы отстоять это во всем до конца: в кишки должно идти из земли, но не от лица. У Розанова, сотрудника «Нового Времени», «писателя с органическим пороком» лицо оставалось до того чистым, что он до старости краснел, если приходилось соврать. Другие делали лица по-европейски (честные кадеты), по-народнически, но это цельное, честное европейское лицо имело глубокую червоточину…

К роману: надо, изображая лицо Алпатова, рисовать нарастание этих извилин (излучин); чтобы получился «русский». Это будет, когда он… так бывает с выпуклой поверхностью жестяного лица – тронул пальцем и выпуклость перешла на ту строну, а это стало изнанкой. Так вдруг все стало на свое место и прежняя наивность покрылась извилинами лукавости: это будет уже, когда появится Чурка… = народ («так вот оно что!»).

 

Еще о Несговорове.

Он личное считает частным. Алпатов:  «Но куда же ты денешь мое личное. – Твое личное помещается в общем, а все остальное имеет значение частных интересов. Мы сейчас находимся под управлением частных интересов, которые надо подчинить закону. Ты чувствуешь в себе закон? – Чувствую, да, но мне кажется…»

Подвести весь разговор к Мадонне, Мадонну к капитализму, к проститутке и к «у тебя что-то есть свое за Мадонной».

Дрезден – удобная обстановка для зарисовки черт русского интеллигента (напр., что не пускают без  воротничка).

 

<Запись на полях> 18 ст. Апреля – разгар глухариного тока. Лес редкий: от березы к березе сходишь за прутьями – сапог изотрешь.

Ружье у Сережи качалось: ствол рыбу удит.

 

Пасха.

 24 Апреля. Вчера был довольно теплый вечер, и первая заря была совершенно тихая. Мы, Петя и Лева, ходили к Ильинке на то место, где накануне, по словам князя, протянуло 15 вальдшнепов. Мы слышали только одного. Чем это объясняется? Я думаю тем, что те вальдшнепы пролетели дальше, а новые еще не прибыли. А. М. Егоров говорит, что на Дубне главный пролет был неделю тому назад (а там кто его знает). После тихого вечера начался ветер и дождь и продолжается в ночь. И утром сегодня все дождь. А снега в лесу вчера еще было довольно, местами до колена хватало.

 

До Мая буду писать здесь о своем романе.

 

Заключение звена - Зеленая Дверь: в чем-то, не в чем-то в отдельности, а вообще я виноват, но всякая вина исчезает, если широко распахнуться: вдруг становится радостно: Зеленая Дверь закрыта.  Идти к Ефиму и возвратиться к своему делу: «Ефим, я пришел сказать тебе: ты прав, меня привела к Мадонне личная жизнь, я хочу это в себе обрубить,  дай мне дело».  Несговоров вдруг стал, как и прежде был, и вся неловкость отпала. Дело было в Лейпциге: «Там большая русская колония находится под влиянием социалистов- революционеров, там надо организовать марксистский кружок».  Алпатов не стал даже и расспрашивать, ему кажется это знакомым. В Лейпциг. «Пока налаживай, а потом я приеду и дам особое поручение: налаживай!»

Тогда все стало ясно. Зеленая дверь закрылась Алпатову.

 

Лейпциг.

В жизни каждой страны есть свой пульс и очень редко он бывает «лихорадочным». А юноша меру своего собственного пульса принимает за ритм страсти. Так и с вами, конечно,  бывало не раз: кажется,  вот беды натворил, вот как трудно теперь будет взяться за дело, а когда вернулся к делу, то оказывается, ничего особенного не случилось с тобой, и это все представлялось бедой,  потому что преувеличил требования дела: дело никогда не спешит и долго ждет человека. Вдруг оказалось, что первый и особенно, если <1 нрзб.>, первый летний семестр прогуливают почти все студенты и потом во второй все нагоняют. Алпатов, вступая в университет, теперь как будто впервые только глаза раскрывает, ему теперь, как в рассеивающимся тумане, впервые стали показываться очертания великого храма германской науки. Снова сердце его трепетало перед необъятной возможностью сделаться, кем только он хочет, студент философского факультета в Лейпциге может сделаться как Лютер, и реформатором религии, и каким-нибудь Либихом, преобразующим основы земледелия. Вот бы для русской-то земледельческой жизни сделаться Либихом? Не пойти ли по химии? Но это потом, а прежде всего, философия. В Германии философия похожа на вымя со множеством сосцов, питающих все науки. И, конечно, Алпатов записывается на факультет философский. Ректор вызывает его из толпы студентов:

– Господин Алпатов, Россия!

И молодой человек, такой же, вполне приличный, как европейские студенты, идет по длинному ковру к ректору. Но ему представляется, будто он такой неловкий, вот-вот зацепится за что-нибудь, вот-вот кто-то засмеется. Алый ковер перед ним кажется бесконечной мечтой, как во всенощной, когда его привезли в первый раз в жизни в город Елец и перед гимназией повели ко всенощной. И он идет по алому ковру и <1 нрзб.> проходит в Царские врата, и вдруг за ним как будто все провалилось: он что-то сделал ужасное. А потом священник возвращает его назад не через Царские, а через маленькие ворота, и в толпе смеются и говорят: архиерей!

Эта русская жизнь с кривыми робкими тропинками… ведь никто из европейских студентов не знает, как трудно русскому юноше идти  по прямой!

У ректора в руках пергамент и, встречая Алпатова, он спрашивает:

– Философия?

Алпатову кажется, что он и слово-то это не имеет права сказать, но отвечает он твердо и ясно:

– Да, господин ректор, философия.

Ректор спрашивает еще:

– Вы из Ельца?

Алпатов отвечает:

– Да, господин ректор, я из Ельца.

Потом Алпатову показалось, будто глаза ректора уменьшились при слове Елец, и вслед за улыбкой должен явиться вопрос:  «Ну, как же это вы, господин Алпатов, добрались сюда к нам из Ельца?» Но ректор только пожал ему руку, вручая пергамент. А на пергаменте было напечатано огромными латинскими буквами: Vir juvenis ornotissimus sfudiotus russus.

И после торжественного печатного просто от руки было приписано по- немецки: «Из Ельца, Орловской губернии».

Алпатов отлично понял, вернувшись в толпу с пергаментом, что глаза ректора засмеялись, потому что он был из Ельца. А Мейер из Uenn, получая такой же лист, тоже Vir ornotissimus us Uenn вовсе не чувствует ничего особенного: ведь Ienna не <1 нрзб.> Елец, и все  же это исторический город и ему это Ienna нисколько не стыдно…

Но Мейер, вернувшись с листком к Алпатову, с такой радостью встречает его, так поздравляет его и Алпатов… Имматрикуляция.

 

Ветер продолжается весь день до вечера. Тяга слабая. Ходил  с Яловецким.

 

25 Апреля. Тихое солнечное утро.

Материалы к звену: Vir juvenis ornotissimus…

Имматрикуляция.  (Сюжет: Алпатов хочет устроить марксистский кружок, но раз потеряв к тому вкус, не может, увлекается наукой. С другой стороны, и наука не дается, потому что не может ей отдаться из-за оглядки на приезд Несговорова. Типы эмигрантов. Половой вопрос. Дуэль. Приезд Несговорова.

 

26 Апреля. Вторник. Первая ночь без мороза. Утро солнечное. Днем жарко. К вечеру дождь и потом в темноте первый гром и молния. Слышали массовый пролет свиязи.

Мы с Петей путешествовали на тягу в Шепилово. Я в жизни своей не видел столько пьяных. Все пьяные злятся на трезвых охотников, пристают, дразнят. Ругаются всячески и между прочим два рабочих прямо из рабочего клуба вышли и, хотя трезвые, не утерпели и тоже назвали нас: «Пошехонцы!» Я думаю, это они произвели от «пешеходы». Милиция по обыкновению отсутствовала, и над пьяною толпою на вокзале красовался плакат пивоваренного завода: аэроплан поднимает в воздух три огромные пивные бутылки.

 

В темноте на «шоссе» от Шепилова мы утонули в грязи, это было ощущение всей русской грязи. Рискуя  ежеминутно  сломать  ногу  или свалиться плашмя в топкой грязи,  мы держали путь свой на далекий огонь заводского фонаря и,  когда выбрались на каменную дорогу, стали говорить о пользе железной дороги, о том,  сколько это стоит,  чтобы  возле  каждой станции было шоссе и фонарь,  и что мужики наши не ценят затрат государства,  и когда является жел. дорога  считают,  что это так и быть должно.

Совершенно измученный, я сказал, наконец:  «Петя, давай послушаем ночь». И мы, ощупав руками выступающий поверх грязи корень елки, сели на него и стали слушать. В темноте невидимая, посвистывая, летела свиязь на озера. Тогда я почувствовал, как, отдав свою жизнь обществу птиц, деревьев, людей высокого сознания и их разбросанным в книгах мыслям, – сколько оставил я за собой в грязи не просветленного ни единым движением духа человеческих жизней! Я не раскаиваюсь в этом, я должен был их оставить. Но что с ними будет?

Верю ли я, что я буду потом после смерти и встречусь с близкими?

– Скажи прямо хоть раз в жизни, – говорил я себе.

Тогда мне представился впереди человек, который, наконец, разгадан. Вот в это я несомненно верю, что «тайна» бытия будет раскрыта. И мне представилось ясно, этим раскрытием будут воскрешены все, кто шел по этому пути. Но только эти, а кто не боролся за это, кто просто «жил» и просто передавал всю свою жизнь другим, тот весь пошел на передачу своего семени дальше. Вспомнилось чудесное <1 нрзб.> среди этих: цветы, птицы, смиренные труженики… – все это «яко цвет сильный»… и не будет, и не станет…

Да, если мы раскроем тайну бытия и «нам» будет хорошо, то куда же денутся все эти, кто шел в этой грязи и там остался, неужели все эти века неспасенных людей, тысячелетний навоз так и останется навозом? Что же, мы их воскресим?

 

Фонарь осветил нам шоссе и завод. Стояла церковь, и возле фонаря было неплохо: «клуб».  «Трудно этой церкви тут, – сказал я, – вероятно, и не служат». Вместо церкви был клуб, где воспитывалась претензия невежества на господство и мещанство на «хорошую» жизнь. Два рабочих из клуба, взглянув на нас, покрытых грязью, измученных задумчивых, трезвых, бродящих с ружьями, сказали презрительно, злобно:  «Пошехонцы!»

На вокзале нас дразнили все: «Где зайцы?  Смотри, у него заяц привязан». Один подсел ко мне и лезет:  «Сколько уток?» Я молчу. Он говорит: «Какой дикий человек! может ли один гражданин другого спросить?» Он лезет ко мне в ягдташ. Я отстраняю его руку. Он говорит: «А, ты драться,  ты верно буржуй, не рабочий. - Ну, эта песня уж спета, – сказал я, – пропета и пропита». Вообще у пьяных является какое-то право распоряжаться жизнью другого, требование, чтобы всякий другой с ним был по-хорошему… в особенности ненавидят они тайну (гордость).

 

Орехи.

 

На охоту идешь, по правде говоря, не убить, а подумать совсем про себя. И так мы идем с Петей молча, каждый занят своим. А сзади кто-то идет и щелкает орехи: раз два, три, без конца через равные промежутки времени, – щелк! Едва только начинается какая-нибудь мысль про себя и – вдруг щелк! и забывается. Мало-помалу это начинает раздражать. Мы прибавляем шагу, чтобы не слышно было, но тот прибавляет тоже, идет вплотную возле нас, очевидно, ему почему то приятно идти в нашем обществе. По сторонам везде непролазная грязь, но мы высматриваем другую тропинку, перелезаем через топину, и тот, очевидно думая, что мы достигаем лучшего, лезет за нами через грязь. Щелканье сзади нас продолжается и на новой тропе, становится невыносимым, приводит в бешенство, и вся сила духа уходит на борьбу с возникающей ненавистью. Наконец, мы останавливаемся, рассчитывая его пропустить вперед. Он, однако, не хочет идти вперед, он именно хочет идти за нами и тоже останавливается, пользуясь нашей остановкой, чтобы и себе тоже оправиться. Но мы ждем, мы все ждем и, наконец, говорим:

– Ну, гражданин, проходите!

Во рту у него орех и лицо такое бессмысленное, какое бывает только лицо человека, когда во рту у него орех. Он мотает отрицательно головой в том смысле, что он может и еще подождать, что он не торопится.

Мы идем дальше и слушаем: щелк! щелк! К слуховому отвращению присоединяется зрительное впечатление бессмысленного лица и вдруг, как молния, прорывается спасающая мысль: я вдруг понимаю, почему я приходил в бешенство от щелканья орехов.

– Петя, – сказал я, – мне кажется, я понимаю все: ведь обезьяны в тропических лесах тоже сидят на деревьях и весь день щелкают орехи. Но это нам не противно, а когда человек начинает, как обезьяна – это возращение к образу быта наших предков ему даром не проходит, и лицо его становится отвратительным в бессмыслии.

– Но почему же так прекрасна белка, когда она щелкает орехи? – спросил Петя.

– А воробьи, – отвечаю я – овсянки на дорогах, тетерева на березовых почках, весь день одно и то же и все они прекрасны и чем больше смотришь, тем больше любуешься. Человеку же, если он погружается только в еду – то не прощается, и лицо его становится отвратительным. Ты не догадываешься Петя, почему это так?

– Потому что, – сказал Петя, – он человек, и с него больше спрашивается.

Тогда мы вспомнили знакомых интеллигентных людей, и каждое лицо с орехом во рту становилось отвратительным.

Но детей мы представляли себе хорошо: у них сверкающие наслаждением глазки, хищные зубки – очень хорошо.

     Значит, решили мы, грызть орехи безнаказанно могут лишь дети.

 

К роману:

«орехи» приводят к половому акту, в котором так легко представить себе красивым животное и немыслимо вообразить человека прекрасным. А между тем я должен Алпатова довести до того, чтобы нам его совокупление не было омерзительным… (если не прекрасным):

– Вот тело девушки под ножом хирурга, вот все тайны ее открыты художнику и под лучом солнца он передает их на полотно, которое потом все будут смотреть. Но когда приближается к этому телу жених ее, от которого ей надлежит иметь детей, то наступает ночь… тайна.

Безумие Алпатова было в том, что он хотел обойтись без тайны, что как художнику ему довольно было созерцания, и это он переносил как требование к половому чувству: сам он наблюдает,  он создает картину, если отдаться влечению, он упадет. Он победил: женщина стала ему «Золотой луговиной», а потом после этого стала просто (ночь).

 

<Запись на полях> (Лицо края = образ края.).

 

26 Апреля. Утро пасмурное. Среди дня ливень. Вечером тихая золотистая заря. Мы все были вечером у Александрова.

 

27 Апреля. Утро солнечное, но ветреное. Но особенно громко птицы поют. Лягушки прыгают спаренные. Лед на нижних прудах почти разошелся. Бьют щук из ружья и острогой.

 

К роману  о покрывале Майн:

пока зверь не убит, охотник прячется от людей,  потому что все смеются, видя охотника, а когда волк убит – вот когда можно и на люди, тогда люди удивляются.

Все смешно, что находится в процессе творчества, смеются над художником, над писателем. А когда дело доходит до творчества жизни – тут уже вовсе смешно, потому влюбленные прячутся…

 

<Запись на полях> (От пролета зяблика до кукушки проходит вся красота весны, за это время растает снег, зазеленеет земля и покроется первыми самыми дорогими цветами, потрескаются почки на березах, раскроют зеленые крылышки, запахнет ароматной смолой и тут прилетает кукушка – тогда все говорят: «началась весна, какая прелесть!» а для нас, охотников, все кончилось: наши охотничьи птицы уже пропели свои песни, самки сели на яйца, и у них началась страдная пора).

 

Евреи в Москве. Их жизнь такая «мещанская», столь же далекая от нас, как жизнь в цыганском таборе. Но цыгане дикие занимаются лошадьми и потому в нашем сознании сливаются с природой, которая тоже ведь очень «мещанская». А евреи тем удивительны, что свою потребительскую ценность простирают и на самые высокие достижения национальной культуры, часто симулируя даже и творчество. Конечно, и все народы имеют свои корни, которые нам и представляются «мещанством», но корни наши погружены в землю и потому невидимы. Корни же еврейского народа паразитируют в культуре другого народа, они похожи на корни растений в вегетационных опытах в стеклянных сосудах с раствором минеральных веществ: все видно.

 

28 Апреля. Солнечное тихое утро. Мороз-утренник все прибрал, подсушил и постриг, но солнце очень скоро расстроило его заутреннее дело, все пустило в ход, на припеке под лужами острия зеленой травы  начали отделять свои пузырьки.

В тени елей, однако, долго еще оставались лужи затянутыми. Кое-где на северных склонах еще сохранились клочки снега. А на южных склонах чуть заметно зеленеет мурава.

Я не знаю и не хочу знать, на каком это дереве увидал я родные хохлатые почки, и через них все пережитые весны мне стали, как одна весна, одно чувство, вся природа явилась как брачный сон наяву. Может быть, я делаю ошибку, что свое чувство природы хочу понять, как первую встречу ребенка. Вероятней всего это чувство зародилось целиком в брачный период, и через это потом уже откликнулось детство. Это началось,  когда впервые мелькнуло, что, может быть,  необходимо расстаться с любовью,  и когда на этой стороне стало так больно в душе, что хоть пальцами потрогай,  и боль отзовется, то на другой стороне взамен этого вставал великий мир радости, и, казалось, так легко заменить свою боль участием в радости цветов, птиц, зверей, леса, земли, и какого-то благословенного труда в этом, радостного себе и всем мире. Тогда и родина явилась во всей своей привлекательной силе, и вот когда встала ярко впервые первая встреча в детстве с природой, и родной человек в родной стране показался прекрасным.

 

<На полях> публичные звери Мантейфеля.

 

Петя – председатель Шика (школьный исполком).

Петя раньше был очень консервативен и с пренебрежением относился к советской общественной работе. А когда его выбрали в Шик, и он там занял какое-то положение, то вдруг переменился и утвердил себя в ненависти к Англии. А так как и Лева определяет себя в ненависти к буржуазии в виде Англии, то можно подумать, что и вообще молодежь теперь смотрит в ту сторону (понятно: буржуазии нет у себя, значит, она там, в Англии).

 

Чужой выстрел, когда мирно ходишь в лесу и слушаешь птиц, так действует на меня, что я бросаю все свои наблюдения, теряю мысли и, повернувшись спиной к тому месту, откуда послышался выстрел, удираю дальше и дальше, чтобы не привелось слышать другого. И то же бывает, когда ранним утром по росистой траве вышел куда-нибудь во всем восторге от великолепия утра и вдруг догадался по следам на траве, что впереди тебя тоже идет кто-то – пропадает все очарование и свертываешь в другую сторону, переменяя план только потому, что на росе увидел след другого. Садишься, бывает, отдохнуть на пенек в глухом месте думаешь: «Мир все-таки велик, можно рассчитывать, что есть аршин земли, куда ни разу не попадала нога человека, и что на этом пне, никто никогда не сидел». А глаз, бродя по траве, открывает возле пенька скорлупки съеденного кем-то яйца: кто-то здесь, на этом пне уже наслаждался, бежать, бежать! Но и чужой выстрел в лесу, и чужой след по росе и пороше, и остатки чужого обеда в траве – все ничто перед тем ужасом, когда приближаемся к зверю, заключенному в клетке напоказ толпе. Сколько бесстыдных глаз /на/ осрамленного, неустанно с утра до вечера шагающего из угла в угол тигра, и льва, и пантеры, белого медведя, и бурого, и антилопы, и серны и страуса – публичные звери! Тут я уже не вижу пугающего меня в лесу следа, тут все испытано и поругано.

 

Я часто слышал, будто гриб, замеченный человеком, перестает расти от глазу,  и много раз проверял: нет, гриб растет. И я думал при этом, что,  значит,  сам человек,  напуганный глазом другого, перенес свои мелкие чувства на гриб. Слышал я даже, будто птицы переносят яйца свои, замеченные человеческим глазом, и проверял – нет птицы невинны, доверчивы, а это человек переносит на них свой грех, вполне сознавая свое окаянство…

Но там, где совершенное безлюдье, бывает, очень обрадуешься единственному следу человека, и сердце трепещет в ожидании узнать своего единственного друга.

Я много раз проверял в лесах и пустынях эти следы очарованных странников по девственным местам, одни пропадают совсем и сходят на нет: редко когда увидишь; все другие возвращаются к людям и теряются на мостовых и площадях. А когда потом слушаешь музыканта в концерте, или видишь картину в музее, или читаешь поэму, то, захваченный восторгом, думаешь, узнавая родное: вот это голос очарованного странника, вот это он, затерявший следы своего путешествия на мостовой. Тогда я думаю, что это не напрасно пугает чужой выстрел в лесу и чужой след на траве и пороше,  и надо всякому /побывать/ в какой-то стране непуганых птиц, чтобы вполне и крепко обрадоваться другому  и узнать в нем родного и близкого.

Чудесные странники! затеряв свои следы на мостовых, они теряются в толпе совершенно, бреются, надевают котелки и перчатки, выходят кланяться к рампе и даже не отказываются протерпеть, как все, трудный вечер своего юбилея. Я изумляюсь, представляя себе их великий путь от испуга при виде скорлупы яйца у пенька до полного обладания собой на своем юбилее. Но есть очарованные странники, которые не дошли до конца и  вернулись с полпути, прославляют виденное ими великолепие пустынного мира и проклинают города, мостовые, трамваи, котелки, юбилеи и необходимые всем поклоны у рамп: они самые вредные люди,  потому что заманивают туда, куда сами еще не дошли и проклинают необходимое в жизни,  без чего невозможно прожить, без чего… <не дописано>

 

29 Апреля. Опять такое же, как вчера и, пожалуй, еще лучшее солнечное тихое утро с морозом. Скворец прилетел к моему скворешнику и запел, я очень обрадовался, думая – раз он запел, значит и поселился. Но оказалось, что запел он для отвода глаз, не решаясь сразу на моих глазах уворнуть, что ему надо. Спев немного, он спустился к моей куче навоза, захватил такой большой лохмот, что только бы унести, и полетел к соседу и там юркнул в свое гнездо.

 

Вчера Ефр. Пав. нашла где-то первый желтенький цветок.

Весна идет! нет сил городить спокойно кропотливым трудом эпические фразы, когда разгорается торжественное утро, кажется  преступлением сидеть и стучать молотком, надо где-нибудь между зорями урвать час и сказать все прямым обращением другу. Весна! лирика побеждает эпос…

 

В закоулке Вифанского озера в тепле под ореховыми золотистыми висюльками тысячи спаренных лягушек, выпучив глаза-микроскопы хрипели и урчали. При моем приближении в спаренном виде они прыгали с берега и снова показывали из воды свои микроскопы. Несмотря на все омерзение при виде такой любви, все-таки оставалось, в общем, к ним некоторое уважение, вероятно потому что все-таки нелегко наверное им было переносить, шлепая, такую любовь. Через уважение к лягушкам мне вспомнился учитель-натуралист Шевалдышев, который занимается специально ими и вылавливает массами для Москвы. Наверно этот натуралист, как все они, презирает мое сочинительство, считая это занятие пустым и легким, и в лучшем случае «Божьей милостью». А между тем, пока я писал одну коротенькую главу романа он, шлепая по грязи, изловил и отправил в Москву пятьдесят тысяч лягушек.

 

30 Апреля. Туман.

Заключение Зеленой двери.

В России как было: если у меня хоть мало-мальски благополучно в доме, все необходимое для жизни есть, могу учить детей в гимназии и если поехать куда по железной дороге, то могу поехать во втором классе, а на пароходе и в первом – если у меня благополучно во всем, то совесть моя неспокойна: вокруг море последней нужды и беспросветной тьмы. А если у меня и не очень тонкая совесть, то все равно грубое предчувствие неминуемой катастрофы омрачает мое бытие, и я с ужасом смотрю на моего неповинного, благополучного ребенка, спящего в чистой кроватке: не придется ли в будущем отвечать ему за благополучие, выпавшего на мое счастье?

А что я желал в то время другим? я желал им только достатка, к этому сводились все мои желания в отношении к ближнему, чтобы он мало-мальски поправился. Совесть моя была неспокойна,  и я жалел ближнего, а он, конечно, не верил мне, благополучному, завидовал моей железной крыше и ненавидел. А если все понять до конца, то какая же выгода жить, работая изо дня в день для скромного существования, и при всякой материальной удаче наживать все более и более беспокойную совесть? Долой же мещанство! я служу катастрофе. Я материалист и желаю людям достатка и, пока они не выйдут из этих клещей Кащеевой цепи, я не скажу им: любите друг друга. Силой разбейте Кащееву цепь, а потом просто от нечего делать от скуки даже начнете любить. Я материалист, но себе ничего не желаю, и останусь без постоянного крова, и даже имя свое скрою в подложном паспорте, я анархист, потому что власть ненавижу,  она источник зла, я коммунист, потому что служу общему делу.

Никакой лазейки совести и никаких дверей, ни зеленых, ни белых, ни черных, – совесть моя завяжись стальным узлом вокруг материального мира, я – акушер и режу человеку пуп от Бога, чтобы ему никакого не было выхода от человеческого дела здесь на земле.

 

<На полях> Красные грибы из-под снега.

 

Муж одареннейший из Ельца. Авксентьев (эсер) побивает Алпатова на собрании ссылкой на гносеологию. Философия – мать всех наук и последнее дитя ее гносеология.

 

Работа в лаборатории, красота работ на химич. весах и вообще все, тигли, точность, Оствальд. Писарев и цианистый калий. Соблазны Писарева: господство ученых посредством химии. Половой вопрос: потер пальцем по мрамору.

Минятин – Коноплянцев = Достоевский и славянофилы. Разговоры о вере. Прошение Победоносцеву.

 

Графы.

 

Улица Красюковка в Сергиеве названа по имени землемера Красюкова, который имел на краю большой клок земли. Он выстроил здесь церковь, разбил свою землю на мелкие участки, и после смерти его здесь началась Красюковка. Во время революции на этой улице собралась прежняя знать, князья, графы и постепенно дошли здесь до полной нищеты, получив от населения общее имя «графы». На этих графóв  как на бедного Макара все шишки летят. Даже самый отчаянный противник Советов, которому днем и ночью видится, что зазвонят колокола Лавры, если его довести до бешенства, становится революционером в своем роде и бросит вам в лицо: «Графы´ понаехали!» Вот сегодня на бугре натаскиваю Ромку, вижу, идет человек со щитами, знаю по лицу, что такой богомольный человек из тех, встает в 4 утра к заутрени и в 10 является на Советскую службу. Увидев собаку, он испугался, как баба, закричал и замахал щитами. Ромка, увидев такое, брехнул. Я схватил его, привязал. А человек со щитами все стоит. «Проходите же», – говорю я. Он осторожно подходит и дрожащим голосом спрашивает:  «А как его кличка?» Мне противно, я говорю:  «Проходите, вам не нужна кличка моей собаки». Он крысится: «А если мне хочется ее поласкать? – Проходите, – говорю, – вы мне человек незнакомый, узнаете кличку и украдете!» Вот тогда он вовсе окрысился, быстро прошел и проходя не обертываясь:

– Черт! графы´ понаехали!

 

<На полях> Гениальное одичанье.

 

Мот Гете:

 «Я никогда не откладываю свои дела – и если мне предстоит что неприятное, то иду ему прямо навстречу и проглатываю черта, даже не посмотрев на него».

«Ты знаешь, как я не люблю, когда обыкновенное, естественное хотят представить чудесным и, наоборот, как люблю, когда чудесное происходит естественным образом» (Гете).

 

К состязанию Алпатова и Авксентьева (эсера): Авксеньтьв, владеющий парламентскими приемами, быстро уложил Алпатова, осрамил, (потому что тот искренностью хотел взять, может быть юродством… может быть Курымушка). На помощь встал Писарев, бледный с горящими глазами, на голову всех выше, но вдруг лицо его исказилось, пальцы задрожали, и он выпалил с какой-то последней ненавистью: «Народ, народ! сейчас он ругает какую-то едреную мать, и то вы не любите, а подождите, когда он разогнет свою спину: он вам покажет еще Кузькину мать!»

После собрания Алпатов вышел один, и за ним шел Писарев… они разговаривали в кафе: Писарев был умен и все… но вдруг лицо его переменилось и он стал говорить о господстве ученых с бомбами: Алпатов дрожал: безумный был перед ним, и это было настоящее (шалун).

 

1 Мая.  Первая парная ночь с дождем, утро серое, пахнет землей…

Садовник Сер. Алекс. вчера предложил мне бросить охоту, ходьбу по лесам и заняться садом. Но я представил себе восход солнца, когда все городские собаки начинают лаять, и все петухи дружно орать. С. А. на это вспомнил время Троицкого звона, когда этот чудесный звон, казалось, соединял в себе все лесные и полезные звуки при встрече солнца,  и притом было в нем еще что-то бóльшее. «Тогда, – сказал он, – ни собак, ни петухов при восходе почему-то не было слышно».

Мы потом долго говорили о системе учения любви, которое христианская церковь продумала на всякое лицо, на всякий случай и вместе с тем все ничтожество Кино и Радио. Я спросил С. А. в упор:

– Скажите прямо, соберитесь в себя и вдруг отвечайте по совести: зазвонят ли когда нибудь колокола Лавры?

Он ответил, не думая:

– Зазвонят.

Потом стали мы гадать и желать, чтобы они зазвонили не на кровь, а на любовь. Оказалось, что власти центральные не очень и против, а мешает белое духовенство, которое боится господства монахов.

Вот был бы гениальный человек, кто сумел бы так повернуть все, чтобы колокола зазвонили не через господство белого и черного духовенства, царя, большевиков, а чтобы пришлось какое-нибудь дело так по душе всем, так стало бы хорошо всем, чтобы и самый вопрос «кому звонить?» – исчез, просто кто-нибудь, первый же прохожий вспомнил: «а почему же не звонят?» и другие схватились бы, вызвали старых звонарей, и начался бы звон как бы сам от себя, словом, чтобы колокола зазвонили сами. Будет ли это?

 

«Только тот велик и счастлив, кому не нужно ни повелевать, ни повиноваться, для того, чтоб жить на свете с удовольствием». (Гете, Гец. Вейстинген).

 

Дружно взялась трава. Все 1-е Мая – дождь. Но, несмотря на дождь, вся площадь наполнилась колоннами с красными флагами вокруг памятника Ленину, перелитому из колокола киновии. Вся церемония из года в год совершается одинаково так, что даже ученики, замечающие все, как зверюшки, говорят: «Точь-в-точь, как прошлый год, все такой же молебен и все под дождем».

Я по теплому дождю утром был в лесу. Вода и зеленая трава помогают березам - стоят напряженные, тронуть и брызнет сок. Вдруг лес наполнился дикими звуками. Это колония инвалидов, слепцы, хромоногие, безрукие шли под красным флагом на площадь и ревели «Интернационал».

Дождь продолжался и в ночь. Гроза ночью.

 

2 Мая. Потоп. Лавки закрыты, потому что по случаю десятилетия революции будут праздновать два дня. Еще через 10 лет, значит, будут три дня праздники, через 40 четыре и через 3650 лет революция освободит нас от труда совершенно, все мы будем круглый год праздновать.

 

Читал Гете, «Feny'a». Очень старо как-то, видно, что все приемы расхвачены последующими авторами. Надо найти работу какую-нибудь: 1) Гете, как натуралист, с точки зрения современных достижений естествознания, 2) Узнать: кто еще был поэт-натуралист, 3) Язычество Гете: причины его и чем кончилась его школа.

 

Ходил на «Кряж» (15 м.). Встреча с лесником из Ведомши, советует побывать в сторожке около Батьковского озера (6 верст от Федорцов, 6 от Ведомши). Беседовал с детьми о птицах, и было так просто с ними и с другими встречными, что удивился себе, как, зная такое обращение, я бываю иным с простыми людьми (светлая минута, воспоминание обратного: в Хотькове черная злоба).

Молодые ивы начинают раскрывать почки. В старых березах и тополях напор соков так велик, что почки у тополей, как сосок при напоре молока, а кроны берез от разбухших почек стали шоколадными: время шоколадных берез. Подводная трава в болотах вышла наружу, и образовались везде зеленые острова. Во всем растительном мире напор жизни, земля вся кругом зеленеет.

 

Прочел «Ифигению» Гете с великим восторгом. Узнал в этом подъеме от трагедии начало своего трагического подъема в одном из последних весенних писем. И вот завет себе: добиться в своем романе трагической значимости высших моментов в подъеме.

 

Великий богоборец Розанов. Его семья, воистину, как в греческой трагедии, несет небесную кару за спор отца с богами (муки Тантала).

 

Спасение, по всему смыслу трагедии, должно явиться в последний момент борьбы, человек всю жизнь свою положит и за то, что он положил ее – спасение. Так если церковь Христова есть путь спасения, то это не значит, что она освобождает его от борьбы, напротив, она включает его только в трагический круг, поселяет в нем трагическое сознание. Вот почему и Толстой и Розанов, не посещая церковной службы, не причащаясь – больше христиане, чем другие, это истинные, современные подвижники христианства, и в особенности Розанов, который, только умирая, разрешил себе причаститься.

 

3 Мая. Вчера мы так и уснули под песню дождя. Проснулись – солнечное утро. Мне была радость увидеть поющего скворца у меня на дереве и рядом с ним у скворешника другого. Я видел, как один из них спустился к навозной куче, схватил клок и юркнул в мой скворечник. Теперь не остается сомнения: скворцы у меня поселились. Но еще уже великою радостью мне было услышать сквозь лай собак и крик петухов бормотание тетерева за Красюковкой.

 

Парижское звено. Начало:

Система предметная сдачи экзаменов в университете – гибель студентам беспорядочным, откладывая трудные зачеты из года в год, они делаются вечными студентами. Но зато энергичный студент при такой подвижной системе легко может вырвать из жизни год обучения, а совсем упорный, одаренный и два. Когда все свои интересы, все желания Алпатов обрубил, как садовник все побочные ветви тополя, когда осталась одна только воля сделаться мелиоратором, Алпатов сдает свои зачеты, лаборатории, чертежи быстро и верно: ничего, кроме тетрадки лекций, записанных своею рукою. Так просто: записал лекцию и дома вечером в десять минут повторил, по окончании семестра сутки на просмотр – и готово. В лабораториях есть система рецептов и анализов, вот только чертежи, если бы не чертежи! Но и это проходит, и остается последний проект осушения большого русского болота с переключением тепловой энергии торфа на месте в электрическую.

Милый друг, ты стальную пружину коленями согнул, следи же за собой, помни, что хотя и крепко твое колено, но главная сила в твоем внимании, тут малейшее расстройство внимания и пружина выскользнула из-под колена и, развернувшись, отбросит тебя далеко!

В детали проекта торфодобывающей машины не хватило красных чернил выделить систему придуманных Алпатовым подшипников. Эти чернила были у него на квартире, он побежал к трамваю, но весь он был …<не дописано>

 

Теперь, когда просыпаюсь, спешу скорей открыть занавеску и поскорей узнать, что там делается, открываешь занавеску на окне все равно как перевертываешь страницу неожиданной новой захватывающей книги.

 

Кукушка знает, когда прилететь: везде лезет трава, вдали на ранних ивах показалась зеленая дымка, и вот она тут, сначала увидишь ее молчаливой и скромной на ветке еще неодетой березы.

Я видел сегодня одну. Утро ясное, но холодно, потом северный ветер. Птицы поют умеренно.

 

На Кончуре были небольшие серые кулики, которые все время почти смешно покачиваются, за что мальчишки их зовут Ваньками-Встаньками.

Если кто скажет, что бездна тянет его туда броситься, то значит, что он сильный стоит у края ее и удерживается, а слабого бездна не тянет, а отбрасывает на покойные, смотря по времени и устройству страны, сухие или грязные безопасные дороги. Бездна – испытание силы всему живому, подойди  к краю и узнай, и если слабый… Да, что же делать слабому? Слабому, я так понимаю, надо гордость иметь,.. не ставить себя на последнее испытание, чтоб ему бездна сказала:  «Уйди прочь, ты не можешь!» Нужно вовремя отвернуться от бездны, сохраняя в себе последнее, на крайний, на последний случай:  «хоть раз, да не могу». И тогда может случиться в жизни, казалось бы слабый человек победит ужас смерти последним, веселым желанием…

 

Нина Беляева должна быть у меня с женской стороны представляющей «темного деспота». Выход для Алпатова творчество, но как преодолеет это же девушка. (Она постучалась в стену с лестницы – какая хитрая! и вошла молча, села на кресло возле дивана. Алпатов сидел у кресла. Она молчала, потом закрыла глаза и медленно стала склоняться в сторону Алпатова и до его плеча, и на плече лежала ее голова и жаром дыхания обдавала его шею. Ему было это и неожиданно и не очень приятно, но он показалось ему «чтобы не обидеть» должен не упустить случая и быть как все, и он протянул руки, как все. Она припала к его губам, но тут Алпатов одумался, погладил рукой ее голову, встал к окну и приложился к стеклу. Как-то неприятно было ему на губах от чужого поцелуя и хотелось бы вынуть платок из кармана, но это было сделать невозможно, а в пальцах руки было совсем такое же чувство, как будто аккуратно  очистив яйцо в крутом мешочке  он взял его теплое пальцами, чтобы забрать в рот целиком и там раздавить. Потом Нина встала и опустила зеленую вуаль, накинула пальто и, ничего не сказав, вышла из комнаты. Алпатов по-прежнему стоял у окна и, когда Нина ушла, вдруг встрепенулся. Вспомнились сны, такие как будто невинные, будто приходит какая-то женщина сама и берет его с собой и он идет с ней, как с сестрой, но под ними синее теплое море. И вот все наяву совершилось, пришла женщина и у него осталась на пальцах только теплота дрожащего яичного мешочка, а с губ он стер платком, что-то кислое…

А там где-то далеко исходил подземный пожар невозможный, и мерещилось что-о совсем красное и страстное и совершенно безликое.

(После этого дуэль).

 

Теперь надо расставить вехи в Парижском звене, потом Петербургском и в последнем.

 

<На полях> Кудрино, резчик Варнасков Василий Петрович.

 

Поверь, лишь тот знаком с душевным наслажденьем,

Кто приобрел его трудами и терпеньем!

И небо без земли наскучило б богам.

Зачем же ты взываешь к небесам?

(Гете Зем. жизнь художника).

Я понесу тебя к соседу-богачу

И за тебя, предмет очарованья,

На хлеб малюткам получу.

 

4 Мая. Ясно. Ночной мороз. Утром слышал соловья. Сережки на березах (крестики) зазолотились. Старов начал огораживать мой участок. Вчера был у меня Яловецкий и Т. Розанова со своей Верой. Яловецкий рассказывал, как он ездил судить на Вознесенский завод. Мужик, которого он должен был защищать, угощал его, как приедут в какую-нибудь деревню, сейчас завертывает к родне и велит: «Урегулируем!» и, выпив, едет дальше, нажимая на лошадь: алло! алло! едрит твою мать! Адвокат умоляет его не угощать: ведь невозможно пьяному дело вести. На последней станции хозяин внял просьбе и сказал: « Ну, не хочешь пить, граммофон заведем». Завел, а было это в полночь, все спали и, просыпаясь от граммофона, очень ругались.

 

<На полях> – Если ход машины в Васильевском чутко слышно, то через день-два ненастье.

 

Ячмень сеют, когда молодой скворец голову из окошечка высунет.

 

У Яловецкого жил зяблик, он выпустил его, когда все зяблики сели на яйца, пары не мог найти и пел. Даже после Петрова дня, когда и кукушка даже перестала, одинокий зяблик все пел.

 

Не удивляют величайшие изобретения, осуществляющие тысячелетние мечты о них, авиация, радио: как только изобретение входит в обращение, народ проглатывает их без особого удивления и благодарности человеческому гению.

 

<На полях> Ранние ивы покрылись своими светло-зелеными шариками.

 

Мы с Яловецким, Вяч. Ант. и Олей пошли на тягу в Смушки (за Блок), было очень тепло, жарко, по сторонам линии ж. д. были чудесные тропинки, окаймленные самой молодой, только что отделившейся от весенней зеленой муравой. Оля собирала там сморчки, Волчье лыко и примулы. И так было тихо, так тихо! Мы ожидали прекраснейшей тяги, но прямо же после заката вдруг стало очень холодно, и мороз начал затягивать лужи. Тетерева с вечера еще не бормотали, они начинают с вечера, верно, когда чуют сквозную верно теплую ночь. Но зато в тишине и морозе необыкновенно четко слышны были голоса певчих дроздов и токующих бекасов.

 

– Откуда в России люди такие нашлись, ты вот что скажи?

– Во-на, откуда… в русском народе есть все!

 

Ефим Несговоров – надо, изображая его, поглядывать на Ленина. (Керенский и солдат: «для вас и земля и отечество, а для меня – могила»). Ведь вот «правда», которой служит Ефим. А кончается эта правда новой «ложью» СССР (иначе: все отвергается во имя настоящего в реализации земных потребностей индивидуума, и революция, сделав полуоборот, становится ногой на сегодня и обращается к завтра: желанный день переносится вдаль).

 

Медицина. Пришел к доктору Михайлову, определил воспаление почек и назначил: ни под каким видом не пить и есть: манную кашу без масла и суп без соли. Пришел домой: пьют. «Ты, – говорят, – не пей, а попробуй». Я попробовал и выпил и напился совсем. После прихожу к Михайлову: надо покаяться, и все рассказал. «Самогон, – спрашивает, – пил? – Самогон, – отвечаю, – и после денатурат. – А чем закусывал? – Самогон, – говорю, – закусывал свининой и солеными огурцами, а денатурат пил без закуски». Доктор Михайлов покачал головой и сказал: «Если бы это с образованным человеком случилось, я бы счел за чудо, а у крестьянина во внутренностях и долото сгниет».

 

В Лавре будто бы пел один диякон, и голос его был первый в России. Такую силу забрал этот монах своим голосом, что потребовал у игумена разрешения жить ему в Лавре с женой. – Ты же монах, – сказал игумен. – Я монах, – ответил диякон, – да я человек: под рясой у меня такое же мясо.

 

5 Мая. День, похожий на вчерашний, днем очень тепло и ясно, к вечеру прохладно.

Старов работает второй день: прибиты жерди к столбам.

Вечером ходил в «долину реки Кончуры» на тягу.

Вальдшнепов очень часто стреляешь при звездах, но если на тяге увидишь первую звезду и еще не слышал вальдшнепа – плохо! ведь и тяга-то вся бывает всего полчаса, сколько же остается времени после звезды.

 

<На полях> Видел ласточку, но ласточки уж несколько дней как прилетели.

 

Ем простоквашу от своей болезни, а голос Судьбы говорит: сколько ни ешь простокваши, все равно умрешь, как Мечников.

 

Приходит близкий человек после разлуки – как постарел! А он заметил по лицу или уж сам знает, что постарел и болезненно ждет восклицания и готов уже ответить:  «Жизнь-то какая, вы знаете»… Я знаю все в нем и понимаю, и мне в знакомом человеке это кажется несправедливостью, случайностью и невольно думаю:  «Не случилось с ним такого, был бы еще молодой». И когда потом после него выходишь на улицу, и встречается много-много таких старых незнакомых людей, то через того близкого старого начинаешь понимать, что ведь с каждым таким незнакомым был «несправедливый случай», так много было тяжелого и ужасного, иначе почему бы они так уродливо состарились, а сколько, значит, в жизни всего такого…

 

Пчела берет мед из нектарников и уносит его в свое государство, мед не пчела приготовила, она была экплуататором цветка в пользу своего государства. Но цветок не обижен пчелою, напротив, ему хорошо: пчела помогла пыльце перенестись с пестика на тычинки. Вот если бы нам русским людям дождаться таких эксплуататоров в пользу своего государства, как пчелы: берите все из нектарников, но не обрывайте наших лепестков и не ломайте стеблей.

 

От прилета зябликов, когда еще и не трогался снег в лесу, ходишь по вечерней заре и чего-то ждешь и редко бывает совсем хорошо, все чего-то не хватает, то слишком морозит, то моросит дождь, то ветер возьмется свистеть по неодетым деревьям. И вот приходит, наконец, такой вечер, когда уже кукует кукушка, и ранние ивы развертываются, и вспомнишь, сколько зорь я прождал, сколько было всего плохого и хорошего, пока сотворился вот, наконец, из всего этого такой чудесный вечер, не напрасно я ждал!

 

«У моего свата глаз кривой и тебе того желаю».

 

7 Мая. Тихое серое утро после дождя. Я хочу попробовать уйти в Дерюзино, потом в Бабошино, чтобы убить петуха и освободиться тем от болезни: ведь не могу работать!

 

«Человек» в литературе – это чувство трагического.

 

Теплое утро. В 12 пришел в Дерюзино. Холодный ветер, мороз и снег. Ночью буря. Утро ясное встретил, сильный мороз. На охоту из Дерюзина не выходил. В 6 утра вышел из Дерюзина, зашел в Параклит посмотреть коров и в 9 у. был дома.

 

Описание путешествия.

 

Серое теплое утро, в сером тепле слышится кукование, на сером фоне неодетых деревьев, как чудо показывается цветущая верба без листьев: куст в желто-зеленых цветах, похожий на желтых цыплят, только что из яйца. В стройном тихом бору громко рассыпаются зяблики. На черемухе почки раскрылись, на облоге фиалки, в канаве примулы и в лесу огромное волчье лыко. Я иду в гору между лесами, и так, мне кажется, я поднимаюсь на свой собственный Олимп, приближаюсь к невинным богам, из которых я сам состою. И мне удивительно думать о поэтах, прибегающих для выражения себя к образам старых богов, в которых они сами не верят.

Было это, как молния жизни из солнца, поражающая разум и всю отдельную жизнь человека совершенно до основания: солнце явилось как истина-красота и вокруг него, как планеты вращались в несомненных кругах, добро, правда и все, что едва, едва, как желание просвечивало тускло в обыкновенной жизни людей.

Самое главное в этом было расположение светил между собою в вечном круговом вращении, и отсюда вдруг становилась понятной вся повседневная жизнь человека, все теневые стороны ее, как заход  и прогресс как восход. Внезапно переместились сознащие центры  куда-то туда и все, что казалось центром раньше – стало иллюзией, но зато из  центра эти иллюзии стали на свое место, и когда стали, оказались реальностью. И отсюда все мелочи, все волнения жизни, своей личной жизни определились. Оказалось вдруг, что рабочее движение может совершаться без своего участия: я сам могу заниматься своей личной жизнью и в этом осуществить весь свой долг и к рабочему движению: я могу любить девушку, могу искусством заниматься, а там все будут идти… Тогда все слова ее вдруг стали понятны и слились с гимном всего живого на свете, и от сотворения человека и до сотворения у всех животных был брак… Оказалось, он смешивал все и когда <1  нрзб.> вот теперь-то сказать ей, все будет понятно, скорее же вызвать ее – petit bleu!

 

<Запись на полях> (Это в бытовом плане: русский интеллигент, незрелый умственно человек, дикарь: его поражает идея, и он вслед за появлением идеи действует.

На самом деле у настоящих людей между появлением идеи и действием проходит время, заполнение которого и составляет личную жизнь).

 

Слащавая христианская романтика «Освоб. Прометея» после Эсхилова «Прикованного» – невозможное чтение. Но, если бы это Эсхил написал сам после своего «Прометея», то можно бы поверить в чудо.

 

Все это потому, что классический мир нами не может быть принят – вот это, если кто принимает – отвратительно фальшиво, но было бы совсем иным, если бы классика приняла романтизм: это трогательно. Все равно, как и в нашем современном русском народе бесконечно трогательно, когда отдельные люди после грубого «язычества» вещевой жизни становятся «идейными». Но обратное – невозможно. Невозможно, напр., нам, «интеллигенции» понять жизнь Мани, которая любила мужа так, что как индусска бросалась к нему в могилу и просила вместе зарыть, а потом вскоре из чисто рабочей необходимости делается женой другого, вдовца семейного. Трудно понять тоже, что через год жизни с ним, когда при дележе взрослых его детей, вещи ее (сундук) попадают в дележку, она, желая сохранить вещи, разводится с ним… А Ефр. Пав.,  которая имела уже пример моей жизни перед собой, и хлопочет, чтобы одного неизвестного ей беженца устроить Мане мужем…

 

Прометей сам себе сотворил жену, Пандору.

 

У Алпатова одно время было так, что если является какой-нибудь неожиданный вопрос, то он должен ответить на все, что он должен знать все, и так он есть у каждого на спешной работе, если когда молот поднят – подставляй железо, опуская – убирай руку – раздумывать некогда. Но так ведь и все живет, разрешая делом чужие вопросы, и кто-то приходит после, делает вывод и начинает по-новому. Кто же это пришел и подумал, как у него явился досуг такой, и не я ли теперь должен взять эту роль на себя, и если взял, то остановлюсь… (разработать).

Помогите, грамотный друг, чтобы установить себя в моей летописи личной жизни по неверному опорному пункту своего собственного уродства, остерегите меня от обманчивой выдумки.

 

Нет, я не верю прямо в Зевса,  но я уважаю Эсхила, который верил в Зевса и создавал своего Прометея, и знаю, Прометей любил свою мать Фемиду, чтобы мог сам из своих мыслей и чувств создать сам себе жену свою Пандору: он мог, конечно, создать себе жену, но невозможно представить себе, чтобы даже и всесильный бог мог себе создать свою мать. Да, я не верю в Зевса и очень возможно, что и Невеста моя – это я спасаюсь в образ силой моего собственного творчества, и жену свою создал я сам из ребра, но мать моя была и есть во мне и вокруг рождающая земля – все мать, как могу я это не видеть…

 

8 Мая. Мороз и северная буря этою ночью ворвались в дело солнца и столько напутали, нашалили и нагромили: даже голубые фиалки были покрыты кристаллами снега,  и,  казалось, утром даже солнцу было стыдно в таком сраме вставать. Нелегко было все поправить, но солнце весной не может быть посрамлено, и уже в восьмом часу утра на придорожной луже, открытой солнечным лучом, поскакали наездники.

 

Птичий хищник, распластав огромные крылья, поплыл на добычу, я ожидал его и, хотя было не в меру высоко, пустил в него дробь. Он смешался на мгновенье, но схватился, сильнее взмахнул крыльями, много подался  вперед, еще – раз, еще и еще… Но легка пустая кость в крыле птицы и не прочна. После, рассмотрев все вблизи, я понял, что одна только моя дробинка ударила в кость и она тогда наверно только чуть, чуть надтреснула. Но сильным взмахом орел на сломанном месте надломил себе кость и вдруг беспомощно кувыркаясь серым комком полетел вниз с шумом, ударился громко, подскочил, как мяч, встал, обернулся на меня и зашипел: ему только и осталось, шипеть на меня. Да, пуста, легка птичья кость в крыле птицы, непрочна, как жизнь человека.

 

10 Мая.Ночь звездная, перед восходом мороз. Утро чистое. Попробую съездить в Васильевское на последнюю охоту.

Дети хотят быть, как взрослые

и взрослые хотят быть «как все» –

появляется мода, начинается

быт. Если же дети изображают

героев и взрослые друг на друга

не смотрят – то это революция.

Когда резали у нас черную корову, Е. П. легла, закрылась подушками и плакала до тех пор, пока не пришел Томилин и не сказал:  «Е. П., куда девать потроха». Как только Т. сказал «потроха»,  хозяйка забыла чувства и принялась все убирать.

 

11 Мая. Все небо ровно серое, тихо, тепло, мелкий дождь. Второе, всего только второе такое водоносное утро за весну.

В общем, весна вышла наредкость затяжная и нехорошая. Но я не обижаюсь, плохая погода зависит от себя, делай что-нибудь в природе и удивишься, когда будут кругом говорить о плохой погоде. Вот и сейчас охотники на вальдшнепов, любители по сухой тропинке подойти к живописной заре и осрамить ее своим выстрелом – все эти охотники жалуются на плохую весну. А глухариные охотники (одному пришлось семь верст водой идти до глухариных мест) говорят, что весна была очень хорошая, и давно не было такой удачи с глухарями.

Я тоже не обижаюсь. Меня даже страшат чередом следующие, роскошные дни весны: я теряюсь. А теперь несколько хороших дней дало мне всю весну.

 

<На полях> фининспектор, превращенный в черта.

 

Кто-то едет навстречу мне по улице на извозчике, мне кажется, я узнаю кого-то, но фонарный столб пришелся как раз перед моими глазами и закрыл собой с тротуара извозчика и седока и даже лошадь. Я иду вперед и думаю: «Вот сейчас покажется», но как он может показаться, если тоже движется в мою сторону и так остается за фонарем. А когда я освободился от фонаря и оглянулся назад, я увидел только спину и не узнал и очень может быть, навсегда упустил встречу с человеком самым желанным: мне помешал фонарь.

 

Нестеровские леса. Около огородов монахи работали, а один стоял у дороги возле пня и кланялся. Мы думали, он корчевал, а,  оказалось, молился и когда мы подошли, он исчез, сел на лавочку и стал в раздумьи перебирать пальцами. Вероятно, это был наблюдатель дороги, как у журавлей.

 

Как загоготали монахи на огороде.

 

Скепсис. Привыкли скепсис понимать почти как нигилизм, но почему нельзя и верующему посмеяться над теми, кто веру свою считает единственной,  и злобно крысится ею на другого, считая единственным путем спасения?

 

12 Мая.  Утром сильный снег.

 

Коровья вера.

Мы ходили под дождем в Параклит покупать корову. Заметили (это надо заметить!) на дороге беспорядочно рассыпанный горох, целые версты гороха. Далеко впереди по шоссе поднимался в гору монах. Еф. Пав. сказала, что горох этот рассыпан кем-то нарочно: есть такое поверье, что если кто-нибудь потеряется, то надо посыпать на дорогу птицам гороха, птицы помогут найти.  «Не монах ли тот идет там впереди и сыплет горох? – Очень может быть! -  ответила Павловна». А мне вспомнилось, что вчера объявляли по радио о воздушном шаре, который улетел с экипажем и пропал, и что если кто нибудь найдет, то получит награду в 1000 р. Я рассказал об этом Павловне в связи с горохом: «Вот бы нам птицы помогли найти шар!» Она подумала, что я смеюсь над ней,  и рассердилась. Монах же медленно поднимался в гору,  мы медленно спускались, дождь нас хлестал, а когда монах взобрался наверх и скрылся из глаз, спускаясь с холма, небо прояснилось, дождь перестал, и в ответ на это стали в лесах куковать кукушки. Мы долго поднимались в гору следом монаха, и везде по сторонам дороги был горох, все горох без конца. А когда мы, наконец, взобрались наверх, и открылся вид опять на шоссе в гору, то показался монах и как только он показался, вдруг опять начался дождь.

Мы подошли к Параклиту, наш монах сидел на лавочке. Мы сели рядом с ним. Напротив работало много монахов в огороде. Я высказал монаху свою мысль, что революция больше всех сослужила службу религии: теперь останутся в церкви только верующие, потому что теперь это «невыгодно». Монах был из самых темных и вздумал меня запутать нелепостью, постоянно употреблял вместо «говорит» – «глаголет». С трудом я добрался до смысла его темной речи,  он хотел мне сказать,  что если люди думают только о насыщении   и работа их идет вся только для желудка, то нечего и говорить об укреплении веры (он выразил это очень темно: «лес страдает, птица страдает – печаль, трава плачет, цветы плачут – (дождик) не только человек – все! и глаголет камень даже: есть хочу!) На это я  возразил ему, что в делах веры надо смотреть на сильных, отдельных людей, которые побеждают плоть  и потом увлекают за собой массу: пример: Сергий Радонежский. «Препод. Сергий, – ответил монах, – был князь, и утроба матери его была благословенная: первое, должна быть благословенной утроба, а церковь это уж сугубо благословляет».

А монахи под дождем ползали по огороду, цепляясь на невыкорчеванные пни седыми бородами. Дождь усилился, они перестали работать, отошли под елки и там были очень красивы в лесу. Мне нравилась их работа. Я сказал: – Почему вы, отец, не работаете с ними? – Я из Черниговского скита, – ответил монах, – нас выгнали оттуда, здесь мы поселились, а земли нам Параклитские монахи не дали.

Так что черниговцы как бы плебеи, а те патриции.

– Работать землю не дают, – сказал монах – а трапеза «складная» (ходит в скит и там получает за моленье).

 Я очень хорошо понял, сколько попреков получают плебеи за «общую трапезу», понял происхождение пессимизма этого монаха.

Потом пришел о. N.,  у которого мы хотели купить корову, мы пошли с ним, высокий крепкий человек, в лес и увидели четырех его тучных коров, которых пас старый мужик, похожий на эллинского пастуха. Монах рассказал нам историю дружбы его с этим мужиком: безродный старик поселился с ним в караулке, купили вместе телушку и когда отобрали хутор у монастыря, переселились вместе в Параклит и взяли телушку. От этой телушки развилось теперь собственное стадо (собственность внутри монастыря). Я мог догадаться, что корову они продают, чтобы купить себе домик и доживать в нем на свободе. Я передал отцу свой разговор с монахом, сказал ему, что гонения укрепляют веру и революция идет церкви на пользу. Владелец тучных коров вполне со мной согласился.

 

Брачное звено

 

1) Надо «брак» разделить на мельчайшие психологические детали, соотвест. деталям процесса творчества.

2) Конечно, работая над романом, я в то же время решаю труднейшие вопросы современности, противопоставленных друг другу учений социализма и капитализма. Ведь Курымушка поверил в соц-м, в надежде, что в будущем он получит от него все, чего лишен в настоящем. А в настоящем виноват капитализм, который превратил женщину в проститутку.

Наш коммунизм проваливается, потому что не может воспитать творческую личность, а не может, потому что творческая личность…

Первое условие творческой личности – свобода…

Элементы творчества: свобода, искренность, бесстрашие.

Бодливой корове Бог рог не дает.

Социальное творчество может проявляться, когда оно станет  личным. (Все лежало у большевиков, пришел Ленин и выразил)

Капитализм это понял.

Все религии дают систему воскрешения мертвого (творчества) путем превращения его в личное (люби ближнего) – все это попрано в социализме.

Но вот правда большевизма, ленинизма: государство есть механизм, долой из него человека, долой  оклад  с  иконы, пусть обнажится подлинный лик власти, сила власти, как покоренная людьми сила физическая (электрификация) и государство, как фабрика.

Но большевистская правда есть ложь, потому что часть выдается за целое: за человека и за Бога. Все вертится вокруг государства. Силу физическую должен взять человек, но «человек» превращается в новый фетиш «рабочий» (сами, сами комиссары, сами председатели).

 

 Весь день шел снег. К вечеру небо открылось и стало сильно морозить. Весны совсем  почти не было, и такого не запомнят.

У Старова сгорел сват. Старов сказал ему: «Не горюй, брат, пожар стройки не портит, у меня есть лишнее колесо, у брата другое, соберем телегу, все соберем, мы ведь не бумажные коммунисты».

 

Кащеева цепь.

Если удастся Парижское звено сделать цельным, то начать последнее звено надо в доме Алпатовых. Начало: Под тяжелым серебряным окладом, убранным драгоценными камнями таится никому неизвестный лик Богоматери, такой же прекрасный и может быть еще <1 нрзб.> более глубокий, чем Рафаэлева мадонна. Лик закрыт невозможно безвкусным и совершенно оскорбительным окладом, перед которым, нагревая металл, постоянно горит множество восковых свечей, и оттого постепенно из года в год темнеет лик Богоматери. Сотни тысяч людей ежегодно целуют металл оклада, не позволяя даже мечте своей иногда в часы дозволения себе всяких случайностей, коснуться закрытого купеческими приношениями истинного лика святыни. Так век за веком проходит и вот, наконец, кто-то из ученых-эстетов открыл, доказал и сняли оклад. А тогда случилось самое страшное: оказалось, в прекрасном лике Рублева народ не узнал Богоматери и ничего не понял в этих таинственных символах. Так народ, поклоняясь неизвестной неведомой силе, не узнал ее образа и остался во тьме. И сколько их таких же чудес искусства осталось в лесах, где-то в староверческих часовнях. Вот об этом и жутко так думать, когда поезд переносит из стран <2 нрзб.> и перед глазами леса – только леса, и  /1 нрзб./ поля, то топкие болота.

В лесах ярусы – история. В полях Алпатов.

 

Погодите немного с Алпатовым, даю голос моему ручью рассказать о себе. Правда, я думаю, до чего эта повесть, как она складывается, похожа на реку, пробегающую в своей истории через препятствия. Впереди совсем необоримые, кажется, скалы идейных вопросов, ясно видишь: конец, бросай, этого не разрешить. Смотришь, эти скалы вопросов уже позади и ручей, обегая их, смеется уже под каменной грудой вековечных скал. Любуйтесь же его новой излучиной, ее никогда не придумать: она просто далась, и в ней все доказательства и смысл без «почему». Так и повесть течет совсем легкомысленно, а смотришь, иначе никак невозможно.

 

13 Мая. Вчера вечером стало ясно, тихо и строго, взошла луна, все обещало ночью сильный мороз. Я вышел в 1 ч. 20 ночи в Смушки (имение Герценштейна). Мне там нравится, потому что в дубовой роще много певчих птиц и первых цветов, так и зову это место: страна маленьких птиц и лиловых цветов.

Вскоре на западе стала заниматься заря, и свет пошел на восток, как будто заря утренняя внизу за чертой горизонта взяла вечернюю  и потянула к себе. Я шел очень скоро и так согревался, что не заметил даже, как сильный мороз схватил зеленую травку и стыдливые лиловые цветки. На восходе я взял один в руку, он был твердый как фарфоровый, и даже сломался. Тетерев пробовал токовать и смолкал, бекас с криком взвился и не осилил, смолк. Но кукушка прилетела, не обращая никакого внимания ни на меня, ни на мороз: напружив кадык, задрав хвост, натуживаясь, она издавала тот звук, который издали кажется нежным и грустным и поселяет догадку о заколдованной девушке. Натуралисту очень трудно понимать эти превратные отзвуки в сердцах далеких людей и вся такая поэзия, да, кстати, и такая гуманность кажутся какой-то сентиментальной пушинкой. Но плохо мне не бывает даже в майский мороз, потому что почти во всяком плохом есть намек на пережитую в прошлом большую беду, после которой всякая новая маленькая беда – пустяки,  окруженные радостью, спасенье от той великой беды.

 

Монахи.

Дуня проклинает старца Порфирия за то, что велел ей терпеть жизнь с пьяницей-мужем, вот десять лет терпела и ничего не нажила: только детей с негодяем вконец загубила. Дуня и знает, что если она к старцу обратилась, то ему нельзя иначе сказать было, но ведь не помог он ей, и она ругает его. А какая ее жизнь, вот пример: Ефр. Пав. дожидалась меня обедать, хотя ей хотелось есть, дожидалась, потому что у нас полагается вместе. А Дуня «вместе» никогда с мужем не обедала: к обеду он пьян.

Монахи вообще втайне презирают мирскую, брачную жизнь (это воспитывает келья), но в их плане владеть миром и они терпят возле себя мираж, как терпят большевики буржуазию в новой экономической политике.

 

14 Мая. Теплое серое утро (по бюллетеню: в ожидании дождя и ветра). Завтра последний день охоты. Меня начинает позывать изнутри перейти от охоты и путешествий к оседлости, от внимания к животным к изучению растений. Я так и сделаю, но постепенно, чтобы не соблазниться «принципами».

Князь продолжает постепенно, выпивая, приближаться в веселом духе к концу.

О Т. В. Розановой думал: как страшно и трудно дойти до того, чтобы отдать свою волю другому лицу, но как ужасно, это еще ужасней - решиться взять на себя волю другого.

 

15 Мая. Прохладное солнечное утро. За Красюковкой, слышно из моего сада, токует тетерев.

Вчера весь день боролся с головной болью без пирамидона, если эта боль будет учащаться – брошу курить.

Закончена корчевка и посеяна вика. Старов нам рассказывал об ужасной жизни соседа Стрелкова, о его несчастных детишках:

– Я обедаю, девочка ко мне подошла, я посадил ее рядом, утер ей сопли, поговорил. На другой день она сама подходит, садится рядом и пылает. Я опять с ней поговорил, и она стала уже меня называть дядя Илюша.

– Почему пьяницам, самым пропащим людям, достается хорошая женщина: у всех таких людей женщины золото!

– Это, Илья Михайлович, последнее, женщина всегда женщина и что нам в ней плохо кажется, то это ей самой жить хочется. Ну, а у этих женщин вся своя жизнь уже кончена, она для себя уж совсем не живет и потому она вам и кажется хорошей.

 

Весна бывает всегда разная, но одна весна не бывает на другую похожа, и любовь, как весна, у одного человека бывает одна, проходит и такой не повторяется: это жизнь человека. Но из этого не получается так, что нет никому интереса до другого,  напротив, потому наш роман бесконечный,  что все мы по-разному, со всех бесчисленных сторон переживаем одну и ту же любовь. Так одно и то же солнце светит нам при Рамзесе и Ленине, и все-таки  каждая весна рождает у человека хоть одно стихотворение о солнце, небывалое в прошлых веках.

Вот отчего и является смелость писать о любви, кажется, если я докопаюсь до своего, совсем до своего, как было только со мной, то это непременно будет по-новому. Видите, друг мой, я сознаю так ясно и просто, когда рассуждаю, но до рассказа от рассуждений далеко, как от настоящей минуты моего бытия до минуты происхождения той истории, о которой я хочу рассказать. Бесконечно трудно очистить ту минуту, узнать ее в том свале времени, из которого состоит мое настоящее. Я так понимаю свой путь в этих раскопках.

Если бы в своем настоящем потерял бы я последний даже горький вздох при виде прекрасного, или способность забыться во всем от восхищения,   встречая вечернюю звезду или весенний цветок, и совершенно бы равнодушен был к встречам среди людей, то я, мертвый, не узнал бы в прошлом свою минуту любви. Вот почему непременно я должен в своем настоящем, в моем сегодняшнем страстном дне искать свою первую минуту любви и первых проблесков сознания в моем детстве. Моя жизнь, теперь преображенная счетом дней и мерой пути, но это все та же самая жизнь, которая отлична от других жизней  и в утробе моей матери.

Друг мой, вспомните себя, так ли проходило у вас, как у меня. Несколько женщин, которых я любил, располагаются теперь в моей памяти в странном порядке, та, с которой мне жить и которую я теперь уж несомненно люблю, находится перед моими глазами, и это вполне естественно:  просто вижу лицо ее на том конце стола. А дальше эти лица располагаются особенно: те, которых я не особенно любил, встают передо мной так ясно, что я могу их нарисовать, иногда в профиль, иногда и en face. Не могу сказать наверно, но это будет почти правда, если скажу, что черты этих женщин выступают теперь в моей памяти тем более не ясно, чем я сильнее любил и, наконец, от которой все началось и к которой все мое возвращается, вокруг которой все другие женщины вращаются, как погасшие земли,  это одно совершенно не поддается восстановлению линиями и красками. 

Я могу сказать, конечно, что глаза у нея были карие, волосы каштановые, щеки ея были розовые, рост средний и вся она была в фигуре с некоторой склонностью к хозяйственной полноте. Я мог бы с точностью описать все ее кофточки, юбки, шляпки, в которых она приходила ко мне на свидания. Я могу, например, по шотландской клетчатой кофточке ее вспомнить мельчайшие детали пейзажа, архитектуры домов и лица, которые в ту минуту попадались на глаза. Мало того, теми самыми глазами, которые видели шотландскую кофточку, я могу сейчас увидеть страны, народы, мне кажется, еще бы немного мне прибавить той божественной страсти и я бы мог весь земной шар изобразить, как лицо. Все от нее, а между тем ее лицо, когда я повернусь к нему, исчезает. Мало того, я и человеком-то разумным и деятельным и любящим жизнь стал сознавать себя, когда научился понимать, что и не надо смотреть ей в лицо, искать ее. Очень похоже  как если бы слепец, наслышанный о красоте нашего великого солнца, прозрел бы и стал бы смотреть на него: он ничего бы не увидел и, кроме боли, ничего не узнал. Так о солнце нашем узнать можно правду, только если не смотреть на него, повернуться к нему спиной и смотреть на освещенные им предметы. Совершенно так же было со мной и в любви: не только не вижу ее прекрасного лика, но и духовное все исчезает в лучах и те другие женщины, которых я после пробовал любить, вращаются вокруг меня, как потухшие земли вокруг нашего солнца.

Как странно, что иногда за свою неспособность к какому-нибудь обыкновенному всем доступному знанию приходится благодарить. Я совсем неспособен к математике и потому к астрономии. Благодаря своей полной бездарности в этом, я не зарылся в формулах движения мира так глубоко, что не могу вернуться, как настоящие ученые, к самой силе, от которой дается толчок к знаниям по вычислениям хода миров во вселенной. Безвыходное положение моего разума в смысле счета и меры, обращает его внутрь себя, и там я узнаю по себе, по своим женщинам совершенно такое же круговое движение светил и земель и всей жизни нашей, как математик узнает в свои трубы с огромными стеклами.

 

Сегодня весь день идет теплый дождь. В общем, лес все еще шоколадный, и только земля совсем зеленая и тоже дымкой зеленеют вдали молодые кусты ранней ивы и черемухи.

 

Что делать? золото прошлого передается нам в навозе…

 

Наярятся в девках, а там все равно, куда нести хомутину.

– Как это отдать девичью честь под кустом неизвестному человеку?

 

Политика. Налет на торгпредство в Лондоне.

В мировой политике у нас стало похоже на прежнее положение нелегальных кружков: бывало, налетят жандармы, а либеральная пресса возмущается, так по этой либеральной мягкотелой пушнине подвигалась вперед революция. Теперь же в Англии не пушнина, а какие-то «твердолобые». Они могут сказать:  «Да, вы правы, товарищи, в нашей среде много зла, от которого терпит рабочий класс, но если дать вам власть, зла не уменьшится, а потому нам передавать вам власть нет никаких оснований, кроме одного: нашей слабости, и у вас нет никакого права на власть кроме природных прав варварства над слабыми. Значит, весь вопрос в силе, и если вы нас называете культурными варварами, то некультурные варвары слабее ведь, вы свою слабость…» <не дописано>

 

16 Мая. Дождь (теплый) продолжается всю ночь и утром… Снились покойники в Хрущеве, мы с Лидией собираемся мирно жить в старом доме, тут же кто-то из братьев, но я вспоминаю, что, во-первых, Ефросинья Павловна с Лидией не уживется, во-вторых, что Елецкая природа мне после северной не по душе, и отказываюсь.

Давно уже не снились родные, вероятно, потому что я их описал. И тоже невеста моя забыла меня, и тоже, конечно, потому что я взялся ее описать.

 

Миролюбов ездит из Москвы каждую субботу в Дерюзино и уезжает в понедельник на службу. Он говорил, что там два петуха токуют, и раз случилось, он одного убил. «Теперь, значит, один остался? – спросил я. – Нет, два, – ответил он,  ведь это случилось со мной лет 5 тому назад». Вот такие бывают охотники.

 

Вчера была Т. В. Розанова. Боюсь, что она со временем станет совершенной ханжой. В среду мы пойдем с ней в 4 д. искать могилу Розанова.

 

Политика международного заговора с провалами в полпредствах, большое с техникой малого, мне кажется, достойна осуждения и с большевистской точки зрения: «шалуны».

 

Друг мой, теперь, наконец, я понял, почему многие, изображая героев, так осторожно пользуются историей собственной любви, что только малые крохи достаются нам этого золота в пухлой лигатуре героев романа. Все боятся, как бы не проболтаться им, чтобы другие не сочли их слишком сентиментальными и еще хуже безумными. Конечно да, безумными, потому что своя интимная ночь ведь совершенно своя и никому непонятна. А еще нельзя рассказать свою тайну из опасения, что потом себе-то ничего и не останется. Ведь есть чудесные повторные сны, которых нельзя рассказать, потому что как только расскажешь или запишешь, они больше повторяться не будут. Я это все очень хорошо сознаю: без «героя» свое рассказать невозможно, герой необходим. Но ведь критики за своими письменными столами, читатели за своими самоварами будут непременно говорить об Алпатове, продолжая понимать его через себя. А я тоже читатель, и мне тоже хочется поболтать о себе и так представляется, что это не должно ослабить интереса к роману.

 

17 Мая. Лунная ночь. Слегка прохладное светлое утро.

Рассмотрел, что вся работа Старова никуда, и сам он, такой умный, такой начитанный и речистый, теперь лежит вдребезги пьян, рядом с ним тоже пьяный сын его мальчик Пашка. Приходил рядиться на отделку нижнего этажа, Василий Савельев, смотрели работу Старова. «А как хорошо говорит! – сказал я. – Это всегда так, – ответил Василий, – значит, плохо работает. – Почему так? – Потому что у каждого своя специальность». В словах Василия была глубокая ирония, просвечивающая в огромную массу настоящего трудового народа, где все делают молча, где разговор – серебро, молчание - золото.

 

                                              2-й закон Берендея:

разговор серебро – молчание золото.

 

Есть люди, которые понимают в искусстве только трагическое. К ним принадлежит Т. В. Розанова. И это у нее из жизни: одна за другой сестры кончают самоубийством, сейчас подходит очередь к Вере, которая приехала смущать Таню, без того уже еле живую.

 

В русском интеллигенте-сектанте, старом революционере одной из главных черт было чувство трагического, явление такой личности сопровождалось тяжелым молчанием, обреченность… (трагедия).

 

                                              Астрономия любви:

как солнце рождает Аполлона: сын солнца.

Человек непременно должен быть хозяином и, если он даже великий ученый, великий поэт – все равно: хозяйство – это Библия, Ветхий завет, это долголетие.

 

Нина Беляева – трагедия девушки, которая должна сделаться ученой женщиной: хочет любить Алпатова, и он хотел бы, но не может, потому что она «интеллигентная».

 

Величайший момент творчества в природе, когда заря вечерняя встречается с зарей утренней и начинает светить не на востоке и на западе, как будто где-то внизу под чертой горизонта заря утренняя берет вечернюю и ведет вчерашний день к себе на восток.

 

Тарасиха о Тане Розановой:  «Ей много дали, и она -  это не может вместить: ведь головка у нее такая маленькая».

 

Полонский из Крыма спешным письмом умоляет дать роман, который только складывается у меня в голове. Пишу «ложь во спасение», сошлюсь на аппендицит, которого  и правда  немного боюсь.

 

Дорогой Вячеслав Павлович,

у меня ноет appendix (старая моя болезнь), я ем простоквашу, напрягая все силы, чтобы избежать операции, которой не хочу. Вот почему, не зная вперед, чем все это кончится, не желая еще раз Вас обманывать (впрочем, и тогда не обман: а так вышло), я буду, говорить только о том, что у меня есть. Вчерне у меня готово звено «Зеленая Дверь», которое представляет из себя такую же целую повесть листа в 2½, как и «Тюрьма». Я эту повесть представлю Вам, как говорил точно 1-го Августа, она в таком виде, что если меня и зарежут хирурги – Вы напечатаете. Я остерегаюсь ее давать раньше, потому что в связи с работой над дальнейшими частями все более и более намечается необходимость кое-что подработать. Итак, это не журавль, а 1-я синица, 1-го Августа: Зеленая дверь, 2½ листа. 2-я синица: небольшой острый рассказ вроде Нерли, но не из собьего мира, а из коровьего, называется: «Коровья вера»: для Июля, к 1 Июню пришлю в Новый Мир.

Об остальном буду говорить, простите, как о журавлях: если здоровье позволит, я надеюсь, что, сдавая к 1-му Августу Зеленую Дверь, я буду иметь в руках новое звено «Vir ornotissimus russus», а когда это сдам, сделаю звено любовных мистерий и потом последнее «брачное». В общем,  я пишу роман не для нынешнего дня, переплываю неизвестное море и, конечно, мне очень трудно думать о журнале, как бы хотелось.

Вы не очень тужите о недостатке материала высшей добротности. Виноваты не Вы и не мы, а переходное время. <Зачеркнуто> (много, слишком много младших, но мало старших, мало критики свободной, т. е. старшего читателя.)

В нашей русской природе бывает высший момент напряжения творческих сил, когда утренняя заря сходится с вечерней – вот теперь: в 1 ч. ночи рассветает на западе, утренняя заря берет вечернюю и ведет ее на восток. Так и в литературе для творчества необходим момент схождения зорь, тайное ночное единение. <Зачеркнуто> (в сущности ведь понятие культуры раскрывается, как нарастание мировой связи людей, значит, опять-таки схождение их, а не война). Субъективно искусство происходит как самая отчаянная борьба, а объективно, общественно – это мир. Будем спокойны, Вы – отличный редактор, я – трудовой писатель, а дальше – не мы. Но это ничего не значит:  помирать собирайся, рожь сей! Не будем же унывать и подчинимся 1-му закону Берендеева царства: помирать собирайся – рожь сей.

Крепко жму Вашу руку. М. П.

 

18 Мая. Проснулся под бормотание дождя.

 

Можно (поэту и ученому) на собственном своем дворе увидеть вселенную, но большинство людей («государственных») делают из вселенной свой двор.

 

Григорьев представил мне всю бессмыслицу молитвы, которую мы теперь слышим и твердим с колыбели: сначала разрушим до основания, а потом устроим лучший мир.

 

Приступаю к рассказу «Коровья вера».

В общем, леса шоколадные, определенно зеленеет ива и – присмотреться – на березах почки раскрылись.

Дождь и после обеда. Мы ходили на могилу Розанова: мы с Е. П., Тарасиха и Таня.

 

План могил. МогилаВ.В. Розанова на кладбище  Черниговского скита в расстоянии 21 метра 85 сант. по бетонной дорожке от крайнего приступка паперти церкви Черниговской Богоматери; под прямым углом от этой точки на W как раз против 3-го слева окна 4-го корпуса в 3-х метрах находится центр могилы Конст. Леонтьева, и по той же линии к 3-му окну в расстоянии от ½ до 1 аршина находятся 3 могилы семьи Розановых, левая,, по всей вероятности, В. В. Розанова.

Чугунный памятник К. Леонтьева опрокинут, центральная часть его с надписью выбита. Очертаний могилы Розанова на земле почти незаметно.

Корпуса Черниговского скита населены преступниками и проститутками (Исправит. дом имени Каляева). Тане Розановой одно время предлагали должность «ухаживать за проститутками». Такая злая ирония: Розанов писал так любовно о «священных проститутках» у дверей храма и вот лежит теперь прямо у храма, в котором не служат, окруженный обыкновенными проститутками, и дочери его предлагают за ними «ухаживать».

Тарасиха положила два красных яйца на могилу Конст. Леонтьева, тогда среди окружавших нас преступников было заметно движение броситься на них. Но они удержались, конечно, боясь нас. Что там было наверно, когда мы ушли!

Тарасиха,  конечно, черносотенка,  а теперь стоит за совет, за большевиков, ненавидит жидов, кадетов, Керенского. Сама при большевиках отлично живет. Через нее отлично, прямо насквозь понятно, почему черносотенцы были сразу поглощены большевиками и отлично устроились жить в кишках революции.

Розанов звал Тарасиху «бабой Ягой». Это понятно: она груба, форсирует де «Мадам сан жен», а он любил внутренних, извне стыдливых людей. Розанов был сам нежный, тихий человек с таким сильным чувством трагического, что не понимал даже шуток, сатиры и т. п. Розанов мог быть, однако, очень злым.

Тарасиха, деревенская баба, и знает всех писателей, Толстого близко даже.

 

У Марьи Викентьевны Алексеевой было 22 жениха (да, но какие женихи!  а профессор?  да, но какой профессор!)

Тарасиха: - Таня былинка, Маня скала! Маня умная! потому и не вышла. – У нее страсти нет. – Потому что умна, а страсть у глупых. – А Анна Каренина? – Конечно, глупа, вот Софья Андреева умная.

Тарасиха о Толстом:  У него была голова развращенная, потому он и требовал много любви от Софьи Андреевны, а здоровому телу не нужно много любви и ум легко справляется при здоровом теле со страстью.

 

20 Мая. Закончил очерк «Коровья вера». Читал у Яловецкого. Надвигаются грозные события. Но я думаю, что все разрешится в политику измора со стороны Англии и внутреннего нашего оскудения, т. е. еще некоторое время, снижаясь, мы поживем. А все кончится непременно интервенцией, русский народ выучится непосредственно у иностранцев работать и потом уже…  А впрочем – кто знает?

 

      21 Мая. Тихое теплое, мягко-сырое с просветами солнца духовное утро. Распускаются березы, хотя общий вид их еще не зеленый, а золотистый от сережек. Все птицы, кто только голос имеет, поют, и соловьи. Я бы теперь праздновал Духов день, мне почему-то кажется, что у отцов церкви в этом была ошибка: вперед должен быть Духов день, а потом уже праздник других лиц Троицы.

 

В истории необходимы эпохи, когда современникам хочется поиграть костями своих мертвецов, но когда играть начинают сердцем и разумом отцов – тут беда! Ведь все-таки уже десять лет мы поем один и тот же интернационал, шестая часть мира со всеми своими дипломатами, профессорами, поэтами, военными и учителями во все торжественные дни распевает совершенную бессмыслицу: «…разрушим, а затем».

Надо продумать до конца все «страхи» будущего.

 

Жизнь поколения людей короче поколения большинства деревьев, из этого вытекают огромные последствия для психологии человеческого общества.

 

Когда наслушаешься кукушку в лесу, то и дома в комнате за двойными рамами все кажется, будто кукует.

 

22 Мая. Никола Вешний (9мая). Туман и солнце за туманом: легкий, тонкий как кисея на красном лице.

Всякий творческий акт какого-нибудь лица есть воскрешение множества людей, накоплявших материал для последнего творца и тоже безымянно творивших. Имя последнего творца есть соборное имя и слава его окружающая, есть торжество встающих в творческом акте мертвецов…

 

Вчера из беседы с «Паном», читающим иностранные газеты, выяснилось, что наш Союз вовсе не так уже занимает Европу и войны, конечно, не будет, потому что зачем с нами воевать, если мы во всех отношениях совершенно безвредны…

 

Сюжет для очерка Растеряевой улицы: N. – «омужиченный» русский интеллигент (т. е. доведенный чтением газет до полного непонимания событий). Налет на Китайское полпредство. Все скупают соль и муку. Дуня тоже собирается на последние гроши. N. смеется и говорит: «Ты смотри на меня, когда я корову буду покупать, ты покупай соль». Дуня разнесла это по всей Растеряевке. N. забыл это и однажды ему пришлось купить корову. Растеряевка, увидав корову у него, скупила соль. Исчезла соль.

 

Я закопался в своих тетрадках до тех пор, пока не рассеялся туман совершенно и солнце начало припекать: кончилось раннее утро,  и начался день. В этот раз из утреннего тумана вышли бутоны молодой черемухи, красные листья бузины… трава,  цветы видны из тумана, будто из памяти…

 

Попробуйте, друг мой, вспомнить свои годы, когда вы жили не думая, едва ли вы вспомните: все что-то думалось. Но ничего, все равно, вспомните хотя бы, когда ваш поступок насквозь не продумывался, и ваши думы просто туманом, внутри которого жили вы, конечно же, не думая. Невозможно собрать из себя то, что рассеялось в пространство туманом, надо вернуться к тем пашням, деревьям, цветам и птицам, звездам, на которых клочками, как сено на кустах в лесу от продвигавшегося воза, повисли мгновения вашей необдуманной жизни… На брачной песне соловья как-то все сошлось в этом, но мне иная пластинка граммофона, услышанная на ходу из трактира, под открытым окном которого виднеются скромные цветочки желтой акации, мне больше говорит, чем песнь соловья. Ведь мы, только условно говорим «соловей», подразумеваем под этим, конечно, каждый свой никем не повторяемый брачный полет.

 

Решаю: Зеленую Дверь перекинуть из Дрездена в Лейпциг и на фоне эмигрантов-политиков вычертить сильную и страшную фигуру Ефима Несговорова. Звено достигает своего разрешения в появлении Ефима после дуэли и заканчивается новогодней встречей Алпатова с рабочим в трактире. Эта ночь прославит страну труда и решимость Алпатова работать для родины (жизнь представляется реально).

 

23 Мая. Звездная ночь. Светлое тихое крепко-росистое утро.

У берез пора красования, как у невест, когда они расчесывают свои девичьи косы и заплетают по-брачному. Будто косы, густо осыпанные золотыми сережками, плакучие ветви с удивленными птичками с двумя сверкающими зеленью крылышками.

 

За красивое люди часто принимают свое желание иметь и у себя такое, что есть у других, каждому хочется, каждого тянет не отстать от других, а то даже и перещеголять в чем-нибудь. И вот это желание быть как все обыкновенные и выражается в предметах, которые почему-то считают красивыми.

А по правде говоря «красотой жить» невозможно: создавать, рождать в мучениях красоту и восторгаться от этого новым встречам с миром – это да! но жить изо дня в день красотой невозможно, как невозможно художнику писать в день по десятку Джиоконд.

 

Нет никакой беды и даже на пользу пойдет, если женский бульвар будет рождаться, как женщина у Леонардо, но если бы вдруг зажил бульвар любовью Леонардо к Джиоконде, принимая ее за ту любовь, от которой родятся дети, то в один миг, как при «коротком замыкании», перегорели бы пробки жизни,  и весь бульвар с живыми людьми стал бы одним крематорием. Вот почему и говорят: «красота это страшная вещь». И потому не страшен девушке любовник, который «обманет» и бросит ее в одиночестве охранять рост случайного семени, это совсем неопасно и для многих бывает единственным счастьем. Но страшно, когда какой-то «Он» придет, захватит, унесет изнутри все «самое лучшее», и Она останется с перегоревшей душой отрешенною девой, и все другие потом о ней говорят: ни ворона, ни пава! Верьте, друг, что все это так, а то как же это возможно было понять, что иной, не имея ни таланта, ни красоты и часто даже здоровья является победителем сердец, а другой со всеми достоинствами проходит один. И на другой стороне, почему тоже мы видим везде, что самые лучшие девушки остаются в жизни ни с чем, и их синие глазки потом на повялом лице оставляют нам такую же грусть, как те удивительные синие цветочки на  полях после осенних морозов и даже первого <1 нрзб.> снега?

Да, мой друг, я думаю, это не только у людей, но во всей природе, даже в клетке для спаривания кроликов они бегают долго так,  все не даваясь,  не от его желанного ей семени, а от страха, что он схватит ее, возьмет себе и оставит ни с чем: пустоты боится природа, а не полного семени.

Даю вам честное слово, мой друг, что я пишу эту любовную историю не по символам, напротив, даже с величайшей осторожностью восполняю неизвестные мне пробелы в жизни Алпатова из материалов других жизней, я все силы кладу на то, чтобы держаться земного следа живого человека, потому что наша маленькая земля разнообразнее неба и оставляет надежду следопыту найти след совершенно особенный. Только уж когда раз я установил след, мне не страшны делаются и символы. Вот и сейчас мне совершенным сюрпризом является от жизни Алпатова в погоне за Иной Ростовцевой соединение в пучок бесчисленных концов <1 нрзб.> всей жизни природы, даже у кроликов, посаженных в клетку для спаривания: она, самка, бежит от него и он ее догоняет. А дальше я перехожу к вопросу: почему так бывает всегда и везде?

 

24 Мая. Третье утро тепло и дни без дождей.

Начали сегодня работать плотники. Я вернулся к Алпатову в Германии.

Замечаю, сколько ни есть религиозных людей, которые ходят ко мне, все боятся и чувствуют отвращение к моим собакам. И, вероятно, так у них обстоит вообще с живой природой, иные, конечно, чувствуют [ее], но только духовно, по-Нестеровски. Так я догадываюсь об этом, что отцы церкви, устраивая церковный чин, все начинали с природы, они жили с ней и брали от нее все ее прекрасное, ничего не давая взамен. Так было достигнуто насыщение, предел, после которого созданная форма была создана, пуповина, соединяющая церковь с природой, как родоначалом ее, была оборвана и эта форма стала воспитывать келейных монахов, которым природа кажется греховной, грубой и страшной.

И что еще: если эти религиозные люди чувствуют омерзение к животным, то я лично в чем-то к ним самим брезглив, все равно как брезгую эстетами, чиновниками, претендующими на власть, оккультными людьми и т. п. Надо, однако, не очень отдаваться этой брезгливости, а относиться к ним приблизительно, как мужики к попам.

Все эти люди должны брезговать и моей литературой, она им, как собака в церкви,  и ведь все живое искусство (не на старую тему) им враждебно, все искусство им – собака в церкви.

Перехожу сразу к роману, потому что выпитое отцами «лучшее» природы похоже на выпитое художником для картины из женщины. Надо сделать в романе, чтобы Алпатов непременно получил от Ины ее лучшее, обобрал ее, оскорбил ее, как монах природу (смех ее – месть ее). Очень может быть, что вся революция для Алпатова будет местью разгневанной природы за «свое лучшее», запечатленное именем «греха». Все похоже, как если бы печники… для какой-то своей постройки выбрали место в бору и стали под соснами выбирать постепенно песок, вырыли глубокую яму и бросили, а ветер навалял бы в яму высокие красивые деревья и – эта яма налилась водой, развелись бы лягушки, и все это место стало называться грехом («букольница <1 нрзб.>: возможен монах, который хочет возвратиться в природу и броситься в яму (букольница) (вот что значит и «Крутоярский зверь» и «Принц» из Птичьего кладбища).

 

Нина Беляева (поздний синий цветок), вянет, потому что уже кем-то духовно обобрана,  и она готова испробовать то, что у всех есть и отдаться Алпатову, но у них ничего не выходит: он в другом помещен, она тоже в другом, и их объятие, над которым они потом смеются, у Алпатова все разрешается катастрофой, в которой он находит «сдачи»,  а Нина добросовестно работает.

 

25 Мая. Вчера шел дождь весь день. Меня замучал Пяст, и я, не выходя из дома, не знал, что дождь такой теплый. Только вечером, когда перестало дождить, я вышел, понял, что этот дождь перевернул все, был первый настоящий, теплый вечер, и только теперь можно было сказать, что деревья распускаются.

Перед обедом Пяст мне сказал, что он уезжает, и я так обрадовался этому, что стал за ним ухаживать, а он тоже обрадовался и попросил у меня разрешения остаться еще на одну ночь. Есть ужасно несчастные люди, как Пяст и Таня Розанова, их жизнь снаружи сплошная чепуха, а внутри настоящая, азартная игра в счастье, которое временами они тоже остро испытывают. Я сам разделяюсь от этого состояния не дубовой стеной, а скорее ширмой, за которой мне слышна вся их жизнь.

 

С утра парная жара, вероятно, перед грозой. Массовый вылет комаров. С этого дня надо считать законным совершенно все творчество весны.

 

Пяст читал из своего романа «Поцелуй Джиоконды». Уже стало рискованно пользоваться в изящной литературе Джиокондой. Вся беда, что ее однажды украл из Лувра безумный итальянец и вследствие этого сейчас же ее в сотнях тысяч воспроизвели фабриканты конфект на коробках и через конфекты сначала в столицах, потом в губерниях и, наконец,  даже в провинциях начались дамы, изображающие собой Джиоконду: была Костромская Джиоконда, Харьковская, Киевская, Рязанская, а после них везде, в театрах, в садах, на Волжских пароходах, и всюду, даже в Ельце показывались дамы с поджатыми губами и таинственной улыбкой.

 

Надо купить следующие книги:

Есенин – сочинения

Казин

Кириллов

Волошин Anno mundi

Сельвинский (конструктивист)

Шапин

Кочетков

Багрицкий

Гумилев: посмертные стихи: Огненный столб.

Ахматова Анно Домини

Мандельштамм Fristia

Всеволод Рождественский, Лето, Б. Медведица.

Луговской

Клюев Ленин, Избяные песни.

Сергей Городецкий, новые стихи.

Тихонов Орда, Брага

Грузинов

Иннокентий Анненский.

 

После обеда уехал Пяст, я лег спать и не выспался: до того утомил он меня.

За день распустились тополя и присоединились к березам, а липа еще черная, парит ужасно, стало в одной рубашке жарко, начинается сильная гроза, летний дождь и   переворот в природе завершается ночью сверканием беспрерывным с разных сторон всего неба (Воробьиная ночь). Этот переворот сразу открывает нам загадочное лицо этой весны  (никто не запомнит).

 

Пяст рассказал мне, что у Блока была грыжа, которая делала невозможным для него половой акт (это плюс к тому, что сообщил Разумник: Люб. Дмитр. была его Прекрасной Дамой). Еще Пяст сообщил, что Блок говорил ему о происхождении его Христа: «Слово само написалось, почему, я не знаю». Я объяснил Пясту,  почему написалось, и он согласился  (Блок бросился в «чан», и ему представилось, что он воскреснет вождем народа, Христом).

 

<На полях рукой Р. В. И.> «совершенный вздор».

 

Из романа Пяста, несомненно, автобиографического, вижу я тождество со своими переживаниями: 1) Поцелуй Джиоконды. 2) Ее ненависть. Но Пяст беспомощен в изображении, пишет по свежим следам и не может значимость своей жизни утвердить вне себя.

 

Горький прислал письмо о злобе Гиппиус (злоба политическая из-под Христа).

 

Розанов, конечно, страшный разрушитель, но его разрушение истории, вернее, разложение столь глубоко, что ближайший сосед его на том же пути неминуемо должен уже начать созидание. Ведь борьба с Христом сводится, в конце концов, к борьбе с историческим уклоном людей, с изменой их вечной трагедии человека, представляемого в образе Христа. Отняв у людей исторического Христа, Розанов предоставляет рост человека «естественным силам» (полов), которые вырастают тоже трагически (т. е. в Христе). Вот почему сосед Розанова неминуемо должен начать созидание.

 

Одна из гримас Блока: надо разбить Венеру Милосскую…

 

Горькому ответ:

Вы правы, Алексей Максимович, что мало меня интересуют и наши эмигранты и вообще политики: эмигранты именно потому и не интересуют, что осуждены на политику. В этом я вижу и Кащееву цепь своей прошлой жизни интеллигента: осуждение на политику. То, что нас с вами и познакомило и что теперь соединяет, как общее дело, у меня очень медленно выбивалось из-под политики, из-под виновности,  долга и тому  подобных атрибутов интеллигента. Как это ни дико, но я так сознаю: поскольку я творческая личность и в искусстве, постольку я не интеллигент («гуманист»). Кризис не гуманизма, а политиканствующего гуманизма. Вам известно, что я не пошел в ногу с революцией, очень даже капризничал – я боролся остатками своего «гуманизма», но только революция освободила меня от политики и я в самое трудное <1 нрзб.> время создал лучшие «охотничьи рассказы» и детство своего Алпатова. Но все созданное мною пустяки в сравнении с тем внутренним устроением и смелостью, которые мне достались от революции. Эмигранты, осужденные смотреть на Россию только с внешней стороны, не могут видеть, как перестроился изнутри весь русский человек через свои беды. А впрочем, Зинаида Гиппиус гениальна, как явление подлинной фурии в наше столь отдаленное от эллинов время.

Вот и Розанов пленяет меня изначальной силой, это титан, который в настоящее время вызвал на бой богов.

 

26 Мая. Опять весь день парило, и вечером все небо было серое, как бывает при лесных пожарах. Проходя на почту, я остановился послушать, не начался ли у них уже зеленый шум, но грохот телеги заглушил первый шепот еще маленьких нежных и смолистых листиков. Только вечером, когда мы улеглись спать, через окно от наших берез был нам в комнату послан ими этот новый ласковый звук.

 

Таня Розанова была у нас, гуляли с ней,  и было нам всем от нее на душе мирно и тихо. Я через нее начинаю узнавать ее отца, как человека.

Приходила Трубецкая, и я дал ей для В. С-а рекомендательное письмо.

 

Зеленая Германия. Зеленая дверь.

Счастливая мысль закончить звено «Зеленая дверь» преображением земли, а остальной материал организовать в звено о Ефиме Несговорове.

 

27 Мая. После грозы вчерашнего дня сегодня свежо, но по-летнему. Липа распускается. Начал звено «Ефим Несговоров». Какой-то Павел Медведев пишет: «стиль М. Пришвина соединяет в себе строгость и точность реалистической манеры с Тургеневской романтической эмоциональностью».

 

28 Мая. Все раннее утро сильный дождь. По словам Т. В-ы у Розанова в натуре вообще отсутствовала «категория игры» (загубленное детство! А ведь у нее тоже игра отсутствует, у нее почему?) Итак, формула: натуральный человек, homo sapiens – игра = человек (трагическая натура). Христос тоже не играл (загубленное детство: был у Христа-младенца сад) и тоже обращался к детям: будьте, как дети. Надо больше думать об этом: очень возможно, что в этом и заключается происхождение трагического.

 

Роман вступает в фазу пола, т. е. определяется, что Кащеева цепь заключается в отношении к женщине.

 

От Разумника Васильевича хорошее письмо,   и в нем я узнаю то же, что складывается в отношении к Т. В-е, а также и появляющуюся и исчезающую минуту «родственного внимания»: складывая то и другое, получаешь то, что вложено в слово «мир»: «и на земле мир».

 

29 Мая. Серое теплое утро, растут и растут на деревьях листики: там дом закрылся, там забор, там березовая ветвь закрыла вид на всю слободу. Стало покойно и не тянет больше вставать до свету и куда-то бежать ни свет ни заря. Так бывает у людей, когда невеста украдена, и начинаются брачные ночи. Искать нечего, вокруг все такие же, как я сам.

 

Разгадка влияния старца: когда пришла Т. к старцу, что друг ее уехал ...  и она не может без него жить, старец сказал: « Милая, откуда взяла ты, что он уехал? Ведь он же с тобой, да моя дорогая, ты живи спокойно: он с тобой». Вот как схватывается женское сердце, а не проповедью: сначала надо за что-то схватиться, за что-то подержать, а потом уже присоединять к Христу.

 

У меня определенное чувство брезгливости к женскому телу в городской одежде, но деревенская женщина, даже в грязном виде, влечет. А если городская,  несомненно красавица и чиста телом, умна, образованна, то чувствую к ней страх, потому что боюсь оскорбить ее тем же самым чувством, которое испытываю к деревенской грязной, но здоровой и  сильной телом девке.

 

Припадок бешенства из-за ворчания Е.П. Не могу выносить ворчания, не могу и поставить себя так строго, чтобы истребить попытки к нему у женщины. Мне нравится понимать жену, как мать и быть ребенком – это значит, положиться всецело на ее характер, за это вот и приходится расплачиваться. Жену вообще делает не скульптор из цельного куска камня, а клеит столяр из кусочков, и вот почему при ненастной погоде расклеиваются иногда браки уж после серебряной свадьбы, и все кругом руками разводят: «жили 25 лет, старики, и вдруг… время какое пришло, безобразное (жен бросают)!»

 

В журнале «Краеведение», говорят, изругали «Родники Берендея» за неверное краеведение (!): это, конечно, влияние Смирнова,  в котором я вскрыл весь яд «смиренного труженика науки». Мне это годится для анализа Алпатова, когда он стоит перед необходимостью удовлетвориться положением «маленького труженика». В этой связи изобразить Филипьева с «энциклопедией», а также выяснить причину, почему маленький человек в Германии живет в раю (Зеленая Германия – рай маленького человека), а в России он терпит адские муки.

 

Ходил в лесу с Ромкой. Налило воды везде больше, чем от вешнего снега. Везде цветут желтые цветы бубенчики (коровий напар). В ароматном весеннем,  золотистом цветке бубенчика таится часто жалящее насекомое, в украшенной множеством мелких цветов болотной кочке спит змея: сел - и она укусила.

 

К роману: Ефим.

1) Во второе свидание Алпатов, утратив Ину, возвращается к революции Ефима, потому что оказывается, что у Ефима родник.

2) к Парижскому звену: «Джиоконда расхохоталась». Ина встречает 1-й раз человека, который не обращает внимание на Джиоконду (внешнее),  и потому она стала истерически хохотать.

 

Закон Берендея: от тюрьмы и сумы не отказывайся, но старайся все-таки жить так, чтобы суму не носить и не бывать в тюрьме.

 

Толкование закона: убегая от трагедии, человек непременно в нее попадет, значит, не надо навязывать себе мысль о смерти, а по возможности меньше о ней думать. Для огромного большинства усердных прихожан церковь существует для  чина в их быту, и так они обмирщают трагедию, но если бы все приняли целиком Христа, то, конечно бы, весь мир кончился. Вот откуда Розанов.

 

Я до такой степени приблизился посредством охоты к жизни природы, что меня удивляет, зачем это писатели, не будучи даже поверхностно знакомы с жизнью природы, считают своей обязанностью описывать погоду, леса, реки, моря. Потому наверно и старцы, близкие к сокровенным сторонам жизни человека, с недоумением относятся даже к гениальным произведениям искусства;  все эти Гамлеты, Отелло и т. д. тысячами в живом ежедневном виде бывают у них, они это просто видят и должны им помочь, им кажется бессмысленным тратить время только на изображение виденного (суета сует!), кормить бульвар своей кровью и плотью, поселяя у людей представление, будто едят они в кондитерской пирожные.

 

Кто-то сказал о нашем советском государстве, что оно очень хорошо приходится народу, в нем все хорошо за исключением одного пунктика. – Какой же это пунктик? – спросили слушатели. Чудак ответил: – Коммунизм, выньте коммунизм,  и будет все хорошо.

 

Закон Берендея о молчании: разговор серебро, но бывает разговор и золото. Молчание золото… (выработать).

 

30 Мая. Ночью начался дождь, утром лил, как из ведра и моросил до обеда. Вечер установился солнечный майско-роскошный, распускаются липы,  зацветает черемуха, и всюду соловьи поют, даже у нас на Вифанке.

 

1 Июня. Яркое июньское утро. Я работаю спокойно: теперь не боюсь больше  что-нибудь пропустить, там сотворилось – теперь я творю. К вечеру небо стало ровно серым, но дождь не пошел. Очень тепло, и воздух, напоенный ароматом берез, тополей, черемухи. Урок на болоте Ромке: приучаю ложиться с ходу.

 

Письмо от Разумника о договоре на детскую литературу.

 

Леве деньги «за ученье». В наше время говорили непременно не за ученье, а за «право ученья». По-существу, платить за право ученья, конечно, более обидно, чем просто за ученье, но «правоученье» сливалось в одно истолкуемое слово, и циничный смысл платы за ученье закрывался. Иные говорят, раньше было лучше, приличнее, иные, что теперь правдивее.

 

Есть ли на свете другой народ, кроме нас русских, кто так удивляется, радуется и просто любит, да и любит! жизнь другого, чужого ему народа и при этом совершенно молчит о своем, или даже бранит. Я, друг мой, теперь только вполне понимаю, отчего это так: русский, восхищаясь другой страной, так выражает смертельную любовь к своей родине. Он восхищается устройством другой страны, представляя себе возможность безграничную для культуры своей натуральной родины, а то почему же, если приходится ему от первых восторгов чужим перейти к жизни и задержаться на чужбине, он изнывает в одиночестве, не имея ни вещей, ни слов, чтобы иностранцу выразить неопределенную любовь к своей родине: он с внешней стороны делается иностранцем, а внутри сгорает, тоскуя по родине. И что это за пытка любить существо с закрытым лицом, не иметь возможности любимую не только показать, а и самому увидеть в настоящем,  и все свое переносить в далекое будущее, стараясь открыть лицо возлюбленной. А вы думаете, друг мой, эта вся судьба былинного народа не переходит особенной <1 нрзб.> повседневным отношением какой-нибудь скромной личности в <6 нрзб.> любовь его к женщине и в его <1 нрзб.>.

 

2 Июня. Цветет черемуха. Росисто-крепкое ясное прохладное утро. Вывелись вальдшнепы. Показались первые выводки тетеревей. Скворцы молодые летают. Исключительной красоты, роскошного спокойствия день.

Катынский рассказывал, что спугнутый вальдшнеп–самка тащит в лапах и своего маленького, взлетит и с ним опускается. А еще: сорока заглянула в дырочку скворечника и хотела выхватить оттуда скворченка, но не могла: отверстие мало. Так постоянно бывает.

По-видимому, селиться надо в Бору. Близость лесничего может вернуть меня к лесной теме.

 

Тоскую о себе самом, что не могу ничего ровно любить. Я хотел бы, как садовник, ухаживать за посаженным деревом и цветами, любить их жизнь в своем уходе за ней, а не влюбляться в одно, выпивать сладость и переходить на другое. И каждый раз, когда я влюбляюсь, мне кажется, что вот открывается в безмерную даль новая любовная жизнь, а вскоре с горечью видишь брошенный на произвол, забытый предмет любви…

 

Евдокимов сообщил, что пропал Пимен Карпов. Его арестовали. И потом все учреждения вплоть до Моск. Чека ответили: «не числится». Предполагают расстрел. Есть что-то общее в облике Пимена Карпова, Орешина и Клычкова, к ним же подходит Есенин и отличается от них только большей силой таланта. Другая группа писателей новых - Евдокимов, Яковлев – это карьеристы.

 

3 Июня. И еще один роскошный день «состоял». Приступил к окраске крыши и стен своего дома. Плотники строгают, конопатчики стучат, маляры гремят крышей и стекольщик явился, как прилетают вороны, увидев работу сорок. А тут еще пришла корректура «Колобка». Сколько людей работает вокруг моей затеи, а у самого только две перемены белья. И сколько на свете таких же  как я «предпринимателей», которые называются «эксплуататорами».

Трубецкой стал настоящим литератором и едет в Туркестан от «Следопыта». Я сказал об этом Тане, и она обрадовалась. «Вы знаете, – сказала она, – какой это секрет делать добро. – Знаю, – ответил я, – и открываю его вам: чтобы вышло добро, нужно, решаясь на него, быть готовым получить за него себе зло».

 

<Записи на полях> Переписка Николая и Алекс. Романовых, т. У. (1914-17) ГИЗ.

«Творчество есть всякая вообще причина для всего того, что из небытия переходит в бытие» (Платон).

«Задача поэта говорить не о действительно случившемся, но о возможности» (Аристотель).

 

5 Июня. Мы – именинники.

Денек разгулялся. Маляр прибежал крышу красить и говорит:  «Это дело-то не внутре, если бы внутре было, то как захочется, а погоду воровать надо».

На именинах были:

о. Леонид. Т. Розанова, Тальниковы, Трубецкие и Яловецкие.

Яловецкий рассказывал, что их прокурор, когда слышит какое-нибудь известное всем изречение вроде «к добру и злу постыдно равнодушен» – приписывает это Ленину.

 

«Когда художник на ступени самосознающего духа изображает общее содержание в особой форме, он делает нечто аналогичное природе; где вполне удается выразить дух в явлении, там возможно прекрасное… Если общее и частное, явление и дух образует нераздельное единство, то возникает символ (Ионас. Кон).

 

6 Июня. День рождения Пушкина (1799 г.). В нынешнем году пушкинисты сделали «открытие», что дом, о котором до сих пор думали, как о месте рождения Пушкина и куда паломничали почти полвека (Басманная 10) не тот!

 

7 Июня. Вечером гроза.

Плотники – белодеревцы. «Мастер загулял».

Происхождение романтизма: творческая сила природы, перемещенная в личность; как примитивный человек создает себе материального бога (идола), так непременно примитивный человек– творец на первых порах бессознательно (а иногда и сознательно) обожает себя самого.

 

8 Июня. В полном цвете яблони и рябина. Плотники окончили работу. Вечером была Т. В. Розанова.

 

11 Июня. Зацветает желтая акация. Свистит иволга.

Т. В. говорила, что ей непременно надо идти ко всенощной, иначе завтра будет у нее тоска и день в мучении пройдет. У меня бывает приблизительно так же, если я разрываю связь свою с наблюдениями в природе и не записываю в этом дневнике ничего.

(Детство Розанова: около Костромы, сын лесника (лесн. кондуктора?), лесник рано умер, такая нужда, что печеный лук ели вместо сахара. Розанов в Берлине вышел на балкон в одних подштанниках (скандал).

В четверг к нам приехал Андрюша, комсомолец.

Истоки обнажения Розанова: 1) религиозный, 2) простая любовь к общению (быту).

 

12 Июня.  Троица. Солнечное росистое утро. Встал я, когда не прогнали еще лошадей из ночного, а коров не выгоняли в поле. Дымилась трава на заре, и оказались на лугу первые дымчатые шарики одуванчиков.

Пионы, подаренные мне Яловецкими,  надышали в моей комнате, я подумал, было, что это Кента где-нибудь тут ночевала, но Кента, оказалось, лежала в другой комнате в углу, и от нее не очень пахло: значит, эти цветы были, такие красные, такие огромные, такие страстно животные, что пахли собаками.

Было только половина четвертого, я отворил комнату, чтобы не прослушать стук Тани: она обещалась перед заутреней перепечатанную рукопись. Я подумал о ней в связи с цветами, такие страшные Мефистофельские цветы! догадается она, что они такие, откажется, или возьмет с собой в церковь?

Я смотрел на пионы и ждал: они так сильно открылись, что их огромные красные подолы закинулись даже назад и сюда наружу выперли толстые пестики, окруженные как солнцем бесчисленным множеством желтых тычинок,  и пахли неприятно собаками, но у этих собак хорошо, а у цветов было так, как будто нельзя.

Таня крикнула со двора:

– Михаил Михайлович!

– Идите сюда, – сказал я ей.

– Нет, я спешу к заутрене, возьмите рукопись.

– Но вы же без цветов идете, возьмите у меня цветы.

– Да вот разве цветы.

Я с некоторым волнением ждал ее, потому что думал, что она испугается красного, не решится идти с ними в церковь и потом еще к своему старцу за советом, да к старцу с цветами, которые пахнут собакой!

В последний раз она мне сказала: «Я догадываюсь, что вы очень хороший человек».  «Догадается непременно, – думал я, – и лишит меня снова доверия».

Она вошла и ахнула:  «Какие цветы, откуда вы их взяли».

Понюхала.

- Кажется, они совсем не пахнут.

– Да, кажется, нет, – сказал я.

И она взяла, такая маленькая, такая некрасивая, но живая, как ртуть, огромный [букет] и побежала с ним молиться и советоваться со старцем о спасении своей души. А вслед за ней пошли монашки в черном, с желтыми лицами и с ландышами: ландыши так свежи, они так несчастны жалки и желты… Вот удивит-то старца Таня своим огромными красными цветами, не остерег бы только ее хитрый старец, что такие цветы пахнут собаками, не спросил бы, от кого она их получила: уверен, что он уже слышал о мне от нее и остерегал…

 

После Ефима на улице Алпатову стало совсем не так, как было раньше, он был смущен, и ему казалось, с этой мадонной он вступает в какой то роковой круг, заключающий самое страшное. Вы поймете, это мой друг, если от невинной как будто и естественной красоты Сикстинской Мадонны перейдет в другой знаменитой картине, Леонардовой Джиоконде. Напомню я вам немного о ней.

…и таинственной улыбкой.

И вот Алпатову после разговора с Ефимом стало так же представляться о людях, окружающих Мадонну, вероятно, от ревности к ней, как нам понимающим странную красоту Джиоконды, кажутся эти провинциальные дамы. Но только Алпатов представил себе это совсем несчастливо и предчувствовал себя, вступающим в какой-то роковой круг сил очень серьезных, с чем он, не зная, играл как ребенок с огнем. Первый раз во все его пребывание в Германии его схватила тоска, почти такая же мучительная, как бывало в тюрьме, и стала так мучить, что он скоро потерял силу разобраться в себе и как бы отдался во власть своих ног, влекущих его довольно быстро по бульвару.

 

Письмо в Зиф.

Уважаемые товарищи,

благодарю вас за приглашение в постоянные сотрудники Вашего журнала, я бы охотно принял Ваше предложение, если бы не связан был серьезным обязательством в других крупных журналах. В конце осени я освобожусь от этих обязательств, к тому времени у Вас определится состав сотрудников, художественные задачи и тогда мы сговоримся о серьезной работе, а сейчас пока я прошу Вас не публиковать мое имя в числе сотрудников.

Разрешите мне сделать маленькое замечание относительно формы, в которой Вы обращаетесь к писателям, и дать добрый совет: Вы пишите, что при неполучении  ответа в течение двух недель будете считать молчание, как знак согласия. Это, по-моему, не совсем удобно: писатель может, особенно в летнее время быть в отъезде и вероятно запротестует, если увидит имя свое, независимо от собственной воли, примкнувшим к какой-нибудь несродной ему литературной группировке.

Но я думаю, что у Вас это вышло от поспешности в делопроизводстве, Вы не будете и сами публиковать имени без письменного согласия их обладателей. Смею так же сделать и еще одно маленькое замечание proclomozua: я страдаю, простите меня, некоторой щепетильностью в отношении к сокращению человеческих имен и меня обижает, когда вместо моего имени Михаил пишут какой-то «Мих». Уверяю Вас, однако, что эти пустяки, даже если они повторяться, не помешают мне в конце осени, если сговоримся всерьез, вполне отдаться работе для Вашего журнала.

В день Троицы были у меня: Т. В. Розанова, Голицын с женой, Яловецкий с дочерью, Трубецкой, В. С. Кацаурова, К.С. Пришвина, Андрюша и С. П. Коноплянцева с сыном.

 

Яловецкий рассказывал о случае в судебной практике: обвинялся старик 60 лет за покушение на убийство жены, с которой жил множество лет, обвиняемый не хотел признать никаких смягчающих обстоятельств, ни «запальчивости», ни «состояния опьянения», просто хотел убить и пырнул ножом в бок основательно и не думал, что она останется жива. Жена, однако, дала показания неожиданные: оказалось, что во время ее выздоровления и суда они с мужем впервые узнали такую счастливую жизнь, такую любовь друг к другу, какой не мерещилось и в первые дни их совместной жизни.

 

15 Июня. Ежедневные дожди.

Вчера приехал Петя, несколько дней тоже и Андрюша живет. Читал им роман. Андрюша сказал, что множеству комсомольцев чувство любви, описываемое в романе, совсем непонятно, они считают это «воображением» и живут, как велит природа и ее случай. Я ответил ему, что да,  любовь, конечно, действие воображения, но и «чубаровский коллективный акт» есть дело воображения, и еще, что может быть и в самой природе нет полового акта без воображения: песня соловья, зяблика…  - Но, – сказал я, – в половом бесчинстве комсомольцев виноваты мы, отцы их, революционные интеллигенты, мы говорили им, что когда изменятся условия жизни общества, то и отношения полов сами собой изменятся. Мы не говорили, как их нужно изменить…

 

Алпатов – это воплощение вопроса пола и семьи, возникшего не- своевременно в истории рев. движения. Вопрос пола и семьи, есть вопрос действительности, таящейся в «идее» (плане), это реализация плана, воплощение мечты, это Альдонса и Санчо Пансо в душе Дон-Кихота, которые требуют согласованности плана с их существом. Все сектанты, в том числе и наши интеллигенты, и наши правосл. монахи кончают развратом.

Здоровое звено социализма (его «материализм») есть именно вопрос об Альдонсе (рабочий и крестьянин)…«на полном ходу»; предложил ей «аннулировать (т.е. съесть) бараночку» – «защитник спросил ее, как, есть ли доказательства происшедшего соития. Она ответила /не дописано/.

 

19 Июня.  Красная смерть = расстрел.

Мы с Яловецким ездили искать место для осенней охоты на Дубне, выехали в 9 у. и вернулись в понедельник 20-го в 3 д. Наметили дер. Александровку.

Константиновская долина р. Дубны похожа на дно озера, которое давно пересохло, и люди стали пахать на том месте, где раньше плавали.

Яловецкий влюблен в эту долину, и она действительно прекрасна и, главное, тем, что на человеческий глаз не изменяется:  «в десять лет раз заметишь, засохла где-нибудь старая ива и больше ничего».

 

Комиссар Леонов, зав. школой в Шеметове, мальчишка, ехал с обозом, в его распоряжении было 8 человек. По дороге шел пьяный портной. Мальчишке показался пьяница подозрительным, он выстрелил в него и убил. Осмотрели портного и нашли у него в кармане всего полкоробка спичек.

 

В Константиновке видели крестный ход в Спас-Закубежье. Крестьяне прекрасно возделывают поля и здорово пьют. Экономика их: пять мешков картошки за ситцевую рубашку.

 

Милый на ногу наступит: он характер узнает.

 

Я увидел тропинку, рассекающую рожь, видел на лугу раковые шейки, слышал на болоте свист кроншнепов, видел над деревней четырех пролетающих журавлей: все свое, любимое,

Александровка: Николай Фадеев Фролов

Никульское: Клягин – охотник

Бобошино: Палин, Михаил Петрович.

Шеметово: Фролов Николай Никифорович.

Ясниково: Васильев, Семенов.

 

Борода.

С Петра Великого началось великое гонение на русскую бороду, и все ничего сделать не могут, потому что борода, и значит, растет, стриги, скобли ее, все растет. Нельзя русскому человеку жить без бороды, первое, что жене не за что ухватиться, а второе - кто плюнет в глаза, попадет в бороду и это на счастье выходит.

 

Планы:

22-23 закончить звено, 24-25 – выправить, в Воскресенье утром отчистить, вечером 26-го чтение у Тальникова и ночевка, 27-го понед. сдать рукопись Полонскому и заявить о деньгах.

28-29-30 сборы, 1-го Июля отъезд в Александровку. – Июль, Август, Сентябрь – в Александровке.

 

22 Июня. Друг мой, пишу вам на этот раз о…

Закончена переписка Зеленой двери.

Константиновская долина должна дать мне окончательный материал для Золотой луговины.

Мужчина начинает понимать женщину, когда его животный инстинкт ослабевает, тогда оказывается, что кутерьма его любви главным образом и была препятствием к тому, чего он от нее добивался.

 

23 Июня. Весь день дождь, Каждый день дождь, и не совсем тепло даже. Плохая жизнь в это лето слепням, комарам и дачникам.

Лева приехал. Низ закипел. Смотрел на трех молодых Пришвиных и вспоминал братьев:  эти ребята, пожалуй, получше, все серьезные, деловые.

 

Когда животный инстинкт ослабевает у мужчины, и он находит себе отвлекающее его от любовной кутерьмы занятие, тогда он обыкновенно начинает понимать женщину и, наконец, находит себе жену.

 

24 Июня. Весь день без просвета, как в ноябре, дождь. Окончено, завершено «Зеленое Звено».

 

Творчество – это страсть, умирающая в форме.

Даже простая расстановка вещей, наведенный порядок дает некоторое спокойствие, а создаваемая форма – это счастье: (Порядок и форма) Значит, можно сказать, что творчество – это удовлетворение страсти формой.

 

Читал интервью Горького с Коганом, вот противно-то! Коган развивает два мотива: Горький доволен Сов. Россией, Горький есть Лев Толстой. Если Горькому приведется пожить – его совсем одурачат.

 

Поездка в болото.

Ружье Гюйо.

Шомпол - купить

Бинокль.

Дробь №№ – 10, 6 и 3-й, картечь.

Пенсне и лупу – купить.

Керосинка Гретца

Компас.

Кровать складная.

Книги

Заявление на почте.

Марки, почт., переводы.

 

25 Июня. (Солнцеворот). Прошло перед этим несколько хмурых дней, как в Ноябре: дожди без просвета. Сегодня, наконец, разразилась страшная гроза с таким ливнем, что Кончура вышла из берегов и загремела, как горная река. Стало парно-влажно, как в Батуме, как в оранжерее. Ночью в 1 ч. на Моск. улице (возле Григорьева) наблюдал первый свет на западе, затея облаков над Лаврой была интересна, чудесный мотив для картины «весенний солнцеворот».

 

Читал у Григорьева звено «Зеленая Дверь». Был препод. пед.-техник. Казанский Сергей Петрович, словесник. Он привык судить о писателях мертвых, классиках, о которых мнение установилось. Вероятно, 1-й раз в жизни он слышал живого писателя, и его вызвали на общественный суд. «Человек в футляре» был очень жалок и без того, а злой Григорьев совсем его забил. Григорьев сделал замечание о Зеленой Двери, – допустим ли в романе тот «хор», который предшествует у меня рассказу в каждой главе.

 

26 Июня. В лесу бушует слепень. Кента, вся облепленная слепнями, то катаясь от них по траве, то хлопая их ртом, то подпрыгивая, все-таки довела меня до выводка в лесу около Черниговского скита. Тетеревята немного больше воробья, матка безумствовала. Молодой собаке это даже и показывать вредно.

 

Пришла в голову мысль, что Алпатов может и, догнав Ину, быть поставлен в такое положение, будто он продолжает ее догонять, т. е., будет раскрыт не внешне, а внутренно весь механизм рокового посула: «не видеть тебе ее, как ушей своих».

 

Ходил на Кончуру с Яриком искать бекасов. Трава на болоте выше пояса. Собаки не видно. Вдруг послышался писк, похожий на бекасихин, а взлета не было. Я стал смотреть туда, а она пискнула сзади. Повернулся назад – писк совсем в другой стороне. И я понял, что в густой траве, через которую так трудно было продираться, внизу, где ноги вязли по колено, бегала как по гладкому полу и с быстротой летающей птицы водяная курочка.

 

Сюжет для рассказа. У некоторых собак нет догадки, что веревочку, на которой она сидит, можно перекусить. Охотник натаскивает собаку с веревочкой. Выскочил заяц. Собака бросилась и не вернулась. Через год нашли скелет, дочиста объеденный лисицами, и только не был объеден кончик носа, рядом с носом лежал ошейник и от него тянулась к дереву веревочка, конец ее был захлестнут в развилине. Умная собака была, а не догадалась перегрызть веревочку и от этого умерла голодной смертью. Но, люди, не очень гордитесь своим умом перед собачьим: вы все умираете, потому что не догадывались перегрызть свою. Но люди, не очень гордитесь своим умом перед собачьим, вы все сидите на веревочках и не догадываетесь перегрызть.

 

27 Июня. Второй день без дождя. Ясно, воздух свежий.

От Горького восторженное письмо о Нерли, от Горького вышло сладкое, а от сладкого, от сына Левы, вышло горькое. Утром я спросил его: «Лева, как думаешь, заслужил я себе хороший патронташ, разориться на 14 руб.? – Ну как же, папочка! – воскликнул он». И поехал в Москву покупать. Привез плохой. Я посмотрел на билетик, написано 9р. 50к.  «Сколько стоит? - спрашиваю – Четырнадцать рублей». Сомневаюсь и, раздражительный, донимаю его за ужином жалкими словами, что работаю, как вол и все на них идет  и т. д. точь –в-точь, как моя мать, бывало, на нас. Потом, смотрю, на диване какой-то пакетик, развертываю: зеленая рубашка и чулки. «Понимаю, – говорю, – ты сэкономил на патронташе и купил себе вещи. Все ничего, но зачем ты солгал? - Он рыдать и: «Прости, больше не буду, тебе тяжело? прости, ты меня так любишь. – Любил, – говорю, – да, любил…»

Всю ночь не спал. Всякой беды ожидал от Левы, приготовился на самое худшее, но при такой гордости его отцом, при самолюбии никак не ожидал мелкого обмана. Буду сегодня объясняться, постараюсь вскрыть все основы лжи, потом, обдумав все, вероятно, переменю денежные отношения. Положу, например, ребятам по 50 р. в месяц и матери 100, пусть знают границы.

 

Полонский назначит в среду совещание. Если скажет о Зеленой Двери плохо, возьму и брошу Н. М., если хорошо, то потребую 400 р. за лист 3 = 1200 – 700 долга = 500 + 500 аванса = 1000 р. Итого, у меня будет 1500 руб., которые буду проживать по 300 в месяц, значит, по 1-е Декабря, и за это от сочинений накопится 2.500 руб. Уплачу за дом 1000 руб., останется 1500 – напишу за 5 мес. 2½ листа = 1000 – 500 аванс = 500 и всего к 1-му Декабря <1 нрзб.> 2000 ру.

Итого 1 Дек. 27 г. имею 2000 руб. + Ток, и выйдет совсем не так.

 

6 Томов по 12 лис. = 70 листов = 70% = 7 тыс. 800 руб. = 15½ месяцев, т. е. с 1 февр. 27 г. – по ½ Июня 28 г.

С Июня останется. 3.400 руб., значит, до 500 руб. до 1 Января 1929 г.

 

29 Июня. Весь день слонялся расплющенный физически даже, и все только через Леву. Он же объяснился со мной коротко, получил прощение и щеголял в этой «майке», ставшей мне так дорого. Он получил от матери в наследство незлобливость, забывчивость, а так же и другие черты, не столь симпатичные и свойственные быту крестьян (есть некоторые черты у крестьян, очень близкие к животным, напр., когда собака даже чужую кость немного подержит в зубах – она считает эту кость своей собственностью).

 

Изгнать романтизм из половых отношений («любовь») значит, вернуться к кастовому строю общества, потому что т. наз. «естественное» отношение полов – вполне соответствует кастовому (всякий вид животных и растений имеет предустановленную форму брачных отношений «Естественное» состояние у нас есть лозунг революции, это значит беспорядочное, неизбежно переходящее потом в кастовое состояние, если не поможет романтизм, т. е., попытка личности прибавить к опыту других нечто свое, небывалое в мире.

Пусть Алпатов догонит Ину, это будет поводом начать догонять ея внутреннее существо, которое переменчиво, загадочно. Как только он догонит, Ина разделится на две: обыкновенную «кастовую» («выйти замуж») и ту, которая создана им самим. Он ее крадет «увозит» – это значит из касты увозит.

«Ты – моя!» – это значит: ты подчинилась созданному мной образу. Вот этого она и боится, этого бежит, и потому Алпатов при встрече должен начать сызнова свой пробег.

Не знаю, как это выйдет, но можно подумать, что Алпатов создает себе жену сам, для чего он должен нечто претерпеть и вот интересное и собственно мое должно быть в изображении психологического процесса творчества «Пандоры»: это ощущение материи в смирении.

 

10 мн. восьмого утра: солнечное затмение, все мои смотрят в саду, в ½ 8-го будет закрыто 0,73 всего диска.

 

Что значит смириться? По-моему, это значит 1) перенести сознание из только разума  в чувство. Вероятней всего небольшая сила этого «смирения» должна быть в момент полового акта.

 

Ущемленность света стала заметна в комнате, берендеи едут по улице и все смотрят на солнце.

8 ч. понемногу начинает светлеть, рожки солнца обернулись в другую сторону.

Удивление простого человека «естественное удивление» обыкновенно и глупо, а если нет его, то плохо: значит, испорченный человек. Но удивление <1нрзб.> сложного человека само по себе чудо и является каким-то необходимым этапом в творчестве.

Удивление и доверчивость. Удивление рождается из доверчивости и когда наступает полная доверчивость, то удивление переходит в восторг (пол. акт).

Материалы к роману.

Полетаев – а впрочем, он же и Вертель, и Арбузов и т. д., он же вдруг оказывается родственником Черниговского короля. Он знает всю эмиграцию. Занимает деньги и отдает и движется дальше. Алпатову… он… (просмотреть).

Сборы . В воскресенье 3-го Июля – отъезд. Б. сундук. Фуфайка, пиджаа. Сандалии.

 

1 Июля. Отправлен в «Красную Ниву» рассказ «Служба Пана». Закуплен провиант в Александровку. Ставлю вопрос: совсем выкинуть из головы «Кащееву цепь» до конца охоты, или же понемногу заниматься и романом и Ромкой? Думаю, не оставлять романа и в особую тетрадку накоплять материалы. Основная же работа «Натаска Рома».

«Меня беспокоит, что Ром, когда его приглашаешь на привязь, рычит и потом, положив свою огромную голову между передними лапами, смотрит страшными глазами с красными белками, вроде чумного. Вчера я решился, было, его побить, он зарычал сильней и принял положение нападающего тигра. Я схватил стоявшую под рукой лопату и отвозил его. Он забился в угол и оттуда рычал. Я очень сожалею о происшедшем, но не раскаиваюсь: а если бы он бросился на меня и укусил? пришлось бы делать прививки, и собака осталась бы без натаски. Его мать тоже не позволяет себя бить, и это она меня научила обходиться с собой без плети. Попробую то же делать и с Ромкой, не бить, и держаться в этом до последней возможности.

 

2 Июля. Прекрасное утро и после обеда роскошный ливень. Очень боюсь, что приеду на место, и делать будет нечего: бекасы в крепях, а туда теперь после таких дождей не добраться.

Не забыть о Ромке: моя зимняя забава с ним под окном: на дровах и внизу…

Рычание Ромки происходит от особенностей характера матери: если ей дать кусок хлеба, который она не может проглотить сразу и потому ляжет с ним на место, то непременно рычит. И это так занятно, ведь только что моя же рука ей дала этот кусок и перед этим она умоляюще столько времени сидела и вот она уже собственница. Я не боюсь этого ворчания, очень люблю схватиться пальцами за кусок, будто отнимаю, и так немного дразнить ее. Другая особенность Кэтт, что она не дает себя бить, не только бить, но даже если сказать ей грубое слово, она начинает кричать и делать такой вид, будто вот, вот бросится и разорвет. Это унаследовал Ромка – богатырь, но мы не знали. Когда однажды я подошел к нему, чтобы повязать ошейником, он зарычал на меня, как дикий зверь, барс, готовый растерзать меня. Я не заметил тогда, что возле него была кость, которую он охранял. Я схватил лопату, больше ничего не было возле, и дал ему здорово, чтобы он другой раз не смел так. Потом подошел к нему и привязал, хотя он все время ворчал. И потом глаза у него были кровавые, страшные, как у чумных собак. После водворения его на место, я рассмотрел кость, из-за которой он ворчал, вспомнил мать и понял, что напрасно я бил его, и едва ли можно отучить его от наследственной привычки. Я решил брать его лаской и на другой день, лаская, уговаривая, подошел к нему с ошейником, как только он увидел ошейник, он опять зарычал. Я долго его уговаривал, кое-как привязал с риском, что искусает. Он лежал голова между лапами и смотрел на меня опять страшными глазами. Теперь уже кости не было, и рефлекс злобы был прямой от ошейника. Опасаюсь, как бы не сделать еще такой ошибки, что он прогонит меня с болота.

 

С удивлением прочитал вчера на кирпичном Лаврском здании под надписью  цифры: 1392-1892. Я понял, что эти 500 лет означают юбилей Лавры, но не знал, почему же именно цифры выбиты на новом кирпичном здании. Встретился учитель Казанский и объяснил мне происхождение цифр на кирпиче. Один монах таил у себя выигрышный билет и прятал его между крышками часов. После его смерти билет был найден и по справкам оказался выигрышным на десять тысяч. На эти деньги и выстроили странноприимный дом к юбилею Лавры. Да, Россия не Англия, тут старое плохо обрастает легендами, и всюду сквозит через годы «естественная жизнь».

Вот и раздумываешь о «естественной жизни»:  сколько тысячелетий насилий, усложнений было в природе, пока быт ее растений, зверей и птиц стал сам казаться «естественным» и «простым», как бесконечно сложно то, что кажется нам таким «простым», и какое безумие было у Руссо и Толстого звать нас от науки к природе. (Понаблюдать для этого жизнь птиц, их разделение на касты.)

 

3 Июля. Палящий зноем день. Базар огромный. Все мужики пьяные и о подводе сговориться было невозможно. Отложил поездку до понедельника.

Лева просыпался на славяноведении. Он начинает опять меня тревожить. Необходимо перед отъездом отобрать у него план его занятий летом.

 

К роману: Студент пел «на бой кровавый святый и правый», а курсистка его поправляла: «святой». Студенту очень хотелось, чтобы в революционной песне было так же торжественно, как в религиозной: святый Боже, святый Крепкий, святый Бессмертный.

 

Часто говорят: «она просто одевается, он просто пишет» и т. д. В искусстве  и в быту «простое» означает самое трудное, самое редкое и чтобы отделить это понятие в этом смысле, первоначальное понятие «простого» называют «примитивным». «Простое» в искусстве означает обыкновенно новое достижение художника в совершенствовании той формы, над которой работали до него другие художники, которая стала привычной и теперь возрождается в новых условиях. Потому эта форма и называется «простой», что знакома всем и потому она так особенно трудна, что требует нового совершенствования того, что, казалось, великими мастерами совершенно закончено.

Круглые камни влекомые по дну реки тысячелетиями, представляют нам нечто «простейшее» именно потому, что работа воды над шлифованием камня совершалась из года в год преемственно от весны к весне без катастроф.

Усложнение формы в искусстве бывает от внедрения в творчество личности художника, претерпевающей катастрофу. Бывает, это личное отвечает душевному состоянию многих людей в обществе, и тогда эта усложненная форма является желанной и господствующей, конечно, до тех пор, пока влекомая дальше потоком творчества не разобьется на простейшие первоначальные формы, заключенные в сложном, как разные горные породы в конгломерате.

Мы все так часто оглядываемся на творчество природы, как на пример для своего, потому что там личная судьба человека является не больше как «трагедией частного». Оглядываясь на творчество природы, мы успокаиваемся тем, что видим свое в ней, как частность, и значит, круг нашего человеческого размыкается, трагедия частного, разрешаясь в очертаниях всего мира, обещает гармонию: спасение мира. Этот выход из трагедии частного освобождает такое же огромное чувство жизнерадости, как таяние льда - скрытой теплоты весенней порой. Раз испытавшему это чувство, хватит на всю жизнь… оптимизм становится возможным при условии личной трагедии.

Вот источник моего оптимизма, и очень возможно это «простейшее» (как я называю) было в основе «естественных» законов Руссо и потом Льва Толстого.

Возьмем пример из английского быта, в котором мало того, чтобы выйти вечером непременно в цилиндре, нужно, чтобы цилиндр был известной марки. Мы этим возмущаемся вместе с Толстым и Руссо и требуем для себя свободы выбора шляпы. Таким образом, мы, носящие круглую шляпу, являемся революционерами, а носящие цилиндр – консерваторами. Кто из нас прав?

Консерватор может сослаться на закон природы в свою очередь: он скажет, что природа живет, сохраняя формы…

 

7 Июля. Эти дни сижу, готовлю III и IV т.т. сочинений. Завтра надеюсь выбраться. Погода: день простоит без дождя, и за счастье считаешь.

 

Чувство природы – это религиозное чувство («блаженны чистые сердцем»).

 

8 Июля. Говорят, начали косить большие луга на Дубне.

Мне принесли белую водяную лилию. Я дожидался, когда солнечный луч попал ко мне в окно и поставил стакан с купавой против луча. Тогда желтое внутри у цветка вспыхнуло, как солнце, а белые лепестки стали так ярко белы, что неровности бросили синие тени, и я понял весь цветок, как отображение солнца на небе. Долго смотрел на прекрасный цветок и затосковал по воде.

 

9 Июля. Наконец-то Ермолай Алексеевич из Деулина берется доставить меня в Александровку. Выезжаем в 5 ч. у.

В 11 д. в Константиновке. Перед Никульским рассыпались колеса. Продолжает везти меня Дмитрий Герасимов из Спас-Закубежья. В 2 ч. дня мы в Александровке.

К Филатовке (на сев.) – «Поддубье» – тетерева, на востоке лес – мошарник.

Сосед мой «на социальном обеспечении»: старый слесарь, привык жить скупо. Жена и дочь пошли в подвал со спичкой, загорелся бензин, сгорели. Тогда слесарю дали «соц. обеспечение», он по-прежнему живет скупо, но теперь еще ничего не делает, скука. В Москве – скука, в деревне – скука.

Всюду отбивают косы (вечером).

 

10 Июля. С утра моросит дождь. Потом сверчки. Болотное сено думают бросить, недоступны болота. Забота, как бы спасти клевера.

Ромка  положил голову между лапами, и глаз не сводит с меня. Ему это ново и необыкновенно приятно быть с хозяином. Я вчера плетью заставлял его лежать в телеге, а когда шли, одергивал, чтобы приучить ходить к ноге. Он до того растерялся от счастья быть со мной, что второпях поднял ногу на мою ногу, как на дерево и цикнул.

 

– Вы живете, как на вулкане: вмиг всего можете лишиться. Моя речь о вулкане вызвала у хозяина речь образованного человека, он сказал:

– Это потому что мы со средним образованием. - А я удивился: «как со средним!»

– А как же,  если бы мы были образованные,  то уж  конечно  бы не боялись друг друга, но,  конечно, мы все бывали, жили в Москве,  и потому я считаю себя со средним образованием.

 

Началась натаска Ромки: всего будет 20 дней.

Ровно в 5 у. вышел молодой человек в желтой куртке и стал позванивать в железную доску с большими ровными промежутками. Он звонил до 6 и вероятно дольше: оказалось, это он созывал сходку. В 6 у. дождь перестал,  и я вышел с Ромкой через прогон мимо прудика. Пустил… Он отлично бегает на кругах и до того слушается и голоса и свистка, что металлический свисток я решил пускать в ход лишь в роковой момент, когда он погонит.

Мы перешли небольшое ржаное польцо, обрамленное болотным кустарником, утопающим в цветущих травах. Рожь буреет. Луговые цветы в этот год, благодаря постоянным дождям необыкновенно ярки и пышны. Мне их не хочется называть - до того обыкновенны эти названия и так мало говорит каждое в отдельности. Надо каждый из этих цветов описывать как явление, значит, давать всю обстановку и в ней разыскать такой момент, когда цветок этот является как бы героем.

Вот, например, мы шли потом довольно долго кустарниками, была ольха, ива, чахлый болотный березняк, потом начался мелкий осиновый кустарник и, как только осиновая чаща сменила березовую, вдруг там и тут закраснела чертова теща. А когда кончился осинник с чертовой тещей и мы вышли опять на край ржаного поля, то голубые васильки, проглядывающие в аквамарине стеблей, обласкали меня больше чем звезды ночною порой. Я бы очень хотел в это лето каждому цветку найти его место, где он является единственным в своем роде.

Избрав себе наугад тропу в ольховом кустарнике, обливающем меня водой с головы до ног, я выбрался, наконец, в долину речки Вытарасовки. Дома хозяин мне сказал о ней:

– Видите, она в Ясникове, и к нам завернула, вроде как бы вытаращилась, за то и называется Вытарасовка.

Собственно говоря, речки нет даже и признаков, долина представляет широкое болото, берег которого на одной стороне представляет кочкарник, поросший кустарником ольхи, ивы и частой березы – очень крепкие места, прекрасные для вывода дичи. На другом берегу, верста или даже больше, пашни и села. Налево эта долина переходит наверно в Дубенские болота, направо она закончилась лесом, и там, на горе белела в диком месте новая крыша человеческого жилища.

– Новый свет, – сказал мне после об этой крыше Михалевский пастух.

Я подумал, что пастух говорит иронически, и сказал:

– Новый свет, значит Америка?

– Какая там Америка, – засмеялся пастух, – просто говоря, живет Дмитрий Иванович.

И рассказал, что Дм. Ив. пробовал устроить не то коммуну, не то кооператив, не то частную торговлю, и назвал это «Новый Свет». Несомненно, среди древних финских и славянских названий «Новый свет» начнет свое бытие, и дай Бог ему, новому, чтобы со временем он стал так же стар, как и они.

В воздухе свистели кроншнепы, я стал смотреть туда и услыхал другой желанный крик: «Качу-ка-чу!» кричал бекас. Я увидел его. Он сложил крылья и спустился над серединой болота. Было довольно далеко, и я не мог точно определить место. Долго водил там Ромку против ветра на веревочке, наконец, устал и пустил его бегать свободно, с тревогой ожидая его роковую встречу с бекасом и уповая на свой металлический свисток. Но встреча не произошла: Ромка, очевидно, еще совсем не умеет пользоваться чутьем.

Я жалел, что случайный бекас отвлек меня от крепких мест, где, несомненно, надо было теперь искать выводка. Там, около этих мест топталось стадо. Я вспомнил рассказ одного охотника с Дубны, что будто бы там охотники иногда нарочно дают пастуху на чай рубль-два, чтобы он прогнал стадо; и когда от прогона скота начнется грязь на болоте, бекасы высыпают на грязь из крепких мест. Я подошел к пастуху, спросил. Он сказал, что только сейчас видел бекаса и указал мне место, куда он сел. Я вошел в кочкарник с высокой травой и редкими кустами ольхи и берез. Вскоре вылетел бекас с криком «ка-чу, ка-чу» и сел неподалеку – очевидно,  гнездовой. Я навел туда Ромку, он пырялся носом и не чуял следа: бекас быстро бегал  внизу между кочками в высокой траве и вылетел совсем не там, где мы искали. Переместился опять недалеко, мы пошли туда, и вдруг там метнулся над травой и опять опустился… о, великая радость! - молодой бекас. Ромка его видел и пошел, было, по-зрячему, но, очевидно, не чуял ни верхом, ни низом: молодой бекас вылетел невидимой для него тропкой и сел, я точно заметил, возле чахлой березки, в кочках, в траве.

Я веду, очень волнуясь, на веревочке Ромку. Мне кажется, вот он взял воздух, вот ведет, вот он остановился… У меня сердце забилось. Но Ромка остановился… и стал есть осоку. Я взволновал его словами «ищи, ищи!» он стал шарить и вдруг, взметнувшись высоко из травы, схватил в воздухе пролетавшего мимо слепня. А мы стояли на том самом месте, где опустился молодой бекас.

Я, когда волнуюсь, всегда хватаюсь за трубку, набиваю, а сам: ищи, ищи! Ромка тоже взволновался, останавливается, всматривается в мое дело и… раз! выбивает носом трубку из рук. Еще совершенный дурень!

 Молодого бекаса мы так и не нашли. Но раз, помню, и со старой опытной собакой в таком кочкарнике я не мог найти переместившегося молодого бекаса.

Между тем бекасиной матке стало тревожно, она сама поднялась и с криком полетела у меня над головой. Я пошел в направлении ея полета, свободно пустив Ромку, в надежде, что металлический свисток его остановит. И вдруг у него из-под носа вылетает бекас. Если бы Ромка не растерялся, он мог бы схватить его. Я успел в момент его замешательства схватить кончик веревки. Расчитывая на молодого, я сказал: «Ищи!» Ромка сунулся носом в кочку, мгновение там задержался, и в другое мгновение я его оттащил.

Разобрав траву, я нашел гнездо с тремя яйцами, два были раздавлены носом собаки. Я наказал Ромку, уложив его возле кочки, взял за веревочку, повел к сильно переместившейся матке, искал – не нашел, и когда соскучился, пустил Ромку свободно, и как только пустил, – он стрелой пустился к гнезду; я кричал, я свистел в металлический свисток, – он летел. Я сам бежал и настиг его, когда совсем уже было подшаркал гнездо. При моем приближении, он лег на спину и задрал ноги вверх.

Опасно наказывать такого молокососа - можно сразу испортить. Я только серьезно переговорил с ним и повел. И когда я отвел его далеко, уже с полверсты и пустил понюхать место, с которого, раскидывая коленца,  вырвался старый холостой бекас, Ромка опять стрелой пустился к гнезду. Но в этот раз я его удержал.

Между тем солнце так разогрело болото, такой силой осадили меня слепни, что я решил уходить скорее – да, только бы поскорее выбраться. Стал переходить чистое грозное болото с мелкой травой, не глядя на собаку от крайней усталости. Кроншнепы низко носились, раздражая криками собаку. И вот тут нечаянно посмотрев в сторону Ромки, вижу – из-под самых его усов поднимается вялый бекасенок и летит куда-то. Я таким громким голосом крикнул, что Ромка опять перевернулся вверх брюхом. А потом, когда я обласкал его за послушание, стрелой пустился в сторону полета. Мне удалось сдержать. А потом Ромка очень усердно искал на том месте, откуда взлетел бекасенок. Мне кажется, он теперь понял запах бекаса – и в этом достижение 1-го урока натаски.

Два больших сомнения овладевают мной, первое – есть ли чутье у собаки, не напрасно ли я буду с ним возиться, второе – в его огромном теле, в безумно загорающихся глазах таится сдерживаемая дикая воля – удастся ли мне повернуть этого волка себе на службу?

Я выходил из болота с отдыхом через каждые пять шагов: так было жарко, так устал в эти 5 часов. С радостью вышел на суходол и пустил Ромку на широкие круги. Вдруг из куста выскакивает кошка - не только за свисток хвататься, но даже крикнуть я не успел, как Ромка ринулся.

Я нашел их на поляне: кошка сидела, сгорбившись, готовясь к смертельному прыжку, выражение кошки было самое страшное, какое только может быть на свете: так, иной слабейший из людей, в последнем отчаянии, чуя смерть, говорит: «Не боюсь, потому что моя смерть будет и смертью твоей».

Перед этим чудовищем в ромашках Ромка стал неподвижно с налитыми кровью глазами. Я свистнул. Я крикнул. Он медленно перевел глаза на меня. Я потряс в воздухе плетью. Он медленно, обходом куста подошел ко мне. А как исчезла кошка,  я не видал.

 

Ромка такой видный, такой большой, что лошади его пугаются и бросаются в сторону.

 

Все дороги были покрыты тучами бабочек–крапивниц (красные с черным пятном), Ромка их хватал, когда они поднимались, в этот момент я наступал на веревочку от парфорса - и бабочка невредимой вылетала из огромной пасти: После 20-30 разов, Ромка перестал ловить бабочек.

Стало совсем жарко, когда я вернулся домой. Хозяева лихорадочно убирают сено. Кобыла щиплет траву, а ее жеребенок стоит вплотную к ней с теневой стороны.

 

<На полях> причина обилия церквей.

 

Что случилось со мной? Как лягу, так начинаю кашлять, и при дыхании клокочет в груди и даже поет сверчком. Так продолжается уже с неделю. Я думал, это от табаку, но теперь курю мало и больше махорку, а боль не проходит. Живот от внезапной перемены образа жизни тоже не в порядке. От всего этого ложусь рано, в 8 вечера, а вскоре вскакиваю от сильного крика под самым моим окном: это две необычайно горластые девочки, гуляя по улице, выкрикивали частушки. Потом у амбара против моего окна грянула гармонья. Танцевали кадриль. Я метался по комнате, не зажигая огня до тех пор, пока не почувствовал себя в силах снова заснуть. И заснул было, но гармонисты кончили кадриль и пошли сами по улице, выкрикивая частушки в несколько голосов. Шествие это столь дикое, столь лавинное, что даже немного жутко лежать, кажется, раздавят. Этот выкрик частушек со всей натугой, на какую только может быть способен зверь во время течки, правда, очень напоминает рев зверей в брачный период. Я опять метался в темноте из угла в угол. Выглянул осторожно. Под окном проходил молодой человек, обхватив рукой сзади тоненькую девушку.

 

11 Июля. Второе обозрение.

Встал в 3 утра. Вчерашние гуляки шли с косами. Спешили: день ожидается жаркий. Я вышел в 4 у. по плану моего хозяина. Вчера, выслушав меня, он сказал: «Это вам было первое обозрение, а завтра другое».

Оказалось, это же самая речка подходит с другой стороны к самой Александровке, расплываясь здесь в огромное болото. Ходьбы до этого болота всего 5 минут, вдоль изгороди. Я решил осмотреть болото и, если успею, попасть берегом его на вчерашнее место. Болото оказалось зыбучее, голое, с бочагами, оно левой стороной упиралось в лес, покрывающий берег до самой Дубны. Оттуда слышались крики журавлей. Неподалеку слетел кроншнеп и Ромка долго нюхал наброд, шил по нем носом, как швейной машинкой. Болото покрыто низкой травой с преобладанием хвоща и прямо без зарослей переходит в суходол. Трудно было ожидать здесь встретить в это время бекасов.

Я решил суходолом сократить путь ко вчерашнему болоту. Небольшие ивовые кусты с болота, вместе с пушицей и душистой белой спиреей (медовкой) переходят и на суходол, к ним тут присоединяется поляна с клевером и погремушником. Красные клевера и желтые погремушники, сливаясь вдали, дают цвет этим бедным безжизненным бедным холмам с жалким редким кустарником ольхи и ивы. Огромное пространство на Руси таких пустырей с переродившейся травой. Небольшие холмики под ногой происходили, вероятно, от бывших здесь когда-то огромных деревьев. На этих кочках росло много цветов, и особенно мне бросились в глаза Анютины глазки. Никогда не было у меня никакой Анюты, но Бог знает отчего, когда я опять встречаю эти цветы, мне представляется какая-то Анюта, и я сам себе кажусь рыцарем Анютиных глазок. Правда, есть в детстве и в самой ранней юности такие тончайшие, стыдливые чувства, которые остаются в себе тайными, а потом навсегда отметаются как глупость и появляются у иных разве только в смертный час на прощанье с чем-то единственно прекрасным в жизни…

Пока я переходил безжизненные холмы и спускался к болоту, жара усилилась, и начали жилять отвратительные потыкушки. Ромка сразу наткнулся на бекаса, вылетел сонно из-под маленького ольхового куста, окруженного кочками с высокой травой, и сел неподалеку. Раз вылетел так сонно и без крика, то можно догадаться: тут гнездо с яйцами.

Из опасения подавить яйца, как вчера, я отвел собаку в направлении переместившейся самки. Между прочим, очень важно в интересах охотничьего хозяйства установить минимум жертв при натаске собаки.

По пути к переместившейся самке в ста шагах от гнезда вылетел самец и помчался на своих легких коленцах, потом вылетела самка и опять села недалеко. Я подвел туда Ромку и пустил, он тыкался носом бессмысленно до тех пор, пока она не слетела сзади невидимо для него. При этом огорчении мне вдруг стало понятно, что значит выражение «он на своем деле собаку съел». Но перед тем как понять значение поговорки я пропустил через свою голову довольно сложный поток маленьких дум.

Я думал так, что ведь для книги моей решительно все равно, выйдет из Ромки собака, которую, значит, я съем, или не выйдет: книгу можно ведь написать и по отрицательным результатам. Но после того я спросил себя, что же мне хочется  иметь - собаку или книгу, и что  во-первых, и что во-вторых. Когда я все взвесил, то почему-то с большим удовлетворением признал, что собака во-первых, в книга во-вторых. И когда я это решил, то мне и стало совершенно понятно выражение «он на своем деле собаку съел». Я понял, что собака должна быть мною съедена, то есть выучена артистически, поглощена мною, и тогда, во-вторых, явится книга, как изложение дела, на котором я съел собаку.

Так видно, Бог не обидел меня разной ерундой, которая приходит мне в голову, когда становится скучно. Проклятые потыкушки, или «монахи», длинные, темные  прямо срывали кусочки кожи, руки были совершенно в крови, сердце от жары схватывалось в кулак. Но я не хотел возвращаться домой с одним «обозрением» и решил перемахнуть входящую в болото косу джунглей, чтобы поскорей попасть на то место, где вчера встретил бекасиную выводку.

Скоро, однако, я залез в такую пропасть, что пожалел. А Ромка время от времени поднимался на кочку высоко и сейчас же со страхом прижимался ко мне. Я думал, он это по-глупости, но вдруг увидел прямо перед собой рога, и направо, и налево торчали рога. Это коровы забрались в дебри от потыкушек и, почуяв собаку, стали на нас наседать. Угрожая плетью во все стороны, я надбавил ходу и скоро пролез в открытое болото, и только вышел в те кустики, где вчера поднял выводку, вдруг из-под носа у Ромки вылетел бекасенок. А когда я, чтобы остановить Ромку, очень громко крикнул «тубо», с того же места вылетела матка с другим бекасенком, и тут Ромка не только не бросился бежать, но сделал настоящую картинную, по всем правилам стойку. Я подошел к нему – он стоял, гладил по голове – стоял и смотрел в траву. Я даже подумал, не застрял ли там бекасенок, но нет, Ромка делал стойку только по месту, с которого слетели бекасы.

Много мне дала та стойка;  первое, что он понял требование, и второе, что подтвердилось мне мнение, сложенное по натаске его матери – это что природа легавой определена на стойку, а не на побег за дичью, что гонять за дичью собаки приучаются, когда их не сразу выводят на дело, а вываживают для упражнения в поиске по полям с маленькими птичками.

От радости я не рассмотрел, куда переместились бекасы, и трудно их было искать, когда и я, и собака были облеплены потыкушками.

На обратном пути мне показалось, что Ромка стал серьезнее, не хватал бабочек, не гонялся за слепнями. Теперь только бы у него было чутье.  Будет – и собаку я съем.

 

Я забыл записать, что сегодня Ромка с веревкой обошел два раза дерево и был задержан. Ярик в таких случаях не догадывался, и я думал, что собаки вообще и в таких случаях не находятся. Но задержанный Ромка вернулся в обратную сторону намотке, и был отпущен. Вероятно, его большая голова не пуста.

Еще я забываю, что вот уже второй раз в болоте вылетает какая-то птица иссера-черная, величиной с желну, осанка ее не болотных птиц, а скорее похожа на ястребка. Что это?

 

<Запись на полях> (Городской крестьянин: не может не думать и от этого видом лучше, а жизнью хуже. Жена Владимира. Деревни бедные: Алмазово, Нищаево, Ясинское, Чирково, а сзади богатые Константиново и впереди Закубежье. Купца час кормит.

К годовому празднику. К Петрову дню.)

 

Вчера сосед рассказывал мне о происхождении множества церквей в этих болотных местах. Вот, например, в Иванках: барин поссорился с попом и выстроил себе отдельную церковь, и велел себя похоронить в ней. А то бывали разные благодетели – строители.

Говорили о праздновании Петрова дня. Хозяин сказал:  «Отыгрываемся на днях отдыха». Объяснил: «Праздники нельзя праздновать, а дни отдыха можно. Вот запишем Петров день в дни отдыха, и празднуем».

Деревня переходит на отруба. Хозяин сказал: «Вот перейдем и тогда празднуй, кто как хочет».

Провели прекраснейшую кобылу. Я ахнул от удивления, а хозяин сказал:

«Не к рукам куделя! Нельзя мужику ничего хорошего иметь. Вот попал жеребенок, куда его девать? погнал в стадо, а там простой жеребец, и двух лет не было жеребенку, ожеребилась и еще двумя, конечно, мертвыми, а на другой год опять. Так и сгинет, конечно».

 

Вечер после знойного безоблачного дня стал прохладным (вот когда натаскивать надо, по вечерам!), мы сидели на лавочке, и на воздухе не было ни одного комара, а хозяйка доила в хлеву и жаловалась: в хлеву теплей и комар там.

Хозяин сказал: «Места наши с одной стороны тоскливые, а кому интерес есть очень занимательные. Гляжу на вас: вы скуки не чувствуете? А вон смотрите, сосед, получает социальное обеспечение и одна скука!»

Старик стоял, повертывался в разные стороны и медленно незаметно приближался к нам, и когда расстояние стало очень маленьким, вдруг направился к нашей лавочке.

Хозяин говорил, что его дело – торговля, он до 24 г. жил в Москве, все дети выросли в Москве, и вот ошибся: надо было купить дом в Сергиеве, а он выстроил здесь и стал на крестьянство. Купца час кормит, купцу невозможно сделаться крестьянином, потому что нельзя отогнать думу: на крестьянстве у городского человека голова работает зря. «А крестьянин, – спросил я, – думает всегда об одном, о хозяйстве? –  Нет, он совсем не думает, –  ответил хозяин, – в этом его счастье, если у него колесо стало пузырем – он едет и будет ездить до тех пор пока не развалится; пол провалился, слазит вниз, подставит столбики и опять живет, ему ничего не надо, и если сгорит, дом у него является в лучшем виде: пожар стройки не портит. Но городской крестьянин всегда в заботе».

Я осматривал поля – прекрасные поля (большинство в деревне городские крестьяне), семиполье с клевером, живут лучше, чем просто крестьяне, но потребности выше возможности, и потому городские крестьяне несчастны.

– Вот молодая женщина! указал хозяин на жену Владимира, соседа с человеком на социальном обеспечении, – ей 30 лет, а у нея 8 человек детей, рождает каждый год.

– Конечно, женщина, – сказал соц. обеспеченный, - женщина - и родит…

 

12 Июля. Петров день. Найден путь к Михалевскому болоту в 20 минут. Выхожу в 3.40 из дома. Вижу, летит бекас с большого болота через кусты и садится возле деревни за рожью в поточину. Что это значит? Оставляю загадку нерешенной. Бекас домашний. Понаблюдаю. Осмотрю сегодня поточину по возвращении.

Выводок бекасов (вчерашний) нашелся, как  и вчера, у крайнего к открытому болоту куста. Ромка стал. Потом взорвались бекасы. Но я не могу верно сказать, была это стойка, или же он стал, прислушиваясь к крику кроншнепов или к окрикам пастухов. А бекасы просто пришлись к случаю. Бекасы разлетелись. Один полетел на меня, и так хорошо, что я чуть не вздумал его схватить рукой – вот бы Ромке пример! В крепких местах мы ничего не нашли. Я оставил выводок с тем, чтобы пойти проверить островок на болоте, потом зайти к вчерашнему гнезду и возвратиться опять к выводку.

Виновница этих болот Вытарасовка оказалась самым маленьким ржавым ручьем, закрытым тростниками. Перехожу эту речку, дальше из болот выступают родники, возле родников сосочки, около сосочков кое-где ольховые кустики, среди них я узнаю свой, где вчера мы нашли бекасиху.

Ромка работает сегодня по-новому, огромными скачками через кочки и обрушивается с шумом в лужи. Я его не стесняю, боюсь смять поиск. Пусть рушит. Один раз, напротив, что-то причуял и долго вел,  даже не поднимая нос из травы. Старый бекас и потом бекасиха вылетели не совсем на том месте, как вчера. Гнезда не нашли и теперь. Я предполагаю, что это начинает новое гнездо та бекасиха, у которой Ромка носом подавил яйца. Я направил Ромку к переместившейся бекасихе, но она его не допустила и вылетела для него незаметно. Когда же он подошел, то вдруг стал. Я был уверен, что он стоял по ее наброду, но мне и это было очень приятно. Я подходил, он стоял по- настоящему. Я огладил его, он пошел тихонько, и вдруг вылетела болотная курочка. Он, было, сунулся, но по крику сразу остановился. Вот это уже достижение - первая настоящая стойка.

Мы возвратились к выводку. Я не ожидал, что за это время выводок мог собраться и как раз под тот же самый куст. Знаю, что вылетело из-под Ромки, но была ли стойка, не видел. Мне мелькнула только матка, летящая в открытое болото, и бекасенок в крепких местах. Я бросился к Ромке, он был растерян. И вдруг около самой его лапы поднимается молодой бекасенок, совершенно как старинная игрушка-птичка, летящая посредством резинки. Дурачок сел в 50 шагах на совершенно открытом месте в низкой траве.

Я наметил глазами два темнозеленых бугорка, между которыми опустился молодой, стал сажать Ромку на парфорс, и у меня рука дрожала от волнения. Я мечтал даже взять бекасенка живым, если он уткнулся, как это бывает, носом в жидкое место. Вот о чем я мечтал! Но пока я привязывал веревку, бугорки исчезли, я не мог их найти и повел Ромку приблизительно. Там, где я думал, Ромка не причуял и стоял дураком, слушая кроншнепов или пастухов. Я оглядел его, он быстро двинулся вперед, веревка натянулась, Ромка завернул, веревка прошлась по траве и подкосила бекасенка. Но, к счастью пришлось, его бросило не назад, в крепь, а дальше, на совершенно голое место; и в этот раз я точно заметил: бекасенок пролетел над можжевеловым кустиком, половина которого была рыжего цвета, и опустился во вторую от кустика, густозеленую кочку, торчавшую над желтым болотом. Кажется, вот теперь кончено: мой бекасенок. Мы подходим туда, в стороне срывается старый бекас, мне послышалось, он даже крикнул, и не бекасиха, а сам, и я даже  успел порадоваться, что в этот раз открыл самца возле знакомого выводка. Я очень осторожно подвожу Ромку, и он от этого дуреет - то на меня посмотрит, то на небо. Он ничего не чует и ставит лапу на ту самую кочку, где таится бекас. Я нашептываю: «Ищи, ищи!». Он шьет машинкой – бекас не взлетает. Я шарю сам – его нет. И возле нет, нигде нет.

Я отпускаю Ромку, он забирает вправо и тут начинает понимать, то ведет, не поднимая нос из травы, то вдруг подымает голову и нюхает воздух.

Это большое достижение: нюхает воздух. Да, он знает,  что где-то близко бекас. Делает быстрый дальний круг, и вдруг из под меня поднимается бекасиха, кричит свое «ка-чу, ка-чу» и улетает в крепь. Но куда же делся бекасенок? Я десяток раз прохожу все места, и нет. Мне остается предположить только одно, что бекасенок в очень короткое время моей подводки успел отбежать в сторону, и что это он вылетел, а не как я думал - старый бекас.

Некоторое время я искал старую бекасиху, пускал Ромку по наброду, он что- то чуял, поднимал голову из травы, направлялся по воздуху, опять опускал голову. Но все-таки мы ее не нашли.

Подходя к дому, я вспомнил об утреннем бекасе, пролетевшем в поточину. Пустил Ромку. Он потянулся, потом шлепнулся в воду как лошадь,  в стороне порывался старый бекас. Я пошел по веселой зеленой ручьевой чисто бекасиной траве, Ромка шлепал в кусту. Определенно теперь можно сказать только, что в присутствии бекаса впадает в состояние какой-то тревоги, не стойки, а только тревоги: то голову поднимет, то зашьет носом в траве. Вылетает бекасиха с криком «ка-чу», он смотрит ей вслед, из-под лапы вылетает маленький бекасенок, он сунулся… Я остановил. Другой вырвался…

Так старый самец, прилетевший на восходе сюда, вероятно, с большого болота, открыл мне выводок почти возле дома. Вчера мужики просили меня истребить сорочий выводок и указали как раз на это место. Вот теперь я взведу ружье, убью для Ромки молодого бекаса и скажу, что сороку убил.

Вообще бекасов теперь лучше искать не у больших болот, а в таких ручейках с веселой травой на одной стороне и с крепкой зарослью на другой.

Так окончился третий урок. Я вижу успех в понимании задачи, но если не считать водяную курочку, вероятно сидевшую под его носом, – какое же у меня доказательство чутья Ромки? Но вспоминается Кэт: не три раза, а сто раз водил я ее среди бекасов, и она их не чуяла и почуяла вдруг, когда я сводил ее на куропаток. Разве тоже сводить осторожно разок по тетеревам?

 

Хозяева за мной так ухаживают, что мне как в хорошем санатории, не говорю я уж «как дома». По случаю праздника зарезали курицу, а смешанная в дороге с песком манная крупа отличный материал для каши–запеканки. Дверь к хозяевам часто стоит открытая. Сейчас входит хозяйская кошечка, и вдруг на нее Ромка… Сила взрыва его была так велика, что железная тяжелая двуспальная кровать, за которую он был привязан, отъехала до половины комнаты. Кошку потом с трудом нашли между листьями лимонного дерева. Да, огромный запас взрывчатых веществ таится в Ромке, когда-то удастся его обломать!

 

Хороша в праздничный день лесная деревня, все-то отдыхают у себя, и домики стоят на солнце такие чистые, как и в Элладе. И девушка выходит из одного домика к соседнему, стала на лавочку, потянулась к окну и в окне исчезла. Ведь так жили в своих тесных городках-деревнях и древние эллины. Вероятно, эта деревенская тишина выманила тетерку с циплятами перейти дорогу, и что-то случилось с ней на пути: один цыпленок, чуть больше грецкого ореха, остался на дороге и запищал. Мне его подали в окошко. Я испытывал на нем терпение Ромки.

А ночью против моего окна у амбара начнется ток, страшно подумать, что будет. И замечательно, что как и у животных, токовище всегда одно и то же: старый дед рассказывал, что и он плясал у этого же самого амбара, – но амбара того не было, а ветлы те же самые. Две маленькие девочки прошлись и теперь, еще очень робко покрикивая:

«Милый на ногу наступит:

 Он характер узнает».

Видел, прошла к колодцу за водой эта ежегодно рождающая женщина, какие у ней груди! но какая бы ни была сила – деревня вытянет все соки из женщины. Ведь каждый год рождает, и кормит грудью весь год, и кормит руками артель в 11 душ, и на поле.

 

Соц. обеспеченный старик без картуза похож на Сократа. Сейчас он у себя в малиннике в одних подштанниках ест малину.

 

Федор, у которого зимой со двора волк украл его знаменитую гончую, взялся показать мне лес «Подмошник» и тропинку в нем на «Остров». Конечно, мы взяли с собой и Ромку. Вот теперь есть что рассказать, потому что в этот вечер я думаю, если только не считаться с одним обстоятельством, Ромка вполне определился, как охотничья собака. Федор указал мне тропинку на Остров, а итти туда отговорил: поздно. Он просил меня, когда я пойду на Остров,  хорошо запомнить тропинку, а то она одна,  и другого выходу нет: кругом зыбучие болота, а если угодишь в сторону Дубны, то и совсем непроходимые места, и если даже и перейдешь их, то ничего не найдешь: берег Дубны состоит из плесов в зыбучей чаще.

Мы повернули от Острова и, минуя Подмошник, вышли на знакомое мне большое зыбучее Александровское болото по Вытравке. Ромка, гонимый потыкушками, стурил бекаса. Федор указал мне уголок этого болота, где осенью лепится вся дичь. Потом мы свернули в Жарье на просеку, и Федор с сокрушением сердечным поведал мне трагедию одной неугомонной тетерки. Как же! выдумали устроить гнездо на самой просеке. Конечно, тут народ ходит, каждый сгоняет, каждый замечает. Но все-таки гнездо долго было цело, и только недавно кто-то побил яйца. Только в 7 вечера болотный гнус успокоился, стало прохладно и совершенно тихо. Мне захотелось посмотреть на своих бекасов возле дома, и я, дойдя до поточины с веселой бекасиной травой, пустил Ромку. Тогда вот и произошло то удивительное событие, о котором я хочу рассказать. Мне кажется,  в этом значительную роль сыграло то, что был вечер, значит, бекасы за день дали большой наброд и что главное, было очень прохладно-чутьисто в воздухе, как еще не было ни разу при этой натаске, и что внимание собаки не отвлекал гнус, без которого, по правде говоря, не обходилось ни одно утро. Да, это был момент вечера, когда и человеку вдруг все запахнет (такой момент бывает и на утренней заре, когда трава обдается росой).

Ромка несколько раз ткнулся в траву, потом высоко поднял голову, задумчиво играя ноздрями, огляделся и потихоньку пошел, переступая с лапы на лапу, совершенно так же, как его ученая-разученая мать. Следуя за Ромкой, крайне взволнованный, выше колена в поточине, я оглянулся на Федора, думая, что он остался на берегу. Но Федор, хотя и заячий только, но все же страстный охотник, не выдержал, и босой по брюхо в болоте двигался возле меня.

– Видишь? – шепнул я.

–        Вижу,  – ответил он.

– Удивляешься?

– Удивляюсь.

Мы свернули по ручью направо, и тут Ромка остановился возле куста и долго смотрел туда, не решаясь войти. Кажется, ему даже страшно было войти в куст, и оттого его вдруг бросило от него на берег. Но быстро он вернулся и решился войти. Я следовал за ним, не выпуская конца веревочки.

С большим трудом я пролез за ним и так мы обогнули куст и вышли опять на простор веселой ручьевой травы,и тут Ромка перевел свою огромную, высоко стоящую над болотом голову в направлении поточины, постоял, поиграл ноздрями, утвердился, и, тихо переступая, пошел: раз, два, три… Впереди порвался сначала старик-бекас, отец, и махнул по-бекасиному по зорьке, через кусты. Потом ближе, с теканьем матка и два молодых бекасика.

Это значит, собака поставлена, и ведь без всякой придумки с заранее пойманной дичью с подвязанными крылышками. Я даже не ознакомил Ромку с запахом убитого бекаса.

– Интересно? – сказал я Федору.

– Очень даже интересно, – ответил он.

Я, конечно, не стал говорить Федору о моем одном маленьком сомнении: ведь Ромка здесь был утром, и бекасов мы подняли с ним утром именно под этим кустом. Но шел ли теперь он по памяти, как было у меня когда-то с его матерью? Вот это сомнение оставил я до утра. Но если все будет благополучно, то, значит, собаку мне удалось поставить в три дня.

Радость моя была представлена в небе явлением цапли. Не знаю, почему так люблю я ее медленный полет вечерней зарей на безоблачном небе.  Всякая птица летит, значит, летит, то повыше, то пониже, то вздрогнет, то свернет, а это не птица, а будто карета едет - карета радости. Это едет по небу хозяйка необозримых болот.

И я тоже хозяин. Мне кажется, люди как-то из-за комаров, слепней и потыкушек, естественных стражей девственной природы, не догадывались о красоте их и я без борьбы с ними, без зависти, просто взял в свои руки великое царство…

 

<На полях> объяснить все памятью.

<На полях> а есть ли где-нибудь девственная природа без гнуса?

 

13 Июля. Новое обозрение.

Вчера вечером я оставил себе на ночь большой чайник крепкого чая, рассчитывая в темноте попивать из носика и так перебить предстоящую ночь ужасного тока против моего окна. По вчерашнему разу я готовился услышать пронзительный голос барышни Изюмовой. Я узнал от хозяев, что голос такой именно ее. («А есть у вас, – спросил я, – кому алименты платят?» – Есть, – ответил хозяин. – Изюмова же не барышня, – сказала хозяйка, да вот без алиментов. – Ну, это что: это значит только, что она обходиться умеет). Конечно, я все-таки лег в кровать, зная по опыту, что беспокойный сон все-таки что-то значит усталому. Я спешно заснул до Изюмовой, и вдруг она с подругами запела прекрасную русскую песню. Я сразу заснул, и утром мне объяснили хозяева: не пришли гармонисты.

Я подождал до пяти часов, чтобы успели бекасы немного побродить, и пустил на ручей Ромку. Он быстро все обшарил, ничего не нашел и выскочил на берег. Значит, вчера он шел не по памяти, и я теперь свободный человек, мне теперь не надо спешить: Ромка будет просто доходить постепенно до всего во время моих прогулок для обозрения пространств, на которых осенью буду я бить бекасов, дупелей и тетеревов.

Я пошел по зеленой дорожке кустами в Филипповское дупелиное болото. Везде по кустам были болотинки, иногда уже с подкошенной осокой. Очень возможно и даже  будто наверно, потом, когда подрастет отава, бекасы подвалят сюда из кустов. До Филипповского болота  полчаса ходьбы, под конец прекрасными Поддубновскими тетеривиными местами. Болото является продолжением Ясиновско-Александрово-Михалевского, но кочковатое, как раз дупелиное, версты полторы шириной, а в длину безмерное. Пастух, завидев собаку мою, бросился ко мне. Он хочет покупать себе ружье, ведь он пастух и может обходиться без охотничьего свидетельства.

– А есть бекасы? – спросил я.

– До пропасти – ответил пастух – пойдем, я покажу. Своей длинной палкой он стал показывать Ромке. Тот сначала обглядел, а потом бросился к пастуху, обнюхал его, схватил его лапами и стал обходиться, как с самкой.

– А ну тебя, – крикнул пастух. И сказал, что он будет сам искать и больше найдет, чем я с собакой.

Мы разошлись и скоро были на расстоянии с чем-то верста. Бекасов не было. И только уж когда я шел навстречу ему, он крикнул. Ромка, дойдя до места спугнутого бекаса, стал приискиваясь.

Подошел пастух, крайне удивленный отсутствием долгоносиков. Можно было верить, что он действительно видел, но куда они делись? Предполагаю, что в какие-то часы они вылетают сюда из крепких мест. И ставлю себе эту задачу на разрешение.

Я вернулся к Александровским полям. Лен цветет, как хорошо!

 

<На полях> жизнь бекаса в крепких лугах.

 

(К роману. Чем дальше пишу, тем все ненавистней становится классическая форма романа. Сколько условности! Сколько хитростей, чтобы умолчать и о пустоте своего собственного сегодняшнего дня и сколько цветистой придумки для выражения своей обыкновенной радости. Все для того, чтобы закрыть родники и втереть людям очки.

Мне же хочется такой роман написать, чтобы исток его был - мой сегодняшний день и показывалось в нем только то, что я вижу своими глазами. Знаю, какие глаза у меня – и все-таки свои, знаю, какое ничтожное значение имеет для человечества мой день – и все таки он мой, то самое мне интересное ,и потому я хочу непременно писать об интересном себе самому, но не вообще.

Сейчас меня больше всего на свете волнует, что лен цветет. Я сижу у края нежного зеленого поля, покрытого голубыми цветами и вереницей подгоняются во мне думы и чувства из прошлых переживаний. Но ведь лен - виновник всем этим явлениям прошлого, мой сегодняшний скромный голубой цветок на тонкой зеленой былинке. Вот почему я хочу, чтобы мой сегодняшний день, от которого я исхожу, нашел непременно свое почетное место в романе и с отвращением отбрасываю старую условность скрывать от читателя свое авторское бытие.

 

<Запись на полях> (Беда с мальчишками, стоит только отворить мое окно, как целая ватага их пройдет и ахнет во все горло, как я ни просил, не помогает.)

 

<Запись на полях> (ископоть коровья, кочки, грязь, коровья ископоть.)

 

14 ИюляНочью чуть не задохнулся от кашля и потом проспал утро. Надо принимать решительные меры. Иду в Константиново к доктору. Так жаль, что приходится откладывать натаску.

 

Я не рыбак, потому что утомляюсь следить за поплавком. Слов нет, можно, конечно, и по сторонам поглядеть, можно думать и не только о рыбе и поплавке, но можно думать и о своем, и по сторонам глядеть. И все-таки надо не совсем отрываться от поплавка, нельзя быть совершенно свободным при ужении, как все равно хозяйке нельзя отойти совсемдалеко, если на плите молоко.

Мне это утомительно и потому, конечно, что я – не рыбак. В охоте с подружейной собакой роль поплавка играет собака, с которой никогда нельзя спускать глаз. Собака - это в сто раз утомительней, чем поплавок. Ведь только на волне бывает иногда беспокойно следить за поплавком, а на тихой воде он лежит. Собака вечно кружит, исчезает в кустах, изменяет направление, что-то причуяв по ветру Бог знает откуда. Нет  «тихой погоды» в обстановке охоты с собакой, нет в собаке самой того постоянства, о котором думают хозяева, получая наученную собаку из рук егеря. Собака не поплавок от пробки, она всю жизнь учится при хорошем хозяине, и, натасканная прекрасно, сейчас же разучивается в неопытных руках. И весь опыт основан совершенно на том же самом, что при ужении рыбы: глаз нельзя спускать с собаки, собака у охотника - это поплавок у рыбака.

Да, в сто раз утомительней следить за собакой, чем за поплавком, и все-таки смотреть на поплавок – мне утомительно, потому что я не рыбак, и я же не утомляюсь, не только при охоте с подружейной собакой, но даже и при натаске. Как люблю я в этом море болот, с мокрыми внизу и слегка поросшими вверху кочками, бросить собаку на весь карьер и легким посвистыванием, или движением руки, или оборотом лица в другую сторону управлять, не спуская глаз с того живого поплавка. Я люблю то волнение, когда еще молодая собака на бешеном карьере встречается с бекасом: роковая встреча! Устоит ли моя собака при взлете, как стояла, когда я сдерживал ее веревкой. Удержит ли ее теперь вместо веревочки мое слово. И вот охотничий поплавок остановился – это значит,  в переводе на рыбацкое:  поплавок исчез под водой. Вот взорвался бекас…

Нет, я не то хочу сказать, такое любимое может найти каждый страстный человек в своем деле и так представить свое ремесло, будто оно самое лучшее и только им одним можно заниматься. Силу любви своей я испытываю не по хорошему, а /по/ тому злу, которое приходится переносить. Болотный гнус…

 

Был в Константиновке у врача. Оказался «просто бронхит» и мне дали Даверовы порошки. Надо бы юбилей справлять таким порошкам и каплям, которые живут, не считаясь со временем.

 

Т. В-а, небольшой обломок той моей «суженой», которую не суждено было встретить.

 

Вечером прошел от Михалева до Филипповской гати и дальше по жидкому болоту до Абрамова. Я думаю, что количество дичи вовсе не пропорционально площади, удобной для ея обитания, напротив, в маленьких болотцах дичи больше бывает, чем в больших. Нашли коростеля, по которому Ромка сделал стойку, а потом до самой Филипповской гати, до грязи от коровьева причала встречен был один бекас. Возле гати в трясине было два бекаса. Они несколько раз перемещались, и я воистину с ослиным терпеньем подводил Ромку. Мне только раз удалось добиться стойки и то уже после взлета, по месту. Вообще Ромка может причуивать, сильно волнуясь, низом, по наброду, без стойки, может верхом что-то чуять, тихо брести по запаху, но вскоре терять струю… Около нашей деревни в болотных кустах, где коровье стадо устроило целое маленькое озеро грязи, нашлось несколько бекасов.

Слепни почти совсем кончились, говорят, и потыкушек значительно уменьшилось. Самое лучшее время для прогулки вечером в 7 ч., когда потыкушки уже кончились, а комар не начинал.

Стараюсь с бешеного карьера переводить Ромку словом «тише» на более тихий и внимательный поиск.

Видел, как ложились белые холсты на болота. Потом вошел в этот туман. Мозгло.

Замечали вы, что когда где-то тут, вот за этим болотом, крикнут гнездовые журавли на своем болоте, то всегда кажется, будто у них там как-то совсем не по-нашему хорошо, интересно?

 

15 Июля. Стоят жаркие дни. По утрам роса, как после ливня. Косят болота. В 4 утра пошел 1-й выводок против Михалевского болота и сначала не нашел его. Потом возле «Островка» Ромка причуял, и пока ворочался в траве, вылетела сонная бекасиха и очень близко, сложив крылья вилочкой, упала в траву. А Ромка вдруг что-то причуяв в траве, отстранился, сел и перевел глаза на меня. Оказалось, гнездо с тремя яйцами.

Нужно все-таки отдать справедливость Ромке: на редкость послушный и памятливый. Потом много раз я подводил Ромку по перемещающейся самке,  и подводил на веревке, и так  свободно, уговаривая на тихий ход, приближал: в лучшем случае, он прихватывал и начинал шарить, а бекасиха взлетала без стойки, в худшем - он не чуял, и не видел взлета, но потом, когда подходил ближе к месту, с которого она срывалась,  делал настоящую стойку.

Я утешал себя тем, что трава была очень высокая, роса слишком большая и что мать Ромки целый месяц тоже не понимала, что, схватив чутьем бекаса, нужно довериться этому запаху и стоять, играя ноздрями, или двигаться вперед с крайней осторожностью, нащупывая место, от которого исходит запах.

Удивительно, как на всяком деле сначала удается как бы вперед забежать, а потом вернуться к начальным позициям и доползать очень медленно до случайно открывшейся возможности. То была раньше «проба», а собственно ученье вот только теперь только и происходит. Буду теперь ждать стойку по бекасу, как он делает теперь по коростелю (коростель то очень близко!).

Когда я вернулся (через 2 часа) к месту первоначного выводка, Ромка вытурил без всякой стойки коростеля, а когда я отправил его в направлении перемещенного по большим кочкам, то выводок бекасов сорвался прямо из-под Ромкина живота. Я расплевался и не стал больше искать перемещенных.

До дому оставалось перейти ржаное поле, как вдруг Ромка сильно натянул веревочку, растянулся на траве и стал хлопать носом. Я отпустил веревку подлиннее, он пополз раскорякой в куст, скрылся там. Потом раздалось хлопанье крыльев. Я успел разглядеть тетерку и маленького цыпленка. Вот счастье! искать тетеревей в лесу долго я считал вредно для молодой собаки, но если даром дается, то почему же не дать понюхать необходимую дичь! Я уложил Ромку и стал посвистывать, направо перелетела матка, налево свистел цыпленок и такой верно маленький, что свистел еще без коленца, я стал ему подражать, и скоро отозвалась матка.

Когда, мне показалось, прошло довольно времени, чтобы молодые тетерева дали по росе свои бродки, я встал и отпустил, конечно, на веревке, Ромку. Он сделал шаг или два, – из-под ног вылетел тетеренок, он посмотрел вслед ему налево - справа возле самых ног вылетел другой, он поглазел направо - вылетел слева. И тогда он бессмысленно запахал носом по траве, полез раскорякой даже с криком. Потом он метался по следам туда и сюда, и там и тут просто от шума в траве его громоздкого тела вылетали тетеревята. Вот какой он еще, значит, совершенный осел!

 

Вечерняя работа по тетеревам.

Следы  утренние  смешались  с вечерними,  и Ромка,  сколько ни пахал носом,  ничего не мог найти на лугу возле ржи.

Потом надо непременно сделать описание этого интересного уголка природы, где на таком малом пространстве сходятся столь различные угодья: рожь и луг суходол и болото ручьевое, и болото боровое с мохом и ягодой. Ромка все перенюхал возле ржи и на сухом лугу. Я перевел его для отдыха в болотце, тут спугнулся кулик. Потом из этого болотца Ромка вытянул меня в моховое, и врастяжку потащил меня по траве.

У молодых легавых такое обыкновение - мчаться по тетеревиному следу как можно скорей. Вот почему и нельзя их пускать в лес. На следу, по которому тащил меня Ромка, я заметил тетеревиное перышко, вернул Ромку, показал, он крепко понюхал; я поднял перо – он слизнул у меня его и проглотил; а после этого он перестал тянуть, стоял и смотрел на меня, куда я пойду, потому что раз я могу достать из тетерок перо, то уж  конечно, знаю, где они… Через некоторое время мы добрались до тетерки - верно, это другая, холостая.

После работы по тетеревам, учил по крику «тише» ходить на коротком поиске. Ромка на это поддается, но я боюсь, /не/ будет ли этим сбит «естественный поиск».

 

16 Июля. Работа по бекасам от четырех до половины восьмого. Возле Филипповской гати поднялись два молодых бекаса. Ромка пошел искать и, вероятно, задел на ходу лапой: вдруг осел, согнулся, отошел шага два и сел, поглядывая на меня виновато. Бекас лежал без признаков жизни. Я поднял его, он был совершенно теплый, и скоро зашевелился у меня в руках, а потом как только повеселел, то я связал ему на случай ноги. Это была драгоценная добыча для натаски.

Я десятки раз прятал бекаса между кочками и в кусту. Вот результат: стойки нет. Причуивает через траву аршина на полтора, не больше. Часто проносится мимо. При таком чутье, если без следа найти может только мертвого, вот почему за неделю мы и не нашли ни одного молодого и все срывались раньше, чем приучивал. Но это не конец! С матерью его было то же самое, и продолжалось до осени. Вероятно осторожность, оглядка и особая догадка способны удесятерить это чутье на аршин.

Возвращаясь болотами, против Михалева из низкой травы Ромка вытурил бекасов: старого и молодого. Я прицепил веревку и стал подводить к молодому. Шагах в десяти Ромка уловил запах бекаса, но как раз в этот момент он вылетел.

Стал кружиться по коростелиному следу. Я отвел и пошел искать старый первый свой выводок бекасов. Усердно искал минут двадцать, если не полчаса, а потом, когда вернулся к тропинке домой, Ромка вдруг стрелой куда-то помчался. Свистки не помогали. Я нашел его на том самом месте, где он полчаса тому назад был отведен мной от следа коростеля. Подобное было с ним сегодня и с бекасом.

Расставаясь сегодня с бекасенком, я устроил его очень удобно в кочке под лозиной (бекасенок до того посвежел, что пищал и когда я его подбрасывал, то

опускался, как осенний жирный дупель). После того, как я устроил бекаса и пошел, Ромка охотно побежал за мной - ведь бекас ему достаточно надоел. Так мне представлялось, на самом деле он расставался с бекасом только потому, что над ним висела моя воля. Но, когда уже на довольно большом расстоянии от бекаса я встретил пастуха и стал с ним разговаривать и, значит, внимание мое по управлению собакой ослабело, Ромка стремглав покатил к бекасу.

Очень возможно, отчасти у него это возвращение происходит от наших опытов над отозванием от пищи. Одно время, подготовляя собаку к анонсу по Зворыкину, мы заставляли ее приходить с просьбой о пище за нами в другую комнату, и, когда мы разрешали, стремглав бросалась туда.

 

Стойкой называется положение, какое принимает собака для того, чтобы схватить при взлете притаившуюся дичь. Человек пользуется этим положением собаки, чтобы узнавать, где именно находится дичь, которую ловить (дробью) он будет сам, а собака не должна и с места тронуться. Значит, обучение собаки состоит главным образом в том, чтобы естественное состояние - готовность к прыжку - закрепить как таковое, не давая собаке после взлета птицы докончить то, к чему она приготовилась. Таким образом, стойка – это сложное состояние, в котором определяется наполовину дело природы и наполовину рука человека. И вполне понятно, почему Ромка делает стойку по коростелю, который может убежать, но не делает по бекасу, у которого связаны ноги.

Остается вопрос, почему он не делает стойки по свободному бекасу, но это по-моему объясняется тем, что бекас слетает раньше, чем Ромка его чует. Таким образом, стойка должна явиться в тот момент, когда явится способность чутьем угадывать местонахождение дичи.

 

Я думаю, что нормальная собака за время натаски Ромки давно бы причуивала бекасов и делала стойки, что не будь примера Кэт, Ромку можно было бы определить, как собаку с очень слабым чутьем. Но с Кэт было точь-в- точь так, потому полное основание думать, что сын ее тоже обладает чутьем, но не умеет им пользоваться. Вот почему в высшей степени интересно найти тетеревиный выводок и проверить все мои рассуждения на тетеревятах, которых всякая собака чует раньше, чем они вылетят. Итак, все на разных выводках.

Шея моя распухла от комариных укусов. Не завидуют мне даже косцы болот. Козлов сказал:

– Там хоть сено возьмешь.

- А тут, – сказал я, – дорогую собаку.

- Но сами же вы сказали, – ответил хозяин, – что-то у него не совсем ладно в носике…

Сегодня погромыхивает гром, но стало еще труднее: парит. Живу какой-то открытой жизнью, с улицы все слышно, и днем и ночью, днем больше мальчишки, ночью – большие. Но основной звук, конечно, отбивание кос, похожий отчасти, когда в старом доме при полной тишине работает жучок-пилильщик, шашель.

 

Может быть, от перехода к одиночеству и от книги к единственному делу -«натаске Ромки» является с такой отчетливостью сознание отсутствия в моей жизни близкого, глубоко понимающего меня друга. Вот почему именно и получается это незнание до сих пор ни своих способностей, ни цены им. И я думаю, что обращение к другу («Зеленая Дверь») не просто придумано. Только теперь надо бы найти образ этому другу.

Я…

Стук-стук! молот по косе.

Ласточка мелькнула и <1 нрзб.> между поленцами дров. Квохчет наседка. Хозяйка ругается с жеребенком. Запечалилась береза: чует грозу.

 

Сегодня Ромка начал, как и мать его, преследовать кур и стоять над ними, не бросаясь, долго в большом сдержанном волнении, заметном до дрожи. Вероятней всего эта страсть, пробудилась от встречи в лесу с тетеревами,  и обратно через кур, очень может быть, он научится тихонько подходить к ним по следам.

Надо помнить, что многие навыки у собак, все равно, как и людей, являются не прямо вслед за примером, а спустя время, в которое пример дозреет в себе. Так очень может быть, что если продержать Ромку дома недели две и вывести на бекасов, он будет их чуять на большом расстоянии.

 

Тучи гремели сегодня. Крестьяне спешили копнить сено. Брызнул дождь, прибил пыль, смочил кусты, и больше ничего. Но по тетеревам я не пошел, слишком мокро в кустах.

 

17 Июля. Кончилась первая неделя натаски. Сегодня даю восьмой урок.

Работа по бекасам и тетеревам (от 5 ч. – 9 ч.) в Михалевском болоте и в Жарье.

Туман. Потом солнце, но после грязи легко. Очень пахнет спирея на болоте.

Называю первый мой бекасиный выводок «учебным». Повел прямо на него, и Ромка сразу смахнул сначала матку, а потом из-под лап, удивленный, выпустил бекасенка. После того я повел Ромку к Острову на гнезда. И тут он вспугнул без всякой задержки матку и, по своему обыкновению, испугался, причуяв гнездо. Я видел, что Ромка не тронул гнездо, между тем, оно было обнажено, из трех яиц осталось два и лежало одно от другого пол-аршина, одно яйцо было протюкнуто. Вероятно, пошевелили коровы. Я положил оба яйца рядом.

Мне пришла счастливая мысль сдерживать карьер Ромки, стараясь, чтобы он бегал близко около меня и рысью. Пусть я сомну его бешеный поиск, но иначе у него не бывает времени разбираться чутьем в запахах. После, когда он станет причуивать бекасов, можно вновь переводить его на карьер. А также в определенных бекасиных местах я не буду пользоваться веревочкой, которая часто сама сшибает бекаса, а главное, что Ромка сосредотачивается не на бекасе, а на борьбе с веревочкой. Вблизи бекасов я буду сокращать его поиск до последней степени и таким образом освобожу массу энергии для одумки.

С полчаса я занимался упражнениями и потом, рассчитывая, что выводок собрался, пошел осуществлять свой план. Сдержанный в движениях Ромка, высоко задрал свою голову над травой и потянул по одному направлению. Мне сразу мелькнуло, что это не совсем обычно для него. И только подумал, вылетела бекасиха, а потом бекасенок. У меня еще осталось сомнение: движение Ромки могло быть случайным. Я решил, было, отложить проверку нового метода до следующего раза, так как не проследил полет бекасенка, а матка села далеко в крепь. Но вскоре Ромка сделал то же движение, как только что, вроде как бы повел, я крикнул – он не послушался, свистнул в свисток – он все пер туда, и когда выпер из высокой травы с высоко поднятой головой, тогда шагах в двадцати от него на месте с очень маленькой травой сорвался бекас. Правда, бекас мог бежать, и очень возможно, что Ромка чуял, но не прямо его, а только его наброд, но, во всяком случае, найденный метод для Ромки был верный, и мне открылись перспективы натаски. Слепней по прохладному утру после грозы не было совершенно, кусали только комары.

Я решил еще раз попробовать свой способ, а чтобы дать время выводку собраться, пошел в другую сторону искать новых бекасов. К сожалению, как всегда нарвались на дергача, или курочку и вероятно с семействами. Ромка зашил машинкой в осоке, изрезал себе нос осокой и страшно взволновался. И все-таки, когда я привел его к выводку, он немного повел, во всяком случае, я знал, что это по бекасу, и бекас действительно вылетел.

Мне думается теперь, что индивидуальность собак слишком разнообразна и вот вероятно почему, все руководства к натаске так слабы. Авторы этих книжек в большинстве случаев очень опытные и натаскивали множество собак - и пишут по воспоминаниям, нащупывая сходственные случаи для правила. Но именно потому, что индивидуальность собак чрезвычайно разнообразна, что сама натаска происходит в чрезвычайно разных условиях, едва ли возможно этим путем найти какие-нибудь твердые правила. Самое лучшее – это записать всю натаску хотя бы одной собаки изо дня в день, обрисовать этим совершенно индивидуальность данной собаки и потом применением приема, изменять согласно новой индивидуальности.

 

Когда мы подходили к месту тетеревиного выводка, я немного зазевался, любуясь обилием обрызганных росой лесных цветов. И вдруг увидел, что шагах в пятидесяти от меня, Ромка вытянулся и. переступая с лапы на лапу, медленно скрывается за кустом. Это было страшное зрелище, потому что, если так он идет по зрячей тетерке, отводящей собаку от молодых – все пропало! и притом именно теперь я обратил внимание, что на белой шее Ромки не было темного ошейника: вытянутая белая шея казалась огромной. Что ошейник был потерян им, это не поместилось в мое сознание, я принял то, что Ромка был совершенно свободен в своих движениях. Я гаркнул на весь лес не своим голосом: «Тубо, назад!» - и бросился вперед, пролетев пятьдесят разделяющих нас шагов тигром. А Ромка в это время, обезумевший и от сильного тетеревиного запаха и моего крика, лежал и притом лежал на боку и, когда я приблизился к нему, вовсе задрал ноги вверх. Вообще это особенность Ромки, что в его огромном теле  до сих пор сохранилась чистая щенковая душа. У меня Лева был долго таким…

 

<Запись на полях> Щенячья душа. Следы ястреба.

 

Я кое-как без ошейника привязал Ромку на веревку, огладил его и пустил, придерживая кончик. Ромка немного понюхал и быстро пустился по дорожке вдоль леса и стал на поляне, покрытой ромашками и кустиками ивы. Он долго играл ноздрями и повел на середину поляны, и тут стал повертывать голову во все стороны, как будто старался из множества запахов, идущих со всех сторон, выбрать самый верный. Я был уверен, что вокруг нас разбрелся выводок. Я огладил Ромку, ободрил его, он медленно пошел и вдруг вытащил в место, осыпанное перьями тетеревенка. Ястреб, вероятно только за несколько минут перед этим, кончил свой завтрак, до того были свежи капли крови на траве и красные кусочки мяса.

После того Ромка повел, упрямо натягивая веревку до последней возможности в кусты, через них в мокрое осоковое болотце, разделенное стеной заросли от мохового болота с пьяникой. Став по колени в воду, высунув голову из травы, как тюлень из воды, Ромка смотрел через жидкое болото в заросли совершенно как на самой короткой стойке, и это было бы бесконечно, если бы я не огладил его и не сказал: «Вперед».

Но он пошел не вперед, в заросли, а параллельно им по болоту, постоянно оглядываясь на заросли и останавливаясь. Так мы прошли все болото до конца, и так получилось по Ромке, что тетерева сидели один к одному вдоль всей заросли. Потом Ромка начал такое же обратное передвижение. Мне это наскучило, и я пригласил его следовать к зарослям. Он шел с осторожностью, и когда мы дошли, дальше следовать отказался. Никакие уговоры не действовали и, когда я сам залез туда, он прыгнул назад.

– Не будь дураком, Роман Василич, – сказал я, – самое страшное волк, но я же тебя волку не дам.

Потом я вытащил Ромку из зарослей в моховое болото, и он зашил машинкой между кочками с пьяникой. Получилась какая-то ерунда, и я все так объясняю: тетерева вышли на полянку, одного накрыл ястреб, другие разлетелись в кусты. После того, собирая тетеревят везде по росистой траве, много набегала матка. Возможно, что она осокой провела выводок в моховое болото. Но возможно, что ребята собирали пьянику, и стойка была по ребятам.

 

Так вот сколько всевозможных приключений является, когда натаскиваешь собаку, а потом автора понимают прямо по общим правилам!

Гнездо на Острове оказалось пустым, хотя вблизи того места вылетела не только самка, но и самец. Очевидно, вывелись. Исчезновение яйца утром и перешевеление яиц объясняются этим. А скорлупка падала в пустоту между кочками.

Хотел дать вечером урок, но пришел молочник из Константинова Даувайзер с пойнтером и просил указать выводок тетеревей поупражнять пойнтера. Пустили по тетеревам, мчался, как пуля, и ничего не нашел. На болоте спугнул всех моих учебных бекасов и делал множество пустых стоек и когда делал, хозяин, восхищаясь, обращал мое внимание. Под конец вылетел коростель, и пойнтер за ним помчался. Я успел закрыть глаза Ромке. Поиск у пойнтера широкий, шагов на триста и ближе не подходит. Я попросил охотника взять на сворку собаку и пустил Ромку. Тогда вот и оказалось, какой Ромка послушный, какой у него прекрасный поиск. Так часто бывает, что все недоволен собой, и вдруг случается поглядеть на других – другие-то, оказывается, куда хуже!

 

18 Июля. По пути к Филипповским бекасам запутался в лесу и отрыл возле дома большое моховое болото. Так случилось, что я пришел на тропу к Михалевскому болоту и таким путем, все время упражняя Ромку на коротком поиске, дошел до той олешины, под которой в кочках спрятал тогда учебного бекаса. Ямка между кочками стала его могилой: там он лежал мертвым. Несмотря на все мои упражнения, Ромка спихнул и старого и молодого бекаса. И это было все, зачем я пришел сюда и потерял все утро. Желая наверстать потерянное, я пошел направо от гати в бесконечное пространство болот, стараясь придерживаться краевых зарослей. Ничего не находилось. Я решил попробовать перейти по ту сторону к кустам. Чем дальше я шел, тем сильнее ходило подо мной болото и хрипело на далеком пространстве. Поднялось множество кроншнепов и чибисов. Одного из кроншнепов, летавших возле меня кругами, я долго наблюдал, и уже не знаю чем, но он мне напомнил собой лося: такое же диво с своим кривым носом в воздухе, как лось в лесу, да и размерами, если взять из куликовых самого маленького гаршнепа, кроншнеп как лось.

 

Болото ходило все сильней и сильней, нигде я не проваливался выше колен. Истома, жуть одиночества охватила меня. Ромка бегал зря в этих огромных совершенно пустых пространствах. В тоске я дошел до того, что называл его Романом Василичем, разговаривал с ним, как с человеком, совершенно  как с другом. И вот тогда в этой пустыне,  с какими-то птицами, вызывающими в памяти чередование формаций в жизни земной, как будто уцелевших чудом в живом виде от отдаленнейших времен, когда не было совсем человека, я почувствовал творческое одиночество на земле человека, мне представилось «Я» мое, как Адамово, что я совершенно один и в тоске создаю другого, что всякий другой создается мною из себя самого в припадке тоски, выразимой только творчеством себе подобного.

– Роман Василич, – говорил я, переправляясь через речку, – как тебе не стыдно, ты перешел, бегаешь по другой сухой стороне, а я, может быть, сейчас провалюсь - и ты ничем мне ни поможешь.

Эта речка вероятней всего была все та же Вытравка, но, может быть, и Кубжа. Она отделялась от остального зыбучего болота только более темной окраской покрывающих ее растений, среди которых были и кувшинки. Сплетенный корнями покров этих трав был, вероятно, тонок и я висел в нем, как в гамаке.

Но, тем не менее, постоянно разговаривая с Ромкой, я перебрался на другую сторону, совершенно сухую (Поддубовскую) вырубку, покрытую редкими березками и ковром цветущих трав.

Тут я устроился на пне, уложил Ромку, сломил веточку и стал отмахивать от него мух. Ему это до того понравилось, что он даже приподнял одну свою крышку и обнажил живот. Он был похож на ребенка, вернее на то лучшее, что осталось мне от сына, когда он был маленьким…

Множество людей мне вспоминалось, которые жили без «друзей», вернее без потребности их создавать;  конечно, их окружали какие-то люди, близкие по образу жизни, вообще по необходимости, но этим занятым людям и в голову тогда не приходило творить друзей, у них для этого творчества не было пустоты, в которой бы под ногами качалось над бездной тонкое сплетение растений, а в воздухе носились птицы - пережиток формаций, с длинными кривыми носами.

Так я говорю: «Друг мой!» - и не вижу его лицо, и этот друг мой – это лучи души моей, которая встречает теперь собаку, и она становится другом, и так все, решительно все рождается из пустоты, из ничего, все лучшее, все высокое со человека на земле.

 

<Запись на полях> Формации.

 

Ромку я понимаю мало-помалу через мать его, на каждом шагу узнаю ее, и в своих действиях держусь этой линии. Например, вот теперь, желая прогуляться по тетеревиным местам, я пустил Ромку свободно, потому что через мать узнаю в нем послушную собаку, которая не может ничего сделать особенного, выйти за пределы наших отношений. И когда он стал приискивать, я не надевал ошейника. По мере того как мы приближались к птице, он сильнее метался в стороны, и,  наконец, когда стал делать прыжки, петух взорвался в кусту.

Такое же было и с матерью, как она металась вначале, а потом как-то осенью вошел я в лес, и она сразу повела к тетеревам очень осторожно. Так будет и с ним – сразу поймет, что надо не метаться по следам и шить машинкой, а причуять по воздуху и прямо идти на птицу.

В деревне около изгороди совершенно птичьим голосом, вроде галчонка, закричал на Ромку молодой хорек. Я понял, что это один из тех, которых наши соседи поймали и прикармливали. Им нечем стало кормить, и они их выбросили. Вот это уж видно, что  московские крестьяне - подумать только, хорьков, злейших врагов кур, не убили, а выпустили на волю.

Я долго играл с хорьком, давал ему в зубы плетку, а потом подбрасывал в воздух. Он прыгал, корчился, как кошка, старался быть очень страшным, но у него плохо это выходило, потому что младенческая невинность была даже в мордочке молодого хорька, что-то очень наивное в сочетании огненно-черных глазок с белыми приплюснутыми ушами и нежным рыльцем. Я оставил его жить, сказав: «Живи, но только смотри, у моего хозяина кур не воруй».

Зашел проверить тетеревиный выводок и опять ничего не нашел, даже следов. Очень возможно, что ястребу помогла расправиться со всеми молодыми лисица или хорек, а старики улетели в моховое болото на пьянику.

Начинаю беспокоиться, что первого августа нечего будет стрелять, бекасы молоды и не так их много. И какие бекасы первого августа?  все Поддубовские выбиты скотом, на Острове, говорят, только три тетеревиных выводка и то в глуши, – на что же охотиться?

Пастух сказал, что в лесах и комар и вся муха пропадает к посеву ржи. Вот, в самом деле, естественное время в нашем краю для начала охоты. 1-е Августа слишком рано.

 

Вечерняя работа по бекасам (семь-девять вечера) на большом болоте.

Стурил двух у закрайка: одного и, удивляясь первому, сейчас же второго. Потом вел к кустику, из которого вылетел жаворонок, я думал, поведет по жаворонку, и отозвал, а после оттуда вылетел бекас, и затем другой. Еще вел далеко из болота к кустику по всем правилам, сделал перед кустом настоящую стойку. Я весь трепетал от желания взлета бекаса: ведь если после подводки такой и стойки да бекас вылетит, то все дело в шляпе! и тогда все это благодаря моему новому методу. Ох, и сидит этот метод у меня на горбе! Ведь чтобы он шел рысью, надо почти беспрерывно останавливать криком «тише» потом переносить дурацкую остановку и ласковым голосом повторять: «Ну, иди, иди!»

Так ждал я бекаса, а его не было, мне так хотелось его, что я даже кочку одну развернул и увидел там самого маленького лягушонка. Вечером над болотом летала короткая и лупоглазая сова.

В заключение Ромка самым наглым образом выпустил у себя между лапами молодого бекаса и потом хотел его кокнуть, и даже бежать!

 

 19 Июля. Половина пятого – девять утра. Пройдено большое болото по берегу до Вытравки, рекой до Михалевой тропы, по Жарьей пустоши кустами, под конец пытался найти тетеревей.

 

Сегодня я потерял терпение и одно время должен был признать, что не я съел собаку на деле, а собака съела меня. Все вышло из-за  предположения, что собака не причуивает бекасов, потому что невежлива. Я учу вежливости, то есть, чтобы тише и ближе ходила. Между тем она мало-помалу начинает смутно понимать свое значение, свое преимущество перед хозяином в розыске, забываться на следу, не слушая зова, свистка. Да это не трудно - выучить молодую собаку ходить по свистку, когда она еще не понимает запаха дичи: теперь собака ходит за хозяином, как теленок за маткой. А вот когда начинается своя собственная жизнь и приходится ей поступаться иногда явно тем, что она как будто лучше понимает хозяина, тогда другой разговор.

Всех четырех бекасов, найденных точно на тех местах, где были вчера, Ромка стурил без признака потяжки. По прямому вел, но сегодня это оказалась курочка. Несмотря на все мои предостережения стурил дважды бекаса на Михалевском болоте, сделал великолепную стойку с оборачиванием головы на меня по следу слетевшего бекаса  (но очень возможно, что опять тут замешана курочка). Возле Островка ничего не нашли, верно, матка увела молодых в островок. Учебного выводка тоже не нашли. На этом месте подвел и стоял по коростелю.

 

<Запись на полях> Пробуждение личности.

 

Сюжет для рассказа

В охотничьих делах нет церемоний, плюньте тому в глаза, кто станет говорить, будто чутье собаки можно определить в раннем возрасте по розыску хлеба или мяса. Чутье собаки, по-моему, можно определить только во время натаски и то не сразу, а очень постепенно, потому что как все равно у людей голос, так у собаки чутье  - чтобы спеть, нужно понимание, так и чутье у собак больше в голове, чем в носу. Вот была у меня собака Кэт, Ромкина мать, стуряла мне бекасов…

Трагедия охотника: все положил на собаку, а не знает, выйдет или не выйдет. В прежнее время егеря как поступали с собаками: возьмет в натаску, попробует – не идет, и возвращает хозяину - «чутья нет». И собаку стреляют. Егерю иначе и нельзя, ему надо десять собак натаскать, и если возиться все лето с одной – сколько же надо взять за это денег? Я же не хозяину собаку натаскиваю, я – себе, и я хочу сделать себе не просто собаку, а друга. Конечно, говорят иногда, что и машина есть друг человека, я же не в этом одном вижу друга, что он мне полезен. Я люблю с собакой разговаривать: на работе собака мне – товарищ, а дома и в отдыхе – друг. Но все-таки плохая выходит дружба, если на работе такой товарищ тебе на каждом шагу изменяет и сводит с ума.

Трагедия в том, что человек ищет себе друга, и это действительно друг, а в деле потому и особенная ревность, что столкновение высокого идейного друга с плохим товарищем (моя идея). События в натаске подводят егеря к необходимости застрелить собаку. Спасает ее мать, которую егерь вспоминает (или она показывается) в последнюю минуту. Что-нибудь подвести такое.

Если бы убил, то съела бы собака, а теперь егерь собаку съел и получил друга. Вот оттуда и пошло теперь, когда говорят: «он на своем деле собаку съел».  Это значит в точности: съесть собаку, и сотворить себе друга.

 

На Михалевском болоте сегодня паслись три журавля.

Роса была совсем седая, как в сентябре, на осоке пауки развесили свои гамаки. Масса маленьких золотистых стрекоз. Потыкушки пропадают.

 

Река Вытравка. Вот река Дубна местами раскидывается огромными болотами, но все-таки это река настоящая, местами течет в крутых мелких берегах, и хотя не широка, но глубина в крутых берегах у нее непомерная, и после всего вливается в Волгу – это река! А то называется тоже рекой Вытравка, которая впадает в Дубну, вот эта река во всем своем течении столь ничтожна, что почти и невидима среди огромных порожденных ею болот, а различима только от болот по более темному цвету травы по ней,  и переходишь ее точно так же, как и болото, качаясь, вот-вот, думаешь, провалишься, а перейдешь никто никогда не проваливался. Сколь ничтожна эта река, можно видеть в тех местах, где она течет в сухих берегах, до того ничтожна, что из-под нее произрастают не только водяные растения, а и обыкновенные травы, конский щавель, зонтики - верно за это и название свое получила Вытравка, значит вся в травке. Но вот остров среди болот - деревня Александрово со своими хорошими полями;  стоишь тут на высоком месте и видишь вокруг нее все болота, местами шириной в версту, а то и больше,  и,  когда подумаешь,  что все эти болота наделала ничтожная Вытравка, кружится голова, теряясь в сроках земли: сколько времени нужно было сочиться ничтожной струе, чтобы заболотить такое пространство?

 

От нечего делать в жару нарисовал на двух листах бекасов и приготовил два патрона десятого номера с целью проверить заряд, а также начать обстрел Ромки. Но с поля возили клевер, и мне показалось неудобным сегодня стрелять. Дома хотел попробовать в комнате стрелять пистонами. Вид ружья почему-то смутил Ромку (не помню из его детства похожего случая испуга от ружья, но очень возможно, что дети набедокурили), а когда я выстрелил, бросился под лавку и сам не свой дрожал. Я дал ему баранку (любимейшую) - не прикоснулся. С большим трудом я уговорил его съесть, а потом принялся стрелять.

Он забился опять под лавку и там лежал до семи вечера, когда я стал собираться на болото. Он вылез, как только я стал пристегивать к поясу плеть, и заметался по комнате от радости. Я хотел окончательно его успокоить и дал баранку, но как только он увидел баранку, то сейчас же бросился под лавку: баранка ему напомнила ружье. Вот еще возня-то предстоит!

 

Работа по бекасам в семь-восемь вечера на бекасином болоте.

Мокрое без кочек болото с ярко-зеленой тонкой и нежной осокой - самое лучшее для натаски болото, во-первых, потому что водянистое место само по себе предопределяет тихий ход собаки, во-вторых, на воде при низкой траве, конечно, легче причуять.

И вот Ромка вдруг остановился, повел в воздухе носом и стал окончательно. Потом шагах в пяти от него вылетел старый бекас и переместился глубже в болото. Вот, наконец, наконец-то я дождался первой настоящей стойки по бекасу. Очень обрадовался и, конечно, очень обласкал Ромку. Он же, очевидно, запомнил, куда сел бекас, отправился прямо туда и чем дальше, тем скорей. Свисток не помог, он, шлепая, полетел, стурил. На обратном пути стурил молодого бекаса, который махнул через кусты на суходол, и другого молодого, пересевшего недалеко в болото у маленького кустика.

Я основательно наказал Ромку, взял на сворку и стал очень осторожно, уговаривая, оглаживая, подводить. Все мои усилия были напрасны, бекаса Ромка не причуял, он вылетел и пересел недалеко. Я опять стал подводить тем же способом, уговаривая, оглаживая, и, чтобы вышло естественнее, под самый конец пустил на самостоятельный розыск. Опять ничего не вышло, и опять бекас пересел в замеченное мной место. Я опять повел и спустил еще на большем расстоянии, чем в предыдущий раз. Потом с замирающим сердцем стал руководить тихим поиском, вправо прошли – нет, влево повернул – нет, опять вправо подальше, и тут Ромка вдруг что-то почуял и стал, и стоял, а я говорил: «Тубо». Он сделал шаг вперед, и бекас вылетел сзади него.

Считаю сегодняшний день великим, и стойки добился, и поиск стал много осмотрительней.

 

20 Июля. Со дня моего приезда установилась погода ровно жаркая: день в день, как в зеркало смотрится.

Сегодня Володя принес мне из Константинова газет за неделю, пачку писем, среди которых удивительное письмо дурака-Раскольникова, сменившего в «Красной Нови» Воронского: смеет меня приглашать, вот истинный дурень-то! Еще принес Володя баранок, папирос Сафо. <1 нрзб.>  как скоро привыкается, болезнь прошла, к «току» привык – сплю, и вообще стало хорошо: много ли нужно!

 

Работа по бекасам на большом болоте от пяти-шести утра.

Потянул с края болота к вчерашним кустам, я думал, это по памяти о вчерашних бекасах, подводил прекрасно, но стойки не сделал: вылетел молодой бекас. Опять я, как вчера, направил, тихо уговаривая, к пересевшему. В первый раз причуял сверху, остановился, но вдруг запустил нос в траву, фыркнул там и бекас вылетел. Второй раз схватил на слишком коротком расстоянии, только схватил, остановился, и он вылетел.

Теперь явно определились наилучшие условия натаски: 1) мокрое болото с высокой осокой и редкими кустиками; 2) работа над вежливостью собаки при подводке к перемещенному бекасу.

 

Елань.

Работа на Острове по тетеревам.

«Остров» то же, что «Чистик» в верховьях Днепра. Характерна топкая «приболотица» приблизительно в версту шириной. Но моховое болото здесь слабо выражено, местами это березовое  редколесье, сменившее бор.

На приболотице бойся не трясучки, покрытой травой, а тех мест, где скошено и люди ходили и проваливались. Я провалился до самого живота обеими ногами и прямо не знаю, как бы удалось мне выбраться, если бы не было Ромки. Вероятно я, погруженный в болото,  коротенький, как человек с отрезанными ногами, показался ему странным, и он подошел ко мне. Его необыкновенно толстая белая шея с висящими по ней складками, как у людей за 60 лет или у породистых быков, навела меня на мысль схватиться за нее. Ромка, подумав, что я хочу делать с ним что-то, невероятно сильно рванулся, и я сильнее впился пальцами в его бычьи складки, и так выбрался.

Вокруг до Острова по топким местам были ольховые заросли. Ольха – это прозрачное дерево. Правда, ведь всякое дерево, потому и дерево, что основательно, то есть имеет ствол, утверждающий себя корнями в твердой земле. А ольха стоит на грязи, нигде даже не стоит, а едет по широкому плесу на своей «плавине». Эти жидкие леса и недоступны и обыкновенно пусты. Я их очень не люблю, они мне представляются последствием извращенно удовлетворяемых желаний.

Единственная тропа по Острову привела меня к большой, не менее пол-версты в диаметре чистой вырубке, на которой были разбросаны кое-где отдельно стоящие деревья, на которых сучья росли только по одной стороне ствола. Это произошло не от действия северного ветра, как на севере, а от борьбы за свет между деревьями в лесу. Эти уродливые великаны представляют из себя индивидуумы, пережившие некогда большой здесь коллектив зеленого бора. Вот теперь, когда все вырублено, можно ясно видеть, какую жалкую жизнь влачил индивидуум в могучем лесном коллективе. Один из этих уродов совершенно засох, и ветер обломил его тонкую вершину, а на притупине сидел большой ястреб-тетеревятник и высматривал добычу. Проходя через вырубку, я спугнул его, а когда через три часа вернулся, он сидел по-прежнему на  притупине сухого дерева. Я уже к тому времени видел у одного черного пня  среди красных цветов и ромашек перья расклеванного тетеревенка, я видел [среди] раскопанных муравьиных кочек, иногда на песочке оставался след отдыхавшего тетерева, иногда дырочка в старом пне рассказывала, что это черныш пробил ее себе клювом и по рыхлой сердцевине выбрался вверх на край пня и под краем висела голубая ягода пьяника , петух вытянул шею вверх достать себе голубую ягодку, может быть, для равновесия взмахнул крыльями и тут его заметил ястреб, сидящий на притупине сухого дерева. Я думаю, он поджидал, когда петух расклюется, и потом кинулся…

Я много прочел таких историй, когда я вернулся на вырубку и встретил опять злосчастного ястреба на той же самой сушине. и так мне все на этой вырубке представилось особенным царством: внизу в роскошных цветах, в зеленом свете проглянуло через листья солнце, живились разные птицы, бегали, играли, размножались, кормились, зная, однако, что при малейшем неосторожном движении, сидящий на вершине сухого дерева вмиг уничтожит жизнь и оставит только сухие перья на зеленой траве и капли крови на белых ромашках.

А тишина какая! Ведь уже не поет ни одна птица, и стада здесь не пасутся, и на покос никто не заходит. Только на севере, где-то у самой Дубны, опушенной непроходимыми зарослями,  кричали журавли.

Рисунок (план).

 

Я осмотрел превосходные тетеревиные места по правую и  левую сторону просеки, но Ромка, причуяв след, мечется, не зная, что с ним делать и бросается тотчас, если видит, что я удаляюсь: он верит до сих пор, что я лучше его знаю, где тетерева; благодаря этому я спокойно иду, а он бегает на коротких кругах. Но вот он совсем обезумел и стал метаться из стороны в сторону с треском и шумом. Тетерка откуда-то взялась над его головой, я так крикнул «Тубо», что Ромка лег на ходу, так что задние ноги у него растянулись, как ноги коростеля при полете. Дурак дураком!

Но и тетерка обезумела и полетела прямо на меня, так что я невольно отклонил голову от нее, и если бы захотел, легко бы мог сбить ее плетью. Вероятно, цыплята были еще очень маленькие, потому, во-первых, что тетерка долго квохтала возле нас и, во-вторых, что сколько я ни топтался, так и не нашел детей: самых маленьких бывает найти нелегко.

Потом мы засели в куст и, несмотря на то, что пересохшие мои губы издавали звуки совсем непохожие на тетеревят, тетерка все-таки бегала вокруг, хотя и не квохтала. Замечательно, что Ромка чуял ее на большом расстоянии и водил носом и страшными глазами вслед ее передвижению. Я убедился в этом, когда,  наконец, после долгих усилий губы мои издали желанный звук и тетерка отозвалась: в это время Ромка именно туда и указывал, откуда послышался звук. Потом я пробовал пустить его по следу на веревке. Он тянул неимоверно, и если бы я его пустил, то рванулся бы в карьер, но я огрел его плетью, и после того некоторое время он крался нормально, и, главное, не тыкался носом в траву и больше хватал по воздуху. Этот найденный мотив я и буду культивировать в дальнейшем.

Знаю по книгам, что в первое поле собаку надо натаскивать в болоте, иначе она привыкает к «нижнему» чутью. Я думаю, что собака, если у нее есть сильное чутье, сама поймет и в лесу или на болоте, что верхнее чутье важнее. Опасным я считаю пускать по тетеревам, потому что они очень горячат собаку. Но если собака хорошо повинуется, то почему бы не натаскивать и по лесной дичи? Я буду продолжать, пока в состоянии буду справляться с собакой.

 

Вечер по бекасам.

Прекрасная подводка на пустое место. Спихнул старого очень близко. Спихнул молодого. Подвел и долго стоял по молодому, который вылетел далеко справа. Наметился очень издалека на куст, и рысью, не слушая моего крика, поскакал и спугнул старого бекаса. Засел на стойку в высокой траве, на топком месте, сидел буквально на заднице по курочке. В общем, стал много вежливей подводить, но часто ему «ни к чему» и потому стуривает. Постоянство чутья, очевидно, требует у собак того, что в работе людей называется терпением. Вот пример гениального терпения, это урок натаски на болоте такой, как сегодня. Я забыл еще отметить, что ведь раз пять подводил к перелетающему молодому и все было напрасно.

 

21 Июля. Казанская. Мужики празднуют.

Сегодня с утра наволочь. Болота, в общем, «застроились», правда, картина их совершенно изменилась, когда появились эти города  стогов везде, и даже на самых зыбучих местах. Но все еще продолжают косить,  и под вечер видишь людей с косами, носилками и граблями, идущих из болот, вид этих наморенных, искусанных слепнями, комарами и мошкой людей напомнил мне рабочих в плавильном отделении чугунно-литейных заводов: смотришь на них и дивишься, на что способен человек и втайне радуешься, что самому удалось увильнуть от такого труда.

 

Когда в Константиновском кооперативе не управляются с доставкой сахара и начинают имеющийся запас продавать в ограниченном количестве - фунт- два на одно лицо, то все бросаются покупать соль в огромном количестве. «Не буду скрывать, – сказал хозяин, – войны боимся. – При чем же тут соль? – Очень уж солоно пришлось в тот раз. И теперь люди стали дальновидными».

Я сказал своему хозяину о его ужасном труде, на что он мне ответил.  «Вы больше работаете и больше мучаетесь, только не замечаете за собой…»

 

Работа в болоте.

Большое болото буду называть школой 2-й ступени, а Михалевское 1-й. Завидев даже небольшую лужицу с бекасиной травой, Ромка останавливается и нюхает, нет ли тут бекаса.

Теперь Ромка перед болотом останавливается и, поиграв ноздрями, с высоко поднятой головой, тихо идет. Так он дотянулся до куста и стал мертво, влепился в болото. Я уже понимаю такие стойки: коростель или курочка. Пришлось отвести его подальше. Но и тут он растянулся по траве и стал, страстно принюхивая, змеиться – это значит, тоже по коростелю. Я не успел отозвать его, к сожалению, в своем страстном поиске коростеля он наткнулся на бекаса старого, потом на молодого. По перемещенному молодому не сработал раз и два. Бекас улетел на суходол в кусты. Я пустил Ромку туда, не принимая никаких предосторожностей и вот, побегав между кустами, он вдруг стал в великолепнейшей позе, какую можно только желать от легавой «Тубо, тубо! Ромушка», - уговаривал я его, стараясь приблизиться к нему. И достиг, и погладил его рукой, и еще он долго стоял. Потом вылетел бекас в шести шагах и за двумя небольшими кустами. Очень возможно, что он отбежал, но возможно, что и нет. Ромка смотрел не под ноги себе, как при коростелях, а именно туда, откуда бекас вылетел.

 

<Запись на полях> Твердая стойка.

 

Большего желать нечего, разве только чтобы так повторялось почаще. Это событие очень большое, ведь настоящая длительная стойка по бекасу это первая.

Когда мы вернулись к бекасу, Ромка - к кусту, из которого вылетела птичка и, когда он стал, я думал – по птичке. Но вылетел из куста коростель, сел в десяти шагах, Ромка видел это, но с места не тронулся.

 

<Запись на полях> Ловля ветра.

 

Очень важно было в это утро, что ветер был, и Ромка сегодня научился ловить ветер. Схватит, остановится и пойдет, и пойдет далеко, и там остановится. Так я видел один раз, как вылетела утка, а Ромка ее не заметил, еще раз ветер привел его далеко на скошенное место, и тут возле самой травы по скошеному все-таки вылетел бекас и пересел в траву. А еще было Ромка окаменел в непроходимой осоке возле маленького кустика, и я должен был туда пробираться, раз погрузился до пояса,  но дошел. И вдруг что-то шлепнулось из куста в осоку и по-мокрому побежало там буль-буль! - и осока вверх по бегущим далеко шевелилась. Конечно, это была водяная курочка или коростель. А когда мы выбрались на суходол, Ромка бежал впереди,  и мне было не видно его и так пришлось,  что из-за куста я увидел такую картину: впереди, удирая от собаки, бежал кроншнеп,  а Ромка, погруженный в след, идет нижним чутьем и не догадывается посмотреть впереди себя: вот пример, почему необходимо отучить собаку ковыряться в следах, почему надо непременно вперед натаскивать в болоте и потом уж в лесу. Кроншнеп улетел, а Ромка так и не знал об этом и продолжал преследовать, пока не пришел к концу следа, и тут стал метаться из стороны в сторону…

 

Так сегодня получилось общее впечатление, что стойка уже не редкость для Ромки теперь. А волновать его стало такое, что если мы встречаем даже маленькую зеленую бекасиную еланку, он останавливается на краю, задирает как можно выше голову, играет ноздрями и потом очень осторожно с таким значительным видом идет шагом в осоку.

 

Работа по тетеревам.

Легкий дождик брызнул и сильно испортил мне работу по тетеревам: и мне мокро в кустах, и тетерка боится выводить маленьких на большую росу. Я осматривал Жарье. Ромка бегал свободно в кустах. И как же я испугался, когда Ромка на мой окрик не пришел, на свист не явился, и тут вылетела где-то с треском и заквохтала тетерка. Я ринулся к тому месту, представляя себе, что Ромка мчится за маткой. но Ромка стоял в какой-то недоуменной позе. «Не задавил ли тетеревенка? – подумалось. – Ну, что же, чего стоишь, где, что у тебя?» – спросил я, оглаживая и разбирая траву под его лапами. Он подобрался и насторожился, а вслед затем у меня из-под руки вылетел маленький, меньше дрозда тетеревенок и переместился в чащу. Я освистал выводок, отозвались и цыплята и матка, но чаща была вокруг страшная, веревка путалась, обвивала и растирала без того уже окрасненную заднюю ногу Ромки. Я бросил искать. Мне пришло в голову, что тот выводок, тот самый первый выводок, из которого ястреб взял одного - тот был по ту сторону ржи, этот по другую, очень возможно «перевела».

Чтобы проверить это, я отправился на другой конец поля и так ничего не понял и подумал: «Так оно и есть». А между тем, постоянно мелькая в кустах, /Ромка/ не вернулся с последнего круга из чащи, за которой была та самая Еланка с осокой против мохового болотца, где теперь он вел и не провел, и я подумал, он это по мальчишкам ведет, собирающим «пьянику». Я крикнул – он не явился. Я свистнул, и вслед за тем взорвалась тетерка там, за чащей. Когда я выскочил из чащи, Ромка стоял в осоке против заросли, разделяющей жидкое болото от мохового.  Не успел я подойти к Ромке,  как тетерка опять взлетела в кустах, не более пяти шагов от Ромки: значит, в первый раз она вылетела из осоки и опустилась в правый куст, и Ромка не бросился за ней, а только подошел и опять стоял на ней,  пока я не пришел и не поднял тетерку. Все-таки я надел на него ошейник с веревкой и пустил в заросли. Через некоторое время тетерка взлетела, а Ромка опять стоял в чаще неподвижно. Я думаю, что это у него отчасти результат моих упражнений с ним над курами; ведь он у меня до того застаивается над курами, что и зевает, и даже брехнет, если видит, пробежит собака - стоит, стоит, а сунуться никак не посмеет. Очень возможно, что тетерка ему как курица.

Из всего этого я вывожу, что и тогда Ромка вел по осоке по выводку, а не по мальчишкам, и это значит, за рожью, там другой выводок, и оба выводка с маленькими цыплятами и, если присоединить сюда тот, от которого отбился тетеревенок и был пойман в деревне в Петров день, и еще на Острове, то значит, можно думать, что первое гнездо тетеревят было уничтожено по холодной весне, и это все уже вторые и, значит охотиться будет не по чем. Ведь и с бекасами происходит то же самое. Надо узнать, что с утками.

Меня очень порадовал сегодняшний день и привел к раздумью о «собаку съел на своем деле». Смотрю на Ромку, представляю себе его в будущем первоклассной полевой собакой, и великое множество разных бродячих, полудиких русских собак встает в моем представлении, тех собак,  которые под предлогом бешенства массами расстреливали в городах и селах. Какое жалкое зверье! Посмотрите же на этого красивого Романа Васильевича, такого умного, такого ученого, такого доброго, что редкий прохожий не скажет ему ласкового слова, – неужели и такое организованное существо можно тоже назвать тем же именем собаки, которое дается всем тем? Нет, други мои, той собаки нет уже в моем Ромке, ту собаку я съел, а Ромка теперь уже не просто собака, собака в нем преображена моим творчеством, она – друг человека. Вспомните, как часто мы слышим, и о человеке говорят: «Со-ба-ка!» Если это не в сердцах говорится, а по правде, то, я думаю, человек этот принадлежит к тем несчастным, которые в своем творческом уме не съели собаку, а напротив, их съела собака…

 

Вечерняя работа.

Школа 2-й ступени начинает мне не нравиться, она переполнена коростелями и курочками. Не успел я пустить, как уже Ромка стал, а из куста на него даже цыкало что-то: у коростелей (тут, кажется, была курочка) с детьми, крик довольно зловещий вроде, как у хорьков (конечно, тихонько, но ток такой неприятный). Я отвел от одного, от другого нашел и по пути к нему спугнул бекасов.

По мере того как Ромка начинает дальше и дальше ловить носом по ветру запахи, становится труднее повертывать его свистком или окриком. Так он плыл в осоке и все завертывал к более далекому, шагах в пятидесяти-шестидесяти кусту. Мне хотелось обыскивать правильно, и я его возвращал назад. Стремление его к далекому кусту я объяснял себе его наблюдением, что дичь находится не в открытом болоте, а все больше около кустиков. Мне, наконец, надоело его возвращать,  и  когда он не послушался окрика, вернул его на берег болота и вздул. И все-таки даже после этой неприятности он опять полез к далекому кусту и я, чтобы не повторять порки, и овладеть собой, так и быть, не стал ему препятствовать. А между тем, чем ближе к кусту, тем больше стал он подбираться, больше, больше и стал. Пришлось мне лезть за ним в топину. Лез я,  лез, а он все стоял. И когда я добрался, я чувствовал себя перед ним виноватым и стал оглаживать его на стойке. Ужасно он любит, если его гладят на стойке. Мне кажется, он распустил бы слюни, если бы тут не вылетела утка, старая, а потом  не замелькали в осоке крошечные малыши.

Вот  утка - тоже, значит, и у них запоздание.

 

22 Июля. Утром покапало, намочило кусты. После обеда побрызгало еще посильней и нахмурилось.

Пастух с утра, в ожидании пока не обсохнут кусты (самому мокро), выгнал скотину как раз на то самое место, где живут мои четыре бекаса. Посмотрим, не явятся ли после скотины новые.

Я успел слегка осмотреть болото до скота, но к удивлению, первый раз за все время не нашел бекасов на своих местах. Около 6 д. отправился на Остров и прошел его по тропе насквозь до болота «Дядькино» или «Вторые полосы». Между 1-й и 2-й просекой потащил меня Ромка очень сильно, я прицепил к ремешку веревку и, предполагая, что он тащит по тетеревам, стал плетью успокаивать его безумный ход врастяжку криком. Между прочим, это упражнение в тихой подводке к тетеревам надо начать проделывать систематически и достигнуть того же, что достигнуто уже на болоте по бекасам. Я имею себе об идеальной собаке в лесу более ясное представление, чем в болоте. Собака в лесу должна искать, как Кента - быстрее, но на коротких кругах, в 20-30 шагах в диаметре, виться волчком. При встрече со следом собака должна серьезно его вынюхать, сделать осторожный круг, найти выход и вести чрезвычайно осторожно, переступая с лапы на лапу, вздрагивая даже, если треснет сучок.

Притом, однако, собака должна быть напорна и нагонять бегущих тетеревей, а не делать беспрерывно стойки.

Все это явилось у Кенты само собой и вдруг: то носилась вроде Ромки, как сумасшедшая, а то вдруг после серьезных охот на болоте, пошла и по тетеревам.

Но все-таки нельзя расчитывать на эти «вдруг» у Ромки, а  следует приучать. Вот почему я и наказываю его плетью.

Между тем, вокруг нас стало почему-то светлее, я осмотрелся, и это оказалось вот почему: земля была покрыта кочками-подушками с голубой ягодой «пьяникой»,  между этими кочками росла веселая светло-зеленая осока,  и довольно редко друг от друга были расставлены молодые березы,  вот потому и светло, что эти березки белые,  и внизу светло-зеленая рама осоки вокруг голубых кочек. Идти было очень мягко. Было так тихо в этом очень пустынном уголке: ныл комар, и, верно, от такой тишины казалось, где-то далеко в облаках пролетал аэроплан.

Будь у меня вежливая собака, я мог бы подойти к птицам в упор, но Ромка совсем одурел от страсти, я хлопнул его плетью, и они услыхали. Их крик был не тот солнечный звук, который слышится нам издали, а как будто в старинной усадьбе или  музейном каретном сарае повернули колесо дормеза, оси которого не смазывались со времен Екатерины Второй.

Но они все же не улетели, и мы довольно долго еще шли по ним, и мох вокруг был осыпан их перьями и пухом. Они поднялись очень близко, шагах в тридцати, и в воздухе крикнули уже по-настоящему, по-журавлиному. Эта лесная пустынька - их постоянное место кормежки. Где их маленькие? Вообще я почти ничего не знаю о жизни этой гнездующей у нас птицы, и городским жителям представляется даже, что они очень далекие, удивляются даже, когда скажешь (если припомнить, то порядочно и знаю, только маленьких журавлей никогда не видал). Расспрашивать крестьян.

 

Открытое болото Дядькино к лесу все кочковатое, скошенные кочки, такие тесные, что между ними не помещается нога, и на них не помещается и застревает между ними или глубоко уходит – эти плоские подстриженные косой кочки, с точки зрения бегающих там между ними бекасов, похожи на башни или на небоскребы огромного города. Я послал Ромку, но и ему нелегко было ходить. Откуда-то взялся бекас и сел возле стога. Я направлял на него Ромку, раз - возле стога и другой – по-перемещенному,  ничего не вышло, вероятно, и трудно учуять, и вообще по указанию должно быть всем собакам трудно: собака смотрит на хозяина, стараясь вычитать  из его глаз, а не напрягает все силы в чутье, когда работает сама. Но все-таки я буду продолжать эту операцию, она полезна тем конфузом, который остается у собак, когда бекас вылетает, уважением к знаниями хозяина, а, кроме того, иногда ведь удается даже с таким новичком, как Ромка.

Больше мы не нашли бекасов, и я бы не хотел их искать: очень редки. В больших болотах надо знать места дичины, их не так много, вероятно.

На обратном пути свободно пущенный Ромка спихнул черныша и после того остановился в глупом замешательстве. Я пробовал сокращать его гигантские прыжки, ходить потише, но у меня ничего не вышло, и я решил с ним более сюда не ходить.

 

Племянник хозяина в субботу отправляется в Сергиев. Я поручу ему привезти Кенту. Закажу, чтобы в воскресенье приехала Е. П.

 

Свисток. Карты. Сапоги. Машинка. Переводная бумага.

 

Мих. Мих. Карпов указал новый (третий) выводок  тетеревей в Жарье, дети только что вывелись. Он же на днях нашел кроншнепа на яйцах и разбил одно, чтобы узнать, не на мертвых ли яйцах сидит птица до такого позднего времени. Яйцо оказалось совершенно испорченным.

 

Несколько лет тому назад молодого журавля поймали в Михалевском болоте. Гнездятся, вероятно, на Острове. Журавлиха на яйцах. Журавль гнездует в глухом болоте, а пасется в степях, красуясь на длинных ногах.

 

До ночи и в ночь шел окладной дождь.

 

23 Июля. Хмурый день с нависшими неподвижными тучами, как глубокой осенью, ни тепло, ни холодно. После обеда просвечивало солнце.

Семья бекасов покинула болота второйй ступени, и на всем болоте я нашел одного старика, которого Ромка и причуял, но стойки не сделал. Здесь была мертвая стойка по коростели. Ромкина стойка до того красивая, до того «классическая», что ничего (себе?) не оставляет: такое видишь на всех охотничьих картинах, на тысячах фотографий.

После этого болота с одним бекасом мы перешли в 1-ю ступень. И там не нашли учебную семью, шагах в шестидесяти вылетел старик, которого потом не нашли. За дорожкой по густой осоке вылетел вялый бекас, похожий на матку, и недалеко пересел. Несмотря на довольно высокую и густую траву Ромка сделал по нем мертвую стойку. Потом я пригласил его итти вперед, он там впереди ничего не нашел и пошел взволнованно и беспорядочно по следу до тех пор, пока бекас не вылетел. Вот теперь я хорошо понял, что Ромке не хватает «подводки» к птице, его стойка – это просто недоумение, но вовсе не сознательный момент в деле достижения дичи. Очень возможно, что некоторые из стоек, которые я считал «по коростелям»,  были и по бекасам, а я принимал их за «по коростелям», потому что он после стойки бросался в беспорядочный розыск. Вот это и есть главное, в чем я убедился за день: Ромка не умеет подводить по дичи. Сегодня я много истратил энергии на управление Ромкой, чтобы держать его всегда в готовности воспринимать запах дичи. Карьер, галоп, шаг – в конце концов, все равно, лишь бы собака не зарывалась и всегда была в состоянии «медиума». Это сразу заметно по общему виду собаки. Во всяком случае, Ромка вполне постиг, как надо пользоваться ветром. Сегодня, когда мне приходилось идти вперед под ветер, Ромка забегал далеко вперед и потом приближался ко мне галсом «на ветер». Он это отлично усвоил.

Можно все-таки впасть в отчаяние от такого ничтожного количества дичи - проходить по болотам с шести до десяти часов и найти всего двух бекасов! Посмотрим, что будет в августе.

Зашел в кусты по указанию М. М. Карпова и Рома сейчас же поднял тетерку. Я отвел его, чтобы не подавить пискунов. Итого, найдено пять выводков и все с крошечными цыплятками. Я уложил Ромку и подсвистал матку, она стояла на опушке в пяти шагах и смотрела долго на Ромку, а когда он заскулил, ушла в кусты и там квохтала. Я думал о слабой жизненности птенцов (тетеревей и бекасов), это столь нежные существа… Когда думаешь о хрупкости птенцов, начинаешь понимать происхождение беззаветной стойкости, героизма их матерей. Да и вообще истоки героизма и мужества надо искать в нежности души. А чувства трагического (то есть чувство человечности), целиком происходит из  жалости.

 

(Весной в Москве. Ребенок прошел, вслед за ним с крыши рухнул ком льда вдвое больше его. Люди сказали: «Ну, счастлив твой Бог!) Потом шел другой ребенок, и лед упал перед ним. Ребенок с плачем убежал назад. И тогда кто-то бросился к дворнику.)

 

Получено известие, что Петя провалился. М. М. Карпов едет за ним.

 

Плеть самая прочная из цельного ремня с оборотом на головке конца до половины. В головке вделан карабинчик. Я приспособил еще в головку стальное кольцо, которое продевается в мочку свистка. Плеть со свистком на карабине в один момент прицепляется и отцепляется от пояса. Ошейник с колючками (парфорс), который может быть колючками повернут вверх. На этом ошейнике кольцо, за которое карабином прицепляется ременный поводок с двумя карабинами на двух концах. Я могу… обернув поводок вокруг дерева, другим концом я прицепляю к ошейнику и собака в один момент привязана. Могу иногда увеличить длину поводка, прицепив к нему карабином плеть. Веревка, несколько потоньше мизинца, аршин десять длиной с карабином, чтобы на стойке, не волнуя собаки, можно было сразу прицепить. Компас.

 

Я рассказал своим хозяевам, что вчера усталый я нашел стог болотного сена в Подмошнике. Покусывали меня маленькие длинные слепни «монахи», где-то в болотах косили, и Ромка брехал на голоса, но все-таки я уснул, и мне снилось, будто люди в болотах за кустами были необыкновенные, у иных были подвижные хвосты, которыми они, как лошади, отмахивались от слепней, у других подвижные бороды, у третьих гривы. « Это сон не простой, – сказала хозяйка, – это сон какой-то чудесный.  - Хозяин возразил: – Я ничего чудесного не вижу, человек спал, усталый, его кусали слепни и ему захотелось хвоста на них. – Да, – сказал я, – это очень понятно».  Только после пробуждения к сну прицепились разные чудные мысли. «Вы знаете, например, что люди когда-то двигали ушами, как звери, и это теперь у некоторых встречается. – Знаем, знаем! – закричали все. И назвали какого-то Ивана Михалева, который двигает ушами. – Вот говорю, знаете, тоже у людей были когда-то и хвосты. Говорят, что это пропадает, потому что становится ненужным. Но вот болота существуют, слепни существуют, почему же у болотных людей не сохранилось хвостов? – Я вам скажу, – ответил хозяин, – потому что человек один и по нему все равняется: вот если бы всему человеку надлежало жить в болоте, то хвосты бы сохранились».

Ту же самую мысль сказал,  не помню Ницше или Метерлинк, приблизительно так: «Если в стране есть несколько гениальных мыслителей, то крестьянин живет иначе, чем, если бы их не было».

 

Сегодня в болоте мелькнула мысль: «Что бы ни было, как бы ни было, все-таки мне ближе викинг, чем китаец, без Дон-Кихота я бы умер, как рыба на берегу».

 

Лева пишет, что Яловецкая назвала его рассказ «мудрым». Это Леве-то сказать! Я начинаю ненавидеть бальзаковских женщин, если только нет у них много детей как поглощающего труда (как у доктора). Все они телом и душой развращены так, как и не снится мужчинам. И вот эти женщины именно и есть колыбель лжи. Мне представляется, что ложь – это есть освобожденная мудрость. И тоже: мудрость – это прилаженная к делу ложь, это есть «ложь во спасение».

 

Яловецкая сказала, что для артистического характера ей надо было иметь пять мужей, но она осталась верна одному и потому карьеру не сделала. Бедный Вячеслав Антонович! Вот, наверное, натерпелся-то!

 

Мой хозяин - несомненно талантливый человек, а жена его очень честная, как всякий талантливый человек, хозяин мой тонок, наверное, не без грешков, и потому жены своей побаивается. Такое же впечатление произвожу и я. И Розанов был таков.

 

С «лучшим» необходимо расстаться и всем без исключения, разница только в том, что одни отдают его добровольно, тем самым удовлетворяя и себя (творцы), или у них его отнимают насильно (рабы).

 

24 Июля. Утро очень хмурое, осаждается что-то мельче дождя. Ночью сильно тосковал о Леве, хотя ведь не Лева провалился, а Петя. Как в течение одной зимы исковеркался в Москве этот юноша. Всего нахватался, возомнил. Весь вне себя и внутри пусто. Вот выхватил из моей библиотеки слова Лосский, Бергсон, интуиция, только увидал это (где ему понять!) и уже мне пишет об интуиции и звонит, наверное, всем знакомым в «умных» разговорах. Это еще счастье, если нарвется на кого-нибудь и будет «прострелен», а то неминуемо быть пустозвоном. Беда, что «прострел» то часто бывает смертельным. Я тосковал и болел, стараясь унять свою боль. Как бы я хотел вместо этого хвастуна иметь стыдливого юношу, самолюбивого в своих истинных достоинствах, вроде Андрюши.

 

Вышел в шесть часов утра краем полей и Поддубовского. Начался дождь такой теплый, что я в одной рубашке проходил под ним до десяти утра. Был почти у Иванова, потом завернул, болото вправо, Поддубовское влево, прошел до гати, обошел кругом Филипповское и Михалевское, болотом вернулся домой. И на всем этом пространстве не нашел ни одного бекаса! Пропали и все мои «учебные» выводки. Вообще надо сказать, что гнездовые бекасы, по-видимому, куда-то переместились, но куда же? В ближайшее время надо посмотреть на той стороне Вытравки. И если не окажется там, надо бросить бекасов и натаскивать по тетеревам. Стаек по коростелям и курочкам было множество. Несколько раз подводил как будто к бекасу, долго обыскивал,  не мог найти, не мог? или это ночной наброд?

 

Моя юность (пишу в оправдание Левы) до 29 лет, как до 16 у других, и то далеко не у всяких. Полное незнание жизни и в голове постоянный сумбур от прочитанных книг при поразительном невежестве. Тем удивительнее, что я все-таки «вышел в люди» и считаюсь теперь «замечательным художником». Таким образом я думаю, что мой талант рос целиком за счет моей личной жизни и что этот талант был у меня взамен жизни, как удовлетворение ненасытному желанию жить. Коноплянцев называл меня «поэт жизни».

 

Человек на социальном обеспечении внезапно забил окна своего дома и скрылся, оказалось, что в Москве у него отобрали комнату,  и он полетел спасать положение (он был слесарем).

 

В подтверждение моих догадок, что семейные бекасы перекочевали с мест гнездования к ручьям, получил сведения от Федора Ивановича, что бекасы второй ступени, штук пять находятся на Вытравке. Точно так-же надо проверить и первую ступень: сходить на родники возле Ясникова. Видели выводок летающих кряковых – слава Богу.

Интересное о журавлях. На рассвете весной и теперь журавли кричат у своих гнезд, и так по крикам можно сосчитать, сколько гнезд. Федор знал выводок на Острове в болоте, в частом березнике на вырубке, на кочке два больших белых яйца.

 

Вчера прогуливался под вечер по дороге во ржи, слышу,  едут, рожь мокрая, спрятаться не хочется, а нужно бы: я без собаки, а на поясе плеть, в сандалиях и в чулках, но главное, на шее бинокль и сбоку футляр, цветом совершенно как кобура от револьвера, до того похожий, что милиционеры честь отдают. Дико увидеть такого человека в полях! Подвода меня нагнала, на телеге женщина, рядом мордастый мужик. «Здравствуйте, – сказал он, – добрый день!» - Потом отъехал десять шагов и говорит: «Откуда нам такую собаку занесло?» Я рассказал хозяевам. Они ничего не поняли. Я попробовал навести на свою догадку и сказал:

– Мой чехол от бинокля так похож на револьверный, что мне милиционер отдал честь.

Хозяину что-то мелькнуло и он протянул:

– Ага-а-а…

Я ему добавил:

– Мои штаны широкие и ноги в чулках выглядят, как в галифе, а на поясе висела плеть и собаки со мной не было.

– Собаки не было? – охнула хозяйка.

– Не было.

– Ну, тогда все понятно.

И хозяин весело сказал: «Вам надо было к нему подойти и сказать: «Ведь ты, дурак, ругаешь чехол от бинокля!  – Но почему же, – спросил я, – он приветствовал меня и через десять шагов…»

– Русский человек так постоянно: проехал, значит неслышно.

– Скажите, М. М., русский человек по своему происхождению не к северным азиатам принадлежит?

– А что?

– Да, уж очень он скверно ругается.

– Ну, это от бедности, – сказала хозяйка.

 

Я уснул, как всегда, в воскресный день, под токование барышни Изюмовой: я понял в этот раз значение выкриков, называемых частушками – такой однообразный выкрик совершенно возвращал человека к природе, где он уже не человек, а токующий зверь.

Об этом Шура мне рассказала: эти песенки не у них сочиняют, никто у нас в деревне не сочиняет ни одной песенки, но все-таки они прикрепляются к каждой деревне: есть Ясниковские и т. д. Собрать все звуки, которые врываются за день в избу. Против <1 нрзб.> учреждения: колодец, часовня, ток.

Так начинается очень рано, девочки пяти-шести лет идут по улице в обнимку и лепечут частушки (какие?), потом присаживаются на бревно возле сарая… постепенно нарастают…

Типы криков: под общий гул разговора и шуток Изюмова одна или в два голоса, бросает песенку… А то, бывает, все смолкает, как будто нет никого и вдруг с нечеловеческой резкостью (частушка) в несколько девичьих голосов отвечает похабщиной («…на хуй надевать»): как будто так и надо. Потом щупка и визг девок,  и когда он отступает, то кричит: ну ты, в тв. мать, гого-го-го! (изучить, записать).

Я своим ушам не поверил, но через некоторое время слова повторились, заканчивая куплет: «на х-й надевать».

 

Я возвращался под вечер. Она боронила длинную полосу от дороги до Подмошника, и пела-токовала. Вырикнув фразу, она говорила лошади: но-но! и также тихонечко повторяла ту же фразу без слов: но! та-та-та, после чего следовала громко вторая, заключающая песню фраза. Я спросил ее, не сама ли она это сочиняет, она ответила, что нет, этого она не может. Я предложил ей свою, она выслушала, повторила. И когда я отошел, она пела мою песенку, и так родилась песенка и будет жить долго.

 

25 Июля. Утро ясное – задымленное, прекрасное, потом дождь.

Ходил в крепь на Вытравке, как указывал Федор, искать куда-то исчезнувшие выводки, но ничего не нашел. Нет, конечно, их и на открытых лугах, но, несомненно, в эти дни произошло перемещение всех выводков. В крайних случаях охотник обращается на совет к пастухам и редко не получает от них верных указаний. Возле Ясникова я спросил пастухов, и они мне прямо указали болотце возле стада, то самое, про которое мне много раз говорили: совершенно открытое, с кочками, по которому много раз прошло стадо. По словам охотников и пастухов,  это болото, излюбленное бекасами (и дупелями), и с испокон веков сюда ездили охотиться. Болото в нескольких местах пересечено ручьями, впадающими в Вытравку, всюду родники, сосочки. В этом болоте мне придется бывать много раз,  и я к нему еще возвращусь, такое оно типичное. Пролетного дупеля вероятней всего надо будет искать именно здесь.

На одном небольшом участке болота собралось бекасов, вероятно, больше десятка, многие из них недалеко перемещались и вот где, кажется, было мое самое большое испытание: собака, если и не съела меня, то под конец оставила еле-еле живым. Ромка в большинстве случаев спихивал их, не причуивая, а то причуяв, опускал нос в траву, хрипел, фыркал, и бекас улетал для него незаметно, то, схватив по воздуху, быстро мчался, и бекас взлетал где нибудь в стороне от шлепанья. Наконец  как будто дождался я мертвой стойки, уговаривая ласковыми словами, я подобрался к нему: его глаза были погружены в кочку; я разобрал траву и нашел в ней маленького лягушонка, какие бывают всегда в великом множестве после дождя и всегда мне напоминают одну из «египетских казней», когда будто бы падал дождь из гадов. Вероятно, в детстве наш батюшка и указал мне на таких лягушат. Да, это была настоящая египетская казнь охотнику, величайшее испытание терпения человека.

Был самый трудный момент в нарастании моего раздражения, когда Ромка, вглядываясь в улетающих бекасов, обратил свое внимание на ласточек, и как бы разочарованный в возможности достигнуть бекаса, пустился за ласточками. Я его постегал раз и два, а когда ему пришлось подставить бок третий раз под плеть, то зевнул с таким выражением, будто он на всю охоту зевнул, что не стоит умным и порядочным людям и собакам заниматься такой ерундой.

Я отупел от повторения слов «тише», «тубо», «назад»,  до того отупел, что перешел какую-то опасную черту, когда взрывает всего изнутри и человек, обращенный в зверя,  забивает  ударом плети свое, в сущности, неповинное животное. Я эту черту перешел и одеревенел. Много помог, конечно, опыт с матерью Ромки, когда я, как говорила Е. П., возвращался «весь белый». Ведь непосредственно я тогда ничего не достиг, а она потом сама вдруг поняла. Вот я это все время имел в виду. Наконец, я придумал способ. В тот момент, когда по моим приметам Ромка причуял бекаса и бросался шарить носом в траве, я кричу громовое «тубо». Ромка останавливается в недоумении, иногда в нелепой позе, нос в небо, как выпь, иногда очень похоже на стойку, даже с загнутой передней лапой. Однажды это вышло очень даже недурно, и пастухи, все время наблюдавшие эту картину, выразили большое одобрение моему искусству учить собак. Но они были неправы. Это была не стойка, не подводка. А что было раньше, и стойки и подводки, то теперь мне казалось такими пустяками, такой случайностью, о которых и говорить не стоило.

Сегодня Петя должен привести Кенту. Я жду ее с великим нетерпением. Пусть она покажет сыну подводку, и пусть он сам не причует, но по примеру поймет, как нужно подводить, какое величайшей важности существо представляет из себя бекас. А второй мой расчет – на стрельбу: пускай посмотрит, как они будут падать от наших с Петей выстрелов, пускай понюхает их мертвых в траве и в сетке, а потом, может быть, и поймет, в чем тут дело.

Тут же начались стойки турухтанов. Так это и  быть должно, на хорошем дупелином и бекасином болоте всегда бывают и турухтаны.

Пастушонок мне рассказывал, что сегодня утром на речке /видел/  выводок тетеревей штук восемь, молодые были почти в матку. Очень возможно, что врут. Пастух указывал место выводка: по просеке идти до дороги в рожь и тут направо. Вероятно, это он про ту матку говорит, которая устроила гнездо на просеке, и все его знали.

 

Читаю с удовольствием Форш «Одеты камнем», – она обломок большой литературы. Не могу ничего сказать о поэтах, и их стихах, но писатель вообще поставил себя в такое положение в обществе, что радости нет и от успеха. Правда, ну, что это: вот я приблизительно в чине полковника, а дальше ходу нет, дальше следуют чины генеральские, которые занимают грязные, нахальные придворные поэты Демьяны, Маяковские, дальше двигаться и неприлично.

 

К описанию звуков: сверчки (Ольга Людвиговна).

Большого сверчка увезли на Трубу, и там он был продан за полбутылки, и от него родилось столько сверчков, что хозяин из дому убежал.

 

27 Июля. Хмуро с утра, прохладно, как в сентябре. Вчера пришел Петя с Кентой и с Яриком. Петя сразу обратил внимание на множество поющих у нас сверчков и рассказал, что О. Л. Кардовская (художница) всю жизнь мечтает завести у себя на печке сверчка, ездили куда-то очень далеко за ним, но когда приехали, сверчок перестал петь и его не могли найти. наловим штук пятьдесят и пошлем.

 

Петя мне говорил, что он эти сорок пять верст шел с частыми перерывами от дождя, пережидал он дождь под елками, и с ним пережидали собаки и, когда он поднимался, они вскакивали и шли с ним, как будто знали куда и зачем надо идти. Вот это его дорогой очень занимало, что они шли в совершенно неизвестное им место, неизвестно зачем, и так бы могло быть бесконечно, сколько сил хватало, пока бы не умер от усталости и голода,  а они бы все шли…

Но вот они входят в деревню, в дом и тут их встретил хозяин воспитатель, учитель, который пропадал уже третью неделю. Мать Кента встречает своего сына, Ярик - врага Ромку. Сколько в их жизни чудесного! Вокруг них собираются все деревенские дети, восхищению нет конца,  и было такое замечание: «Это не собаки, это игрушки!»

Я же за это время до того сжился с Ромкой, что Кенту как будто несколько лет не видел, и удивлялся ей, и все мне казалось, что она стала какая-то не такая.

Мы вышли не рано под дождем краем болота второй ступени. Там, где раньше были бекасы, я пустил Ромку, чтобы показать Пете подводки по памяти, как было прежде с его матерью. Но Ромка не пошел, как обычно, к двум березкам, а куда-то вбок, но, видно, не попусту. И скоро вылетел прямо с подводки без стойки, мне подумалось, молодой бекас, но Петя узнал гаршнепа. Он сел недалеко, мы хорошо заметили место и пустили туда Кенту, а Ромку пока придержали. Кента, конечно, сразу причуяла, подвела и стала твердо. Петя прихватил ее на веревку, и я стал подводить Ромку.

Во время этой подводки мы заметили самого гаршнепа и почти у ног Ромки, причуять он его не мог, так как нос его выдавался далеко вперед.

– Осади, осади, – прошептал Петя.

Я подал Ромку назад, и он сразу причуял и впился в горшнепа глазами. Кента, конечно, тоже гипнотизировала маленькую птичку своими страшными глазами.

Гаршнеп сидел на грязной плешинке болота между травами под углом в 45º к нашей линии, хвостом к нам, носом к открытому болоту, нос его был несколько опущен книзу,  и великолепно блестели две его золотые полосы, параллельно идущие с головы и дружно огибающие сверху бочонком, как обручами, все его тельце до хвоста: далеко его можно увидеть по этому «рыжему золоту». Горшнеп тяжело дышал, очевидно, испуганный до последней степени. Я предложил Пете шевельнуть его пальцем. Он тронул хвостовые перья. Горшнеп не летел. 

- А если взять? – спросил я.

– Можно, – ответил Петя, и взял в руку.

Мы дали Ромке хорошенько его понюхать, и когда пустили, то он не только полетел с фигурами, но даже и крякнул. По этому полету и кряканью мы предположили, что гаршнеп был старый.

Второй раз была спущена Кента, и опять скоро нашла, и Ромка подведенный, тоже учуял издали, и мы опять увидели гаршнепа, сидящим открыто на островке  грязи, среди воды. В этот раз Петя просто подкинул его пальцем, он пробежал немного и взлетел. Так мы шесть раз его поднимали, из них два раза Ромка нашел его совершенно самостоятельно и один раз учуял его на семь шагов через кусты и стоял твердо.

Вот когда уже не оставалось никакого сомнения и в прекрасном чутье Ромки, и в отличной его подготовке. Ромка сдал свой экзамен блестяще.

В бесконечную даль уходили стога сена на болоте, небо рассекали своим мерным полетом на два хозяйства две цапли, внизу под стогами выводок крякв кругами облетал болото.

Мы вышли на суходол отдохнуть. Кента села, вся-то мокрая. Ромка стал облизывать мать очень усердно, начиная от губ, по глазам, по шее, по спине, по животу, по сосцам, которые когда-то сосал, добрался до хвоста и тут от избытка чувств поднялся на задние лапы, а передними обнял за шею. Но последнее было лишним, сразу испортило прекрасное впечатление от первой ласки, Кента обернулась и так поучила его, что он жалобно викнул.

Потом откуда-то взялся в воздухе бекас, мы заметили, куда он сел, и пустили в том направлении Кенту. По ветру она взяла его шагов на шестьдесят, если не больше, и повела, но бекас сидел на скошенном месте и взлетел шагах в пятидесяти.

Нет ничего во всей охоте более изящного, чем подход собаки к бекасу, когда она его далеко зачует по ветру. Вот откуда, вероятнее всего, возникла непостижимая серому охотнику утонченность вкуса и строгое требование к породе собак. Подумайте, что происходит в таинственной глубине отношений человека и животного: человек – хозяин, учитель, воспитатель и бог. Но вот бог и раб переменяются местами, раб ведет своего господина. Необычно сладостное состояние изнутри, но извне ведь довольно глупое положение, если только собака не настолько красива, что всякий не посмотрит на охотника.

При этом мне вспомнилось, как я подумал, когда Ромка десятки раз не мог причуять перемещенного бекаса, что вообще и старой собаке трудно причуять перемещенного. Мне вспомнилось это как пример самообмана, когда устал, и не можешь переносить скуки - и хочется лучшего, и тут сочиняешь себе, совершенно забывая свой большой опыт в действительности наперекор всему. Так огромное большинство охотников врет именно от скуки, ведь если серьезно охотиться, то это очень трудно, а несерьезно – ничего не попадается, скучно, и начинают врать.

Расставаясь с этим болотом, мы крикнули Кенту, которая разбиралась в каких-то следах в осоке. Я крикнул, потому что думал, она шьет носом по наброду кроншнепов, но от моего крика из куста возле болота вылетело два петуха.  Лесная тетеревиная база была довольно далеко от болота,и можно было удивляться смелости этих петухов, бродящих под дождем открытыми местами.

Потом мы перешли Вытравку и подобрались к тем местам, где вчера я встретил много бекасов. К сожалению, тут их было немного теперь, и потом на пути к нашей тропе встретил только одного. Я упражнял Ромку в подводке, следом за матерью, и один раз пустил одного, и он тихо подводил, хотя окончательной стойки не сделал. Потом я пустил его в поиск свободно вместе с матерью, и он работал отлично. Ввиду безгорячности матери и его большого послушания, мне кажется, можно его на таких совместных поисках учить с большим успехом. К сожалению, пустовка Кенты хотя и кончилась, и она отбивает, но для самцов еще продолжается влияние пола так что, когда долго не находилось следов, Ромка начинал свое бесплодное ухаживание, а раз увлекся до такой степени, что воспользовался стойкой Кенты по коростелю, и мы были свидетелями собачьего пастораля: она стояла, гипнотизируя глазами невидимую дичь в траве, а Ромка сзади облизывал ее ляжки около хвостика.

 

Звуки: привязанная собака у соседа визжит. Утята. Петух. Поют ласточки.

 

27 Июля. Хмурое утро. Клеверное сено горит. У амбара ток ежедневный. Девицы выкрикивают песенки свои, часто сентиментальные и наивные, стараясь отсрочить страшно грубое наступление хора мужчин. Вероятно, озорство парней рождается от ужасной скуки выслушивания тетерок. Сначала тихо и глухо, потом смелей и смелей, наконец, хор этот начинает свое наступление, и частушки умолкают. Вчера был особенный случай, бунт девичий, хор парней само собой и само собой хор девушек, частушки со взвизгиванием, ахахаханьем и прочее – целый букет. Похабные песни обыкновенно имеют вид самых старинных,  приличных вроде «Вдоль да по речке, вдоль да по Казанке».

 

Шел дождь. Тетерева прятались под кустами. Прояснивало, они опять выходили и давали наброд, и новый дождь частью смывал следы, частью они оставались под деревьями и в густых кустах. Вот почему на Острове было очень утомительно и скучно следить за Кентой, и в конце концов часто мы оставались в дураках.

Немыслимо было пустить Ромку и вредно: в наброде необходимо разбираться нижним чутьем, и только очень опытная собака может по таким набродам не горячиться, а постоянно сдерживать себя, поднимать голову и проверять по воздуху, нет ли их уже где-нибудь вблизи.

Недалеко от того места, где я в тот раз нашел матку, мы теперь нашли ее с одним маленьким, в воробья, тетеревенком, и было смешно смотреть, как за большой, почти в курицу, птицей, спешил воробей. И тут же недалеко найден был выводок с двумя тетеревами в черном пере. По сырой погоде тетеревята так далеко разбежались, что очень возможно в этом выводке и еще были нами не найденные. Это был первый выводок, доказавший нам возможность встречи с уцелевшими от весенних морозов ранних гнезд. Потом, под конец, с правой стороны первой просеки около тропы Кента подвела к чернышу.

 

О слове «елань».

Слово «елань» я услыхал впервые здесь от Федора Ивановича, и просил повторить его. Но редко можно бывает добиться от туземца повторения специального слова, потому что таких слов своих коренных он как бы стыдится, их можно произносить как бы нечаянно, но сознательно нельзя. Я стал наводить Федора.

– Да, вот ты сейчас рассказывал мне дорогу на Остров, что когда я пройду после между льном и клевером, то будет тропинка в Подмошник, и потом вскоре откроется…

Я вдруг вспомнил слово:

– Ты сказал, откроется большая елань, что значит елань?

– Лохань – ответил Федор.

Я потом проверил значение слов у своего хозяина,  и он объяснил мне, что елань, значит поляна в ближнем лесу, и что Федор ведь немного шепелявит, вот он застыдился, когда я пристал к нему, и так поправился на лохань. Я совершенно уверился в справедливости объяснения своего хозяина и, увидев на пути своем из Подмошника елань, смело пошел по ней, принимая за лесную поляну. Но не прошел я и половины, как вдруг погрузился в трясину до пояса Вокруг не было ни одного кустика, ни одной веточки, чтобы ухватиться рукой и выбраться.

Ромка, разыскивая меня, вылетел из леса, остановился, всмотрелся в человека как бы с отрезанными ногами и принялся брехать на маленького… Никогда я не заставал себя в таком беспомощном положении. К счастью Ромка узнал меня скоро, бросился ко мне, я схватил его крепко за шею, он испугался, думая,  что я хочу его утопить, сильно рванулся раз, два… и в третьем своем порыве вытащил меня из лохани, и я тут понял раз навсегда, что елань значит не лесная поляна, а просто лохань.

 

28 Июля. День князя Владимира.

Хмуро с утра, как и вчера, только немного холоднее сегодня, окна отпотели, как в сентябре.

Ошибочно думают о деревенской тишине, в деревне постоянные звуки, иногда такие сильные, что непривычный высоко подскочит в своей постели, это раз, когда разыгравшийся парень прижимает свою барышню к вашему подоконнику, она завизжит,  как резаная, а он оглушит ее адским словом, или когда ночью гармонист, раздирая гармонь, пройдет под окном с ревущими товарищами. Сильный звук вырывается еще ранним утром, когда гонят коров и одна из них рявкает под окошком. Но есть и чудесные певучие звуки: сверчки, о которых впрочем скоро забываешь, потому что они постоянно поют. Люблю свист маленьких утят и гусенят. Приятна тоже по раннему утру беседа женщин у плетня, из которой иногда узнаешь, что сосед собирается в Сергиев своей дочери «сачок» покупать, значит, можно и для себя кое-что поручить.

Вчера барышню Изюмову увезли дергать зубы, она не явилась на ток и без нее было засилие <2 нрзб.> с большим похабием.

 

Помещик подарил икону кн. Владимира и выстроил часовенку, (сам был Владимиром), и повелось у крестьян этой деревни в этот день брать Иверскую икону Божьей Матери из Спас-Закубежия…

Четыре пуда весу: легко ли нести на себе. И решили в этот раз пересмотреть этот и праздник, может быть соединить с престольным Ильей. И отменили бы, но дождь попарил клевер. Вина была своя: нужно было за ведро убрать клевер, а они бросились на болото. Но ведь как-то не удумали. Сами виноваты. Попустил Господь! и решили праздновать св. Владимира, но икону не нести на себе, а на лошади.

 

Возле каждой избы после службы происходила заминка с деньгами, просили разменять, поп считал, сдавал сдачи, иногда ошибался… Я спросил, что это значит. /3 нрзб./ ответил: – Я подал ему рубль, он спрашивает: – Сколько? – Сколько дают люди, - говорю. – Люди дают разно, – говорит, – кто пятьдесят, кто шестьдесят, кто семьдесят. Вижу, в глазах соврал: семьдесят, я знаю, никто не дает. Взяла меня злость, хотел дать шестьдесят, а теперь говорю: «полтинник». Он посмотрел на меня косо и говорит: – Ведь я князю Владимиру служил. – Нет, батюшка, говорю, – вы не князю, а святому Владимиру служили: князья теперь дань не собирают, а святые все равные.

После того все стали говорить, что их поп все-таки хороший <4 нрзб.> не ругается.

 

Ветер был от нас, и потому Кента не учуяла единственного бекаса на берегу болота второй ступени. Потом недалеко от мостика через Вытравку на совершенно сухом, покрытом едва заметными кочками лугу, Кента стала. Я подумал - по птичке, но поднялся и сел вблизи бекас. Мы его еще раз подняли  – он сел так, что весь был виден, как на выкате. Загадочное поведение бекаса вскоре объяснилось. Из болотистого Жарья вышел пастух, и за ним показалось стадо, направляемое на водопой. Бекас был вытурен, вероятно, с места гнездования стадом, и пережидал беду на лугу.

На Ясниковском болоте я нашел только двух бекасов, потому что тут паслась скотина. Хорошо бы здесь походить до скота.

Эти найденные два бекаса были один от другого на расстоянии не менее ста шагов, но Кента по ветру почуяла дальнего, потому что он, вероятней всего, сидел на кочке. Высверлив себе носом по воздуху таинственный путь, она прошла к дальнему бекасу мимо ближнего, и он снялся от нее шагах в шестидесяти. После того я пустил Ромку, и он зашил носом по наброду ближнего бекаса, раскидывая в стороны прутик. Так он вытурил его, конечно, без стойки.

Вообще он может делать стойку по внезапно схваченному по воздуху запаху дичи, но не подводит издали. Он не может даже внешнего примера взять с матери, чтобы передвигаться, не шлепая лапами, не фыркая носом, не встряхивая ушами.

От его приближения Кента сильно вздрагивает, и тогда чувствуешь, какой напряженно-сосредоточенный процесс представляет собой эта подводка собаки к дичи.

Через три дня будет охота… Я оборву натаску Ромки изо дня в день и предоставлю дальнейшее усвоение им подводки к дичи естественному ходу дела, и когда буду брать его на охоту, и он как-нибудь сразу поймет.

 

Сегодня благодаря северному ветру день обстоялся, хмурые утренние облака обернулись в чистые летние, белые на синем, там высоко смешиваясь с клочками облаков, с криком летали журавли,  свистели кроншнепы.

На сходе утром решился вопрос ворошить сено или же, по примеру прочих лет, идти в Закубежье за Иверской. Решили идти за Иверской.

Я сегодня сказал хозяину:

– Который день дождь. Сколько хозяину отдыха! Он ответил:

– Да ведь только говорят о тяжком труде крестьянина, жизнь крестьянина легкая. Тогда вступилась его жена:

– Это легко тебе говорить, когда за тебя пять человек работают. Крестьянская жизнь легкая, если есть рабочая семья и лошадиная сила.

 

Расчесанные кочки.

«Ну, а как в самую попадушку попадешь».

 

Все бекасы второй ступени и с молодыми найдены в том же болоте, но в более крепком месте, где едва ли их тревожат. Вероятно, и другие выводки находятся вблизи своих мест гнездований, там, где их труднее найти.

 

Если около Петрова дня выйти на закате солнца и с запада смотреть через всю долину реки Дубны возле села Константиновки со всеми ее поймами, крошечными, невидимыми в осоке притоками, раскинувшими вместо воды широкие болота, с бесчисленным множеством деревень и сел на сухих пригорках между болотами, то всегда непременно до Петрова дня на закате увидишь  – горит верст за тридцать вдали  на Дубне от последних лучей солнца окошко. Не сразу поймешь, что за тридцать-то верст невозможно увидеть блеск окошка на закате, кажется, вот окошко блестит, и этот свет, проходя через большое пространство болотных испарений, кажется, дышит, мерцает, как звезда. Но, конечно, это не окошко блестит, это небольшое озеро, попадая в косые лучи заходящего солнца, возвращает  к нам на запад их свет под каким-то необходимым для таких отражений углом и на очень короткое время, а после Петрова дня от них не увидишь больше играющего блеска какого-то озера, а вместе с тем перестают петь кукушки и соловей, исчезает большой слепень, за ним редеет мелкий  <1 нрзб.>, а там и комар. Вся долина покрыта стогами осоки, которую вывезти можно будет только зимой…

Ток разгорелся ужасный. Ночью в разгар тока приехала Павловна.

 

/1 нрзб./ На току орали во всю мочь, без памяти.

 

29 июля. Холодно росистое утро. Стекла отпотели.

Заснули под пьяные дикие крики парней и визг барышень, проснулись – в солнечном свете щебечут ласточки.

Павловна привезла с собой какое-то понимание деревни, как чего-то родного и стало почему-то хорошо. Да, это вот деревенское ощущение природы, как чего-то подлинного, пусть и плохого для других, но себе хорошего – это мне досталось от нее, это ее «лучшее» (пусть омерзителен «ток», но только около него поймешь прелесть утреннего щебета ласточек после Петрова дня, когда деньки уже начали сплывать). Вот это и надо передать в Алпатовском «токе»: дикость, безобразие и через это приближение к чему-то прекрасному. Нет ничего, и все-таки…

 

Елань

Была тропа  по мочежине (?), и по ту сторону ее тропа продолжалась, значит, люди тут ходят, но вы пойдете по этой тропе и погибните в бездонной пучине болота, потому что это не сплошная тропа, это во время работ на болоте с одной стороны люди ходили за водой, и с другой ходили за водой, и, кажется, будто сплошная тропа.

 

Болезнь Ромки

Он вырос на объемистом корме, ел много овсянки (ошпаривается кипятком растертый на мельнице овес). Я давал ему хлебное крошево в молоке. Он при перемене пищи стал ходить неправильно, больше жидко, часто, и с глистом. Через две недели он совершенно исхудал. Я думал, что от непривычной работы: жил почти без движения и вдруг ежедневно часов семь быстрого хода. Смолол овса и дал с молоком. На другой день он сходил правильно, большим калом, но с кровью. И теперь так пошло, если молоко и хлеб, то жидко и с глистом, а если овес, то круто, но с кровью, и крови выходит довольно много. Я предполагаю геморрой. Будем лечить так. Две недели не буду давать ему бегать. Кормить мало, но не овсом.

 

Утром осматривали мох с пьяникой, примыкающий к деревне, от нас с правой руки. Мох отличный, мы скоро нашли петуха и больше не смотрели, потому что Ярик для лесной охоты никуда не годится.

Вечером взяли Кенту и на сворке Ромку, чтобы,  не пуская его, поупражнять на тетеревах. Сразу нашла Кента матку и потом тетеревенка величиной с дрозда. Тетеревенок забился глубоко в моховую кочку и был там, в глубине ее совершенно как в гнездышке. Взяли его, дали понюхать Ромке и на глазах его пустили. Он пересел недалеко и своими тайными ходами между кочками пробежал значительное пространство. Ромка причуял его ход, но так волновался, что пускать его было опасно, да и сами мы могли наступить на кочку и придавить под ней тетеревенка. Пришлось оттянуть Ромку и пустить Кенту, которая сразу же пошла и уставила нос в точку. Сколько мы искали, разбирая мох руками с величайшей осторожностью! И все это время он смотрел на нас из-под другой кочки, прямо на нас черными живыми глазами. 

Я велел Пете отвести Кенту, а Ромку держал крепко за ошейник, и он долго стоял и дрожал. Потом я тронул тетеревенка, он не полетел. Я его погладил – сидит. Оглаживаю Ромку, оглаживаю другой рукой тетеревенка. Петя смеется. Пришлось взять в руки и пустить. Он  полетел невысоко, в чаще зацепился за куст и с шумом в него погрузился. После того мы сели на моховую кочку, затихли.

Очень был тихий, ясный и прохладный вечер. Тетерка отозвалась нам необычно громко, и вскоре засвистал тетеревенок. Так этот трудный урок обошелся без жертвы, и это вообще возможно, но только при старой опытной собаке и помощнике. Мы думали, сколько должно погибать птенцов от неумелых рук и обычном  легком отношении к жизни. Этот выводок с мелкими птенцами - новое доказательство гибели гнезд от весенних морозов.

 

<Запись на полях> Ток, часовня, мох с одной стороны, мох с другой.

 

30 июля. Очень крепкая роса. Прохладно поутру, но уже в девять часов собака разинула рот и свесила язык.

Я ходил с Кентой в ближайшем лесу. Насекомые совершенно исчезли. Запах баговника мне как морская качка: не укачивает меня, но беспокоит постоянная мысль о возможности болезни, так и во мху от этого пьяного сильного запаха все кажется, что закружится голова и останешься тут в тишине таким же неподвижным, как моховая кочка.

Вспоминаю случай в таком мху. Был у меня гордон Верный. Во время нашего отдыха он так крепко уснул, что мы вздумали посмеяться над стариком и тихонько отошли от него. Потом услыхали мы свист тетеревенка из разбитого перед этим нами выводка. Мы стали его подсвистывать, тетеревенок пошел к нам, а Верный спит. Было очень смешно. Потом тетеревенок приблизился к нам вплотную, и мы позвали Верного. Он не вставал. Мы пошли к нему, тронули, он поднял голову и еле-еле поднялся. Позвали его, поставили на след – не взял. Как ни бились, не мог причуять, не стал искать. И потом шел сзади. Никогда ничего такого не случалось с гордоном, и нам не оставалось никакого сомнения, что он опьянел от запаха баговника.

 

Кочки, покрыты голубыми ягодками пьяники и высотой в полчеловека, собака скрывается в них вся и там невидимо остается, потом неестественно высоко поднимает голову, причуяв запах по воздуху и так ведет: у Кенты выходит подводка во мхах, как уж плавает по воде, с поднятой головой. Вот огромная кочка и в ней будто воткнуты прямые тоненькие березки. Тут Кента опускает голову, нащупав тетерева по сквозняку в коридоре между высокими кочками.

 

Считаю необходимым для себя изучение натуры и вижу в этом изучение одного из способов преодоления натурализма и обретение свободы своего воображения. Иному это может быть совершенно не нужно и даже вредно, потому что он ходит по своей вольной волюшке. Но мне это необходимо, как тюрьма для воспитания чувства свободы. Воля дается в большей или меньшей степени каждому и так положено, что эту волю потом кто-нибудь отнимет. Но свобода обретается, когда рожденный на воле и потом заключенный человек сознательным трудом изо дня в день, как стальною пилой распиливает свою Кащееву цепь. Так я, изучая природу, нащупываю препятствия и потом летаю, как летучая мышь летает, не задевая распределенных в комнате в частую клетку проволок.

 

При хорошей жене муж ходит немножечко виноватым и побаивается… (иногда, мне кажется, это бывает оттого, что она по природе своей ненасытна, а он, напротив, короток в супружеских ласках, в этом случае будь он семи пядей во лбу, и делец, и кроток, как ангел, все равно не избежать ему упрека от хорошей жены).

 

Ромкин желудок уже направляется. Большая искусница стала Ефр. Пав. в деле выхаживания собак.

Вечером (½ 8) перед закатом вышли пройтись берегом болота 2-й ступени. Еще не пуганные налетели на нас четыре кряквы. Ярик выпорол бекаса, потом потянул с болота на суходол и там был найден спелый выводок четверо тетеревей (солнце только что село – как долго они не убирались с поляны!) Потом легли на болото туманы. Вечернее  безоблачное небо рассекла цапля. Это надо помнить, что часто махающая крыльями цапля постоянное явление болотного пейзажа.

 

31 июля. Тихое прохладное солнечное утро. Мальчики из Константинова приглашают идти с ними на уток. Яловецкий прислал письмо, что идет ко мне. Я командировал Петю на уток, а сам пойду с Яловецким.

 

<Запись на полях> ложь и правда

 

Есть рассказы, которые создаются в плане возможного, и талант художника так делает, что возможное больше принимается за действительное, как если бы оно происходило в самом деле. Но есть и такие события в жизни, которые не выдумаешь, они кажутся невозможными, но были, и дело художника в этом случае найти способ так рассказать, чтобы в это поверили: так не бывает, но вот все-таки один раз было. Может быть, я ошибаюсь, но мне кажется, на этом умении передавать гениальность творчества самой жизни в ходе ее по особенным случаям,  основано все мое искусство, и собственное мое мнение о себе, как об исследователе и летописце жизни, и устремление мое к природе и массам. Понятен делается и мой беспокойный пробег в поисках особенного, и то доверие к жизни, вследствие которого религиозные люди сочувственно относятся к моим писаниям. Мне помнится в начале моих литературных занятий, когда Ремизов брал материалы у Разановского для своей повести «Неуемный бубен», и мы поздно ночью шли с ним домой, он сказал мне что-то вроде этого: «Вы говорите о жизни, но ведь там нет ничего, все мы делаем». Помню, каким ужасом повеяло мне от этих слов, и как смутно стало на душе, и даже злобно к кому-то. (Я думаю, что злоба была к самому Ремизову, который брал материал у Рязановского и это считал ни за что). Понятно теперь и то, о чем Блок сказал мне: «Это не поэзия, нет, я не так сказал: это поэзия и еще что-то. – Что? – спросил я. – Не знаю – сказал Блок».

 

Утром осматривал болотные кусты в районе вчерашнего выводка, ничего не нашел. Перешел в моховое болото, где учили Ромку по тетеревам. Тут я нашел подряд трех маток, у двух было по одному тетеревенку, у третьей два и все маленькие. Одного из тетеревят я придавил нечаянно ногой, но не очень жалел, п. что он пойдет уже в пищу. Дома с Петей сказали друг другу «ни пера, ни пуха» и он отправился в Константиново.

 

Читал «Известия», с большим трудом одолел огромную статью Сталина и не нашел в ней ничего свободного, бездарен и честен как чурбан.

Все нет, нет и возвращаются к мысли «ложь на службе»: ведь этой мудростью пользовался каждый провокатор. И все-таки несомненно, – величайшие благодетели человечества помогали ему именно тем, что привлекали зло на службу добродетели. (Часто это достигается способностью выжидать, т. е. попускать зло, изжить себя и сдаться).

Кстати, в каждой деревне есть свой политик, вот мои знакомые 1) М… из Следова: прислуживался к власти на помощь и себе, и мужикам, 2) «Барон» из Костина: бездельный дурак, стремится к легкой жизни, но своим предательством ничего не достигает, 3) Филипп-Яковлевич из Дубровки – тончайший дипломат, <2 нрзб.> вот кто из бесов очень близок к мудрости и все-таки не мудрец.

 

1-е Августа. Понедельник. День разрешения охоты, все равно, что день Пасхи у детей, родители которых целиком предаются обряду. В радостной тревоге я проснулся в 2 ч. н. было еще темно. А в три часа проснулся, вышел с собаками на улицу и на Дубке уже была стрельба, как на фронте. Я еще вчера решил идти на бекасов, вчера узнал, что на Ясенковском болоте не пасут и потому не надо было мне торопиться, чтобы попасть до охоты. Я выхожу с ружьем в 4. 20 минут. Солнце довольно высоко. Роса крепкая, трава от нее, как алюминий. На фоне темного леса еще не исчезла легкая полоска синего тумана.

(Под конец этого очерка) Свесив на грудь мглистую бороду легкой юношеской поступью идет царь Берендей тропинкой в кусты, спускается в приболотицу. Есть ли на свете такое шампанское, от которого так закипает детство в старой груди, как теперь у Берендея. Есть ли на свете, так украшенная цветами и бриллиантами, как украшена в это светлое утро любимая земля…

Так он проходит и, ей богу, мне тоже не стыдно идти ему вслед, и у меня еще очень легкая поступь, и глаза мои отдохнули от книг совершенно, ружье надежное, собака вернейшая. И самое главное, что ведь это счастье мне являлось в самых трудных для жизни условиях болота, больше того, что никому не нужно, что я ничего чужого не взял.

 

Очень возможно, что уже с тропинки по приболотице сорвется бекас и вот я чувствую, не <1 нрзб.>, чем я тоже не Берендей!

Но с тропинки бекас не сорвался, а там где был выводок бекасов теперь разгуливало стадо. Я обошел его и, не надеясь на это болото, стал спешить через него к Ясинскому. Только одно местечко мне захотелось смотреть, там где дня три тому назад мы с Петей за все утро нашли только одного вялого бекаса. Но хотя я здесь десятки раз бывал с Ромкой и почти ничего не находил, все-таки непостижимой силой оно меня привлекало своей дупелистостью. Там ивовый кустик, утонувший в осоке, там высунулась высоко грядочка тростников, между ними мох с редкой осокой, и так хорошо тонет нога, ступишь… и грязный колодец. Тут Кента стала «заедать», потом повела, я чмокнул ногой и вылетел дупель. Я взял его неверным выстрелом, ранил в крыло. Я был изумлен, ведь я тут три недели ходил и нигде не видел ни единого дупеля. Я уже начал думать, что мы этого дупеля в последний раз принимали за синего бекаса, но в этот момент вылетел тот самый синий бекас и с той же <1 нрзб.>. От великой радости обладанья дупелем, я не успел стрельнуть по бекасу. Но Кента уже вела по-другому через траву на скошенную полосу и как только мы подошли к скошенному, вдруг взвились два бекаса, я выстрелил и мимо это было понятно: неверно стало ружье в первый раз, неверно и во второй. Мы перешли через траву на следующую скошенную полосу, тут взвилось пять бекасов, я выстрелил и второй раз было мимо и еще мимо. Тогда я взял себя в руки и решил только с прицелу стрелять и как раз как решил вылетел дупель, я из левого заряженного ствола с точной наводкой, отпустив шагов на 30 верно бы стрельнул, но дупель летит, я нажимаю, он летит, навожу опять, нажимаю, и он все летит. Удивительно, как это до сих пор еще не могу приладиться сообразить в первый же момент об осечке и нажимаю и нажимаю. Потом на следующей скошенной полосе вылетело штук десять бекасов, я с точным расчетом несколько в перед стрельнул летящего в правую сторону и он упал, потом выбрал вдали что-то более крупное летящее ровно в угол – и то был дупель, а вправо бекас. Тоже и на следующей полосе, я стрелял в крупное, и был третий дупель, и потом еще бекас. После того моя сумочка с восемью патронами 10-го номера была расстреляна, из восьми выстрелов три промаха, три дупеля и два бекаса. На обратном пути на скошенной осоке возле ольшаника взлетел вальдшнеп, а с близ – стоявшей кочки медленно поднялся орел.

(х)Царь Берендей).

<Запись на полях> Чувство законности

Приехал Яловецкий и потом Миролюбов.

Вечером все и с деревенскими охотниками ходили на утиный перелет. Я убил крякву. Яловецкий 2-х чирков. В лохани на вытравке Ярик ходил тоже среди бекасов и когда взлетывали, поглядывал и продолжал ходить.

 

В ¼ 7-го вечером (перед закатом) в воздухе показалась стайка небольших птиц, пролетела над нами высоко и спустилась дальше в болотах. Охотники крестьяне сказали: «Турухтаны!» Яловецкий: кулики! Петя: бекасы! Начался спор. Петя с азартом крикнул: – Я не буду спорить, я видел носы! Тогда все поверили, что-то были бекасы и потом позднее убедились в этом. И это было важно отметить, как начало кочевок, наблюденных одновременно с высыпками.

Убитая мною утка была очень большая, значительно больше обыкновенной кряквы и по местному называется «озерка». В темноте потом Алекс. Вас. привел Миролюбова. Все охотники собрались, посмотрели на мою крякву, кто-то спросил: «матерая или молоденькая?» Ничего не мог ничего сказать, было совсем темно, но Алекс. Вас. сказал – молодая». Он все знает (Алекс. Вас. был содержателем пивной в Москве, теперь крестьянин, ябеда, сутяга, тип ненавистного человека и действительно негодного, существующий в каждой деревни.)

 

В то время как я в утро 1-го августа чудесно охотился на дупелей, Петя воистину страдал на утиной охоте. Без лодки пешком он забрался в болото при Дубке (Константиновские плесы), насквозь промок там и там его захватила ночь и весь мокрый он провел холодную болотную ночь на кочке. Он убил крякву и пять чирков и два бекаса. Но это была бессмысленная охота потому что такое количество уток легко убить на сухом месте при их перелете, а если уж заходить в плесы (на лодке), то привозят громадное количество уток. Он рассказывал, что местный перелет уток огромный, но был момент, когда в поле зрения не было утиных стай. Охота на плесах создает особый быт и надо непременно съездить раз на охоту и записать (Сковородино – дядя Максим, Огинтово – Тычков, Замошье – Сергей Душин, за поездку в течение дня на лодке берут 5 р.).

 

Способ испортить вражеский плес: стрельнуть в него бумагой, или проезжая на лодке посыпать соломой, утки тогда не присядут.

«Весной бьет утка подсадная, летом охотник (т. е. тот, кто знает плесы), осенью ружье (дальняя стрельба).

«Раздирать плес».

«Замыслы Наполеоновские, сразу и по глазу».

 

Еще надо ко дню 1 августа отметить, что и там, где мы стояли на перелете уток, на скошенных местах вылетели бекасы (возле заросших бочагов Вытравки) и что Ярик, посланный достать чирка, вступив на место высыпки, интересно охотился: ступит шаг, два, в стороне фыркнет бекас – остановится и посмотрит туда, снова пойдет, – бекас в другой стороне, и он туда смотрит. А Петя надрывается: – Ярик! Ярик!

Перелет уток. Это значит их перемещение с дневок на плесах, но к местам кормежки на более легких болотах, открытых. За ночь утка пасется, а утром летит на плес и, переваривая пищу, спит на воде, заложив голову за спину.

 

Ильин день. (2 августа – 20 июля). Вторник. Накануне утки купались (ныряли) на деревенском прудике, и это верный признак близкой непогоды. Весь день сильно парило, невозможная жара была в болотах, к вечеру собралась грозовая туча, сверкало, гремело, но дождь был только очень маленький.

Петя повел Миролюбова на Константиновские болота с Яриком. Миролюбов стрелял из ружья-браунинга, не попадал, а Пете стрелять не приходилось. Могли бы убить депеля и штук 15 бекасов.

Мы пошли с Яловецким сначала на Ясненское болото, имея в виду потом захватить и то место, где я охотился вчера по дупелям. Я плохо выспался, был рассеян до того, что иногда стрелял, не переменив патронов. Мы стреляли по очереди, Яловецкий тоже мазал ужасно, и так мы поравнялись, я убил дупеля и трех бекасов, он дупеля, двух бекасов и гаршнепа. Между тем стрельбы было много, а Кента переходила от стойки к стойке с редкими промежутками в 10.15 минут. Яловецкий в совершенном восхищении от Кенты и говорит, что награда золотой медалью для нее – смешная награда. Ему особенно нравилось, что она, теряя иногда струю ветра, доносящую ей запах бекаса, всегда возвращалась назад, проверяя все пройденное с целью узнать, не остался ли бекас позади и потом уже вновь искала запах по ветру и наступала. Она не прошла ни одной птицы, не сделала ни одной ошибки. Но меня волновало, что она, приученная раньше подавать дичь, делала попытки тронуться с места после выстрела, хотя вначале и сразу останавливалась по крику «назад». Но чем больше она входила в охоту, чем сильнее уставала от палящей жары, тем упрямей пыталась поставить на своем и достигнуть убитой дичи. Кажется, не было ни разу, когда она достигла бы своего, но все-таки голос повышать приходилось мне все сильнее, сильнее и, наконец, я, сам очень усталый, разволновался больше Кенты и так она ухитрилась оставить меня два раза в дураках. Один раз я, думая, что она ведет нас по коростелю, стал отзывать ее, она не слушалась, я грозил, я ругался и, наконец, привязал ее к поясу, а через несколько шагов поднял бекаса, по которому она вела. Другой раз, предполагая, что стреляный мной бекас, опустился в кустах раненый и убежит, я стал заставлять ее искать в этом кусту, она не хотела, я десять раз, возмущенный, возвращал ее, она не подчинялась и, наконец, совсем перестала меня слушаться, на свой страх подвела к этому бекасу, перебежавшему от кустика довольно далеко.

Кента подводит к бекасу обыкновенно высоко подняв голову, время от времени наклоняясь к земле, как бы верх низом, и низ верхом. По дупелю начинают всегда нижним чутьем, покопается немного, потом перенесется на лапах и, низенькая как лисица, извивается в коридорах между кочками, иногда осторожно выглянет наверх кочек, и спрячется, и ведет в низкой горизонтали.

<Приписка на полях:> Насаждения болотам всем доступно: я ничего чужого не взяла.

Погоди, господин – гражданин!

Особенно хороша была одна твердая стойка, когда случилось, что я очень далеко был от собаки. Кента не чувствовала меня близко и потому твердо стояла. Но как только заслышала мои шаги, оглянулась и убедившись, что я тут, возле – тихонечко шагнула вперед раз, два и бекас вылетел.

Желая перейти с Ясинского болота на то, где я охотился вчера, мы перед этим отдохнули в прохладе густого ольшаника над омутами Вытравки и потом перебрались через речку. Вблизи речки нашлось тут небольшое отдельное болотце, на котором Кента закопалась и повела по дупелю. Яловецкий близко стрелял, позорно промахнулся и в совершенном отчаянии схватился за голову. Следующий выстрел был мой, и я направил Кенту к перемещенному дупелю. Вскоре Кента сделала стойку и повела особенно, как по коростелю, тихо наступая, преследуя бегущую дичь. Так мы прошли довольно далеко, и я сделал предложение, что вблизи дупеля был коростель и <1 нрзб.> отвел нас от драгоценной птицы. Я хотел было уже привязать собаку и оттащить от горячащего следа, но вдруг она поняла, что ведет ложно и что птица осталась позади и, бросив глаз, стала проверять пройденное, и сделав круг, наткнулась наконец на неподвижное, уткнулась в это носом и повела туда глазом. Я вынул у нее из-под носа крохотного, в спичечную коробку дупеленка с длиннейшим своим носом, с черными своими глазками. Трудно передать, как прекрасен был этот дупеленок, выражавший и своим маленьким тельцем, и не по телу длинным носом, и блеском своих мокро-черных глазок, соединивших в себе одновременно как бы и значение древней культуры и явление совершенного детства… Он еще не мог летать и мы пустили его в траву. Благословили. Счастливый промах в мать его в 15 шагах, поговорили о возможности близкого покоса травы и опасности выводка от кос. Потом вспомнили, что крестьяне бросятся теперь жать спелую рожь и нескоро возвратятся к этой траве. И ушли мы с этого болотца, внимательно глядя себе под ноги, чтобы не раздавить возможных других птенцов. Но вероятно других бекасов не было, потому что, несомненно, этот птенец был уже из второго гнезда, и когда первые яйца погибнут, то потом обыкновенно бывает только одно, много два яйца… Важно отменить, что бекасы по росе утром высыпающие на скошенное, в жару распределяются по одному в траве около скошенного.

 

В 12 д. мы подходим к своей деревне. На выгоне служили молебен священник, окруженный скотом. Как ни старались мы пройти незаметно, все таки овцы заметили Кенту и всем стадом пошли за нами, а за овцами тронулись и коровы. Пастухи длинными арапниками вернули стадо на место и молебствие продолжалось:

Гармонист однако не дождался конца молебна и прошелся по деревне. Этот единственный мотив он потом играл весь день. У него было лицо скульптурное, для дерева: подстрижен в «крупную польку», т. е. вся голова почти голая и только спереди оставлен кок, лихо завернутый на бок, лоб узенький, нос выдающийся, губы, щеки кирпичные, играя на гармонии все время в такт ходит весь ходуном. Адвокат говорил, что когда такой входит в суд, он не спрашивая знает по какому делу, конечно по алиментам.

Я смотрел в щелку двери из своей комнаты на Шуру и удивлялся, как это 14-летняя девочка в обыкновенной жизни довольно миленькая, превращает себя в праздничную куклу. Часами она стояла перед зеркалом, взбивая себе на правой стороне волосы, подобно тому как веселочкой взбалтывают сливки. По одному и тому же пучку волос, непокорно торчавших, она тысяча раз проводила влажным пальцем, постоянно смачивая его и так, наконец, заставила лежать. Весь этот туалет был так сложен, так, главное, неустойчив, что потом требовал для сохранения себя, полного соответствия, полной перестройки всего поведения сравнительно с будничной жизнью. И потом, когда я увидел ее проходящей под моим окном с подругами совершенно как бы замороженную, фарфоровую с неподвижными глазами, выкрикивающую во всю силу голоса короткую песенку, полную звуков однообразного токования какой нибудь птицы, я понял происхождение чина в недрах самой природы. Любопытно было, когда девушки разодетые в городское отходили от корней составляли хоровод и пели прекрасные старинные русские песни.

Среди всех девушек выдавалась одна приезжая, настоящая городская барышня с бледным лицом, с русалочьими волосами, с обнаженными тонкими не деревенскими руками, эта Мануфактура меняла платье через каждые пол часа, только неизменно оставался у нее на груди золотого цвета баульчик или дамские часы. Возле амбара, где всегда бывает ток, расселись быстро пятнадцать парней, среди которых скульптурный гармонист непрерывно тянул, фигурничая, свой мотив. Прикатили большое бревно и на нем напротив парней расселись барышни. При белом свете я, наконец, понял сочетание девственно невинных частушек и похабных песен парней. Я понял это по особенному выражению Мануфактуры, несомненно служащая в Москве горничной у богатых евреев – хоть она пропускала похабное мимо ушей, не меняя чина своей фигуры: вокруг ведь были все родные и к родительскому слову все они с малолетства привыкли. Так первое странное впечатление от тока («нет ни у одного народа, погибающий народ») разложилось и стало как будто неверным: ведь так всегда было, и это «накипь», а тут же рядом живут тихие углубленные люди всякие. Что же верно, первое или теперешнее? Потом началась среди молодых парней драка, все девицы смело бросались между дерущимися, прибежали бабы, старики. Мимо нашего окна протащили совершенно избитого и без гармоники гармониста, который все время грозился, что он еще придет, и он вспомнит, кто его бил, и он покажет.

Хозяин говорил мне, что все это пустяки, что стоит только ударить в чугунную доску и сторожа вмиг разгонят всю эту молодежь. Но это в крайнем случае, потому что все таки опасно, посторонние ребята могут поджечь клевер.

– И сено? – сказал я.

– Нет, сено не опасно – ответил хозяин.

И сообщил мне очень интересное, что сено не горит. Он может <2 нрзб.> бросить спичку в стог, огонь сразу обнимет весь стог и потом сам в себе задохнется. А клевер непременно сгорит.

Это происходит, конечно, потому что в сене мало воздуха, а в клевере много. И хозяин мне сказал, что есть и горючее сено. Он был когда то приемщиком сена при заготовках и хорошо знает даже географию сена, так, сказал он, все сено <1 нрзб.> лучше по оке не горит.

 

3-го августа. Среда. Дневка.                                                          Стойка Кенты.

После двух маршрутов <3 нрзб.> дневка для запаса и отдыха собакам.

 

Второй день гуляют и у молодых еще пьяней. К обеду парни перепились и вовсе отвалились, и девкам стало скучно одним. и они пропали. Тогда в тишине запел тоненько прекрасный тенор – откуда он взялся? И стало под тихое пение чудится будто истинное счастье тоже скрывается совсем незаметное где-то под ольховым кустом у лесного ручья.

 

Да, конечно, все эти выкрики, все эти разодеты куколки и драка – все пустяки: ведь – сильный сидел и не дрался, прекрасный голос таился. Важно было, что началось с молебна о здоровьи скота в деревенской действительности царственный праздник. Надо было видеть, с какой радостью наша хозяйка угощала своего зятя, как смертельно испугалась она, когда маленький внучек соскользнул с лавки, упал под стол и как нежно она его отхаживала. Пусть в отдельных домах у отдельных людей нескладица во всей деревне истинный, и не годовой, а родовой праздник. Ведь у крестьян нет личного праздника, именин, тут праздник: именины рода, и это есть годовой праздник.

Вчера какой-то парень дерзко обошелся с дочерью соседа Мих. Михайлыча. Ранним утром ударили в чугунную доску собрался сход. Мих. Мих. потребовал от общества на сегодняшний день гарантии для обеспечения порядка. Вспомнили, что в гостях у них тут милиционер из Софрина и постановили просить его следить за порядком. Милиционер с большим удовольствием взялся за дело и, сход этот был в 9 утра, а в 10 милиционер уже тащил при громком хохоте двух пьяных парней.

 

Около полудня я выводил на болото Ромку. Он несколько позабыл мои уроки и стремился по болоту скакать. Пришлось хорошенько стегнуть его и, когда он сделался от удара робким, войти с ним в кусты. Вероятно тут набродил петух и усмиренный перед этим Ромка стал замечательно подводить по этим следам, даже, когда потерял их или запутался в наброде, то не бросался, а ползал раскорякой, не на мгновение не выпуская меня из виду. Очень возможно, что он будет отличной лесной собакой и надо помнить, что если придется стегать плетью, то лучше раз да так, чтобы помнил, чем десять раз потихоньку. Завтра у нас план с Петей. Мы идем на бекасов и стреляем по очереди. Тот, кто не стреляет, ведет Ромку наводит на след, подводит к битому. Так мы будем его обстеливать.

 

Конец праздника. Зять собирается уезжать (в Терехово). Женщины-хозяйки усталые и радостные, что все кончается, собрались с ребятами, детьми и внуками на руках в кружок, там, где собирается сход и беседуют.

 

Перед закатом солнца мы пошли на перелет туда, где Федор разодрал плес и поставил шалаш. Какое воистину прекрасное место! идешь и гора перед тобой качается, добраться, и стать некуда на сухое. В болоте, однако, значительно теплее, чем на суходоле и комар, который там уже совершенно пропал, свирепствует здесь с такой силой, что завопит и самый привычный.

Я сделал два напрасные выстрела по кряквам 6-м номером на 70 шагов: ружье не берет; надо сделать патроны с 3-м номером. Чирки и бекасы летят значительно позднее крякв, уже в сумраке. Солнце садилось красное. Молодой месяц показался свежим огурчиком. Легли белые налеты тумана по суходолу. Я простился с высокими красномалиновыми цветами в болотных кустах и душистыми белыми спиреями. Живые минуты природы после заката: растет, свиваясь на берегу большими белым ковром плотный туман, кажется, вот вот он накатит на нас и закроет нам весь горизонт. Но растущий туман по непонятным причинам вдруг начинает отступать и остается, наконец, неподвижно, обнимая лес, оставляя в своем белом море от леса верхушки только самых высоких деревьев. Со всех сторон в воздухе закричали перелетающие бекасы, я видел их иногда очень близко на фоне красной зари летящими близко от меня, но стрелять по бекасу не из под собаки мне кажется так же глупо, как по воробью. Один прилетел к плесу и сел на берегу его в десяти шагах от меня. Чирок неожиданно откуда то взялся. Я не сумел остановить его стремительный полет: считаю за самую трудную стрельбу, бекас из под собаки пустяк. Я оробел от промаха и много пропустил, не смея вскинуть ружье и, когда выстрелил, – опять промахнулся. Потом показалось на красном целая стая несущихся на меня чирков и еле заметной стала на голубом, опять явились на красном, пропала на синем, на мгновение опять мелькнула близко почти на выстрел на красном, – совершенно стерлась, как погребенная, когда снизилась и стала мне на фоне темных болот, потом вдруг, как будто вырвалось из под земли, взмыла возле меня над плесом и тут одного я взял даже на мушку и он, падая, прошумел в тростниках и булькнул в недоступном человеку омуте. Петя выслал за ним Ярика и он скоро его оттуда принес. Потом Петя крикнул: – «Он принес еще и чирка Яловецкого». Я сказал: – «Понюхай, не протух ли он за два дня». – «Живой – кричит Петя – совершенно живой».

Я забыл еще сказать, что перед началом перелета вблизи болота, на лугу совершенно сухом, густо покрытом  подсыхающим диким клевером и погремушками, из под стойки Ярика я убил дупеля. Откуда он взялся? Кочевал он перед вечером к местам новой корчевки или выгнало его из крепи стадо коров? Вернее всего прокочевал, потому что ведь во всех болотах показались эти ржаные (т. е. высыпающие ко времени жатвы ржи) дупеля.

Два чирика и дупель, взятые во время этой маленькой охоты вечером, были как раз нам троим на обед.

<Приписка на полях> О тетеревах: почему гнезда погибли (на суходоле) и утиные сохранились в болотах (теплее?)

 

4 августа. Четверг.

Обстрел Ромки

В 5 утра мы выходим обстреливать Ромку, будем стрелять из под Кенты: один стреляет, другой держит Ромку и в момент выстрела с поднятой вверх плетью велит ложиться. Только в болотах бывает такое крепко-росистое светло-туманное утро. Для опыта я тронул один куст и от этого сильный дождь крупными каплями пролился на землю. Спускаясь по вязкой тропе приболотицы к открытому болоту, мы сделались свидетелями небесно явления, которого я всю жизнь не видел, вероятно потому что не жили никогда в таких сплошных болотах. Перед этим солнце все пробивалось через туман, от этого нам все светлело и светлело. Вот вероятно ко времени нашего отпуска на болоте, солнце окончательно завоевало себе свое огромное голубое царство, а весь туман свился в огромную толстую белую радугу. Но это была обыкновенная плоская радуга, это была большого диаметра круглая согнутая в отчетливую на синем плато белую дугу, колонна. Чтобы проверить себя я спросил Петю, не различает ли он в этой дуг каких нибудь признаков цветов радуги. Нет, Петя тоже не видел цветов. Несколько мгновений мы подумали над концами белой радуги, они были не совсем белые, как бы розовые. Потом как в обыкновенной радуге ее отражение внутри дуги явилось вторая белая дуга и она светилась несколько сильнее. Я спросил Петю: – А это по твоему как? – Петя ответил: – «Эта старается быть несколько похожей на радугу, но тоже у нее ничего не выходит».

 

Нет, мы не всегда правы, когда бываем скептиками, часто просто желудок наш бывает не совсем в порядке, когда мы презрительно говорим: «животная радость!» Почему, почему плоха животная радость, когда она никому не мешает и является даже в никому ненужных болтах в непереносимых для множества условиях? И наконец, почему сказать слово «жизнь» – хорошо, сказать «живет» не плохо, а сказать живот до того неприлично, что в салонах его заменяют и говорят: не «живот болит», а желудок. Чудесная животная радость схватила все существа, когда растаяли все признаки белой радуги и каждая капля засверкала маленьким солнцем. Весь с ног до головы орошенный, свесив на здоровый живот свою иглистую бороду, выходит царь Берендей из кустов при приболотной вязкой тропе и оставляет в стороне от тропы на кочке большую печать Берендеева царства. журавли, издали приветствуют его громкими кликами и, не замечая нас, семь огромных проносятся у нас над головами. Конечно, мы не хотим портить им настроение своим бекасинником и пропускам их с радостным трепетом.

 

<Приписка на полях> «Озерки» утки пусть повторяется в описании, наши озерки. Так и царь Берендей (этот образ пойдет в роман).

 

Первый выстрел мой. Мы условились: кто кого обстреляет, тому на сутки переходит печать Берендея. И когда мы такую говорим ерунду вдруг с этой вязкой тропы, в районе, где не бывает бекасов, срывается один. Наши ружья еще за плечами и собаки на веревочка. Мы спускаем Кенту и она сейчас же ведет вязкой тропой по второму бекасу. Тут любопытно отметить, как стремятся ночью бекасы на грязь: не пропустили даже узенькую, растоптанную тропинку. Я слыхал, что здешние деревенские охотники, не умеющие стрелять в лет, раздираю болото, делают грязь, и в кусту ждут, когда бекасы прилетят на это место.

Я промахнулся. В момент выстрела Петя уложил Ромку легким ударом плети. Потом Петя промахнулся и я уложил Ромку. И так пошло, вначале мы оба плохо стреляли бекасов. Кстати, с бекасами было что то неладное. Очень возможно, что 6 утра слишком позднее время, во многих местах бекасы, много набродов, перелетали на свою дневку и Кента мучилась в наброде попусту. Мы нашли их немного. В дупелином болоте, таком спелом, что нога даже в большую кочку проваливалась, мы нашли только одного молодого дупеля, которого Петя убил. Перейдя с этого болота на Ясинское, вытурив коростелей, мы пошли на молодого совершенно черного, как негра цыпленка с куриным клювом и довольно злыми черными глазами. Потом мы обошли ту полосу, где в прошлую охоту с Яловецким нашли дупеленка  и когда через две полосы от него вылетел дупель, я решил, что это не тот и выстелил. Мы привязали Кенту и выслали искать Ромку. Он его хотел без стойки подстрелить в крыло, он прыгнул возле самого носа собаки и Ромка по нашему приказанию не только не бросился за ним, а лег. Потом мы долго его держали на стойке. вскоре вылетел другой дупель, которого по счастью мы не успели стрельнуть. Затем вылетело маленькое существо, принятое мной за горшнепа. Я промахнулся в него, потому что он очень маленький, а ружье мое уже на значительном расстоянии бьет очень кучно, вблизи – пулей. Удивленный промахом, я сел отдохнуть и уложил Кенту. У Пети застрял патрон и он пошел в кусты вырезать себе шомпол. Прошло значительное время, когда я обратил внимание на странную позу Кенты, она лежала, уставив нос в кочку. Ведь не меньше 15-20 минут прошло, когда я, наконец, обратил внимание на ее позу, догадался и вытащил из под ее лап дупеленка, который залетел совершенно так же, как и первый, принятый мной за горшнепа. Кента перевела нос к другой кочке, под которой стоял Ромка и какая же уморительная у него сделалась рожа, когда из под его пуза, между передними лапами, минуя его бегемотную пасть, пролетел дупеленок!

Очевидно это поляна с высокой травой и ивовыми кустиками по сторонам была местом гнездования не одного дупелиного выводка, очень возможно, что и убитый мной был одним из родителей. Мы поспешили оставить это опасное место и зареклись надолго в него не входить.

На Ясинском болоте, усталые от жары, мы заговорились и Кента, наверное тоже усталая и ожаревшая забыла о нас и удалилась на огромное расстояние. Мы замети ее там далеко, подводящей к бекасу. И вот наверно, когда бекас ей пахнул отчетливо, она вспомнила о нас и оглянулась. Как мы далеко! Я послал Петю подходить медленно, чтобы Кента не успокоилась и не рассчитывала на его скорый приход. А Кента, заметив медленное приближение и спасая себя от искушения, совсем отвернулась от своей цели и просто ждала и ждала. Только уже когда Петя был от нее совсем близко, она продолжала подводку. Бекас вылетел шагах в 50 и Петя его отлично убил. Вот Ярик, он тоже долго ждет на стойке, но как то сам по себе. А Кента ведь сознательно сотрудничает. Едва ли когда нибудь я наживу себе другую собаку и даже думаю, едва ли много есть на свете таких разумных собак! Маленькая Нерль, совершенно похожая всем на Кенту, подает мне большую надежду, но уцелеет ли она от чумы? Я буду плакать о ней.

На краю болота в сухих кочках Кента подобралась к дупелю, но он полетел так низко, что опасаясь за Кенту, я не выстрелил и он полетел за речку. Тут же нашелся другой дупель. Ружье мое определенно «живит». Я понимаю отчего это происходит: пулей трудно попасть в летящую птицу и попадают краевые дробные заряды. Сегодня я предельно снаряд <1 нрзб.> или буду класть меньше пороха.

Ромка опять не сделал стойки, но не погнался за <1 нрзб.> дупелем и по приказанию лег. Обстрел с последующим приказанием лечь, подтвержденный часто ударами плети, совершенно покорил этого могучего, но послушного сотрудника.

Перевел через речку, мы скоро нашли улетевшего с болота дупеля и я его чисто убил. Наша добыча была невелика, но приятна: три моих дупеля и у Пети дупель и бекас. Охота кончилась и печать Берендея по уговору переходит ко мне. Но выстрелы оставались за Петей. Так как болото около нашего дома было пусто, я пустил вместе с Кентой и Ромку. Долго привязанный, измученный нравственными муками при постоянном созерцании подводки и стоек матери, он ринулся в бег, но скоро от жары выпустил свой огромный язык, цветом похожий на пастилу, устал, и я взял его поиск в руки грозным приказанием: – «Убери пастилу». Не было никакой надежды на дичь, но вдруг Ромка растянулся на ходу и довольно нелепо, на карачках стал подводить. Потом вылетел бекас и вот это было отлично, что Петя его убил. Мы послали Ромку искать, и своего бекаса он далеко почуял, и сделал свою столь картинную стойку. Так чудесно закончился обстрел Ромки и явилась возможность даже с ним одним итти на охоту: пусть он иногда будет и стуривать бекасов, но все равно же их можно быть и так приучить на практике Ромку к осторожной разумной подводке. Самое главное, что он абсолютно послушен и стрелять можно, не опасаясь, что он побежит. Шестая убитая птица поравняла нас с Кентой и таким образом печать Берендея осталась на кочке.

 

5 августа. Пятница.

Охота с Ромкой

Прямо после праздника (Ильин день), с 4-го августа закипела жатва. Стоят все знойные дни. Сегодня ночью был дождь.

Мой опыт охоты с Ромкой по бекасам до того не удался, что кажется, это вышел самый несчастный день за все время которого я ни разу не был так близок к мысли, что вся работа моя была впустую и что ничего не выйдет из этой тяжелой головастой собаки.

Сначала все было хорошо. Еще на тропе Берендея, где мы вчера спугнули бекаса, Ромка что-то учуял, завозился, вылетел бекас и я на глазах собаки убил его, и он, причуяв убитого, сделал по нем стойку. Потом мы долго ходили возле Филипповского и ничего не нашли. наконец, я подошел на обратном пути к своему болоту, но ближе к Михневу, где еще не бывал. Здесь Ромка, причуяв наброд бекасов, пустился по наброду с такой быстротой, что я не мог поспеть за ним и он без стойки стурил бекасиную матку с выводком. Я узнал этот выводок, знакомый мне еще, когда он был в яйцах около острова, а может быть это был и учебный выводок, вдруг пропавший: тот или другой непременно, потому что и островок и ольховый лесок были очень близко. Ни крики мои, ни свистки не действовали на Ромку, когда он летел по наброду, и только уже, когда он, одураченный взлетом бекасов, опомнился – услышал и мой голос и мои свистки и, конечно, узнал хорошо полное действие моей плетки. Хочется при этом еще раз сказать о совершенно исчезающем значении комнатной дрессировки. Не только комнатная, но и полевая натаска изменяет совершенно свою картину, когда пробуждаются свои глубокие инстинкты. Можно даже вполне сделать собаку готовой для охоты, можно охотиться с ней прекрасно и вдруг, какой-нибудь случай вернет какой нибудь непобедимый инстинкт и вся работа пропала (Ярик).

Поиск собаки – это все равно, что стиль у писателя. Несомненно, что как человек сам с собой, так и писатель родится со своим слогом. Но необходимо, однако, изломать этот природный стиль совершенно, чтобы потом он возродился преображенный культурой и сделался собственным стилем, а не просто слогом, потому что стиль предполагается усвоенную (у-своенную – ставшей своей) культуру.

Мысль эта мелькнула мне, как спасение, когда я сел отдохнуть после экзекуции: спасение от собаки, которая терзала меня. После того наметив кустик, куда переместились бекасы я начал ломать вдребезги поиск Ромки, заставляя ходить его местами тихо вправо и влево не более как в десяти шагах от меня. Дорого мне стоило это, мне кажется за четыре часа упражнений я тысячу раз повторял «тише, назад, поди сюда». И все таки я ничего не достиг: причуяв наброд, Ромка не отдирает носа от травы и так подвигался бы непосредственно до самого бекаса, если бы он не взлетел. Теперь я имею множество доказательств, что он может чуять и беда не в чутье, а в его огромной башке, набитой соломой. Едва ли какой-нибудь егерь посвятил натаске столько страстных часов, как я, едва ли какая нибудь собака перенюхала столько разнообразной  дичи во всех возрастах, как Ромка – и все напрасно. С Кентой была одна соая возни и то я тогда отчаялся и бросил, у нее в голове потом само дошло и потом она сразу пошла в первый поиск, как старая собака. Очень возможно, что и Ромке я даю слишком много, и что у него теперь должно в голове само доходить, если только есть какие нибудь мозги в его голове. Пусть же доходит в эту осень, но мне не улыбается перспектива кормить его еще целый год до новых сомнительных опытов.

Я до того отчаялся, что, велев итти ему сзади, повесил ружье и, понурив голову пошел по сухому с комками кочек лугу. И вдруг из под ног два дупеля, которых я напрасно искал на прелях «дупелиных местах». Так это и надо усвоить, что «ржаных дупелей» надо искать на сухих, хотя и может быть и кочковатых краях болот, или на лугах, расположенных вблизи болот. Потом, возле Михалевских капустников Ромка, на свой манер, покрапывая в наброде, стурил мне бекаса и я убил его. Бекас оказался матерый, толстый в сравнении в первым убитым тоненьким в белом фартучке, как дупель с бекасом. Больше я ничего не мог найти, т. к. не отпускал Ромку на близкий розыск. От 5 у. до 10 я так измучился, что целый час просидел на кочке под тенью ольхи в полудреме. летний ветерок скоро уговорил меня, постоянно лаская и щеки и раскрытую грудь и мне было не плохо. Я даже и думал и беседовал с другом.

– Друг мой, ведь до самого основания по одному кирпичу расшвыряли наш храм и я всю жизнь собираю кирпичи и складываю памятник. Бывают моменты и я ими живу, когда у меня что то выходит и является даже гордое сознание, будто я выполняю: «разрушьте храм сей и я его в три дня воздвигну». Впрочем, я не мог бы так резко это признать, а как бы только ставлю ногу свою в чей то верный след. Вот как в этом великом окружающем меня Берендеевом царстве не я царь Берендей, но все равно, ежедневно спускаясь в болото по его тропе, я часто узнаю его в себе самом. Да вот и сейчас, когда собака почти совсем съела меня, обласканный ветром и музыкой шумящей листвы, и возвращенный в царство Берендея, я протягиваю примирительно руку к глупой собаке, как сам Берендей, и говорю: «Дурак, дурак, зачем ты сам себя губишь, вытряхни  поскорей солому из своей башки. Губастый!»

Петя за это время убил двух дупелей и трех бекасов, один дупель был на сухом лугу, другой на коровьей грязи. Бекасов за пищу можно считать только матерых, а дупеля уже покрыты слоем жира толщиной в пакетную бумагу.

 

6 августа. Суббота.

Охота на тетеревей.

Мы вышли в 5 у., хотели на Остров. Но роса оказалась прямо непроходимая, итти по некошеной траве в кустах, значило купаться в холодной воде вместе с ружьем и всеми доспехами охотника. Тогда вместо жданья махнули мы в Терехово, оттуда к Устинову. из Устинова к Садникову, потом к Абрамову и через Филипповскую гать вернулись домой. Всего чисто шли мы 9 часов, исключая 2 часа отдыха, прошли, значит, около 40 верст, наполовину болотами, и в самых тяжелых сапогах.

Иванково.

На улице слились старые-старые, раскидистые тенистые ветлы, под ними блестит объерзанное за десять лет бревно, на котором обсуждаются деревенские вопросы жизни. Тут же висит, как и у нас в Александровке и почти во всех деревнях этого края большой пустой снаряд, по которому бьют, созывая сход, снаряд – все равно что вечевой колокол. У дороги на расстоянии стяг с двумя дощечками, на одной написано правильно: «дорога в Александровку», на другой дощечке, в другую сторону должна быть обозначена деревня Пеньё, куда надлежит нам итти, но мы не можем прочитать слова, так написано отчетливо, а прочитать невозможно. Долго мы мучались, на улице никого не было, все жали или косили луга. Вдруг Петя сделала открытие: некоторые буквы были расположены в обратную сторону, не справа налево, как обыкновенно пишут, как тут же написано «дорога в Александровку», а слева направо и если так прочесть, то выходит – «дорога в Пеньё». Петя, подумав, что дощечки просвечивают и с той стороны, если зайти, будет правильно читаться, зашел туда, но оказалось, дощечка толстая и оттуда ничего не видно. Тогда вдруг мы догадались, почему «дорога в Александровку» было написано правильно, слева направо, – сама дорога эта шла слева направо, а «дорога в Пенье» написана была обратно расположенными буквами, потому что она шла обратно, с право налево. Разгадав для образованного человека эту трудную задачу, мы принялись хохотать от восторга, представляя себе, что ведь на объерзанном блестящем бревне у вечевого колокола под ветлами десять лет собирались, с отрели на росстань, и никому и в голову не приходило, что буквы не люди, что люди, если желают итти в Пенье, должны итти влево, а буквы могут итти влево и все равно попадают на Пеньё.

– Видишь, Петя, – сказал я, – это интереснейший пример антропоморфизма…

Тогда сзади нас кто то стал хохотать, надрывая живот. Мы оглянулись. Старый Берендей, оказалось, все время стоял сзади нас, вникая умным глазом в чудные буквы, вслушивался в наш разговор. И когда, наконец, он все понял, то схватился одной рукой за живот, другой за мглистую бороду и стал хохотать. С трудом он справился и сказал нам, мигнув веселым глазом на вечевой колокол:

– Здорово пишут!

Тетерева

Песчаные горки в болотах реки Кубжи, покрытые редким березняком с кочками краснеющей брусники пахнут тетеревами и все таки их тут нет, мы нашли тут одного петуха, по которому я неудачно стрелял в чаще, и холостую тетерку, в которую, по уговору, не стоит стрелять. Так, обойдя все эти горки, мы спустились к широкой долине, поросшей болотной травой и задумались, Кубжа это, или просто большой луг. Была тут тропа, мы пошли по ней, постепенно <1 нрзб.> все глубже и глубже и когда добрались до непроходимого плеса, узнали что это действительно река Кубжа. Потом мы пошли краем болота и так пришли к мосту, за которым виднелся лесок Филатова, где говорили нам, водились тетерева. тут мы нашли единственного петуха и взяли его с трудом, потому что удивительная в подводке по тетеревам Кента сделала ошибку: разбираясь в следах, она до того закопалась в них, что вплотную подобралась к нему и спихнула, а мы непринужденные не расставились, а петух вылетел сзади куста. это редкий случай с Кентой вернул меня к мысли о Ромке: вот именно потому он и не делает стоек, что идет низом по наброду, напротив. если дичь переместилась, и сидит  без наброду, то стойка ему часто удается. Значит весь вопрос в том, как заставить не отрывать нос от наброда и время от времени проверять близость птицы верхним чутьем. К этому сводится теперь вся работа над Ромкой и я не вижу в этой работе сознательного пути, весь мой расчет, что он «головой дойдет».

Предполагая, что петух не должен улететь из этого отъема (кругом болота), мы пошли в направлении его полета и когда Кента почуяла его верхом, нажали из леса, перегнали через дорогу в крайний мысок, к крайним в поле кустам, из которых он и предпринял свой роковой перелет по открытому месту. Около Садникова в мыску нетронутого скотиной леса, выходящем прямо в овес, мы нашли тетерку, которую убил я нечаянно, приняв за петуха. Мы нашли ее единственного цыпленка настолько все таки большого, что взяли. Еще нашли холостую тетерку вблизи нашего дома – и все. В общем можно теперь сделать заключительное окончательное, что гнезда погибли от мороза. Говорят, что на утиных гнездах действие мороза не сказалось – не потому ли, что в болотах теплее?

<Приписка на полях> Чтобы успокоить себя, я сказал Пете: – «Вероятно это холостая». Но в это время послышался писк тетеревенка и Кента сделала стойку.

Есть тоже болота хвощевые, ровные без кустика, по которым идешь и думаешь, вот уж тут нет ничего. Но Кента у нас повела. мы думали, что это по курочке она, но взлетел бекас, Петя неудачно выстрелил и хорошо, оказалось, Кента вела по нем, как по коростелю. потому что бекасиха бежала и отводила нас от маленького, который еще и летать не умел. Хороши, смешны эти маленькие бекасята с перевешивающими их носами.

<Приписка на полях> 1) Мензбир: 2 тома. 2) 2 ошейника. 3) Поводок ременный. 4) О трубке, 5) Дробь-порох, 6) Зворыкин о натаске.

Во время дупелиного перелета надо непременно побывать в отличном дупелином болоте возле Пенья, конечно, не надо забывать Филипповские кочки против гати на той стороне. Нам указывали на прекрасное место тетеревиное, в Станках и дупелиное в Солнцеве (рядом, путь через погост Дмитрия Солунского). Но самое главное место, говорят, в Лихачеве и дальше и каком-то «Заборье, возле Дубны. Пастух нам сказал: – Там много всякого гада молоденькие разбегутся и глядят на тебя».

 

7 августа. Воскресенье. После вчерашнего маршрута дневка. Приезжал Сергей Васильевич Бородин (страховой агент), привез свою молодую собаку, просил пойти, показать ей молодого тетерева. Ходили в ближайший мох с Кентой, но тетеревей не могли найти, потому что во время дождя они переместились в чащу.

Серг. Вас. добрый толстый человек и очень любит свою собаку, самого плачевного вида ла верака. Ему она представляется собакой самой лучшей в мире и всякий, кто скажет плохое о ней – становится его врагом. Он дома и за прислугу, и за дворника. Жене его лет под сорок, мне сказали, что она учится балетным танцам. (В любви его к собаке – пересмотреть любовь к женщине – неудачной актрисе. Сюжет нынешний натаски Ромки: собака без чутья).

Вечером. Лева приехал. Он – еще мальчик, вполне юноша и потому грехи его надо ему отпустить (пока).

 

8 августа. Понедельник. Не спалось. Грызла страшная тоска, переходящая в физическую боль. В 2 ч. ночи стало чуть чуть белеть. Напился чаю из термоса и в ½ 3-го вышел в болото. Первый свет через туман был как «невидимкою луна». На тропе Берендея Кента повела и я увидел в тумане на черном какую-то серую бегущую птицу. Потом она остановилась и Кента замерла. за это время стало виднее и я узнал коростеля.

По росистой болотной траве, как по воде, я направился к тому сухому холму, где в последний раз с Ромкой поднял двух дупелей. Межевой столб, выступавший из тумана, указал мне это место. А за время перехода уже так повиднело, что стрелять стало возможным, хоть на 100 шагов. Меня смущали какие то голоса за холмом, сначала я боялся нашествия масловских охотников, потом понял, что нет, что голосов множество. Но я сейчас же забыл эти голоса, как только смущенная Кента верхом, не касаясь почти травы повела. Тогда я заметил на востоке не с горизонта, а немного повыше бледный серпок солнца и вокруг серпика туман был как светлая венчальная кисея. Только самым ранним утром бывают такие чудеса, трепетная радость проникла в сердце, – вот вино Берендея: он этим полон. Кента стала. И тогда из под холма в тумане показалась впереди голова и полчеловека, и еще голова, и весь человек, и другой, и третий и множество с косами и граблями, как с оружием. Они все увидели меня и собаку на стойке и перестали гометь: им интересно. Их все прибывает, они лезут с разных сторон, кто-то кричит: – охотник, не убей, мать твою»…

Я не люблю стрелять и часто промахиваюсь, если даже пастухи наблюдают с холма. Что делать? Вылетает с легким, чуть слышным гульканием сразу два дупеля. Стреляю. один падает, другой улетает в туман и оттуда еще новая голова с другой стороны и голос: – Не убей, твою мать!» А Кента стоит по новому дупелю и опять вылетает пара и у меня осечка и хорошо: с той стороны еще голова и еще крик: – «Не убей, твоя мать!» Но Кента делает стойку. Господи, какое мучение! А солнце висит розовой лампадой и в тумане в движении и все, как херувимская. Вылетело еще два дупеля… Потом вся эта масса людей и тут и там ниже, куда улетели дупеля и там дальше в еще невидимых через туман болотных низинах пришла в движении: там в низинах об этом узнать можно было только по крикам, здесь кто пошел, кто побежал. Я был и со своей замечательной собакой, и с дупелем забыт, растаял в сознании деловой массы, как ничтожные росинки тумана. Они размеряли полосы и перекликались сверху в низину и верно интересы их личные тут скрещивались, потому что голоса сверху были иногда с домашней тревогой, особенно женские: « – Мишка, проклятый, не зевай – Алешка, не лопать поди в нашу сторону».

В это время вверху было уже небо, под этим голубым белое небо тумана, под вторым небом мое мертво синее не расходящегося порохового дыма. Я увидел еще признаки радуги, но тут же вокруг нее белым тоненьким столбом колышется туман и так расходилась болотная светлая белая радуга. Я бежал от своих дупелей через речку на Ясинское болото. По пути Кента нашла молодого бекаса, я взял его в руки, полюбовался чудесным болотным птичьим ребеночком, пустил его, но он не полетел, побежал некрасиво пригнувшись, но страх его через мгновение прошел, он стал очень высоким, на очень длинных ногах, задрав свой нос чуть ли не в спичку и побежал петушком. Перемахнув через Вытравку, я очутился сразу на Ясинском болоте, скотина еще не прошла, ни один человек еще не прошел, против солнца росистая целина кочек была, а собака сверкала металлом. Почти все взлетающие из под стойки бекасы падают от моих выстрелов, только иногда поп     адало в крыло и я придерживал за ноги, убивал легким ударом головой о носок сапога: что-то непереносимое, непереступаемое для многих людей легко как то «сквозь пальцы» пропускалось в охотничьей страсти…

Но дупелей все не было. И вот пример того, что не собака, а человек управляет: на обратном пути я заставил Кенту итти по кочкам краем сырого болота и тут она скоро внимательно обнюхала одну кочку, еще более серьезно отнеслась к рыжей лепешке засохшего коровьего навоза и повела. У самого края жидкого болота вспорхнул дупель и тут же упал от выстрела, дым закрыл полет другого, но потом я успел рассмотреть, как он упал, широко раскрыв длинные крылья в середину болота. Присоединив к ранее убитому дупелю и десяти бекасам второго я сосчитал: «три дупеля», кто не промахивался по дупелю на открытом месте. Но я напрасно так сосчитал. Все мои усилия найти были напрасны, я десятый раз сажень в сажень <1 нрзб.> проверил болото – дупеля не было. Решил, что Кента от усталости и жары больше не чует и ушел. Но мне <1 нрзб.> туту бекас, Кента отлично причуяла, я убил его и вернулся к дупелю и еще раза три прошел и он все таки не нашелся. Считал невозможным такое западание птицы, но вот приходится признать…

Когда  вышел на холм, с которого было видно все болото, по которому я странствовал в тумане, мне открылась при полном солнечном свете картина, которую я никогда не видел. Все болото было покрыто разноцветными флагами, белыми, красными, голубыми, желтыми, на каждой полосе стояли шесты с бабьими платками, по которым <1 нрзб.> полосы. Может быть у некоторых женщин были и не совсем чистые белые платки, но солнце делало их такими белыми и фигуры издали были такими стройными, что казались живыми мраморными статуями. Косы вспыхивали на солнце, как выстрелы, когда, бывало, на войне видишь <2 нрзб.> и потом ждешь грома. А потом было целое поле телег, на которых выехали целые деревни.

Я потом вблизи проходил, мне кто-то крикнул из за кустов: – А вот Устиныч! Я подошел. «Вижу егерь идет, – сказал мне рыжий. – И подумал: Иван Устиныч. Он смотрел мою сетку, наполненную красной [?] дичью и сказал: – Зачем это ты воробьев настрелял?

Дома после удачной охоты, перед засыпаньем, мне было виденье, какое постоянно бывает мне в глазах, если я мало пишу и много хожу. Мне привиделась стена болотных зарослей, резко оборванная ярко зеленой отавой осоки. Стена эта была тростниковых дудок, гораздо выше обыкновенных со множеством темно-зеленых, желтых отмерших, чем-то еще перевитых. И вот из этой стены скачками выходит на отаву маленький в спичечную коробку, с носом в спичку на длинных ногах дупеленок и вслед за ним из желтой стены зарослей большой свет, только не желтый, как у Рембрандта, а серебряный и в свете этом на коленях старец со сложенными руками на груди: он был серебряный, прекрасный, могучий и двигался вперед дивно, не переступая, на коленях вслед за маленьким болотным цыпленком…

Я проверил себе происхождение этого виденья и понял, что оно в возмещение идеала, живущего во мне и попранного разбитыми головками о носок сапога.

След итти – это значит, муж на одном краю полосы стоит, высоко держит косу. на косе шапка, а баба его идет вниз и у нее на косе платок: так провешивают, и малейший уклон к соседу, если густая трава <1 нрзб.> воз или два.

 

Сегодня Петя с Левой убили 5 бекасов и вечером утку.

 

В последнюю охоту в болотном березняке на берегу Кубжи мы нашли на болотной кочке. через которую вырастала березка пятнадцать белых грибов. Дупеля, как белые грибы, нашел одного, ищи другого рядом, сегодня два нашел, а через три дня на том же месте можешь четыре найти, или шесть.

 

Под вечер вышел прогуляться с Ромкой, он подбежал к кустам, понюхал и стал. Я подошел, вылетел петух. Нет, из него будет собака.

 

9 августа. Вторник. Правила: чтобы собака остановилась, нужно остановиться самому. Чтобы собака тише ходила, надо самому тише идти.

Упражнения с Ромкой

Лева шел с ружьем, я с плеткой. Мы согнали бекаса. Потом Ромка учуял его наброд и повел верхом. По месту стал. Верхняя подводка новая. Я сделал предположение, что за время отдыха он одумался и что вчерашняя стойка по петуху имеет для него такое же поворотное значение, как для Кенты была куропатка. На скошенной отаве, очень короткой, он стал примеривать, очень осторожно подводить, прохватывать верхом, после короткой стойки вылетел дупель, по которому Лева не успел стрельнуть. В кустах Ромка тихо подводил по какому то следу, я думал тетеревиному; потом, когда ему не удалось сразу найти птицу он стал волноваться и я отвел его. На некошеных полосах Ромка после недолгого розыска (розыск все таки был) поднял голову и сделал настоящую твердую стойку. вылетел бекас, по которому Лева промахнулся. Потом два раза с разбегу спихнул дупеля, в третий раз причуял, подвел близко, умер на стойке. Осторожная манера поиска, полное спокойствие при взлете даже из под носа и при выстреле, давали впечатление старой опытной собаки. Значит, совершилось почти то, что было с его матерью. Вероятно осень он пойдет и по тетеревам и будет к концу сезона готовой собакой.

 

10 августа. Среда. Охота на Острове по тетеревам: мы с Левой и Кента.

За вырубкой по ту сторону просеки Кента обнюхала кочки, стала серьезной и повела. Мы думали, что она ведет по косачу, потому что он явно убегал от нее: она вела очень долго. Косач бежит в чащу и это у него делается сознательно, бежать в пустое место и потом взлететь за кустом, невидимо для охотников. Стрелять часто приходится по мелькающему пятнышку, даже шуму, что возможно только если держать пальцы на спуске и нервы в очень напряженном состоянии. Но долго ведь так невозможно, или сделается до крайней степени трудно, почти больно и неприятно, думалось: «поскорей бы, поскорей это прошло». А напряжение собаки доходит до того, что при нечаянном громком переломе сучка под ногой, она вздрагивает, поднимает голову, оглядывается по сторонам страшными красными глазами, нервная Кента теперь уже делает прыжок. Ко всему этому еще прибавляется, что боишься как бы не стрельнуть в сторону товарища. которому шепчешь «равняйся, равняйся!» или если от него разделяет куст тихонько дать знать о себе. Охота с собакой по косачу в росе, когда он так далеко бежит, становится все равно как по тигру. И вот, наконец, раздался сильный треск, в кусту что то мелькнуло и в это мгновение дробь хлещет прямо туда.

Мы подходим туда, лежит петух, а старая тетерка. та самая, о которой мы в Союзе, получая свидетельство, дали подписку, что не будем стрелять. Что же делать, мы не хотели. Но если увидят, то оштрафуют. Нечего делать, остается спрятать получше в сумку и не попадаться никому на глаза.

Потом нашли мы знакомую тетерку с одним маленьким, к счастью, все вышло на поляне и мы не стреляли.

После долгой хоть бы мы напали опять на след с бегущей птицей и до крайности, до изнеможения долго крались. Оказался выводок, вероятно та самая тетерка с двумя взрослыми тетеревятами, которые нашли тогда с Петей. Несмотря на чащу я все таки поймал выстрелом одного взрослого, почти в матку тетеревенка.

И стало жарко, до того жарко, что Кента, не имея возможности за все утро напиться, легла на мох, как умирающая.

В жаркие дни по тетеревам невозможно охотиться. Но в такие дни надо вставать на рассвете и охотиться до 9 ч. по бекасам и дупелям – вот это охота! И вообще надо признать, что при возможности охотиться по бекасам и дупелям, тетеревиная охота кажется грубой, мало интересной, главное потому, что, я сказал бы, немного как бы уничтожает собаку, собака ползет, а не плывет против ветра, вычуивая из стольких всяких случайных запахов один только необходимый. Так по мере улучшения качества моих охотничьих собак я из лесного охотника переделываюсь в болотного.

 

Пере чаем я вышел на половину хозяина и не затворил за собой дверь. А когда я с ним разговаривал, Ромка с Кентой вышли незаметно на улицу и раздался ужасающий крик детей. Оказалось, Ромка, большой шутник, играя, помчался за ребятишками и нагнал их, одного облапил. Все произошло на глазах сводки. в которой участвовал и отец мальчика. выбежала мать с криком – «укусила, укусила?» Я осмотрел руку мальчика, на ней была царапина когтем даже не до крови. Я смазал царапину йодом, успокоил и мать и мальчика. Но потом у нас в семье начались всякие волнения. Что если отец вызовет сейчас районного, составит протокол, возьмут собак и 6 недель на испытание? Наш хозяин был на сходке, мы не могли с ним посоветоваться. Мы только слушали через окно, стараясь разобрать, не говорят ли там о собаках. И нам казалось…

Такой случай недавно был с охотником, который взял себе отпуск на месяц для натаски собаки, мелкий служащий и в первый день у него забрали собаку. Самое ужасное было, что мужики <3 нрзб.> и возможность содрать какие нибудь десять, двадцать рублей. Я бы сто отдал, только не разрушили бы мой план охоты, и натасок, которую мог я себе позволить только за 25 лет литерат. работы: ведь <1 нрзб.> три месяца прожить, не думая о гонорарах, о темах, о нервах, о правильном действии желудка, и т. д.

После сходки взволнованные мы окружили хозяина. И он сказал: – Володя не трепач, нет! Володя хозяин, у него пасека. Скорей Володя вздует мальчишку».

Мы, однако, подговорили хозяина, чтобы он сходил к Володе будто бы купить дня нас у него китайских яблок на варенье, и потом, между прочим завести разговор и о собаках.

В жаркий полдень за болотами какими удивительными нежными тонами голубеют леса и чем дальше, то все лучше и лучше. Друг мой, за лесами, прими себе туда и мой голубой луг! Ведь как мало остается мне жить, ведь непременно и без остатка сгнию и ничего не останется и нечему будет воскресать. Удастся ли закрепить мое мгновение в этом сочетании слов, чтобы оно присоединилось к делу связи людей, которой называют «культурой». Друг мой, прими себе мой голубой луг туда и не смотри на меня здесь, в моей мастерской, на моей родине. Я живу, я люблю свою родину, но родина моя. боюсь, не для другого, другому в ней жить нельзя…

 

Я старался представить Леве, что он, как охотник – плохой, потому что охота его не от страсти, а только забава и случайность в жизни. И говорил, что он плохой студент филологического факультета, если не знает грамматики, ни одного иностранного автора, почти не читал Пушкина, Гоголя, Тургенева. И что он плохой поэт, потому что в его стихах. бывает, нет поэзии. Я говорил ему, что поэзия в основе своей предполагает, вероятно, гораздо еще больше той умной энергии, которая создает хорошего охотника и хорошего студента. Еще я говорил ему, что поэзия живет в глубине души прежде всего для себя, а потом прорастает из себя самого для людей, – они скромны и чрезвычайно стыдятся, он же. напротив, раньше хватался за людей, а потом за себя. Я высказал ему свою большую тревогу о нем, что он поздно доживет до этого понимания и оно пронзит его сразу, как стрела и, если он не предохранит себя заранее знанием и способностью трудиться, как все, то стрела эта будет ему сразу смертельной.

 

11 августа. Четверг.

Болотная охота с Ромкой.

Ночью была, наконец, сильная гроза и утро сложилось самое хорошее, самое мое любимое, когда невидимое за облаками солнце ласково посылает в долины смягченный свет и от того все вокруг становится задумчивым.

Сегодня мы охотились с Ромкой, иногда совсем даже забывая, что это молодая собака, болтали между собой, вверялись его поиску и не было ни одного случая, когда бы он спугнул дичь раньше, чем мы подошли к его стойке. Так оправдались мои предположения, что он как нибудь в один «прекрасный день» совершенно так же, как его мать, сразу поймет всю науку и пойдет, как старая собака. Вероятно так и вообще при натаске собак, результаты надо ожидать не прямо во время уроков, а несколько спустя, надо непременно давать время одуматься собаке. Впечатление получается такое же как от ночного роста трав, собачье сознание растет тоже, вырастает как будто ночью во сне. Учишь, учишь и собака становится все хуже и вдруг в один прекрасный день она все поймет. Конечно, предшествующей охотой мы были уже подготовлены к новым достижениям, но все таки не в такой степени.

Сегодня Ромка прежде всего завоевал наше доверие к своему кавалерийскому поиску, когда со всего хода схватил наброд дупеля. После этого, наконец, я перестал его стеснять постоянной угрозой держаться ближе, постоянным обрыванием его собственных планов. И только если он уходил далеко за пределы выстрела, я возвращал его свистом. Это он себе завоевал и нам доставлял большое удовольствие своим свободным скоком.

Я убил из под его стойки, наконец то первого дупеля, чрезвычайно большого и вполне залитого жиром. Радость была омрачена, когда он после выстрела, увидев падающего дупеля, бросился к нему. К сожалению, пришлось его наказать, а потом я с волнением дожидался следующего выстрела, очень опасаясь пробуждения трудно победимого инстинкта погони. Мои опасения оказались напрасными, убиты бекас упал еще ближе на воду, чем дупель, еще ближе к нему и он сумел, наконец, прыгнуть, но по крику назад, остановился и даже лег. Это  значит, собака в руках. Так я надеюсь и в будущем сойдемся совсем не только без пасфора, но даже без обычной веревочки, которой останавливают попытки бежать.

Мы нашли и того странного дупеля, которого в последнюю охоту не могли разыскать с Кентой, дупель был молодой и нашли именно там, где мы его искали в тот раз. При выстреле и падении птицы Ромка не тронулся с места.

Раза два или три Лева промахнулся по бекасам и по дупелю и этим окончилась первая настоящая охота с Ромкой. Я уверен, что он теперь с таким же успехом подведет и к тетеревам, но не буду этим его перегружать, пока не проведу несколько больших охот на болоте.

Считаю сегодняшний день в натаске Ромки днем его экзамена. Таким образом, вся натаска продолжалась ровно месяц, с 10-го июля по 10 августа. Если бы у меня была другая собака, то я не только в ущерб Ромке, но даже с пользой для него, мог бы натаскать другую, день с одной, день с другой. Если бы я так делал, то во первых, давал бы Ромке возможность отдыхать и усваивать при себе уроки, во-вторых, не загонял бы его тогда до изнеможения, в третьих, сам бы я, имея в виду не ту, так другую собаку, был спокойнее и, наконец, я бы в счастливом исходе имел за то же время не одну обученную собаку, а две.

 

Ясниковское болото интересно тем, что лежит по холмам, никогда не подумаешь, подходя, что там болото. Это происходит потому, что его образуют родники, образующие бассейн Вытравки. Такое болото подлежит охране.

Вечером с кровати Е. П. спросила:

– Чего ты не спишь?

Я ответил:

– Сверчки не поют, без них не могу.

Я намекнул ей на обиду: она сегодня задавила одного.

– Как ты переменился за месяц, – сказала она, – тебе дома тишина была нужна, а тут гам, крик, ругань под окнами и вот сверчков полюбил.

Это – неправда, – я не переменился, а всякая пустыня своим наполнена звуками: тут в деревне голоса на улице и сверчок за печкой – звуки глубочайшей тишины.

Ночью мне снилось, будто я в Хрущеве и там Дунечка. – Извини, Дунечка, – сказал я, разувая ногу, я буду при бебе обрезать ногти. – Ничего, – ответила она, я после тебе тоже буду обрезать». И я стал ее расспрашивать о родных и знакомых, кто где.

А еще я видел во сне этот свой «пункт» помешательства, которое в этой точке несомненно, если смотреть на меня глазами этой «невесты».

 

<Приписка на полях> Записывать больше деревенского быта: сегодня весь день мужики ходили с землемером: переходят на отруба.

 

Часы  остановились. Посылал узнавать, нигде не дали ответа, в деревне нет времени, часы идут, но только «для хлебов» (т. е. по ним узнают, сколько хлебам в печке сидеть).

 

Часы у хозяина с музыкальным боем и когда на его половине ночью сквозь сон слышится бой, и у себя под окном гремит улица, то кажется где то там у хозяина есть высокие комнаты с паркетными полами.

 

12 августа. Пятница. Рано утром так же задумчиво как и вчера. Мы вышли в 5 у. на тетеревей, но вдруг откуда взялось, брызнул дождь, кусты стояли мокрыми и ходить по тетеревам было нельзя. Мы пошли на старые места по болотам с Кентой. Тот дупель, по которому мы стали стрелять с Яловецким, принимая за мать, оказался холостым, но то что мы думали дупелята, оказались бекасята. Они уже отлично летали и вспархивали с матерью разом всем выводком. Дупеля я взял, и больше их на Ясниковском болоте не оказалось. Мы попали дальше на Вытравке к погосту на отличные бекасиные места, как вдруг целой деревней явились мужики и принялись косить болото. Неприятно охотиться у всех на виду и потому мы перешли по ту сторону речки, где в кустах было сухо и до гати выкошено. На старых болотах оставался только знакомый выводок подрастающих бекасов и больше ни одного. Я думаю потому нет их, что одни уже убиты, другие напуганы и разлетелись. Надо признать, что бекас не глупая птица и скоро перемещается, если его сильно пугают.

Теперь на неделю оставляю Ясниковские Болота, т. е. до 19 августа (до яблочного Спаса), когда сделаю основательную проверку на дупелей. Охотиться буду на тетеревей, на бекасов, по бекасам на Вытравке схожу с Яловецким или в Петей (если же не придет в воскресенье) в Солнцево и с Станки.

 

<Приписка на полях> Видели на болоте большую, штук в 30, стаю журавлей. Значит, журавли сбиваются уже в стаи?

 

Охота с Левой трудна, потому что часто обрывается спорами о феодализме, о народности и т. п. Ведь он и не комсомолец, но все равно пунктик марксизма вбит так крепко в его голову, что он не может мыслить не от печки и это меня дергает. Я думаю, что самым свободным государством надо считать такое, в котором юность может усваивать знания для завтрашнего дня, а sul sfecia acternitaty. Это понятно, ведь государство имеет дело с массами, оно опирается на «среднего человека» и потому какие бы не ставило оно героические задачи (социализм, коммунизм, интернационализм) все это средний человек переварит на свою личную выгоду. замечательным примером этого может служить тот факт, что в нынешней молодежи отсутствует стремление сделаться учителями и докторами: педагогические и медицинские институты пустеют, а инженерные переполнены.

 

Едва ли столица потеряла в моих глазах очарование только потому, что я потерял интерес к успеху, к славе, словом, потому, что перерос свою среду. Страшно опустилась среда сравнительно с той, в которой я начинал писать…

 

Собаки

Усталая Кента выбирает место на полу, где, светится солнечный зайчик., и так свертывается, что зайчик приходится как раз на ней и она чувствует своим телом его теплоту.

 

Развелось множество мух. Я засыпаю после обеда, закрываясь с головой от мух простыней, и оставляю свободным для дыхания только небольшое отверстие, в которое смотрит кончик моего носа. И вот когда Ромке захочется до ветру, он подходит к моей постели и долго стоит. Иногда я это чувствую и просыпаюсь, а если этого не чувствую, он так приблизит свой нос к моему, что усы его щекочут мой нос, и если я это не чувствую, то лижет и тут же я непременно проснусь.

 

<Приписка на полях> Присоединить к молебну, когда Кента увела стадо и поп остался один потому что крестьяне уже угощались дома в ожидании молебна на дому.

 

Я всегда обхожу стадо, потому что коровы всегда напирают на собаку, вероятно подозревая в ней волка, даже на Кенту, которая и рубашкой своей, и что без хвоста и еще чем то напоминает овцу. Это я заметил еще давно на вырубке, где паслись овцы и тетерева к ним привыкли, на этой вырубке после стойки, если я не стрелял и невидим был за кустом, тетерева взлетали возле самой Кенты, садились, принимая ее за овцу, в нескольких шагах и она опять подводила. Я не из за овец и даже не из за коров избегаю встречаться со стадом, а боюсь с детства быков. Петя совершенно не боится быков, он не раз встречался даже со страшным быком хватал его за рога, как на ручки, отпрыгивал, удирал, получал даже от него удар лбом по заднице и все таки удирал. В последний раз он настоял, чтобы мы прошли через стадо, потому что нам надо было проходить через трудное болото. Корова и бык нас пропустили благополучно и только двум достались удары Петиной плети. Но овцы пошли за нами и окружили робкую Кенту. Одна самая большая рогатина овца стала против Кенты и загородила ей дорогу. Кента приготовилась и вздрагивая, ждала наступления. Я очень боялся, что она выявит собачью природу и вдруг укусит овцу. Но Кента напротив, вытянула нос ближе, как бы заявляя рогатой овце: – «я тоже овца». И та, глупая, поверила, тоже протянула нос и ей запахло собакой. А Кента лизнула нос овцы и та совсем успокоилась, решила «овца!» и пошла. Потом началось такое же представление с другой овцой, с третьей. Кента перелизала штук пять, надоело, мы прогнали овец и увели Кенту.

 

Стойка за стогом.

Мы подошли близко с тогу на болоте, так что он заслонил нем много неба, а Ромка с левой руки повел направо за стог. Опасаясь, что бекас сорвется вправо в то время, когда мы будем обходить стог слева, мы направили свои ружья направо и стали ожидать, когда покажется или бекас или нос Ромки. Нам пришлось долго ждать. – Вот так стойка! – радовались мы работе Ромки. И у нас не было никакого сомнения, что он стоял за стогом, потому что уйти куда-нибудь, не видя нас, он не мог. – Вот так стойка! – перемигивались мы с Левой, ожидая бекаса. Мы условились, что первым будет стрелять он, а я поправлю, если выстрелы будут неудачные. Еще мы успели условиться в том, чтобы в случае бекас близко упадет и потому Ромка за ним стронется, не забыть остановить его громким криком и уложить поднятой вверх плетью. А время все шло и шло.

– Вот так стойка! – сказал я, – потихонько обходить стог навстречу ему, интересно посмотреть, как он стоит.

И когда мы обогнули стог, то увидели…

У него был запор.

– Вот так стойка! – сказали мы вместе.

 

Вечером проходил с Ромкой краем болота, он шил носом возле кустов в траве и там вытурил коростель, которую я убил.

 

13 августа. Суббота.

Анонс

Вот на что это похоже, когда мужики «идут след» при дележе полос на лугах и всякий стоящий со значком на краю поляны орет что то ведущему пограничную черту – издали это похоже на болотную облаву. И весь этот невозможно дикий концерт происходит на самом лучше дупелином болоте. Остается итти только по тетеревам в лес. Ромку боюсь пустить по тетеревам. Приходится в первый раз подряд итти с Кентой. Мы ходили в Поддубовском. Счастливо удержались от выстрела, когда из под стойки во мху вылетела старая тетерка. Потом я заметил, что Кента в лесу ходит не обычным своим коротким, но таким быстрым ходом, что постоянно мелькает в глазах, вертится волчком. Этот поиск был гордостью моего обученья: я третье поле окачусь с ней и не помню случая, когда она хоть раз бы подняла тетерева без меня, никогда я не искал на стойке в лесу. Такой поиск давал мне возможность бродить спокойно по лесу, глаз привык следить за собакой, как за поплавком и оставалась возможность и наблюдать жизнь в лесу и раздумывать о своем. И вот Кента теперь исчезает так, что я не могу за ней следить, свищу, кричу и так это неприятно ходить в лесу с криком и свистом. Все объяснилось, конечно, особенным увлечением болотной охотой в эту осень. Мне стало обидным, что Ромка, юнец еще, может скорее обыскивать большие пространства, чем его мать. Вот и я стал пускать ее в карьер на большие круги и радовался, что нрзб. легавая против всего, что говорят о ее поиске, летала нисколько не хуже, чем сеттер или пойнтер. Теперь в лесу она, конечно, ходила не так далеко, как в болоте, но все таки, значит, гораздо дальше, чем раньше, раз я стал терять ее из вида. И, наконец, случилось самое волнующее лесного охотника событие: тетерева сорвались где то далеко в стороне. Пришлось наказать собаку сильным упреком, угрожая пальцем. Она чувствуя вину, визжала тихонечко, пожалуй потише свиста рябчика: понимала! Но прошло немного времени и Кента совершенно пропала. Тянулись как часы тягостные минуты, – не приходила. Что делать? Если свистеть, или кричать, то лишаешься последней возможности убить, т. е. птицы не полетят в сторону свиста, я это много раз проверял по осенним вальдшнепам. Мы решили разойтись между собой за пределы достижения выстрела и так искать каждому на свое счастье и на случай, если птицы полетят на ружье. Поискав собаку там и тут, я, наконец, решил, что правильная работа собака мне дороже, чем выстрел по тетереву и стал свистать. Через некоторое время Кента является с каким то особенным видом, будто она там где то обмывала покойника и мы по своему пустяковому делу вызвали ее неприличными свистками. Я крикнул Леве, что собака здесь и он прибежал. Я быстро высказал ему свое соображение, что мы собаку оторвали от дела: ведь взлета птицы не было слышно. – Ну, ищи, ищу! – сказал я. Она довольно бодро побежала в свою сторону, откуда пришла и потом стала снижаться на ногах, как обыкновенно при подводке, и наконец, повела со всей своей таинственностью и осторожностью. Потом из куста по ее указанию вылетел старый черныш и сразу был остановлен в полете над кустами.

Оставалось только маленькое сомнение в анонсе, потому что петух мог подвернуться случайно и совсем не тот, по которому она пропадала. В пользу анонса было воспоминание о некоторых отдаленных ее стойках на болоте, когда она при подводке оглядывалась и останавливалась, дожидалась, не отрывая глаз от нас, подходящих к ней медленно, и потом, когда мы близко подходили, снова вела.

Убитого большого петуха нам было довольно для обеда. Становилось жарко. Явилась тропа и мы пошли по ней домой, велев Кенте идти сзади. Мы, сильно болтая, забыли о собаке, и вдруг Лева мне говорит: «а ведь Кенты нет позади». Подождали, – нет. Свищу раз, два, много свищу. И она появляется на тропинке. Теперь мы прямо возвратили ее и назад, откуда пришла и спешим за ней, чтобы не упустить. Возвращается она довольно скоро, но все-таки можно следить. Потом снижается, подводит, останавливается и за кустом вылетают раз, два, три – целый выводок.

Не остается больше никакого сомнения, что Кента собака с анонсом и я сам ее натаскивал и сам об этом не знал. Важно это потому, что я очень доволен был ее лесным поиском и вообще ищу добра от добра. Я натаскивал собаку не для полевых испытаний, не для медали, не из за фокусов, а для успешной охоты своей. И, очевидно, если собака умная, то она сама поймет, как надо лучше, чтобы выходило дело. Итак, значит, не очень нужно при натаске быть педантичным и требовать от собаки чего нибудь сверх необходимости. Если собака в лесу не теряется, то для чего ее мучить излишними для целей охоты требованиями? Кроме того, если собака по природе своей нерасположена к анонсу, то зачем мучить себя и ее заставлять делать невозможное.

 

14 августа. Воскресенье. Пришел вчера вечером Яловецкий и мы решили с ним поехать в Солнцево.

Так и сделали. Ехали через Филиппское, Караваевку (имение Зимина, жена его теософка, он общ. деятель толстовец), в стороне было еще какое то имение, от которого теперь остался пруд и старые березы.

Яловецкий сказал: – А ведь это имение было Алексинского или кого-то из таких. Журавлев рассказывал, он там пировал. Поближе подойти, там есть акация».

Нам была видна только березы и листья на них двигались от легкого ветра и уши, не слыша слушали, как они шумели. Хотелось сесть там на траве и выбирать в шуме листьев свое. Сколько так в своем тоже теперь там было такого разрушенного. Я думал: есть явления природы, встречи с людьми, разговоры, слова, которые необходимо надо запомнить и, если забывается, то это сопровождается досадой, грустью, упреками совести. Но почему это мы не охотно возвращаемся к воспоминаниям о великой войне и русской революции, а когда вернешься к ним и заметишь, что память изменяет, то не встречаешь в своей совести упрека?

Еще была по пути богатейшая деревня Кузьмино (влияние Зимина, вспомнился Воргунин), потом погост Дмитрия Солунского и Солнцево. Вокруг болота было скошено, дичь загнали на середину, куда, как казалось, невозможно пройти. Нашелся только один дупель, по которому у меня вышла осечка и он переместился в недоступную крепь. Мы ушли с болота, но разузнав, что есть к нему тропа внутрь его. Тоже сделал ошибку Яловецкий и в тетеревиной охоте, доверившись своим воспоминаниям и, не проверив их расспросами. Ходили по выбитым старым местам, пугали холостых тетерок, а рядом были покосы и вырубки, нетронутые скотом. Мы пришли к заключению, что тетеревиные гнезда померзли, но это оказалось не совсем правда, многие померзли, но некоторые и сохранились. Нам сказали, что Катынский здесь убил 20 штук в черном пере. Вот об этом надо расспрашивать: на каких местах (болото или суходол) сохранились выводки. Нашими трофеями было за целый день ходьбы один тетеревенок, убитый Яловецким, и бекас, которого я убил на Филипповском болоте. Относительно большой дичи надо признать, что теперь, вследствие покосов, они убрались в крепи и высыпки надо ожидать недели через две, к Успению, когда подрастет отава.

 

<Приписка на полях> Один бекас был нами поднят на месте, откуда еще не была убрана скошенная трава, это говорит, что бекасы не совсем боятся сел. хоз. работ, хотя в общем, конечно, к тому времени убираются подальше.

<Приписка на полях> Председатель союза охотников Раевский ходил в лесу и потом сказал: – Смотри на елки шишек много, значит надо ожидать белку».

 

<Запись на полях> Задачи кооператива

 

Ночью Петя явился. От Роз. письмо, в котором он пишет но своим деревенским наблюдениям, что «война неизбежна» совершенно так же, как в 16-м году в воздухе висела революция.

Не знаю.

 

Караваевка

Все говорят кругом «Караваевка», но это оказалось ни село, ни деревня. Это было имение толстовца Зимина, которого недавно выселили. Дом владельца разобрали, сталось большое кирпичное здание устроенного им народного дома. Были еще какие то незначительные постройки. – Почему же, – спросил я, – все говорят «Караваевка» и что означает это слово? – Это культурный центр, – ответил Яловецкий. Я высказал Яловецкому свое обычное раздумие при виде руин усадеб либеральных людей, отдавших все свои силы на просвещение народа: вот тоже было с Воргуниным под Ельцом, который настроил много образцовых школ в уезде и потом ему в награду дали возможность занять в своем доме одну комнатку наверху. – Собственно говоря, – сказал я, – они то именно и подготовили революцию. Так почему же так?

Яловецкий молчал.

– А может быть, – высказал я догадку, – им за то именно и пришлось солоно, что они подготовили революцию!

Яловецкий улыбнулся.

– Видите там вон высокие березки, там было тоже имение.

Мы скоро подъехали к старым березам. Яловецкий сказал:

– А ведь это имение было Алексинского, или кого то из таких. Журавлев рассказал, он там пи-ро-вал. Поближе подойти, так можно видеть еще акации.

Нам были видны только березки, листья на них двигались от легкого ветра, и уши, не слыша, слушали, как они шумели. Хотелось сесть там на траве и выбирать там в шуме березовых листьев свое. Сколько там в своем тоже было теперь такого разрушенного…

Есть явления природы, встречи в людьми, разговоры, слова, которые необходимо надо запомнить и, если оно забывается, то это сопровождается досадой, грустью, упреком совести. Но почему мы неохотно возвращаемся к воспоминаниям о великой войне и русской революции, а когда вернешься к ним и заметишь, что память изменяет, то в совести своей не встречаешь упрека?

Я все раздумываю о пророчестве Разумника: «война неизбежна». Он это высказывает после того как побывал в деревне. Я понимаю: его поразило величайшее разногласие деревни и города, потому скрытая война, которая должна разразиться явной войной. И, наверное, он в своем уповании по-прежнему упирается на народ, как социалист на простой народ, что равняется революционной народности. Впрочем, это я говорю, кажется, грубо, схематически, в смысле «родников».

 

<На полях> Бергсон.

 

Разумниково дело мне и было, и теперь представляется каким-то юношеским и, когда от него я перехожу к себе, то чувствую не то что старость, а какой-то давний <1 нрзб.> в себе распад этого: народность распалась, социализм распался, религия… так бывает после захода в болотах собирается туман, плотный, как небо и через него слабо видны звезды и месяц, а утром это небо поднимается вверх и становится тем, что мы называем далеким небом. Вот и общие понятия, народность, религия, социализм, любовь и все такое мне кажется будто побывали в болотах и потом как туман, как легенда ушли в небеса. Я в болоте живу, где качается земля и человек висит над темной бездной, опираясь ногой в сплетение растений, где зарождаются туманы и создаются небеса.

Вот эта болотная неустойчивость, кошмарная, непереносимая бытовым человеком составляет сущность души художника… Жизнь представляется сплетением болотных растений, на котором можно кое как удержаться и вот этот найденный момент равновесия художника над бездной собственной и понимается, как творчество: застойным людям почему то нравится это качание, им тоже хотелось бы покачаться.

 

Возвращаясь к Алпатову. Едва ли можно кончить роман делом осушения болота инженером Алпатовым. Скорее всего его надо оставить в раздумьи: будет ли от осушения людям лучше: другие чужие люди придут и те кто остается, станут себе самим, как жестокие чужие и сожрут себя самих прежних как тучные коровы сожрали тощих. [Вероятно, описка].

 

15 августа. Понедельник. Хотел показать работу Ромки Яловецкому, но неудачно выбрал место: тот самый комариный омут Вытравки, от которого по трясучему болоту идет канава и на ее грязи сидят ночью бекасы и остаются на дневку. Тут один молодой бекас вырвался из под ног Ромки и поманил его за собой на короткое расстояние (сегодня, кроме того, Ромка в 1-й раз пытался схватить курицу). После того, невзначай, поправился, сделал стойку и после выстрела не тронулся. Но в общем на жидком болоте, где собака когда даже плывет, невозможна работа по бекасам (Кента, однако, и тут может).

На этом месте, подкарауливает уток, вечером я не раз видел прилетающих бекасов, и пролетающих очень близко. – Я ни разу не стрелял по ним, потому что без собаки без стойки бекас мне, как ласточка, не охотничья птица.

Петя ходил в Константиновское за вещами и по пути из под Ярика убил одного бекаса. На вечерней заре прогуливались возле нашего болота. Крестьяне возят сено.

 

16 августа. Вторник. Яловочные штиблеты, вчера полученные мною, самая удобная летняя обувь для болот.

Сегодня хочу сделать опыт охоты до солнца, которая мне удавалась, и настроение бывает удивительное, и ничто не мешает, не работают, стадо не вышло, и бекасы, застрявшие в своих ночевках никем не стронуты.

В 3 ч. 10 у., прислонясь спиной к изгороди Яснинского капустника, смотрю на ущербленный месяц и сопровождающую его утреннюю звезду. Море ночных туманов плотно, не шевелясь еще, лежит на низком болоте. Еще не слышно выстрелов по уткам просидевших в тумане на пнях охотников. Но свет от зари, мне кажется достаточным, чтобы стрелять и я пускаю Кенту. Она подводит прямо, чуть ли не с места, что-то взлетает и я стреляю, не видя мушки, но довольно уже <1 нрзб.> ружье и наметалась рука: птица падает и мне кажется долго кто то двигается по темной траве, мелькая белым пером. Вслед за этим взлетает дупель, это я очень легко слышу по его гульканию, но совершенно не вижу и стреляю зря. После довольно долгих поисков, Кента приносит мне дупеля. Вскоре, когда рассвело совсем, Кента сделал стойку у края сухого кочкарника над мокрой лощиной. Я был от нее очень далеко, она оглянулась – я не торопясь, приближался, ждала. И когда услышала мои шаги, стала спускаться в лощину и там замерла окончательно. Бекас выдержал отличную стойку и я убил его, уловив после <1 нрзб.> момент опрямленного полета.

Надо как нибудь собраться описать это интересное Ясниково-Чирниво-Алмазовское болото по родникам Вытравки и по самой Вытравке вплоть до Троицы Вытравской. Тут есть мягкое болотце с очень топким местом, занимающим угол поворота Вытравки, поросший ольшаником. Тут я уже убил двух дупелей и много бекасов. Тут всегда есть дичь. В этот раз на топком месте был дупель, бекас старый, бекас молодой и несколько маленьких болотных птиц такие, которые часто сбивают собаку. Все это по ветру далеко поманило Кенту и она шла сюда по струнке с высоко поднятой головой. Когда мы спустились при переходе в лощин она потеряла запах дичи, а потом уже стала искать неопределенно по наброду, пока, наконец, не уверилась и не поверила по настоящему. Слетели из под стойки те две маленькие <1 нрзб.> птички, она посмотрела на них, заволновалась, сделал несколько шагов вперед и вдруг поняла: «не то!» Вылетел старый бекас. Я промахнулся и он махнул через ольху. А Кента не поинтересовалась даже проверить результат выстрела и повернуть голову в ту сторону. Она говорила: – «и это не то». Потом она снизилась совершенно и пошла черепахой и стала окончательно и как бы навсегда. Вылетел большой дупель и отпущенный мною шагов на 40, свалился.

Я не очень хорошо в это утро стрелял по бекасам, два раза промахнулся, потому что выжидал из за положения собак: я был от нее далеко и дробь могла ее поранить. Раз обзадил, другой раз взял слишком вперед. Все бекасы однако, сидели удивительно крепко, некоторые перемещались, как дупеля, на недалекое расстояние. Были и молодые, которых я не стрелял: всего я убил до 7 у. трех бекасов и трех дупелей. Особенно меня порадовал последний дупель, найденный мной на кочковатой поскотине далеко от кустов. Это означало, что дупеля стали показываться и на больших открытых пространствах. Впрочем, больше я не нашел, Возможно, что Кента на таком большом пространстве и прошла нескольких. Завтра я это проверю.

<Приписка на полях> На току парень барышням: – Девки, не наступайте мне на хуй, а то он у меня волочится».

Высший гнев деревенской женщины, когда она задирает юбку и говорит: – Погляди на мое кружало, чтобы у тебя сердце не дрожало». Дочь задрала юбку, отцу и говорит:

– Вот как я тебя боюсь: ни один волосок не дрогнет.

 

Вот как чудесна утренняя охота, ведь никто меня не видел. Солнце было уже довольно высоко, а месяц все оставался, но когда исчезла его звезда, я не заметил. Только в 7 у. с разных сторон вдали из кустарников стали выступать стада.

 

Когда я вернулся с дупелями, Петя только вылезал из сарая. Увидев дупелей, он даже чаю не стал пить, пошел в лес и к обеду принес пару молодых тетеревей в черном пере. Выводок был из трех молодых. Он отправился сегодня в Константиново на утиный перелет, переночует у сыровара и проберется на Мергусову бель за дупелями. Я завтра пойду с Ромкой искать тех дупелей, которых тога во время сенокоса не мог взять. Мне думается, что они спрятались и тростниках, около которых теперь выкосили, нет ли теперь их на скошенном?

 

17 августа (4). Среда.

Охота с Ромкой на дупелей.

Первый дупель. Удивительно, как я раньше не догадывался искать дупелей возле тростников, как не догадывался я, что это место их гнездований, – а на сухой холм они выбрались очень просто: он же прямо прилегает к тростниковому болоту. На скошенной полосе Ромка причуял, раскорякой повел, остановился и дупель вылетел. Упал в траву. Ромка, по приказанию лег, хотя видел падение птицы. Потом я велел ему искать и он тихо подвел к убитому. Второй дупель. В скошенном мягком месте, где кочки проваливаются под ногой, рядом с той выкошеной, где был убит первый дупель, Ромка стал ползать, но раньше стойки дупель вылетел из под меня, пришлось неловко и я промахнулся. Ромка был пущен разыскивать переместившегося, напоролся на него и так испугался, что даже присел и смотрел, как он летел в мою сторону, а когда я убил его поднял вверх руку, лег, не сходя с места.

Третий дупель. Я слишком долго отпустил собаку и когда он стал подходить, пришлось подбежать. Я успел подойти к вылету, но рука от пробега дрожала и дупель был ранен в крыло. Ромка подошел к нему с моего разрешения, дупель прыгнул из травы, перед его носом, закричал по своему, побежал. Я велел Ромке лечь и на его глазок поймал.

Четвертый дупель. Вылетел у меня из под ног, я убил его и он упал перед Ромкой. Крикнул «тубо» и Ромка не тронулся.

Не оставалось сомнения, что это были те самые дупеля, которые тогда разлетелись в тумане. Их было шесть, один был убит, значит, оставался еще один. Но мне захотелось пострелять по бекасам и потому я пошел к нескошеным полосам к Вытравке. По пути с некошеной полосы сорвался тот дупель, по которому Лева стрелял («Левин дупель») и перелетел в кусты. Возле Вытравки мы нашли только одного молодого бекаса, он долго бежал в траве и Ромка нелепо снижаясь добирал его. Я убил молодого только чтобы доставить удовольствие Ромке.

5-й дупель. Возвращаясь домой я зашел на то место, где мы сегодня взяли 4-х дупелей, хотелось проверить, не прошли-ли мы. На скошенной полосе Ромка стал причуивать, сделал стойку, ползал, делал круги, возвращался и опять корячился. Я подумал, что мы были на месте 2-го убитого и это он выделывает по старым следам. В это время через дымок облаков стало припаривать солнце, дупель разлежался до того, что я чуть не наступил на него. Я услышал сзади себя его гулькание, обернулся и успел схватить его выстрелом в угол.

Шестой дупель, оставалось последнее необыканное место, узкая полоса некошеной густой травы возле тростниковых зарослей. Ромка там стал на всем ходу, как вкопанный. Дупель взлетел и тряпкой свалился от выстрела.

Так взято было сегодня из под Ромки 6 дупелей и бекас. Можно еще многого желать от него в выработке формы поиска, устойчивости от стоек, но это исключительно послушная собака, что на болоте можно с ней охотиться уверенно и успешно, что она в эту же очень также хорошо пойдет и в лесу – в этом нет никакого сомнения. Собака в руках, собаку я съел.

Но как ни послушен Ромка, все равно ему никогда не достигнуть грациозности и, главное, удивительно умной расчетливости его матери. Ее заместительницей вижу только Нерль, с ее стеклянными глазами, всегда думающими. Нерль, мне кажется, выражает еще больше собой то особенное, то есть в Кенте. Трудно выразить, что это такое: как будто это холодок, сопровождающий мысль, но что то еще… (трагическое преобладание разума). Буду искать выражения.

 

Таким образом я истребляю местные, гнездовые дупеля. Мне приходит в голову тревожная мысль, что ведь так можно и всех истребить и некому будет в будущем году прилетать на место гнездований.

 

Могу я сказать, что собака моя «единственная» лишь, если знаю какие собаки у других, но если я знаю только свою собаку, то как можно утверждать ее превосходство. (Это годится для рассказа о «друге человека», в котором (Бородин) влюбляется в свою собаку зря). Хорошее слово «кругозор» (горизонт).

Дома муха заела. Перешел спать в сарай. Лезу наверх, под крышу. Перед моими глазами гнездо ласточек, в один, два ряда молодые, налево и направо. Мать прилетает с червячком, прицепляется к гнезду и коротким движением головы передает червяка птенцу, это короткое привычное движение мне напоминает из моего детства богослужение, всенощную, когда множество лбов подставляется священнику для помазания и он тоже, как ласточка, таким же коротким движением помажет тебе лоб. Я заметил, что ласточка, постоянно улетая и возвращаясь, действует безошибочно, сначала одному даст, потом другому. Значит, думал я – она, добывая червей, все время держит у себя в памяти, что дала левому, положим Петру, а потом надо дать Павлу. Но все оказалось иным, когда вслед за одной ласточкой, может быть самкой, прилетел самец и сделал тоже самое, что и самка. Значит, что не одна ласточка работала, а две и очень возможно, что одна ласточка кормит одного, другая – другого.

 

Разумнику о «Юрке».

Вечная молодость «Юрки» повеяла на меня из Вашего письма ощутительно. Я должен был сильно напрягать память, чтобы вспомнить Авдотью Столярову – и вспомнил! и что Лизу спас – вспомнил, все до точности, даже, что Якову Макаровичу говорил глупости, которые он будет носить в себе до гробовой доски. Я сколько, значит всего то забытого собой, и посеянного и живущего незнаемо! И дальше… где то удерживающее все это Сознание и как велико потом, и как велико это сознание! Вот это чувство великого, – как передать его другим людям, как их на этом воспитать? Так, начав от Юрки, я кончил политграмотой и стал думать о конце Вашего письма, о войне. Я верю Вашим словам, но только слово «война» стало таким же сложным понятием, как <1 нрзб.> и т. п. Я понимаю Ваше чувство грядущей войны, как все равно бывает иногда: «так жить нельзя». Другой спросит: – А как же война? И вот тут, не видя выхода разумного, говорит «война». Вы знаете, когда в нашем сельском кооперативе не подвозят сахару и начинают его выдавать фунтами – по книжкам, то крестьяне окрестных деревень наряжают подводы за солью и берут десятками пудов. Так выходит, что недостаток сахару вызывает прямой спрос на соль и все по этому, что люди бесконечно, до обморока напуганы войной и голодом. Но из этого опять таки не следует вывод, что не будет войны, напротив… Впрочем, Вам известно, что я ни куда не годный политик. Я это теперь так сознаю, что стал через то даже хорошим политиком, до того плох, что хорош, нет сахару, беру соль, т. е. оставшийся кусочек своего бытия на земле во всей его правде. и вот когда беру его в правде <6 нрзб.>.

 

Сегодня пришла из Шеметова Вера Антоновна с Люлей и рассказывала о каком то красном архиерее, которому община «для спасения веры» вставила зубы (архиерей получил возможность громко говорить). Еще она рассказала о дьяконе в той же общине, что дьякон тот пьяница и такой бабник, что впиваясь в женщину глазами, роняет кадило. На вопрос ее – «зачем вы такого держите? – ей ответили: – «дешево».

 

18/5 августа. Четверг. Удивительно, что бекасы совершенно исчезли из моих владений. Мне напоминает это появление бекасов в Егелевских кустах (под Переславлем) и потом вскоре исчезновение их. остались еще бекасы и даже <1 нрзб.> прочно утвердились в мокрых лугах, примыкающих к речным болотам.

Мы с Петей ходили по дупелям в моих обычных местах, убили трех и одного упустили, еще убили бекаса.

1-й дупель нашелся на неистощимом, повидимому, маленьком, но топком болотце на Вытравке («назовем это место «Родники», а Михалевский угол «Сосочки»). Дупель не хотел лететь, я не знал, что с ним делать, не хотелось разбивать, а когда отпустил, то первый раз, наконец промахнулся. Он перелетел на ту сторону Вытравки и там мы его нашли перелетающим от собаки с кочки на кочку.

2-й дупель. Это был дупель около «Сосочков», который пасся на охотничей полосе, по которому Лева промахнулся, потом Ромка еще раз его вытурил далеко от меня. Я поставил Петю на пути, по которому он улетает в лес, а сам пустил Кенту, и она повела сразу по нем. Но по пути к дупелю ей встретился перемещенный нами с вытравки бекас, она подвела  к нему  я убил его, думая, что принимал тогда этого бекаса за дупеля. К счастью Кента сейчас же повела по дупелю и мы взяли его, матерого и очень жирного. Вот пример того, как привязан бывает дупель к месту своей кормежки.

3-й дупель поднялся около черты вчерашней охоты (я вчера не дошел сюда с Ромкой), забыл заложить патрон после бекаса, чикнул по нем и вторым стрелял далеко, притом дробь была №12-й. Дупель сделал в воздухе огромный высокий круг и, как бекас спустился не очень далеко от нас. Мы отлично заметили его по кустику, но не могли найти, как не бились: повторяющееся явление, на которое следует обратит внимание. Возможно, что №12-й попал в него и дупель замер, но скорее всего он запал. Это мы узнаем потом.

4-й дупель был и пройденных мной вчера с Ромкой. Петя стрелял его на 40 шагов 12-м, дупель упал, крылья были его целы, но сам он был жив. 12-й номер дроби вероятно по дупелям не годится.

 

19(6) августа. Пятница Преображенье. Я обогнул кругом Вытравку от изгороди до тропы Берендея и убил только одного дупеля на Родниках, верно одного из двух стреляных мной в полумраке. Бекасы все около топких бочагов кучками на грязи. Петя нашел бекасов по скошенному около топких мест на Кубже, против Иванкова тут же одного дупеля и на лугу взял двух крупных молодых тетеревов. Я не мог пустить Ромку в очень топкие места, потому, что он невежлив для таких мест. Вообще я был сегодня недоволен, у него не выработана стойка, ни подводка; однако, очень возможно, что свое недовольство на отсутствие дела я перенес на Ромку. Думаю, что не исключена еще возможность проявления в нем вредной горячности. теперь все Берендеево угодье чисто от дупелей и почти от бекасов. Начну поиск после успенья, когда станут косить овсы, а теперь займусь усердно тетеревами.

<Приписка на полях> На болоте Ромка потянул от куста по следу, я думал бекасы и стал спиной к кусту, чтобы стрелять. Вдруг сзади меня в кусту послышалась возня, закопошь. Я понял, что это черныш, обернулся. Черныш там застрял, куст ходуном ходил, перья летели в разные стороны белые и черные. Куст был ивовый, я ожидал, что увижу черныша под ним, но он пошел низом, я увидел его далеко не в меру.

Так проходят жаркие потные мушиные дни. добирают сено (а что в болоте не скошено, то так и остается). После воскресенья сев, после Успенья жатва овса.

Сгорело Кулебякино – 15 дворов и мальчик. на вулкане живем. И правда, видя крестьянский труд, зная, как это все у них наживается, какую ничтожную получают они страховую премию, невозможно найти предел горю сгорающей семьи. Так говорят, одна девушка в Кулебякине вдруг сошла с ума: у нее сгорело приданое и мальчик сгорел, кажется, тоже у них. И при всем том приедешь на будущий год, на месте сгоревших изб, будут стоять лучшие в оправдание поговорки: «пожар стройки не портит».

 

Вечером мы с Петей ходили на утиную вечерку возле Иванкова. Я устроился у плеса Кубжи, к которому пригонят скот. Уток было мало, но все таки можно было понять прелесть этой охоты, когда в хороший вечер постепенно все переменяется, погружается в мрак и все эти днем молчаливые, неподвижные большие птицы, начинают свою таинственную жизнь. Соблазнясь, вероятно, растоптанной возле прудов скотом грязью, бекасы стремились сюда, кружили над плесом, как летучие мыши, или вдруг так стремительно падали, что воздух гудел, – как только они разбивались! Да, понять жизнь болот, можно только ночью, да и вообще болото, – ночная стихия.

 

<Приписка на полях> Изюмово: круговая подсадная утка: крикуша.

 

20 августа (7). Суббота. Проходили все утро в Поддубовском и убили только одного тетеревенка. Жара сухая. Туманы почти перестали. Охотиться стало плохо. Дома заела муха.

Федор Ив. рассказывал, как он ходит на Дубну на утками: провалился в полынью, а голова попала в петлю хмеля, так, что не успей ухватиться руками, то и удавился бы. Ночь сидел мокрый на пне.

– Дрожал? – дрожал немого (При случае расспросить его подробности пути). Я дал ему 11 зарядов, он с вечера истратил 10, оставался 1, из за одного выстрела он просидел всю ночь мокрый и дрожал на пне, утром убил крякву. дома сварил крякву и радовался, что суп получился с глазком утиного жира – «Трудно, конечно трудно – сказал Федор – да уж знаю твердо, что этот плес никто у меня не отымет («Плес Федора Ивановича». Разодрать плес. Борьба за свой плес).

Федор говорил, что на Дубне уток меньше, чем в прошлом году, кто убивал 40 пар, теперь убивает 20; и утиные гнезда померзли.

 

20 августа (8). Воскресенье. Утром с Кентой прошелся в Поддубовском болоте, чтобы вернуть Кенте прежний осторожный поиск в лесу. И такая эта умная собака! Сразу поняла и стало ходить как и раньше. Вообще эта собака если плохо работает, то на себя надо принимать: я упускаю. К сожалению опять вместо петуха в чаще, я убил холостую тетерку. Дома спрятал ее в корзину, сказал, что убил петуха. Эта экспансивная Вера Антоновна вдруг чему то обрадовалась: – «Браво, браво, идем смотреть!» Я показал ей тетерку, она схватила ее в руки и завопила: «Какой большой, прекрасный петух!» Бросилась к Ефросиньи Павловне с тетеркой и опять: «Е. П. вот так петух!» А Е. П., спасая мою честь, говори: «Нет, это не петух, это молодая тетерка» – «Но как же М. М. сказал, что петух?! Мне пришлось рассказать свое преступление, причем я просил не говорить об этом в городе. Вера Антоновна отвечает: – Что вы, что вы, ведь я уже 23 года жена охотника». – Лучше бы не говорила, 23 года состоит женой охотника, а не может отличить петуха от тетерки.

Жаркий день был разделен грозой. После дождя я вышел с Кентой на Вытравку проверить бекасов. И оказалось, что их там множество. Так, значит, надо установить, что в это время они возле речных бочагов, у грязи. Первый бекас из под далекой стойки полетел прямо на штык, я, конечно, промахнулся. Второго убил, в третьего и четвертого промахнулся, потому что заходила вторая гроза, бекасы летели на темное, вечерело и нельзя было точно стрелять. И обилие бекасов и работа Кенты меня сильно обрадовали. Так, один раз она стала очень далеко от меня и я стал ее отманивать. Но она не послушалась, бекас взлетел. Я позвал ее и сделал сильный выговор. Вскоре после этого Кента опять взяла бекаса и начала наступать. Я крикнул ей: – «Подожди!» Она остановилась, оглянулась, и хвостик ее, выпрямленный перед этим, быстро завертелся. Я нарочно очень медленно приблизился и она все стояла, оглядываясь, а вместо движения, как полагалось бы, двигала  хвостиком, кружила им часто и очень похоже было все на неподвижный мотор на холостом ходу. Так она меня дожидалась и бекас вылетел в 40 шагах. В следующий раз я просто отозвал ее.

Вот правило: нет собак законченных, как механизм, собаку надо всегда учить. Еще надо помнить, что удовольствие убить бекаса происходит в меньшей степени от счастливой стрельбы, чем от хорошей работы собаки. И обязанность охотника не только стрелять, а также искусно управлять полетом.

Вечером пришел Петя от ветеринара, сказал, что рана у Ромки пустяки, но что тик (у Кенты) болезнь неизлечимая, если он постоянно в одном положении, то ничего, но если прогрессирует, то все может кончиться параличом. Это омрачило меня, едва ли когда нибудь я наживу такую собаку.

 

<Приписка на полях> Собаку всегда учат.

 

Ночью опять явился призрак моей старой любовной болезни и потом я раздумывал об этом, главное о том, что все было совершенно в пустую, как Дон-Кихота с Альдонсой. Чего то в этом замечательном романе не хватает, скажу, – психологии. Ведь совсем непонятно психологически, каким образом произошло превращение Альдонсы в Дульцинею.

 

22 августа (9). Понедельник. Ночью был еще дождь и потому день вышел довольно прохладный. Я охотился утром с Кентой на бекасов, начал с грязной канавки по Вытравке и потом обошел все наше болото, бывшее когда-то Ромке школой 2-й ступени. Бекасов тут появилось так много, что Кента почти непрерывно подводила. Я стрелял сегодня плохо, многих пропускал и всех, которые вылетали не из под стойки. И все-таки принес домой семь штук.

1-й бекас был взят первым выстрелом, не доходя до канавки. Я ударил его, когда он делал зигзаг вбок, взял немного вперед и он свалился в тростники.

2-й бекас наделал много хлопот Кенте, которая достигла его долгим розыском по бродку. Она встала против ветра и как раз против меня, удивляясь, почему я не наступаю. А я провалился и был в таком положении, я то и до стрельбы. Долго я выбивался из трясины, пока, наконец, не утвердился на кочке, взял ружье на изготовку и Кента сделал шаг и два вперед. Бекас полетел вбок и взять его было легко.

3-й бекас вылетел над куртиной тростников и упал по ту сторону в недоступную мне топь, покрытую кувшинками. Пришлось вылететь Кенте принести его и она мне очень скоро доставила и притом живого с перебитым крылом.

4-й бекас слетел очень далеко от собаки на скошенной полосе и тоже был подстрелен. Кенте пришлось аппортировать его из тростников, погруженных в воду. Принесла живого. Вместе с этим бекасом и особенно после выстрела поднялись и справа и слева и спереди.

5-й бекас взят был о той же скошенной полосе, что и 4-й. Кента, не обращая большого внимания на слетающих по сторонам, вела по своему, сделала мертвую стойку и так я стрелял бекаса в угол, как тетерева.

6-й и 7-й взяты были в суматохе* охоты, которая была непрерывной от потяжки к потяжке со взлетом множества по сторонам.

<Приписка на полях>* Бекасы срывались со всех сторон во время подводки «кэрк» и Кента поворачивала голову, а потом, она как бы сказав: «не тот», ведет дальше и опять «кэрк» и опять: не тот и, наконец, вот тот и я, удержавшись от близких стрелял не в меру… Так я совсем потерял голову, Кента перестала мне верить и не подводит. Вот я теперь с политых водой стогов высматриваю невысокий стог, забираюсь наверх, раскидываю сырое до сухого, Кента укладывается, а я считаю сколько же у меня еще осталось патронов. Посмотреть бы со стороны: там ястреб <1 нрзб.> тут человек.

Из промахов были настоящие, когда стрелял как будто и верно, а бекас улетал. Особенно досадный промах был под конец, Кента схватив далеко рядом сидящих на скошенном двух бекасов, подвела к ним так близко, что сама не верила даже, что никогда не бывало с ней, немного прыгнула. И все пока они сидели. Наконец, она ощупала их точно и уставилась. А когда я и по таким бекасам промахнулся, то слегка взвизгнула и бросилась искать неупавшего.

На одной топкой полосе, мне кажется, был дупель, он переместился очень на близкое расстояние  на чистом месте и мы не нашли: такое бывает только при дупеле.

Если бы не жалко было Кенты, я мог бы еще так охотиться и весь день. Это уже настоящая осенняя высыпка бекасов.

Характер болота – Дубна разрушает всякое представление о реках. Ведь всегда видишь, когда едешь по обыкновенной реке, что в нее вливается вода, а из Дубны, кажется наоборот, выливается, часто прямо видишь, что берега как будто ниже уровня воды. И вот почему речки, текущие в Дубну, доходят до нее просто, как трясущиеся болота. Где-то в середине таких болот есть жидкое непроходимое место, или плесы, или бочаги, или просто трясина в воде, обозначающие собой смутно направление речки. Где можно косить, скошено и рядом со скошенным полосой стоят тростники или просто некось по жидким, в котором собака плавает. Вот такое болото, очевидно, бекасам самое привольное. К сожалению, едва ли долго придется на нем охотиться, потому что при всем старании все таки непременно намочится сапог и пока тепло – ничего, а когда вода станет холодной, едва ли спасешься от ревматизма.

 

Я нашел способ укрывать Кенту от мух. Велю ей лежать, она свертывается калачиком, я же беру целую большую газету и запаковываю калач плотно со всех сторон. Она очень хорошо понимает цель запаковки и лежит под газетой часами, не двигаясь.

 

Поздний вылет ласточек.

на сеновале близко над нашими головами оставалось до сих пор гнездо с ласточками, четыре птенца. Я давно желал увидеть, как вылетают ласточки, потому что это сущее диво: когда гнездо бывает прилеплено к окошку на 5-м этаже, а внизу каменная мостовая, – вот падение! Сегодня, проснувшись, я услышал щебет молодой ласточки не только в гнезде, но и еще где-то; я увидел птенца на сене возле Пети, взял его в руку, пусти в ворота и он полетел себе, и старики ласточки окружили его, отец, мать и другая родня собрались и молодой степенно летал между стариками; потом бросился другой из гнезда, третий, четвертого мы вытолкнули сами. Так ласточка учится летать в момент падения. Но так ведь и у нас людей, ползающих, бегающих и летающих, у всех, кто рискует летать, пришло это им тоже в момент падения…

 

23(10) августа. Вторник. Погода после той грозы резко переменилась, и хотя солнце светит, а жары от него большой нет и весь день можно ходить в болоте без утомления. Мы прошли сегодня значительный путь, от моего дупелиного болота через Филипповское и до плеса на Кубже возле Иванова.

Журавль. Мы стреляли поочередно, была очередь Пети и он, конечно, смотрел вниз на собаку и не заметил пролетающего над его головой журавля. Я крикнул: – «Петя, стреляй!» Он схватился, выстрелил бекасинником и огромная птица свалилась и умерла, почти не дрогнув. Только по бурого цвета голове (у старых журавлей голова черная) можно было узнать, что журавль молодой. Петя нес его на вытянутой руке, потому что мелкие белые паразиты старались с мертвой птицы переползти на живое. Вместе со смертью своего кормильца у вшей, видимо, произошло тоже полное расстройство жизни: ведь им было предназначено летать куда-то в теплые края и вдруг даровое, вполне обеспеченное путешествие кончилось. Так вот, значит, и вши летают…

 

Дупель. Мы загадали так, что если кроме одного оставшегося найдется новая парочка на месте из гнездования, то бросить бекасов и разыскать дупелей по всем нашим дупелиным местам. Нашли мы и взяли только одного цветного дупеля и в дальнейшем пути по подходящим местам ни одного не нашли. Овсы только начали жать. Через неделю наверное появятся новые.

Коростель. Кента гнала коростеля по траве и, когда мы его прижали к скошенной полосе, он вылетел. Коростель был еще худой.

Бекасы. Мы нашли их в значительном количестве рассыпанными по топким болотам. Некоторые были уже довольно жирными и летали прямым осенним полетом, а в большинстве бекас был летний, легкий, вертучий. Мы стреляли из рук вон плохо и взяли только 7 штук. Следуя за собакой по подводке к одному бекасу я раз десять проваливался до пояса и так измучился, что смалодушничал и велел стрелять Пете, хотя очередь была и моя.

<Запись на полях> – «Нелегкий тебя под руку!»

Передохнув немного, я сообразил, что ступать надо не по кочкам и не между кочками, а около самих кочек, а на ровном месте выбирать где травка погуще. Так я оправился, отдохнул, крикнул подводящей Кенте «подожди!» Она оглянулась, приостановилась и я подошел во время. В таких условиях, еще при сильном ветре, по которому собака <1 нрзб.> на огромное расстояние, сбивается, возвращается для проверки назад, опять ведет <1 нрзб.> стрельба по бекасу чрезвычайно трудна: ведь взять уже одно то внимание, помимо провалов в болоте, что ружье оттягивает руку и потом оно не совсем слушается, когда надо бывает схватить мгновение. Одного охотничья страсть разгорается от препятствий, преследование бекаса волнует немного разве меньше, чем крупного зверя, какого нибудь бизона. Да, охота на бекасов ближе всех других охот к искусству: она делает из бекаса бизона, и даже больше, из мухи слона и никакого нибудь обидного а лучшего, чем действительный слон.

 

Изо дня в день охота завлекает и нет возможности думать о чем нибудь другом. Мы охотимся и спим. Потом говорим о будущем дне и так проходит время.

 

24(11) августа. Среда. Прохладное, бодрое утро. Восход в прозрачных, топко окрашенный облаках. Сердце стукнуло и отозвались годы, многие годя, в которые оно стучало и я встретил мою радость, всю мою радость.

Вчера после обеда был дождь, жатва прекратилась и отдохнув, вечером загудела молодость.

 

Я засыпал под пение песен деревенских парней и когда пробудился в темноте, – было темно и тихо. Мне привиделся во сне Илья Николаевич в виде беспощадного революционера, друга Плеханов. Потом при раздумье в полусне я увидел его с необычайно нежным сердцем и этот второй человек был как бы в стальном футляре. И, наконец, прошла вся его жизнь, похожая на жизнь моего хозяина, крестьянина из торговых людей: как мой хозяин, будучи прекрасным крестьянином никогда не чувствует удовлетворения в этом труде («все голова работает о чем то постороннем»), так и этот бывший революционер, не мог удовлетвориться деятельностью просветителя русского народа. Умный, образованный, трудоспособный обманулся в 5-м году, обманулся в 17-м совершенно и умер, отвергая «академический паек» и принимая его из рук жены своей еврейки. Вот трагедия! Ищу ошибку. Она в том, что революционер (русский) оборотная сторона медали самодержавия и либеральные лица были двурушники: в своей деятельности они удовлетворяли свое революционное чувство, и потому вместе с самодержавием должны были сами погибнуть. Потом думалось: «а я?»

Этому будет продолжение: «явления

прошлого в охлажденном уме и

настоящее в освещении прошлого».

<Приписка на полях> Мунштук.

 

Новые успехи Ромки.

Прошло довольно времени с тех пор, как я пустил неудачно Ромку по жидкому болоту на бекасов. Теперь я решил проверить его на этом самом трудном деле, не одумается ли он, пока у него заживала рана. Сначала мы проверили дупелей на Родниках Вытравки. Нашла только одного и то на том месте, где они по одному всегда попадаются. Ромка подводил к нему совсем по-новому, постоянно возвращаясь назад для проверки, делая потом короткие стойки, когда нападал на свежий след и потом окончательно замер. Петя ухитрился упустить этого дупеля и потом даже и коростель малый совсем развинтился. Далеко до бекасиного места на Вытравке возле погоста по ветру Ромка схватил бекаса верным чутьем и подвел к нему – и это было совсем новое: он вел на ветер с таким определением местонахождения бекаса больше чем за 100 шагов. Вот это дело!

Я ранил бекаса, он с подбитым крылом спустился на берег Вытравки. Потом, когда мы подняли его и он слегка полетел, стремясь убраться в кусты за Вытравку, я разгорячился и сделал зря два выстрела в него чуть-чуть летящего, это был пример, до какого волнения может довести охотника преследование маленького бекаса. Где то я читал, что бекас в крайнем случае бросается в воду и недурно плывет. Теперь я был свидетелем этого: он не понадеялся пробиться через густые ольховые кусты на той стороне и бросился вплавь в воду. Через реку лежало не очень толстое дерево. Придерживаясь за куст ольхи, Петя бросился по дереву наперерез плывущему бекасу, тот забился между прибрежными корнями ольхи и там был схвачен.

Ромка, взятый на сворку, несмотря на угрозы плетью, все время брехал.

Интересно было, когда мы собрались переходить ручей и пустили Ромку вперед. Он подошел к струящейся воде и вдруг отпрыгнул назад. Потом крайне осторожно подошел опять и когда убедился, что вода течет, струится, значит, вода живая. снова отпрыгнул и брехнул раз и два и пошел и пошел потрясать воздух своим басом.

– Ромка, Ромка! – убеждали мы, – не будь дураком, иди, иди.

Он послушался, подкрался. Ручей струиться по камушкам, только посередине, а по сторонам застойная вода его была поддернута слоем зеленоватой тины и край ее ветер, наверно, погнал к берегу и развесил на прутиках. Вот… Ромка, подумав, что все дело в этой тряпке, схватил за край тины и потянул. Обнажился какой-то черный ком и тут Ромка, решив, что не в тряпке дело, а что ком во всем виноват, схватил зубами за ком и потащил. Но ком был только началом большой затопленной коряги и когда она большая, черная показалась… Ромка бросил ком и со всего маху бросился опять на берег и там уж так забрехал, так забрехал! И даже, когда я на глазах его перешел ручей, он не сразу пошел на мной. Он увидев меня на том берегу, завизжал сначала, потом набрался храбрости, скакнул таким быстрым гигантским скачком, что живая вода не успела схватить его на ногу.

<Приписка на полях> рвал траву и не успевая проглотить, выбрасывал и был все время такой что зеленая трава так или иначе усами висела из него.

После того мы перешли в жидкое топкое болото и Ромка тут работал безукоризненно, правда, он ходил по воде несколько бурно, но как только причуивал след, начинал тихо подкрадываться и бекасы иногда его подпускали совсем близко. Спихнул он несколько штук только, когда возвращался по ветру и, значит, не мог их причуять. Но зато на ветер он причуял одного не меньше как на 200 шагов и ни разу не опустив голову, не возвращаясь для проверки назад, прямо, как по струне подвел к нему и стал. Мы, к сожалению, не проверили расстояние шагами в болоте, но потом на сухом нарочно смерили <1 нрзб.> приблизительно расстояние и оба решили, что минимум оно было 200 шагов. Значит, будем говорить, что по ветру Ромка причуивает бекаса и может точно по линии подойти к нему за 200 шагов. Однако Ярик и Кента могут проделать то же самое. Надо спросить знатоков, каким баллом надо отметить такое чутье. Занимаясь Ромкой, мы не очень интересовались стрельбой и взяли только трех бекасов, которые были уже все осенние жирные.

 

К рассказу о Ромке:

У прежних больших охотников их помещичье хозяйство завершалось охотой: они могли это позволять себе. Но почему бы и моему литературному хозяйству за 25 лет не завершиться такой охотой, чтобы я три месяца изо дня в день мог охотиться и до того уставать, чтобы ни одна литературная тема не приходила в голову? Я свободный на 3 месяца, у меня с собой легавых 3 собаки: <1 нрзб.> Ярик.

 

Вы, гражданин, считаете себя свободным, когда достигаете права на лучшую жизнь в сообществе со своим согражданами. Вы, художник и писатель, вольноотпущенник, по своей природе свободу видите в самом процессе труда. Я же, простите меня, свободу ощущаю вполне, когда восстанавливаю в себе свое ранее детство: с ружьем на плече и с собакой иду в болото, в леса.

 

25(12) августа. Четверг. Ночью в час Петя отправился в Сергиев и вернется в среду на той неделе.

Я встаю рано. Утро прохладное и солнечное. Задумал итти в Чистый мох, но, умываясь, нащупал на шее большую опухоль и остался дома.

 

Все думаю об Илье Николаевиче, о том, как он сознательно жил после Парижа в России, как удивительно ясно определился в Русских Ведомостях и как потом все это оказалось «ни к чему». Оказалось, в России нельзя было спасти свою душу разумной деятельностью на пользу сограждан и надо было свою душу погубить, как Ленин, с одной стороны, и как, я думаю, были подобные из монархистов: то как другие.

 

Еще думаю об Алпатове в противоположность Игнатову. Пронзенный стрелой любви безумной и почти беспредметной, он потерял всякое самоопределение и растворился в русском пространстве, расходуя энергию только на добывание минимума средств существования, потому что он ничего не умел. В отношении в женщине, он ограничился простейшей деревенской бабой, убежавшей от своего мужа, сошелся с ней чисто по животному и объявил ее своей женой и ее ребенка взял сыном. Он расстался с таким, что было у всех, таился стыдливо, не смея поднять глаза на разумно устроенных, или убежденных сограждан. В его представлении и либеральный просветитель народа крайний <1 нрзб.> социалист сливались в одно: все они что-то имели в себе, он не имел ничего, кроме боли в душе, стыда. Его жизнь однако была живой борьбой с последним позором человека, злобой неудачника и сломанным самомнением, бессильной претензией. Мало по малу он стал удовлетворять себя радостью случайной, как подаяние и это считать за реальность, а свою боль, страдание – за позор, за необходимый стыд человека, который надо укрывать от глаза, как укрывает всякий человек отправление своих естественный потребностей. Изо дня в день, из года в год накоплялись эти радости, создавалось поведение, метод их накопления и когда, наконец, началось хозяйство (пока, наконец являя свое лицо. он заявляет: «я отец и хозяин всех моих владений». Итак это был путь преодоления своего подполья, на это все и ушло и потому теперь, вспоминая людей, и погибших в русской эмиграции и победивших, он не находит себе места среди них и чувствует себя иностранцем, путешественником в стране, жизнь которой ему интересна, но не близка и рассказывает о ней с удивлением в письмах на свою родину.

 

Этот же самый путь прошел И Розанов. Он ненавидел социалистов за… Он подозревал, что социалист злобу свою, т. е. экскремент своего бытия, слагая его с другими злобами, находит выход себе из подполья, сам пуст и зол, а общественно если сложить даное в «класс», получается небывалое в мире добро, спасение человека. Так, что если взять гавно, то оно просто гавно, а если из гавна сделать лепешку, то она будет вкусна.

 

Страсть и охота растет после усталости и так изо дня в день складывается и в охотнике почти тот залп, от которого собака хахает, как только берешь в руки ружье. Так я не выдержал, завязал опухоль полотенцем и отправился с Ромкой убить пару бекасов в болото.

Вчера мы его промяли на карьере по сухому часа два и потом в болоте он сбавил ход и ходил хорошо. Сегодня вышло иначе, он прямо начал с того, что стурил, не причуяв, бекаса, потом другого, за третьим ушел дальше от меня, и я долго ждал его и свистел. Пришлось наказать его, а потом целый час маяться в кочковатом лесу в зарослях. После того он пошел хорошо, длинных подводок, как вчера, не было, но стойки были несколько крепкие, что я издали успевал подходить. Убил двух бекасов и трех турухтанов по моим приметам является признаком близкого появления дупеля.

Вчера я забыл отметить, что Ромка во время длинной подводки к бекасу, оглянулся на меня. Это по моему является намеком на способность собаки в анонсу. И потому каждый раз, когда будет из под него убита птица, кроме обычного «лежать» и потом их подводить и стоять под убитой и особенно раненой птицей, я буду еще и отзывать. Пользоваться буду каждым подстрелом и потом, когда наладиться, стану отзывать с крепкой стойки по дупелю… Между прочим, сегодня некоторые бекасы выдерживали близкую стойку совсем под дупеля.

Тяжело все-таки охотиться с молодой собакой: постоянная тревога за собаку страшно горячит, когда хочется и убить. Я из под Ромки то и дело пуделяю, а бывает и еще хуже. Вот, например, вчера Ромка ушел далеко, я долго свистел его, наконец, он не дойдя немного снова замешкался и закопался, не слушая меня. Я разозлился и крикнув вне себя: – куда, негодяй!» От моего крика возле него вылетел бекас. Я еще больше рассердился и еще громче крикнул и еще один бекас вылетел и потом третий. И ни по одному я не стрельнул, потому что весь отдался собаке и она была не виновата, она не шла, п. что чуяла бекасов. такого много бывает…

<Запись на полях> Натура художника. Мозги женщины.

 

Натура актрисы

Я думаю о В. А-е, что у нее нет совершенно натуры, вся натура съедена искусством, натура пошла на жесты. И вообще искусство питается натурой, да к счастью не великая натура мною поддается (в народе: натуристый человек»).

 

Мозги женщины

В досаде на Ефросинью Павловну я что-то сказал, не то о «женской логике» не то еще что то вроде этого обыкновенного, а Петя вдруг выпалил: – «Нет, мама, правда: это уже доказано, что мозг женщины весит меньше мужского». Надо бы ответить Павловне: – Все это верно в общем, милый мой, бывают очень тяжелые мозги, да вот не знаю, как твои, а кроме того мозги могут быть тяжелы, а человек живет глупо».

Пошлость этого веса женских мозгов по силе своей равняется только «происхождению человека от обезьяны», то и другое поразительно быстро усваивается невежественной публикой и служит первым признаком грубейшего мещанства среды. В нынешних школах 2-й ступени с наплывом в них деревенщины очень развивается в мальчишках презрение к «девчонкам» и это деревенщина в них культивируется, подпирается мерзостью научных выкладок, составляющих евангелие невежества.

 

Заповеди невежества

1) Человек происходит от обезьяны.

2) Мозги женщины весят меньше, чем мозги мужчины.

3) Любовь – абстракция полового чувства.

4) Гуманизм – идеалистическая надстройка над эконом отношениями.

NB – Вспомнить другие заповеди.

 

Болотные кочевники

Туруханы, которые стайками и в одиночку вдруг показались на тех местах, где все летом не было ни одного, вероятно принадлежат к тем известным холостым кочевникам, перелетающим почему то на бекасные пространства с места на место. Но в сущности ведь и все кулики склонны к кочеванию, как рано, напр. исчезают от нас коршнеп. А перемена дневок и ночевок бекасов? Вот из-за чего по моему, главным образом охота на простую дичь интересней, напр., чем на тетеревей. Население болот постоянно меняется, прибывает. убывает. Проходя утром к краю известного ежедневно посещаемого мной болота, я жду сюрпризов. Но в лесу глухари, тетерева, рябчики в несколько посещений бывают сосчитаны, на них скоро начинаешь смотреть, как на кур и радуют только случайно пройденные. Вот, например, в кустах на берегу болота, где я стрелял ежедневно бекасов, есть спелый выводок тетеревей и я не могу собраться его разбить, потому что эта охота по знакомым птицам – не охота. Я оставляю тетеревей возле себя приезжему охотнику, который примет их за «находку», за свое «счастье». Чувство охотника связано с чувством перемены, это чувство живое, как радость: или я странствую, или птица странствует. Так, болото, сидящему на месте гораздо интересней чем лес. Для меня существует два рода охоты: 1) Вся промысловая охота и 2) Охота на бекаса с собакой.

 

Художник и человек

Говорят: «как художник» и «как человек» – что это значит? Я думаю, что «как художник» – это значит… вот, что это значит? но «как человек» это я понимаю, это значит, как существо, живущее в себе, т. е. имеющее сокровенную натуру, прикосновенную к другим личностям не посредством дела своего (как художник) а прямо («по человечески»).

 

Почему охота – дело мужское: взял и пошел к новому. А дальше чувство радости в мечте о постоянстве: Да, чисто мужское: взял и пошел к новому месту. И вот почему неприятна женщина-охотник, а не потому что мужчина узурпировал права.

 

Радость

Не знаю, будет ли это верно для всех, но мне так представляется, что вся наша радость на земле бывает от друга, если же кому не удается найти себе друга среди людей, то иной делает себе друзьями животных от кошек и собак и до всего сущего, так что обнимает дружески все на земле, и солнце, и луну, и горы и мельчайший жгуток подорожника на своей тропе. Таких людей, не умеющих устроить себе счастье, таких обиженных, что его даже не замечают, называют смотря по силе способностей чудаками или художниками. Их большое значение в том, что, созерцая их творения, в сущности счастливые люди, начинают замечать свое счастье, понимать его и делать жизнь на земле.

 

Журавли

Против нашей избы небольшая часовенка, за которой лежат бревна. Рядом с часовней на улице колодезь с журавлем, толстый конец которого лежит по той стороне рядом с бревном и оттуда колодец не виден за саженями дров и если сидеть на бревне, то, когда воду берут, кажется будто толстый конец журавля сам поднимается в воздух. Сегодня мы сидели на бревне, Ефр. Павл. щипала бекасов и туруханов, Ромка и Кента щипали возле нас траву, как это они любят иногда делать. Вдруг конец журавля поднялся на воздух, Ромка и Кента отпрыгнули и принялись брехать. Долго не могли успокоиться.

 

Вкус журавля

После бекаса  и дупелей журавля есть невозможно, вкус его с сильным запахом дичи, напоминает не то козу, не то глухаря, но при этом есть еще какой-то неприятный вкус, так что вспоминаются проглоченные им змеи. Ефросинья Павловна теперь даже как услышит в болоте журавлей, так ей отрыгнется змеями. Мы пустили его в окрошку, там все хорошо.

 

26(13) августа. Пятница. Бормочет с утра молодой тетерев где то возле самой деревни. Молодые березки на болте заметно желтеют. Я ошибся в расчете на прохладное утро и вышел поздновато и прозевал чудеса раннего утра. Пока дошли до Ивановского болота. стало жарко и я скоро устал. Но как ни устал, не могу забыть танцующих кочек в ржавой воде, когда Кента подводила и потом на солнце фейерверк серебряных подкрыльников взлетавших бекасов. Успех стрельбы по болотам зависит от быстрого прицела, чуть стал выгадывать и рассчитывать, промах непременный. Верный выстрел сопровождается как бы озарением, сразу и так. Бывает, нога стоит не так во время выстрела, поправился, подумал, стал прицеливаться и промахнулся. Надо просто бить, смеясь над промахом, не жалея патрон, не досадуя и тогда будешь попадать без промаха. Я сначала рассчитывал и промахивался, пока, наконец, плюнул на учет и убил подряд трех и очень трудных и на большом расстоянии. Заметил, что если близко стреляешь, то чаще подстреливаешь.

 

Получил через книжку Новый мир и удивился: там Воронский! Он пишет о Льве Толстом, но не забывает и Бабеля. Едва ли свою собственную, но все равно глубокую высказывает мысль: – Творческий акт, есть акт, в котором стиль Воронского, надо сказать: «в творческом акте принял участие и художник и его модель».

<Запись на полях> Перекидывает от ветра.

 

Статьи Воронского (для маленьких детей) приводят в большее уныние, чем другие, потому что ведь это уж все, что остается в защиту русской культуры. Но лучше молчать, чем сравнивать время Толстого и наше в отношении к семейному укладу с намеком, что у нас есть против того времени что то большее (в смысле преобладания общественных интересов над семейными). Было время революции, когда с женщинами обращались приблизительно так, как Степан Разин со своей княжной. Но теперь не только преобладание обществ. интересов, но даже людей то тех почти не осталось, и кто остался, то отрастил себе комиссарское брюшко и в поправку стареющей жене, завел себе балерину. Теперешнее время характерно грибным размножением мелко собственнических кустарных интересов и в соответствии с этим готовностью использовать и прошлое. Это смутное время усвоения массами азбуки общежития. Мы переживаем теперь время ликвидации неграмотности в массах, и сравнивать время семейной культуры Толстого с нашим можно не качественно, а количественно.

В том то и беда. что интеллигентский социализм ничего не дал положительного и нового в отношении устройства семьи и вполне понятно, почему: сам русский интеллигент есть продукт разложения общества, значит и семьи. Отношения полов в революционной интеллигенции определяется не в интересах потомства, а по товарищески в подпольной работе. Те, кто одумывались, женились к 30 годам на девушках из среднедворянского круга и так устраивали себе сносную жизнь. Некоторые женились на еврейках и те устраивали мужей своих тоже практически по законам своей библейской крови. Социализм ничего не придумал нового для устройства семьи, т. е. для жизни. Наше время есть ликвидация социализма, обмирщение сектантской идеи, и усвоения массами азбуки общежития, созданной не одним русским народом, а всеми народами мира. В чистом виде русский социализм есть аскетическое учение и лучших людей так же, как и христианство обрекает на безбрачие. Вторым же людям («не могущим вместить») социализм не дает ровно ничего, тут пустота. Характерно, что все и писатели и критики, когда хотят сказать что нибудь в защиту нового быта, то говорят о герое, который жертвует семьей для общего великого дела. так Воронский приводит в пример «Левинсона», опускающего в карман письмо своей жены нераспечатанным.

<Приписка на полях> Старые жены лучше и дешевле.

Озорные быки. Бергсон (сестра милосердия родня Савельевых. Русский дикарь на приманке столицы. Не забыть Мареева. Хотел сказать <6 нрзб.>

 

27 августа (14). Суббота. Вчера вечером пришел Яловецкий и сегодня взялся проводить меня в Константиново к доктору (воспаление слюнной железы). Так и прошел весь день. Познакомился с б. начальником милиции по фамилии Бергсон. Был он Савельевским, от которых он отрекся и в ознаменование этого назвался Бергсоном. В укоме его спрашивали, почему он так назвался, не имеет ли он приверженства к идеям философа Бергсона. И когда он разинул рот от удивления, то сказали: «нет, это просто человек с воображением». Мне он объяснял, что на войне в Германии на его глазах умерла молодая сестра милосердия Бергсон и это имя он изображал себе в борьбе с Савельевыми. Теперь он не у дел, как больной, у него истерическая гангрена ноги и он живет, как муж учительницы. Яловецкий рассказывал, что злоба нашего дня, конечно, растрата и происходит она на почве встречи дикаря-выдвиженца с московской цивилизацией, всегда является дама, которая играет дураком (Жаль, эту серьезную тему Катаев разработал, как фельетон. Не надо забывать Мареева, Сергиевского судью, который погиб оттого, что его послали на недельные городские курсы).

 

Вечером явился великий туман, после хорошего дня. Показались в деревне чужие озорные быки: все коровы покрыты бык бросает стадо и бродит в поисках коровы. Завтра вся деревня отправляется гулять к Спасу. Хозяин отсеялся и скосил овес.

 

28(15) Воскресенье. Успенье.

Поле красно рожью, а речь –ложью.

На рассвете мы подошли к болоту, окутанное туманом. Наша охота сначала была в облаках, в которых было душно и мозгло. Потом туман поднялся и это наше же небо мы увидели наверху, закрывающими солнце облаками. И, наконец, пробилось через облака солнце и стало невозможно жарко.

<Запись на полях> Стайка чибисов и свист кроншнепов: все еще здесь!

В первое время охоты в облаках вылетающие бекасы нам представлялись такими большими, что мы принимали их за дупелей и даже чирков. Я так было обрадовался, что в ранний утренний час подсмотрел ночные прогулки дупелей, но когда вместо дупеля попал в мои руки бекас, стал очень сомневаться в виденном: туман страшно все преувеличивает. Удивительными были в тумане большие остроконечные крылья бекасов, когда они, перемещаясь, садились в траву.

Мы убили в тумане трех бекасов и охота по ним в топком болоте был как на лосей. Собака ведет за речку, прыгает туда, там подводит, останавливается, а мы, утопая в болоте, ищем переправу, уговаривали издали собаку: «подожди, ради бога!» И вот когда все вспоминаю, бекас убит, а мы потные и от волнения и от труда, окутанные опасным мозглым туманом, закуриваем папиросы, и в самом деле кажется, будто лося убили.

В то время, когда с гор на болото потянул ветерок, вероятно, от движения тумана и начали показываться признаки неба, мы вошли в Чистый мох, где было как в Лапландии: мельчайшие в <1 нрзб.> березки, кусты вереска и можжевельника, кое где разбросаны карликовые сосны, краснеющие клюквой кочки. Площадь моха круглая, как всегда в частиках и вся кругом защищенная непроходимыми зарослями. Тетерев с клюквенных кочек видел нас и не <1 нрзб.> улетел в крепь. Но одного старого черныша мы все таки взяли.

На возвратном пути, когда явилось солнце и стало невозможно жарко, мы увлеченные превосходной работой Кенты вернулись к бекасам и взяли только трех, потому что измученные жарой не могли верно стрелять. Когда нервное напряжение передаваемое нам работой собаки кончились и мы вышли на сухой  берег, с Яловецким сделался сердечный припадок.

 

29(16) августа. Понедельник.

Проверю дупелей с Ромкой.

Сегодня был на болоте небольшой туман и поднялся незаметно, не мешая ясному свету солнца на синем небе.

Я завернул к своему болоту проверить тех двух птиц, которых мы вчера сочли за дупелей. Ромка нашел одного у тех же березок и он, спугнутый, пересел на несколько шагов, как дупель. К сожалению, Ромка спихнул его далеко от меня и выстрел мой не удался. Недалеко от этого слетел бекас, так что я думаю, и 1-й был тоже бекас, а летел он низко и пересел близко, потому что в тумане с утра бекасы тоже низко летят и близко пересаживаются.

Я взял Ромку на сворку и перевел в Ясненское дупелиное болото и тут мы ничего не нашли, хотя раза два Ромка ползал по наброду, значит ночью гостил тут бекас.

Бекас. На угловом болотце, где никогда не обходится без бекасов и дупелей, Ромка по ветру привел к бекасу на мертвую стойку. Я взял его в угол и после выстрела уложил Ромку.

1-й дупель. Вскоре после бекаса Ромка прихватил еще какой то след и я любовался; как он страстно полз и, казалось, прочно стал. Подходя, я на всякий случай сказал «тубо», после чего Ромка, вероятно, желая угодить моему голосу сделал еще рискованный шаг, пригнулся, повернул голову утюгом и это было так близко от птицы, что глаза его стали рассматривать траву впереди носа. Я увидел, вылетел дупель и, сраженный, упал. Ромка лег по приказанию. Я зарядил, вылетел ружье и велел тихо итти, и опять лечь, когда он причуял и потом увидел убитого дупеля.

2-й дупель. Это было на том самом места, на той самой точке даже, скошенной полосы, с короткой отавой, где одно время у меня тут были «привязанный» дупель и мы убили его с Петей «облавой». Находка, нового дупеля на том же самом месте, хотя вокруг было множество мест на глаз совершенно одинаковых, служит примером привязанности дупеля к одним и тем же местам, вероятно более других обеспеченных кормом. Вот и угловое болотце величиной с десятину оказывается прямо неистощимым дупелями. Ромка подводит ко второму дупелю так же как к первому, рядом коротких стоек и, казалось, очень рискованных движений пока, наконец, не уставился носом в точку и не стал туда запускать «глазенапы». Этому дупелю попало только в крыло и так мне представился случай уложить Ромку возле живого дупеля и потом отозвать его. В следующий раз отзвон его, уведу на долгое расстояние и заставлю тихо подводить.

3-й дупель неожиданно нашелся там, где дупелей еще никогда не бывало, недалеко от тропы Берендея, почти против Ромкиной школы 1-й ступени. Этот дупель обрадовал меня больше других, обозначал собой наступление нового «овсяного» времени. Овсы, впрочем, еще не совсем скошены.

В эту охоту были промахи и у Ромки и у меня по стрельбе. На угловом болоте он прошел бекаса и потом его спихнул, – это раз. Второе было в том, что развивал слишком уж бешеный поиск так что приходилось постоянно свистеть: мне кажется, такой кавалерийский пойнтеровый поиск не совсем идет к такой тяжелой собаке и невыгоден, слишком расходуется. Ромка легавый по матери и пойнтер по отцу, чутьистый, разумный и послушный при таком поиске похож на артиллериста в кавалериста. Я промахнулся по коростелю и это был промах, который я делаю постоянно: птица летит на меня, я примериваюсь к стрельбе, пропускаю, ловлю по <1 нрзб.>, не могу поймать и стреляю зря. Бекаса пропустил по другому и тоже <1 нрзб.> для себя. Вылетел близко, мне не удалось схватить его, как нужно и стал поправляться, а он дальше и так улетает без выстрела, если же стрельнуть, то будет мимо. Словом, это бывает какое-то замешательство нерешительность, тупость, бекасиная афазия. Вообще в бекаса нельзя целиться, примериваться, а стрелять сразу. Огромное большинство промахов бывает у меня в состоянии, похожем на «засмысленность» в писании или разговоре, когда слово или сравнение не являются и говоришь: как… как… как… Хороший выстрел по бекасу и он, падая, белеет <1 нрзб.> брюшком, как блестит удачно сказанное слово.

 

Я-й говорил мне, что страх войны заставляет деревню запасаться товарами и это является как бы беспроцентной ссудой и, значит, страх войны – мощный рычаг для выколачивания денег. К этому тема: – когда нет сахару, покупают соль: форма бессознательного сотрудничества. А еще раздумье: есть циники-физиологи (напр., мозг мужской весит больше женского и потому… любовь – абстракция полового чувства – и потому…) и есть циники-экономисты: гуманизм есть надстройка над экономич. отношениями. И еще, покупка соли крестьянами означает дорогое страхование своей жизни от соц. переворотов.

 

Стрелять дупеля так просто, что и для среднего стрелка значит почти что рукой брать. Работа собаки по дупелю некрасива в сравнении с бекасиной, потому что запах крепко заседающего между кочками дупеля не относится далеко по ветру: собака причуивает в большинстве случаев по наброду и продолжает вести к нему помещая нос низко между кочками, ловя в обманчивых сквозняках запах. Вся работа в сравнении с бекасной какая-то в полном смысле принижающая собаку. там и стрельба и работа собаки малоинтересны, а между тем дупелиная охота увлекает до того, ради нее временно бросаются все виды охоты. Это происходит потому, что дупель редок, что он среди других охотничьих птиц все равно как белый гриб среди березовиков. Да, охота на дупелей по многом напоминает охоту по белым грибам: при находке дупеля ищешь <1 нрзб.> радом другого и тоже сегодня нашел дупеля и убил, а завтра часто на том же самом месте, на том же пеньке, у того же куста находишь другого. В особенности интересно ходить на дупелей с молодой собакой, падающей большие надежды по части розыска и развития чутья.

 

Бывает ужас такой большой и даже сказать лишний для простой гибели, как бывает жар такой сильный, что вода на добела раскаленном железе остается в виде дрожащих шариков. И мы, люди, распределяя свою мгновенную жизнь на дни, часто по своему долго живем в виде таких безумных шариков, да при том еще успеваем выучиваться делать личины и маски такими убедительными, что никто и не подумает о свернутой в шарик душе под раскаленный металлом. Ключ к такому бытию это, – что сам тоже человек с перегретой душой раз увидев нечто такое, никогда больше не смотрит туда личина которую он показывает совершенно искренняя: он ее создал сам для себя т в это по необходимости верит. Вот жизнерадостный охотник отправляется в лес, и находит дичь и целится, но выстрела не следует. Охотник переменяет <1 нрзб.> патрон. Собака его опять делает стойку, и опять улетает невредимая птица. Осекнувшись два раза и охотник вспоминает что переснаряжая патроны он плохо прижал пистоны. В этот момент случилось после многих лет ему оглянуться назад и то большое, достаточное в одном проценте для чибиса показалось ему не все, конечно (все невозможно), а в количестве около одного процента. И он закладывает третий патрон с плохо прижатым пистоном, скоро устраивается с ремешком, направляет ствол себе в рот и тянет. Третий патрон осекается. Но после того охотник продолжает охоту, вылетает дупель и четвертым патроном он его убивает, и пятым потом и шестым. Случилось много дупелей, он возвращается радостным с полной сумой. Он будет еще много охотиться, и в этом роде с ним больше ничего не случиться на охоте: один процент своей основной беды он пережил, а там дальше годы подведут и к другому и к третьему… Да, бывает иногда долгая интересная жизнь, проходящая как бы только для рассеивания одного основного события. бывает жизнь, как вода в офереидальном состоянии, дрожащая каплей над раскаленным металлом.

И что особенно замечательно, причина основного испуга, если ее прямо высказать, ничтожна в сравнении с тем, например, представлением, какое вызывает рассказ об осечке, так она обычна до смешного, так банальна и так часто со всеми бывает это, что рассказать никому невозможно. Вот то и ужасно и весь ужас набывает это, что рассказать никому невозможно. Вот то и ужасно, и весь ужас наверно, в том, что со всеми бывает – и ничего, а со мной было – и весь мир перевернулся и, значит, я существо как бы неугодное всему миру, неспособное, полугорбатое, с килой и это так внутри о себе, а снаружи, человек этот стройный, красивый и сильный.

 

30 августа. Вторник. Удачные находки дупелей так меня настроили, что родилось много планов большой охоты с Кентой. я выбрался один и вышел при звездах. План был начать искать дупелей на лугах, начиная с Ясникова краем болотных кустов и до Константинова в 7 утра зайти в Чистый мох на тетеревей. Но место для дупелей оказалось неподходящим, я ничего не нашел и в 5 утра свернул на тропу в Чистый мох. Тропа повела меня далеко и вдруг там растеклась в огромных кочках увенчанных чахлыми березками и погруженных в черную топь. Проходя по этой тропе, я заметил другую, ее пересекающую, вернулся к ней и пошел. С этой тропой вышло то же самое. Но мне не хотелось терять время и возвращаться и началось все сначала. Я <1 нрзб.> пошел на третью тропу и по ней упрямо все шел, шел и так в конце концов потерял все утро и совершенно истощился. Таких болотных кустарников возле Дубны много тысяч десятин, переходящих иногда в совершенно неприступные джунгли, березняк мешается с ольшаником, обвитым хмелем, качающимся на трясине. все-таки в конце концов я разыскал Чистый мох, для того, чтобы издали увидать там тетерку и убить коростеля. Последним усилием хотел наверстать на нашем болоте бекасами, но жара была уже ( в десять утра) такая сильная, что я не мог следовать за собакой, она делала стойки, бекас вылетал и я смотрел почти равнодушно. Перед этим меня извел бекас бегунок, который долго бежал по трясучке собака напрягалась до крайности, а он ухитрился так, что с насмешливым своим криком вылетел вне выстрела. И еще был один трудный – бежал, бежал, а двигался по такой трясине, что впереди меня вздымалась горя. С большим трудом, я наконец, достиг собаки так близко, что моя гора подняла и ее, потом, когда я достиг ее, новая гора подняла бекаса, он вылетел и я стрельнул зря два раза. Вот после того я и достиг того, что не мог идти за собакой и равнодушно смотрел, как вылетали бекасы.

<Запись на полях> Сами кочки качались… Докочнулось до бекаса и он вылетел. Бекас бежал. Седая зелень.

<Запись на полях> Долгий просек.

<Запись на полях> Чистый мох с каплей росы.

 

Душа болот

К рассказу о шалаше Федора Ивановича на вечернем утином перелете… Когда туман закрывал внизу деревья, в моей душе, напротив, открывались таинственные зеленые тенистые леса, те же самые, как и на земле, с той же самой их географией, с мысами в поля и с еланями внутрь, но только совсем живые, свои леса. и когда над упавшим на землю небом виднелось только несколько темных точек от вершин самых высоких деревьев, вся исчезнувшая земля с ее географией стала соей собственной душой.

 

Чистый мох

Круглое моховое место-чистик. Под ногами до колена то вереск, то можжевельник, то березки, высотой в папоротник и между ними там и тут кочки, покрытые краснеющей клюквой. Я люблю такие чистики среди болотных лесов, ведь это место было дном озера и теперь это дно, как руины, поросшие мохом. Вон там на чистике островок темных высоких тростников, я знаю, тростники растут на последних каплях прежнего прекрасного озера. Тетерева кормились на кочках, заслышав шум вытягивали шеи и так рассмотрев поверх березок мое приближение, взлетали не в меру. Солнце сверкало всей силой на безоблачном небе, но роса еще не сошла и зелень была совершенно седая. Вдруг мне что-то сверкнуло впереди в островке тростников. Я понял, что это сверкнула на солнце большая скопленная капля росы. Она сверкнула еще и еще: огонек как будто перебегал с тростинка на тростинку. Было совершенно безветренно и я догадался, что тростинки шевелит бегущая птица. Смекнув, я свистнул собаку, направил, она скоро причуяла и повела в тростники.

 

31 августа. Среда. Проверял дупелей на своих местах с Ромкой. Ни одного не нашел. Убил пару бекасов в девятом вернулся домой. Бекасы стали выдерживать стойку, западая под носом собаки или удирая от нее. Вот когда удирает бекас между кочками, поиск собаки становится таким же, как по дупелям и тетеревам и, следовательно, поиск и стойка надо характеризовать не птицей, «по дупелю», или («по бекасу»), а по характеру местности. Бекасы теперь иногда так же пересаживаются так же близко, как дупеля. Один пересел всего в нескольких саженях от места взлета. Ромка видел и опять стал. Я убил этого бекаса, он был очень жирен.

 

Ясненское дупелиное болото занимает всего десяти пять, небольшая «слатинка» от родников, притом на холме. Эту слатинку полукружит Вытравка, поросшая по берегам ольхой, другая половина круга заключена в громадную кочковатую поскотину. Дня через три надо снова проверить эту слатинку.

<Приписка на полях> Солнце еще не вставало, в низине туман. По седой зелени мокрого луга пишет узоры мой быстрый Ромка…

 

Сегодня утром за чаем вспомнился заключительный «акт» похищения «лучшего» и так больно стало, что я простонал. – Что у тебя болит, где болит, – спросила Павловна. – Да, – сказал я, – стрельнуло где то около пятки, больно.

 

Конец августа и тетрадки.

 

Заряд «Сокола»                                                                                            М. Пришвин

пор. 1,8 qramm                                                                                     1 сентября 1927 г.

др. 35 qramm                                                                                     12 февраля 1928 г.

 

Узнать, какой должен быть заход глухаря.                        Моральный человек запутался

Золотое перо Левино никуда не годиться.                    в паутине.

 

110 вол…

 

Тетрадь XXVII встречает 28-й год

и тетрадь XXVIII встречает тот же год

и дни недели <1 нрзб.>, как это может быть?

 

[М. М. забыл, что вел две параллельных тетради в связи с записями от окоте]

 

Раннее утро

Солнце еще не вставало, в низинах туман. По седой зелени мокрого луга пишет узоры мой быстрый Ромка. Ему очень везет на дупелей…

 

Мухи

Утром мы удаляем висячую лампу и на этот крюк над столом привешиваем большой мешок, сшитой стороной, собрав ее в узелок кверху, а раструбом вниз над самым столом, над тарелкой с простоквашей, посыпанной сахаром. Чтобы отверстие не сжималось, мы распираем его на крест и мухи, поев простокваши, садятся спать на внутренние стенки мешка. Вечером мешок книзу быстро перехватывается, перевязывается и с целым роем мух перемещается в печь, а на освобожденный крюк привешивается лампа. Поутру хозяин высыпает мертвых мух курам и мешок снова привешивается над столом. Без этого мешка жить бы нельзя, потому что мухи летят и с хозяйской половины, и со двора, и с улицы в окно.

 

Кто кого закопает?

Е. П. предложила мне разломить с ней косточку дупеля, чтобы узнать, кто у нас кого закопает. Я отказался и убедил Павловну в отвратительном значении этой шутки, обходящей весь мир. Когда я потом сообразил, какая сила бессмыслия скопилась в этой шутке, сотни лет повторяющей всем мирам, я почувствовал удовлетворение от себя, как революционера. Но как только я счел себя за революционера, то вдруг мне представился Каменев с брюшком, говорящий толпе с балкона против обелиска Свободы. Мало того, Каменев, всякий, говорящий с трибуны, вырастающий на вкусах масс, мне представляется самым зависимым человеком, намотавшим теории на самомнение. И я был доволен своей революционностью, своей мгновенной находчивостью в отказе разломать с женой дупелиную косточку.

 

Мудрость

Санчо мудрей Кихота, но немудрый Кихот все-таки больше Санчо. Если бы у Санчо была идея, если бы у Кихота была мудрость!

Евреи мудрые, слишком мудрые люди, на них так бы и надо смотреть, как на Санчо. Откуда же неприязнь? Вероятно, потому что они, по существу низшие, имеют претензии высших. Попробовал бы Санчо унизить Дульсинею!

Но это все кругом около истории одной любви, когда он пропустил один жизненный момент и от этого стал поэтом, но ничего не могло и не может заменить упущенного мгновения: а потому «идеал недостижим». Библия такого не знает. Еврейский пессимизм, значит, тоска по тоске.

 

<Приписка на полях> Общий бекас. Пара журавлей. Работа по перемещению. Понимание бекаса определило ход по болоту, а не наоборот.

 

Вечер 31 августа

Ясно. Сильный ветер. Холодно. Березовый лист слегка погорает. Ходил с Ромкой по болоту вокруг мыса острова и ухитрился ни разу не провалиться. Это тоже искусство ходить по болоту, тоже уверенность явилась: пусть себе качается, я не покачнусь. Убил одного бекаса. То чем обрадовал меня Ромка утром, вечером на том же сплошал: бекас переместился у него на глазах и он его стурил. Получил здоровую порку. Надо учить походу осторожному к перемещенной птице.

Журавли начинают свои осенние эволюции. Хорошо смотреть, когда пара летает, планируя рядом, три раза один махнет и три раза другой и опять планируют и опять по два маха, и…

Когда то я убивался, учил Ромку ходить по топкому болоту, а теперь смешно думать об этом: тихий ход сам собой определился, когда он понял для чего это нужно. Вот я думаю и в лесу также определится.

<Запись на полях> Журавлиный полет.

 

1-е сентября. Четверг. Ночью бушевал северный ветер. Утром хозяева вышли в полушубках. Так случился мгновенный переход к осени. Собаки волнуются: кого возьмет хозяин. Кента выбежала, когда я надевал сапоги, вернулась к себе и там замерла. Она выйдет опять. когда дойдет у меня черед до ружья. У Ромки безумное волнение, его перед охотой подавил страх, это его не волнует и он положил свой утюг между лапами и смотрит большими глазами.

<Запись на полях> Кого возьмет? Стог обжал. «Чмок» бекас: чмок болото. Ученье собаки: кого возьмем? Ветер в лесу.

Выходим с Кентой на Остров. Тетерева не даются взлетают не в меру. Ветер сильно шумит. Я это в лесу не люблю. Мне бывает в сильно шумящем лесу, как когда за столом, когда каждый рассказывает что нибудь интересное, а там ложку уронили, стали поднимать, уронили стакан, кто смеется, кто ссорится, а меня совсем забыли с моим интересным рассказом и когда, наконец, гости опомнились и сказали: «ну что такое хотели нам рассказать?», я вдруг сам забыл, о чем я хотел рассказать. Ветер в лесу шумный гость и не дает жить про себя.

Я бросил лес и стал обходить Остров болотами. Отступая от леса шагов на 200 или 300 в зыбунах кое где были разбросаны рыжеющие ивовые кустики и в них попрятались гулявшие по скошенному болоту черныши. Их было три, два вылетело не в меру, одного я убил бекасиником.

Только один бекас <1 нрзб.> взвился против ветра и устроил такое конечно, что я и стрельнуть не посмел. Другие, не смея подняться, перемещались от собак, как дупеля, на десять шагов и потом взлетали второй раз замирали в воздухе, так что двух я взял прямо с прицела. На опушке леса и болота подвернулся и дупель. и так, всего я взял за короткое время на возвратном пути: петуха, дупеля и четырех бекасов. Пришел к заключению обратному, чем пишут: лучше нет стрельбы в бекасов, как сильному ветру, и очень добычливо, и очень занятно: каждый бекас бросается на ветер, как в пучину на счастье, с дразнящим своими, вызывающим «чмок!» Схватишь его и скажешь: – вот тебе чмок!»

Я совсем перестаю проваливаться в болоте и пришел сухим. Надо опасаться стогов и подходить к ним с осторожностью, потому что стог своей тяжестью обжимает болото и вокруг него всегда грязно.

<Запись на полях> Искусство ходить по болоту, стога.

 

Читаю речь Бухарина и мне больно думать о жизни Троцкого, Зиновьева и Каменева. Судя потому, что говорил о них Бухарин, эти люди окончательно разочаровались в революции и, победив, продолжают какую-то мышью свою беготню: в их положении надо или верить, как хочет верить честный Бухарин, или покончить с собой. Но нам со стороны трудно думать иначе как в направлении к национальному реформизму. Нагулялся по всей волюшке Ленин, расходился во всю то головушку… все испробовано, какой там социализм!.. Лезет, прет мужик во всю силу, а остальное все представление. Очень возможно, что Бухарин ненатуристый человек и склонен интеллектуально настраиваться на роль во всемирном спектакле. Эти люди около чего-то большого и реального стоят, но не знают его и называют бессмысленно. Вот я охотник и знаю, что такое свобода, и если бы я взялся за революцию, начал бы стоять за ощутимую свободу. Они же обладают только футляром от всяких свобод и на футлярах золотые слова. Иных «человек <1 нрзб.>, других просто мужик привлекает мощностью своей натуры, человек натуральный, целостный, всегда привлекательней «частичного» человека, на этом правдивом чувстве и построен социализм, но схватившись за натуру социализм разбегается в политику… И вот в конце концов в чем же обвиняет Бухарин Троцкого – horrible cluctu  для материалиста: обвиняет в том, что Троцкий не верит (так и написано). Милый Бухарин, это последнее, если один социалист упрекает другого в неверии.

 

Охота на бекасов в ветреный день

После удачной охоты долго потом переживается в подробностях каждый интересный случай, сегодня я вспоминаю, как прижала к кустарникам Кента бекаса и ему надо было лететь непременно на ветер, он же предпочел махнуть через собаку, <1 нрзб.> затишинке кустов опушки и как его нагнал мой выстрел. А то был один опасливый, взлетел невысоко и стал опускаться. Я взял его при спуске возле травы, так что потом приходилось подходить с осторожностью, не взлетел бы, и он не взлетел. А то был интересный бекас, как будто не осилил ветер, замер в воздухе и я взял его прямо на мушку, как дрожащего кролика на месте кончины. И то же самое было с другим, и как было приятно, поднимая его, узнать дупеля. То же не забывается, как вдруг в трех кустах пропала Кента. Я оглянулся вокруг, везде было чистое болото и значит, Кента невидимая стояла сзади куста, и раз уже было так с Ромкой, вылетел петух, может быть и сейчас… И в этот момент в заключнице догадки, как он вырвался! с какой безумной быстротой ринулся в лес и раз! бекасиная мелкая дробь выбила перья, он летит, кажется сколько он пролетел! но это всего два шага, другой выстрел поправляет первый, немного вперед и черныш с разбитой головой валится… Сегодня пришла Вера Антоновна и Лилей.

 

2 сентября. Пятница. Тихое свежее солнечное утро, потом сильный ветер. Разбился термоз – какое горе! Расстроился желудок. Я вышел только в 7 утра на близкое болото с Ромкой. сделали подряд пять промахов в бекасов и вернулся домой не совсем здоровый. Друг, мой, вырви язык охотнику, который говорит, что он стреляет бекасов без промаху.

Ромка тоже работает неважно, схватил бекаса очень далеко, по топкому болоту не успеешь за ним, а он все лезет и лезет на болотную стойку, пока бекас не слетит. Но хорошо, что по взлете бекаса, если я по нем не стрелял, Ромка не только бежит за ним, а приходит ко мне виноватый и ложится…

 

<Запись на полях> Работа собаки в ветер.

 

Я пробовал пустить его против ветра, он схватывает далеко и мне плохо приходится. Потом пробовал пускать его по ветру, так он держится ближе, потому что ему нужен ветер и приходится обертываться назад. Так выходило, будто невод закидываешь и потом собираешь его к себе: отбежав шагов на сто, Ромка делает круг в обратную сторону, выбирает ветер и вдруг схватив желанную струю, вытягивается, наступает. Часто ему не верится, он подается назад и оттуда несется на всем карьере к тому месту, где ему пахнуло и перестало, и если опять на этом месте он остановился, значит, это уж верно: бекас где нибудь тут. Нет, скорей всего: Ромка не плохо работает, а это я плохо стрелял по болезни и с больной головы переводил на здоровый живот.

 

3 сентября. Суббота (21 августа). Ясная, тихая и очень холодная ночь. Перед восходом было холодно и в шерстяной куртке, потом начался сильный ветер. Охотился с Кентой на Ивановском болоте. Бекасов очень много, постоянно пересаживаются, как дупеля. Я убил, направляясь против ветра возле кустов, восемь штук, назад, на Кубже было еще больше но и Кента их за ветром спихивала, не причуяв, а патроны мои давали осечки. Всех бекасов подарил Вере Антоновне, которая сегодня отправилась в Шеметово. Сегодня удалось мне, наконец то узнать, почему Кента иногда не находит убитых бекасов: один из убитых мной бекасов так запрятался в кочках, что когда Кента и причуяла и указала носом, я не мог его найти и только уже, когда велел ей подать, она запустила нос в глубину и вытащила.

<Запись на полях> Брусника.

Запасаемся брусникой. Чтобы отделить ягоду от листьев и всякого мохового мусора, который неизбежно попадает при сборе ставит Е. И. наклонно крышку стола и катит по ней ягоду, и мусор и листики остаются на столе.

<Запись на полях> Боговник и кочки.

В. А. задохнулась в моховом болоте от боговника, ей представилось, что ей ко рту приложили вату с хлороформом, ей страшно стало, что огромные кочки качаются и что их было много, без конца. Ужас ее охватил. И через это я понял огромное расстояние вкусов культурного человека от болот.

<Запись на полях> Царство болото.

А Берендей потому мудрый царь, что заставил себе служить все, что люди называют злом комары, слепни, гнус и топь и кочки, все это охраняет берендеево царство от вторжения недостойных людей. Потому попасть в Берендеево царство все равно, что в Невидимый град: надо потрудиться, надо быть сильным и чистым сердцем. Вот и простые русские люди на болотные кочки…

<Запись на полях> Хозяева стали позднее вставать (молотьба). Лисья шуба.

 

4 сентября. Воскресенье (22-го августа). Хозяин говорил вчера Е. П-не, что этой зимой сына ему придется женить. – Есть, – говорит он – у нас лисья шуба, я ее к свадьбе берег, а он теперь стал понашивать и заносит, а к свадьбе придется другую делать». Так выходило из слов хозяина, что лисья шуба главная причина скорой женитьбы Сережи. Женится и конечно: хомут на всю жизнь, да и какой хомут!

 

По вечеру больше заметно движение осени, чем по утру. Но все таки замечаю и утром, что мои хозяева стали много поздней меня вставать. У меня начинается самое хорошее время, предрассветные часы, в которые лучше все работается. Я вышел сегодня не совсем рано, в 5 у., солнце впрочем еще только что поднялось и в тумане было как месяц. Я пошел с Кентой на Ивановское болото, пострелять бекасов всласть и на обратном пути в кустах проверить тетеревей. Утро было прохладное, тихое и росистое. Мелкий лес, – березки, через пятое десятое, осинки и  как редкость сосна или елочка с краснеющими кочками брусники – этот лес ждал охотника. Я очень спешил попасть на болото до скота. В 5½ солнце вышло из тумана и я отпустил Кенту, сказав «ищи!» Но нет, на паскотине дупелей еще не было. Я перешел на ту сторону Кубжи за бекасами и как раз в это время вошло на мое место стадо, все лошади собрались в кучу и стали смотреть на мою собаку. Мне показалось, они это на меня смотрят, потому я или промахнусь в бекаса поначалу. Среди них был, конечно, и неведомый мне пастух. Я всегда делаю промахи, когда на меня смотрят. Не было исключения и в этом разе: три раза подряд. Но это меня ничуть не потревожило, теперь я уже уверен в своей стрельбе и знаю даже, что промах вначале лучше, чем счастливый выстрел. Опираясь на удачу можно отлично разохотиться и без промаха бить в этот день, но это не значит, что завтра опять будет так. А вот когда началось с промахов и притом знаешь наверное, что впереди будет лучше и лучше, то это уже не гаданье а стрельба. В охоте на бекасов, прежде всего, смелость, решительность выстрела, чтобы стрелять не выцеливая, не выжидая, а сразу. Это не значит, что в этой стрельбе «сразу» тоже нет расчета, есть конечно, только там уж рассчитывает не этот утопающий в грязь человек, а какой-то другой, легкий, свободный, счастливый. Вот именно надо выйти из расчета, из страха промазать на глазах всех лошадей, от всего этого мелкого надо отрешиться и выйти на всю волю. После трех неудачных выстрелов я, наконец, вышел из расчета, забыл лошадей. Бекас летел, казалось, чуть чуть не в меру и я решился, стрельнул ему поперек пути. Он продолжал летать после выстрела, но я что-то заметил, верно это была оставшаяся в воздухе пушинка, а может быть, особенность полета. Бекас как будто совершенно нормально выбрал себе с высоты место для спуска, снизился; раскрыл крылышки совершенно так, как они делают при опускании в траву, но последнюю четверть аршина он спускался не так, было что то неестественное, прямое… Я взял Кенту и когда приблизился, выслал ее. Он сделал стойку и потом поняла: бекас лежал мертвый. Вот после этого, казалось бы дурацкого, но смелого и решительного выстрела все пошло хорошо и я взял свою норму (за норму считаю просто больше бекасов в сумке, чем промахов).

На обратном пути в кустах нашел ранний выводок тетеревов, который разлетелся невидимо. Потом нашел тетерку с двумя петушками начинающими чернеть. Это был поздний выводок. Я взял обоих петушков и бекасов у меня было 7 штук.

Ветер начался только в 10 у., но и то не такой, как вчера и сегодня значительно теплее.

 

<Запись на полях> Безлюдье.

Я немножечко принастрелялся бекасов, тетерева в этом году с маленькими выводками неинтересны. все что то нет «овсяных» дупелей. Сижу я, отдыхаю в лесу под кустом и является мне что-то вроде упрека: – «как можешь ты выносить на родине такое безлюдье?» Мне очень знаком этот «социальный» голос по старому времени. Я тогда себе так ответил: «а как же моряки, как путешественники, исследователи, колонизаторы и т. д., мало ли таких людей на свете: все они живут надеждой на свидание с родными, с друзьями. Когда нибудь и я увижусь». И мне мой литературный путь кажется путем к близким мне людям. Оно так и оказалось, появились искренние люди, близкие и стало среди них почти как в семье. Но все это было не совсем то: истинный друг так и остался недоступным, где то за морями. Вот и теперь после разрушения литературной семьи стало еще виднее, что друг этот недоступный существует непременно и что этого довольно, чтобы выносить безлюдье пустыни и часто быть счастливым и не одиноким.

 

Корни социализма.

 

<Запись на полях> Ромка – пылесос.

Ромка сидел двое суток без дела и одурел от скуки. Он выдумал превратить свой нос в пылесос, так делает: к тонкой щелке между половицами прижимает ноздрю и остальную часть носа туго пришлепнет, так что тянется только из щелки и тянет и тянет в себя движимое содержимое подполья; отнюхав одно место, переходит к другому и оставляет на первом мокрый отпечаток своего пятачка. Мне надоело слушать этот пылесос, пришлось под вечер пройти с ним на болото. К вечеру бекасы, вероятно, приготовлялись летать, были строгие, слетели далеко, но один большой  вислокрылый, снявшись, пересел на глазах Ромки в 10 шагах за куст. Мне удалось издали, то угрожая плетью, то лаская теплыми словом, не только удержать Ромку от покушения бежать к нему, но даже призвать к себе. Потом я заставил его идти сзади, это было очень трудно, но все таки я заставил и так мы подошли к кусту: он, вспомнив, стал на старое место, я с другой стороны. Вероятно, взволнованный работой над отозванием Ромки и особенно возней во время подхода я промазал. Бекас, однако, опять пересел недалеко и снова мучительный подход. После выстрела, как обыкновенно уложил Ромку и теперь уже заставил подходить  к мертвому определенно сзади себя. Когда возвращался домой, несколько раз проделал это: так с ружьем на изготовке и он крался сзади. Это может быть примером ученья прямо на охоте без предварительной дрессировки.

В это поле не думаю пускать Ромку в лес, пусть пройдет его юношеская горячность.

<Запись на полях> Учил Ромку ходить позади.

 

5 сентября (23 авг.). Понедельник. Ветер переменился, стало много теплее, но конечно, все таки пахнет осенью и всю охоту можно выдержать в шерстяной толстовке. Сегодня я беру Ромку для проверки дупелей и накидываю в сумку побольше баранок. Я достигаю баранками этими две цели, первое, даю Ромке за хорошую работу и, второе, уничтожая запас их, приближаю время, когда Е. П-на возьмется за печенье.

Первый дупель взят был на тропе Берендея, второй на полосах, в третьем узнал от пастухов на Ясинском болоте (что каждый день швыряют в него палками), этот третий дупель был невиданных мною размеров, почти вдвое против первых обыкновенный и тоже не худых. Вероятней всего эти последние из молодых, а большой многолетний самец.

Характерно для теперешней охоты, что все время слышишь курлыканье журавлей, и иногда любуешься их полетом.

Вчера ночью появился Петя и принес известие, что деньги мне за собрание не присланы. это считаю, как угрозу «отдаленной зимы».

<Запись на полях> Дупеля.

 

6 сентября (24 августа). Вторник. Вчера сухотье и дождя не было, сегодня вот началось утро и опять сухотье.

Еле можно писать на рассвете, но мне нужно и неясно так вижу, что мне надо записать. Бывает проснешься в темноте, угадывая предрассветный час и чувствуешь слежались, как одеяло, как туман на болоте ночью заветные чувства, сгустились они так тяжко, что вот бы только высказать из и сразу выглянет солнце и туманы рассеются. Но далеко до солнца в предрассветный час! попробую разобраться в этом тумане. Я думал о любви и о черном хлебе во время голода. Бывало, как мечтаешь поесть и, когда дорвешься, потом разочарование: «неужели это все?» И вот когда очень хочется есть, то как не мечтай об этом, так мечтой не привлечешь к себе кусок хлеба. А любовь привлекается мечтой, красивые слова возбуждают у девушек доверие, она доверяет и отдает «свое лучшее». любовь – вся совершается в кредит. И продолжается дальше, когда родится ребенок: мать свое лучшее опять доверяет. В заботе о хлебе насущном результаты труда «пожинают» и говорят: «что посеешь, то пожнешь. Там весной и летом работают, а осенью едят и зимой лежат на печи. В любви сначала полежат, а потом начинают заботиться. Организация счастья у крестьян такая, чтобы сразу в момент появления любви, отдавать ее на растерзание заботам о добывании пищи и подчинить эту силу одному закону утоления голода… Крестьянам не приходится отрабатывать долг любви, напротив, им любовь остается в долгу…

<Запись на полях> Вечером дым от выстрела лег на траву и остался лежать на ней белым, далеко заметным пятном, будто сметану пролили.

<Запись на полях> Счастье крестьян.

И все это для того, чтобы раскрыть значение слов «я отдала свое самое лучшее».* Значит, что отдала всю свою силу доверия и другому она уже не может в себе найти ничего равного. Это доверие может ограничиться только духовными силами, без которых тело ничего не значит, так что «лишение невинности» не значит «лишение девственной плевы». таких девственниц, лишенных невинности (т. е. доверия, делающего матерью) множество. Вообще любовь с самого начала является врагом материального «экономического фактора» и так расценивается жизнь, что личность, творчество остаются на одной стороне (с любовью), а общественность на другой стороне, но добывание средств потомству (экономическ. фактор).

<Запись на полях> Любовь.

 

<Приписка на полях> в стае журавлей еще не совсем прочная связь: отделяются три и это были два старых и один молодой – журавлиная семья.

 

Петя был командирован на разведку в Солнцево, но Ярик от него удрал. Я прошелся с Кентой по Жарно. Убил одного бекаса, Петя трех из под себя.

Приехал Андрюша, провалившийся на экзамене. Леве грозит опасность не сдать экзамен и быть исключенным из университета. Ворчу.

Журавлиное время. Охота на дупелей всегда сопровождалась перелетом журавлиных стай.

<Запись на полях> Дупеля и журавли.

 

7-го сентября (25 августа). Среда. Великая сушь, но прохладно и облака по небу ледянистые. До чего сухо, что дорога стала мягкой, как пуховик, а боковая тропа твердой, как асфальт. Вчера селезень из прудика вышел на дорогу и начал, как у них это ведется, стал на месте хлопать крыльями, – так он в одну минуту поднял вокруг себя облако пыли. Сегодня на дороге мы рассмотрели отпечатки лап русака, видно было, где он шел, где посидел, где скинулся и потом снова пошел. Мы с Петей шли этим следом до самого Дмитрия Солунского.

Овес весь в копнах. Посевы ржи зеленеют. На нескошенных болотах осока сверху погорела и болото стало бледно-рыжего цвета. Зеленело только там, где было скошено и теперь пошла отава. В утренний час стаи журавлей непрерывно перемещаются с поемных лугов на поля, а то и наоборот, если спугнут на полях. Заметно, что их стаи еще непрочны: иногда вдруг отделяется от стаи три журавля, два большие и один между ними поменьше, значит, <2 нрзб.>, значит все три журавля – одна семья, и полетит эта семья стороной куда-то в другое место, или, исчезнув на горизонте, появится и спустится в общую стаю. Так скопились на Ивановских полях и лугах, я думаю, не меньше двухсот, куда ни глянешь, везде шеи и головы как бутылки торчат.

Вот интересная тема для орнитолога, – собрать материалы о журавлиной общественности, как она складывается из принадлежности к стае <1 нрзб.> семей. Наблюдать журавлей легко в самый ветер, когда кусты на болотах шумят и можно близко подкрадываться.

Мы с Петей сегодня вышли в 4 у. и в 4 в. вернулись домой, так что почти без отдыха шли 12 часов: шли на Дмитрия Солунского, потом тропой от Солнцево, обошли Солнцевское болото встретился только один, наверно, гнездовой дупель и несколько бекасов. Около Стогов убили молодого, нынешнего года, черныша, у него была только голова серая. При выслеживании его нам очень помог колокольчик, привязанный к ошейнику Кенты. Колокольчик был довольно большой, как раз такой, какие  бывают в деревнях у собирающих деньги. И все таки тетерева его совсем не боялись, напротив, мне кажется, даже были смирнее, вероятно потому, что принимали за коровий звонок. В наших местах, где от покосов и от скота тетерева забираются в крепь, колокольчик необходим и заменяет анонс. Одно плохо, что с колокольчиком собака плохо слышит свисток.

Болотная охота очень портит лесной поиск собаки, мне почти каждый раз приходилось переучивать Кенту и план каждый раз выходит в лесу все хуже и хуже. Звонок становится необходимым. От Станков мелочами мы прошли до С…ва спустились в Ивановское болото для охоты на бекасов, но так устали, что не могли охотиться. Однако дупеля я убил на совершенно сухой, покрытой можжевельником лесной поляне, вероятно его перегнал сюда скот на болоте. Итого, за весь день у нас был убит черныш, дупель и бекас. такая неудачная охота объясняется тем, что тетеревиные гнезда померзли в этом году, что не начинался перелет дупелей и что бекасов после тяжелого похода не были в состоянии стрелять. Впрочем на ивановском болоте от частых охот бекасы уже заметно поредели.

<Запись на полях> Болото и лес: одно портит другое (собаку).

 

Войско царя Берендея теперь исчезло, как исчезает всякое войско, когда нет в нем надобности. В осеннее время Берендею уже не грозит нашествие дачного типа людей.

 

Стрелок бекасов, не расчетливый, а вдохновенный стрелок. Состояние духа при стрельбе бекасов близко подходит к творчеству.

 

Царь Берендей, окруженный своим войском.

 

Андрюша тоже поражен видом мохового болота, первый раз видит, как растет клюква пьяника и брусника.

 

Спросить Федора Ивановича о работе на просеке. «В 30-м году Дубна будет близко». А в этом году землечерпат. машина поломалась и рабочие целый месяц сидят без дела. На наш век хватит.

 

Выехать из Александрова в Сергиев можно будет, когда определится перелет дупелей и бекасов.

 

По деревенской молодежи нельзя судить о состоянии деревенских нравов, потому что в момент женитьбы молодой человек в деревне принимает заветы старого времени.

 

Барышня Изюмова с вечера попрежнему поет у амбара под нашим – окном: «Милый Коленька, я беременна». Но осень делает свое дело, ребятам надоели свои девки и темная ночь скоро глушит веселье.

 

8 сентября (26 августа). Четверг. Ночные дожди. Утром небо в тучах, тихо, очень прохладно. Остальной день сильный ветер.

<Запись на полях> Правила натаски.

Охота с Ромкой по Вытравке. выработались следующие правила охоты с молодой собакой:

1) Когда бекас убит, или улетел после выстрела, собака должна лежать. Если птица убита, собаке велеть итти назад и как бы подкрадываться вместе с охотником. В нескольких шагах от убитой птицы собака пустилась впереди, когда сделает стойку, ложится.

2) Если птица ранена (часто в крыло) собака укладывается перед живой птицей, охотник отходит на расстоянии десяти шагов, отзывает к себе собаку, потом вместе с ней медленно подходят (подготовка к анонсу).

3) Если птица переместилась недалеко на глазах собаки всеми средствами препятствовать ее продвижению, лучше всего отзывать.

4) При чистой работе в момент укладывания птицы в ягташ, собаке дается кусочек баранки.

5) Если бекас вылетает без стойки от сильного хода собаки, или потому что был за ветром, собаке дается выговор, надо стремиться, чтобы собака сама винилась и ложилась. Если бекас вылетает от слишком скорой невежливой подводки, так, что охотник не успел приблизится на выстрел, собаке говорит: – Что ты сделал?» Она ложится, ее прицепляют к сворке и дают удар плетью. Непременно прицеплять так как иные собаки отпрыгивают от наказания.

6) Когда приходится идти под ветер, то собака забегает вперед и очуивает полукругом все пространство между ней и охотником, и потом опять так, и в общем получается будто невод закидываешь.

7) При поиске на ветер собака иногда причуивает очень далеко, тянется туда струной и так быстро отходит от охотника. Это надо предупреждать и отозвать собаку, иначе она уйдет слишком далеко, птицу не убьешь и собаку подпортишь.

<Запись на полях> Горшнеп, ласточки туруханы.

 

<Запись на полях> Охотничий ветер.

Этот свежий осенний ветер умеет нежно разговаривать с охотником, как часто сами охотники говорят между собой от избытка радостных ожиданий; можно говорить и можно молчать, чуть мелькнуло что нибудь в воздухе и охотник потом: «а о чем я говорил?» и не вспомнишь, и ничего, можно опять что-то рассказывать. Так ветер охотничий осенью постоянно шепчет о чем-то и пересказав одно, переходит к другому – от крика журавлей…

 

<Запись на полях> Охота в ветер.

Ветер очень обманывает собаку: вот она повела определенно, стала, опять повела, вот близко птица, но эта струя ветра кончилась, пахнуло от дальней птицы, собака обманутая ведет к дальней, а охотник, следуя за ней, сам выгоняет пройденную. А то бывает собака бежит, напрягая все силы, чтобы поймать отдаленнейший запах и вдруг из под носа у нее вырывается птица, запах которой ветер резко уносил от нее. При сильном ветре собаке работать очень трудно, промаха не избежать, но все таки в общем возможно. Так Ромка два раза спихнул носом бекаса, один раз мимо близкого провел к дальнему; один раз прихватил на таком расстоянии, что было невозможно к нему подойти вовремя по болоту, было много стоек без определения местонахождения птицы, запах маленьких птичек при ветре его иногда занимал, но было достаточно и твердых <1 нрзб.> стоек, чтобы с удовольствием охотиться. Но если вполне верно пишут (Мензбир) что ветер обманывает собаку, совсем неверно, что в свежую ветреную погоду «бекас на чеку» и далеко вылетает. Огромное большинство бекасов сегодня отлично выдерживали стойку. Стрельба в ветер тоже, наверно, признается трудной в ветер бекас часто теряется, летит прямо и тихо и низко перемещается на близкое расстояние и во всяком случае бывает оживленным и разнообразный взлет, весьма интересный.

В этот раз резко определилось, что бекасы стали держаться ближе к краю болота. Еще мы встретили, как новость, двух горшнепов и много туруханов. Ласточки так табунятся, что если просматривать, иногда небо бывает покрыто от них как бы сеткой. У охотников примета: когда ласточки табунятся, является дупель пролетный.

Мы взяли 5 бекасов.

 

План ближайших охот до конца.

Мне остается теперь дожидаться дупеля, поохотиться на перелете и потом отправляться домой. Конец тетеревиным и дальним охотам. Я буду ходить понемногу краем Вытравского болота, за Ясенкой по лугам до Никольского, на Родниках и против Михнева. Вместе с тем начинаю чтение Кащеевой цепи и так подготовлюсь для писания.

 

9 сентября (27 августа). Пятница. В предрассветный час (от 3 до 4 утра) слышен был с улицы ровный гул и я очень обрадовался, я думал – это началось несчастье, дождь, значит, можно садиться за Кащееву цепь, а между тем прилетят дупеля. Но когда я встал и открыл окно, то оказался не дождь, а сильный, ровношумящий деревьями, югозападный ветер.

Надо залучить Федора Ивановича и

выспросить у него все названия урочищ, по

которым я охотился. Кроме того, мне нужно

от него узнать о просеке на Дубну.

В 6 у. вышел на Алекс. болото. Очень сильный ветер справа на болото.

1-й бекас. Кента, сбитая ветром, закопалась в наброде и вдруг «чирк!» – бекас вылетел мне не с руки. Какой то вызывающий, дразнящий крик, и какое зато удовлетворение, когда на это «чирк» грянет выстрел и белое из серого вдруг становится белым, падая вниз.

<Запись на полях> Охота на бекасов.

 

Убитая дичь

Август

Дни            Род дичи   Собака            Охотн.                        Место                         Особенности

1.               2 бекаса Кента              Берен.             Кубжа

                  3 дуп.                                                              Кубжа

                  1 кряква –                      Бер.                 Ал. Вытравка

                  1 кряква                         Петя                Дубна.

                  5 чирков                                    Петя                Дубна

                  2 бекаса Ярик               Петя                Констант.

2.

<Запись на полях> А журавли, которых видел Петя (200 шт.) у С… прилетные.

2-й бекас. Кента схватила по ветру, вылезла из мокрого болота и стала перед кустом. В это время солнце пробилось через облака, и я залюбовался сверкающими каплями, которые падали мерно с каждого сосца Кенты и особенно крупные с уголка правой повернутой на стойке передней ноги. Я не мог отвести глаз от капель и это спасло жизнь двум бекасам. В первый момент не успел, а потом стрельнул по обоим неверно. Но теперь я больше не боюсь промахов, знаю, что наверстаю.

3-й бекас. Какие то две птицы вылетели на берегу из кустов, может быть дупель, может быть вальдшнеп и полетели к Ясникову. Мне пришло в голову сделать описание полета птиц, как мы, охотники, узнаем их издали по полету. Кента закопалась в наброде, бекас вылетел у меня из под ног и я успел пересечь ему путь.

1-й дупель. Я нашел его в «Родниках» возле той самой канавы, где убил последнего, которых пастухи гоняли палками. Дупель. Кента взяла его верным чутьем. Дупель был такой жирный, как прежний.

2-й дупель оказался неподалеку от первого на зеленой, слегка кочковатой полосе, между полосой скошенного овса и льняным сланцем.

3-й. После того начался дождь и я спешно пошел домой, но на среднем Ясинском болоте Кента с ходу сделал стойку. Дупель после выстрела улетел довольно далеко и опустился в траву, казалось, в обыкновенной своей повадке. Но пущенная на разведку Кента принесла его мертвого.

4-й дупель нашелся на «Слатинке». Жирным оказался только первый. Я не сомневаюсь, что пролетный дупель пошел (ласточки, журавли, туруханы). А дождь пошел настоящий, дупельный, мелкий, шел до вечера и потом при сером небе в сумерках все шла мокрая мга. Завтра проверяю те же места.

 

10 сентября (28 августа). Суббота. После дождя сегодня в предрассветный час в туманной мгле так пронизывающе сыро и холодно, что жуть брала в одной шерстяной толстовке спускаться в болото по тропе Берендея. Но скоро все это «обошлось»» и начался роскошный рассвет с пурпуровой зарей, светящей через туман.

Перед восходом солнца, как бывает у нас при сильнейшем восторге от красоты, начался в природе обычный озноб… И я чувствовал, что меня знобило от радости утра и мне казалось, что вся природа холодела тоже от великого счастья.

Много, много у меня прошло дум, таких быстрых, что сказать о них невозможно. То мелькала мне жалость, что вокруг чувствуют не так, как я, а то наоборот, я себя самого жалел, что не могу вполне быть как все. Но что соединяло меня со всей природой прочно и дружно, это было доверие к грядущему солнцу, готовность моя отдаться ему и двигался быстро на болоте по моему охотничьему делу, как двигаются все…

И несмотря на то, что все мое тело, колебл… на кочках, поспешно двигалось, все таки мелькали и человеческие мысли, я думал помни: «ведь вот никакая бы жизнь на земле была невозможна, если бы все поступки людей были основаны на недоверчивом, «а почему?» А сколько писателей насмешливо изобразили учителей и ученых педагогов, пытающихся утроить свою жизнь на «почему» и все таки юность предшествующая любовному экстазу, стремится жить «по причинам» (логически).

 

…Вдруг Ромка что-то причуял, повел, стал внимательно обнюхивать одну кочку. Я ожидал в нетерпение дальнейшего, потому что часто переходя к следующей кочке, собака начинает больше узнавать запах, дальше еще больше и так начнется подводка к дупелю. Но Ромка, обнюхав внимательно кочку, поднял на нее ногу, и кончил. Отсюда поговорка в Берендеевом царстве: «если собака понюхает кочку и на нее ногу поднимает, значит, дичи тут нет».

 

<Приписка на полях> Ромка ногу поднял на кочку.

 

Годится для рассказа: « вчера я ждал дупелей и обыскивал болото: их не было. Я вчера очень присматривался к коровьим лепешкам, нет ли на них дырочек от прикладывания носами дупелей. Вчера ничего не было, я заметил именно одну лепешку между двумя кочками с кустиками, и сегодня лежала эта самая лепешка на том же месте, но вся была покрыта мелкими дырочками…»

<Запись на полях> Коровьи лепешки.

 

Сегодня я совсем не нашел дупелей ни на вчерашних местах, ни на Ясенковских овсах, ни на лугах, на Вытравке. Убили коростеля и бекаса на Алекс. вытравке. Сегодня я почему то совсем не видал и не слыхал журавлей. Мне показалось, что А. Вытравке было много мелких бекасов. Около 9 у. стало очень холодно.

Петя отправился проверять Мергусову бель.

 

Вот вопрос: фактический социализм, т. е., как он является в рабочих массах, имеет ли что нибудь общее с тем социализмом, на котором воспитывались мы?

Массовое творчество сводится к личному творчеству и личное творчество есть  основа культуры; о соц-е, и кап-ме можно говорить только, как об условиях личного творчества.

 

Мир существует, конечно, для живых, но вопрос, кого считать живыми? Ведь есть мертвые, которые живее живущих, и есть живущие, мертвее мертвецов.

 

Раньше вокруг меня все было ладно, да я не устроен теперь наоборот; у меня все сложилось, а вокруг все расстроилось.

 

Отзыв со стойки

Я теперь понял, что Кента приходит от стойки в лесу на свисток, если слышит его в решительный момент,  когда подвела к тетеревам, им взлетать надо, а хозяина нет, вот тут если она слышит свисток, то возвращается. А у Ромки бывает, когда его уложишь возле побранка и станешь отходить, опрометью бросается к тебе, вероятно от страха, что ему одному не выдержать стойки.

<Запись на полях> Анонс: Отзыв со стойки и от подводки. Мудрец – это кто обладая всеми знаниями, сохранил свою натуру.

 

Мудрец

Считаю мудрецом человека на высоте современных философских знаний и в то же время сохранившего свою натуру (инстинкт).

 

Навык

Вспоминаю, как Ромка после долгого напрасного обучения, понял вдруг все что от него требуется. Так же мы, учась какому нибудь техн. навыку, напр. ездить на велосипеде, понимаем всегда вдруг, вероятно в момент достаточного накопления подсознательного опыта. В этом человек и собака друг от друга мало отличны.

 

Волчок

(собака Никифора)

Я люблю собак за их способность к такому доверию, какое уже и недопустимо в совр. обществе людей: такое доверие в наших отношениях невозможно и связывается в нашем представлении почему то с рабством. Но есть и у нас одна скрытая форма доверия, которая независимо от строя общества будет еще долго оставаться главным условием бытия на земле человека, – это доверие рождающей матери к новому маленькому существу. Я считаю себя, как бы посланным жить своей матерью, она не жила и доверила мне свою жизнь. Да, у них есть за спиной неоплатный долг и вот это самое всегда встает во мне, когда смотрю в глаза моих домашних зверей. (Лесная кормушка). Лесник Никифор хитрый и злой, носящий маску раба. У него Волчок, маленькая собачка невероятной злости. Продал мне ее за 4 рубля, конечно, зная, что Волчок будет его. Волчок привязан. Я подхожу к нему. Он допускает. Кормлю – ест. Можно сделать, что Никифор уходит куда то далеко и потому продает. Волчок в конце концов отгрызает веревку и уходит к Никифору.

<Приписка на полях> Так вот тоже довериться высшей силе руководящей миром (религ. люди, художники) – это доверие ставит непременно вразрез с окружающими и как <1 нрзб.> материнского происхождения

Охота на черныша со звонком

У Кенты на шее звонок, ведет по чернышу, он бежит. Я знаю, что в кустах есть поляна и он подбежав к поляне взлетит и я его не увижу. Я делаю круг, ухожу и становлюсь за поляной. Слышу Кента звенит, ближе, ближе; ток-тик! и вот он выходит взлетает и на меня.

 

Любовь мертвеца

Лермонтова (мне это снилось сегодня) это вышло из слов деревушки «ты взял мое лучшее». Потом она может это и отогнать от себя, зная, что она девственница, она может выйти замуж, а то было «увлечение», но это все будет второй сорт, удовлетворение ей не будет, она обручена с мертвецом.

 

Ястреб и тетерка,

все произошло на моих глазах, почти из под моей собаки он взял ее, и я не успел выстрелить. Но мне осталась мысль, что и все так, что сама материя не противопоставляется духу пассивно, а разлагается на двое: одно дается, другое берет. В охотничьем хозяйстве нельзя убивать всех ястребов, а то куропатки выродятся, надо знать меру: основной состав нужен. Разумная общественность основана по законам меры. Одни ангелы своими силами не могут управлять государством. Социализм имеет в виду одних куропаток. Вывод американский: сделать, чтобы для способного к творчеству положение рабочего было временным.

 

11 сентября (29) Воскресенье. Утро неожиданно теплое, но небо совершенно закрыто серыми тучами, шел мелкий дождь. После обеда солнце и вечер такой теплый, чисто летний, что на болоте явился в достаточной силе комар.

Я ходил с Кентой по Ивановской кочковатой паскотине в поисках дупелей, ничего не нашел и я явился с бекасом и <1 нрзб.>. Видел много журавлей. Петя принес с Константиновского болота дупеля и семь бекасов, видел он еще одного дупеля. Думаю все таки, что пролетный дупель понемногу идет и завтра пойду проверю свои болота. Вечером пошли на утиную тягу в свое болото, по пути убили горшнепа (того самого, по которому учился Ромка) и двух бекасов. Утки летели плохо. Бекасы бешено носились. Месяц вышел огромный красный. Когда Петя отделился с Яриком от меня и выстрелил по бекасу Ромка стал скулить и лаять, я его бить. Он понимал за что бьют, но не мог сдержать себя, уткнув нос в болото, чтобы заглушить себя, но и там громко хрипел и грязь летела из под его носа вверх от сильных его вздохов. В конце концов, я его победил и он залег в куст на весь вечер.

Когда месяц поднимался, то мне было будто и меня он с собой вытянул из под земли и я по новому оглянулся на уходящих вдаль темные стога, на лес, на все вокруг, потом исчезло все – счеты, меры, и сроки, добро и зло…

 

12 сентября (30 авг.). Понедельник. Дупелиный святой: Александр Невский.

Надо знать мою страсть к охоте, то бешенство, в которое впадаю чтобы понять, как приходится мне сдерживаться при стрельбе. Эта страсть включает в себя, конечно, и ревность. Вот на днях, когда я убил 4-х дупелей за рощицей, куда я не заглянул, потому что дупелей там не бывало и, казалось мне, быть не могло, охота по новым законам, дупелиный святой Александр Невский. раздался выстрел и когда я поднялся из болота по тропе, то увидел охотника с белым пойнтером. Пока я пришел домой, этот охотник сделал четыре выстрела. Потом эти выстрелы мне спать не давали, я ужасался мысли, что кто то у меня из под носа взял дупелей. На другое же утро чуть рассвело я был на этом месте, проверил и успокоился: в высокой траве дупелей не могло быть, неизвестный наверно стрелял в <1 нрзб.>. Итак могло быть: приди ко мне неизвестный, спроси у меня, я сам бы свел его и указал дупелей. Сегодня было еще смешнее, я убил двух дупелей на паскотине заключенной между Ясинским, Гороховским и <1 нрзб.>. Несомненно тут оставались еще дупеля, но я решил перед подробным осмотром пройти дальше ручьем и осмотреть узкую полоску кочкарника. Я не ошибся, дупель там нашелся, я убил его. Надо бы дальше немного пройти, но, оглянувшись на оставленное мною болото, я увидел над ним низколетающего ястреба, который, очевидно, тоже охотился на дупелей. Тогда я бросил ручей и пошел скорей туда к ястребу.

Я убил всего сегодня 5 дупелей и одного жирного бекаса. Ромка неважно работал. Это была охота на большом пространстве при сильном ветре. Взволнованный высыпкой, я предъявил к молодой собаке большие требования и часто выходил из себя. Вот недостатки Ромки:

1. Поиск слишком широкий и потому приходится держать свисток почти неотрывно у губ.

2. Часто неверная пойнтировка. Иногда это объясняется при сильном ветре сквозняками в кочках. Бывает, например, собака чует дупеля издали, верно идет, но когда приближается настолько, что ветер приносит запах сидящего за кочкой дупеля через голову собаки, они или проходит впереди мимо дупеля, или как часто делает Ромка, бросается Бог знает куда проверять назади, а потом теряет то место, а охотнику дупель этот попадает под ногу. Я потому не могу утвердительно сказать о неверной пойнтеровке.

3. Подводка небольшими стойками, после которых он быстро пробегает вперед. Хотя весь процесс довольно продолжительный и редко приходится не поспевать даже очень издалека, но все таки желательно бы иметь последнюю стойку на значительном расстоянии от птицы. А у Ромки имеется расчет сделать мертвую стойку, когда птица у него под носом. И потому мертвая стойка у него очень редко выходит. Мне нужно этот недостаток исправить, потому что Ромка страшно винится когда птица слетает без выстрела.

4. Слишком бурный розыск. Напав на след и вдруг потеряв его, Ромка стремительно мечется на коротких ногах, пригнув утюг к кочкам в стороне, назад, пока не найдет более свежий след. Так его бросает иногда бог знает на какое расстояние.

<Запись на полях> Пусть религия дурман для народа, но от своих охотничих святых я никогда не откажусь. Петров день, когда раньше разрешалась охота Ильин день осенняя.

 

<Приписка на полях> В писании утверждайте жизнь по своему опыту и вере.

 

Я вернулся в 11 ч. страшно усталый, потому что с Ромкой серьезная охота очень трудная. В 12 ч. была сильная гроза с ливнем. Лег спать. Но Петя не пощадил меня. Петя. Явился с одним бекасом весь мокрый. И ходил чуть ли не возле дома (это во время то высыпки!) У него есть часы. Он знает, когда я ложусь спать. Конечно, рассердился.

 

Писатели!

В писаниях своих утверждайте жизнь своего опыта и по своей вере.

 

13 сентября (31 августа). Вторник. Теплая ночь, совсем как летом, даже перед восходом не похолодело. Это утро «осенней весны», редкое, драгоценное. Я вышел с рассветом, а в 10 у. уже стало жарко ходить. На вчерашнем месте я не нашел ничего и это доказывает, что Ромка отлично обнюхивает. Сегодня я взял с собой записную книжку, чтобы записать всю охоту, трудно жить этой двойной жизнью страстно охотиться и хлоднокровно тут же записывать но я привык и могу. Я думаю даже, что если бы распяли и смерть не пришла, то и к положению на кресте можно было бы привыкнуть и даже начались бы какие нибудь ежедневные радости, драгоценные тем, что им бы уж кажется никто не позавидовал.

Я убил сегодня трех дупелей на Родниках вблизи канавы, где пасут лошадей.

Первый дупель. В кочковатой лощинке Кента понюхала и вытащила свой утюг, уверилась и пошла прямо на коротких ногах между кочками. Дупель полетел прямо и низко, но был еще утренний полумрак и на прицел попало только белое хвостовое перо. Дупель оказался подраненым в крыло. Чтобы вернее стрелять я подождал немного, из синей хмари показался красный не сверкающий, как лунный взлобок солнца. Полная луна совсем побледнела. Показалась пара журавлей, летящих в горизонтальном согласии. Я пустил Кенту и она сделала полукруг, стала и повела.

Это был бекас, но уверенный, что вылетит дупель, я приготовился стрелять с выдержкой и точным прицелом. А потому я пропустил момент для верной стрельбы и промахнулся. Это уже у меня не первый промах в бекаса при охоте на дупелей, одна стрельба противоречит другой. В дупельной охоте стрельба детская, дело не в стрельбе, а в находке, дупель интересен, как белый гриб среди березовиков.

Второй дупель. Кента остановилась, но пропеллер, как я называю ее короткий хвостик с белым концом, играл. Она повела прямо на коротких, опять стала. Пропеллер все тоже чуть чуть играл. Мы стояли рядом. Я сказал тихо обычное  «фун-ты!» Она пробежала несколько шагов на коротких ногах и опять стала. Пропеллер больше не двигался. Я заговорил себя так стрелять, чтобы не было надранки в крыло, как это часто бывает у меня при кучности боя и совсем тихо сказал: – «фун-ты!» Кента двинулась и дупель полетел так же низко, как первый. Этот был чисто взят. Заряжая ружье, я взглянул на небо. Солнце уже поднялось. Ветер усилился. Колыхаясь летели четыре журавля.

Третий дупель. Кента повела, но сквозняк между кочками от сильного ветра обманул ее, она дупеля прошла, но продолжала вести отчасти по упрямству, отчасти в надежде что встретиться опять с запахом. Вела со всей строгостью, а пропеллер вертелся и я понимал, что шли неверно. Наконец, она посмотрела на меня, спросила, не знаю ли я, и осторожно стороной махнула назад и там надолго закатилась в наброде. Перемещаясь за ней я сам наткнулся на дупеля и перехватил его боковой полет.

Вот что и такая опытная и разумная собака при ветре могла обмануться и зарыться в наброде, показывало, как несправедлив вчера я был к Ромке. Неверно указывают на дупелей, как на лучший материал для обучения молодой собаки. Кочки при ветре в сквозняках, они постоянно бывают ширмами от ветра, собака теряя запах, горячится, мечется из стороны в сторону и, наконец, закапываются в наброде или в розыске <1 нрзб.> Для молодой собаки только бекас! Вот тоже нельзя обижаться на Ромку за далекий ход при ветре на большом открытом болоте, запахи сманивали и Кенту одинаково в большую даль.

 

Охота на бекасов вполне бесполезная, тут исчезает всякая иллюзия добычи.

 

Одна лепешка коровья была не только истыкана, а на ней оставался даже и кал, верно бекас набекасил. (не знаю, одни ли дупеля тыкаются в коровяк, или тоже и бекасы?) дупелиные кочки веселые (зеленеют).

 

Если очень захотеть, то не промахнешься в бекаса, все равно как если спичка одна, то и на сильном ветру непременно закуришь.

 

«Гора» в полукружии речка, по речке ольха и этот ольшанник, как сеть, всякая летящая птица не перелетает ее, а остается в болоте.

 

Бекас, гонимый охотником, даже после двух выстрелов, на всем лету определяет удобное место и ткнется непременно возле сырого местечка.

<Приписка на полях> Стрела пронзающая юность.

 

14 сентября (1 августа). Среда. Вот уже два дня после обеда гроза и даже очень сильная и странная в сентябре. Рассвет сегодня был тяжелый, другой сказал бы, это будет дождь непременно, я же привык к облакам, были сегодня облака ледянистые, дождя не обещали. Когда я спустился на первом рассвете по тропе Берендея, в Константинове догорал сенной сарай и этот пожар был вместо утреннего светила. Вчера Фед. Ив. сказал мне, что он на Михалевских полянах спугнул дупелей, я давно на них не заглядывал и сегодня решил начать с них.

1-й дупель встретился вблизи тропы Б. Ромка, вожу теперь, должен быть каждый день на работе, потому что за сутки отдыха он наливается страстью прогрессивно. Я сам это по себе чувствую, чем больше вхожу в охоту, чем больше утомляюсь, тем сильней после отдыха тянет опять на охоту. Как только почуял Ромка дупеля и он ошибся при подводке, так и начало его швырять в разные стороны. На коротких ногах с выпирающими мускулами, с утюгом в одной горизонтали только чтобы гладить кочки, он с невероятной скоростью, крайне удивительной при неестественной позе рыскает во все стороны, пока не натолкнется на более свежий след и по нем принимается подводить. Сделает короткую стойку и перебежит, опять стойка и вдруг назад молниеносно и поймал в стороне и опять стойка и опять. Безумная страсть передается охотнику с готовым ружьем оглядыванием туда, сюда, перебегаешь, сердце колотится. Вот стал видимо окончательно <2 нрзб.>, бегу, а он за это время решил сделать еще маленькую перебежку поближе к дупелю, двинулся и тот взлетел. Выстрел с маху, на ходу неверный, дупель улетает и пропадает в кустах.

У меня, наконец, открываются глаза на работу Ромки по дупелям. Он ходит по ним, как по тетеревам, чего я в нем боюсь чего пережидаю и не пускаю по лесу, пока он не образумится. Так и надо различать охоту, не по птицам, а по условиям работы собаки, есть две охоты, одна по болоту (мокрому), другая по суходолу. Дупельная охота ближе к тетеревиной, если только дупель не живет в условиях бекаса. Жирные дупеля, по которым я охотился с Ромкой, находились на гладких мокрых местах и потому мне казалось все хорошо: но сам он работал как по бекасам. Тогда я не мог проследить и неудобств его очень широкого поиска, и эти безумные броски на коротких ногах но наброду, и главное незаметно было, что птица слетает в сущности от его движения. По бекасу это нельзя проследить, по бекасу он ведет черным чутьем, очень издалека, останавливается, опять ведет, опять останавливается, бекас очень редко подпустит в упор на мертвую стойку. И если бывали такие случаи, то обыкновенно я подходил и бекас взлетал от меня. Не раз было, что бекас взлетал без моего посредства, когда Ромка стоял истуканом и потом, не двигаясь, провожал его удивленно. Вся этап продолжительная бекасная охота была ширмой открывшейся теперь беды: окончательно мертвой стойки по дупелю у Ромки нет.

Взволнованный всем этим, и беготней, и промахами и упущенным дупелям я на целый час бросил охоту и решил прежде всего уходить Ромку на его карьере, чтобы он держался не дальше 50 шагов. Я прятался за кочки, он искал меня, показывался, свистал, кричал, все было и так мало помалу я взял его в руки и продолжал.

Второй дупель. Он был возле куста на скошенной полосе без кочек как бекас. Ромка взял его по ветру далеко через широкую травяную поляну и повел струной. остановился раз и два, утвердился. Но в последний момент он двинулся и дупель взлетел, потому что был ранний утренний час и он был еще на кормежке, значит, сравнительно строг. был взят, но чисто по бекасиному, мертвая стойка отсутствовала.

Третий дупель нашелся вблизи и взят был совершенно как первый по бекасиному, я опять отметил последнее движение, вследствие которого именно и взлетел дупель.

Первый бекас. Нашелся на той же скошенной зеленой мочевине. Ромка очень осторожно повел по ветру и стал в 40 шагах, во время этой стойки бекас взлетел и был сразу схвачен выстрелом. Вот пример отличной работы по бекасу, маскирующий совершенно то вредное движение. Вскоре после этого Р. работал на той же мочевине по журавлю и так же осторожно и тихо, как по бекасу. Это пример, что подводка зависит не от птицы самой по себе, а от условий, в которых птица живет.

Мужик и баба. На Ясинковском болоте давно прогнали скот, надеяться на встречу с дупелями было трудно. Но перед работой на большом сухом кочкарнике я решил час помять ход Ромки на этом кочкарнике, почти сухом, части дупелиного болота. на холме пахал мужик и как только увидел меня, стал к лошади задом и глядел на меня. Я ходил и свистел, поднимал руку, укладывал Ромку, опять опускал, накладывал, одобрял. Мужик весь час стоял к лошади задом. Потом я скрылся от него  минут на десять в лощину, а когда вышел из нее, на том же месте, на той же лошади пахала баба, вероятно, сменивала его жена. Я сильно свистнул. Баба оглянулась, чуть чуть задержалась глазами на мне, но лошадь не оставила. Я еще с пол часа занимался собакой, она ни разу не взглянула, кончила пахать уехала.

Второй бекас.

Переходя на большое сухое болото дупелиной высыпки на мочевине попали на большой наброд. Ромка медленно ползал по нем, бекас взлетел без стойки и был взят счет прежний, почти как молодой дупель.

4-й дупель. Но вот переходим мы на сухое и Ромка мчится в карьер, я сдерживаю свистком на ходу он натыкается на дупеля и тот улетает далеко в кусты. Проводив его глазами, Ромка лег и когда я подошел он часто заморгал, а когда я совсем приблизился, повалился и подставил бок для битья. Но такой промах за ветром бывает со всеми и я только строго выговорил.

5-й дупель – был среди островка зеленых сочных веселых кочек против К… Ромка переутомленный, бегал сдержанным галопом, взял в наброд, метнулся на коротких ногах в разных стороны, повел между кочками. Сделал стойку. Я попробовал крикнуть «тубо» – никакого внимания и вдруг со стойки молниеносная перебежка через десяток кочек и опять стойка очень напряженная, с носом уткнутым в коридор между кочек. Я, держа ружье на изготовке, ухитрился хватить его плеткой и уложить. Он лег, ничего не понимая. Я знал вперед, дупеля не было «Вперед» – сказал я Ромке. Он перебежал опять молниеносно вправо через десять кочек и стал. Мне показалось, что уже окончательно, однако тут был не конец. Он вдруг хватил круто влево и замер. Потом двинулся и в тот же момент вылетел дупель и он стал. Сам удивился, как я, очень взволнованный, его не упустил.

Шестой дупель. нашелся вреди сухого болота на мокром месте без кочек. Ромка взял его далеко по ветру, как бекаса, но в последний момент соблазнился набродом закопался и дупель страшно вялый вышел из под моих ног. К счастью, я удержался от близкого выстрела и не разбил его.

<Запись на полях> Погоняем – вылетел, как мотылек, несмышлено.

 

15 сентября (2 авг.). Четверг.

<Запись на полях> Под Ивановым в можжевельнике у поля вылет тетеревей спугнули 4-х петухов.

Теплый пасмурный лень. Отправились с Петей далеко по тетеревам, дошли до Борисова и в ходу были почти без отдыха 12 часов. Первые часы в лесу после болота осенью были прекрасные, тетеревиная охота, казалась, не так интересна по работе собаки и по стрельбе и не заменима болотной охотой по своей обстановке, прекрасный воздух, красиво, сухо.

Но как измучили старые тетерки без выводков и неприятно было нечаянно убить двух. Второй день замечаю, что бекасы стали показываться на сухих пригорках, среди можжевельников, не говоря уже о дупелиных местах. В мелких кустах много показалось коростелей. Сильно полез гриб, подосиновик и белый. дупелей на новых местах совсем не нашли. Пронесло двух тетеревей и коростеля.

Поутру невидимый пастух, выгоняя стадо, так чудесно играл на свирели, мы с Петей остановились и задумались, но вдруг, вероятно корова отбилась, и грустная мелодия оборвалась матерным словом.

 

Вечером явились Лева с Мишей Коноплянцевым. Лева привез мне 1-й том моего Собрания. Вот постарались издать, даже неловко: есть в дом в доме порядочный хлам.

Ночью был долгий дождь и небольшая гроза.

 

16 сентября (3). Пятница. Утро собралось перед дождем. Возле нашего дома токовали тетерева. На клеверном поле собралось 4 петуха. Петя услыхал их на сеновале, встал, подкрался и убил одного.

Мне пришлось итти с Левой, который не может по охотничьи думать и жить в этом, он неустанно рассказывает новости из студ. жизни, а Ромка требует усиленного внимания. Лева и Ромка так с разных сторон выбили меня из себя, что я промахнулся по двум дупелям. Сегодня еще виднее показалась неустойчивость Ромки по дупелям, но само дело показало и выход. Раз на большом расстоянии от нас он стал подводить и когда мы стали ему кричать издали, остановился и дождался. Вот, значит, 1-е  – надо стараться держать его ближе и 2-е, обрывать его подводку и заставлять лежать. Так можно охотиться, но вот вопрос: как добиться от него понимания границы, на которой ему следует кончать подводку и стоять мертво. Охотник, не видя, не чуя дичи, не может указать эту границу. Вот пока одно возможно: это, когда явно видно, что дичь возле, то взять на створку и держать как можно дольше, и если собака двинется и спугнет, то в этот момент не стрелять, а хватать хлыстом по собаке. Так это мы и сделаем с Петей.

Бекасы опять встретились на сухом. Дупелей нашлось на всех болотах только три, несмотря на то что день я пропустил. Мы взяли 1 дупеля, 1 бекаса и 1 коростеля.

Лева отправляется ночью. Его счет: Дано 20 р. с 30 августа по 15 сентября. Дано с 15 сентября по 15 октября 50 руб.

Поручения Леве.

1) В Сергиеве. Узнать к какому сроку после заявления надо застроить участок и если не к этой весне, то заявить и уплатить 7 р. 65 к.

2) В Сергиеве. Узнать в Банке, пришли ли деньги из Москвы и сколько.

3) В Москве. Если деньги за июль и август не выплачены, то узнать когда они будут выплачены. При чем, если в Москве будут опять говорить, что им неудобно платить в банк, то сказать что из Ленинграда было очень удобно, почему им нельзя.

4) Взять копию договора и получить 1-й том отправить посылкой Яловецкому, 1 экз. отдать Коноплянцеву.

<Запись на полях> Яблонский и Иванищев <3 нрзб.> 125.

 

17 сентября (4) Суббота. Светлая лунная ночь и после рассвета сильный мороз, трава шумела под ногой, как сухая и очень скользила. Везде кругом токовали тетерева, гурковали и чуфыкали, как весной. На клевере, там, где весной токовали 15 петухов, теперь осенью ток продолжается и замечательно вышло: Федор Иванович еще месяца два тому назад сказал, что из 15 им убито 11, значит, осталось четыре и вот как раз теперь 4 и вылетело, и на токовище. Значит, можно заключить, что осенний ток есть продолжение весеннего.

Вчера ласточек еще видели, сегодня мы их не встретили (?) Обошли с Ромкой все болота и нашли только двух дупелей. Одного взяли, другой был подбит и затерялся. После вчерашнего Ромка ходил много спокойней и повидимому ему надо ходить каждый день, не надо давать ему застаиваться.

 

Есть женщины такие значительные, что кажутся всегда старшими, и если есть у них мужья, то они ими как бы проглочены.

Часто муж такой талантливый влиятельный человек в обществе, но все равно, это его мужское дело в сравнении с тем большим каким-то материнским-женским, что есть в его жене, кажется слишком маленьким (Такие Мстиславские).

Женщина в водовороте («инфернальная»), ее оттталкивает рождение ребенка (потому что именно из за этого, что она не может быть «счастливой», она летит к погибели. А-в почти оскорбил ее, когда сказал, что у него есть ребенок. Еще у А-ва была некая эстонка Мария и ее он тоже оскорбил, пожелав ей иметь ребенка. Значит все около этого…

 

«Дульцинирование».

Данные организма: половое желание; удовлетворение половое: самка; удовлетворение социальное: жена; удовлетворение духовное (у     ): жена становится матерью и человек через это вступает в родство со всем миром. Неудовлетворенное половое чувство (вернее отсеченное, превращенное) разрешается чисто «духовным» состоянием человека и обещанием с Прекрасной Дамой в творчестве.

Половое чувство начинается душевным движением, которое в зародыше содержит всего человека. Так, у Алпатова сразу встали в первыми движением полового чувства: 1) половое удовлетворение (быть, как все живое); 2) иметь жену, значит, быть самостоятельным, т. е. быть как все люди; 3) быть творцом.

Значит, если все одновременно, то все в противоречии: воздержание от полового чувства до брака, воздержание от брака для творчества. Напротив если взять  все в этапах переживания, то противоречие разрешается.

Вопрос «дульцинирования»: начало движения чувства сопровождается «избранием», «она», значит, лучше всех на мой вкус. Это избрание «на свой вкус» вполне естественное может при известных условиях превратиться в избрание на всеобщий вкус: «моя дама лучше всех» и рыцарь сражается за ее первенство. Этот процесс универсализации Девы может сопровождаться полным забвения истоков самого чувства (Альдонса) и от женщины остается только принцы «Дульцинея». Тогда забытая Альдонса мстит рыцарю Дульсинеи, показывая ему в жизни обратную сторону (рыцарь везде натыкается).

Месть Альдонсы (значит, все «бабы».)

Теперь переходим к анализу самой возможности возникновения такого принципа Дульциней, который обращается против своего начала, т. е. против полового желания, связанного в процессе своего удовлетворения непременно с заботливым вниманием к Альдонсе (мое: «родственное внимание»).

 

18 сентября. Воскресенье. Ночь тихая светлая была и опять срыкнул мороз, но с восходом поднялся ветер и смахнул белое, а позади кустов лежала еще долго и после восхода белая тень грядущей зимы. Теперь с опенками плохо, едва ли явятся. Лист потек.

Ходим по тетеревам напрасно, выводок загремел далеко, петух убежал и снялся не в меру. Напали случайно против Филипповского на тесную высыпку бекасов. У нас было только по несколько штук зарядов с бекасинником. Мы решили стрелять только верных бекасов и потому оба стали, как перестарелые вековухи, не можем остановиться в выборе, бекасы летели со всех сторон, а мы не стреляем. Принесли только трех. Поднялся сильный какой то мертвый ветер.

 

Продолжение «Дульцинирования».

Половой акт невозможен без «ухаживания», т. е. внимания к самке и, следовательно, явление Дульцинеи, через которую невидно естественная жизнь, противно половому акту.

 

19 сентября (6) Понедельник. В предрассветный час дождь, потом и рассвело, но при теплом мелком дождике, который не помешал нам выйти на охоту. День сложился пасмурный, умеренно теплый, прекрасно охотничий. Петя убил на Михал. полосах двух дупелей, я убил бекаса и горшнепа на Алекс. болоте. На Ясниковском дупелей не было.

 

<Приписка на полях> Детское село, Колпинская д. Кучумова Иванову Разумнику.

Выпущено намеренно. Зачеркните также и главу Бык.

 

На рассвете, когда шел на Ясниковское болото, журавли хороводились, как будто спросили о чем то и потом из всей массы отделились три и полетели от них в другую сторону. Токовал тетерев у самой дороги гурковал и чуфыкал, близко подпустил, с ним были, кажется, две тетерки. Вполне можно охотиться <2 нрзб.> После 9 ч. я опять к нему подошел и когда он взлетел под пустым выстрелом, выбил много пуху, но тетерева не нашел.

Продолжительная охота возможна, если дома есть, кто с радостью берет убитую дичь и еще есть кому рассказать об охоте. У меня Е. П-е дичь только подавай, а рассказываем мы с Петей друг другу долго и с мельчайшими подробностями.

 

Бекасы стали похожи на сонных осенних мух – на отравленных мух и какие то сонные и встречаются не на своих местах.

 

Под вечер пошел промять Ромку по правую руку от трона Берендея, открылись отличные мокрые скошенные полосы с невысокими мягкими кочками и сразу нашелся дупель, потом другой, бекас, другой, и всех их я взял без промаха.

Возвращались в полумраке, болотные совы вились над Ромкой, туту же садились на кочке и ушастые провожали нас большими круглыми глазами.

<Запись на полях> Сова на кочке.

Я был счастлив этой картиной и удачной охотой. Мне ясно представилось. что Дульцинея это как солнце и рыцарь слепнет, потому что смотрит на солнце, так, чтобы любоваться солнцем, нужно обернуться к нему задом и внимательно разглядывать освещенные им предметы. Да вот и сам бог, если смотреть в его сторону, ослепляет ум. который начинает, или отвергать Его, или доказывать Его бытие с помощью высшей математики. Чтобы видеть Бога, нужно, как и с солнцем, повернуться к Нему спиной, взять чурочку, вырезать из нее небольшого божка, и в утренний и вечерней молитве связывать с ним все свои действия, уверяя себя, что это он все посылает, если все тут хорошо, и если плохо, то мешает чорт. Если не хочется. или не можешь молиться чудотворной чурочке, как дикари, то заведи себе тетрадку и пиши в нее вместо молитв стихи, воображая все-таки, что у тебя под подушкой лежит чурочка, представляющая бога взамен непостижимого принципа, лишающего человека совершенно его разума.

Иной, прочитав это, назовет меня скептиком или безбожником, но это совершенно неверно, как неверно создалось представление самого скептицизма. Я вовсе неравнодушен к чурочкам, которых люди себе берут вместо бога, я напр., с большим интересом отношусь к чужим для меня чурочкам, научаюсь через них понимать жизнь на земле, я ненавижу тех чурочек, которым заставляют меня поклоняться и присягать, наконец, у меня есть множество своих собственных любимых чурочек, между которыми я всей силой души стараюсь создать единство. А о моем безбожии могут говорить лишь те злодеи, которые, навязывая свои чурочки другим, в них неверующие, хотят установить через это свое господство над умами и чувствами людей.

<Запись на полях> Петя принес утку-озерку.

<Запись на полях> В письме к другу сделать из этого вступление к главе о Дульсинее.

<Запись на полях> об отражении я.

 

20 сентября (7). Вторник. на рассвете я вышел до ветру и устроился за сараем против прудика. Прилетела утка широконосая и села на пруд.

Открываю поутру окно, слышу, токует тетерев на клевере. – «Петя, – бужу я, – слышишь?» – Слышу – говорит он.

 

Вчера я велел Ромке подходить к убитому дупелю, лежащему в траве. Он сделал по нем стойку на большом расстоянии и стоял, недоумевая – откуда пахнет и когда стал подходить, то не в том направлении и когда потерял запах, шарахнулся далеко в сторону. Если бы дупель был жив, то Ромка сделав верную сойку сначала, потом наткнулся бы на следы и стал бы по ним карячиться долго, пока охотник, следуя за ним, не спихнул бы дупеля ногой. Так постоянно бывает у нас с Ромкой. Я делаю предложение, что так происходит от слишком сильного его чутья. Близкий запах залепляет чутье, нужно отбежать от него, чтобы почуять. Итак, близко определить не может, а потом ведет верно. Еще неудобства большого чутья – показались вчера на бекасе. Ромка был далеко от меня. Я свистнул, чтобы его подозвать, но в это время он, высоко задрав голову, причуял и не пошел на свисток, очевидно, боюсь упустить струю ветра. И потом, колыхаясь, как яхта, задирал голову выше и выше, набегом стал захватывать воздух: это он понимает, что чем сильнее движения, сильней и пахнуть будет. Наконец, он добрался до верного запаха и стал. Пока я добрался через огромное расстояние, он тоже попробовал поближе добраться к бекасу и тот, взлетев, пересел шагов на десять. в это время он расслышал свисток, обернулся ко мне и, виновато лег. Я подошел, наказал, велел следовать сзади и пошел впереди к бекасу. Когда я приготовился для стрельбы, то оглянулся и увидел, что Ромка сзади меня тоже стоит с подогнутой перед ней лапой.

 

Сегодня сеет дождь, но с перерывами, во время которого успеваешь обсохнуть немного. Была даже радуга. Ветер не очень приятный. Поутру тетерева не бормотали, но осенью для них нет положенного времени и в 11 д. один завел все таки свою музыку. Сегодня Петя отправился проверять все Берендеево царство, и я взял влево от Бер. тропы в Сибирь. Дупелей в Сибири не оказалось и думаю вчерашние два. взятые мной попали сюда из метрополии. Бекасы нашлись на прежнем месте против П-го леса, опять все были кучкой и очень строгие. Кента совсем измучилась по ним и, наконец, стала смотреть на меня, не знаю ли я, как можно к ним подбираться. Это, наверно, сошлись бекасы с Иван. болот, где теперь их вовсе нет. В лесу нашлась тетерка с поздним тетеревенком, и потому меня подпустила. Тетеревенка я взял. Недалеко от дома в кустах возле растоптанного скотом болота, нашел, наконец, первого вальдшнепа. Хозяева копают картошку. Под потником появился лук.

 

Петя во всем Берендеевом царстве нашел двух дупелей, принес одного, двух бекасов и <1 нрзб.> Из всех убитых дупелей было три особенных, с виду более серых, чем наши, а на самом деле собственно серые наши, а у тех на брюшке по белому пятен больше и оттого они кажутся более серыми, между тем как эти пятна и на брюшке и под крыльями коричневого цвета: в этом главное отличие, у нас пятна серые по белому, там по белому коричневые. Сторож Егоров считает этих дупелей пролетными.

 

Сегодня, когда Кента жалась ко мне, спрашивая как быть с бекасами, вылетающими без всяких правил, я под влиянием дурной погоды или упадка духа от недостатка дупелей, долго не мог решиться стрельнуть и, когда стрельнул, то дал промах. Я вообще в среднем очень посредственный стрелок, вероятно, потому что нервный человек по характеру своему: я часто стреляю блестяще, но так же часто из рук вон плохо. Для хорошей стрельбы мне надо быть в обладании полного своего жизнеощущении, или как часто бывало тоже при пониженном жизнеощущении вдруг как бы «выйти из себя», сделав случайный хороший выстрел, с этой удачей связывается другая и так, выйдя из себя, там в этом повышенном состоянии находить свой верный расчет, меру, даже метод, кажется вылетающий бекас мелькая белым брюшком и кажется, в этом совершенно бывает уверен, что так будет всегда. И вот на другой день выходит с этим найденным методом быстрой решительности при стрельбе, готовился к выстрелу вдруг куда нибудь по виляющему бекасу с вызывающим криком и вместо него вылетает безшумно, как мотылек растрепанная коростель. Вместо моментального выстрела берешь не на мушку, ружье почистил, мушка играет и после выстрела коростель улетает невредимая. Этот промах поселяет раздумье и когда вылетает бекас вдруг не решаешься бить, потом схватываешься, что еще можно и стрелять или не в меру или неверно и сам знаешь, что совсем неверно и удивляешься себе: «если знал, что неверно, то зачем же стрелял!» Я теперь однако после долгой стрельбы нашел себе верный метод стрельбы по бекасам и поэтому могу считать себя вообще средним или неплохим стрелком: метод этот состоит в том, чтобы с самого начала не угнетать себя раздумьем о промахе, стрелять и стрелять, считая, что за каждый промах потом бекас непременно ответит. И вот обыкновенно после трех, четырех промахов и, наконец, одного убиваю и потом непременно второго, третьего и когда потом подсчитываешь, – убитый бекасов оказывается больше чем промахов, значит, и хорошо, это и есть моя норма. Такая стрельба, как и всякая страсть, берущая в данный момент всего человека, если подумаешь, отражает всегда всю перспективу своей собственной жизни и видишь себя насквозь в своем жизненном деле: тоже и там весь успех, все достижения, наконец, обретение уверенности в себе в чувстве твердой земли под ногой сложилось, когда перестал бояться своих промахов, своих неудач, и в этом нашел свой жизненный метод пережить неудачи с терпением и даже иногда с веселостью. все берендеи это очень хорошо понимают, и, когда у одного не выходит, другой помогает ему, утешая: «не все в кон, можно и за кон».

 

Из статьи Замошкина о мне:

– «Его худож. мышление обращено не в себя, а как бы в свое зеркало – он смотрит на себя, как на постороннего. реальное бытие чужих «я» для него закон. Отсюда индивидуальность М. Пришвина воспринимается через призму, общую для всех людей». По моему это сказано замечательно, и я, правда, что то создал, если только не всякое эпическое повествование создается именно на этом пути, т. е. смотреть на себя, как на постороннего и признавать реальность не только чужих я, но и всяких вещей, как у Гомера, у Толстого и у всех подобных им писателей, созерцающих жизнь людей целостно, а не частично, подпольно.

 

Перечитал внимательно всю Кащееву цепь и так сужу: «Голубые бобры» – 5 «Маленький Каин» 4, «Золотые горы» – 3, «Бой» – 4 с минусом (хуже Каина), «Тюрьма» – 5, Зеленая Германия меня еще волнует и трудно судить, но кажется хороша. Боюсь, однако, что Зеленая Германия сравнительно с Голубыми бобрами выезжает на внешнем блеске. Голубые бобры имеют лицо самого обыкновенного и невидного человека с большим затаенным внутренним миром – в них больше человека, в Зеленой Германии – больше Германии, все равно как в каине больше гимназии.

Итак 2-й том Кащеевой цепи (Любовь) теперь начинается двумя звеньями, чрезвычайно слитыми (Тюрьма и Германия) = 5 листов. предполагаю, что всего будет 12 листов, значит, останется 7. В отличие от 1-го тома в этом романе не будет разрыва между звеньями, он должен безпрерывно поднимать читателя. Он будет иметь один сюжет: Алпатов достигает Ину: Ина есть подвижный предмет, как Колобок. Правда, на момент он ее достигает, но только временно видит редко она от него убегает. Да так и надо ухитряться пасть, чтоб это заметно было: догнал, а она из под рук» (это произойдет в Париже) и потом в России он опять за ней, пока Берендей не научит его, что нельзя человеку смотреть на солнце: глаза слепнут.

В романе должен быть изображен священный акт рождения человека и это будет акт «половой», а не тот суррогат его, который называется «духовным» актом, «духовным рождением». Только через пол можно обрести истинное сочувствие к «униженным и оскорбленным», словом надо воспользоваться («материализоваться») и так пережить это унижение. Оно так и должно быть, если человек обрешен на землю и узнает впервые соседей своих людей, которые тоже все были сброшены («боль»).

 

Ина для читателя только просвечивается, она загадка, она двойная, она – вся женщина, все ее сущность непостижимая как сама жизнь в своей текучести: надо самому течь, самому жить и тогда станет понятным. Значит, Ина по тому же недоступна, почему и разум не может схватить и, значит, умертвить всю жизнь. И вот почему спасение Алпатова в природе у берендеев.

 

Звено, в котором Алпатов догоняет Ину для того только, чтобы она от него ускользнула. Лейпциг и Версаль. Солнце – принцип.

Звено, в котором Алпатов… достигает положения, и не может достигнуть. Крушение разума и падение. тут возможна рука помощи от теосфоров, чтобы понять бессмыслицу «духовного рождения» для тех, кому надо просто жить. В соответствии с другими звеньями, следует и здесь вкрапить эпоху, но едва ли удается: это было в 900 годах перед первой революцией, начало декадентства; эта эпоха для Алпатова должна исчезнуть в сознании, т. к. он же поглощен собой. Его мистика уводит от земли. Но очень возможно, что изображение Нового Израиля заменит «общественность». Кстати, на этой секте можно подчеркнуть по контрасту и природно-личный путь Алпатова с его Дульцинеей и т. п.

Звено: рождение Берендея, это должно быть написано тем же тоном, как Родники Берендея и очень возможно, что многое войдет в него из теперешних моих дупелиных болот. Жизнь у берендеев, как Маклухи Маклая в Новой Гвинее. Записочка в лесу и слезы.

 

21(8) Сентября. Среда. Дождь лил всю ночь. У нас в деревне уже нет ласточек, а в поле вчера Петя встретил табунок, верно это пролетные.

У меня отчего то опять шишка раздулась на шее и на охоту итти не могу. Пойдет Петя с Ромкой проверить берег Дубны под Сковородиным.

 

Месть Альдонсы

Начинался своей «опытной мистики» и под влиянием этого думаю о революции так: вся революция была, как «месть Альдонсы», унижены революцией были все, кто хотя бы в тайниках своей души презирал свою животность и выделял свою духовность. Равенство плоти – вот требование революции. Так один мужик, увидев портрет мужика Калинина с семьей и вспомнив, что царь тоже любил сниматься с детьми, сказал: «Один хуй». Как бы сделать это литературным?

Один мужик из этой деревни, откуда вышел Калинин, увидев его портрет с семьей, сказал: – Вот и царь тоже любил сниматься с детьми. Я посмотрел на портрет и подумал: «один козырь». Конечно мужик не козырь сказал, а другое непечатное слово, но все равно, он хотел этим сказать, что природа людей одинакова, а только живем мы по разному.

 

<Приписка на полях> Начало письменности: один парень на шоссе во всю дорогу камушками выложил обыкновенное безобразное слово из 3-х букв. Я заметно для него смотрел на работу и вспоминал гимназическое время, когда мне показали словарь Даля: то же самое слово, которое складывал парень на дороге, – было первое, что я захотел разыскать в словаре.

 

Другой пьяный на базаре в Талдоме пристал ко мне, желая высказаться в своем каком то глубочайшем веровании, нес всякую ерудну и о солнце, и о боге и о <1 нрзб.> и о царях и пролетариях. Как вдруг дорогу нам преградил рогатый баран. Пьяница уставился в барана, когда его замяло и он вдруг мне открыл то самое главное, о чем он хотел сказать. И он сказал… Но вот меня и остановило его замечание, потому что, конечно. он другое слово сказал, не козырь. Это было сказано вовсе не с тем, чтобы выразить превосходство человека в чем то другом, духовном, нет, пьяница был просто удивлен, потрясен открытием не в унижении человеку, а скорей в открытии права барана на жизнь. И так он сказал: – А и у барана такой же козырь!

 

География моей охоты

Всегда едешь по реке и видишь, как в нее вливаются другие реки, а по Дубне едешь, то видишь, как из нее везде выливается вода и образуется огромная пойма или болотные заросли, иногда совершенно недоступные человеку. Речки только вдали от Дубны текут в нее, потом как бы задумываются, раскидываются богачами по своим долинам и, наконец, совсем исчезают в осоке.

 

Вытравка и Кубжа. Остров. Вокруг острова болота со стогами. Работа на болотах. За Островом до Дубны кустарник, березы на кочках, хмель, <неоконч.> Рассказ как охотился Федор Иван. Кустарники на суходоле.

 

Положение Александровки

 

<Приписка на полях> «Исады» – местопребывание лодок перед водой.

Елань.

 

Рисунок

 

Сегодня весь день сеял дождь. Петя ушел на разведку к Сковородину. Я сижу дома, всматриваясь в свое далекое прошлое. Ноги мои отдыхают немного от охоты и мысль тихая и ясная, такая трезвая: теперь безумие, которое казалось раньше таким страшным, является мне настоящим радикальным пониманием жизни друг их людей.

Петя вернулся только под вечер, сделав огромный круг по-за – Иванкову до Берендеева и обратно. Он принес только одного бекаса и вальдшнепа, найденного на опушке леса возле озими. Теперь не остается сомнения, что высыпка вальдшнепов началась. Я его допрашиваю:

– А журавлей видел?

– У-у! масса, – говорит он.

– Что они делают?

– Ходят горбатые человеческими шагами.

– А ласточек видел?

– Вот я хотел сказать это: видел в поле большой табунок.

В Сковородине наше болото, разделенное Островом, продолжается, там это пойма с канавой на Дубну: Канава начинается плесом, а возле плеса место, куда вытаскивают лодки называется «Исады» (общее название конюшни лодок). Едут на лодках по канаве, вокруг пасутся стада. Мужик кричит: – Пастух м. т. овцу утопил!» После этого похода легко представляется берег Дубны: мелкий непроходимый лес по кочкам с плесами, потом полоса  частого болота и, наконец, деревенское поле на холмах; по временам береговая полоса леса прорезается чистой поймой, как в Сковородине. Между Александровым и Ясинковским надо, надо понимать, находится водораздел речек Вытравки и Кубжи.

 

22 сентября (9). Четверг. На рассвете моросит дождь. Но тетерев бормочет. Я к этому до того привык, что мне это все равно, как бой часов. Но этой привычки я не боюсь, потому что в природе столько перемен, что непременно что нибудь да выведет тебя из тупого покоя привычки.

<Приписка на полях> по-за болотью, по-за болотью, по-за Иванкову, по-за рекой, по-за Кубежью.

 

Несмотря на дождь, я пошел посмотреть вальдшнепов, не нашел, заглянул в Междуречье: дупелей не было, только бекасы и горшнепы. Так и надо считать, что кончилось передвижение горшнепов и вальдшнепов. Бекасов после дупелей скучно стрелять. Я принес сегодня позорную норму: коростеля, горшнепа и три гриба подосиновика. Наконец, конец! Царь Берендей объявляет свой переезд в свой зимний дворец.

Сегодня сборы и мы с Петей завтра выходим, а Ефрос. Пав. выезжает послезавтра. Следовательно всего вольного житья с 10 июля по 22-е сентября: около 2½ месяца. Довольно работы ногам, пора начать голове. Конец, конец!

<Приписка на полях> Петя принес 1 горшнепа, видел дупеля и 7 горшнепов.

 

В среднем это будет немного, если считать мою ходьбу по25 верст в день, всего 80 дней, значит пройдено 2000 верст и еще ведь по болотам!

Расчет с хозяином

Поездки                            – 38 р. 50 к.

Хлеб                                 – 10 р.

Молоко                             – 19 р.

Картофель                        – 2 р.

Огурцы                             – 2 р.

Капуста                            – 1 р.

Яйца                                 – 1 р. 20 к.

УС

Услуги                              – 20 р.

Квартира                          – 50 р.                                     Уплачено 1/-5

                                          143 р. 70 к.                            25 июля 2/-21

                                                                                          26 июля 3/-5

Взято                                61 р.                                        9 авг. 4/-5

                                          82 р. 70 к.                            19 авг. 5/15

За молоко                         8 р.                                          22 сен. 6/10

На гост. детям              6 р.                                                      61 р.

                                          96 р. 70 к.

 

Сочлись. смазал сапоги. Е. П. пошла прогулять собак и сообщает: возле самого дома взлетел бекас.

Я говорю:

– Нет, Петя, по правде говоря, рано мы уезжаем, бекас только рассыпался, бекас теперь жаркий, как дупель, горшнепы посыпали, вальдшнепы, а там гусь, там по заморозкам охота по дорогим жарким кряквам могли бы еще…

Хозяин сказал:

– Благодарю, благодарю…

Я ему:

– Незачто, вас благодарю, а то в деревне много таких людей, только и смотрят тебе в карман.

Разрешите сказать с точки зрения. – Увольте <2 нрзб.> Разрешите, Мих. Мих.!

– Ладно говорите.

– Я хочу сказал, что моральный человек в настоящее время запрятался.

– Совершенно верно, – ответил хозяин, моральный человек в настоящее время совершенно запутался в паутине.

Хозяин бережет для меня самые свои драгоценные выходные слова.

– А что значит моральный человек? – спросил я.

– Это вы сами знаете – ответил хозяин – деревенский человек способен только на одно дело и когда ему другое, он путается. А торговый человек способен на все. Вот у вас собака по бекасу ходит, <Вписка: умственное дело, а можно приучить> значит она способна и на зайца и по волку, а которая по волку способна, тоже ведь не может по бекасу! Вот так и  торговый человек служит в торговле: он как собака по бекасу способен на все. И стал рассказывать, как мальчиком он жил у хозяина и ему был экзамен 1-й – это обед у хозяина. мальчик ест, а хозяин смотрит и после обеда говорит:

– Ты мне ненадобен, вяло ешь.

– А как вам было? – сказал я.

– Мне было – ответил хозяин – он сказал: – оставайся, ты весело ешь, значит будешь на все способен, ты моральный человек.

<Запись на полях> Начать: «Русский язык природой.

 

<Приписка на полях> Когда поэты и чувствительные граждане начинают говорить о гибели деревенской природы, меня это не задевает: девственность природы меня интересует не анатомически, я знаю женщин многодетных и девственных, знаю наоборот, много развращенный девиц, анатомически девственниц.

 

23(10) Сентября. Пятница.

Забытая книжка.

В 4.25 у. я вышел из Александровки. Рассветало. Кругом бормотали тетерева. Небо ясное. все в ожидании мороза. Около Никольского зеленая трава от росы стала седою. Потом засверкал крест и стекла далекой церкви и за Константиновским, когда солнце взошло уже, на свежеструганных бревнах засверкали искры мороза.

Теперь я забыл множество замеченных мной красок вроде «седой зелени» и соответственно с ними каких то волнующих воспоминаний из своей юности и новые неожиданные оценки своих поступков через тридцать лет!

Помню схватился за своим записную книжку, чтобы внести в них названия родников моих мыслей, вроде «седой зелени» и посредством этих отметок хотел восполнить извилистые пути моих мыслей. Но оказалось, что книжку я забыл дома. Я сожалел об этом одно только мгновение и потом, оглянулись на раскинутую перед моими глазами долину, одетую низко лежащим белым плотным туманом, махнул рукой и сказал: «куда наша не пропадала!»

И мне представилось тогда, что творец всего этого великолепия в природу проходил здесь тоже, забыл свои предначертания и все осталось незаконченным. И вот почему, может быть, каждому, кто проникается воздухом сверкающего росисто-морозного утра, хочется тоже принять участие в личном творчестве, продолжить его. Может быть вся природа. казалась мне, забытая записная книжка творца.

 

Брачный полет

Они встретились в трамвае. Сцена с рабочим. Они не узнают друг друга сначала. Потом он начинает горячо говорить о рабочем и она взволнованно вспоминает о тюремном женихе. После того в Париже смех и т. п. Следовательно в этом звене одна тема: тоска по родине, другая тема: как ускользнула невеста из под рук.

 

– «А там тебя сосна поведет через леса».

Очень грязное шоссе, смешалась даже в грязи и пешеходная тропинка, но мокрая грязь впереди далеко сверкала в осенних лучах солнца очень красиво серым металлом. Мне попался интересный спутник овчинник дед Григорий, который потом у меня ночевал в Сергиеве. Я предложил ему папиросу, он руками замахал: курение – это непробудное пьянство.

– Старообрядец? – спросил я – Нет, заметил он. Я же ему сказал, что курение моя слабость, но меня радует мои дети, я сказал им: – не берите с меня дурной пример, не курите». И они из уважения ко мне не курят.

Вот это страшно обрадовало старика и он вдруг мне весь открылся: он не старообрядец, но с некоторого времени увидел свет жизни. Это было 7 лет тому назад, умерла жена, вот с тех пор, как умерла…

Я понял по своему…: что тоска по жене.

 

Мы сели отдохнуть под кустом. Я сказал ему, что я егерь, учу собак и продаю, и об охоте пишу в журналах: мне платят, этим живу. Дед хорошо понял меня. – Мне приходится, – говорил я, – жить в болотах и много ходить, часто проваливаюсь, ночи все мокрые, вот и согреваешься и оттого я быстро хожу и не умариваюсь.

– Как тебе досталась эта легкая жизнь?

– Кто тебе сказал, что легкая: она трудная.

– Да, но тяжелого все таки ты не поднимаешь, как я?

– Нет, не поднимаю. А вот как далась легкая жизнь, я тебе скажу: не легко. Я свою охоту очень люблю и так положил: жить одной охотой, умру, или достигну и вот достиг. Это был путь к личной жизни. А у тебя есть к чему нибудь охота?

– К пчелам, – ответил Григорий.

– Почему же ты не  шел этим путем?

– Потому что родился крестьянином, крестьянство у меня, жена, четыре девочки, питомца приняли: три рубля в месяц за него платили. Потом мы овчинники, у нас крестьянством не проживешь, у нес весь уезд овчинники. Дело грязное, тяжелое. Мы ведь рабы: нам из под «вига? не выбраться. Вот и не мог пчелами заняться. Капитал нужен. Было время до революции. Он запрягал дурака, но кормил. Теперь он опять запряг дурака и не кормит.

– Да, – сказал я, – но ты мне говорил, что с тех пор, как умерла жена, ты вроде как бы из под «вига» вышел и видишь свет. Как это ты увидел свет?

– А вот как увидел. Ежели говорят, что муж с женой ладно живут, это понимай, что у них есть достатки. Но у нас тоже достатков не было, чтобы ладно жить. Четыре девочки, их надо одевать. Я ворочаю весь день и сплю четыре часа. И самые трудные работы прошел, а нет труднее работ: пилить в лесу дрова, и второе камень колоть, я все прошел. А девочки все не одеты и все мне колют глаза. Ну вот давеча подросли: трех замуж отдал, жена померла, младшая дочь осталась хозяйкой. И тогда все переменилось. Я остался один и никто больше меня не попрекнет. Я бывало теперь в лес так пройдусь, или краем полей и радость меня охватывает всего: всему дивлюсь и все понимаю. Вот, к примеру смотрю на пчелу и на муравья: на пчелу смотрю дома и на муравья в лесу и я так понимаю, что оба они живут, как люди, от своего труда. А насекомые заводятся от теплого весеннего воздуха. И если мороз хватит, то пчела и муравей умирают: они как люди умирают совсем, они трудятся и умирают. Насекомые от мороза спят и, как тепло, они оживают: муха, червяк, всякая такая дрянь, им смерти нет.

Вот как жена умерла, стало мне сначала очень даже чудно и страшно: работы мне не убавилось, мне прибавилось работы, ведь хозяйство остается то же самое, два <1 нрзб.>, лошадь, корова, пять овец и опять овчинное дело, и дрова пилю, все то же самое, только жены нет и плотским грехом я больше и занимаюсь. А когда приду домой один, и никто меня не попрекнет. Вот мне тогда явится свет и я стал о всем думать и все понимать. Так на восьмом десятке вдруг жизнь пришла.

<Приписка на полях> Охота служит делу свободы.

Было время. Входит человек, станет на бочку и обещает всем по кадушке моченых яблоков.

– Все ваше будет! А мы – <1 нрзб.> раскроем и в ладоши хлопаем. Проходит время запряг он дурака и не кормит… Вот так моченые яблоки!

 

От… <3 нрзб.>

 

Это война будет последняя: сразится Арх. Михаил это знает, человеку будет дано оружие сразиться…

 

Разговоры о десятирожном звере и об (    ), о тысячелетнем царстве, о Ленине, предтеча Антихриста: очень смутно и не твердо: все это недавно только узнал от одного юриста.

Обед в «Кулинаре». Старик брезговал обедом, плохо ел. А пива выпил. И всему удивлялся, глядел на человека за прилавком, который сидит. – Вот этого я бы не мог: сидеть; я бы сбежал».

За чаем и за ужином у меня.

Он спросил: – А что ты думаешь о геенне?

– Ничего, сказал я, это было у меня в юности, теперь я не имею этого страха: бог – это не пытки, а милость.

И старик весь встрепенулся.

– Вот ты говорил – продолжал я – и насекомы рождаются от теплого весеннего воздуха: комары, слепни, гнус болотный и всякое зло. Я охотник, дорожу болотом, чтобы никто за пустяком в него не ходил и не пугал дичь. Мне комары и слепни большую пользу приносят: они праздных людей ко мне, в мое царство не пускают. Стало быть, они у меня вроде как бы на службе.

Старик стал смеяться. Я серьезно сказал:

– А мое дело хорошее, то я знаю

– Охотницкое?

– Ну да, вот ты же сам говорил, что у тебя самое хорошее дело – пчелы, и охота: это свобода. Я, значит, свободе служу, а комары и гнус мне помогают.

Старик стал еще веселей смеяться. Я еще серьезней:

– Вот бы так и злых людей на хорошую службу поставить, разбойников, воров.

Старик стал серьезным и маленьким, вдруг с большим любопытством цеплял седой бородой за траву, подполз ко мне и пришептал так:

– Каким же способом можно заставить их служить, как их связать?

Подумав, я сказал:

– А милостью. Я помню раз одного вора у себя накормил т обогрел, так он мне потом очень пригодился.

– Связал его? – сказал старик.

– Да, связал.

Старик приподнялся, сел и весь просиял.

– Великую правду ты говоришь: хлеб, соль, да милость и разбойника поражают.

 

О рождении слова.

В Бобошине зазвал меня Палин чай пить и сказал, что по собакам у них есть замечательный знаток Артамонов, а у Егорова только слова. Как вспомню Егорова, так и встает Клычков: и тоже красные слова. талант краснословия и проституирование словами. Полная растрепанность. и в противоположность этому Берендеевы девственные слова (дедок Григорий), когда сам человек и не знает, что он сказал и какую это имеет цену.

 

<Приписка на полях> Сын мой православный, в церковь ходит и вдруг говорит:

– Отец, я хочу поступать в партию.

– Что же, говорю: я тебе не препятствую, у меня такой силы нет.

А сам так решаю: – Если есть бог на свете, он не допустит. а если поступит, значит бога нет. И вскоре после того узнаю: в партию его не приняли.

Вот еще слова Григория: – а будет время, когда человек будет питаться видением, увидел глазами и сыт?

 

Об этом теперь не может сказать самый ученый востроум.

 

Сын мой женился в Москве. Я пришел к ним, она одна, я ей говорю: – «вот кабинет, где вони нет». А она мне: ась-вась. Приходит сын, слышу она ему в кухне: вот так отец у тебя вот так деревня, пришел и говорит: – это кабинет, где вони нет.

– Подожди, говорит, он тебе еще и не то скажет. Я же смеюсь над ними, деревенские люди, а говорят по дворянски ась-вась.

 

24(11) Сентября. (Утро (раннее было прекрасное, с морозцем, а в девять полил дождь и так было до ночи. Это утро обмануло наших, они выехали, а потом тащились весь день по дождю и приехали в темноте, насквозь мокрые. Петя вчера убил последнего дупеля.

 

Встретил Зимина, который летом поехал в Бабошино учить собаку, но попал в историю (собака укусила мальчика) и не мог натаскать собаку. Он успел показать своей сучке только трех молодых чибисов. 1-го августа он поехал с этой собакой на охоту. Она еще стойку сделала по молодому тетереву, по другому. На болоте они напали на дупелей, провели по дупелям и так он стал сразу с ней охотиться. Собака его – суха, плохой экстерьера на английских сеттеров по природе вежливая – это главное, второе, – Зимин хорошо занимался с ней домашней дрессировкой. Я думаю, главная причина успеха индивидуальность собаки (как Кента), а к этому умелая проработка дома. Из этого вывод: какая разница между собаками!

Вылет  и пролет дупелей, как говорил Зимин, по всей силе было с 11-го сентября и продолжалось уменьшаясь, неделю. Так было и по моим наблюдениям. Дупеля ему нашлись тоже пятном (около Зимняна) и почти в том же количестве, как у меня, только я брал их ежедневно по 3-4, а он сразу, и потому у него было дело с настоящей высыпкой.

 

 

25/12 Сентября. Воскресенье. Теплый день, серый с утра. с теплым туманом и осадками мглы, потом хорошая, с просветами солнца. Такой прекрасный вечер. Мы с Петей и Яловецким весь день ходили с Соловьевым. Убили бекаса. Видели несколько вальдшнепов.

 

<Приписка на полях> Уродистый, – большой, крепкий, породистый

«Меня, члена проф. союза обложил матом и по партийной линии назвал обормотом».

 

Напугала войной население так, что все бросились закупать продукты и теперь за мукой и крупой такие же очереди, как в революцию и так же выдают по фунтику; вид хвостов само собой еще больше пугает и так паника все растет и растет. Мне кажется, большинство крестьян не верит в возможность внешней войны и называют войной грядущий передряг внутри, при которой будем опять голодать. Я спросил деда Григория:

– Вот запугали войной народ совсем зря: войны по всей вероятности не будет.

Григория твердо сказал:

– Война будет непременно.

Я очень удивился твердости его слов и сказал, как он может это знать, если и мы образованные люди, спорим об этом.

– Никто, – ответил Григорий – в настоящее время не может сказать, когда будет война, но что она будет – это верно ведь сказано, что все прощается и только не прощается хула на Духа. Вот почему непременно архангел Михаил дает оружие верным людям им сразиться с духом тьмы. Эта война будет непременно, а когда будет, не скажет не один вострум.

 

Алпатов у берендеев

Чурка-снохач, охотник: всю жизнь работал и не понимал себя, а в 70 лет освободился и заиграл. Другой берендей в 70 лет оглупел от жизни рабской и то, то называется «плотским грехом» заметил любовь к пчелам, лесу и полям.

Когда сошлись Григорий с Чуркой, то был у них разговор: Алпатов встретился с Чуркой и когда они вошли в большой лес. Чурка сказал:

– Для счастья надо, когда лягушки… и пр.

на дереве голос отозвался:

– Это, дядя Герасим, когда как.

– Григорий! – сказал Чурка, нисколько не удивляясь голосу с дерева, и проч. Он ставил «бурак». Григорий говорил: – это счастье короткое, оно бывает от весеннего теплого воздуха, всякое усекомоме заводится в теплом парнике и начинает баба работать языком. Усекомая, потому усекомое, что заводится от теплой грязи и ему нет погибели от мороза: не умирает а замирает. Из них только пчела и муравей понимают смерть, как человек, если пчелу тронет мороз, она умирает совсем, как человек. Жизнь пчелы и муравья короткая и зато они спешат работать, как люди, и им дана мысль для устройства, а не для одной защиты, как у всех усекомых. Вот и бабы живут как усекомые, они считают, что мысль в голове с языком даны только для защиты себя и нет у них предела этому: язык у бабы мягкий: В этом бабьем деле мало счастья и коротко.

– Ну вы, конечно, овчинники, – ответил Чурка, у вас… Дед Григорий научит Алпатова сказке о золотой луговине (легенда о букольнице <1 нрзб.>. Разговор о геенне. Алпатов вмешивается: вместо геенны милосердие, и Григорий смеется и радуется.

Чурка соглашается с Григорием, считая его мудрым, Григорий соглашается с Алпатовым, подчиняя себя высшей мудрости и т. д.: в этом дух берендеева царства. Алпатов проникается этим, берет Чуркино счастье, его Пашу. А между тем небольшой конверт с короткой запиской «откликнитесь» и подпись Ина Ростовцева блуждал, все двигался к цели по лесам и настиг. И когда настиг («железные ночи») и той ночью встреча с Григорием и его рассказ о своей жене и о Золотой луговине. (И Чурка и Григорий по своему разрешили Кащееву цепь).

 

27(14) сентября. Вторник. Воздвижение.

Вчера весь день дул южный ветер и было жарко. Ночью стало тихо, вызвездило. Мне кажется, после восхода я видел где то в лесу побелевшую от мороза зелень, но потом было так тепло, хоть в одной рубашке ходи и тихо. Это был счастливый сентябрьский день. С 5 у. до 12 я обошел большой круг золотыми лесами искал с Кентой вальдшнепов: от Киновийского ручья по канаве между большим лесом и малым до болотной вырубки, ольхового заросшего по Черному ручью (так называю его по «Черному мосту» возле Параклита краем озимого поля возле линии, потом опять большой ольховой зарослью, ельником, березняком до исходной точки. Я видел на всем этом пространстве только двух вальдшнепов и взял их. Один попался вначале в еловой чаще между большим монастырским лесом и малым. Кента сделала стойку – я провел по глазам ее линию: взлет вальдшнепа, мне казалось, в этой чаще был невозможен для стрельбы, верно и Кенте это не нравилось, она зашла с другой стороны и стала опять, я провел линию с глаз до пересечения с первой линией и как раз с этой точки вальдшнеп взлетел, был он виден одно только мгновение, но рука, поставленная на бекасах сделала верно и вальдшнеп упал вместе с листьями и сучьями. Другой вальдшнеп нашелся в кусту возле озима. Я стрелял из кустов по опушке. На высоком берегу Черного ручья громыхнул невидимо выводок тетеревей, молодых не нашел, но старуху поднимал раз пять. Все утро токовали черныши. Я одного захватил врасплох возле озима и он спасся потому, что у меня был в стволе № 10. И еще было поднято несколько тетеревей. В общем не исключается возможность иногда <1 нрзб.> петуха. Попадалось много рябчиков, больше того слышалось пырканье, но раза два все таки можно было убить. Рябчиков я нашел даже возле Канавки, почти у себя дома. Огромная стая журавлей (перелетных), курлыкая, летала прямо на юг.

<Запись на полях> журавли

 

Решаю записывать материалы к роману теперь уже отдельно, чтобы потом сразу же и писать. Материалы эти будут записываться не по звеньям, не в порядке рассказа, а – или как  что вспомнится, или – главные, по темам. Я надеюсь весь этот том написать одним духом, т. е. как писались первые пять листов. Тюрьма и Зеленая Германия: в одном непрерывно нарастающем, все более и более завлекающем рассказе.

 

28(15) Среда. Ночью до рассвета был дождь. Вот теперь, наверно, вальдшнепы подались к зеленям. Петя отправляется в Симушки, с Ромкой. Это будет начало лесной натаски, так и пойдет.

В 7 у. началась гроза. Я долго не верил – так поздно! – думал, не телега ли гремит, но взяв к уху трубку радио, убедился, что гроза самая настоящая. Около 8 у., казалось, все кончилось, пролетело и я пошел проверить Зубачевскую озимь, возле которой в тот раз убил вальдшнепа. Это озимое поле, окруженное разводами (так называются прореженное для покоса кустарники) я возьму на примету, как дупелиное болото в Александровке, и буду следить, проверяя его, за пролетом вальдшнепов, кстати, сюда вылетают и тетерева. По линии ж. д. до Зубачевских полей около часа скорой ходьбы. В 9 я прошел к полю, но как раз тут начался сильный дождь и громовые раскаты одновременно в разных частях неба, так что гром был почти непрерывный. Я сидел целый час под елкой, потом быстро обошел часть опушки по озими, опять забрался под елку и потом, махнув рукой на дождь, мокрый вернулся домой.

В это время Петя мучился в Симушках. Но ему все-таки удалось хоть повидать одного вальдшнепа, на которого Ромка напоролся вне выстрела. По словам Пети Ромка в лесу держится, хотя и недалеко, но ходит неправильно. Говорит Петя, что один рябчик свистел и во время дождя.

Под елкой.

Когда начинается сильный дождь вальдшнеп, заяц и тетерев перемещаются под елки, потому что дождь мало проникает туда и главное там не пугают тяжелые от мокроты падающие от ударов капели и своей тяжестью листья. Я как и все живые, тоже нахожу себе надежную ель. Собака уже хорошо знает все, начинает копать ямку до совершенно сухой земли и свертывается в ней калачиком. Но я сгоняю собаку, кладу в ямку кожаный ягдаш и сажусь на него, прислонившись спиной к дереву. Собака выкапывает рядом другую ямку, свертывается и время начинает проходить под шум дождя и раскаты грома. Избранная мною ель довольна высока и, когда раздается резкий, короткий, как выстрел, удар, то поднимается страх, что следующий удар молнии придется в мою ель. Но я уговариваю себя не бояться, потому что ведь своего удара грома все равно не услышишь…

Через час прояснило немного и надо бы встать, но все как то боязно выходить. Так вот даже елка, если перебыть под ней во время дождя, становится немного, как дом: не хочется выйти из нее и кажется, если случится опять дождь, то такой удобной уже не найти. Но я сделал усилие и вышел осматривать опушку озими. Это был напрасный труд: вальдшнеп во время дождя без следа сидели тоже, как я сидел, где нибудь под елками. Я не успел пройти и половину опушки, раздались новые удары грома и притом в разных частях неба, все небо загремело, полил дождь и я опять забрался под елку, теперь уже на очень высокую, всю осыпанную листочками березы.

 

 

Кащеева цепь

Весь этот подневольный труд сопровождается стонами, воплями, постоянными ссорами, ворчаньем, необходимой жестокостью, грязью, вонью, болезнями, легионами кусающих насекомых, мух, комаров, слепней потыкушек и мелкого гнуса. В этих условиях человек замирает, скрывается глубоко так, что и сам не помнит себя как человека, существо и всепобеждающе, и милосердное. В таком состоянии никакой правды нельзя узнать из прямых слов: люди большей частью говорят обратное тому, во что они верят, на что надеются и как будто ненавидят самое любимое, оскорбляя на каждом шагу свою мать. Но он не виноват во всем этом, он ничего не может, ему так надо быт и потому, когда случится  кому нибудь очнуться, то непременно встает он прекрасным существом, так что в изумлении открывает глаза и спрашивает себя, откуда это взялось!

<Запись на полях> Так крест. жизнь – тиражи

 

Процесс творчества сопровождается чувством собственности, как любовь ревностью, как жизнь явлением личности.

 

<Приписка на полях> Долго смотрел на меня и спросил, наконец: – «Сами то чем занимаетесь?»

 

Сентября 29(16). Четверг. Всю ночь до утра сильный теплый дождь, с рассветом неопределенно, потом дождь весь день.

Разбирал дневники: много толстых тетрадей. Наряду с глупостями и невозможной откровенностью, иногда есть ценные записи, а кроме того по ним возможно восстановить фактическую жизнь лет на 17. Если я погибну от несчастного случая, то дневники должны быть уничтожены и вместе с тем погибнет ценное. Вот почему при первой возможности надо выписать все ценное из них. Вот, например, что:

– Значит, есть в пустоте воздух, в тоске радость, в мечте воля к преображению жизни!

 

30(17) Пятница. Софья, Вера, надежда, Любовь.

У нас именинница Вера Антоновна.

Творчество сопровождается чувством собственности, как любовь ревностью, как сама жизнь явлением личности, но беда наша в том, что собственность бывает и без творчества, ревность без любви, как в самоуправстве, а личность без соответствия с жизнью в эгоистическое существование.

Явление чувства собственности. нарастание его и потом исчезновение ясно модно проследить в процессе писания: как нарастает чувство собственности к моменту завершения повести и как оно исчезает, когда книга выпущена в свет и «собственником» ее становится издатель. Сыграв всю роль, как спутник, как хранитель творчества, собственность как бы умирает и на трупе ее поселяется паразит, издатель. Особенно резко бывает видно явление паразитов при творчестве Бога… Ясное зрение паразитизма бывает у крестьян, впервые попадающих в городские учреждения.

Мы, когда брались за социализм, принимали его за силу освобождающую жизнь от паразитизма («эксплоататоров»), но удары нашит попали в самую жизнь и собственность, взятая отвлеченно и уничтоженная, обескрылила творчество…

 

День весь был, вот вот пойдет дождь, и одно время как будто немного и моросило. От 6 у. до 12 д. я обошел лес вдоль линии, посмотрел опушку Зубч. озими и вернулся опушкой леса. Видел всего двух вальдшнепов, но не стрелял. Один был на лесной полянке (скошенной, – в некосях в это время дичи не бывает) возле елки; когда Кента стала по нем и потом пошла по правую сторону ели, я пошел кругом по левую, чтобы встретить вальдшнепа, но он, вероятно, услышал меня и вылетел на Кенту. Так и не удалось выстрелить. По другому Кента стала на холме, поросшем ольхой возле Черной речки, когда я взбирался на него из под низу. Вальдшнеп не выдержал стойки и метнулся коленами, как бекас, так что не только выстрелить, но и даже определить направление полета было невозможно. Тем не менее я вскоре его нашел, но опять было и далеко и трудно стрелять по коленам. Редко приходится видеть таких вальдшнепов. Еще я застал на берегу реки тетерку с петухом, которые снялись так быстро, что как будто это причудилось. Пырхнули несколько раз невидимые рябчики. Вот и вся моя охота!

 

Думал о Писареве

Именины у Веры Антоновны были замечательные обилием южных (донских) закусок, которые она удивительно изготовляет сама, своими руками. В. А-а дала мне понюхать чабар, которого здесь нет, и я перенесся мгновенно в Хрущево. И оказалось так ясно, что вторую родину сделать нельзя.

Друг мой, родина моя настоящая, степь, казалась мне, совершенно для меня кончилась, я заставил себя леса полюбить и это считал десятками лет своей новой родиной, в творчестве которой и сам лично принимал участие; в лесах я и любовь пережил и научился работать. Но вот недавно в одном доме дали мне понюхать чабар, которого нет в северных лесах, и вдруг с необычайной силой и с болью встала передо мной моя настоящая детская родина и тут я понял, что это первая родина скрыто всегда во мне, что вторую всю личную родину я создал сам себе взамен детской, что радость моя в лесах происходит от боли расставания в первоначальными степями, что в лесах тайно для себя я жил чувством своей первой родины, оставался верным ей, неизменным всю жизнь и что самое главное понял я, что родина моя хороша!

Дорогая, все мои письма к Вам вернулись обратно… (и т. д.)

 

Был у меня Трубецкой, проделавший в тайге то, что я когда то проделал на севере, убил даже медведя. Это путешествие преобразило его и он из дебрей тайги явился к нам князем.

 

Вяткин рассказывал о Тютчеве, хранителе тютческого музея, вот противоположность Трубецкому: ухитрился в своих привычках эстета и барина пережить и коммунизм!

 

Что вы говорите мне о мертвецах! есть разные мертвые – одни которые до сих пор из глубины пережитых тысячелетий и теперь властно определяют направление нашего современного лучшего, другие мертвецы, живущие с нами, обладающие часто бычьим здоровьем, пожирают наше творчество, прут нас всех живых упрямыми лбами в могилы…

 

1 октября. Суббота. Сегодня я ходил по лесу с Ромкой с целью узнать, полезно, или вредно в это время годя приучать молодую собаку к лесу. Вопрос, оказывается, сводится к тому, полезно или вредно пускать собаку по следам птиц, которые не только не выдерживают стойки, но часто улетают далеко до того времени, когда собака причует их следы (тетерева и рябчики). Я думаю, для Ромки это вредно, т. к. у него и без того стойка нетвердая. А кроме того возможность наска…ть на вальдшнепа или рябчика дает повод разгоряченной собаке за ними погнаться, а руководителю трудно в чаще схватить в первый момент и удержать собаку. Следовательно, поздней осенью лучше воздержаться от работы в лесу и подождать следующего лета, когда выведутся молодые тетерева.

 

Сегодня тихо и так глубоко задумчиво и так выразительна «песня без слов» золотисто желтых берез и осин в еловых и сосновых лесах.

 

Заходила В. Антоновна с Люлей, принесли хризантемы. Донская земля с казачьим бытом. Там за цветами в степи ездят! В Елецком краю, опустошенном, разделенном всюду оврагами от всего великолепия степей остался только чабер, и то этот чабер через всю жизнь дает о себе знать. Запах особенно местных трав больше всего сохраняет в себе чувство родины.

 

Явился вечером лева. Читал свои рассказы; как пусты они в сравнении с очерками, которые он начал было писать под моим руководством. Я начинаю упускать его жизнь. Мне не понятна она: к учению отношение легкое, – сдать бы экзамены, попыток к самообразованию никаких, интересов общественно-политических нет: живет в Москве и ничего не знает, никаких даже новостей не привезет. Заметно легко относится к людям, познакомится, заинтересуется, свяжется, а потом плюнет как и не был знаком.

 

2-го Октября. Воскресенье. И еще один теплый задумчивый день без солнца в свете своих золотых берез, лип и осин.

Сегодня валовой пролет вальдшнепов. Лева нашел пару в Киновийском овраге, где он бывает только на пролете. Я нашел пять или шесть за Глинковым между Дерузинским и Параклитом дорогами в <1 нрзб.>. Но мне в стрельбе не повезло и принес только одного. Охота на вальдшнепов осенью – это экзамен и собаке и охотнику, от собаки требуется высшая школа вежливости, от охотника решительности выстрела, как при бекасах и кроме того сообразительность и смелость при обходе кустов во время стойки. Вот это последнее я упустил, когда Кента сделал свою первую стойку прямо возле стены зарослей. Только безумный выстрел в момент подъема перед стеной зарослей может случайно убить и потому надо решиться оставить эту возможность и обойти заросль ради верного выстрела. Я оробел и остался на месте. Мне пришлось в крону осины в направлении полета мелькнувшей птицы. А когда я пошел проверить результат выстрела, из под ног вырвался другой вальдшнеп. Это надо всегда иметь в виду, как при дупелях и бекасах, что часто рядом с одним бывает другой. Второй выстрел бил по вальдшнепу в осиннике, <1 нрзб.> потому что без стойки, я в нем не раскаиваюсь, сделал, что мог в быстроте. В третий раз опять я не обошел куртину елей и хватил даже не приложив нрзб. к щеке. и только в четвертый раз, наконец, я опомнился. Кента стала перед группой высоких елей. Я начал их обходить слева, а Кента, уверенная в месте пребывания вальдшнепа с опаской вела глаза по линии моего продвижения. Со всей возможной осторожностью ч достиг, наконец, такого положения, что стоял против Кенты и, значит, вальдшнеп был между ними. Тогда я сказал тихонечко: «Фун-ты!» и Кента сделала вперед только один маленький шаг. Я удивляюсь этой способности ее к предельному равновесию на стойке, ведь только один маленький шаг и вальдшнеп взлетит свечой по линии бесконечно высокой ели. Я стреляю наверняка и мог бы еще и еще раз стрелять так высока свеча-ель. И нашел я его прямо под елкою вверх брюшком с раскинутыми серыми из под низу крыльями. Это было так прекрасно сделано, что не хочется и вспоминать один позорный промах потом. Охота на вальдшнепов осенью стала лакома, работа собаки в кустах требует не такого неустанного, такого напряжения внимания, это редко удается оглянуться вокруг себя, но зато, когда оглянешься, то скорее подзываешь собаку к себе, говоришь: – подожди! и смотришь, смотришь – («очей очарованье!») – и думаешь: «нет, конечно, на синем просвете неба, тончайшая паутина <1 нрзб.> ветвей в грудах золота не просто для глаз: под этой лаской трепещет и мое горячее сердце, подавая кровь к обнимающему огромное пространство разуму, сердце бьет: «хоть одна минута да моя! разум вбивает гвозди в минуту усердно как будто и навсегда.

 

<Приписка на полях> Старшие бесы отказываются всегда от своих злых дел: они желали только хорошего и они могут это доказать, если хотят математически.

 

Старшие бесы

Старшие бесы всегда отказываются от тех злых дел, которые им приписываем, доведя до них поступки младших: они желали только хорошего и это можно доказать, если угодно, даже математически. Что же касается поступков младших, то они являются большей частью вследствие нерасположения людей к добру: младшие бесы творят зло только потому, что люди не желают добра.

 

Лева завтра

Дано было до 15 окт. 50 руб. перетрата 16 р. 52 к. Петя едет в Москву во вторник 4-го. Возвратится в среду 5-го или в 9 в. или в 3 ночи и 6-го все сделает. Приготовить заявление электр.  книжку, анкета и пр.

<Приписка на полях>

1) Страхов. агентство внесено до 8-го окт.

2) Подать анкету

3) Электричество

4) К инженеру Кетову в Ком. хозяйство отд. благоустройства против Лавры, прот. Охот. Заявление: о постройке дома на Новокорбушенской улице.

 

Разборы

3-го Октября. Понедельник. Тепло. Задумчиво. Тихо. Лист с деревьев потек со всей силой.

Мы с Петей рано вышли к Торбееву. Мастеровой человек весь в грязи поднялся из канавы, встал, как с кровати и побрел в направлении колонии инвалидов. Скоро он присоединился к трем идущим под руку слепцам из колонии и мы услышали: – Переживем, как нибудь, переживем!» – говорили калеки.

– А кризис будет! – говорил мастеровой. – Но вы не беспокойтесь: месяц, два, не больше. – Переживем – отвечали калеки.

Мы обогнали их с двумя собаками. Я ходил в разборах у Торобеева. Сразу поднялся вальдшнеп из под Кенты и сел в 10 шагах от нее. Он сделал стойку, но я не успел пролезть через куст и он улетел. Это было чуть ли не од тем же кутом, как прошлый год и я сразу вспомнил до мельчайших подробностей всю эту местность, которая часто мне снилась и на яву нелепо вставала с прошлогодними вальдшнепами, но я не знал, где это было. Второго вальдшнепа я издалека стрелял. Потом один или два сорвались за кустом. Одного стрелял вместе с Петей под конец, очень усталые оба не попали, потому что устали до крайности. Как в болотной охоте на бекасов, охота на вальдшнепов требует непременно свежих сил, способности мгновенно собирать их все хоть бы в одну точку прицела. Пришли еле живые и без поля. А между тем высыпка несомненная и обильная, как говорят гончатники: всюду  вальдшнепы.

Одного вальдшнепа мы видели из под стойки сидячим.

Завтра Петя едет в Москву за учебниками. Поручить ему купить:

1) Весы для безд. пороха.

2) Термос и стакан для моего термоса.

3) ленту для машинки черную и узнать нет ли шрифта для Гоммонда, а также сколько стоит ручная машинка.

<Приписка на полях> Разборы. Весна осенью. Гроза. место. Разборы. На своем месте. Срыв стойки.

 

4 октября. Вторник. Яловецкий наговорил мне, что по левую сторону Московского шоссе он нашел 10 вальдшнепов, «правда, говорил он – на громадном расстоянии». Я вышел проверить, но меня встретила гроза, надвигалась громадная туча. И так тепло! Весна этого года все свое лучшее отдала осени и вот теперь в Октябре мы переживаем весну. Как это часто бывает с людьми в русской тяжелой. иногда беспросветно-трудовой и подневольной жизни. Сплошь и рядом в крестьянском быту женятся и замуж выходят, не подозревая, что бывает на свете любовь и свобода. А если случится мало мальски вздохнуть, то в 60, даже в 70 лет иногда человек вдруг очнется и начинает жить, как юноша. Вот так и пропущенная весна и в этом году явилась поздней осенью. Мне все-таки не захотелось мокнуть, я вернулся, разрядил ружья, повесил и сел за стол. Но через 10 минут туча прошла. Я снял ружье и пошел через овраг к шоссе. В этом районе я никогда не бывал. Открылись огромные пространства мелкого леса, сплошь вальдшнепные места, мне кажется, так на десятки верст. И часа два, три я ходил по ним, не встречая вальдшнепа и не удивляясь этому: при таких то пространствах сколько же должно быть вальдшнепов, чтобы им часто встречаться! Но вот я попадаю в типичные разборы,  где даже остался кучками хворост и вообще беспорядок ужасный: там разобрали молодняк так, сто осталось только чистая зеленая отава, там полоска березняка и осинника неубравшего свою часть, там бурьян из чернобыльника, там чистый облетевший осинник с отличной опушкой молодой травы, покрытой опавшими листьями. Тут, наконец, Кента сделала стойку. Вальдшнеп как бы нехотя поднялся, я выцелил его – выстрела не последовало. В частом осиннике вальдшнеп летел, как бабочка тихо, лавируя между ветками, я выцелил его и опять – выстрела не было, и я с отчаянием вспомнил, что ружье разрядил при грозе и потом забыл опять зарядить. Терять еще 2-3 часа, чтобы найти другого не хотелось, ведь можно и совсем не найти и ввернуться пустым. Потому я решил пройти на то свое место, где я впервые определил высыпку и оставил трех вальдшнепов. Вальдшнепы вы таких необъятных зарослях, как дупеля на больших болотах: надо знать места, и не ходить по всему болоту. И уж если нашел такое пятно высыпки, то и ходи по ним. К сожалению, мало охотников за вальдшнепами и потому место неизвестно и надо очень дорожить местом, где оставил на примете хотя бы два три вальдшнепа. Я не ошибся и под той же самой елью, где в прошлый раз я нашел вальдшнепа, Кента и теперь сделала стойку, обошла ее и… я думаю она просто увидела <1 нрзб.> постояла немного и вдруг махнула на него с такой быстротой, что невозможно было крикнуть ей. Я выстрелил по вальдшнепу. Когда дым рассеялся, я увидел Кенту, сидящую верхом на вальдшнепе. И это Кента! И это Кенту пришлось мне наказывать!

Вот пример, когда процесс охоты портит даже самую лучшую, старую опытную собаку. Я помню этим летом раз я выстрелил по бекасу и мне казалось, промахнулся. Бекас, как ни в чем не бывало отлетел далеко и спустился в куст. Мы пошли туда. Кента стала перед лохматой кочкой в кусту. Я долго ждал взлета. Потом вдруг она сунула нос в кочку и достала мне живого бекаса. и когда вслед за этим я увидел второго бекаса, она бросилась на ним после выстрела без разрешения. Только сильно наказав, я заставил ее опять не бросаться. Еще было совсем недавно. Вальдшнеп упал. Желая доставить ей удовольствие, я послал ее принести. Она отправляется, но вальдшнеп вдруг поднимается и тихонько летит низко вдоль опушки. Она бросается за ним, ловит в воздухе и подает. Я не мог ее наказать, ведь я же сам велел ей его принести. И вот теперь после того явился соблазн схватить видимого, видящего в двух шагах вальдшнепа. Но теперь уж я наказал ее по-настоящему. вскоре она нападает на след, ковыряется, крадется, опять ковыряется и вдруг сзади нее в частом осиннике взлетает тетерка, очевидно глупая: она запуталась крыльями в частых ветках, упала, опять взлетела, опять запуталась. Кента обернулась и бросилась было, но я крикнул «назад» и она стала. Немного отлегло от души. Потом на холмике с одной маленькой березкой и елочкой, Кента делает мертвую стойку. Я захожу вперед ее и вижу сначала глаза, а потом и нос и все: вальдшнеп сидит! считаю на охоте нехорошо подозрить птицу во время стойки: нарушается вся прелестная таинственность, стойка по невидимой птице, нарушается равновесие выстрела уже определенного куда то в воздух, и обыкновенно делается промах.

Захотеть, можно сразу убить сидячего, но я крикнул: – лети дурак!» Вальдшнеп взорвался в пяти шагах и к елочке, которая шагах в десяти, а за елочкой его бы и не видать. Я бы и все так и в десяти шагах пересек бы его полет перед елочкой, но мне мелькнуло в глазу какое-то от движения Кенты и я чувствовал из за этого выстрел чуть чуть западал. Когда рассеялся дым, Кента стояла у елочки (я все таки ведь грянул: «назад!»), а вальдшнеп далеко мелькал в чащуре.

Так я принес одного, а мог бы трех. После обеда начался редкий теплый дождь.

<Запись на полях> К разборам: любимая у вальдшнепа гладкая лесная поляна и на ней ели, чтобы убежать под нее.

 

5-го октября. Среда. Ночью дождь, я просыпаюсь в 3 утра, в свой час – все дождь и так хороша эта музыка и так чудесно под музыку переживать редкое и мое желанное сновидение.

Друг мой, я думаю сегодня, что счастье, это наше личное солнце, и в современном подобии; как солнце над землей, так счастье над головой человека. Мы не можем смотреть на солнце, кто смотрит, ничего не видит и вредит только своим глазам. Но оно существует и мы узнем красоту его в процветании земли. Так и к личному счастью мы должны, как к ослепляющему светилу повернуться (задом) и узнавать его благодетельный свет и тепло на стороне. Итак. никогда не надо отказываться от личного счастья, напротив, непременно надо из всех сил его добиваться, только не присваивать его себе и обходиться с ним как с солнцем: пользоваться теплом и светом его лучей, но не обертываться к нему, не тянуться. Очень возможно, что большинство «несчастий» у нас на земле бывает именно потому что люди, хватаясь руками за свое светило, просто гасят его.

Так вот этот долгоногий осенний дождь не стал бы мне чудесной музыкой, если бы его насквозь изнутри не пронизывали бы лучи моего личного солнца и которых когда то я так страстно домогался достигнуть и, конечно, только затем, чтобы навсегда утратить в одной ослепительной вспышке.

Только я говорю это не как правило жизни молодым людям, а как свой опят, полученный мной помимо воли. Я ведь сам обречен узнавать свое счастье в процветании земли, оно просто было мне само по себе недоступно, а если бы я мог до него дотянуться, то конечно, довел бы свое светило до вспышки даже теперь, да вот теперь, все понимая, взял бы и погасил в один миг. И потому я ничего не советую, а только открываю дверь, закованным к Кащееву цепь, в своем недоразумении считавшим себя «несчастными»: смотрите в мою открытую дверь на цветущую землю и наслаждайтесь несчастные: это наше собственное счастье-солнце горит сзади нас, закованных в Кащееву цепь, открывает чудеса такие, каких никогда не увидит «счастливый», в своей ослепляющей вспышке.

В 7 у. еще я вышел с целью смотреть «княжескую вырубку» (с Дерюзинской дороги возле Ильинки) с тем, чтобы на обратном пути захватить вырубку между Дерюз.-Параклит. дорогами, где по моему должен бы остаться хоть один вальдшнеп. По пути стал сеять дождь и потому я решил провести время в поисках возле Паракл. дороги, чтобы немного пообвяла роса. Нашел я одного только вальдшнепа, который взлетел в чаще, не выдержав стойки. И на княжеской вырубке, и возле Ильинск. озимей и потом даже в Канавинском овраге не нашел ни одного, хотя собака нигде не делала стойки: очень возможно, что эти вальдшнепы, высыпав от дождя по опушке, были потом спугнуты грибными охотниками. После того как дождь перестал и даже солнце показалось, стало значительно холодеть. Такое понижение температуры в полдень при солнце обещает к завтрому мороз.

Летний лес местами вовсе разделся, но зато отдельные деревья с остатками золотыми золотых листьев стали еще прекраснее: на одной осине круглые, как яблоки редкие листья были так расположены, будто это не осина была, а сказочное фантастическое дерево с золотыми яблоками. Озимый лес, ели и сосны выступают со всей бодрой своей красотой. Но нет ничего прекрасней ковра озими, поднявшейся высоко и крепко в теплую очень.

Работа Кенты: 1) Заедает с тихим движением обрубка – ничего не значит еще по дрозду, по  <1 нрзб.> 2)Заедает с таким быстрым движением обрубка, что белый кончик его оставляет в глазах круг, как пропеллер – значит, что остановиться и ждать. 3) Поднимает голову от следа утюгом и опять опускает, и опять поднимает, шаг тише, ноги пружинятся, пропеллер работает с необычайной быстротой. Снимается с плеча ружье. 4) Ведет с поднятым утюгом, тихо крадется, как на пружинах, приостановится, оглядится, села, не слышит хозяина, иногда заглянет на сторону, иногда вздрогнет от шелеста падающего листа, или сломанного сучка ели под ногой и станет. Но пропеллер все продолжает работать, значит, еще не все. Ружье все таки на изготовке, 5) Точка определена глазами и, правая нога подогнута, вся отяжелела. Осязательные нервы пальцев спаялись со сталью спуска.

 

На поляке наброд, под деревом в грязи дырочки частые и такие не по носу широкие, видно он в одну раз десять воткнул. тут Кента понюхала землю в последний раз и прямо пошла… ( к работе собаки).

 

Во всяком наблюдении, во всяком опыте есть свой доисторический переход, когда проделывал то же самое, что и теперь, но бессознательно и теперь, когда дорожишь каждым часом, удивляешься тому напрасно проведенному времени «как это я мог тогда!» Так не одну собаку я натаскал в своей жизни и теперь, когда решил записать каждый новый момент роста собачьего сознания, вспоминая свой доисторический опыт, возмущаешься: как это мог я истратить столько драгоценного времени даром. Это было главным образом и потому что я в то время не болел «собачьей болезнью», меня не могло расстроить, что моя собака бросается после выстрела. У меня был ирландец Нейруп с богатым поиском, проведенным чутьем, но непобедимой привычкой бежать после выстрела. Однако я убивал из под него во всяком случае не меньше чем теперь с правильно натасканной собакой и этого мне было довольно, – убить. В это время не было для меня вопроса: «как убить?» Эта болезнь мне пришла уже позже и вместе с нею потребность в сознании. Я перечитал книжки по натаске, они мне очень мало дали потому что авторы их писали не во время натаски, а долго спустя по общему своему, как я называю «доисторическую» опыту. Это общий опыт дает смелость писать о собаке вообще, не обозначая породы, о месте вообще и без времени, словом, без дат и, значит, не научно.

 

Материю понимаю, как силу сцепления, дух, напротив, материя опускается, дух «поднимается». И я думаю, тут все различие в более, или менее, так напр., ствол дерева более материален, прочен чем листья, которые могут при ветре и улететь. В человеческой жизни власть, как ствол дерева, более материальна, чем любовь. Мы живем иногда как бы сами по себе, на свой счет – и это значит духовная жизнь, а то бывает живем с оглядкой на необходимость, как бы занимая в долг – и это материальная жизнь. Вообще понятие долг в морали совершенно соответствует материи в метафизике. Слово долг и труд означают тяжесть, материальность. Легкий долг, свободный труд означают духовное преодоление материальности.

Впрочем о долге и труде говорят только маленьким детям, чтобы они боялись, и обжорам жизни, чтобы совестились немного. А в творчестве всякий «каторжный» труд, всякий «невыносимый долг становятся сладкими и легкими. В творческом труде человек только и отдыхает и «Кащеева цепь» распадается. Разбить Кащееву цепь, это значит подняться до творчества. Алпатов (русский интеллигент), чувствуя цепь на себе, перекидывается на других и так выходит у него, что будучи сам закован, он хочет освободить других и через это освободиться самому; хорошенько разобраться, что отношение к «другим» не бескорыстное: через них и сам освобождаешься. Алпатов другого периода понимает, что не освободив себя самого, он не может освободить и других. (выход из интеллигенции). Он освобождает себя, разбив Кащееву цепь творчеством (преодоление материи). В свое время это называли «индивидуальным выходом», находя, что это «не способ».

 

6-го Октября. Четверг. Чего гаже русского разбитого телегами шоссе поздней осенью с его постоянными объездами по сторонам от выбитых в камнях пропастей, в которых ломается ось и часто даже нога лошади. Но что делает солнце своей гармонией красок! даже эта дрянь на солнце осенью среди золотых лесов блестит так прекрасно, что забываешь и поломанные оси и ноги крестьянских лошадок и думаешь о человеке, сыне отца, преобразующего в иных местах землю на радость всех тварей. Только имея в душе этот гармонический солнечный мир человек открывает во всей мешанине земли  и линию творчества и, глядя по ней, определяет красивое и безобразное, хорошее и плохое, полезное и ненужное…

Так можно много писать о человеке и это будет, как у Максима Горького: «гепооптимизм», в котором, кажется, есть все, только нет самого человека.

И вот надо заметить: скажи о человеке, как о сыне солнца, – выходит пусть; скажи о человеке, молящемся хотя бы на чурочку, изображающую бога, притом сделанную его же руками и это будет трогательным о человеке. Потому что человек вероятно еще очень мало сделал такого на земле, на чем бы мог стоять другой человек и возноситься, человек существует не в делах, а в своих молитвах. И это не где нибудь в «мистике», а здесь в повседневной жизни: сравнить, напр., имя изобретателя паровой машины с именем Пушкина или Толстого – имя изобретателя механизма почти исчезает, даже в сравнении с Лермонтовым. Нет, не сам человек должен похвалить себя – как это глупо! – а кто то другой, со стороны, «Человек, как преобразующий фактор на земле – это естественная история, сам человек – это я и мои близкие: Иван, Мария, Катерина, Артем и т. д. Ни я ни мои близкие, работая для своего существования и только изредка, как бы шутя, сверх того, не могут гордиться собой: чем тут гордиться-то! А вот что из всех нас на земле каким то образом выходит человек «преобразующий фактор», то существо также отвлеченное, бесплотное, безымянное не может восхищать нас, как все равно не восхищает нас машина – дельная вещь, но бездушная (Вложить эти слова Писареву, разрушающему «геооптимизм» Алпатова).

Хотелось бы написать об «индивидуальном выходе».

– Это индивидуальный выход – сказал Алпатов в ответ на решение завоевать бомбой.

– Всякое начало индивидуально – ответил Писарев – является Бисмарк и начинает, а потом Германия Объединяется: начало всегда индивидуально, а конец выходит общественный.

– Бисмарк выразил собой назревшие потребности общества: через его индивидуальность действовало общество.

– Вы согласны?

– Вполне. Я так могу сказать и о себе: я тоже со своей бомбой выражаю какую то потребность общества и, значит, тут нет никакого «индивидуального выхода».

Писарев так и о социализме – «это хорошо, но какое же нам с вами о этого дело?.. реальность – это власть, для власти нужна сила, и эта сила в знании, в бомбе. Между тем эта вера прозрачна в Писареве (хотел сделать триметки альфы для взрыва, а получил триметки бета для краски. Его реальность, его жизнь, его страдание в эротомании: в цинической замене Эроса полом, в этом он, только в этом будет человеком, а не фитюлькой: его искаженный смех… хотя это болезнь… страдания от безверия… безбожность… потому называет своих содержанок «женами»; сам признавался, что болезнь его в том, что сладость всякого дела выпивается им в начале и потому к концу ничего не остается (начал бомбой, кончил краской). Вероятно и «жены» получается потому что сладость им выпивается (Онегинское).

 

Охота

Так и сбылось, как я предугадал вчера еще до обеда: ернкнул мороз. Я видел, как он нарастал после восхода солнца и так сильно, что некоси разоделись совершенно так же, как зимний лес от инья. Потом, когда тепло от солнца взяло силу, трава в лесу запестрела, на полянке стала зеленая, за кустами седая. Прекрасны были нынешние пышные озими, когда мороз сошел и весь ковер засверкал бриллиантами росы.

Кента на морозе смешно жалась, горбилась, ходила тихо с поджатым пропеллером, но все таки работала. Мороз нажал на вальдшнепов и они подались к нам с севера. 1-го вальдшнепа я встретил в Киновийском овраге, слетел в чаще елок. Между прочим, прокрадывась к вальдшнепу в чаще я одним глазом от себя влево заметил какую то вещь, белевшую, тюк чего то вероятно стащенного вором из склада и спрятанного здесь. Я хотел было потом посмотреть на эту вещ, но когда вальдшнеп перелетел я пошел его дальше искать и так забыл про тюк, что только дома вспомнил. Второй в лесу возле линии еще во время мороза, в кусту. Тоже мелькнул так, что не удалось и стрельнуть. Третьего я вытоптал сам, когда у меня висело ружье на плече: он так чисто летел! Долго искал перемещенного: Кента жалась и плохо работала. Наконец, я утомился держать ружье на изготовке, повесил бросил искать, и тут он вылетел из под самых ног. после того мороз растаял, значит, птицы забегали, и Кента начала работать как следует. Недоходя озими (Зубачевской) Кента стала искать, потом повела и кралась очень долго, я уверен был, что это бежали тетерева, но это было два вальдшнепа. Мы пригнали их к самой озими, один вылетел далеко за кучей дров, другой тоже вроде этого. Раз пять поднимал перемещенного и все вылетал не в меру. Очевидно такие вальдшнепы-бегунки бывают по ранним утрам и потому в другой раз не надо ходить по ним очень рано. Четыре найденные вальдшнепы так меня заманили, что я обошел без отдыха громадное пространство, ничего не нашел и привел себя в невозможное для охоты состояние. Когда на обратном пути Кента сделала под елью стойку, возле 2-й будки (я бормотал про себя какую то ерунду, вальдшнеп бросился мне чуть не в лицо, но я напрасно нажимал и нажимал на спуск: предохранитель крепко держал курок. И это значит, был уже шестой! Потом спускаясь по крутой тропинке в овраг я поскользнулся и бухнул вниз и когда шлепнулся вылетел от шума вальдшнеп – седьмой. И так я ни одного не убил! Между тем вальдшнепы, летавшие чуть ли не перед самым моим лицом так отчетливо сфотографировались в глазах, так обещают эти видения возможность удачи, что нет возможности удержаться и не итти завтра. Это одна из самых неудачливых охот и в то же время самых заманчивых, не в том смысле как понимают это слово, хороших, а неотвязно манящих обходить большие пространства и морить себя без конца. Завтра я не подамся это болезни и буду ходить по ближайшим оврагам с готовыми свежими силами.

И вот попробуй-ка рассказать по правде какому нибудь рядовому охотнику результат этой вальдшнепо-мании! Спросит:«сколько?» – Скажу: – Не помню сколько именно, но ничего: удовлетворен». И это я, а другой непременно соврет.

 

7-го октября. Пятница. Мороз еще более сильный чем вчера и с туманом. Потом задумчивый день с полупросветами солнца, открывающими дали.

Мы ходим с Яловецким по вальдшнепам, но ничего не нашли. У озими перед нами вальдшнепа спугнули гончие и вообще не повезло.

 

8-го октября. Суббота. Перенос мощей препод. Сергия.

Конская ярмарка. Всю ночь, подъезжая, гремели телеги берендеев. Мороза не было. Несколько раз брызгал дождь. Синицы стали прижиматься к домам, прыгают на подоконнике, листья летят, и все оглядываешься, думаешь солнце, а это листья.

На охоту не ходил, устал от нее. Меня ждало и дома расстройство. Ярик уехал на родину в Смол губернию, если чума не погубит щенков, то навсегда: конец Ярику.

 

9 октября. Воскресенье. Можно ли сравнить березовый лес высотою с мачтовым бором! но бывает в боровом редколесье* возьмется светолюбивая береза на обгонки вверх так, что если отстать ей, то погибнуть без света, – и вот на удивление встречаешь среди мачт березу, высотою, как мачта, и никакой дробовик, если птица сядет на самый верх не достанет туда. Так бывает у нас вырастает иная женщина в борьбе за свободу.

Я таких женщин знал на Руси не одну, дивился им, но пленила меня маленькая, самая обыкновенная женщина… Дорогая моя Варя, где ты теперь?

 

<Приписка на полях> Марсель Пруст «Под сенью девушек». изд. Недра. Лен. 27.

 

Через две недели Петя явится к обязан. страхов.

 

Моросит дождь. Прошелся немного по вырубке и ничего не нашел. Земля после морозов стала холодная. Еще немного и наступит могильное время.

 

Маня уехала. Дуня отказалась служить. Павловна осталась одна и к ней теперь неподступись: рубашку себе не вымолишь, обед дает всегда с припевом, хоть из дома бегм. В этой беде знаменитый писатель превращается в жалкую тряпку: этот момент семейной жизни очень напоминает первые годы революции, когда, когда некоторые из народа даже Христа называли барином, потому что Он не работал, а только ходил и учил. Однако, я посмеиваюсь в таких случаях и вспоминаю Льва Толстого, которому от Софьи Андреевны доставалось в 100 тысяч раз больше. При таких семейных бедах всегда мелькает мысль убежать куда нибудь. и вот Толстой убежал: больше тут ничего и не было. Но ведь не все в этом побеге стали на сторону Л. Толстого, некоторые защищали и Софью Андреевну (100 раз «Войну и мир» переписала, выходила массу детей и «удовлетворяла»). И верно: какая то правда остается и там, притом упрекающая… Что это? Я думаю это упрекает вина в слабости своей: такого. мол, нельзя допустить и надо бы побить. «Непротивление» больше всего раздражает. Христос этим и возмущает все живое: – «дерись!» а он подставляет щеку – возмутительно! Так и жена вызывает на бой…

Разобрав все это по существу, я заметил Павловну, несущую собакам таз, подстерег ее, выхватил таз и, прыгая с тазом, пустился к собакам. Она хохотать и вся ссора кончилась.

 

Слушал по радио выступление от женотдела возмутительно шаблонное и запас пролетарского бунта мне казался исчезающе ничтожным в сравнении с тем, что откроется, иногда распрогандируют женскую массу.

 

10 октября. Понедельник. Предлагаю сегодня ехать в Москву для переговоров с Полонским о работе в Нов. мире.

Купить книги: 1) Станиславский «Жизнь в искусстве». 2) Белый. Москва. 3) Мемуары Витте. 4) Марсель Пруст.

Одежда. Сапоги. Непромокаемый плащ. Куртка. Из пищи: чай, кофе.

 

Признать необходимость (хотя бы на срок земной жизни человека) зла («необходимое зло») – это значит,…

…сопротивление материалов есть зло, есть цель, напр. просверлить складку, но это же есть и добро, если складка поддерживает мост…

…зло – это сила сопротивления человеку, преобразующему жизнь себе на пользу. Преодоление зла совершается борьбой с ним (война и труд).

Основная трудность в борьбе со злом состоит в верности определения зла. и вероятно ошибка в распознании зла и создает войну. Напр. куропатка – добро, ястреб – зло. Но если объявить войну ястребам и их уничтожить, то куропатка вырождается и делается никуда не годной. Если осушить иное болото – перестанет река. Уничтожить тюрьму, – разбойники и воры будут мешать работе.

…Надо ясно видеть добро, чтобы различать зло…

Что такое Кащей?

…возвращаюсь к ястребу: если не будет его, куропатки выродятся, если не будет Кащея, человека не будет, если тень исчезает – перестанет картина значит, тогда добро становится как зло, и зло (появление ястреба), как добро.

Отсюда вывод, что если Кащей есть имя необходимому для творчества жизни «злу, то… что то? то, что он случит, как Берендей творчеству жизни.

Из всего этого выходит, что так же как я нашел в образе Берендея силу творческого добра, так же надо найти для Кащея в крестьянской жизни образ творческого зла.

 

берендей выходит из Григория («плотского греха не имею»): открывает тайну Золотой луговины; Кащей из Чурки (вечно с бабами).

Вот как вчера Е. П. начала защищать серную кислоту против соперницы и когда ей сказали о боге, она ответила: – А это тоже бог… чтобы не дал согнуться перед негодницей. Вот еще! она скажет мужу, что гулять пола, а сама на свидание к моему мужу. Я то за ним хожу, я для него тружусь, а она даром берет и своего мужа обманывает. Нет, бог конечно, бог есть хороший, тихий кроткий, но и это тоже бог: силу посылает извести негодницу».

В чурке есть другой бог чем Берендей, но далеко до Кащея. тот – смерть.

 

День прошел до крайности переменчиво: и не знаю, сколько раз принимался дождь и сколько раз проглядывало солнце. Кончился день чистым полнолунием. У меня тоже все переменилось, в Москву не поехал, все закупил в Сергиеве. начал работу по разгрузке Павловны. Был у Григорьева (неудачно: жене его делали операцию, вынимали щепку из пальца).

 

«Хорошим» человеком ч улыбочкой называют, как я понимаю, подлинного, натуристого человека силою обстоятельств оторванного от своих корней, пересаженного в иную среду, где он мало помалу приживается и делается нужным. Когда с улыбкой говорят «хороший человек» – это значит, хотят сказать: нужный человек. Виктор Ив. Филипьев. Энциклопедия. Волково кладбище. На животе у Павленкова. (Все это подает мысль Алпатову вернуться к своим корням).

 

Есть неизбывный запас разрушительной злобы в положении рабочего класса и если бы эта злоба иссякла, то непочатый запас ее лежит безпредельным пластом в положении женщины. Конца нет… Но всего в нескольких десятках верст от Парижа (Петербурга) бежит безмолвный поток жизни, где люди наивно отдают любовь, свою молодость, может быть иногда и призвание труду на поддержание своего существования. Они или вовсе не говорят, или говорят не то, что думают. Они вечно ссорятся и даже дерутся, иногда убивая друг друга из за такого пустяка, что судьи отказываются судить, отрицая всякое намерение называя все не убийством, а «так пришлось» (пришел молод. челов. с ножом в затылке и попросил вынуть: «пришлось сделать трепанацию черепа). Их счастье для нас очень смешно: они за счастье считают хорошо поесть, в праздник и здорово выпить, выгодно продать капусту, собрать родных в годовой праздник. Но самое удовольствие в их представлении, что какой-нибудь доставшийся им клочок земли или домик – как вечность, их клочок земли как вся земля, из домик, как весь дом человека на земле и обстановка в нем, как вся культура. Этот злободневный обман счастливо закрывает им глаза на смерть, на любовь, на призвание. И вот почему они или молчат, или говорят не о том, чтобы приходилось к величию этого молчаливого потока жизни… они молчат, а капуста растет… коровы… овцы… домашняя утварь… все это скрывает в себе и пот и слезы, процветая. И так семя человека процветает без идей: процветает Люди мало помалу попадают сами в этот круг природы и начинают родиться от каменщика – каменщик, от башмачника-башмачник, все равно как от капусты капуста. И вот, наконец, из всего этого является радостный всеобъемлющий дух (Берендея) (Берендей при встрече с цивилизацией, Григорий в «Кулинаре»).

 

<Приписка на полях> Григорий, дай ему! <1 нрзб.> давал <1 нрзб.> собаке.

Нет, нельзя верить в себя, нельзя любить себя – это все вздор. Я не могу ничего сказать о себе, п. что живу. Вот, когда все пройдет…

 

Рабочий в Лейпциге и есть Берендей.

 

Алпатов уходит к берендеям от злобы, потому что ему не дана сила решать: ему остается жить-существовать и в этот миг ему открывается мир с виду простейших существо (в платочках, в мантильках) в котором живет внутренний человек (трагический) затаенно (1 нрзб. Розанова-Коноплянцева).

 

-и-

Нет, автору нельзя верить в себя так, чтобы находить в себе пример и преподавать его другим. Я не могу этого сделать, потому что самому все еще очень хочется жить и, значит, менять все нажитое на неизвестное с постоянным риском остаться совершенно ни с чем. И вот почему, значит, в сочинениях о жизни, вытекающей, конечно, из самого себя необходимы герои, эти карусельные кони, на которых можно ехать и представлять себе. будто едешь куда то далеко не на своем круговом, а на настоящем коне вперед в пространство в жизнь по возможностям. Только верю в одно несомненно и знаю в опыте я автор Кащеевой цепи, что живет на земле некто старше меня и бесконечно мудрее и вот почему, когда я сажусь на своего карусельного коня, то наивный свой опят адресую ему: это и есть мой друг и учитель, который из всей этой смуты как я верю, сделает людям пример. Так вот и автор Дон Кихота, знаю теперь по его биографии, меньше всего думал давать пример, а вышло так теперь, что от этого примера никуда не уйдешь. «Что думаешь об Алпатове и его Ине Прекрасной, когда был Дон Кихот с Дульцинеей. Так ехал, ехал и вдруг загородил дорогу длинный рыцарь на своем Россинанте. Так мне было вначале очень долго, из за чего не выходила у меня повесть, оказывалось. кто то раньше о моем давно написал и загородил мне дорогу примером. С этими трудностями писания в моей юности я потом справился, когда сильно влюбился и это самое избитое место любовь оказалась в моем примере не таким, как у всех и мало того, оказалось, что ни у кого не бывает, как у всех  и вот почему об этом никто никогда не может написать последний роман, который своим примером загородил бы дорогу новым авторам. Через понимание любви я перешел к пониманию по аналогии, если я любил не по общему, то и роман мой обежит все примеры и если стены примеров сходятся и законопачиваются, то надо искать путь в тончайших скважинах земли. И вот когда я обратился к подробностям, то мой ручей вырвался и побежал. Я теперь всегда делаю так и с Алпатовым, как только он начинает сходиться с общими стенами, я обращаюсь к себе самому на проверку, как было у меня самого; вскоре после того скоро общая стена примеров как бы расступается, я сажусь на своего карусельного коня и мчусь как будто на полной свободе. Вы помните это время, друг мой, когда мы с вами сидели в ссылке в уездном городишке, давал уроки, сходились вечерами между собой в ожидании марксистского журнала «Начало» и вот однажды все собаки на нашем дворе и соседнем залаяли, вслед за тем раздался звонок. Алпатов бросился прежде всех на двор, открыл калитку, вернулся с книжкой журнала и крикнул: «Ура!» И вот теперь, когда я думаю о переиначенном нрзб. Гоголя Мейерхольдовском Ревизоре, я удивляюсь даровитому режиссеру, потому, переиначивая, он не прибавил и нас к Гоголю, пусть не марксистов, но хотя бы других каких нибудь ссыльных: это было и при Гоголе. В нашем быту испокон веков была социальная дрожь и Гоголь, конечно, относил ее к явлениям грядущего Ревизора. Но теперь, когда суд уже совершился над городничем Гоголя, Мейерхольд с полным правом мог бы ввести одну сцену вроде как было у нас на собачьем дворе в ожидании журнала «Начало». Вот, значит, как неубедит… истории, теперь не кажется нелепостью попасть с Алпатовым Гоголю в состав Ревизора. И так же неизбежит было попасть Алпатову в ту линию, кот. сначала… книгой от марксизма к идеализму, а потом от… к Христу. Мне теперь предстоит огромные трудности в описании жизни Алпатова потому, что Алпатов заграницей должен все больше и больше отрываться от родного быта и стирается в книжности и в чисто личных достижениях. Но я думал, нет: ведь и книга то, хотя бы Маркс и Кант у русского юноши в то время была, как у простолюдина библия: страшная книга , кто будет читать ее нрзб. читают одни смельчаки. Помнится, было время, когда всю Европу обежал роковой случай с одним старым евреем, который, прочитав у Канта, что мир есть только одно наше представление, поверил в это совершенно и не желая существовать в таком обманном мире, повесился над раскрытой книгой о критике чистого разума. И вот Алпатов вступает в стены Лейпцигского Университета, как раз в то время, когда один влиятельный марксист пишет покаянную книгу: от марксизма к идеализму чтобы потом вскоре писать и строить свою жизнь от идеализма к Христу. Для русского искателя в то время явилась новая завлекательная наука границах познания: гносеология.

 

12 октября. Вторник. Был у С. Т. Григорьева. Выпили и пошли на собрание лит. кружка Пед. техникума. Я разболтался там до последней степени. а ребята вели себя, как лорды в парламенте.

У меня есть свое такое, что необязательно другому, между тем я это рекомендую всем, напр. что талант зреет в опыте, значит, надо жить и учиться, тогда как Лермонтов и Пушкин уже в ранней юности писали лучше старико:…

 

Сегодня первые белые мухи, вечером и ночью лунно, но холодно. Перед самым восходом мороз.

 

12 октября. Среда. Ясное морозное утро.

 

1-й урок

Нерль. Разложил под листьями в саду кусочки белого хлеба с маслом и приговором «ищи!» с присвистываньем велел ей найти. Она их находила, причуивала только в самом близком от нее расстоянии. Потом положил кусочек на дорожке и когда она потянулась, крикнул «нельзя, лежать», она и легла и очень правильно. потом еще раз так велел, и еще раз она легла правильно. А в третий раз повалилась на бок. Хочу заменить два слова нельзя и лежать одним «лежать».

 

Дубец.

Находил так же как Нерль. При запрещении не ложился, но не ел. Я его укладывал сам. Насилие так действовало, что он потом при разрешении сам не решался брать. Приходилось давать ему. После того я опять прятал кусочки и когда он их причуивал, то не брал, а отходил. Дубец сейчас еще более робок, чем Нерль, с ним надо обращаться более ласково, более осторожно.

 

Прислуга Маша

Ее привела пожилая женщина. Мы спросили: – ты ей мать? – Нет, – ответила она. – Родственница. – Да… нет… – засмеялась она – мы в отношениях. – Сноха? – догадался я. И она сказала: да, она мне сноха.

 

Комсомолка

С тех пор, как мода пошла на совершенно короткие юбки, появилась на улице постоянно преследующая меня девушка в красном платье с голыми ногами, толстыми, кривыми, ногами, что не знаешь, куда глаза отвести от этого ослепляющего безобразия. раньше я и не подозревал, что под юбками может скрываться такое множество безобразнейших ног. Очень возможно, что прежде необходимость скрывать безобразие в длинной одежде отражалась страданием в глазах, открывающая ноги как бы внутреннего человека, присущего каждой женщине. Но теперь, когда стыдливость исчезла и обнажилось ужасное безобразие голые ноги, то серые глазки на широком скуластом румяном лице смотрят нагло, обиженно и как бы говорят вам: – «смотрите на женщину без романтического покрова, в ней нет совершенно ничего такого, о чем вы мечтаете».

Вот почему я думаю красивые строгие женщины не должны обижаться, это мода некрасивых женщин лишает их последней красоты – стыдливости…

 

Земля охолодилась, воздух насыщен зимой так, что солнце за облако и начинают порхать белые мухи. Вечером, пока мы пили чай у Яловецких, крыши, мостики, перила стали белыми.

 

Кащей –: это 1) тон человеческих будней. т. е. «.: то» (что внутри): крестьяне говорят не о том, что у них настоящего; это сила, скрывающая град. В болоте это комары и весь гнус (и внутри Золотая луговина). 2) жадность Кащея: мираж собственности (у крестьян это особенно): собственность превращается из средства творчества, в повод к войне.

 

Вот факт моего самоутверждения в настоящем, который поможет мне не раскинуть и в романе: после революции я во время ненависти, злобы и лжи решил против этого выступить не с обличием, а с очень скромным рассказом о хороших людях – возникла Кащеева цепь: и начался победный ход моего писательства как бы: все принимаю, пусть господствует зло, но утверждаю неприкосновенную силу добра, как силу творческую труда и прежде всего: «хлеб наш насущный».

 

Новый год в Лейпциге.

После ухода Ефима: ночная прогулка по Лейпцигу перед встречей Нового года. Ефим, как родина и видение родины как виделось мне родное гнездо после изгнания (т. е. все хорошие люди и, главное, мельчайшие подробности природы и быта, как заметно это у Бунина в «Митина любовь»). И когда это его озарило, то свет он увидел возле себя и обратил внимание на кабачок. Родина своя открыла родину другого народа, как свою… И рабочий немец ему подсказал, что и его доля просто рабочего. Он будет работать.

 

13 октября. Четверг. Погода (вырезка из газеты)

Виды на погоду в ЦПО и в Москве на 13 октября: дальнейшее похолодание. Температура днем от 0 до 3 гр., ночью заморозки. Меняющаяся облачность с пояснениями. Временами осадки в виде снега и дождя. Умеренные ветры с преобладанием северо-западных направлений.

 

Точно соответствует.

 

Лес и человек

Сколько слышишь прекрасным слов о лесах, что в них и грибы, и ягоды и птица наверху поет и тень внизу для отдыха в жаркий день. Слышишь и сам видишь пользуется и не замечаешь, как сами деревья живут в лесу, только на вырубках, где от прежнего леса остается всего несколько деревьев изуродованных столетней борьбою за свет, понимаешь, какую ужасную жизнь проводит отдельное дерево в лесу, как оно одно, само по себе там некрасиво. Тогда сядешь на пень и задумаешься о том, какой же ценой достается самим деревьям что лес вообще нам доставляет отраду. Мне в такие минуты всегда бывает неловко и хочется бросить причуду лесничего бродяжничества только в садах и парках, где каждому отдельному дереву дается полное счастье наслаждения светом.

Так вот, когда некоторые восхищаются вообще человеком на земле с его государством, искусством, «прогрессом», я думаю: они так же далеки от жизни самого человека, как дачник от жизни деревьев в общем прекрасного леса. Нет, не верю я больше никакому общему счастью, никакому общему слову, пока не разгляжу за ним жизнь отдельного существа.

А между тем, как поверхностно непрочно, жестко обыкновенное восхищение дачника сенью лесов и удовлетворение прогрессом вообще человека; вот разум. Как память поддержанная разумом в этом случае проглядывается жизнь отдельного существа, точно так же неверно складывается наша жизнь, когда на место разума становится диктатором сердце со своим исключительным вниманием к жизни отдельных существ. Страдающее сердце за большим деревом не видит здорового леса, в котором вырастают мачты для кораблей, несмотря на страдание каждого дерева в отдельности.

Нет, ни в разуме, ни в сердце до тех пор человек не найдет ответа на вложенное в его натуру чувство гармонии, пока не станет сам на свое собственное место существования и вместе с ценою унижения с протянутой рукой за куском нрзб., почвой своего бытия не опишет свой собственный меридиан.

<приписка:…>

Вот тогда через свое лучше и хуже, через свое сегодня и завтра он обретает вновь и веру в прогресс и действенное сострадание к близким: становясь на свой корень, человек обретает счастье, несмотря не несчастья друга, потому что сам делается, как все в мире с его <1 нрзб.> и в жертвенном творчестве своем забывает себя.

Что вы скажите мой друг на это рассуждение? Разве только что укажете на ограниченность действия кругом желанного бытия среднего органического существа, не желающего считаться со сверхъестественным даром Божьей милостью или с запределы сверхчеловеческой воли так называемых «гениев». Да, это верно,  оставляю без внимания тех, нрзб. свободные и обеспеченные светом существа, которые стоят на опушках и на серединах полян. Я говорю о таких возможностях и счастьи безжалостной борьбы внутри леса отдельных существ за накопление света и тепла в древесине, составляющей в конце концов общее благо. Знаю, конечно, что в будущем вместо непролазных лесов будут сажаться рощи, в которых много легче расти. Знаю, что уродливые скопление людей в деревнях сменится расселением на хутора. Но пока этого нет, я не хочу в ожидании лучшего складывать руки как в лесу и принимаю безжалостную борьбу в лесу за свет с накоплением благодетельной древесины, так в обществе людей борьбу за культуру с ее человечностью.

Знаю последнее возражение и самое сильное: это ведь только рассуждение, только схема, только леса где же самая жизнь, где дело, где здание, где роман, этот саженый парк, в котором автор заступается сердцем и разумом за каждое отдельное дерево. Не рассуждения, не леса нам нужны, а поступки героя Алпатова. Вот, отвечаю, именно затем я и советуюсь с неведомым другом, что хочу сократить описание поступков, в которых очень возможно и все эти аналогии общества с лесным окажутся наивными и ненужными.

 

14 октября. Пятница. 1-й зазимок

Порошило в сырости. Яловецкий с Петей поехали в Душанцево на зайцев. Вечером после их отъезда улица стала белая и я пожалел, что не поехал: 1-й зазимок.

 

Была В. А. (оккультная дама) и говорила, что находит в моем писательстве что-то общее с Тагоровским. – Что? – спросил я. Она сказала: радостное утверждение себя во вселенной». Я ей заметил: – А некоторые находили у меня общее а Гамсуном». – Это есть – ответила она – мне кажется вы и сами того хотите.

Показалось интересным и значительным, но очень может быть, что приятно, когда о тебе хорошо говорят. В этой даме все таки есть нечто меня как бы немного отталкивающее, что это не могу понять. Возможно, что это какой то ее «подход» что ли… Я провожал ее до дому и она спросила меня о дочери: что делать с ней, как сообщить ей «упругость духа» и проч. Конечно, я был растерян, как всегда, если спрашивают меня: «учитель, что делать».

 

<Приписка на полях> Случай в Туле

– Гражданочка, вы откуда едете.

– С женского съезда.

– Вот что! Ну что же постановили? жен…?

– Постановили…

– Никогда этому не бывать!

– Пусть говорит!

…Был такой случай в Туле жеребец в упряжке покрыл кобылу.

У нас в России взять чужое ни за что не считается и если кто обронил деньги и другой вслед на ним шел, взял и притаил, то это какой вор! Вот если бы такой нашелся вострум, что взял бы свою собственную пятерку, принес бы в милицию, сказал бы, что нашел и через то бы приобрел во всем краю известность честного человека – у нас ведь так никто не делает и за 5 р. можно сделаться сразу знаменитым по честности – а потом через это получил бы доверие на 1000 рублей, да и смыл бы их, – вот это вор настоящий, но таких у нас мало и берут исключительно только что плохо лежит, считают в этом себя совершенно правыми на то мол и щука в воде, чтобы карась не дремал».

 

15 октября (1-е Покров). Суббота. От рассвета до темна шел снег с ветром, таял, но все таки поля покрыл совершенно. На дороге только грязь. В воздухе мозгло.

 

Читаю Горького «Клим». Описывается дом почтенных людей, но кажется, что все это люди как будто на улице живут в ночлежке, или на пароходе.

Худ. мысль начинается в сердце, потом попадает в голову, снова возвращается в сердце и является. У Горького заряд разряжается в голове.

Вечером Лева приехал.

 

16 октября. Воскресенье. вчера вечером остановилась мокрая снежная метель, прояснело и за ночь подморозило: вот то Петя поохотится!

Я из-за приезда Замошкина пропустил первую порошу, но не раскаиваюсь, потому что перед светом явился мне во сне сой белый голубь и когда я потом открыл глаза, я понял такую радость от белого снега и утренней звезды, какую не всегда узнаешь на охоте.

Вот как нежно, провеяв крылом, обнял лицо теплый воздух пролетающей птицы и встанет образованнный человек при свете утренней звезды и просит как маленький ребенок: звезды месяц <1 нрзб.>, птицы пойте же, белый свет станьте на место улетевшего белого голубя. И такое же в этот заутренний час было прикосновение понимания моей любви, как источник всякого света, всех звезд, луны, солнца и всех освещенных цветов, трав, детей, всего живого на земле. А потом я увидел ясно черным по белому все немудрые проделки с людьми Кащея и задумался над самим собой: как же мне то все таки удалось сбросить с себя Кащееву цепь?

Мелькнул в памяти один поэт, который, понимая всю природу Кащеевой цепи, сознательно принял все меры, чтобы не допустить своего плена, и как раз он то и попал в плен более тяжелый, чем все. Ихз этого я вижу, что освобождаются от цепей в простоте. Ошибка поэта была в том, что он свои действительно драгоценные стихи понял не как дар жизни, а свою собственную жизнь заменил этими стихами: так он забыл свой священный родник. В конце концов его погубило «положение» поэта.

Но с другой то стороны, как же быть? Если творчество есть сила освобождения от цепей, то это же самое творчество может и сковать цепь: как сохранить силу творчества до решимости схватиться с самой смертью? Раздумывая об этом приходят и мысли что сила творчества сохраняется теми же самыми запасами, какими сохраняется на земле вечное детство жизни во всех ее видах. И тут опять простота: иной, сознательно облегчив бремя жизни сокращением детей – погибает, другой, размножаясь безгранично, счастлив в своем муравейнике.

Весь секрет в обеспечении себе такой простоты: такой нивы, которую сладко пахать и другой этому не завидует: у него под ногой тоже нива, в руке такая же соха, такая же веревочка к лошади, все то же, да вот я иду бороздой и песни пою, а он идет и ругается.

 

Прошелся в лесу: вот гон какой, вот найдется нрзб. Петя. Но я уже при такой пороше не раскаиваюсь, что остался: того охота не может дать, что делает минута спокойствия духа, готового вступить в большую борьбу.

И этот тихий, белый, звонкий день, я понимаю, как день спокойствия перед последней борьбой. Кажется все, как в лучший зимний день и засыпанные снегом высокие сосны-свечи, и следы на опушке, и далекий праздничный звон. Только вот некоторые березки стоят с желтыми листьями, а на кустах ольховых много есть еще и зеленых и этот зеленый лист говорит, что еще не конец, что опять обнажится и развернется могилой в тумане и сырости, что еще много будет всего.

 

Приехал Замошкин с Рудневым. Замошкин прямо с вокзала ко мне, а Рудней к Григорьеву и потом все собрались у меня. Замошкин рассказывал о Ценском, которого видел в Крыму (мизантроп женился). Говорил о Бунине, который где то написал с презрением о Горьком, что в 15 лет за ним «мы шли», а теперь видим, что из этого вышло». В Европах реакция, интеллигенция массами обращается в католичество (перегоняет пастух овец из одного стойла в другое). Говорят, что переговоры с Францией оборвутся. Сталин будто бы сказал, что в конце концов из положения есть выход: война при поддержке европ. рабочих.

Руднев перенес измену жены, – это рыцарь! Что может быть труднее такого положения: рыцарь сражается за свою Даму, а она ему изменяет. Рогатый рыцарь на бобах: положение жалкое и безвыходное, очень близкое к оскоплению (Между прочим это самое произошло с Блоком, только Блок утратил Даму, потому что не хотел сам вступать с ней в физ. связь, что сделал другой – дело чистое; а Рудневу изменила женщина в состоянии беременности от него же, значит все меры были приняты и все же).

 

17 0

<Приписка на полях> Леве дано 40 руб.. считая от 15 октября, остается до 15 ноября додать 10 руб. плюс перетрата на щиблеты 4р. 50к. и дорогу. Спросить о сдаче с 10 р. от вин.

10 р.

4 р.50 к.

2 р.

16 р. 50 к.

Охота по пороше

17 октября. Понедельник. В субботу в Душинцеве Яловецкий с Петей убили одного беляка. Шел мокрый снег. Оба насквозь промокли. В воскресенье там же они убили еще одного беляка. Сегодня мы с Петей около Дер… убили двух беляков и дотемна гоняли русака. 1-й беляк был убит Петей на «Княжей вырубке». Петя стрельнул его с <1 нрзб.> Соловей бежал за ним еще полкруга. Петя пошел по следам и когда увидел, что Соловей поссал, понял, что заяц где нибудь тут лежит: на ходу же Соловей не станет этого делать, а. значит, догнал, покончил, поссал и пошел по другому. И правда заяц лежал тут же под сосной. Второй заяц нам дался труднее, потому что обогрелось и снег с деревьев стал обрушиваться вместе с листьями, все белое от этого зарябило от упавших комков и запестрело от листьев. В лесу шумело, гремело, везде шевелились ветки елок и кустов. нужно удивляться, как Соловей все таки поднял. Беляк, спасаясь от шума падающих сверху комков снега постоянно залегал в густом еловом подседе. Мы долго с ним провозились, пока он не нарвался на меня на опушке. К вечеру стало очень тихо и сильно морозило. Потом после заката начался ветер и

<Запись на полях> Следы на земле и бум…

 

18-го вторник. опять пороша, но слепая и с ветром, снег шел и на рассвете, потом стало теплеть и теплеть. Вечером дождик погнал порошу.

<Приписка на полях> В понед. пейзаж был совершенно такой, как бывает весной, когда деревья начинают распускаться. Ночью выпал снег и утром в солнечный день так ярко светятся зеленеющие деревья. Только внимательно и близко рассмотрев деревья, я узнал, почему это осенью зелень их была такой нежной: на некоторых березах листья наполовину обоженные морозом желтели, наполовину замерзли зелеными и эта старая зелень с желтым издали, сливаясь, давала впечатление нежной весенней зелени. А то еще листья ольхи, замерзая, бледнели и тоже просвечивали зеленым.

 

Купить Декамерона.

 

Продолжение чтения Горького:

Лица иногда появляются без внутренней необходимости и потому не запоминаются: «Макаров» горюет и думаешь: «кто же это такой» и листаешь страницы назад. Получается роман вроде пирога с мелко нарубленной начинкой. Чтобы запоминались лица читателям нужно характеризовать его самим действием.

Гимназисты не могут так умно разговаривать, как у Горького.

 

Удал… зверь. Перемычка. Лозы.

<Приписка на полях> Осилить зверя <1 нрзб.>

 

Осилить зверя, согнать: загонять вязко <1 нрзб.> зайцев нрзб. Осталcя попом <2 нрзб.>. Забойные дожди. Водомоина. Помычка гончих. Густые низкие облака цепляют верхушки леса. Выстрелы не дают отголосков, глухие дни. Заразистые места (густые). Оттоптал лису. Поносистая ель. Гончие увязчивые, полазистые.

 

Кн. Трубецкой мне подарил Тартарена Додэ с автографом Сергею Трубецкому. Продолжает пить так, что с концертов своих приносит виолончель, полную снега.

 

Милость разбойника, а простота покоряет и чорта.

 

19-го Октября. Среда. С утра дождь.

Записываю решение для возможности написать роман, решение выдерживать режим: 1) курить не более 2-х папирос в час. 2) Утром с чаем черный хлеб и масло в 9 ч. простоквашу.

Писать решительно, т. е. стремительно все ту же повесть до конца. не отдыхая между звеньями и не отделывая каждое из них до конца. Пишется рано утром черновик. После рассвета по готовому на машинке. 2-й черновик, и конец, больше не отделывать и гнать до конца, не впиваясь в удачные мета.

 

Мало ли что приходится переносить на пути своих достижений и когда препятствие оборимо хотя бы ценой всей жизни, мы принимаем соответствующие меры и не говорим о нем, как об абсолютном зле. Но часто препятствие для своего устранения требует целого ряда последующих жизней, тогда отдельному уму препятствие кажется абсолютным, непобедимым злом. Вот таким  абсолютным злом некогда были признаны большие города в их противоположности природе. Мало помалу выяснилось, что городская <1 нрзб.> жизнь – это не абсолютное зло, что жизнь в городе умеряется отдыхом на дачах, в санатории, в путешествиях, и, наконец, что при удешевлении производства всякого рода моторов, шоссейных и воздушных, легко предвидеть возможность расселения городских людей, так что сами города останутся только для встреч в общественном труде, для обмена мыслей нрзб. И все таки до сих пор остаются у многих вздохи о природе и представление о городах, как о неизбежном зле.

<Приписка на полях> Если научиться выходить из себя и в таком состоянии чувствовать свою жизнь как бы продленной далеко за пределы своего срока, то никакое зло нельзя назвать неизбежным. Да, только бы удалось почувствовать жизнь продленную, как это же самое зло часто может обернуться в добро. И потом, входя опять в свои берега, можно с иным лицом встретить, и странно: оно переменяется. Так можно даже иногда, выходя из себя, переменить всю свою жизнь.

 

Гибель пороши

19-го в среду в предрассветной темноте заходит князь с собаками. Я отказался: очень сыро, едва ли снег устоит. Рассвет в тумане, потом дождь весь день. А ночь на 20-е опять светлая со всеми звездами и обрывком луны. Хорошо наморозило за ночь и уде начинается роскошный рассвет, но перед восходом верхний рыжий туман закрыл ровно все небо и начал спускаться, закрывая верхушки леса. Была мертвая тишина. Кое где только по склонам оврагов снег (Продолжать описание хода осени в этом тоне, как цельное действие, для этого надо отмечать факты и когда определится «что к чему», то писать главу вроде «гибель пороши»).

Именины Григорьева Канонарх о. Потамий («Попотамий»). Моросило в тепле. Ночью буря. Утром из под бродячих туч вырвались лучи солнца и показывали обрывки летней роскоши в самой нежной красе был брошен белыми носовыми платками. Вечером стало моросить, в ночь на

21-е октября. Пятница бушевал ветер и утро открылось при ветре оранжевой полосой на востоке, в которую потом глянуло солнце и скрылось, да так и пошла почти на весь день игра ветра тучами. Под конец дня ветер стал стихать и началась такая звездная ночь…

 

О N. Какая бедность любви и какое богатство мечты и думы!

Вспоминаю разные случаи и мне сейчас так представляется – не знаю только, верно ли скажется – я думаю, что если кто говорит «люблю», это значит он как бы желает взять себе средства для жизни на вексель. Правда, ведь это «люблю» еще совсем ничего не значит «люблю» по настоящему, а только хочу жить. Часто вдруг оказывается, что он не любил, а обманывался и она думает: он ее обманул. Вот если после всего, когда все давно кончилось и человек один сам себе скажет: «я любил» – это значит вправду любил. Часто ничтожная проходящая ссора закрывает облаком любовь и самому себе через это вовсе уже не видно, в любви проходит жизнь, самая простая жизнь становится невыразимо прекрасной мечтой, если б человека лишат свободы; да какая там жизнь: совершенно умирающему от голода в кусочке черного хлеба постигается счастье. Так, мой друг, смешно говорить нам с вами о счастьи любви после стольких невзгод и унижений. Оставим юности писать на своих векселях недостижимые идеалы, нам векселя не нужны: мы с вами отчетливо знаем, что жизнь дорога, надо просто жить, а когда проживем, то скажем: я жил, значит, любил».

 

<Приписка на полях> Своя рогожа милей чужой рожи (сказал Берендей).

 

Ход осени

В субботу 22-го окт. утро было морозное и тихое, потом с переменным счастьем шла борьба за жизнь и свет. Вечером в темноте полетел снег, потом сильный и короткий дождь, после которого небо открылось на всю ночь и к утру подморозило. Мы вышли на охоту в район Скоропустовского завода (Трубецкой, Яловецкий, Петя и я). В темноте направо от полотна новорожденный месяц с дополнительным кругом и возле огромная его звезда, светились и в предутренний час, и потом на заре и долго не исчезали после восхода. Сколько ласки мне было от этого союза новорожд. месяца с его большой звездой и все потому что уже лет 25 я смотрю на них и думаю о своем и складываю это свое туда как в копилку. И так ведь не я один в свои 25 лет, а миллион людей в миллионе лет! Через три-четыре версты к северу от Сергиева открылась на земле легенькая пороша и чем дальше мы шли, тем становилось прочнее. (Говорят, между Мытищами и Пушкиным наблюдается всегда резкая перемена климата, напр. севернее лежит снег, или весной южнее деревья распускаются, а севернее стоят как зимой и т. д.) Собака по пороше причуяла лисицу и мы ее взяли (старый кобель <4 нрзб.> убил Яловецкий). Вчерашние капли дождя на деревьях, замерзнув, так и остались прозрачными каплями и сверкали. Потом пороша растаяла и с нею расплылись по траве все следы, сверху еще полило с деревьев и совершенно уничтожило возможность охотн. А после 12 у. начал моросить дождь и так продолжалось до ночи. Последние дни этим и характерны, сменой морозного утра и кислого дождливого дня все таки и нужно, дождь и мороз.

 

<Приписка на полях> Обратно мы шли верст 12 вдоль Пересл. шоссе, по которому непрерывным обозом в течение нашего трехчасового пути ехали мужики с базара. Конечно, то были все разные люди, как и в городах, но со стороны это было все мужики, все пьяненькие. Все они одинаково если бы мы шли пустые, кричали бы нам: «а где же заяц?» Теперь же, когда мы четверо шли с одной лисицей все они в один голос в течение 3-х часов, оглядев лисицу, кричали

– А где же другая?

Я сказал своему спутнику:

– Ну и много же у нас мужика – Милли-он! – ответил он.

 

Лисица

Лисица. В воскресенье до свету приходят ко мне те охотники, которым нельзя охотиться в будни: защитник из народного суда, музыкант из оркестра, молодой человек, вторую зиму готовящейся в Вуз. Месяц и звезда <2 нрзб.>. Разговоры. Охота. Лисица. Загадки к шоссе. мужики. Рассказ об алиментах. Эссенция. народное мнение, что незаконный ребенок не есть человек. Черты, характерные для обоза. мат (объезд и проч. Лисица. И напр. миллионы.

 

Алименты

Яловецкий рассказывал, что один алиментщик, чтобы ему не платить алиментов, подговорил мальчика за 10 руб. дать младенцу уксусной эссенции.

 

21 октября

Горькому

Афоризм, парадокс и проч. жизненные домыслы имеют свойство бесконечной дробимости и если ими злоупотреблять в диалогах, то роман становится как бы фаршированным. В повестях у Тургенева постоянно видишь, как эти философские диалоги распределенные между людьми висят в воздухе. У Достоевского они удаются потому что, во первых, все они имеют единство, во вторых очень искусно вплетаются в действие. Толстой относит их к особому лицу, за сценой вроде Рока («мне отомщенье» и проч.). Розановские – афоризмы окружены <2 нрзб.> и ежедневными переживаниям автора. Наконец Андрей Белый параллельно с видимым действием жизни ведет особое оккультное ее толкование. Эти «выноски» наиболее искусно сделаны у Пушкина в Онегине и образцом для всех могут служить домыслы наивного свидетеля великих событий истории летописца Нестора.

У Горького характерна бесконечная дробимость его выносных мыслей, образуется что-то вроде фарша в романе, которым начиняются лица все без различия пола и возраста, так что разговор гимназистов иногда можно отнести к беседе индусских мудрецов.

И вот если у Гоголя является чорт из трагедии сердца, то у Горького, я думаю, он выходит из трагедии разума, из упрямого желания разделять и бесконечно  дробить то, что по существу своему неделимо. Притом эта подмена необходимого синтеза незаконным анализом происходит помимо воли автора, переноситься где то в его подсознательное я, и вот почему его творчество характерно чудовищными провалами. Говоря попросту, он при громадном художественном таланте, далеко превосходящем в смысле постижения жизни наше обычное разумное ее понимание, непременно хочет быть и обыкновенным разумником. Очень возможно, что его рассудочный герой Клим, который «учится любви» и является образом Горького, который тоже все учится.

Прочитав больше половины этого фаршированного романа, я с большой радостью отдохнул на подлинно горьковской странице про охоту на сома.

 

2) Очень боюсь в своем романе провалиться тоже на «домыслах» на философии, но только надеюсь на свой опыт писателя собачьих рассказов. Вот истинная школа для художника – писателя писать о существах, которые не могут между собой беседовать умно, диалогами, как у Горького. Впрочем, есть писатели, которые и собак и лошадей подгоняют к людям (Холостомер Толстого).

 

3) Кончил Клима.

Под конец, при описании Ходника и особенно царя в Нижнем, у меня явилось понимание, что в будущем ходе романа столь угрюмо скучная жизнь героя Клима представится необходимым вступление к огромной картине событий русской истории, которые всех нас так живо задели.

Ну-те, Алексей Максимыч, роман ваш я прочитал весь очень внимательно. Долго я не понимал из-за чего тянется такая скучная жизнь Вашего героя Клима, признаюсь поругивался на диалоги мудрости, которые Вы влагаете в уста даже младенцев отчего весь роман кажется каким то фаршированным. Я даже записал себе памятку: «не рано ли тебе, Михаил, о людях писать, поучись ка еще на собачках, или на растениях, которые совсем не разговариваю а между тем жить без них невозможно». В средине романа страшно меня обрадовало охота на сома, в которой я узнал драгоценного Горького и решил читать дальше, не ругаясь, потому что ошибки такого человека и писателя, как Максим Горький, ценнейший материал для раздумья. Под конец при живом описании Ходынки («  ») и особенно царя в Нижнем (китаец то!) у меня явилось понимание, что в будущем ходе романа скучная жизнь героя представится необходимым вступлением к огромной картине событий русской истории, которые всех нас так здорово задели. Любопытство мое еще задето и дальнейшим ходом истории любви Клима, когда, наконец, этого истукана пришибает живая любовь с ее творческим страданием и родственным узнаванием земной твари. Словом, под коней я «расчитался» и жду продолжения с полной уверенностью, что живущий в Вас талант художника развернется на огромном полотне во всю свою мощь.

Вы сами остались недовольны своим романом и жалуетесь на свой талант.

Я несколько робею писать Вам о том, что считаю «ошибками», знаете, не умею как то формулировать свои догадки и все боюсь, что у меня выйдет «субъективным», словом, как все русские, глуп вне свое дарования.

 

Сейчас прочитал в Известиях Ваш манифест «Десять лет». Не раз и мне приходило в голову, что не так уж плохо у нас и что следует мне написать «на страх врагам» заграницей «диферамб», подобный Вашему (в царские дни я одно время так ненавидел кадетов, что мечтал про себя объявиться «на зло» черносотенцем). Но размышления всегда меня приводили к результатам таким: 1) что заграницей на Пришвина – раз плюнуть, а у себя можно сделать предельную карьеру Госписа вроде Демьяна Бедного и дальше итти уже будет некуда. Так мало помалу создалась у меня аполитическое равновесие бытия: восставать на зло (если это зло) я не имею права, т. к. сам же его создавал, подчеркивать добро – мне невозможно; итак  – довлеет древо злоба его: буду рядовым тружеником-художником что вне – то от лукавого. Ваше положение внешне совершенно свободного человека, совсем другое, чем мое и Ваш «диферамб» – значительный заряд по врагам и в то же время внутри является, вероятно, одним из немногих примеров русской истории содружества за совесть бывш. анархического интеллигента с новой государственной властью.

 

24-25. Понедельник – Вторник. Понедельник 24-го. Весь день был глухой и хмурый, облака цепляли за верхушки леса. Вечером пошел снег с ветром и к полночи была готова отличная пороша. Но утро 25-го вышло теплое и туманное. Это был мутный день, сочащийся, после обеда дождь. От всей моей зеленой кущи тополей осталось перед окном на тонкой веточке два листа, черных, как застарелые удавленники.

Мы с Петей обошли значительный круг в поиске лисиц но свежих следов не нашли вначале и под конец у канавки нашлось много, но они были все уже ночные. Рябчики в такие глухие моросливые дни сидят крепко в елках (не забыть, как этой осенью в морозное утро мы с Яловецким взяли живьем певчего дрозда.

<Запись на полях> Давнишнее

Вечерняя пороша много приьали грязи. Читал в 10-й книге Н. М. ст. Полонского о Пильняке. Очень хорошо местами, все верно. Только удивляешься: главный ударный пункт Полонского – это неустойчивость, неверие Пильняка, притом сам он делает вид человека совершенно знающего абсолютную истину и он ее не скрывает: это истина – революция, и в революции организация; так вот и удивляешься, как это у Полонского просто и гладко с вопросами веры и совести. Притом его упреки Пильняку в интеллигентском происхождении высказываются без всяких оговорок, как все равно – «что же доброго может быть из Назарета?»

Я лично считаю, что если и можно «верить» в революцию, то исключительно только в смысле осуществления, оправдания той веры, которой жили поколения русской интеллигенции в борьбе с царизмом, значит, интеллигентское происхождение не так уж простое понятие, чтобы им бросаться. Надо было сказать ему о происхождении от вырождающейся интеллигенции и т. п.

Вот бы сделать опыт, изучить какой нибудь хороший завод и просмотреть на передовых рабочих, – в чем тут дело, и есть ли что.

<Запись на полях> Мысль <1 нрзб.> только тогда не ложь, если она изрекается в лично сотворенной форме.

«Не лгать – можно (в мемуарах); быть искренним – невозможность физическая» (Пушкин).

Пишу Алпатова чистым, а между тем сам в это время не был чист и это очень задевает: ведь я хочу держаться натуры. Но вот особенность моей натуры, из которой можно выделить кусок для созданья Алпатова: в общем редкие «падения», притом с проститутками совсем не затрагивали собственно эротическую сторону моей природы, напротив, очень возможно, что именно это силой отталкивания («не то!») закупоривало девственность, создавая экстремизм. Совокупление с проституткой в отношении девственности юноши значит не больше, чем, напр. для девушки значила бы хирургическое устранение девствен. плевы. И потом с женой, совокупляясь лет 12, я ничего не утрачивал из «целомудрия». Только когда мне было лет 40 я немного понял секрет сладострастия: «греховность» полового акта начинается, когда в процесс включается сознание, которое изобретает <1 нрзб.> приемы для увеличения сладострастия. «Романтизм» я понимаю, как изучение эротической силы вне себя, отсюда экстремизм. Напротив нормальное отправление пола создает дом. Романтизм –это центробежная сила, это момент брачного полета птицы ввысь, самца за самкой, а половая деятельность – центростремительная сила, она соответствует моменту. когда самец догнал самку и падает с ней по вертикали к центру земли.

У животных и брачный полет (романтизм) и затем спаривание один цельный процесс, у людей раскололось на романтизм и, скажем, родовитость. Романтизм лежит в основе арийской культуры (Европа), родовитость – Восток. кант с его идеализмом (мир, как представление) есть явление экстремизма, героизма (самец, утратив из виду самку, продолжает лететь до тех пор, пока, наконец, движение его не становится как бы самоцелью «представлением», идеей», а самка, т. е. мир в себе недоступна, непознаваема. Дульцинея, значит, ими Прекрасная Дама не больше как принцип, идея, представление утраченной самки влекущее героя лететь в пространство. Такое же значение  имеет и крестовый поход. И очень возможно, что движение ума в направлении изобретения машин в капитализме индивидуально, в социализме общественно, как путь к созданию «счастья» означает тот же самый брачный полет, первую экстремную половину цельного акта, а то почему же всякий раз с изобретением машины у нас возгорается мечта на соотв лучшую жизнь и потом жизнь не изменяется.

(1) разобрать, почему социализм воспринимает враждебно романтизм. 2) Разоблачение Кантовского и пр. экстремизма в образах птицы вложить Писареву в кабаке, когда немец вызывает на дуэль Алпатова).

Идея «прогресса» относится также к экстремизму.

(Это позволяет понять мгновенную перемену в Алпатове в миропонимании: что не вперед все движется по линии, как поезд, а кругом, как солнце. Это произошло, когда оказалось, что дальше лететь некуда).

Другая, восточная, центростремительная сторона жизни человека, родовая, бытовая, банно-базарная, семейная, земная.

 

22 октября. Пришли Яловецкие. Читал «Дифирамб» Горького и так решили, что он не за страх, а за совесть в плену своего двойника-современника.

 

Один очень близкий к жизни деятель сказал – есть много отличнейших ребят из коммунистов, но хорошее у них не от коммунизма, их хорошее от русской натуры и может быть от революции, но коммунизм дает только формализм, только бюрократию.

Он же сказал, что сознание крестьян и рабочих в стране, конечно, растет и многое движется к лучшему, но это скорее вопреки коммунизму, потому что время создало множество разных толчков к движению сознания, как напр. что сколько же людей повидало хозяйство Европы за время войны и т. д.

Раздумывая о неудаче Горького с его романом я пришел к выводу что неудачи его потому, что он выходит за пределы своего дарования и хочет дать философию, науку и этику. Этим кончали все крупные русские писатели: претензия на учительство – это склероз великого искусства. Учительство является как нечто внешнее сравнительно с искусством и в этом его соблазн влекущий падение художника.

Вот что я думаю об этом: торопливость, стремление высказать всего себя за свою жизнь является от неверия в свою будущую жизнь, т. е., что другой непременно придет и, если ты не докончить свою мысль, то он докончит и твоя жизнь будет в другом и все  тебе дорогое объявится и через тебя же самого в другом. Этого чувства обыкновенно не хватает людям и хватаясь за свою индивидуальность, как за свой дом, который непременно будет разрушен, они выходят из себя, из своей меры: вот источник претензии на учительство у художников.

<Запись на полях> Сказ – не указ.

 

Кто то сказал, что в Сергиев приехали англичане, были в Лавре, и у кустарей, все видели, все разбирали, что красиво, что и ценно, и уехали. Показалось так, что мы сами просто живем и не видим, что у нас ценно и красиво и что, значит, когда нибудь явится к нам кто нибудь. Знающий цену, обретет, купит все интересное, а у нас тогда и надежды даже не останется: нам останется хлам. Тогда будет совсем неинтересно на родине: родина тогда лишится своих девственных недр, и мы будет жить как все, по определенным точно установленным законам.

 

<Запись на полях> В Москве: 1) книжку Подох. налог. 2) Леве: книга для Тальникова, Карасаева, Семенико.

 

Слышал, что в центре задумали сладить оппозицию справа и для этого дела ищут подходящего человека.

 

Выходит за пределы своего дарования под конец жизни свойственно всем русским большим писателям. Это происходит оттого, что посредством художества кажется нельзя сказать «всего». Вот в этом и есть ошибка, потому что «всего» сказать невозможно никакими средствами и если бы кто нибудь сумел сказать «все», то жизнь человека на земле бы окончилась. Поэтому пределом моего дарования я считаю свой художественный кругозор, т. е. способность заключить жизнь в свойственных моему дарованию формах. Я могу создать вечную форму своего личного жития в том смысле, что эта форма будет необходимым звеном той цепи, которая соединяет со всяким настоящее прошлого со всяким настоящим будущего и называется культурой. Никакой другой вечности творческого сознания быть не может и последнего слова сказать никому не дано. Стремление сказать последнее слово вне своего дарования (Гоголь, Толстой и друг.) есть результат распада творческой личности.

Правильный жизненный путь человека на земле, это который короче всех к творчеству будущей жизни и в самом творчестве, который сохранит творческую личность деятельной до физического конца.

<Запись на полях> Обочина у дороги.

 

<Запись на полях> Очки починить и пенсне купить. Леве дано в расчет 16 р. 50 к. Взять в Москве 186 р.

31 октября. Понедельник. Собираюсь в Москву на заседание Гиза нрзб. детских книг. Ездили в Москву, ухитрились истратить в несколько часов 150 руб. (114 Ефр. Пав. на сукно, 15 руб. прокутили и остаток на книги.

Задали мне тему: «как работает писатель». Вот по этому поводу: писать в форме письма к нрзб. «Дорогой Николай Сергеевич, раздумывал о Вашем предложении написать в Красную Ниву немного о ремесленной стороне моего литературного производства, пересматривая свою записную книжку, рукопись разных лет на протяжении почти 25 летнего существования своего литературным трудом, я заметил, что технические приемы моего мастерства, о котором и надлежит мне написать, чрезвычайно разные: впечатления мои, наблюдения и т. д. записывались иногда в отличные книжки, иногда на клочках, а то и совсем не записывались, иные вещи удавались в один присест, другие создавались такой кропотливой работой, что даже стыдно писать о ней. В общем я прихожу к выводу, что самое характерное в моем мастерстве, это неутомимая потребность меняться так, что все мое достижение в области мастерства сводится как бы к навыку постоянно разрушать свои привычки с постоянным страхом замкнуться в формальных берегах и упустить жизнь. Вначале все нрзб. конечно, наивно, я просто бегал за материалами (за жизнью), а потом когда одумался, то разумеется остановился, но беготню свою взял как бы методом писания и в технической его части стремился писать разными перьями, на разной бумаге и очень опасливо смотрю, когда на этой ерунде привычно начинает новый свой день.

Все это объяснения, как я думаю, главным образом (?) тем, что для писательства мне очень много приходилось бороться с рассудочностью своей и так сильно, что просто физически бежишь от нее, т. е. путешествовать, блуждать. Я в сильнейшей степени обладаю способностью терять предмет из виду, если я к нему привыкаю, что в повседневной жизни ничего и не вижу, и путешествие мое было средством ловить свои впечатления и записать их в свою записную книжку в тот момент, когда в них еще не успел обдумать хорошенько и засмыслить. Но это не значит, что я во время своих путешествий писал: так у меня ничего бы не вышло. Во время своих блужданий я в свою маленькую записную книжечку, часто клочок бумаги хватало мне на все путешествие, я записал первичные впечатления одной-двумя фразами, или даже словами и этого было довольно, чтобы потом все вспомнить.

Борьба моя с рассудочностью и привычками начиналась с тех пор,  когда я взялся за перо. Мои первые неудачные повести были написаны языком литературным и неудачны были, потому что, во-первых, их построение исходило не от сердца, а от головы, во-вторых, написано было чересчур литературно. Напротив, когда я в путешествии обретал несомненную уверенность, что какой то огромный мир существует вне меня, что я был свидетелем его, то в сочинениях появлялась и мысль и оригинальный язык. Если принять во внимание, что занялся я литературой поздно, то «растекаться мыслью по дереву», как говорят семинаристы, я не имел возможности, и тут же и всякие свои находки обращать в <2 нрзб.>, то можно себе представить торжество и удивление, когда найденное чувство, скажем, в мир, который больше мы <1 нрзб.>, стал давать мне средства для существования. Я это, конечно намотал себе на ус и в дальнейшем весь мой метод был главным образом в разрушении привычек (обновлении самого себя, чтобы не сделаться попом, который молебен свой бормочет кое-как) по привычке и все внимание свое сосредотачивает на гонораре.

 

2-го Ноября. Среда. Вчера Е. П-а обнаружила такую жадность к наряду! и я понял ее, как ребенка, которого ничего бы не стоило соблазнить. И все таки, если она не выходит из под (скажем) руки, – это превосходная, добрая и умная женщина и такая вся наша Россия, весь народ. Я думаю, что нечто в этом роде было и в семье Льва Толстого, что он упустил что-то в своей семье и, не выдержав, убежал. Я думаю, что мысль «убежать» в тайнике души его всегда лежала как последнее средство и он воспользовался им в гневе, полусознательно, и был неправ. У меня это сидит тоже гвоздем и я способен в гневе к самым безумным поступкам. Между тем, если быть всегда начеку и не запускать жизнь, то отлично можно улаживать без вреда своему делу. Самым лучшим и вернейшим средством для этого надо считать удаление себя из дому на месяц, на два, больше и представление определенной суммы денег для самостоятельной жизни. Таким образом, можно потом постепенно устроиться для отдельного житья, или, наоборот, для более прочного совместного, или же, наконец, житья с периодическими отъездами.

 

Второе пришествие М. Горького

Горький о своих новых работах

<вырезка из газеты>

Кончаю 2-й том Самгина. Мне хочется написать книгу о новой России. Я уже накопил для нее много интереснейшего материала. Мне необходимо побывать – невидимкой – на фабриках, в клубах, в деревнях, в пивных, на стройках, у комсомольцев, у вузовцев, в школах на уроках, в колониях для социально-опасных детей, у рабкоров и селькоров, посмотреть на женщин-делегаток, на мусульманок и т. д. и т. д. Это – серьезнейшее дело. Когда я об этом думаю, у меня волосы на голове шевелятся от волнения.

Очень трогательные и удивительно интересные письма пишут мне разные маленькие строители новой жизни из глухих углов страны.

 

Сегодня 3-го Нояб. Четверг я послал Горькому путевку. Отк. торжества.

Приказ

Командовать парадом буду я.

Ворошилов.

<вырезка>

Была Вера Антоновна и разговор был о культе материнства согласно с жизнью природы и что как в этом преуспевает Наркомздрав и как пусто блестящая общественность, если внутри нее не горит очаг матери, вспомнил восп. дом, чистый с паркетными полами для показу, а детей там морят и убивают.

Еще говорили об интеллигенции, что есть и-я творческая, создающая культурную связь, и другая сектантская.

 

5 Ноября. Суббота. Непорочная дева, живущая в матери, т. е. материнство, спасающее девство, – так это понятно, но поди растолкуй ребятам смысл «непорочного зачатия».

<Запись на полях> Кропоткин этим объясняет свой отрыв от занятий наукой.

«Но какое право имел я на все эти высшие радости, когда вокруг меня – гнетущая нищета и мучительная борьба за черствый кусок хлеба? когда все истраченное мною, чтобы жить в мире высоких душевных движений, неизбежно должно вырвано рта сеющих пшеницу для других и не имеющих достаточно черного хлеба для собственных детей? У кого нибудь кусок должен быть вырван изо рта, потому что совокупная производительность людей еще так низка» (Кропоткин. Зап. Революция).

Вот один из родников русск. интеллигенции, как секты. Только едва ли зарождение этого потока просто, как объясняет Кропоткин.

 

<Приписка на полях> Из юбилейного № Известий. стих. Орешина.

– Погляди на мужика

– Да в рожь.

– Комсомолкой в облака

– Уйдешь!

Отказаться от своего призвания к науке или искусству из-за того только, что крестьянину, (вообще) невозможно этим заниматься… да разве это возможно? В истории русской интеллигенции было множество памятников такого отказа от высшего призвания личности из за будто бы высокой добродетели сострадания к «низшему брату». Но я не понимаю ни одного случая, когда кто-нибудь изобразил бы жертву своим гражданским «долгом», своим «социальным идеалом» ради своей страсти к науке или искусству. То, о чем говорит Кропоткин называется зарыть талант в землю (талант – общее благо, какое право он имеет им распоряжаться?) И называет себя анархистом!

 

Люди научились наслаждаться любовью, не рождая детей, и прелести земли им стали доступны без труда. Обирая землю, они создают свои небеса, в которых летают на машинах или покоятся в мягком кресле с книжкой в руке, где описывается в стихах и прозе все та же любовь. Чувствуя под собой шевелящуюся бездну обобранных духов земли, иногда они проходят в уныние и предлагает заблаговременно вернуться к ней, чтобы эти озлобленные духи не уничтожили их культуру, некоторые даже озлобленные духи не уничтожили их культуру, некоторые даже прямо берутся за соху и пашут… Особые, либеральные люди, умно действуя, нашли выход в компромиссе и предлагают сделать и доступными постепенно все блага культуры тем <2 нрзб.> и так связать их с собою.

 

По Кропоткину (Записки революционера) нигилизм явился после падения крепостного права, как средство борьбы с его пережитками, это движение было борьбой за индивидуальность. «Нигилизм, без его грубоватых крайностей – придал нашей интеллигенции тот своеобразный оттенок, которого к великому нашему сожалению, мы, русские не находим а З. Европе. Тот же нигилизм, в одном из своих многочисленных проявлении, придает многим нашим писателям не искренний характер, их манеру «мыслить вслух», которая так поражает европейских читателей.

 

Продолжая свои «мысли вслух» перед Черных о том, как переменились времена: катехизис русской интеллигенции был, – что человек устремлением «к звездам» (Л. Андреев) не есть наш желанный человек. Но пришло другое время, когда был выброшен лозунг «грабь награбленное», тогда только человек, устремленный «к звездам» устоял от грабежа и этот человек в унизительном виде «спец-человека» пронес доброе семя в новую жизнь. В этом факте я вижу основание, на котором возможно создать трагедию Алпатова: чтобы сохранить любовь, приходилось напр. отказываться от женщин – это раз, и чтобы сохранить в себе творческую личность – от революции, так что получается: как человек типа «к звездам», обладающий полной силой животной страсти, хочет удовлетворять себя из-за верности к «Музе» (скажем так) и не хочет примыкать, будучи революционером, к революции.

 

Встречая человека, мы узнаем о нем по его лицу и только потом уж объясняем явление такого лица происхождением, воспитанием и социальным человеческим его рост. Лицо человека знаменует нам как жизнь в ее творчестве <1 нрзб.> и когда мы хотим указать на совершенство творения данного человека называем его – Двуличным. Лицо у человека одно. И это прежде всего: мы должны в творчестве иметь лицо – это 1-й факт творчества, а потом уже узнавать и устраивать отношения лица. Во всяком случае из за отношения лиц мы не должны терять своего лица. «Борьба за индивидуальность» явилась в России, как социальное явление, после падения крепостного права; но это была борьба за принцип, а не за свое лицо. Наше время диктатуры, когда поражено творчество человека в самой природе своей единоличия, создает эпоху новой борьбы за свое лицо, за самое имя свое.

 

В наше время жутко подойти к человеку, потому что не веришь в его слово, скажет для чего то, обещает, и не сделает: нельзя ему поверить на слово, потому что верное слово свидетельствует о верной личности, а у нас человек сам о себе ничего не может оказать и за себя самого поручиться.

 

Сила знания.

Истиного ученого знание как раз и лишает того, что называется «силой»: делает сильным знание только того, кто его применяет к цели посторонней самому знанию, (разные техники, <1 нрзб.>, политики, особенно политики. Знание в руках ловкого человека обладает очарованием могущества, Миклухо-Маклай, поджигая на блюдечке спирт, казался дикарям человеком, способным зажечь море. Эту чарующую силу знания политики использовали среди наших крестьян, подготовив их разными книжками, они забирали их в свои руки и те потом становились «сознательными» рабами. Вот и побег Кропоткина был построен на том, что один из друзей его завел с часовым разговор о чудесах микроскопа.

 

11 Ноября. Пятница. Кропоткин Записи революционера.

«Действительно, в человечестве есть ядро общественных привычек, доставшееся ему по наследству от прежних времен, и недостаточно еще оцененное. Но по принуждению держатся эти привычки в обществе, так как они выше и древнее всякого принуждения. Но на них основан прогресс человечества»…

У Кропоткина где то я нашел, кажется в характиристике какого то анархиста, что это был человек с глубоко-общественным порывом, потом отвращение к власти, к руководству; вот это соединение чувств общественности с отвращением к главенству чрезвычайно близко мне, настолько, что простое упоминание о существовании таких натур раскрывает мне глаза на себя самого.

 

Окончил чтение книги Кропоткина «Записки революционера». Эта одна из замечательнейших книг, в которой жизнь своя описана извне, т. е. в поступках и выводах только ума.

 

Борода

Спрятал я всего себя в бороду. Вот великая вещь, вроде шапки-неведимки, я то все вижу, а у меня людям видны одни волосы и часто второпях не назовут даже по имени, и просто крикнут: – «эй ты борода!» Мужики лесные за своего принимать стали, часто слышу с большим уважением скажут: – «вот так борода!» И им на это говорю: – был я богат и брился, теперь же, когда придут за долгами, я только по бороде рукой проведу: вот для сего борода!» Смеются мой берендеи и мне говорят: – для всего борода, для счастья тоже, другой хочет тебе в глаза плюнуть, а попадет в бороду».

 

13 Ноября. Воскресенье. Слепая минута.

Меня страшат те вспышки ненависти, которые иногда пересекают в общем уютную нашу жизнь с Е. П., я боюсь, что в бешенстве когда нибудь разломается эта жизнь. Невозможно эти вспышки предупредить, потому что дьявол врывается в слепые минуты.

Слепая минута найдется всегда если смотрит на тебя другой человек в упор. Я думаю в общем, что не надо мне сидеть дома невылазно, это лучше предупредительное средство.

<Приписка на полях> Адрес Короны: Мясницкая, бюро точ. механики при 1-м МГУ против городской телефонной станции. От Лубянки пойти по правой руке первый пер. и от него 3-й парадный.

Декларация Леве

Понедельник 14 Ноября. Мороз. Ветер. Утром короткий густой снег.

<Приписка на полях> Леве дано 20 р. за кварт. от 15 по 1 дек. плюс 15 руб. по 1 Дек. за содержан. = 15 руб.

– И Рамакришна прибавил:

– «Нет никакого вреда в «шипении» на злых людей и на ваших врагов; таким образом вы можете защищать себя и знаете, как противиться злу. Но вы должны быть осторожны, чтобы не впустить ваш яд в кровь ваших врагов. Не боритесь со злом, возвращая зло за зло».

Бог живет во всех человеческих существах, есть и добрые люди и злые, есть люди, любящие бога и есть люди, не любящие бога. Мы должны признавать божество во всех, но мы должны смешиваться со злыми или с теми, которые не любят бога. Наши отношения с ними не должны быть очень близкими. И будет мудро избегать общество таких людей.

 

« – Вы должны любить всех, потому что бог живет во всех существах. Но дурным людям лучше кланятся издали».

«Решимость и твердое стремление к цели должны лежать в основе бесстрастия к мирскому».

 

«Если по милости Божьей человек ощутит, что не он является действующим лицом во всех событиях его жизни, то в тот же момент* (Я думаю, что скорее в этот момент только совершается посвящение, и дальше – путь достижения свободы (М. П.)) человек освобождается от рабства на всю последующую жизнь» «Чувство» я или мой я в нас есть величайшее препятствие на пути к видению бога (НВ. Вспомнить Версаль: распадение невесты в связи с явлением истины). Надо прибавить исчезновение «Я»: это было мои крещением.

Бывает пес долго просидевший на цепи, освобождается хозяином, но не зная, что цепь уже валяется на земле, продолжает сидеть и, когда хозяин издали уже манить его на охоту, он все сидит. Так бывает с человеком еще много хуже чем с собакой: человек иногда после своего освобождения долго поступает как раб и страдает гораздо сильнее пса, потому что «глубиной души» сознает вечное соответствие своих поступков с самим с собой и видит их в безобразном отражении.

Из Р.

«Когда ум находится в очищенном сердце, душа замечает духовный свет. Начиная видеть этот свет, душа восклицает: – Что это такое? Что это такое?»… встает видение Божественного Существа, природа которого заключает в себе абсолютные Бытие, Разум и Блаженство. Тогда душа желает коснуться этого существа и объять его, но это не удается ей. Как огонь в закрытом фонаре можно видеть. но нельзя тронуть, так и видение, встающее перед душой, доступно ее зрению, но охватить его она не может и не может войти в него. стать с ним одним».

(НВ подумать о гигиене роста дух. сознания, о вреде ускорения этого роста путем влияния другого лица, вследствие чего «физический план» является«правдой здоровья» или правдой естественного роста и низшее законно издается над высшим. Построим, есть ли на это ответ в книге Рамакришны. (В словах Р.: «Эгоистич. чувство «я», которое говорит: « я делаю это» должно быть совсем оставленной, прежде чем может быть почувствована божественная милость» – это все я очень чувствую на своем пис. пути и называю про себя временно ненайденного слова временно «смирением», хотя это не совсем то.

<Приписка на полях> Тоже нрзб. «Труд без привязанности к нрзб. очень хорош…

 

Кто хочет видеть бога, должен просить его следующим образом: «О, Господи, будь милостив, поверни свет своей мудрости к Твоему собственному лицу, чтобы я мог видеть Тебя (НВ. Покажи его мне: чтобы видеть солнце в красе его, надо повернуться к нему спиной и смотреть на его дела на земле).

 

«Как в жаркую погоду человек обмахивается веером, только пока нет ветра, так и душа нуждается в исполнении обрядов, подобных повторения имени бога, в жертвах, в молитвах и аскетизме только до тех пор, пока в ней не ощутится горячей любви к богу».

«Глубина сердца, уединенный угол и лес – вот три места для размышления».

 

15 Ноября. Вторник. В состав отношений моих с Ефр. Пав. с ее стороны несомненно есть и ненависть ко мне, я тоже ее ненавижу, но обыкновенно в ответ на какую нибудь ее выходку. Надо обдумать всесторонне природу этой ненависти (       ). Ненависть ко мне сестры была страшная, такая, что я даже не до сих пор ее помню, хотя она и покойница.

Застенчивость от болезненного самолюбия, соединенная с мнительностью, придающая человеку характер некоторой дикости передалась мне от матери. Тоже передалась воля при достижении общей цели и «слабохарактерность» в повседневных отношениях (мгновенно проходящие вспышки гнева и проч.). Я думаю, что вот эта слабохарактерность и является условием явления злобы с другой стороны. В общем, чтобы разобрать природу наших неприятностей с Е. П. надо получше всмотреться в отношения мамы и Лидии. Но, конечно этот анализ приведет к борьбе за «я».

 

16 Ноября. Среда. Вторник и среду провел на охоте, наслаждался падающим снегом в хвойном лесу и расставался с Алпатовым и его Иной. Тихо падающие белые снежинки, это бесшумное движение белых мыслей вдаль неподвижного. Какие собранные сюда блаженства. Я думаю о жизни, затраченной на борьбу с наследием  своей природу и так приходит в голову: «что же если затрата труда как  раз и будет только покрывать силу греха, что же остается человеку, – грех и труд? стоит ли жить? Но нет, так устроена природа человека, как у охотника проходят дни в подстерегании, а проходит минута и отвечает за все. Дело в том, что жизнь не конторская книга, и построена не на рассчете, а на милости.

Было только одно письмо, в котором Алпатов был на высоте любви, оно было верное, потому что только один раз он подумал не о себе, а о ней, обещал ей «родственное внимание» и свою постоянную работу, службу. Но, кажется, для того только и взято было зеркало, чтобы увидеть себя во всей ничтожности своей… для того, чтобы увидеть весь черепаший ход человека на земле, взять под надзор всю жизнь и довольствоваться милостью (похоже, как для некоторых нищенство в революцию): вообще революция со своим оголением человека и революционера была потом как бы объективным процессом происходившим внутри Алпатова.

<Приписка на полях> Революция уничтожила наши даровые наследственные представления о человеке в общем добром, умном и прогрессивном и заставила каждого, что хотел жить домом, нажить себе свой собственный личный взгляд на человека.

Однако то единственное письмо является потом мотивом созид. жизни: этот мотив родств. внимания, перенесенного с себя на другого, тот «альтруизм», который нам проповедовали без объяснения, что этот альтруизм может возникнуть лишь после разрушения эгоизма. В стороне Ины собралось:

Ина Мир.

Что кроме боли и слепоты можно испытывать, если смотреть простыми глазами на солнце, а Ина Алпатову была совершенно, как солнце, так она и писала ему: помните, я все вижу, малейшее не приходит для меня незаметно –

Солнце или Бог, но как случится впасть в такое безумие, что человек стремился смотреть в лицо Бога?

Как просто было бы застрелиться, если бы она отвергла его совершенно, некоторым не глупо стреляться, тем, кто любит раз и ставит на карту всего себя. Но Алпатову часто казалось, что Ина любит его и он только имеет «положения». чтобы она стала его, что у него ничего не выходит, потому что нет у него положения. А иногда, напротив, казалось, что ему надо освободиться от всякого стремления к «положению» и тогда Ина пойдет за ним. «Положение» – это весь материальный мир «Призвание» – отрицание материального, это положение человека «не от мира сего» и тогда самая любовь «платоническая» подрывает его основы, как самца.

 

Расстояние –

– пространство между им и ей (Богом); трагедия: если отвергнуть материальное («положение»), то и жизнь (стать бесполым), если взять «положение», то дико представить себе, что она соблазнится даже положением ради милости.

 

Четверг. 17-го Ноября. Трубецкой справлял 15-летие свадьбы. Были: Голицын, полковник, Лопухин (чулочник). Князь надел ради шутки белый кирасирский мундир, в котором венчался. Эполет оказался один, другой затеряли, играя, ребятишки. И все таки это самые счастливые люди. Ребятишки бедные, но прекрасные.

 

Пятница 18 ноября. Послано письмо Семашке с отказом от сборника Разумнику о высылке денег. Вечером с Петей у Григорьева. Рассказывали, будто Троцкого позвали в ГПУ и предложили или идти в тюрьму, или письменно отказаться от своей политики. Т. попросил 20 минут на размышление, ему это дали и он скрылся. Тоже и Зиновьев. На фоне общенародной бедности, усталость от войны и революции, равнодушного отношения к власти выступление Троцкого кажется ничтожным по своему эффекту. Есть такая догадка, что уже Ленин разуверился в коммунизме и. значит, «ленинизм» теперь просто государственный. Говорят, что Семашко неизменная фигура на всех юбилеях, похоронах и т. д., всех дешево снабжает вином и сам везде выпивает. Это превращение среднего честного революционера очень проливает свет на весь «ленинизм».

Из Рамакришны

«Глубина сердца, уединенный угол

и лес – вот три места для размышления.

Домохозяин – нужно ли оставить свой дом?

Рамакришна – Не всегда, но когда предоставляется случай на день или на два, очень полезно оставить свой дом.

Единство Духа. – Я вижу Бога, ходящим во всех человеческих фигурах вокруг меня и проявляющим себя одинаково и через… добродетельного и порочного».

– «Я не заню, что написано в ваших книгах, я видел это»

– Те, которые чувствовали это, не писали книг. Они были опьянены своим чувствованием. Они забывали все, как могли они писать? Для того чтобы написать что нибудь, нужен рассчитывающий и впечатывающий [впечатлевающий?] интеллект. Поэтому другие узнавая от них, что могли, писали – и их книги известны, как Священное писание».

(писатель живет вдвойне: живет и пишет: пишет о себе, 1-е живет, 2-е пишет).

«Что бы ни было произнесено человеческим языком, становится как бы откровенным, как остатки пищи».

«Никогда никому не удалось описать Абсолют словами».

 

21-го Ноября. Понедельник. Вчера встретил Таню Розанову и говорю:

– Григориев сказал о Флоренском: «от него пахнет паленым чортом.

Т. ответила:

«От каждого интеллигента пахнет паленым чортом.

– Но разве и Флоренского тоже надо причислять к интеллигенции.

– Конечно, а то как же.

Не любит его.

Потом говорили об индусах, я спросил ее, как В. В. к ним относится:

– Терпеть не мог за бесстрастие.

– Например – сказал я, – кто то спросил Рамакришну.

«Учитель, можно ли любить врагов?» Р. ответил: у врагов тоже наш бог живет и значит любить врага должно, только не надо близко подходить и кланяться издали.

– А христиане! – воскликнула Т. – тоже самое. Это у меня главный камень преткновения.

Конечно, и от нее тоже пахнет паленым чортом.

 

26 Ноября. Суббота. Такая тишина в Сергиеве, что когда читаешь книжку, то воздух выходящий в нос для дыхания принимаешь за ветер: думаешь, – на улице метель: и не в носу, а в печной трубе ветер.

 

Алпатов. 9-е Термидора. Р.

Автор эмигрант (журналист Ландау). Манера письма историч. романы необыкновенно приятна своей культурной простотой. Чтение увлекательно, как <1 нрзб.>. Приметно использовано употребление инетр. фраз: дается аромат другого языка. Письмо гораздо лучше, чем у Мережковского. Но когда кончил роман, то не знаешь, чем же обогатлся от него, для чего он написал. Робеспьер остается таким же, как нам его представили в детстве и разве только сильнее, очевидно через русскую современность подчеркнуто злодейство революции. Огромная прекрасная работа и совершенно впустую.

 

Абсол. – творчество – сохранение: эволюция и потом разрушение или инволюция (в Абс.)

Из Рамакришны:

Божественная Мать дает высшее знание Брахмана, приводя своего преданного слугу в состояние Самадхи (сверхсознательность). Она же возвращает его обратно на плоскость чувственного сознания и позволяет ему удерживать чувство «я» и «мое».

– «Моя Божественная Мать любит играть. Она делает, что хочет, и потому блаженна, и Ей доставляет удовольствие давать иногда свободу из сотен тысяч Ея детей».

– Господин, но Она может, если хочет, освободить всех?

Почему же связана Она как по рукам и ногам детьми мира?

– Я думаю, что такова Ея воля. Ея воля заключается в том, чтобы играть со всеми этими вещами. если все одновременно будут выигрывать в этой игре, то не будет никакой игры. Очевидно, Ей это нравится. Она хочет, чтобы игра продолжалась.

 

«Я обещаю повторять Твое святое имя, – но в нрзб., где я забываю. Теперь я понял и почувствовал, что это Твоя игра.

Чувство греха

– Раз мне дали одну христианскую книгу… в ней была одна тема – грех, грех и грех… Дурак. который непрерывно повторяет: «я связан, я связан» – остается всегда связанным. Человек, который повторяет день и ночь: « я грешил, я грешил – становится и в самом деле грешным…» Кто утверждает с сильным убеждением «я не связан, я свободен» – становится свободным.

«Зачем говорить о грехе и об адском огне? Скажите только раз навсегда: «Я никогда не буду больше делать злых дел, которые я совершаю в прошлом» и затем ваша вера в святое имя освободит вас от всех грехов».

 

27 Ноября. Суббота. Любить врага, – это так же как – есть любить болезнь и смерть. Я бы так сказал, – не врага люби, а, имея врагов, старайся сохранить в себе возможность любви к своему ближнему. Тоже нельзя любить болезнь и смерть, а надо такого желать: старайся удержать прежнюю любовь к своему другу, несмотря на его болезнь и помочь ему встретить смерть.

 

К Алпатову: довольно ясно понят путь восхождения Алпатова в чувстве к женщине, как к Божественной матери, теперь предстоит вернуть ему разум, т. е. определиться себе самому в процессе жизни.

 

Из многих людей немногие родятся свободными, да и обыкновенно, узнав об этом, отдает свою свободу за деньги и славу.

Не вернее ли: по детям видно, что люди родятся свободными, но один плохо воспитывается и попадается в рабство, другие, догадавшись о своем даре, продают его за деньги и славу.

 

Понедельник 28 Ноября. Сказать «Господи!» наедине с самим собой не могу, мне кажется, не потому что не верую, или не верую? Ни верую, ни неверую, а просто считаю, что жизнь моя как то не слишком серьезно для этого, все равно как Ефр. Павловна могла бы молиться и как! но не молиться, потому что личная жизнь ей кажется не так плоха, не дошло до того, чтобы молиться. Люблю однако читать о Боге, потому что многим своим переживаниям при этом нахожу объяснение. Так что могу сказать о себе в отношении Бога: я не знаю, есть ли Бог, но живу я и складываюсь в мыслях и чувствах постепенно, как будто Бог есть и я верую.

 

Вообще я особенный человек в том отношении. что имею в природе своей множество как бы заданном мне с детства тем, которые берегу от сознания, как от огня. Оно ведь и правда, если свое переживание скоро обращать к сознанию, то тем все и кончается. Если же беречь пережитое в себе, то рано или поздно явится новое подобное переживание, но это другое, третье и в конце концов идея явится, как своя собственная, как плод. если же и не явится, то и Бог с ней… Так вот почему я и не могу и боюсь сказать, есть Бог, или нет, знаю, что тема эта задана мне с детства и если Бог есть, то Он придет ко мне Сам и я увижу Его и скажу просто: ну, вот, слава Богу, Ты пришел ко мне, Господи, я тебя давно поджидал.

 

30 Ноября. Среда. Хочу приступить к обработке своего рисунка (рамка) красками (второй черновик на машинке). Читал «Трансвааль» Федина. Умный человек Федин, достойный ученик Замятина. Чорт знает, до чего все хитро подстроено в рассказе: одно уж, что герой бур, гражданин героической республики устраивается среди русских мужиков во время революции – какое трудное похождение, а выходит правдоподобно. Я думаю, однако, что сам автор вначале задумал дать по контрасту с мужиками пример свободного человека. Но получилась картина жестокой пародии вообще на европейский идеал свободы. Читается, впрочем, и с большим увлечением, хорошо, но не увлекательно, больше ума в мастерстве, чем таланта.

 

Бочка (новая) потекла. Мастер сказал, что он делал хорошо.

– Почему же течет? – спросили мы. – Потому что, – ответил он – в этом виноваты две доски.

 

Я дал князю попробовать доппелькюммель, которого сам раньше не пробовал никогда и не мог сказать: такой ли он теперь или плохая подделка. Князь выпил рюмку, весь просиял и ответил: – Та-кой-же! После того ему вспомнилась Гатчина, потому что Александр III страшно любил доппелькюммель, и князь стал нам рассказывать, как он в Гатчине дрался на дуэли с Черепом-Спиридовичем.

 

1 Декабря. Е. П. хозяйка самая ужасная в мире: толчется на одном месте и каждый день обыкновенное дело по разному начинает, забывает, пропускает. Сегодня у меня комната убирается, завтра кровать остается раскрытой. Утром, когда я дорожу каждым моментом для работы, я хожу по дому, боясь ее разбудить и в то же время, проклиная – ищу, куда же сегодня поставила молоко, где булка, где сахар: каждый раз в разных местах. И при всем том есть в ней какой-то основной стержень, который не может дать мне ни одна женщина. Я не знаю, что это такое  (надо подумать): ведь в этом разгадка и меня самого и нашей России. Знаю одно, что она как хозяйка, жена и мать совершенно исключительная при условиях полного недостатка, в жизни на минимум, без расчета. Большой человек, она ничтожна, немыслима, как только приходится считать и думать о завтрашнем дне (такой наш народ…)

 

5-го Декабря. К Алпатову.

10 марта. Мороз, но облака уже летние светлыми корабликами и лебедями и горами, счастливые в своей необязательной форме. А корабль человеческий по воде плывет с большой осторожностью, чуть пробоина и конец: такое маленькое отверстие, а вода вся, весь океан приходит в движении, заметив частицу, проходящую в щель корабля. так и жизнь человека, вся целиком на земле и во все времена приходят в движении, когда в отдельной душе случилась пробоина. Тогда каждый ничтожный случай, обсуждение которого слышится в коридоре или за стеной является так, будто как вот это для тебя и приготовлено. Это случается всегда, если душа у одного человека получила пробоину: тогда жизнь чужая устремляется, как вода, и вся человеческая жизнь проходит в движение, как вода океана и чуткая душа в эти дни получает навсегда чувство жизни всеобщей. Так в коридоре у телефона собрались знакомые и один сказал другому: – Пендрие звонил: у него жена умерла. – Как умерла – восклицает другой – я только что ее встретил на улице». А через час против двери Алпатова все объяснилось, (те же знакомые говорили, что жена у Пендрие не умерла. а ушла… Она была ему во всех отношениях плохая жена, глупая и хозяйка никуда негодная. все только на месте топталась, довольно красивая, как женщина, но для Пендрие, как женщина-самка, она была уже не нужна. Пендрие, однако, только для нея выстроил домик, свой собственный и он истратил все свои деньги, скопленные за много лет, тогда бы он не стал строить дом, если бы жил один, он для нее строил, и вдруг она от него ушла. Вдруг оказалось, что дом совершенно ненужен и столько забот, столько хлопот и надежд, связанных с домом даром пропали и уже завтра на окне появится билетик: дом продается.

Один говорил: значит, он ее любил?

И другой: едва-ли, у них были всякие ссоры, не ее он любил, а себя.

– Зачем же он теперь строил ей дом? – спросил первый.

– Он человек с воображением: воображаемой жене строил дом, а не себе.

Услыхав это, Алпатов схватился за голову: ведь это о нем говорили, это он для воображаемой невесты создавал положение.

Алпатову это было впервые, он еще не знал, что жизнь в массе своей однообразна как вода и не случись с Пендрие, случилось бы с другие и то же бы вышло как раз для Алпатова и все потому что вся жизнь его была, как вода океана проходила в движении…

 

Продолжается чтение Рамокришны:

Майя и Дайя.

«Знаете ли вы, что такое Майя? Это любовь к отцу, к брату, к сестре, к жене, к ребенку. А сочувствие (Дайя) означает любовь ко всем существам одинаково.

Закон Кармы: каждый должен пожинать плоды своих прежних действий.

 

«Тело человека и условия его жизни есть результат прежних действий человека. Поэтому человек должен нести с собой тело до тех пор, пока не окончится влияние его прежних действий».

 

6 декабря. Вторник. Раньше меня анонсировали после Горького и Толстого, теперь стоим на 4 месте, а 3-е занял Артем Веселый. Неприятно, что все-таки это задевает. С другой стороны, и хорошо, что задевает, а то незаметно может представиться, будто я достиг полного равнодушия к славе, на самом же деле просто гордыня и презрение к другим.

 

Новые предложения чествовать Горького и как раз во время отлива моего от Горького под впечатление его отвратительного романа, его глупого диферамба и пустых писем ко мне. Что делать?

 

Индусская философия религии вероятно по существу своему мало отличается от христианской, может быть она еще более ее в своем бесстрастии удаляется от земной нашей жизни, я хочу сказать, что она тоже провожает человека, учит, как ему надлежит благопристойней и безболезненней уйти, чем встречает его. Надо искать религию встречи человека, надо внушить человеку бесконечную радость его первой любви, тайны рождения. Надо отстоять у стариков, у больных, у неудачников и бездарных ценность жизни.

Люди поправляют свое здоровье разными духовными средствами… чего, чего не придумали в компенсацию болезни м страсти!

 

7 Декабря. Среда. Думал ночью о Горьком и понял причины его «второго пришествия». Эмигранты, наверно, затравили его (см. письма). Отсюда утверждение себя в СССР и «диферамб» большевикам. И в ответ на его диферамб – ему диферамб.

 

Горький великолепный муж vir ornitissimus в литературе, он стал сразу на большой круг морского действия, как моряк или новгородский ушкуйник. Но искусство непременно требует дома, даже на ходу где нибудь в лесу, чтобы сделать рисунок в альбоме или записать карандашом в записную книжку для памяти свое восприятие надо присесть и этот момент остановки, этот пень, на котором сидел – уже есть дом искусства. А если вспомнишь, каким терпеливым чисто женским трудом достается это шитье на бумаге! Рукописи Пушкина и Толстого всякому непосредственному человеку прежде всего говорят то же самое, что нам старинное шитье бисером, мы удивляемся и говорим: какое адское терпение! Есть несомненно женская восприимчивость и терпение начало в природу художника. И у Горького оно тоже есть, потому что Горький по природе своей большой художник. Но он как человек, как муж сразу стал на большой круг действия и дом искусств для него, все равно для моряка-скитальца просто дом, является желанным <3 нрзб.> и все-таки, не все: побывал и опять в странствие. Вот почему у Горького такая неровность в его писаниях одно написанное дома в мире искусства. другое где-то в бегах о чужом. Свое это золото в искусстве, а чужое лигатура. Многое у Горького есть с лигатурой. В одном и том же сборнике рассказов у Горького можно встретить гениальный рассказ рядом с таким, что хватаешься за голову: как он сам то не понял, что нельзя его ставить  рядом. Это значит – один рассказ был написан дома, во время побывки, другой где то в бегах. Такая большая досада, когда думаешь о Горьком, как о художнике, исчезает, когда представляешь себе всю орбиту блужданий скитальца, весь его человеческий бунт. Но по бездарности или ложному исканию славы, самомнению и всем смертным грехам творчества Горький лишается иногда необходимой для художника способности саморасценки своего творчества, способности мера и счета и все потому, что хочет он не удовлетворяясь художеством, достать как Прометей для человека огонь. Недаром случилось, что первую весть о Максиме горьком я получил не от литератора, от одного моего товарища по тюрьме, который, частью по своему «нигилизму», частью просто по отсутствию художественного вкуса презирал искусство и относился к нему как к «надстройке», поскольку хорошо или плохо <3 нрзб.> оно было полезным для революции. С восторгом писал мне этот примитивный марксист об удивительном босяке, прославляющем бунт и скитания. С тех пор Горький вступил в мое сознание, как необходимое лицо нравственной категории русской жизни и продолжал таким оставаться мне почти до его «Детства», раскрывавшего мои глаза на него, как на художника. С тех пор и начал жить во мне Горький двойной: как человек и как художник. Моя жизнь сложилась иначе, я отдал свою молодость скитания по человеческим поручениям и только в 30-летнем возрасте стал писать и тем устраивать свой внутренний дом. Я не был никогда тем маленьким эстетом, который посвящает себя взамен жизни культу художественных идолов. Случилось по целому ряду причин в моей личной жизни, что я вынужден был заняться писательством взамен гражданской деятельности и сложилось решение не выходить из своего дома. Мне всегда представлялось так, что если в прометеевой борьбе все идет правильно, то в своем доме, в своем деле рано или поздно совершу прометеево дело. Я не был декадентом эстетом, но презирал народническую беллетристику, в которой искусство и гражданственность смешивались механически. И потому я искал сближения с теми, кого вначале называли декадентами, потом моделистами и, наконец, символистам. Можно разными глазами смотреть на эту чрезвычайно цветистую эпоху нашего литературного искусства, но никто не будет спорить со мной, что эта эпоха была школой литературы и требования к нашему ремеслу чрезвычайно повысилась в это время. Но не так просто, как многие думают, совершилось это культурное завоевание отделения литературы от гражданства, освобождения художника от, как теперь называют, «социального заказа», равнозначущее с отделение церкви от государства. Конец диктатуры гражданской в художественной литературе не значил утрату родственного поручения, которое, по-моему, непременно должен чувствовать всякий крупный художник. Никто из крупных писателей и поэтов того времени, однако. не определил себя, как эстет, каждый из них, я знаю, писал в соотношении с тем, что происходило внутри вулкана, который представляла тогда народная жизнь. Мне кажется более тех других, тоже очень чутких к жизни поэтов, отразил и в своем творчестве и в своей личности трагическую эпоху русского искусства Александр Блок. Взять даже внешнюю жизнь поэта – рабочий крестьянин земский интеллигент – все бывали у Блока, и кто бывал, будет до гроба хранить очарование равенства всех в общении с этим прекрасным душой и телом человеком. И ни один Блок, а все писали и озарялись в сторону революции. Мережковский даже пророчил, что символисты первые сгорят в огне революции, что с них начнется пожар. Где же был в это время Горький? Горький не жил в мире искусства. Он блуждал где-то там, ближе к вулкану, и появлялся. Блок о нем говорил: «Горький, как художник и не начинался». Я хорошо и точно помню эти его слова: Блок очень много думал о Горьком, часто о нем вспоминал и говорил: в устах Блока «Горький как художник и не начинается» означало, конечно, не то, что Горький не написал еще ни одного художественного сочинения, а что Горький не принял в себя целиком трагедию художника того времени: быть художником во что бы то ни стало, хотя бы земля разорвалась под ногами (дальше зачеркнутая фраза) что если я выражу это такими словами: Блок принимал на себя обязанности неба, Горький земли и человека?

 

Я говорю о вершинах эпохи, но литератор, который к ним примыкал, средний человек стилизатор-множитель поверхностный богоискатель был жалок, как человек в сравнении с предшествующей эпохой гражданства за счет идейных земских врачей, учителей, агрономов, множился, как кролик литератор. Зинаида Гиппиус не могла любить Горького, но однажды сказала: «Все-таки то, что вертится около Горького – это лучшее». Ремизов, антипод Горького и по складу своих убеждений и по искусству своему, помнится,, тоже сказал: «А как человек Горький очень хороший, обаятельный, прекрасный». Я хочу этим сказать, что будучи в стороне от фокуса, в котором скрещивались худож. творческие боги… Я познакомился с Горьким в Финляндии, куда он приехал с своего итальянского острова. Мы с ним уже переписывались в то время по поводу издания моих сочинений в «Знамени». Это правда  оказалось, что говорил о нем Ремизов. Он очаровательный и восторженный. такой восторженный, что я таких еще не видал. Я заметил в своей беседе с Горьким, что занятия литературой было для него выходом, он крепко за это держался как голодающий за хлеб. Да, вот за время голода все узнали, что значит хлеб в действительности. Так и Горькому его дело было, как голодному хлеб. Во время нашей прогулки на дорожке лежала хвоя, покрытые изморозью. Он подымал эти хвои и говорил – Чу-де-сные!. Я тоже обладаю этим плотоядным чувством земли и после стеклянного неба языческих, христианских и штейнерианских кружков Петербурга, где ничего, ничего этого не понимали! мне было очень хорошо от Горького… Как то чисто, будто с помором, или с охотником был. Вот это вольное, родное и… не буду греха таить русское держит нас с Горьким до сих пор довольно близко друг к другу. Из его писаний мне больше всего нравится его «Детство», «Отшельник», а в «Университетах» гениально изображенный философский сумбур в голове. который и я в свое время почти так переносил.

(Все в скобках далее автором перечеркнуто)

По всему, что высказывает Горький в последнее время, его надо бы считать идеалистом, но особенным. Какие бы умные вещи не говорили о «социальном заказе», который будто бы должен выполнить художник слова, я думаю, что художник должен быть верным только себе самому. Но в самой натуре крупного художника таится непременно родственное поручение. Натура Горького несомненно содержит в себе такое поручение. Многое он уже выполнил и еще наверно, даст что-то хорошее, но не все, – такой натуристый человек!

 

В наши дни я считаю не зря вырвались «социальный заказ». Есть множество писателей от рабкора до романтика, которые работают теперь по социальному заказу. И все-таки мы все чувствует это, нет ни одного писателя и поэта, который бы осветил жизнь рабочего в соответствии с тем поручением, которого дали нам великие мятежники нашего прошлого. Это выражение «социальный заказ» меня живо возвращает к эпохе упадка народнической литературы, к диктатуре гражданской морали и к последующей борьбе и победе художника. Я теперь так понимаю это время, что, победив «заказ», утвердив основной закон творчества, художник должен быть верен только себе самому, он остановился на полпути, как бы ожидая себе поручение. Я понимаю: им не хватало натуры, в которой социальное поручение циркулирует так же бессознательно, как кровь. Но чего теперь не хватает. Почему теперь так говорят: визгу много, шерсти мало? Я отвечаю на этот вопрос: потому что спешат высказываться на тему заказа и не хотят прислушаться к голосу мятежного поручения в прошлом. Максим Горький весь в поручениях родного рабочего народа и с него надо брать пример человека и писателя всей молодежи. Я это, мне кажется, говорю с точным учетом действительности.

 

<В дневнике вырезка из газет о смерти Сологуба.>

Федор Сологуб (1863-1927)

«Имел ли он песен дивный дар» – этот скромный и уездный учитель, сын кухарки и портного, Федор Кузьмич Тетерников. Ранние декаденты (Аким Волонский) первые признали его лирический дар, и так как неприлично было в декадентских кругах выступать под фамилией Тетерникова и, кроме того, могли быть неприятности по службе за стихи, Зинаида Гиппиус окрестила Федора Кузьмича «Сологубом», и под этим именем он прошел свой литературный путь. Лирику его вспоила та же безысходная полоса реакции, которая дала нам и Чехова. В сумерках обыденщины нашел он свою философию одиночества и, обожествив свое – «я», всю жизнь проповедывал теорию Солипсизма («только я один существую»). Полное свое выражение эта теория нашла в «Кинге совершенного самоутверждения») «Я», «Я создал и создаю времена и пространства», «Бытие мое несомненно, и вне меня бездна небытия», «Всякое дейсьвте от меня» – говорится в этой книге. Редкий писатель с таким постоянством и таким единством проводит свою идею, как проводил ее в своих произведениях Сологуб.

Некоторым отступлением от этой постоянной темы были бытовые зарисовки 5-го года (Книги стихов «Родине») – швея, вышивающая красное знамя, прохожий, убивающий шпиона, родители, ищущие труп дочери после 9 января. Литературным памятником Федору Сологубу останутся его «Политические сказочки» и главное произведение его жизни – роман «Мелкий бес», где он ярко нарисовал мещанство в образе Передонова. В последующих своих романах он под непосредственным давлением отдыхающей от революции в мистике интеллигенции уклонился с пути «Мелкого беса» («Навьи чары», «Заклинательница змей»).

Как и все символисты Федор Сологуб работал и над созданием театра символизма («Победа смерти», «Дар мудрых пчел»).

С самого начала своей работы, увлекаясь Верлэном, он является до сих пор лучшим его переводчиком, в значительной степени использовав вакальную верленовскую инструментовку и для своих стихов.

К Октябрьской революции Федор Сологуб остался чужд, но не участвовал в саботаже, возглавляя профессиональную организацию ленинградских писателей.

Будучи и в прозе и стихах мастером высокого и строгого стиля, в идеологии своей Федор Сологуб отразил упадочные и порой даже болезненные настроения русской интеллигенции до и после 5-го года, настроения безволия, уныния и общественной апатии.

С. Городецкий.

 

<Вырезка из газет к кончине писателя Сологуба.>

Ленинград. 5 декабря (Роста) на экстренном собрании правления Всероссийского союза писателей решено тело Сологуба перевезти в помещение Дома Печати. У гроба будет установлен почетный караул. Сологуб будет похоронен на Смоленском кладбище, рядом с могилой его жены. Писатель остановил много неизданных рукописей, разборкой которых занялся Пушкинский дом Академии Наук и два законченных произведения: стихотворный перевод капитальной поэмы «Мирея» провансальского поэта Мистреля и полный стихотворный перевод стихотворений Шевченко. оба произведения были заказаны Госиздатом и в непродолжительном времени будут выпущены из печати.

Всероссийский союз писателей постановил похоронить Сологуба за счет союза. Похороны состоятся 7 декабря. Сологуб скончался от миокардита, осложненного воспалением легких и артериосклерозом.

 

<Вырезка из газет о похоронах Сологуба.>

Ленинград. 7 декабря (По телеф. от наш. корр.). Сегодня состоялись похороны Федора Сологуба. Для проводов тела писателя собрался весь литературный Ленинград. Перед выносом тела были произнесены краткие речи представителями Пушкинского дома всероссийского союза писателей, Ленинградской ассоциации пролетарский писателей. Был оглашен ряд соболезнующих телеграмм. С покойного снята маска, ленинградскими художниками сделан ряд зарисовок.

 

Один дурак прост, но когда соберется много дураков и они почувствуют свою силу, то устраивают заседание, и такое заседание дураков отличается от обычных тем, что в них все совершается преувеличенно серьезно, как жвачные в стойлах.

 

<Вырезка из газет>

Речь Раковского (оппозиция)

Как расценивает капиталистический мир наш партийный спор? У меня имеются интересные документы. Вот в моих руках оттиск издания лондонского института коммерческих исследований.

Он посвящен Советскому Союзу, автором он не подписан, но, как видно из самого документа, он написан, несомненно, английским разведчиком, который говорит, что он мог два года неофициально наблюдать то, что происходит в Советском Союзе. Я должен напомнить, что это издано еще в декабре прошлого года. Что говорится здесь?

«Из изучения событий в России вытекает тот факт, что судьбы страны в настоящее время формируются двумя диаметрально противоположными силами. С одной стороны, доктринерский коммунизм все еще стремится сохранить идеалы и принципы большевистской революции 1917 года, в то время, как с другой стороны, упрямые факты жизни заставляют всех, за исключением самых фанатичных коммунистов, принимать один за другим те принципы, на которых основана западная цивилизация».

 

7 декабря. Написал статью в юбил. сборник Горького, читал Григорьеву и думаю, что печатать не надо, потому что Горький не такой, как я, пишу для юбилея. Я хотел провести мысль, что Блок и др. Романтики «реакционной эпохи» (1906, 7 и т. д. гг.) задохнулись в искусстве без связи с землей и что Горький – человек земли, и потому он был в стороне от искусства, а этим объясняю неровность в его писаниях. Ошибка моя в том, что не обладание чувством земли разделяло Горького с Блоком и друг., а связь его с соц.- демократами, что Горький с этой стороны является не свободным, а связанным, что он тоже – аскет.

 

<Приписка на полях> В искусстве.

Самое же главное, – я совсем опустил его славу (до 1905 г.) такой славы ни у кого не было, он крещен в славе, а я его описываю как обык. художника.

 

Над изображаемой мной эпохой в Кащеевой цепи висела философия Ничше. Когда я рассказывал Розанову о своих путешествиях в Ср. Азии, он сказал:  «Это все от Ницше». Я думаю он сказал в том смысле, что мой экстремизм, как всякий, имел основу в отсутствии личного счастья, а радостное состояние было тем неустойчиво восторженным чувством, которое и у Горького в босяках и вообще за пределами человеческого: это как бы состояние свечения метеора во время полета его в иной атмосфере. Сверхчеловек и есть тот метеор, вылетающий из своей орбиты в чужую <1 нрзб.> атмосферу и в ней сгорающий. Сверхчеловек – это неудачник, сгорающий в борьбе за сверх-счастье. (Наш большевизм – тоже весь экстремный). Я слышал, что Ницше сошел с ума, когда узнал в конечных переживаниях сверх-человека Христа.

 

В общем это довольно неприличная история: история человеческой претензии, за которой издали следит психиатор. (Алпатов попадает к психиатору). Блок с этим попадает в хлысты, Алпатов к психиатору, Горький укрывается в революции надолго, пока не оказывается, наконец, сверхчеловек диктатором. Теперь Горький стоит просто за человека (ученого). Мне необходимо пересмотреть, каким же образом Алпатов спасается от пути сверхчеловека и своей погоне за счастье. Это путь обратный Ничше-Горьковскому, он идет мимо салонного эстетического «смирения» Метерлинка…

 

Суббота 10 Декабря. Говорили с Григорьевым о Горьком и не пришли ни к какому заключению. Но мне интересен был анализ славы Горького Григорьевым. Там в самых низах где то поезда «Максима Горького» характеризует ценность этой славы. Главная же часть читателя была из полудикой интеллигенции. Научившись грамоте простак пишет не Бог, а хуй. Недалеко от этого ушла и вся масса, разорвавшая связь с отцами «интеллигенции» «сознательная» и бессознательная. Вот что и создало славу Горькому.

 

11 Декабря. Воскресение. Стеклянные люди.

Вот еще тоже вспомнилось к Горькому: в союзе охотников утром после ночевок там я нечаянно в разговоре сказал несколько слов о Библии, что она является во всяком случае великим памятником. Вот тогда все набросились на Библию и Бутурлин тоже послал свой камень в книгу суеверия. А когда я обратился к нему с решительным вопросом о человек и Боге, он ответил мне, что человеку нужен не Бог, а стекло, что городской человек страдает больше всего оттого, что стекло не пропускает каких то живительных лучей; он указал мне между прочим на собак, которые так тянутся к горячей печке: потому что от печки идут лучи прямо… и т. д.

Так из ученых, очень добрых иногда людей, из всякого рода дельцов есть люди до последней степени не восприимчивые к духовной жизни и к таким стеклянно-каменным нужно причислить Горького (см. его разговор с Блоком.). Наука в отношении человека, повидимому, может обходиться без интереса к личности человека… и довольствоваться одной пользой для человека вообще. Напротив религия часто не обращает внимания не только на пользу, а даже на жизнь общечеловека на его планете. Значит, вот что самое ужасное: что наука и религия с искусством разделилась между собой и мода двух этих категорий гораздо меньше понимают друг друга, чем напр. животные людей, и наоборот.

 

Зуб болит, а нет зуба. Так бывает у иных болит палец на руке, когда самая рука давно отрезана вместе с пальцами. И душа страдает так ясно, как зуб болит или палец. хотя доказано, кажется, что души нет. Или может быть не совсем доказано? А то бывает такой охватит восторг весной на восходе при пении птиц! так забудешься, что восклицаешь вслух «Господи!» и опомнишься: нет Бога и птицы просто поют от теплого весеннего воздуха.

 

– «Сознательный путь к бессознательному творчеству» (Станиславский).

 

14 Декабря. Среда. К стеклянным людям.

Я вероятно что то хорошее забываю, когда сужу этих людей: можно так любить человека, что отстраняя жестокого бога, осуждающего жить их в такой беде, желать им здорового стекла (как Прометей огня). Так весь социализм (материализм) начинается от Прометея.

 

18 Декабря. Воскресение. лева вчера приехал на каникулы, пишет книжку «Самоеды». Связаться с букинистом, который будет доставать охотн. книжки. Писать об охоте, как о свободе (Вот бы журнал: «Охота и свобода»).

 

<Приписка на полях> Надежда Васильевна Верещагина – Москва Сокольники. Б. Ширяевская ул. д. 40. Радиостанция.

17 декабря ей послано письмо о переписке Розанова и Горького.

 

19 декабря (6) Понедельник. Николин день.

О людях, которые живут ругаясь вроде любящих все таки друг друга напр. мамы и сестры Лидии. Можно ли сказать, что они друг друга любили? Руготня, это неустройство, его внутренняя безхозяйственность… Ругаются между собой главным образом бабы; это война в мелочах… Лекарство от этого, лучшее средство ограничение соприкосновения, надо в этих случаях действовать не на внутрь человека, а на извне. Вот где разумный материализм больше любви (– Любите друг друга! – Господи, да мы любим, мы просим Тебя только устроить нам, чтобы мы виделись не так часто).

Очень возможно, что в этом загромождении любви и возникает материальная революция страданием Бога: не в любви тут дело, и не в Боге. Помню, каким великим переворотом в наших отношениях с матерью был раздел.

 

Еще я думал о психологических умах (женских), которые все понимают душевное и не могут в то же время разобраться даже в накладной или решить простую арифметическую задачу. Россия богата таким умом психологическим и у нас эта способность отгадывать человека собственно и называется умом. Лидия, Павловна, Розанов, – все это такие Способности меры и счета, в таких умах почти совершенно отсутствует.

 

20 декабря. Вторник. Был у меня со стихами своими комсомолец, рабочий с прядильной фабрики Гришан. В каждом стихотворении его встречается неоправданно слово комсомол. Я спросил его, зачем он повторяет слово и не пытается изображать. « – Так уже полагается, – ответил он, – без этого не печатают». Спрашиваю его, кого он читал – «Есенина, но теперь не читаю: это разложение; Казина читал, Жарова, пробовал Пушкина хорошо бы, но он все господ изображает»… Я вынес впечатление из беседы, что таких множество, без конца, что с этим необходимо считаться.

 

23 Декабря. Пятница. Есть какие то свое cogifo ergo sum и в любви человека, я хочу сказать, что у мысли есть непременно свой дом… я мечтаю сказать: мысль живет в доме любви.

Cogifo ergo sum, значит, я так понимаю.

Самоутверждение – самец.

Самоутверждение в ее избрании: она меня избрала, и я в этом себя утверждаю: бывает ли так у животных?

Есть свое cogifo ergo sum и в любви. Как безплодно модно любить, так и мыслить можно бесплодно cogifo ergo sum лучше бы для ясности переделать: я рождаю новую мысль, значит, я существую, или кратко: я рожден, значит живу. и в любви тоже одинаково можно любить без конца и не будет самоутверждения, любовь, как и мысль требует рождения и может быть это будет верно, если сказать: я рождаю, значит, люблю и я люблю, значит, живу.

Но бывает

Как бесплодно можно любить так и мыслить можно бесплодно декартовское «мыслю, значит. я существую» лучше бы выразить: я существую, потому что рождаю новую мысль, а еще бы лучше сказать, чтобы не обидеть превосходством мыслей маленьких в плоти рождаемых чудесных существ – сказать для всей физической и духовной жизни одно: я рожден, значит, живу, я живу, значит, люблю и мыслю. Извините, мой друг, я буду немножечко прост в выражениях, потому что хочу избежать разных «планов» и представить всю нашу любовь как одну, как рождение всех наших детей на земле (все равно, как животных, так и человеческих детей и с ними наших, более долговечных, чем живые дети, духовных творений. Я понимаю декартово «мыслю, значит, я существую» немного иначе: согласитесь, мыслить можно совершенно бесплодно, и потому лучше сказать: я рождаю новые мысли, значит, я существую, а еще бы лучше сказать для смешения всех планов: я рождаю, значит, живу. Вот иду я в лесу, вижу пень, возле пня по ветке ползет червяк и остановился положить на листе березы свои яички – лист березы это дом его. Я тоже остановился возле. сажусь на пень записать свою мысль, рожденную при разгадывании дома – листа, мысль эта: рождаю, значит, живу» и вот этот пень, где я присел, чтобы записать свою мысль новорожденную, такой же дом, как тот березовый лист для яичек и не все ли равно так рождать, как червяк, или как я рождаю новое своей головой? было бы только рождение: я рождаю, значит, живу и если живу, значит я – существую. Я на то обращаю внимание, что для всякого рождения необходим задор в движении, лист, или пень, или ясли все равно это наш дом, и о яслях не глупо сказано, что в этих яслях, предназначенных для коров, родился Христос. Я человека выделяю из мира животных, прежде всего, только потому, что с ними он не может спариться для рождения и, значит, не может родиться собака с человечьей головой, или человек с головой собаки. Но человек зато может, разглядывать животное и растение с родственным вниманием, вспомнить и узнать свое прошлое в них: вот все преимущество на земле человека, он может, спариваясь с другим человеком, представить себе, как будто для рождения нового существа он спаривается со всем миром природы и, значит, посредством сложения. весь огромный мир да плюс я, порождает небывалое…

Но знаете, ныне понимают прошлое как золотой век человечества, примешивая к этому желание свое возвратиться назад туда, – это безумие, из этого ничего не моде родиться, как все равно от спаривания обезьяны и человека. Золотой век не чувствовал возврата. это пир творческой любви человека за большим столом, к которому приглашаются все наши родные, все букашки и таракашки и счастливый хозяин!

Милый друг, присмотритесь к неудачам в борьбе за жизнь, как она, наслаиваясь, выдается всеми за что то постороннее мечтающее воплотить хорошую…

Милый друг, прислушайтесь к стону людей на земле, к их проклятиям жизни, не верьте всем им, даже самоубийцам хочется жить: этот стон и проклятия – все неудача людей не пробившихся. Я выбираю из них самое маленькое существо, спрашиваю, – в чем было очарование вашей первой любви? И существо отвечает: сеном пахло и птицы пели.

 

Я могу зимой ходить и бегать на охоте в лесу весь день, от звезды до звезды, и на другой день чувствую себя обновленным, как бывает в бане помоешься. Но случилось мне раз по жадности к работе перед охотой сделать обычную свою умственную работу часа на два, и я с охоты домой еле ноги принес. Вот что значит умственный труд. Теперь это уж поняли, но сколько горя было нам всем, как на бездельников! Доходило до того, что и Христа обвиняли: ходил, не работал! Непростимый грех совершил тот, кто соблазнял малых…

 

29 декабря. Четверг. Одна капля способна переполнить сосуд, и в семейной жизни обыкновенно совершенный пустяк вдруг вскрывает рану и люди, 20 лет прожившие вместе начинают друг друга тузить.

Ночью давил кошмар и жизнь представилась, как боль и самообман. Показалось немного и правда, напр., я люблю хвалиться, что не нуждаюсь в славе и насмехаюсь над славой Горького. Между тем на самом деле я бы не отказался, если бы слава сама пришла ко мне и основание мой похвальбы состоит только в том, что я не делал и не сделаю никаких усилий для достижения славы. Вот чем задумал хвалиться, да кто же из крупных людей гонится за славой: к ним слава сама приходит. И к горькому тоже, конечно, слава сама пришла, и значит, осязая через славу как бы разделение с ним, я просто завидую.

 

Добро можно делать только так, чтобы действительно девая рука не знала о правой, иначе  оно является только ссудой под вексель и с большими процентами. Но если не можешь делать добро, не думая, то думай так, что по всей вероятности за твое добро заплатят злом.

 

Религиозное происхождение научных знаний. Знание, это сила, взятая наукой из религии и обращаемая человеком себе на пользу. Религия без знаний – слабая, в ней нет силы.

 

31 декабря 1927 г. Иной пишет о том, чего не было так хорошо, будто оно было в действительности, другой так представит действительность, что, кажется, так не бывает, я же стараюсь так сделать, чтобы сохранить всю действительность (жизнь) и даже указать: «вот она!» и рядом: «а вот что в ней сошлось с моей личной действительность, как родное. И так я пишу о том, что было со мной самим в действительном мире и только иногда прибавляю, но все таки, чтобы оно не выходило за пределы возможного. Так у меня получается тоже поэтические произведения, словом, я верю, что поэт рождается в действительной жизни и если он правду поэт, то все родственное ему в этом мире должно расположиться поэтически.

На этом простом пути есть только одна опасность, это претензия сделаться больше себя самого при помощи интеллекта. Моя работа главным образом и была в борьбе с претензией. К сожалению, я то не прост и бороться мне приходилось очень много, а потому многого сделать я нем мог, так, кое что выходило.

Горький с необычайной радостью встречал все мои сочинения и писал мне о них восторженные письма. Мне говорят, что Горький иногда пишет восторженные письма и совершенно бездарным писателям. Не думаю, что совсем правда, совершенно бездарных писателей немного, в каждом есть жемчужное зерно, зарытое в куче навоза. Горький пишет по поводу этого зерна в родственной связи. Во всяком случае десятки писем на протяжении двух десятков лет таких восторженных, что я не имею возможности их опубликовать, свидетельствуют несомненно о наличии в моей навозной куче какого-то зерна родственного Горькому. Спрашиваю себя, какое же это зерно? Истоки нашего человеческого родства, как я понимаю, теряются где то далеко в нашей природе и потому это мое желанное родство встает мне в природе как жизнеощущение, которому я в своих произведениях подчиняю человека: это больше, а человек маленький и делается большим только в свете великого, стоящего под ним всеобщего родства.

Все произведения Горького в моем сознании разделяются на два отдела, один просто человеческий питается из тех же самых родников, как и мои, назову некоторых из них: все босяцкие, Детство, отшельник, мои Университета. Другие произведения, в которых Горький выступает, выделяя в них человека слишком-человека, не родственно подчиненного миру природы, а господствующего. Я эти сочинения Горького совсем не понимаю и мне кажется, как будто писал их совсем другой человек.

Таким образом, Горький в своих сочинениях мне представился таким же двойным, как и написанное им на своем знамени понятие человека.

В самом деле, что значит этот Человек с большой буквы, которым везде подчеркнуто восхищается Горький?

Мы знаем два человека: страдающего и победителя. Страдающий человек обречен творить на земле, узнавать радость свою вне себя, не имея возможности узнать в этой радости дело своих рук. Человек победитель, человек, скажем, высший преобразующий фактор земли наслаждается своим творчеством и берет плоды в свои руки. Вот как говорит о таком человеке сам Горький в одном из своих писем ко мне.

 

Да, так и пишет: «человек удивится себе самому». Я пытаюсь, но не могу себе это представить: как можно удивиться себе самому. Чтобы как нибудь приблизиться к этому состоянию, беру себя объективно, как творец одного маленького детского рассказа, который сделал несомненно хорошо и будет жить очень долго после меня. Ложка меду и бочка меду – все мед, значит мы с Ньютоном творцы, значит, если Ньютон себе удивиться, то и я тоже могу себе самому, как автору рассказа «гусек». Нет, конечно, большей глупости чем самоудивление трудно себе представить, это почти что: «Бог почил в конце творчества. В том то и дело, что в творчестве, как в жизни нет остановки, как только вещь сделана, она уже остается позади, удивляет другое, но не себя, творец не может почить. Пусть не я, и не Ньютон, а творческий коллектив, все равно и коллектив не может в творчестве почить и сам себе удивляться. А потому утверждаю, что с того самого дня, когда весь человек удивиться себе самому и станет этим счастлив, творчество его на земле прекратится.

Я себе представляю человека-победителя не в счастьи его, а в творчестве его мысли и чувства прекрасного: певец у гильотины поет, ученый у костра утверждает – вот победители. Я таких люблю таким преклоняюсь – но не тем, которые сами себе удивляются, хотя бы это был абстрактный. Человек, несуществующий в действительности.

 

Трудно найти другого художника более робкого, более неуверенного и скромного в суждении о себе, чем Максим Горький. Я имею множество доказательств тому в его письмах: Максим Горький в своем творчестве так же противопоставляется своему Человеку, как и все мы скромные художники слова, вечно колеблемые трепетно листики осоки. Вот его слова о последнем романе: «плохой роман, не удался, таланта не хватает, да уж это верно». Вслед за этим в письме <1 нрзб.> восхищение моим рассказом. У других если себе плохо, то на другого и смотреть не хочется, все противно, у Горького выходит наоборот. Так мне кажется, и его гиперболлический Человек, все равно как и у Ницше его сверхчеловек разрослись в отчаянное неверия в себя.

 

Разве крупный человек станет искать славы? (зачеркнуто автором)

Сейчас я говорю сам себе: – никогда не гордись тем, что ты искал славы, выкинь это из головы, изживи это, потому что это обычно явление у неудачников губительная холодная гордость своей чистотой. За славой гоняется только маленький человек, к крупному слава сама приходит мимо его воли и слава – это не радость, а особая форма креста, бывает четырехконечной, бывает восьмиконечной, а слава это крест бесконечный. К Максиму Горькому, конечно, слава сама пришла, небывалая для писателя: крест бесконечный.

 

Встреча Нового Года

За год мной написано:

1) Звенья Весна Света, Зеленая дверь, Юный Фауст, всего 7 листов.

2) Несколько детск. рассказов. из которых нравятся мне Луговка.

3) Охотничьи рассказы, из них лучший Нерль.

4) Собраны большие материалы по большой охоте и начата их обработка.

Хозяйство

Продано собрание сочинений, вышло 2 тома.

Сделан забор вокруг участка, устроена нижняя квартира, ледник, окраска дома и крыши.

Собаки

Выросла Нерль и Дубец внучек Ромки. отправлен Ярик на покой.

Поездки

В Ленинград и летом в Александровку

В следующем году

Все чтобы шло, как завелось.

 

Вложены листки.

Раненый человек – раб своей раны, но у него есть два средства освободиться, одно легко и обычное: лечиться у доктора, другое свое и очень трудное: забыть свою болезнь в творческой работе.

Так и обиженный человек – может быть убить, но так же как раненый – может забыть, он может простить даже как-то еще и любить.

Убить – я понимаю легко, простить – труднее, но как можно любить врага я совсем не понимаю.

 

…Птицы летят и осенью улетаю, <1 нрзб.> во всем этом, узнаешь свое отдаленное родство с миром и потом вдруг как бы огненные струи людей, никакого не обращая внимания на их вид, он их <1 нрзб.> жизнь, по голосам, по догадкам и улыбкам узнаешь родных людей, самых близких и родина преображается и видишь впереди ее непременно счастливой и народ – не хуже, чем всякий народ. Не могу верно сказать, но догадываюсь, что мне эта радость через восток передалась <7 нрзб.> и ко мне переходит на запад. Но думаю, с малой степени это бывает у всех, спрашиваешь себя: «верно ли, что вся эта публика – мои ближние и что если вовсе без ближних пожить и так уходишь в пустыню, в свою, конечно, собственную пустыню, а потом возвращаешься к ближним, скрывая голодную любовь в бороде <на этом запись обрывается>

 

Но будет смеяться, кроме шуток, я думаю есть две культуры, людей бородатых – восток, и людей бородатых на западе, есть борода ассирийская – это одно, и есть обнаженный, стремящийся вперед полубородок, – совершенно другое. Часто думаю о своей родине, представляя себя с бритым открытым лицом, как в Европе и тогда мне родина представляется, куда ни гляну, вся то заплеванная, все загаженная, жить противно, смотреть некуда <1 нрзб.>, животные все дрянь и человек – жулик. Нельзя, кажется мне такого человека любить, <1 нрзб.> его надо машиной и кажется мне с бритым подбородком я машину люблю больше чем человека. Совсем другое положение, если на родину посмотрю глазами человека восточного с большой бородой. Видишь, друг мой, в чем тут дело, в бороде можно совсем даже и не смотреть на людей, есть они или нет, вид <1 нрзб.> бородой, а сам смотришь на такое, что человеку с бритым подбородком просто смешно: как по ночам располагаются звезды на небе, как весной. Спрятал я себя в бороду. Вот великая вещь, вроде шапки невидимки, я все вижу, а у меня людям не видно одни волоса и часто в торопях не назову даже имени, а просто кричат: эй, ты, борода! Мужики меня за своего принимать стали, часто слышу с большим уважением скажут: – «вот так борода!» И я им на это говорю: «был я богат и брился, теперь же, когда придут за деньгами я только по бороде рукой проведу: вот для чего борода. Смеются мои берендеи и мне говорят: – для всего хороша борода, для счастья тоже: другой хочет плюнуть в глаза, а попадает в бороду».

 

Птичье хозяйство

Все это было давно еще во время моих скитаний, но раздумывая о современном женском движении. я представляю себе, что и в наше время особенно возможные подобные смешные положения мужчин, поэтически стремящихся к деревенскому хозяйству могущих осуществить свою мечту, потому что не находят себе достойной помощницы в жизни. Слава Богу, я не обижен судьбой жена моя Авдотья Тарасовна шагнуть не дает мне без своего хозяйского глаза, я у нее живу, как у Христа за пазухой и <2 нрзб.> в своем большом птичьем хозяйстве она не упустит. Скрепя свое хозяйское сердце в то время следовала за мной Авдотья Тарасовна терпеливо и всюду, как <1 нрзб.> безумного <1 нрзб.> Аввакума и я вспоминая то мучительное для нее время. часто держу в голове слова Аввакума: «протопопица бедная, идет, идет, да спотыкается». Так вот было однажды затащил я свою протопопицу в Москве в одном кабачке и, будучи страстным любителем природы, увлекался удивительными его планами исключительно хозяйственного человека. Звали молодого человека, скажем Андреем Михайловичем. Фамилию его умолчу. По разделу с братьями он получил небольшой двухэтажный домик и возле него десятину болотной, покрытой кочками земли. Он был уже несколько лет женат и все беда его была, как я понимаю, в том, что у детей у него не рождалось и потому молодую женщину тянуло в Москву: она предпочитала жить в Москве и служить на электростанции <1 нрзб.>, чем сидеть на хозяйстве в одну десятину болотной земли. Андрей же Михайлович служил в редакционной комиссии изданий МСПО и после службы на поезде ездил к себе в деревню, имея в голове простой и осуществимый по месту план: он хотел на своем участке устроить птичье хозяйство, откармливать кур, уток, гусей и сбывать их в Москву. Но как он рассказывал мне о своем простом деле, удивил… как не пришло мне в голову тогда разгадка его хозяйственной поэзии, теперь, конечно, я все понимаю. Все дело было в жене, которую он очень любил и мечтал <1 нрзб.> ее от службы и <2 нрзб.> к своему очагу через птичье хозяйство. Нужно сказать, что Авдотья Тарасовна не участвовала в этих беседах, иначе, конечно, все разгадала и ни за что бы не поехала жить к такому хозяину. Я рассказал ей по своему, она согласилась и мы поехали жить во втором этаже у Андрея Михайловича. Нас удивило сразу, что кочки огороженного болота были не зеленые, как на обыкновенном болоте, а черные с небольшими сухими тычками, остатками каких то засохших растений. Авдотья Тарасовна очень это <1 нрзб.>, считая, что зеленая травка в разными букашками необходима для птичьего хозяйства.

– Отец, – сказала она Андрею Михайловичу, да что болото у тебя, как сгорело? отчего кочки <1 нрзб.>

– Нет, Авдотья Тарасовна, – ответил хозяин – это я прежде птичьего хозяйства хотел огород развести и расчесал кочки: помидоры сажал, да вот они посохли.

Узнав, что хозяин без песка и навоза прямо на кочках хотел завести помидоры, Авдотья Тарасовна вдруг все поняла и набросилась на меня, зачем я поселился у этого хозяина. И тут оказалось, что и все так, за что ни возьмись: вода из хляби прямо в погреб бежит…

 


* Здесь рукою Иванова-Разумника вставлено: «со слов Клюева» и зачеркнута фраза: «что как будто бы».

* По радио сообщение погоды.

* Слова В. П. Измайловой.

* Попадет светолюбивая береза и ей так придется, что если отстать, то погибнуть без света, – тогда начинается без на обгонки березок и соседей; и после многих лет, среди многих неведомых могил берез, угасших без света с великим удивлением. Я думаю, ты угасла в неравной борьбе, как простая береза и уже следа мне твоего теперь не найти кроме того, что навек осталась во мне неудержима потребность узнавать.

* Человек иногда, будучи уже освобожденным… (М. П.)