Олифа.

Охот. лыжи в оттепель, говорят, надо смазать олифой и снег не пристает совершенно.

Теория Дарвина.

Лопухин рассказывал об известном тульском самоварном мастере Баташове, который был еще и любителем куроводства. Он вывел свою особенную Баташовскую породу кур, чрезвычайно уродливых. Эти куры были в Туле на выставке, и под клетками было написано: “Теория Дарвина,– труды Баташова”.

13 января. Сочельник Нов/ого/ года. Читал книгу “Смертобожничество”, в которой автор, примыкая к Федорову, говорит, что истинная христианская идея – это победа человеком смерти, тогда как обычная <1 нрзб.> религий это, наоборот, обожествление смерти.

Горский говорит, что острое отношение Толстого к смерти явилось у него через Федорова. И еще, что уход Толстого есть очень сложное явление, до сих пор не разгаданное. Этим уходом Толстой будто бы зачеркивал все свое толстовство.

Тарасиха сказала: “Умрем-то, конечно, уж мы все, это никого не обойдет”. Горский сквозь зубы: “Все ли?” Тарасиха странно посмотрела на него и продолжала: “Я себе место дешево купила в Лавре. Кто вам его охранять будет? – спрашивают меня. – Сама, - говорю. И правда, что мне стоит <1 нрзб.>, а дешево. Вот бы теперь, когда дешево продаются места, всем бы… - Горский сквозь зубы: – Всем ли это нужно?” Тарасиха вздрогнула: – Всем батюшка, всем это – Всем ли? – Да в уме ли вы?”

Говорили о смерти Розанова, что перед смертью голодал человек, хотя возле него были три взрослые дочери. Никто из дочерей не хотел унижаться и выпрашивать пайка.

– Кому хочется унижаться, – сказал я, – иногда бывают обе стороны правы: и те, кто унижался и кто, наоборот, оставался на своем посту и не унизился.

Я сказал об одном упрямом профессоре, который не хотел принимать академического пайка ни за что: лучше, сказал он жене, я умру, а от них не возьму. И, получив бумагу о назначении ему пайка, действительно, написал отказ, и сам больной, попросил жену отнести бумагу начальству. Жена его, еврейка, рассудила по-своему, бумагу с отказом уничтожила и паек получила, и потом получала его и потихоньку кормила им профессора до смерти. И он умер, не зная сделки, умер величественно с чистой совестью, как немногие.

– Всякая ли женщина должна так поступать? – спросил я.

Тарасиха с азартом ответила:

–Всякая хорошая женщина.

А еще было с зонтиком. Пришло в город штук десять шелковых зонтиков, и дали на район по одному. Муж мой был районным, дали нам один зонтик, и вижу - прекрасный! Иду опять и прошу. “Ваш муж районный, – отвечают мне. – Вот и горе, – отвечаю, - я ему жена, сами знаете, жена, значит, скажу ему, и он мне зонтик отдаст. А я не хочу этого: что скажут о нас граждане в районе?” Ведь урезонила и зонтик получила <2 нрзб.> прекраснейший.

После того мы вернулись к разговору о тех трех дочерях знаменитого писателя (Розанов), которые по гордости не хотели кланяться в исполкоме. Я сказал:

– Отцом ли они своим гордились, ведь он был непримиримый, что если они не хотели выходить из его воли. Позвольте, позвольте! если эти девушки сошлись с отцом в одно и что он желает, то и они, если воля его для них священная и они по этой гордости…

– Будет вам нести ахинею! – воскликнула бабушка, – никакой гордости у них за отца не было и никакой такой священной гордости не бывает: есть гордость просто своя. Если бы у них за отца гордость была, так им бы и унижения не было для него пищу достать, гордость бывает только своя, а потом люди наворачивают на нее качества.

Начало рассказа: Я надумал у себя в саду баньку срубить, небольшую шесть на семь, и пошел посоветоваться к Авдотье Тарасовне. Люблю я с ней советоваться, мне лет порядочно, в бороде седина, но Авдотья Тарасовна с мужем встречают меня, как молоденького. “Молодой человек, – сказала старушка, выслушав мой рассказ о бане, – не советую, сейчас у вас сил много, а подумайте-ка, что будет лет через двадцать пять: вам будет трудно в сад ходить в баню, а жене вашей того труднее: топить, прибирать. – Бог с вами, Авдотья Тарасовна, к тому времени у меня будет прислуга. – Не рассчитывайте, к тому времени с прислугами еще будет хуже… нет, устраивайте себе в кухне ванну, это и дешевле”.

“Профессор” – 90 лет. Леонтьев у него тоже в большевиках через Илью Муромца.

А в общем это рассказ о жене. Ведь патентованные черносотенцы от Совета паек получали и теперь получают на Музей дрова, деньги…

Рассказы:

1. Перелет гусей (охотничий)
2. Хутор Клычкова (“теория Дарвина”)
3. Шинели (убийца)
4. Прапорщик (рассказ вестового Морохина)
5. Скорняк Григорий
6. Ильин день
7. Радиоприемник: Григорий Игнатов: она встречалась с ним в Германии и страна эта ей стала прекрасной; у нее радиоприемник; по радио слышит нем. язык, пениеи вспоминает, встречает его на улице, приглашает. Он (инженер) садится поправлять аппарат и весь этот вечер посвящается исправлению приемника.

16 Января. Считаю смешным сочинять, то есть описывать воображаемую жизнь, если имеешь у себя материалы жизни действительной.

Занятно выписать из Диккенса “Крошка Доррит” (часть II, стр. 271) напр. такое рассуждение-отступление совершенно похожее на мои: “Но он сам удивлялся не тому, что вспоминает о ней, а тому, что эти воспоминания показывали ему, какое благотворное влияние она имела на его личные поступки. Никто из нас обыкновенно не дает себе отчета, кому или чему он обязан таким влиянием, пока внезапная остановка неугомонного колеса жизни не заставит нас одуматься и оглянуться на свою прошлую жизнь. Это бывает в болезни, в горе, в случае утраты любимого существа – вообще это почти всегдашний результат несчастья”.

< на полях:> Сегодня я прочитал у Диккенса слово в слово так же, как пишу и думаю сам.

18 Января. Показал нос в Москву, и сразу огорошили: Полонского нет уже в “Новом мире”. Разгром оппозиции. Едут в Сибирь. Легенда о Троцком: будто бы народ собрался на рельсах и не дал ходу поезду с Троцким. Но потом на квартире “12 чекистов” связали Троцкого (и всю его семью), посадили в автомобиль и увезли. В литературе теперь у нас нет ни Воронского, ни Полонского (“без всяких эдаких глупостей” (из Диккенса)).

Обедал с Клычковым. Дали кашу. Клычкову захотелось сливочного масла. Барышня ответила: “Купите марку. – После куплю, – ответил Клычков, – дайте масла, а то каша остынет”. Барышня доверилась. Когда кончили обед, подошла барышня. “Марку купите!” -сказала барышня. К. встал, будто бы за маркой идти, и вышел совсем. Все произошло так неожиданно, что я только на улице понял всю мерзость. Клычков получает гонорар тысячами, барышня 30 руб. в месяц и притом она ему доверилась. Эта черта самая характерная для Клычкова. Он такой…

В вагоне какой-то молоденький паршивец сидел и около него стоял за неимением мест старик весь белый с розовыми щечками. Паршивец сказал: “Вон какой гриб!”. Старик услыхал и ответил: “Бывает гриб молодой, да червивый, а старый, да чистый. Я могу документ показать, а ты, у тебя не документ, а червяк”.

20 Января.Леве комната: 20 янв.-20февр. 22 руб.

Харчи 20-26 февр. 30 руб.

52 руб.

24 Января. Вчера прибежала Таня Розанова: “Варин муж умер”. Это Владимир Гордин. Варя убежала к Тане, а покойник один. Введенский (хозяин дома) потребовал, чтобы покойника убрали, а то у него крысы и могут повредить. Таня к Тарасихе, а Тарасиха не берет к себе: они будут Татьянин день справлять. Таня сбегала к Кожевникову узнать, был ли он верующий или неверующий. Кожевников сказал, что Гордин об этом не говорил ничего. Таня обрадовалась: если ничего не говорил, значит, можно считать за верующего. И бросилась ко мне занимать деньги на похороны, уверяя меня, что у них его шуба и деньги вернутся. Я дал 50 руб. Сегодня вдруг явилась другая жена Гордина, с деньгами, настоящего вида женщина, и будто бы сказала: “Будет вам побираться, я вам всем нос утру: я буду хоронить, вы не знаете: за ним, как за малым дитем надо ходить” И сразу все вошло в колею. Введенский предоставил свою квартиру. Тарасиха рассылала к людям – звать к выносу.

У Григорьева дочь умерла, и будто бы с ним удар. Пришли, дочь-то умерла, но удара не было.

25 Января. Радиоволны ничего не имеют общего с живыми нашими чувствами и мыслями, сходящимися в личностях; радиоволны безличны, но подобие этих волн с нашим внутренним так велико, что когда- нибудь, углубляя наши знания внешнего наи мира, мы о себе самих вдруг догадаемся, и тогда во всей своей наивности откроется весь наш исследовательский путь и навсегда будет прославлена слепая доверчивость лысых аскетов науки, потому что люди тогда будут сознательно управлять силами природы…

Человек-дикарь, кричащий в аппарат: “алло!” мужику, объясняющий ему, сам ничего не понимал о радио. И мужик-дикарь с удивлением и верой в сверхъестественную силу.

Сверхъестественная сила несомненно существует, это сила нашей человеческой личности: она сверхъестественна в своем творчестве, она создает такое, чего не бывало в природе: это не радио, это не аэроплан – все это есть, в природе есть…

Похороны Влад. Ник. Гордина. Вечером две жены, Челнокова и Розанова сошлись у меня. Челнокова рисовала силуэт Розановой, вероятно, чтобы заглушить злобу. Розанова пришла вызывающая…

Вещи. Очень возможно, что эти роскошные вещи, какие-то гобелены и мебель ампирная (что еще?) были приманкой для женщин, и этот красивый и нежный еврей казался породистым барином. Они его содержали и приучили к легкомыслию в отношении труда по добыванию средств существования.

Сестры. Таня содержит Варю, Таня – монахиня, Варя – блудница. Приходится спать на одной кровати. И самая страшная для Тани мысль, что они близки друг другу. Действительно близки, как совершенные противо-полюсы. И так монахиня узнает в себе блудницу. Еще близкое обеим сестрам, это гениальность отца (единственный в своем роде: и это до конца отстаивают) обе дочери унаследовали в полной мере. Таня сумела свою исключительную индивидуальность посвятить Богу и научилась трудом с грехом пополам укрываться от людей. Варя осталась “язычницей” и даже не замечает, что живет на чужой счет, она – властелин.

Спор из-за вещей. Вещи Гордина остались у Челноковой, которая много ухаживала за ним, больным, и жила 10 лет с ним. Розанова жила 2 месяца и теперь ей засело в голову, что вещи эти ее: он весь ее, значит, и вещи. К этому присоединилось, что Таня ухитрилась (все эта Таня!) устроить формальности брака (хотя и не обвенчаны, но все-таки хоть“записались”). А Челнокова жила свободно. Вот почему Варя, когда вошли ко мне громко сказала: “Вы не были знакомы с моим мужем”. Еще: Челнокова ухитрилась под каким-то предлогом выманить у Вари документ с записью о браке. По всей вероятности этот документ нужен был ей, как вещь “его” (набрала всякую дрянь, тряпье его: “для помощи”), но Розановой естественно представилось, что документ взят был, чтобы лишить ее возможности отобрать вещи.

Величайшим оскорблением для Вари, если ей скажут, что она похожа на Таню.

Похороны легли, конечно, на Таню Ив. Ив. Введенский,ссылаясь на крыс, требовал, чтобы Таня взяла к себе гроб. “Я советская служащая!” Муки Тани были в том, что… Варя денег не попросила. Таня загадала: попросит – дам, нет – нет. И оказалось, она три дня голодала (вспоминая, голодный отец Вас. Вас).

Идиллия. Все союзы Гордина кончались, что женщины попрекали его своим трудом. Наконец явилась Варя, такая же, как и он, не рабочая. Истерзанный попреками всех женщин, он нашел, наконец, такую, которая тоже ненавидела труд. Под конец он даже стал добывать немного для нее достанет, когда рубль, когда два. Обедали в “Коммунаре” (вдвоем 1-е блюдо). Последние 3 дня, кажется, ничего не ели. Но это было счастье.

29 Января. Вчера приехал Пяст и рассказывал о Гордине, что это действительно была артистическая натура, он редактировал одно время журнал “Вершинин”, в котором участвовал и Блок и другие. Как еврей, он там где-то у них добывал деньги и не всегда был на содержании женщин. Скупал мебель красного дерева, имел большую квартиру.

К похоронам: коммуниста (муж. <1 нрзб.>) послали за свечами. Другой мужчина был сторож турок Мемет Асадович Меметов.

31 Января. За исключением случайностей,без которых и правила не бывает, можно приготовиться к своей собственной смерти и почти совершенно примириться с ее неизбежностью. Можно постепенно прийти к такому сознанию, что своя смерть явится как бы и своим делом, вроде путешествия: я-то уехал, и что-то лишнее оставил после себя, и это лишнее мне ненужное люди принимают за меня самого. Но если так хорошо приготовиться к своей собственной смерти, то к смерти любимого человека, ребенка нельзя приготовиться хорошо и совсем нельзя к смерти неизвестного прекрасного существа, которого завтра, может быть, на улице на глазах убьют…

Нахал из нахалов Натан Венгеров прислал небрежное приглашение на организационное заседание по делу детского журнала “Еж”. Я ничего не ответил и с удивлением увидел в газетах себя в числе сотрудников. Оказалось, под списком сотрудников напечатано: “Привлекаются к участию следующие писатели”… (Стиль “социального приказа”).

Вырезка из газеты: В журнале “Еж”

Привлекаются к участию:

Писатели: Акульшин Р., Асеев Н., Бабель И., Белых Г., Бианки В., Богданович С., Будогосская Л., Введенский А., Венгров Н., Горький М., Каверин В., Казин В., Крандиевская Н.. Житков Б., Зощенко М., Ильин Н., Маршак С., Мукосеев, Олейников Н., Пантелеев Л., Плавильщиков, Полонская Е., Пришвин М., Пуни И., Слонимский А., Тихонов Н., Толстой А., Федин К., Федорченко С., Хармс Д., Чуковский К., Чуковский Н., Шаронов В., Шварц Е. и др.

Художники:

Бруни Л., Ермолаева В., Ефимова А., Конашевич В., Куприянов Н., Лапшин Н., Лебедев В., Львов А., Митурич П., Пахомов А., Самохвалов А., Сафонова Е., Соколов П., Татлин В., Тырса Н., Цехановский М., Шишмарева Т., Эвенбах Е. и др.

еженедельник литературы и искусства

В номере:

поправка современного читателя к классикам.

Р. Зах – К юбилею А. С. Серафимовича

Г.Нерадов – Переоценка классиков.

А. Б. Литературная Белоруссия.

А. Ефремин – Демьян Бедный.

Сергей Кириллов – Евангелие либерализма

О. Бескин – Хорошо!

Н. Шугаева – Чистка поэтов

Гр. Беляков – Степь.

Важно для низового читательского актива – советские писатели.

Страница читателя. Советская общественность и культура. На книжном рынке. Смесь. Цена 10 коп.

Прочитаешь такую фразу, и сколько пережитого встает, как будто был в аду.

Бумажный город, бумагописательство Алпатова означает и мое писательство, которое кончается “наивным реализмом”. Воскресение – это перемещение центра из себя во вне себя. Сигналом к этому пусть будут “гуси” и к этим гусям найти соответственное внутреннее поспевание. На этом пути “Ина” как бы вывертывается изнутри и в наружном мире – это (Почка?).

Дня три-четыре у Кенты началась пустовка, значит, с запозданием больше месяца. Я сижу дома безвыходно с 28 Дек. по сей день (в Москве был 18-го Января) = всего 40 дней.

Но лучше закончить черновик последних звеньев к 1-му Марта, проехаться в Питер, или взять работу в Питер. Посмотрим.

Написано около листа “Любви по воздуху”. Выясняется, что надо описать Петербург весной света (напр., утро обогнало, весна света обогнала хозяйств. расчет людей и утром, когда уже было светло, электрические лампочки горели). Второй просвет: все звено будет называться “Живые ночи” и связью будет шпион с кедровыми орехамия6 он преследует Алпатова на Волково кладбище и когда Алпатов молится, тот за ним наблюдает. После того молитва (любовь по воздуху)… И живые ночи.

Что лучше, делать людям добро или красоту? Если делать добро, люди долго этому не верят и долго платят злом, за добро надо быть готовым принять зло от людей. Красота сама за себя часто расплачивается смертью, чтобы создавать красоту надо быть готовым к смерти, но зато за красотой все идут, не помня зла. Я бы выбирал себе красоту, красоту со всей ее роскощью… Если сеять добро, люди не верят ему, за каждое зерно добра отвечают зерном зла, – так что сеятель добра должен быть готовым за все посеянное им добро собрать себе урожай зла. Мрачной представляется мне жизнь в одном добре, но не стоило бы жить, если бы еще возле добра не было бы на земле красоты. Правда, чтобы создавать красоту надо быть всегда готовым к погибели, но зато, если удастся, за красотой все люди идут, не помня зла и добра. Будь что будет, друг мой, выбираю себе красоту в самой скромной должности хранителя ризы земли.

После сцены на кладбище Алпатов делает попытку отдаться вере в чудо ивоплошения Ины … воплощенную? себе Ину. И только после того, как и тут ее не оказывается – он идет и с молитвой открывает дверь.

Друг мой, в любви к женщине молитва бесполезна.

8 февраля. Я сегодня прошел до книжного магазина, только бы не захворать опять!

Ввести в “Любовь по воздуху” образ раздвоения Петербургского на председателя и секретаря: Петр Петрович – секретарь в уч. комитете, но в <1 нрзб.> председатель, а потом оказывается на кладбище, /1 нрзб./ он секретарь.

Чудо воплощения Ины не удалось, а дальнейшее, как воплощение.

Загадочные строки в письме Ины (возвращение к тюрьме).

Два письма Ины (как два фокуса повести: после одного он решает ехать к ней, после второго все кончено: (<1 нрзб.> воплощение).

Поездка к Ине приходит в голову через вещь:эмалевый портсигар. Купил и решил ехать.

В бане: хорьки.

Фон: номер-тюрьма, вещи. Петербург. Весна света.

Записки о весне наводят меня на конец Алпатова: надо передать друзьям свое дело.

Водоразбор:

1-я женщина – Вам бы отдохнуть, к зятю поехать.

2-я женщина – И, милая, если поехать, так подальше надо бы…

1-я – Ну, до свидания.

2-я – До свидания, спасибо на добром слове, дорогая!

Мария Алексеева, старая дева, очень грузная, всю жизнь сочиняет один ученый роман о Юлиане Отступнике. Ей ничего нельзя рассказывать, после каждого предложения она говорит: “ну, да!”

На постоялом дворе.

Конь выехал со двора на улицу и как ахнет! “Будь здоров!” – ответил прохожий.

12 февраля. Если приходится умирать не у родных, а в больнице, то надо выбирать не большую, а маленькую, в больнице маленькой умирать все-таки легче (Т. В. Розанова).

Григорьев предостерегал меня: “победителей в жизни нет”. Я отвечал: “Прометей лично не победитель, но раз люди получили огонь, то он достиг и в этом победил. Победа есть достижение и остановка <2 нрзб.>, но личность движется и потому-то, что казалось сегодня победой, завтра в отношении личности поражение, но людям остается огонь”. Я назову победой момент творческой высоты, когда субъективно я и мир – одно, а объективно остается свидетельство этому созданная новая форма.

Итак, отчетливей: друг мой, сижу я у костра, ожидая зари на глухарином току, и думаю о победе, как вы мне говорили: бойтесь упиваться победой. Я думаю: “Вот огонь, могу ли я праздновать победу, если творец его, Прометей, висит, прибитый гвоздями к скале? Нет, я не могу, если крепко задуматься, но огонь меня греет и мне хорошо, как же мне не радоваться и не славить победу, если я вижу такое добро, и, угретый, сам начинаю творить.

Мало-помалу к моему костру собираются дровосеки и, согретые, начинают смеяться и много рассказывать; каждый из них, я знаю, бьется за кусок черного хлеба и ценит не только огонь Прометея, но даже мой маленький костер. Пусть висит на скале Прометей, нам-то что, если мы сами висим, пусть нет победителей, но победа… ее только тот не поймет, кто не страдал.

Что-то все еще неясное…

Философия наивного реализма (это конец “Кащеевой цепи” и в этом победа Алпатова). И дети...

16 февраля. <Вырезка из газеты> Приезд Троцкого на ст. Фрунзе.

“ФРУНЗЕ (ТАСС). Корреспондент ТАСС сообщает:

На станцию Фрунзе приехал Троцкий в сопровождении семьи в специальном мягком вагоне. Публика была поражена обилием багажа Троцкого (свыше 70 мест) и наличием барских удобств, с которыми ехал высланный из Москвы Троцкий. Особенно обращало на себя внимание то обстоятельство, что Троцкий привез с собой охотничью собаку и большой набор охотничьих принадлежностей.

– Что это за барин приехал? – спрашивали на станции.

А по Москве все говорили, что Троцкого при аресте “связали” и он “кричал”: звал на помощь.

В “Известиях” описано, как Бальмонт обманул Луначарского, забрал деньги и удрал заграницу. А теперь будто бы он пишет Гамсуну, Роллану письма о большевиках и их зверствах. По частным слухам Б. живет отшельником на юге Франции углубленно и совсем “про себя” – чему верить?

М. Горький прислал письмо, обещается приехать ко мне в Сергиев.

Думаю о деревне: что все-таки правдиво она еще никем не изображена. Беру на прицел Следово, жизнь Бадыкиных.

Следующие письма и дела: 1) Иванову-Разумнику, 2) Горькому, 3) Мирович, 4) Груздеву и в Ленгиз о высылке книг, 5) Командировать Леву срочно к юрисконсульту о подох. налоге.

Между прочим, прочитав Ваше письмо, я сказал вслух:

– Хорошее письмо. Черт! какая на свете прелесть бывает.

20 февраля. Масленица. Сильные морозы с ветром вчера и сегодня. Выдают масло. Ну вот и масленица, вот и блины!

Вчера был и ночевал А. М. Коноплянцев. Его жизнь – это жизнь Гоголевского чиновника, причина его неудач - “мечта” Его дар – это родственное внимание к человеку (интимность). Любовь к сыну надеется, что достанется сыну, что не далось ему. Говорит, что монах, устраняя себя от жизненных обязанностей, выбирает сравнительно более легкий путь. Но так можно сказать о всяком, кто забрал себе в голову мысль о личном самоопределении (“свободе”).

Путь свободы усеян жертвами. Так у поэта остается назади обобранная им “духовно” и неудовлетворенная женщина (истоки феминизма и революции безликого).

Люди, у которых глаза на винтах, и на гвоздях.

Творец на победах своих не задерживается и самые лучшие дела его те, в которых он не знал себя победителем. Может быть, он и услыхал о победах, но улыбнулся, и дальше пошел, не обращая на это никакого внимания.

Лева взял на две недели денег и за полугодие плату за лекции.

Когда хозяин созывает гостей на пир у себя, то не будем обманываться: хорошему хозяину удовольствие принять у себя гостей, больше, чем гостям поесть. Но когда хозяин умрет и люди собираются к нему голосить, то люди только себя этим удовлетворяют. Крестьяне, напр., этим случаем пользуются, чтобы послать своим близким поклон в тот мир, где мы все будем.

Достоевский и Гоголь – писатели с воображением, Пушкин, Толстой, Тургенев исходили от натуры. Я пишу исключительно о своем опыте, у меня нет никакого воображения.

6 марта. Громкоговоритель.

По морозу далеко слышно идут двое, конечно, подвыпившие, но немного, сами идут твердо, а язык не обращает на людей никакого внимания:

“Я говорю жене: давай сдадим комнатку. Я, говорит, согласна. Сделали объявление. Так! Приходит жилец. Посмотрел комнату, понравилась. Говорю жене: ты согласна пустить? Она посмотрела на него и отвечает: я согласна. Так! Пустили. Жилец живет. Я хожу на фабрику. Ухожу и прихожу. Так! Вот раз пошел я на службу. Хорошо. Хватился я – забыл кисет с табаком. И вернулся я домой. Так! Вернулся я домой: в жилецкой комнате нет никого. Перехожу к жене, а она под ним. Так! Ну, вот тебе и конец: продал я все добро свое за четыреста рублей и все прогулял. Та-ак!”

История с Люлей (Вера Антоновна) наводит на размышление о родительской любви, переходящей в эгоизм (Анютины глазки) вплоть до медицинского свидетельства. Такая любовь бывает и к своему народу. И вообще доказательством подлинности любви может быть только извне: не себе хорошо, а тому, кого любишь.

Взявший меч от меча и погибнет – это верно, да вот как сделать, чтобы человек не взял меча? Пусть я лично подчинюсь Христову закону и подставлю другую щеку врагу, ударившему меня. Каков же будет тот человек, кто, видя такое издевательство, не даст негодяю затрещину? И так случилось, что апостол Петр не попал в стражники и только ухо ему отрубили, но зато сколько людей было загублено из-за того же Христа. В том-то и дело, что Я, побитый и оскорбленный в своем последнем достоинстве, не властен остановить отмщение, потому что таким же Я обладает другой и по чувству сострадания, то есть, воображая себя в положение Меня, он непременно возьмется за меч. И часто мы видим (если только не всегда), что воображение сильнее естественных сил и сострадание бывает сильней страдания…

Поле, где была проиграна битва.

Друг мой, ни на севере, ни на юге нет места, если сам поражен: вся природа побежденному человеку – поле, где была проиграна битва. Но если победа – ведь всякая победа, это победа над самим собой, если даже болота были свидетелями своей победы, то и они процветают необычайной красой и весна остается себе навсегда, одна весна, слава победы.

20 марта. Вчера окончил “Кащееву цепь” и сегодня увидел грачей – какое удивительное совпадение.

Ездил в Москву сдавать “Цепь”. С ½ 10-го до 1 ч. д. вел разговор с Замошкиным, потом два часа громил нового редактора Н. М-а Ингулова. И множество людей встречалось, и все разговаривали. Приехал в 11 ночи с головной болью.

Согласились с Ингуловым, что у нас в литературе теперь нет критики. Я ответил на вопрос, почему нет ее: потому что в наличии нет запаса идей, которыми может располагать свободно критик. Я говорил, что в замкнутом кругу марксистский материализм выродился в бюрократический идеализм, и т. д. И еще говорил, что не было времени, когда писатели были так разобщены, как теперь. Много всего можно за два часа наговорить! Слушал Касаткин.

Продолжаются крепкие ночные морозы. Дни солнечные, алмазные. Снега совершенно не тронуты. Наста нет. Зима прошла без осадки. Сегодня видел грачей, три сидели на дереве, один лежал на сучке.

22 марта. Сороки. Продолжается Алмазная весна. Сегодня днем солнце само без помощи тумана перемогло днем мороз до того, что канава наша наполнилась водой.

На базаре: - Мелка твоя корова. – Корова большая, только на коротеньких ногах.

Эта весна света замечательная тем, что вовсе не было наста по случаю того, что зимой не было вовсе осадки. Нужно полагать, что при первом тепле рыхлый и не очень глубокий снег сразу сбежит.

23 марта. Закончена в отделку “Кащеева цепь”. Роман был начат в 1922 году, значит, писался 6 лет. В основу второй части, где изображается любовь, положено личное переживание в 1902 году. Единственное сохранившееся письмо моей невесты с отказом мне во все время писания лежало под руками и давало мне силу писать. По возвращении из Питера, когда откроется земля, я похороню его в землю, и это место будет могилой моей любви. Я твердо верю, что этот роман будет жить взамен нашего ребенка.

С 26 марта по 26 апреля (с понедельника по понедельник) – поездка в Петербург, за эту неделю оборвалась алмазная весна и началась весна воды, прилетели жаворонки, скворцы.

Серые слезы. Кончилась алмазная весна света, плачет серыми слезами весна. Сухие глаза у меня, слезы мои выливаются внутрь, и никто их не может увидеть.

26 марта. От Сергиева до Москвы разговор с Левой. Юноша был вполне советский и горел желанием заниматься делом рабочих. Но в университете почувствовал себя невеждой и с тех пор занялся собой, а к рабочим его и калачом не заманишь. В наше время наука приводила к низам, теперь отводит.

В 9 ½ в Международном вагоне (24р.) выехали из Москвы.

27 марта. Солнечный день. В Гизе никого не застал. В Царском тоже. На Невском много молодых людей, толпа серая. В прежнее время, бывало, презираешь правительство и втайне думаешь, – вот если бы я там был, все было бы иначе в стране. Теперь презираешь по-прежнему, но думаешь: “и я управлял бы не лучше”…

Эта поездка будет обозначать одумку перед новой работой.

28 марта. В Гизе: 1) Настоять на одновременном печатании “Кащеевой цепи”. 2) Высылка книг. 3) Сборник Горького.

Невский теперь “малограмотный”. Я думал на Невском, что образование более разделяет людей, чем классы экономические. Внеклассовое общество - это значит господство образованных людей.

Пенсне – 6 руб. Поездка – 30 руб.

Чайник – 3р. 50 к. Проел в 1-й день 10 руб.

13 руб.

Сегодня 28-го – 267 р.

Не собственность, друзья, а образование своего природного дара – вот что нас разделяет: люди /вступают?/ с образованием даровитыми и темными – вот два главные класса. А потом уже начинается собственность, богатство и бедность, зависть и щедрость, все уже второстепенное.

Собственность – это не последняя реальность, а попытка реализации личности, причем данное лицо под видом владения, делается добровольным сторожем общественного имущества.

Правда, если бы собственник, напр., собранных им художественных ценностей был мудр, то он только бы радовался, что его собрание сделали музеем и уже не он охраняет, а другие.

Первое разделение, что люди родятся кто мужчиной, кто женщиной - это самое главное; второе разделение, что у одних дарование, другие бездарные, в третьих, умные и глупые, злые и добрые. И только после всего этого начинается рождение от себя, от человека зависимое: образованные и темные, богатые и бедные. Из темного можно сделать образованного, из бедного богатого, но дурака умным не сделаешь: у нас же хотят всех дураков вывести в умные.

Мое утро – только до восхода солнца, как только солнце взошло – это день.

И моя весна, только до первых цветов, как только цветы показались – наступило летнее время. Но и осень моя от первых желтых листьев на березе и до первого снега – длинная осень. Зима моя короче – от первого снега и до первой капели.

Снегурочка. Снега вокруг города были еще нетронуты, но в городе ничего не было белого. Одна только Снегурочка белая и глаза ее бледно-голубые, как утренние звезды – вот, вот потеряются.

Вдруг вернулся Сережа и бросился к ней в объятия. И спал с ней две ночи. Она трепетала: разве так можно! Ожидала ужасного вопроса. Он ничего не спросил. Она сама спросила его, представляя в третьем лице: - мог бы он такое простить.? Он ответил: никогда!

Вопрос присяжным: виновна? И ответ их: да, виновна! И я сам в то время не мог ее взять только потому что, любя меня, она смотрела на другого (это свойство алмазной весны, холодная внутри, сверху блестит). Но я думаю, она не виновна.

Явился брат (он теперь создал себе “положение” и ей не дает ни гроша). “Ты ведешь себя, как проститутка, да, кажется, это уже так и есть…” И вот Василий – типичный человек-мещанин, каменный, против которого проститутка на своем фронте выставляет “акул”.

Бывает побитая машинка печатает букву вдвойне: две буквы одна в одну и видишь две, а читаешь за одну. Такие бывают у человека глаза. У нее раньше это было – один подходит, она глядит на другого, теперь это стало у нее внутри. Он отходит от нее. Она ждет. Потом со злости, зря отдается другому, чтобы выйти за него замуж. Было это во время фокстрота. Он ей сделал это предложение… “А у меня были месячные”. Он не посмотрел и на это. Проснулись среди бутылок. Он прямо бросился к столу писать родителям письмо, что хочет жениться (“тоже был в то время ребенок!” – сказала она).

Вышла замуж. Началась “растительная жизнь”. Отец мужа (студент консерватории), врач-немец. Все стали думать, как бы сделать ребенка. Помог врач-гинеколог. Она не испытывала чувства удовольствия от акта. Иногда будто бы помогает, если женщину привести в состояние возбуждения. Целую неделю каким- то способом раздражали ее и она забеременела (что-то у меня голова кружится… – Готово!). Когда родился ребенок (его вынимали под хлороформом клещами три дня), она стала к мужу совершенно равнодушна (вероятно, сказался на психологии искусственный прием). Отношения стали холоднее и холоднее, он уехал и не вернулся. Выслал разводной лист ей с его фамилией (чтобы ребенок носил его имя). Родители требовали ребенка. Она его не дала. Ей не присылают денег, она по гордости не требует алиментов. Служит за 55 р. В глубокой бедности (сама шляпу сделала, шуба чужая, халата нет, штопает чулки без конца).

И сейчас ей все делают предложения, и мать стремится выдать ее замуж. Конечно, взять может только студент. В паспорте записала себе не 29 лет, а 25 (выглядит еще моложе).

Весна плачет серыми слезами, но у меня сухие глаза, я плачу внутрь себя и там собирается слез человеческих не меньше, чем у весны ее внешних слез, которые все понимают по-разному.

Я простился. Ее два голубые глаза исчезли, как две бледные звезды на восходе солнца. Я шел в равнодушной толпе и вместе с нею вошел по нужде своей в тесное место. Там было много желающих. Я стал в очередь, стараясь дышать в рот от зловония… Приходили новые и прижимали нас тесно в клоаку. Тогда на мгновение вся жизнь встала мне как клоака, и я вышел на улицу и был совершенно один. Хотел уснуть в своем номере и не мог уснуть. У меня оставалась надежда, – она придет, и я скажу ей все, я сумею показать ей, что любовь на свете одна и любить можно вне очереди. За одну понимающую меня улыбку в эту минуту я готов был бы взять на себя много. Шли часы, их было много и много вылилось слез внутрь меня. Она не пришла!

Когда я приехал домой, то было так странно: мне все было мило, а жена милей, чем раньше. Я глядел на жену и думал о Козочке, и одно ничуть не мешало другому.

Она была вся в улыбках, сотни разных улыбок во все этажи и все звали ее “Веснушка”, хотя ни одной веснушки на лице ее не было. Ее называли “веснушкой” потому что среди них не было ни одного поэта, и никто из них не мог догадаться, что это была у них сама Снегурочка.

Отца моей Козочки убило в Мраморном дворце электрической искрой. Вдове матери дали маленькую пенсию, и она с детьми перешла жить на Малую Охту. Моя Козочка родилась в Мраморном дворце, а проживала на Охте. (Великий князь держал ее на руках и показывал картины).

Я не защищаю: разве можно винить женщину за доверчивость. Она – вся доверчивость.

Но существуют же на свете “диктаторы” любви, им все равно, любит она или не любит.

Утром тепло и сильный туман. Сегодня заказать сапоги. В союзе охотников справиться о сроке охоты и ориентироваться в движении весны, чтобы не пропустить половодье.

Весь день прошел в тумане.

Когда я умываюсь, Кента лежит сзади меня в углу на матрасике. Если быстро обернуться, то заметишь – она, подняв голову, смотрела на меня, но как только я обернулся к ней, быстро уткнула голову в хвост и сделала вид, будто крепко спит. Подойти к ней – она так туго свернулась, но отойти и на ходу обернуться, заметишь: она провожает глазами, приподняв голову.

Великий светлый день. Слышал дроздов и, кажется, зяблика. Кончура черная бушует в белых снегах.

Весь день мокрый снег. Ночью метель.

И покурив, поехали дальше.

Ночью был мороз. Наст скипелся. Солнце взошло во всей славе. Пахло морозом и солнцем. Прилетели дрозды и трещат. И мне кажется, я слышал даже и зяблика.

Бушует извилистый поток. Я шел по насту в поисках перехода на ту сторону. Шум потока сливался с песней жаворонка, я забылся. И вдруг оказалось, я давно уже иду по той стороне. Это было удивительно, я вернулся своим следом – посмотреть, где же я это перешел. Оказалось, между высокими берегами потока аркой висел ледяной мост, сверху покрытый сверкающим снегом. Я не заметил и перешел. Можно бы сломать себе ноги о камни или окунуться с головой в ледяной воде, но я не заметил опасности и перешел. Так всегда достигается лучшее.

Там и тут рушатся в черный мутный поток снежные глыбы. Упала и моя милая Снегурочка. Ну, Бог с тобой, Козочка, не горюй, из каждой слезы твоей мы вырастим цветы.

Когда я возвращался лесом домой, опять послышался тот радостный голос и теперь я знал наверно: это зяблик поет. И пересчитав новый стиль на старый, очень обрадовался: это Благовещение, Снегурочка непременно воскреснет.

А. К. Воронскому

Я был в Питере и потому не мог попасть на Ваш доклад, извините. Замошкин мне кое-что рассказал. В конечном понимании искусства и жизни я с Вами согласен: искусство и жизнь - это одно. Всякий истинный художник – это наивный реалист (см. историю философии, глава: “Наивный реализм”). И если говорит отвлеченно, я с Вами согласен: записывать документы жизни и это будет поэзия. Но где эти цельные люди, дети природы? Нет их, и смешно теперь устраивать пролеткульт по Руссо. На простоте далеко не уедешь теперь. Путь к наивному реализму, к простоте (к “жизни”) лежит через добро мировой культуры, и только редкий человек не сломает себе шею на этом пути.

Может быть, Замошкин неверно изложил мне Ваш доклад, я понял его через себя (Вы упоминали о моих писаниях, как о “документах жизни”) Я сам считаю себя наивным реалистом и верю в подлинность своих документов, но разберите хорошенько, и вы увидите, что достижение этих документов предполагает сложнейшую личную жизнь.

Вот еще ты спрашиваешь, можно ли “о всем” писать. Конечно, письма у меня не вскрываются никогда, но для себя самого это опасно: письмо уйдет и унесет что-то твое, захочется вернуть – не вернешь. Есть вещи, которые вдвоем шепотом не посмеешь назвать своим именем. Я пишу такое обыкновенно у себя в дневниках, причем еще в чрезвычайно искусной форме, чтобы никто не мог догадаться о личности. Там напишу, но в письме не могу и не могу. Позволь привести тебе пример. Ты при всей готовности своей не могла мне передать одно обстоятельство из своей жизни: “Ну, это, – сказала ты, – нельзя рассказать”. Вот как я записал об этом в своем дневнике:

Позволь мне привести еще пример из дневника.

8 Апреля. Воскресенье.

После Благовещенья снова началась “Алмазная весна” всю неделю. Сегодня 14-го в субботу небо покрылось тучами, но при северо-восточном ветре не таяло, несло снегом снизу и сверху. Есть надежда, однако, что эта метель к перемене. Не помню еще такой Пасхальной ночи: как в Феврале.

Вчера Маня забыла калитку закрыть. Вырвались Нерль с Дубцом и приволокли в сад по курице и заели.

10 Апреля. За сутки нанесло снегу, пожалуй, не меньше полуаршина. Вчера вечером расчистили. Начало морозить. Сегодня солнце вышло чистое над белым искрящимся снегом. Хоть зайцев гоняй

Прошло всего 9 дней, как мы расстались, но кажется, так много прошло! Вчера на ночь здорово поругались с Павловной и она мне бросила: “так что ж, ищи молодую жену!” В сердцах я стал думать о Козочке: “вот возьму, да и уйду к ней”. Это отлично меня отрезвило: Козочку женой трудно себе представить. А Е. П. – это коренная женщина и едва ли от нее куда-нибудь можно уйти. Прав был крымский старик: с одной жил, с другой путешествовал. Козочка – существо для путешествий и притом даже в отдельных купе и каютах, а в общих вагонах, чтобы говорить шепотом обо всем на свете и вдруг на какой-нибудь станции расстаться.

Шипучка (Свои деньги).

Завтрак: три копейки. Неделю не есть – пистолет. День не есть – коробка пастилы. Вместо еды взял и пострелял. Дядя вместо подарка – 3 рубля. Свои деньги. Огромные деньги. Все могу! Родные следят: что он сделает. Жил под опекой. Раз купил бутылку ланской шипучки и все прокутил: за вечер выпил 15 бутылок воды!

Воспоминание.

Картины: как арестовали царя. /1 нрзб./ шоколадного зайчика. Наше превосходительство.

Подрядили извозчика из Торопова везти нас на 2-й день. Пасхи в Константиново за 10 руб. Я сказал: “выпьем!” Ефрос. Пав.: “выпьете и закусите окороком”.

– Хороший пьяница языком закусывает. 60 лет, а болезни не знаю, когда простужусь, наливаю водки чашку, кладу в чашку две ложки горчицы, перцу, соли, размешиваю и выпиваю. Потом пью малину и сплю в трех потах. Наутро всегда бываю здоров.

В Союзе охотников.

Коммунист-охотник Морозов, наверно, большой любитель выпить, на митингах, на партийных собраниях до того размололся в языке, до того изломался, что без смеху невозможно слушать его. Это тип, отлившийся в революцию.

Из его речей:

- Каждый мыслит! каждый мыслит ружье в кредит купить, а дали в кредит и пошло ружье отцу, сыну и святому Духу!

- В общем, я не буду объяснять: в единении сила!

– Критика должна быть, но критика без всякого бузотерства.

– Разрешите мне от президиума быть демократичным.

– Политически нельзя, товарищи!

– Дискуссию открывать не будем: чисто политически подходим.

На Кузнецком подошла ко мне незнакомая дама и чуть не бросилась мне в…

Я шел в Сергиевский союз охотников на собрание уполномоченных. Впереди меня шла дама в отличном коричневом пальто с собольим воротником. “А что, – подумал я, -вдруг бы оказалось, что эта дама охоница и тоже идет в союз, – насколько собрание было бы интереснее”. Собрание назначено было в Доме Крестьянина. Дама остановилась против. У меня сердце упало – неужели? Она вошла. Я стал спешить, не верилось: наверно она по какому-то другому делу, может быть чаю купить. Когда я открыл дверь, она была на самом верху лестницы, там наверху было написано: собрание охотников. Я поднялся наверх. В большом зале было так накурено, что все как в тумане. И я увидел, в этом тумане на другой стороне, моя дама села на скамейку. Мне казалось, она была прекрасна. Среди грубых лиц охотников такая дама. Я хотел пойти туда к ней, но вдруг меня выбрали в президиум и пришлось подняться и… Мы говорили долго, я тоже говорил воодушевленно, поглядывая через туман. Вдруг дама поднялась и ушла. Стало пусто и скучно. Я спросил тихонько, кто эта молодая охотница. “Какая охотница? – Да вот тут дама была. – Какая же эта дама, – удивился он, – тут была и сейчас вышла конторщица Поленова”. Зал вдруг опустел.

13 апреля. …не удивит ли тебя моя мысль, что “любовь”, о которой так много все говорят, не стоит того, чтобы из-за нее страдать. Нет! Я не вижу для себя никакого соблазна в такой любви, мне тех жаль, лучше, и не хочу даже быть молодым. Я хотел бы так полюбить, что не мною любовь владела, эта слепая сила, а я сам бы стал ее хозяином: этого мне очень хочется, я даже не мог представить себе жизнь без надежды на такую любовь.

В такой слепой любви одни, отдаваясь, теряются в мутном потоке, другие в испуге бегут от “грешной” женщины к идеалу святой мадонны. Мне бы хотелось иметь такую любовь, в которой идеальная была святая брачная ночь, восторг участия в творчестве жизни…

Знаю, что осуществление такого идеала может быть уже не к лицу мне и даже недостижимо. Но что из этого? Я говорю только о свете моих отношений к женщине. Мне понятней, правдивей, честней и даже святей моя дружба с женщиной, если я не скрываю от себя, что она держится силой моего идеала брачной ночи с ней…

Почему же мне стоять спиной к ней – какой вздор предрассудка, какое недоверие к себе самому и унижение. Я вчера отправил тебе поздравительную открытку, но сегодня получил твое письмо и к счастью, у меня есть время тебе написать. Мне пишется тебе очень легко. Правда, вероятно, мне не надо было писать тебе слова о возможном непонимании моего художества: это задело тебя, по правде говоря совсем с неожиданной для меня стороны. А я хотел сказать совсем другое, очень приятное для тебя, что живая Козочка в настоящем просто мне дороже, чем написанная и отданная мной в книгах людям., это уже не мое, а Козочка моя. Не говорю ли я опять ненужные слова? Едва ли, если ты пишешь мне, что держишься за дружбу со мной “внешними и внутренними руками”. Удивляюсь, как это ты можешь писать после занятий на службе. Разве нет у тебя своего интимного часа, когда уложишь сыночка?.. По-моему, надо как-то устроить, завоевать себе такой час. Может быть, ты молишься на ночь и так удовлетворяешь себя. Я разучился молиться как все, но вся моя любовь к делу своему каким-то образом, наверно, выходит из молитвы.

<Следующий абзац зачеркнут:> И вот это “ничего” и есть то, что я хотел сказать тебе, когда писал о своем художестве: не то что как подумала ты, будто у тебя нет способности понять его, а что это далеко от интимной жизни, это для всех. Вот я думаю, ты теперь и довольна.

Иному, знаешь, все как с гуся вода, а со мной было только один раз и я напугался ужасно вообще за дружбу мужчины с женщиной, хотя без этого просто жить не могу, все мое художество я понимаю, как “дружбу” и в последнем романе каждую главу начинаю “Друг мой!” Я понимаю дружбу, как хозяйство любви.

Вспомни свое. Ведь один только момент (Сережа), а потом все дураки, дураки без конца. А между тем, если бы умно хозяйствовать, те же самые дураки, подчиненные воле хозяина, создали бы священную брачную ночь…

Ты умная, Козочка, и не поймешь все, как формулу и не станешь наши отношения подводить: это было бы грубо. Но какие-то намеки на все это есть и в наших отношениях и потому на всякий случай из осторожности и завожу хозяйство: папку в 1/4 листа и прочее. Когда вчитаешься ты в мои книги, то поймешь мое чувство природы, это особенно страстное (говорят: “небывалое”) чувство природы есть чувство жизни, которую понимаю я, как священную брачную ночь. < зачеркнуто:> Никакого греха!

16 апреля. Играли в снежки. Пасха!

Любовь и песня.

Они всю свою любовь пробегали и о любви своей друг другу ничего не сказали, все совершилось в молчании. И потом, когда они разошлись, узнавали каждый отдельно любовь свою, разбросанную по кафе, по театрам, по улицам…

Слова в любви бывают самые простые и о простых вещах… Но если начинаются слова изнутри огненные страстные, то это идет за счет любви и получается та самая песня песней, которую мы слышим с незапамятных времен. Смысл этой песни песней – призыв к священной брачной ночи жизни…

Но никогда своя песня не может служить себе самому в своей собственной любви в деле достижения своей возлюбленной: эта песня направлена в мир, к другим, но никак не внутрь к себе, и поэт только смешон, если направляет стихи своей собственной возлюбленной.

По правде-то сказать, ведь так и не пришлось ни разу в жизни вкусить… полной встречи так и не произошло. Вот откуда расцвет природы в словах. У тех бегунов…

Чужое слово в любви говорить неопасно, это считается в любовных делах за молчание. Но свое новое слово сказать во время любви – это значит любовь, и значит жизнь свою погубить.

Дружбу с женщиной обыкновенно заключают в кавычки: “знаем мы эту дружбу!” Но я думаю, дружба такая возможна и без кавычек, если только идет ровная хорошая жизнь. Часто разлука нарушает равновесие, начинает работать воображение, как будто обрывается электрический провод, искра сверкнула и вот эта искра сверкнула, это значит, вместо дружбы любовь началась. У меня была дружба с одной девушкой, ей было всего лет девятнадцать и я много был старше ее. Мы познакомились с ней во дворе №20 по 13-й линии на Васильевском острове. Она жила наверху, я в самом низу. Стал ей кланяться, случилось, зазвал ее к себе и угостил колбасой: в то время в 18-м году колбаса в Петербурге считалась за редкость. А еще у меня было какао. В другой раз я ей приготовил какао и мы с ней, весело болтая, провели часа два. В третий раз она пришла ко мне вся в слезах и спросила: “ничего, если я у вас совсем буду жить”. Я сказал: “ничего!” - и она осталась. Рассказала мне все, что мать ее куда-то далеко уехал, а с братом она разругалась: “С ним жить невозможно! –

Через неделю, когда я устроил Козочку на службу, и ее у меня в комнате не было, пришел ко мне ее брат и резко спросил о характере моих отношений с сестрой. Я ему резко ответил. Больше он не пробовал ко мне заходить. Козочка ходила на службу, спала у меня на диване, я рядом в маленькой комнате. Но случалось, когда печка топилась, мы лежали с ней на диване рядом, смотрели с оттоманки лежа в огонь и <1 нрзб.> болтали. Моя семья была далеко в провинции, в одиночестве жить я не привык, а пришлось! но когда у меня Козочка поселилась, то стало как в семье, хорошо. Мы с ней не расставались, по вечерам…

В этом смешанном чувстве было два главных, одно, которое давало направление дружбе спокойной и светлой, и другое, увлекавшее вниз. С этим низменным чувством он вступал в борьбу и успевал иногда от него отделываться. Но тогда драгоценное чувство дружбы, оставаясь в одиночестве, быстро хирело, Козочка становилась не единственной в своем роде, а одной из многих, явился вопрос: почему же он именно избирает ее. И оказывалось тогда, что в том “низменном” чувстве не все было низменно: в нем, в этом источнике зла была сила избрания.

Можно удаляться и постепенно забывать, после через сколько-то лет за это ждет наказание: тогда через срок посмотришь вокруг себя – нет никого! и вспомнишь и то, что раньше казалось как грех, теперь покажется спасением, и всякое устранение себя от рискованной жизни покажется теперь грехом.

Нет, удаляться нельзя. Нужно больше верить в себя, – что вложенная в свою природу творческая сила возьмет свое и победит.

Хорошо поет собака

Упоительно поет,

Но ведь это против

Брака не нажить бы нам хлопот.

Это было самое мое любимое стихотворение. Я его читал и пел в доме, вытрубливал в бумажную дудку, в саду в дудку из каких-то пупырей, в лесу орал во все горло. Никто из взрослых не интересовался, почему избрал я такое несоответствующее детскому возрасту стихотворение, никто не понимал меня. И какое было мне потом разочарование, когда я в гимназии понял настоящий смысл стихотворения, какое оно стало неинтересное. Тогда же яустыдился своему пониманию и похоронил его навсегда. Только теперь, окруженный любимыми моими друзьями, охотничьими собаками, я могу без стыда вспомнить, за что я любил так это стихотворение: исключительно только за то, что в нем каким-то чудом собака поет.

Любовь мужчины и женщины – это способность двигаться вместе, а в разлуке любовь это придумка.

Солнце светит, сгорая. Луна светит и ей ничего.

Опытная женщина светит и ей хоть бы что, а моя милая сгорает скоро. Вот почему я жалею мою милую.

Московские охотники, не разобрав из Москвы, ринулись на тягу.

Собираюсь в Лобцово по Нерль.

Взять с собой: 1) ружье, 2) 100 шт. патрон, 3) 500 папирос, 4) Окорок, 5) Пирамидон, 6) Журавлиную родину, обе тетради, 7) Селищева, 8) Ваксу, 9) Бумагу, ножик, карандаши. 10) Термос, 11) Фуфайку и теп. чулки.

27 апреля. Гаврилов посад. Юрьевский чернозем.

Редактору “Известий” И. И. Скворцову.

Уважаемый Иван Иванович,

рекомендую Вам молодого этнографа-литератора моего сына Льва Михайловича Пришвина, который помещал в “Красной Ниве” и др. журн. свои очерки под псевд. Льва Катанского. В настоящее время молодой человек едет с этнографической экспедицией на Сахалин, его цель: литерат. обработка материалов экспедиции. Ему нужен от “Известий” аванс в 200 рублей, который он погасит своими корреспонденциями с дороги и по возвращении, очерками, редакцию которых приму на себя я.

Если Вы найдете возможным удовлетворить мою просьбу, то особенно прошу Вас направить Льва Катанского к сотруднику “Известий”, который инструктирует его относительно тем и отчасти формы корреспонденций и очерков, наиболее желательных для газеты.

С уважением Михаил Пришвин.

Поехал 27-го в пятницу, в субботу вернулся (28-го), 29-го поехал в Александровку, вечер теплый, следующий день теплый, потом холод и продолжался. 5-го Мая уехал домой и прибыл в Сергиев в 5 в. – холода продолжаются.

10 мая. Ночью проливной дождь. Утро солнечное. Сильный ветер. Новые тучи заходят. Мне снилось этой ночью, будто жизнь человека превращается в звук, который остается вместо жизни и не для одной только нашей планеты.

Спрашивать писателя о “тайнах его творчества”, мне кажется, все равно, что спрашивать от козла молока. Дело козла полюбить козу, давать молоко - это дело козы. Так и о творчестве надо спрашивать жизнь, нужно жить, а не спрашивать художника в нее влюбленного, “каким способом мне тоже влюбиться”.

Какое пустое занятие спрашивать меня, как я жизнь полюбил! Ведь это чисто личное дело и подражать этому без риска стать обезьяной, невозможно. А между тем, большинство запросов, полученных мною за этот литературный сезон, сводились к вопросу: “Раскройте нам тайну своего творчества”.

Третий вопрос анкеты был: “Почему и как вы написали последний рассказ, где черпали для него материалы?”

Признаюсь, что этот вопрос мне очень неприятен. Я ворчу: “И что они ко мне лезут! Мною дана вещь, берите ее, разбирайте, из чего и как она сделана, обратитесь, наконец, к учителям и критикам, они должны знать, научить не по мне одному, а по всем…”

Я с отвращением отшвырнул анкету, но через неделю подумал: “Как-то все-таки неловко, ведь если спрашивают, значит, тобой интересуются. Придет время, забудут, и рад бы был, вот как обрадовался бы, да никто не спросит…”

– Ладно, – говорю, – расскажу, так и быть, расскажу о своем последнем, еще нигде ненапечатанном маленьком детском рассказе.

Материалы свои я черпаю из жизни, соприкасаюсь с ней часто даже посредством спорта.

Не знаю, как вам, а мне рассказ очень нравится, я думаю даже, это будет один из лучших моих детских рассказов. Конечно, еще подработаю, напр., надо вставить сцену на площади: козел прыгал, а мужики ему говорили: “женить бы тебя, подлеца!”

Теперь я вернусь к поучению Тарасовны (кстати, прозвище ее, известное всему городу, “Козья Матка”) – с ее елецкой речью, с ее народным складом ума – это коза, молоко рассказа от нее. Но не будь меня, рассказ не появился бы на свет. И рассказ не даром мне дался, в моей голове постоянная мысль о реальном детском рассказе: “реальный рассказ - это сказка, заключенная в меру пространства и времени”. Мне рассказ дался тоже как имя Ивана Царевича козлу: за ум и за молоко.

Но скажите, как же этому “уму” научить?

– Женить бы тебя, дурака!

Тарасовне беспокойно, народищу в Исполкоме много, пока дойдет очередь, мало ли что может с козлом сделаться. Вот она высмотрит, когда комиссар зачем-нибудь выйдет в коридор и к нему туда: “Кормилец, подпиши, козел меня дожидается, беда с ним!”

Так и раз и два, и три. Вот за что и прозвали Тарасовну в городе Козьей Маткой.

На днях пришли мы с женой к этой Козьей Матке чай пить.

- Милая…

13 мая. После революции была такая жажда встречи с родными, с близкими. Но когда потом произошли эти встречи, то после короткого восторга каждое такое лицо как бы завязывалось в мертвый узел: становилось обыкновенным, неинтересным, и главное, чем-то прошлым. То же, по всей вероятности, случилось и с Козочкой. Роман “Кащеева цепь” надо тоже считать этим мертвым узлом центрального существа моей жизни. Теперь становится так, что как-то не до него, нет серьезного дела. Остаются только “люди везде” – это еще интересует, т. е. люди, которые являются как-то сами собой, по-соседству, к которым не надо ходить, просто люди, живущие вокруг во всяких условиях, непременные члены бытия. Я готов их при встрече иногда обнять и разчаеваться, готов помочь, но только сразу: вложил деньги и стоп, и конец.

Что это, следствие старости?

Или утомление от революции?

Или исполнение желаний: достигнута известная обеспеченность, устроены дети и пр.

Так или иначе, но этот путь возможного полного исчезновения родного, близкого действительного человека и одновременное возрастание славы и богатства, появление вокруг внешних людей и есть тот путь, по которому шел Толстой и то, о чем он молчал (по Горькому) было ничто, Толстой до конца дней своих выдавал людям векселя и в заключение остался банкротом.

У Трубецкого есть чувство природы. Он восхищался весенней ночью на токах. Я спросил его:

– А в Гатчине на токах были голоса этих птиц?

– Были, – ответил он, – только я тогда их не понимал. Вероятно, без горя это и нельзя понять: сравнить не с чем было тогда. А теперь столько горя в себе и, когда услышишь голоса птиц – обрадуешься.

Боюсь операционного стола и математики: хирургия – ужас для тела, математика – для головы. Кажется, все могу, захочу, так кажется, и себя спасу и людям путь укажу, все возможно, если захочу, но если для этого потребуется спокойно вынести операцию, или пройти высшую математику, – конец: не могу, не дано.

Слепые в колонии инвалидов имени Каляева тоже весны дожидались. И когда стало тепло, они побрели в город продавать свои пайки. На вырученные деньги они покупали вино, выпивали и пьяные с дикими ругательствами возвращались домой. Иной раз скатывались вниз с высокой насыпи, дрались между собой. Весной у них тоже пробуждается любовь. Там в колонии нельзя, они пользовались теплым временем и, выпив в городе, на обратном пути в колонию валились в кусты. На днях двое так выпили, что прямо на улице целовались взасос и так увлеклись, что на Красюковке вообразили себе, будто они в кустах, и легли в грязь. Их окружили мальчишки, из окон смотрели, открывали окна, кричали на них, как на собак. Но они ничего не видели и делали это в грязи у всех на глазах, им не было стыдно, они были слепые.

Написать, как я научил ходить за ногой Ромку. Ромка хапал бабочек.

Ранняя, дружная весна прекрасна в мечте, но живет не для меня: мне с такой весной не справиться, она прошумит, а я останусь ни с чем. Затяжная весна с возвратными морозами – вот это по мне! Когда затянется весна, я думаю: ну уж если даже там не совсем ладно, то мне-то и вовсе простительно. И когда среди ненастья, морозов и бурь проскочет райский денек, так обрадуешься, что о себе и забудешь. А в этом и есть секрет всякого счастья -совсем забыть о себе… Был такой день, и вечер и одно утро этой никому незапамятно затяжной весны, когда вдруг стало все понятно, почему этой весной было столько бурь, дождей и морозов: все это было необходимо, чтобы создать такой день.

Я нанял себе извозчика ехать по шоссе до Мораловой гати, чтобы пройти потом пешком верст десять по непроезжим местам и встретить следующее утро на пойме.

Люблю пойму весной воды, но только очень немногим охотникам и натуралистам могу рассказать о своих радостях, о музыке болотного концерта, но охотник спрашивает: “а сколько убил?”, натуралист - о видах и подвидах долгоносиков. Цельный человек, не специалист, которому и хочется рассказать, понятие не имеет о пойме. Кому, правда, охота весной пройти по Мораловой гати.

Нерль. Поиск в кустах без дичи. Прошло без поправок, как со старой собакой. Ходит у ноги слева по словам “на место”. Два, три раза наступил с окриком “на место” на поводок и Нерль пришла со мной домой у ноги.

Нерль и Дубец вместе.

Преодолел застенчивость Дубца таким образом. Спрятал кусочек в лесу и заставил искать. Первая нашла Нерль (она просто на глаз видно, - думает) – я уложил ее, потом Дубец - уложил. По приказанию “пиль!” Нерль схватила кусок. Во второй раз Дубец не остался дураком.

Вывел заключение, что учить необходимо каждую собаку в отдельности.

Прогулка с Нерлью. Она не приносит, как другие щенки, палку. В следующий раз захватить побольше кусочков, буду бросать вправо и влево, чтобы привыкла следить за движением руки.

Прогулка с Дубцом. Он всего боится, жмется, чуть что и к руке и лизнет языком. Я думаю: “Возьмите у матери ее птенца или все равно у какого животного его дитя и станьте ему вместо матери и вы удивитесь запасу нежности в природе”.

В лесу Дубец еще бегает с грехом пополам, а в поле совсем плохо. В следующий раз надо взять Кенту: пусть привыкает.

Сегодня жаркое тихое утро с сильной росой. После 12-ти брызнул легкий дождь (“из облака”), а потом пролил и сильный, хотя и короткий в опровержение распространенного мнения, что если утром сильная роса, то день должен быть ведряный.

Я ходил с Дубцом и Кентой до Торбеева озера, потом вернулся Дерюзенской дорогой. Озеро еще в разливе. Вокруг него еще желто. В шоколадных лесах как будто виднеются зеленеющие кроны, но это кажется: это не кроны, а зеленеющие поляны. По берегу озера бегала, ноги мочила, в черной косынке и в черном переднике белощекая трясогузка. Качался серый кулик. Плавала кряква с селезнем. Из желтой травы торчала хохлатая головка чибиса.

Дерюзенские дороги.

От земли сильно парит. Пашут под яровое. Время роста сморчков-овсяников. В лесу сыро, идешь, ноги чавкают: поцелуи, поцелуи без конца. Выходишь на полянку, стало суше, поцелуи перестали. Вот старый березовый пень, на котором угнездилась маленькая елочка. Возле этого пня сидят желтые сморчки. Берешь их, а зяблик рассыпается, вот как рассыпается! Я счастлив исполнением своего желания. Я не ехал в Крым, я ждал и дождался: Крым сам приехал ко мне.

Собака, оставленная дома, с ума сходит от горя, а когда вернешься, начинает всего-то, всего обнюхивать, вероятно узнавая, где был, что видел. И другую собаку встречает точно также, всю обнюхает, о всем прочитает.

Неразгаданные странности собак: у Кенты стоять под густой с опущенными до земли лапами елкой.

Со старой собакой пускать молодую положительно вредно, как бы ни была хороша собака старая, на охоте она уже получила какой-нибудь недостаток, потому что выработала себе рутину инстинкта, молодая еще себя себе не открыла и существует, как желание своего хозяина…

Старая собака полезна для примера поноски: напр., доставать палочку из воды.

18 мая. Теплый день, березы распускаются по всей правде, кустарники в зеленой дымке. Так тихо, что на улицах Сергиева, когда проходит барышня с бумажкой дешевых духов в кармане, след от нее остается в воздухе, вот думаешь, кончилось, смотришь другая идет и опять след от нее. В городе этот запах пудры и всякой дешевой парфюмерии висит в воздухе. Для их любви не нужно ни цветов, ни соловьев, ни зеленеющих деревьев. Им так хорошо с пудрой на камнях. Очень все гнусно на этом городском току человечества.

Исследование.

В воскресенье был у меня Ник. Анат.(или Антон?) Зворыкин и он сочувственно слушал мои рассуждения об исследовании природы. Я говорил ему, что при встрече с природой меня всегда поражает ее девственная неприкосновенность во всех отношениях. Казалось бы, что за сотни лет методического научного исследования жизни животных и растений, за тысячи лет непрерывной думы человека об этом на все, куда обращается взгляд непосвященного в науку человека, должен бы где-то в книгах находиться ответ. А между тем выходит как раз наоборот: почти нет ни одного четвероногого, птицы, рыбы или насекомого, о жизни которого натуралист имел бы ясное представление. Вот напр., тетеривиный ток, занимавший сотни лет ученых всех стран, оказывается до того мало изученным, что споры идут даже о самом назначении тока.

Бог знает, когда и какие силы изменят разрушительное направление современного сознания, догадка об этом – праздное дело. Но днями своей личной жизни можно воспользоваться каждому для опыта если не воскрешения, то хотя бы охраны жизни. Другими словами сказать: каждый может заняться охраной своей личности, понимаемой не как индивидуальность, а личность – творческое, созидающее, воскрешающее начало жизни.

В таком направлении сознания заключается прямой выход к социальным вопросам, так как эту свою личность можно постигать, только узнавая ее в другом (“Я – это Ты в моем сердце, Возлюбленный!”).

Обращаясь к возможностям, заключенным во мне, я могу воспользоваться материалами моего постоянного наблюдения природы, избрать себе какую-нибудь “тему” (жизнь какой-нибудь пичуги), проследить эту жизнь научным методом и параллельно этомуприменить после мертвой воды науки живую силу искусства.

В городских садах расцвела, в лесах зацветает черемуха. Ландыши раскололи надвое свое зеленое веретенцо и у тех, кто ближе к солнцу показались стрелки с бутонами. Под соснами белым ситцевым горошком на зеленом рассыпались частые бутоны стеллярии. Всюду сверкает ослепительно молодой березовый лист и стыдливо с бурого цвета, но тоже смолисто-блестящий начинается липовый и осиновый лист

Подходя к городу, я вспомнил об ужасах вчерашнего дня и так решил: это смерть! Я живу во рву львином, завтра звери, может быть, и меня растерзают. Но я не знаю, как это случится, как это возможно: я верю, я жду явления вечности в момент того, что другим покажется моей гибелью, больше даже: это явление больше от меня самого зависит, от моего мужества. И если все пройдет в тьме и отчаянии, то в такой смерти я буду сам виноват.

Возьмите любое руководство по натаске собак, и вы везде найдете предупреждение о вреде натаски молодой собаки в присутствии старой, хотя бы она была самая хорошая. Во всех руководствах говорится при этом, что нет на свете идеальной охотничьей собаки и потому молодая переймет ее недостатки. Я скажу больше и яснее: всякая собака, идеально натасканная, в процессе охоты, приобретает недостатки, всякая охотничья собака сравнительно с только что приготовленной к полевым испытаниям, есть собака испорченная.

Но однажды мне показалось неприятным, что убитый бекас плохо падает, мелькая своим белым брюшком: какая это птица, подумал я, если так мала, что не может даже упасть как следует. И после того мне вдруг приелась болотная охота. Я ударился в лес со всей страстью охотника по осенним черным тетеревам и белым куропаткам и вальдшнепам. Полюбил я безмерно охотничьи странствования по большим, глухим лесам с болотом, вырубками, с черными речками и желтыми цветами по берегам.

Выписать из тетрадей все ценное и расположить по годам. Возможно, что из этих материалов сложится 3-я книга “Кащеевой цепи”.

Курочкину.

В Вашем письме, тов. Курочкин, есть два пункта, на которые я считаю необходимым ответить.

В понедельник приехал Горький. Отправил Леву к нему с просьбой назначить свидание. Я представляю себе приезд Горького чем-то вроде ухода Толстого. Через несколько месяцев он должен погибнуть: ну, как это мыслить борьбу за свободу слова в обстановке такой политической тревоги и хозяйственной разрухи. Поговорить, поговорим, но увязываться с ним в работу не буду.

Пендрие рассказывал о матери своей, что она за десять лет после голода выжила из ума. Ей, чтобы насытиться, нужно съесть всего две ложки супа, но она за обедом каждый раз непременно потихоньку от всех тащит кусок черного хлеба к себе в комнату и там его прячет куда-нибудь. Раз в неделю сын в ее отсутствие забирает все эти куски. Она этого не знает и продолжает каждый день прибавлять по куску к запасу. Это все, что ей осталось.

Слава Горького.

Иван Петрович, седой, настоящий Авраам, едет на базар с кумом. Оба немного выпили. Иван Петрович, увидав меня, остановил лошадь, слез, таинственно оглядываясь по сторонам, подмигивая, подошел ко мне, потихоньку шепнул:

Иван Петрович моргнул мне. Я понял: рассказ о даче только предисловие. И попросил его пройти со мной к забору. В уединенном месте я спросил:

Я ужаснулся: Шурка, простейший малый, охотник попал в дело о выстреле. Какая-то полная чепуха, неразбериха.

Я чуть не вскрикнул от неожиданности.

А Иван Петрович, не переменяя своего таинственного вида:

Иду белой тропой по крапивной заросли, так сильно пахнет крапивой, что все тело от этого начинает чесаться. С тревожным криком семейные дрозды гонят дальше и дальше от своего гнезда хищную ворону. Все интересно, каждая мелочь в жизни тварей бесчисленных рассказывает о брачном движении всей жизни на нашей планете…

Что же сказать Горькому такое большое на пользу литературе?

Юлия Цезаря так не встречали, как Горького. Из этого большого факта естественной чередой пойдут и другие…

Если ехать к Горькому, то ни в каком случае не депутатом от литературы, Ехать просто из любопытства к жизни: может быть, Горький скажет что-нибудь из своего плана хорошее. Он сам интересен, и побывать у него надо, хотя и тяжело.

Я отдал бы народ этому хозяину без всякого колебания, потому что уверен в молодости и таланте русского народа: пройдет германскую школу труда и будет русский народ, а не бесформенная инертная масса. И с такой радостью будут работать, учиться! Страна наша в настоящее время жаждет труда для улучшения своего бытия. Из этой жажды делать свое дело вытекают великие последствия обновления страны. Вероятно, в этом и есть благодетельный сдвиг революции: не отдельные люди, а все хотят теперь лучшего, все жаждут разумного труда, разумного хозяина.

Так много мы говорили. О названиях фабрик, что надо бы давать имена не по временному – фабрика имени Троцкого, а Троцкого нет! – а как, напр., французы давали имена месяцам по вечному - “сбор урожая” и т. д. И опять во временном тоже надо разбираться и понимать его: так напр.. Троцкий, что же разве у Троцкого нет своей правды?

Моя точка зрения о роли Германии в деле обучения русского народа организации производства и о строительной силе, из жажды всех нас, всего народа личного благополучия. На это Горький возразил: “Нет, это не пройдет, так нельзя. – Но когда же маленький человек выйдет из своей нищеты? – Это разрешится когда-нибудь техническим путем”.

В свете этого разговора мне предстала, во-первых, моя собственная жизнь; я оставался на своем месте, все выносил, но чужд был переживаниям таких людей, как этот. А их было много, это была масса. Я не замечал этого основного, а те существа, которые на мгновенье отделялись от массы этой для управления, сыграв минутную роль, во вторую минуту становились бюрократами и мало-помалу извращали дело революции.

Во-вторых, на фоне этой рабочей массы, воспитанной в революционные годы, нынешнее выступление Горького представилось выступлением чисто интеллигентским.

Любопытно было, когда кто-то из рабочих во время осуждения юбилейных манифестаций сослался на деньги, что это дорого стоит, тот первый рабочий сказал: “Пустяки, не в том дело, наш рабочий прост, он это не считает, он готов последнюю копейку отдать, если его это затронет”.

Гречневая крупа.

Рабочий: “приходите без начальства”.

Начиная с субботы (2-го Июня) повернуло на холод с дождями. Сегодня становится несколько лучше. Зелень, еще нежная, образовала густель. Вчера мы были у Григ.(именинница Елена). Все рассказывали, начиная со старших, кончая юношей Левой о своем первом поцелуе.

Профессор. 4 фонаря. Все прекрасно. Я ей сказал. Поцеловались и живем 42 года.

Козья матка. Я его защищала, как собака…

Она его проглотила со всей его ученостью. Скрыто в идиллии старосветских помещиков -личная трагедия (слышал о ней, что раз чуть не удавилась).

Григорьев. Умствование о поцелуе: стремление к целому (полов): “вырвал бы фонарный столб”. Целое невозможно в этот миг, и потому первый поцелуй иногда не выходит. Переходя от Елены к Елене пришел к последнему поцелую, это настоящий, но тут же и смерть.

Григорьев не может осилить теорию: много думает…

Я – о христианском и языческом поцелуе (не мог в такт попасть с “дамой” в танцах).

Золотые зубы. Что-то расстроило свидание.

Его жена старуха. Настоящим поцелуем в первый раз поцеловала внука.

Ефрос. Павл. - “У меня этого не было”.

Старая дева. Она пожалась и ничего не сказала. Очередь быстро перекинулась к художнику (само собой понятно: дева.). И неловкость быстро обошли.

Художник Пичугин. Не только целоваться, но даже близко сидя, робели. Уговорились, что в солдаты за него пойдет брат. Не вышло ему. После того пришел к ней и сказал: “Мне нельзя: я иду в солдаты, а ты теперь свободна”. Тем и кончилось.

Лева. Сочинял недурно по Алпатову, хотя на него легло бремя истории.

Вот этим при случае и можно воспользоваться: изобразить первый поцелуй в истории: от патриархальных времен до наших.

Затея: собирать рассказы о первом поцелуе.

В ожидании разрешения критики. Надо иметь ввиду трагедию массы, жаждущей вождя и вместо вождя получающей “начальство”.

Сама Елена. Поцеловала, но тут же узнала о нем что-то (не то обманывал, не то) и отказала. Таких много: глуповато-капризна.

Вчера отправил Леву в Москву, в четверг или в пятницу он уезжает на Сахалин. Петю для подготовки в Лесной решил направить в Царское к Разумнику.

Все подумываю о том рабочем, который, опасаясь сделаться бюрократом, остается в производстве, сказать иначе: веруя в творчество массы, не хочет быть личностью(?) или: желая одухотворить своей личностью массу, остается при ней.

Всеобщая боязнь вручить дело массы личности.

Друг мой, теория является на помощь творчеству, она ставит вехи на пути к будущему. Но теория не может заменить творчество. А мы теперь именно как будто поставили рекорд: “до какой-нибудь теории над творчеством”. Вот почему теперь мы засмыслились и ничего не можем создать.

Современный тип всезнайки – комсомолец создался из наследственно русской писаревщины и еврея. (Замечательно, что у Горького, когда я пришел к нему, было в столовой два секретаря, один русский и другой еврей: очевидно и Горькому без еврея невозможно обойтись).

Замороженный Ленин. Могила Ленина теперь и является символом бюрократии (бюрократ, это умерший революционер).

Ленин и Горький.

Уехал в Италию. Умер безумным.

К сожалению, с запозданием получил приглашение на вечер с Горьким. Хорошо бы послушать, что он там говорит.

Понимаю так: шесть лет он списывался с русской и заграничной интеллигенцией, потом несомненно сговорился с правительством и приехал, чтобы создать советское общественное мнение и начать возрождение страны и кончить все “по-хорошему”.

Горький приехал из “Музея Горького” и сказал: “странное впечатление, как будто я уже и умер”. Я ему на это: “Очень понимаю. Когда моя вещь напечатана, я с большим трудом могу ее прочитать: на третьей странице засыпаю”. Он ответил: “А я вообще плохой читатель Горького”.

Во вторник (5 Июня – 23 Мая) мы с Павловной праздновали свои именины. Аленушка все испортила, вдруг взяла и выпалила: “Через восемь месяцев я умру”. Григорьев: “Ну, этого не говорят на именинах”. “Мне надо лечиться, – говорит она. – И лечитесь! – отвечаю, – поезжайте. – Надо работать с Серг. Тим. – И работайте там. – А он может только на месте… ах, как он меня держит!”

В № 129-м “Известий” в статье “Самокритика и задачи печати” тов. Ингулов, редактор “Нового Мира”, таким образом комментирует сказанные ему мной в частной беседе слова:

Михаил Пришвин.

Постоянно возвращаюсь к словам рабочего о Горьком и Ленине.

Да, конечно, для Р-ва радио было открыто Лениным, потому что до Ленина для него оно и не существовало, так для огромной массы рабочих и крестьян свет знания, блеснувший им впервые, связывается с именем Ленина.

М., как всякий образованный интеллигент, поражается убожеством личности Ленина (говорит: “Ленина сделали”). Это неправда, Ленин гениален, потому что перешел черту, которую всякий другой не смел перейти… (нажал гашетку взведенного народом курка).

Раскольников у Достоевского отличается от Наполеона и Ленина только тем, что, не имея социального поручения, сам взвел курок и сам спустил, он – самозван.

Вот и всякий талант разделяется на две составные части: одна – общественная, другая -простейшее личное действие, подобное спуску гашетки.

Сюда относится и рассказ рабочего о себе: что он не пишет, потому что боится оторваться от среды, как Максим Горький (“Итальянский”), не хочет идти по тем же причинам в фабзавкомы: его дело взводить курок, он – “сознательная масса”, но не гений. Он и не будет им никогда, потому что рассматривает всех “гениев”, как разборчивая невеста, все они, кроме Ленина представляются ему “бюрократами”. Он потому и ненавидит интеллигенцию, что интеллигенты в его сознании все кандидаты на вождя, каждый из них существует как призрак, как возможность быть призванным потянуть за гашетку.

Спуск гашетки является загадочным, потому что он есть бессознательное разрешение скопленного сознания (интеллигенции) и опыта (масс) в простом действии.

Писатель и читатель объединяются прежде всего чувством вкуса, причем в этот вкус входит у читателя готовность критики бесстрашной, у писателя – свободы безмерной.

Каждое утро, когда я возвращаюсь из леса с собаками, навстречу мне по лугу идет Мартыныч с семью козами. Сегодня молодая Зорька отстала. Он кричит: “Зорька!” - Стоит. - “Зоренька!” – Стоит. – “Зорюшенька!” Повернулась назад. Тихонько про себя: “ах, сволочь какая!” Вслух: “Зорюшенька, Зорюшенька, на тебе хлебца!” - Уходит – “Ах ты, скотина проклятая!” Бежит, на ходу: “Милая! Зоренька, милая, погоди!” - Остановилась. “Зоренька, дорогуша, на тебе хлебца!” - Повертывается и убегает. Он за ней с диким воплем: “Ну, погоди же, поскудиха, живот-на-я! Я тебе вкачу, я тебе вкачу”. Скрывается за домами.

Серг. Ив. Пичугин писал с меня портрет. В это время приехал Замошкин, рассказывал о всяких пакостных делах лит. общественности. Ночью мне пришло в голову, что Ингулов едва ли случайно по глупости сделал свою выходку против меня, по всей вероятности, это начало систематических действий, направленных против меня. Ввиду этого надо признать, что не пришло время высовывать нос в общественность, а надо перегодить. Надо скрыться на пойме и делать свою работу, не читая газет до осени. Перед отъездом о поступке Ингулова написать Воронскому, Горькому, Степанову (что прекращаю давать материал впредь до перемены редактора).

В № 129 “Известий” в статье “ёСамокритика и задачи печати” тов. Ингулов, редактор журнала “Новый Мир”, таким образом комментирует сказанные ему мной в частной беседе слова:

Михаил Пришвин.

Эта победа над хамом в общем моем деле писателя - плохая победа: в одну собаку камень хорошо попал, но она завизжала и созвала целую стаю других. Повторяю тебе, писатель Пришвин, будь осторожен, носа в общественность не суй до поры до времени, не стреляй из пушки по кнопкам.

В среду 13-го ездил в Москву по телеграмме Тихонова. Было назначено свидание у Горького об организации газеты или журнала. Слышал имена Ольденбурга и Базарова. Дожидаться не стал вечера и уехал. Мне показалось, что все волнение вокруг Горького уже проходит и скоро он должен будет явиться перед нами в оконфуженном виде.

Дела сего дня.

Записать все и переселяться для натаски собаки с Ефрос. Павл. на место.

Сегодня. Достать патроны у Пендрие. Сходить на выставку.

Дожди каждый день. Бывает, выглянет солнце, станет истомно жарко и через несколько часов дождь. Серо, неприютно, мозгло.

Я шел по улице утром и думал, что все вокруг меня идут на промысел, как утром птицы и звери выходят кормиться. Каждый думает только о себе и каждый предназначен вырвать кусок у другого. Я шел к фининспектору. Было назначено, чтобы он взял у меня десятую /часть/ моего дохода… (Годится для общей связи при описании животных поймы).

За “инфернальность” в деревне баб бьют: это там понимают, как бабье своеволие. Очень понятно, почему Суслиха отколотила Розанова намыленной рукой по щекам и потом не давала ему 20 лет развода. Понятно, почему и у Д-го и у Р-ва остается и ненависть и готовность по одному слову ее “повергнуться со скалы”. (У Алпатова: она позовет и “священная растительная жизнь”, как дым…)

До Зимняка на Сергиевское легковым. От Зимняка до Заболотья на Ченцовском. От Заболотья по озеру до Замошья и до Сковородина – Александр Гавр. Лохин.

От Сковородина до Берендеева и Терехова вез на лошади Максим Трунов. От Терехова до Александровки свояк Карпов. И от Александровки до Сергиева Карпов.

Погода: дожди и холод. Борис Иван. объяснил все как-то явлением солнечных пятен, а Лохин силой безбожников: “холода, всего стало меньше, даже грачей”.

Трактир Ремизова в Зимняке.

У Ченцовых сохранился остаток первобытной коммуны: ямщик нанимается, а кому везти - бросают жребий между собой.

О постройке церкви благочестивым купцом: “церковь построил и позолотил главы”. В чем есть син-дикат. А синдикат, это значит вином торгуют: “аз-вин, син-дикат все двадцать четыре удовольствия”.

Троцкий бывало и то, когда в лодку садился, говорил: “Ну, с богом!”

Вечером тянут на Константиновские луга через Замошье. Утром по темнозорьке являются на свой плес, на свой присадок. Распугают – переменят место, и дня через три опять тут, но тогда бывают уже поумней.

Я сказал Анисье Ефимовне:

И так бы мы с этим остались оба, что хороший человек Максим и больше ничего. Но я сказал:

И было мне до очевидности понятна вся жизнь, ее назначение, смысл, счастье ее, вся радость ее, наука, искусство, промышленность, хозяйство, семья, все: все человеческое дело (в создании высокой формы общения мира… как-то иначе выразить надо: ведь это захватывает и высокую индивидуальность, потому что индивидуальность - это острый угол движения общества вперед)…

Все говорили, что осушить невозможно такие болота (Бога не осушить, петуха не повернуть, а станет кто поворачивать, то Господь его повернет, лапоть шел вперед, смотришь, тот же лапоть назад идет, что лоси перевелись, грачей стали меньше. “ Лоси есть!” - закричал охотник и всех сбил. “Я сам против осушки, – сказал я, – озеро интересное, охотничье хозяйство, шары”. Гражданин закричал на меня, это не дело, надо осушать, нам коровы, а вам шары.

Так, добежав, долетев к месту исчезновения утят, она поднялась на воздух и стала описывать вокруг их круги.

Пулковская обсерватория обещает с 24-го по 1-е Июля потепление.

Из путешествия с Бор. Иван: в Заболотье стоит фитильный завод и электричество с тех пор не работает.

Александр Гаврилович Лохин из Заболотья, прозвище: “Говорун”. Такой же говорун и А. М. Широков, и вообще в народе примета, что красное слово является за счет человека. Можно сказать, что талант у настоящего поэта во всяком случае не является документом его человеческого достоинства, а скорее наоборот – тем не менее, драгоценна поэзия! и читая поэтическое творение, мы отпускаем грехи человеку, прославляем его, как будто поэт и как человек самый хороший,. Вот эта способность превозносить человека там, где его может быть вовсе и нет и есть отличительная особенность культурного общества от стихийного.

Гражданский зуд, если он не является естественным требованием, исходящим из личных запросов, верней всего происходит от личной пустоты: нет ничего в себе, плохо оставаться с самим собой и вывертывается наружу, он утешает себя тем, что если вне его сделается хорошо, то и ему будет хорошо. И хотя сам он сыт, а людям только и надо что быть сытыми, то он думает, будто бы, когда насытятся люди, то ему от этого сделается хорошо. Теперь таких людей осталось мало, остался только принцип.

Летнюю охоту в Федорцове мечтаю так устроить, чтобы она была исследованием Заболотского озера, чтобы применить все мысли свои о художественном исследовании. Большую часть времени буду отдавать расспросам охотников о жизни птиц.

Два термоса.

Винтовка.

Антибку приделать.

В Москве купить: два поводка.

Аптечное: пирамидон, йод, бинты.

Керосинка.

Девственность – это значит раз навсегда. Он – раз! и кончено. Она продолжает растить его семя, передавая из рода в род. Раз навсегда!

Сегодня к Царьградскому и Жданову. В четверг в Москву за порохом и ружьем.

Экскаватор приближается к Сулати, в начале августа озеро будет спущено.

Эта деревня Замошье находится в Московской губернии! И она не одна. Большинство сел и деревень, расположенных у края Дубенской поймы по холмам, упираются в болото. Без всякого раздумья надо приветствовать продвижение землечерпательной машины (экскаватора) в этом краю, перенаселенном на своих моренных холмах и пустынной в огромных болотах Дубне.

Однако при взгляде на план мелиоративных работ бросается в глаза чрезвычайная редкость населения по реке Сулоти, притоке Дубны, на которой расположено Заболотское озеро, тут всего несколько деревень с селом Заболотье во главе.

Портрет

Мы жили на окраине города, примыкаюшей к лесу. Бывает, в лесу пошаливают недобрые люди. Мы с женой не боимся: у нее в комнате заряженное ружье, и у меня свое. Кента лежит в передней, чуть что и лает, Ромка со двора ей отвечает, мы просыпаемся, я с ружьем в руке выхожу на двор узнавать причину тревоги.

Жена спорила.

Давай лучше спать.

Улеглись, она у себя, я у себя. Ромка в передней.

Мы спали недолго. Оглушительный лай нас разбудил. Я вскочил, ослепительный свет сиял в комнатах. Не сразу спросонья я догадался, что свет был от того что, когда оно потухло мы не завернули кнопки и потому, когда снова пустили ток, все у нас засветилось. Спросонья мне представился этот свет как-то связанный с лаем. Я схватил ружье и вышел в большую комнату, из другой двери вышла жена тоже с ружьем. А посредине комнаты стоял Ромка и во всю мочь брехал перед портретом, подойдет к нему, брехнет и прыгнет назад, подойдет и отпрыгнет.

Мы положили ружья на стол и принялись хохотать. Потом я стал рядом с портретом и привлек внимание Ромки. Он посмотрел на меня, посмотрел на портрет, и сильнее залаял, как бы защищая меня от него.

Вспомнив наш разговор перед этим, жена ответила:

Ромка не унимался. Мы обернули портрет лицом к стене. Загасили свет и все успокоились.

Получил достоверные сведения (от Яловецкого), что еще токуют тетерева и бекасы, в лесу цветут весенние цветы ландыши и желтые бубенчики, а в поле только виднеются летние: ромашка и другие… А в рыбном царстве еще удивительней: каждому известно, что налим идет только по мутной воде, с Николы налиму обрез, потому что вода становится светлая. А ныне налим все идет, потому что от непрерывных дождей вода все еще мутная.

Вчера ездил в Москву за ружьем. Купил двадцатку Лебо за 350 р., новая двадцатка, но была в плохих руках и есть в стволах пятна.

Переезд в Федорцово назначен на понедельник.

Давно меня интересует вопрос, почему сложилось такое мнение, будто все охотники врут. Я долго этим занимался, изучал типы охотников, проверял и убедился: действительно, за небольшим исключением, врут. Проверял самого себя: я, бывает, совру. В конце концов, разбирая причины своего собственного вранья, наконец, я дознался, почему охотники врут. Все происходит от скуки!

День сборов. Завтра в 6 утра уезжаем.

Отбирают всюду дома. Одного попросили “подвинуть дом в сторону”. Заключенные сидят, несмотря на все хлопоты Горького. Сам Горький пишет в “Известиях” сегодня “о наших достижениях”: призывает к героизации страны: “ У него (Ленина) и надо бы учиться этому искусству нарушения законов физики, да и вообще всяких законов старины”.

Горький говорит о нарушении законов физики /не/ в смысле: героического “смертию смерть поправ”, а в “физическом” плане – Сергиевское О. К. Х. предлагает владельцу дома передвинуть его в сторону.

Всякое продвижение героя хотя бы на один сантиметр сопровождается великим страданием внизу.

Но… засмеять Горького легко. Надо или согласиться с ним (пусть с поправками), или его спасительному плану противопоставить свой, конечно, с готовностью принять на себя все последствия.

Бывает к вечеру ляжет туман. В тумане показывается чудовище, быстро приближается и потом оказывается ирландским сеттером. Минут через сорок после этого обыкновенно появляется из тумана доктор, хозяин сеттера и спрашивает, не видал ли кто его Джека.

Тишина и цветы – вот прелесть пустыни. Я думал: о подвиге без самозабвения, о возможности религии без попов, об аскетизме, что аскетизм духовный в физическом плане выражается главным образом в семье. (Вспоминаю, как на мои хорошие слова о Труновых, ответили: “как и не быть хорошими: бездетные!”

Моя натаска Нерли будет тем, что я хочу сделать в книге о натаске Ромки, т. е. я буду натаскивать ее каждый раз в новых условиях и, таким образом, изображу весь край.

Попытаюсь сегодня в Федорцове немного поработать и с Нерлью.

Денег осталось 415 руб. Лохину за вещи надо дать 5 р. + за лодку – 5 р. + 2 р. еще = 12 руб.

3 Июля.1-й урок

День хмурый, прохладный. Нерль работала в Трестице плохо, боится болота, жмется к ноге. Надо поскорей размолоть ее дичью. В Федорцове Вик, Кооперация, Госспирт, две чайные. Крайние дома подходят к озеру Полубарскому. Озеро, а воды почти не видно, одни поросшие зеленью плесы и через них насыпанная дорога с мостиком. Пил чай в чайной. Говорили об осушении Дубны, пожилой человек (нездешний, я здесь все знаю и всех. И Алек. Ник. Приятели!), еще был валяло (переезжаете машиной в Сергиев), еще молодой человек, какой-то агент, ходок, из Калязина в Сергиев, 110 верст проходит в один день и ничего, только когда придешь и сядешь, нога дрожит и стучит о пол. Пожилой человек сказал об осушении: “Вот как осушили, по самое горло теперь там”. Валяло рассказал о своем деле, что платить налогу много.

– Осушка! – сказал пожилой.

– Работаешь один – сто рублей, возьмешь помощника – 200, двух - 500, 3-х - 800 и больше.

– Осушка!

– Вот был у нас один: укрывал помощников. Доказали. Наложили на него 1000 рублей. Нечем платить, продал машину.

Ходок сказал:

– Сел на якорь!

Машину отобрали. Прощай машина, отдохни. А самого услали к Черному морю.

– Осушили! – закончил нездешний, но всех знающий пожилой человек.

После обеда пытался дождь начаться, но удержалось. К вечеру ходил с собаками. На пустых местах пускаю обеих сук вместе, но подозрительная Кента ищет, а Нерль держу: пусть присматривается, принюхивается. Слетели на опушке витютни, собака не видала. Кента, подбежав, почуяла следы их и стала. Нерль издали заметила Кенту, полетела, не обращая никакого внимания, что Кента крадется.

4 Июля. Весь день прекрасно теплый слегка гремело, и в четвертом часу разразилась страшная гроза с теплым крупным ливнем. Мы прекрасно устроились, маленькая спальня за перегородкой, столовая и кабинет, в кабинете на одном столе весы и все охотничье снаряжение в полном порядке, на другом письменные принадлежности, на стене превосходное Лебо и винтовка, в передней собаки, мать с дочерью, Кента и Нерль, одна в одну, пятно в пятно. Еще хорошо, что под карнизом на верхнем венце дома ласточки, гнездо к гнезду, годами устроили себе целую деревню.

Сколько нужно было метаться по свету, мучиться, достигать, чтобы сложить себе писателю тоже гнездо, тоже на воздухе… Но я заметил в деревне ласточек есть пропуск с очертанием на дереве исчезнувшего гнезда. Почему оно кончилось? Один удар молнии и мой домик со мной со всеми моими фунтами пороха (заключаю по Валероде) взлетит на воздух. Один удар и всю мою многолетнюю затею свободного труда снесет как гнездо ласточки. Ну что ж, я готов. Лева будет продолжать мое дело, не Лева, так другой кто-нибудь. Мы живем как в атаке на неприятеля, достигаем, не считая тех, кто отстал и погиб…

Но так редко, так недолго бывает это чувство солидарности со всеми в достижении предназначенной цели. И в самом высшем обществе ученых, художников, артистов всякого рода бывают проблески такой героической лирики. Здесь, в деревенских условиях, за хорошего человека считают такого, кто не крадет у тебя из под носа добро, за чудака, кто объявит о поднятом кошельке на дороге.

Когда я, укладывая собак, назвал одну, хозяин трактира удивился, остановился и вдруг узнал меня по собаке.

– Так это Нерль! – сказал он.

Я спросил:

– А вы как знаете?

• В журнале “Охотник”: там вы описали ее рождение.

Трактирщик оказался охотником. Со мной так было не первый раз: по кличке собак и узнавали меня как литератора. Впрочем, я и не скрываюсь: охотничий писатель – это положение. А там, где не читаютиздают журналов “Охотник” я называюсь…

Натаска Нерли (2-й урок)

Я нашел в болоте около ржи (Трестница) вместо бекасов, тетеревей, очень много на маленьком месте: пять выводков и двух чернышей. Один выводок был в 8 штук, два в 6, один в три и одна матка было с одним. Все цыплята были ровные, величиной больше дрозда, меньше голубя. Значит, к началу охоты они будут в черном пере. Прошлый год в это время только что выводились из вторых яиц, первые погибли от морозов.

И все было под громушек в цветах, все цветет, рожь, пушица, незабудки, клевера. Какая охота сравнится с этой натаской в цветах.

Было время, когда я боялся одиночества, и мне страшно было отрываться от близких людей, и тоже больно было с ними оставаться: у них была своя личная жизнь и мне они могли давать только избытки своего счастья. Мне же хотелось встречи с такими же трепетными душами, какая была моя. Я страдал и в обществе этих “мещан” и не мог от них оторваться. Теперь для меня люди везде люди. На всяком месте, в любой обстановке эти существа, люди, через несколько дней являются вокруг меня всей своей ячейкой предвечных характеров, и жестокий победитель, и угнетенный, и возвышенный, и плут.

Все сводится, конечно, к семье. Наша семья, христианская - это опыт применения аскетизма к жизни. Сила такого воспитания в том, что аскетизм церковный поддерживается естественной необходимостью всего животного мира говеть при выхаживании детей, трудиться при добывании для них пищи. (Кроншнеп тем удивительный, что держится очень строго, большей частью его только слышишь где-то очень высоко в воздухе. Осенью очень рано он исчезает совсем. Но когда у кроншнепа молодые дети, он потревоженный поднимает резкий крик на всю окрестность и, подлетев близко, чуть ли не хочет глаза выстегнуть своими огромными крыльями.).

Птицы много в этих лесах, потому что промышленники перебили лисиц и куниц.

Назначение человека на земле – нарушить весь естественный порядок жизни и создать свой. Нарушение естественного порядка на первых порах бывает как “разрушение до основания” – это первый творческий момент. Потом в процессе разрушения является мысль об охране. Складываются две партии – “разрушительная” и “охранительная”. В борьбе этих двух сил является созидательный процесс, преображающий дикую природу…

Два карандаша, две собаки. Поле раковых шеек. Треснтица. Один бекас. Все время токует и спустится в непролазную глушь. Два карандаша. Стойка мертвая: <3 строки нрзб.> у одной обрубок дрожит и у другой, и у одной на обрубке муха и у другой муха.

5 Июля. (3-й урок).

С бекасами вышло плохо. Видно, что их много, потому что почти беспрерывно слышишь их токование и даже видишь, но… в воздухе. Вот он приблизился, сложил крылья вилочкой, поправился, проблеял барашком, еще поднялся немного, окончательно сложил крылья вилочкой и беззвучно спустился в недоступные для натаски приболотные крепи. Весь бекас еще держится там, на открытых местах часами ищешь и нет ничего. Сегодня я, наконец, нашел выход из своего болотца в широкую Трясницу и так увлекся, что забрался в место довольно топкое, тяжелое. Направо от меня были непроходимые заросли ольхи, налево вдали розовели цветы. На счастье пошел я туда: авось пролезу. Устал и вспотел, не раз погружался выше колен и захватил много воды в сапоги. И вот тут, /1 нрзб./ нашелся один бекас, это, вероятней всего, один из токующих спустился для отдыха. Кента причуяла его издалека и остановилась. Нерль остановилась возле матери, как видно только по доверию к ней. Бекас взлетел в десяти шагах от собак. Кента стояла и провожала его глазами. Нерль посмотрела на мать, как бы спрашивая: “Почему ты за ним не бежишь?” Кента ничего не ответила, и Нерль осталась. В то время я свистнул, и обе собаки явились ко мне.

Вскоре я подошел к розовеющему месту, это было тоже болото, но уже не топкое, и с кочками, а что виднелось как большое розовое, это было целое поле из раковых шеек. После того мы вернулись к вчерашним местам, нетопкому зеленому болоту с пушицей, Кента повела по тетеревам. Нерль я взял на поводок и направил вслед Кенты. Она вела, во всем подражая матери до смешного. Кента понюхает <1 нрзб.> и Нерль поднюхает. Кента поднимает голову, чтобы схватить воздух и узнать, не близко ли. И Нерль тоже поднимет нос, играя ноздрями. Чует она или обезьянничает? Кента <1 нрзб.>, Нерль тоже самое рядом, обе подвигаются черепашьим шагом рядом, обе оставляют на росе два зеленых кривых следа, пишут узор, как два связанных карандаша. Наконец, возле кустика обе породистые немки стали намертво, одна повернулась в ¾ и другая в ¾. Было смешно смотреть на них, ведь собаки обе пятно в пятно! Вспомнились две покойные императрицы, старая Мария Федоровна и молодая Анна Федоровна. У одной обрубок дрожит и у другой точно такой же обрубок дрожит, у одной на конце муха, и у другой муха.

Наконец, впереди взорвалась /1 нрзб./ матка, а из куста во все стороны посыпались тетеревята. Старая императрица Мария Федоровна покосилась на меня, спрашивая: “почему же ты не стреляешь?” Молодая императрица покосилась на старую и, заметив, что она на меня косится, тоже обернулась ко мне.

– Дуры вы, дуры мои! – сказал я, обнимая собак.

И вот почему нельзя натаскивать молодую собаку со старой: старая собака всегда немного подпорчена. Однако достоинства Кенты столь велики, сокращение времени натаски с двумя собаками так огромно, что в этот раз я решил попробовать учить /2 нрзб./Нерль при помощи ее матери Кенты.

2. Гнездо ласточки.

Я натаскиваю собак с 1-го Июля в так называемом Московском полесье, где немало мест не менее глухих и не менее обильных дичью, чем настоящее Полесье. К 1-му Июля я заканчиваю все свои дела и уезжаю куда-то, точно не зная никогда, до замерзания рек. В этот раз я нашел ямщика на сорок пять верст до одного села. Не доехав 3-х верст от намеченной цели, я пленился чудесным охотничьим ландшафтом. Подвернулась окруженная лесом деревенька, в ней хорошая изба. Мы сняли избу, внесли свои вещи и отправили ямщика; обрадовав ямщика полной платой, хотя он не доехал положенные три версты. К вечеру мы прекрасно устроились, за перегородкой спальня, за другой перегородкой столовая, третья комната мой кабинет, в нем…

6 Июля. Продолжалась буря с холодным дождем. Я написал “Натаска Нерли” и в дождь с Ефр. Павл. пошел на почту в Федорцово.

Начиная с полдня, ветер постепенно начал стихать, к вечеру совершенно разведрилось и вечер вышел наславу.

7 Июля. (4-й урок).

Утро нежаркое, мало постоянное, все боимся, или дождь пойдет или все вдруг обернется в жару и слепни не дадут работать собаке.

Ходил с Нерлью до Скорынинской прямой канавы, которую не посмел переходить и вернулся домой.

Нерль уже усвоила себе вполне прекрасную, спокойную вдумчивую манеру поиска своей матери с постоянной готовностью высоко поднимать голову, стараясь схватить запах дичи по воздуху.

Вот что у нас было сегодня.

Нерль смотрела туда и видела все. Я пустил ее. Она бросилась со всех ног, но по свистку вернулась ко мне. Свисток ее мгновенно поражает и слушается его она бесповоротно.

Мы с Нерлью шли краем Трестницы возле тростников, за полосой которых был лес. Шаги мои по болоту едва ли были слышны. Может быть, Нерль, бегая, пошумела тростниками, и одна по одной они передали шум и встревожили стерегущего своих молодых. Хозяина тростников. Он, потихоньку ступая, немного раздвинул тростники и выглянул в открытое болото.

…Я увидел перед собой в десяти шагах отвесно стоявшую среди тростников длинную шею журавля. Он посмотрел на меня, как если бы я посмотрел на тигра, смешался, спохватился, побежал, замахал и, наконец, медленно поднялся в воздух.

Нерлюшка в руках.

Да, она в руках. Больших соблазнов нет для собаки. Радостный сел я на кочку покурить и раздумывал, кого же мне благодарить за собаку, природу или культуру, в последнем случае и свое мастерство. Но мне пришлось отбросить свое мастерство, потому что в этом случае я далеко не оказался мастером, сам бежал за тетеркой – я не должен был так доверяться…

Вот что я думал. Весь процесс натаски у собаки проходит как воспоминание. Она как будто вспоминает и не сразу, ей трудно, я помогаю, указываю ей то, чем и как занимались ее культурные предки. Я один из культурных агентов, работавших много лет над дикой природой собаки. Но как приближающийся христианский праздник Петров день потому так прочен в народе, потому имя Петр так твердо держится на этом мелькающем в годовом вращении солнца дне, что связан с великим, всем понятным, дорогим, нужным днем цветения трав и ржи и жарких любовных производительных сил человека, так культурные приемы дрессировки собак потому удаются, что связываются с исконной потребностью собаки искать дичь и ловить. Культура берет себе “ловить”, природе остается “искать”. Впрочем, конечно, не без плутни происходит такое сочетание природы и культуры, как все равно не без плутни вошло и сочетание имени Петра (Петр – камень, на сем камне созижду церковь) с делами бога Ярилы.

Павел замечательный охотник. Он извлекает пушнины в Москв. полесье на 800 р. в год. Но ружье у него покачивается и заряжает его он иногда бездымным порохом Ха, насыпая заряд в гильзу прямо из пузырька. Я показал ему, как надо обращаться с бездымным порохом. Он видел у меня весы, десятые и сотые граммов, и как я собираю заряд до крупинки с чашечки весов, как закладываю асфальтовую прокладку, отделяющую порох от просмоленного пыжа, с какой силой нажимаю пыж, как определяю посредством второго пыжа расстояние для дроби, чтобы гильза после закрутки не укоротилась с 70 т.п. до 60 и меньше.

Я рассказал ему из опыта своей жизни, что почувствовал себя охотником, во-первых, когда мне один охотник тоже показал эти самые приемы набивания гильз, а во-вторых, когда я мало-помалу научился дрессировать собак.

Павел - неглупый человек, слушал меня внимательно и с уважением, а когда я показал ему работу своей собаки, то уважение его ко мне возросло очень сильно, он сказал, что таких собак он еще никогда не видал.

– Потому не видал, – сказал я, – что образованные люди исстари отдавали собак натаскивать егерям и во время охоты были в руках егерей. Образованный человек должен лучше натаскать собаку, чем необразованный. Образованный должен учить.

– Вот это верно! – сказал он с полным убеждением.

А потом прибавил:

Я догадался о значении его слов только на другой день, он хотел сказать, не продолжите, а проложите, т. е. представите на бумаге. Я пожалел, что пришлось объяснить его слова, потому что мне хотелось бы такого уважения – к моей деятельности, полного понимания ее, чтобы она в литературе как бы продолжала дело природы.

К сожалению, в народном представлении словесность - нет к ней того уважения, словесник, – это говорун, сказывать – значит, манить, обманывать.

Павел рассказывал мне, Серпово в своей части ближе к Селкову, лучшее место для охоты на тетеревей, дупелей и бекасов, есть и глухари. Там, где далеко от нас у Смолина есть Старухина тропа на клюквенном болоте: там особенно много дичи. А название получилось, потому что старуха ходила за клюквой, заблудилась и умерла. Я попросил Павла указать мне место поближе Старухиной тропы и он начал мне рассказывать и чертить на бумаге ближайшее угодье… В это время вошел известный враль Хренов и предложил мне свои услуги в проводники. “Старухину тропу знаете? – спросил я. – Знаю, – сказал он, – я все знаю”. После того Павел продолжал мне рассказывать о ближайшем месте охоты: Перейдешь Прямую канаву на Сп. украдке будут бекасы, дойдешь до Кривой канавы – тетерева, влево от Кривой канавы… – Старухина тропа, – ввернул Хренов”.

А я уже знаю, что Старухина тропа от нас за шесть верст.

Павел молчал. Я спросил:

– Как Старухина тропа?

– А так, – ответил он, – очень просто: Старухина тропа и на ней глухарей видимо невидимо.

И пошел врать и пошел.

Придется его понаблюдать и определить причину вранья. Итак, у меня есть возвышенный человек Максим Трунов, деловой Павел, плут Лохин, враль Хренов. Мало-помалу соберу всех “вечных спутников”.

8 Июля. (5-й урок).

Продолжается непостоянная погода. Травы цветут, но не растут. Еще изредка слышишь кукушку и токует бекас. Но за неделю моего пребывания здесь заметно уменьшилось и кукование и токование. Молодые чибисы и кроншнепы начали летать.

Под конец в кустах у села Кента подвела к чернышу, Нерль шла сзади ее на поводке и стояла вместе с ней. Теперь это мне уже больше не доставляет удовольствия: Нерль просто копирует без понимания. Но по второму тетереву случилось так, что он убегая от собаки, сделал прием заячьей скидки и залег в кусту влево от линии движения. Кента прошла его на пол аршина и стояла, боясь шевельнуться, чтобы направить нос в бок. В это время я проводил мимо куста с залегшим тетеревом Нерль. Она учуяла его, замерла с носом направленным в куст. Несколько секунд я любовался спиной лежащей холостой тетерки.

Сегодняшним днем считаю оконченной первую часть натаски. Нерль познакомилась со всеми видами дичи, лесной болотной и даже водяной. Она обладает уже прекрасным поиском. Очень позывиста, послушна. Может причуивать след. Не очень копается. Иногда старается опередить местонахождение дичи верхним чутьем, но не может. Она обладает только стойкой накоротке и не догадывается остановиться и вдуматься в материал, долетающий к ней по ветру на расстоянии.

Итак, она прошла первую ступень натаски в 5 уроков по 5 часов каждый. Срок прохождения второй ступени меньше зависит от дрессировки, чем первый. Можно очень долго с утомлением от однообразия ходить, но поймет собака в какой-то один момент.

Надо вспомнить каждому, как он овладел основным приемом в каком-нибудь своем мастерстве. Взять езду на велосипеде: ученик прыгает, прыгает и вдруг поедет. Почти невозможно анализировать это “вдруг”. Это момент схождения (гармонии) интеллекта с природным инстинктом. Один человек может быть очень умным, но ум его направлен в другую сторону от материала. Другой человек и не так умен, да его интеллект очень близок к чутью. Так случается постоянно, что кто поглупей, скорей поедет на велосипеде. Но в дальнейшем более умный при прочих одинаковых условиях, конечно, будет ездить лучше того, кто поглупей.

Я заметил, что Кента и сама и дети ее принадлежат к тем, кто “поумней”, но ум этот нескоро попадет в точку действия. Эти собаки долго производят впечатление безчутких, и вдруг пробуждается чутье необыкновенно сильное.

9 Июля. (6-й урок).

Ранним утром (в 2 ч.) было чистое небо, и восход был роскошный, но потом обернулось на старое: я ходил почти до полдня и ни один слепень не укусил собаку.

Трагическое и смешное происходит вдруг: идет мальчик ранней весной по улице и вдруг с пятого этажа на его голову падает ледяная лавина… А то бывает, наморился человек в лесу, сел под дерево отдохнуть, хорошо ему, взял папироску, закурил, размечтался и вдруг вскакивает, как бешеный: он сел отдохнуть на муравейник.

Сегодня это случилось со мной.

Охотники говорят коротко: “утиные выводки все на плесах” или “бекасы высыпали на пойме по скошенным полоскам”. А вот как утята из болота пробрались на плесы или бекасы из крепей на открытые луга, об этом мало говорят. Между тем переход утят к воде иногда в несколько верст - это сложное и опасное путешествие, тут и разбойничьи нападения ястреба, лисиц, куниц и человеческий глаз. Мало известно о переходе бекасов. Это, конечно, бывает ночью и больше летом.

10 Июля. (7-й урок).

Вечером вчера ходили в Торгошино заказать сапоги (25 р.) и калишки /?/ (5 р.). Бабы начинают брать ягоду, чернику, затем землянику – так сошлось, что тетерева в голубя... (???), а земляника только что поспела. Рожь отцвела.

И пошел, и пошел. Расстроенный человек.

На прощанье его невестка, тоже почти старуха, сказала: “Ну, дай вам Бог! - и спохватилась: – Что это я, дура: вы, может быть, это не любите. – Бога? – сказал я, – ну, что ты, видишь, я пожилой человек. – Понимаю, пожилой человек, – ответила женщина – не вы, а может быть, служба не дозволяет”.

Потом на обратном пути на большаке мне встретилась женщина какого-то нехорошего, нечистого вида, упала передо мной на колени и сказала:

– Не знаю вашего имени и отчества, простите меня, помогите: деверь выгнал из дома.

Я посоветовал сходить к председателю.

– Была, не идет.

Что я мог тут сделать! Стал размышлять: деверь, это брат ее мужа, она вдова. Наверно требовала себе по новым законам права, часть дома, хозяйство в отдел, а он выгнал. Тут и Соломон запутается.

Вместо бекаса (после оказалось: был и бекас) поднимается матка чирок-трескучка и садится от нас в десяти шагах, потом опять поднимается и садится с другой стороны. Отвратительное впечатление от наскока во время страстной подводки Кенты не дает мне покоя. Я хочу втравить Нерль в охоту по-настоящему. Привязываю Кенту и пускаю Нерль на трескуниху. Я останавливаю ее свистком и криком, она пытается бежать. Трескуниха от свистка и крика удаляется на сверкающий вдали плес. Я вижу ее там, а Нерль снизу не видит и страстно рыщет, вот как страстно: попадись теперь косточка – она и неподумает. После того я пускаю ее в другое место, и она беспрерывно, страстно разыскивает бекасов, но, учуивая следы, она никак не может применить виденное у матери, и бекасы улетают и она о них вовсе не знает.

Близко возле деревни оказалось такое болотце, величиной меньше десятины, но представляющее из себя в миниатюре картину огромного мохового болота. Оно окружено мокрым осоковым поясом в какой-нибудь десяток, два саженей, с кустарниками ольхи, ивы совершенно как в моховых приболотицах. Посередине редкие березки и сосенки, на больших, как стол моховых клюквенных кочках. Между кочками по этому времени тоже вода. В приболотице Кента прихватила бекаса и привела в мох. Под конец она стала, долго думала, как подойти ближе за сидящим за широкой кочкой бекасом. Наконец она выдумала тихонько, снизившись до последней возможности подползти коридором между кочками. Я с интересом следил за ней и забыл натянуть поводок Нерли. Она в это время тоже надумала свое и влезла на кочку. Бекас вылетел и с криком те-ке-те-ке! опустился недалеко. Значит, это была матка, и у нее тут были молодые, а может быть и запоздалые яйца. Стало жарко, слепни закусали собак, и мы не могли больше искать. В другой раз хорошо бы проверить Шепелевское болото.

Утки. Гнезда уток потому выходят далеко от родных плесов, где-то в лесах и болотах, что все это пространство между озером и местами гнездований бывает залито водой.

Говорят, что на южном плесе живут свои утки, и они жили бы, не мешаясь с другими, если бы их не гоняли охотники.

Письмо Зуеву (Москва, Никольская 15. Сапожная мастерская).

В сапожную мастерскую Зуева.

Согласно вашему объявлению в “Охотничьей газете” и рекомендации “Московского Охотника” я весной этого года перед Пасхой купил у Вас охотничьи сапоги за 57 руб. Продавал мне их Ваш мастер.

После трех небольших весенних прогулок у меня явилось подозрение относительно прочности задника в правом сапоге, но я оставил этот вопрос до начала натаски собак и больше не носил сапоги весной.

Со 2-го Июля с. г. я начал натаску собак в болоте по пяти часов каждый день. Через неделю (9-го Июля) правый сапог сбился определенно и стал пропускать воду. По замечанию местного сапожника задник в правом сапоге неправильно затянут, и весь сапог был поставлен криво на колодке. Кроме того, материал задника, верней всего, очень слаб и весь товар среднего качества.

Перед этой покупкой Ваших сапог у меня были сапоги, сделанные Сергиевской артелью и носились два года, не пропуская воды. Стоили они 27 рублей. И теперь они стоят там столько же, но готовых нет, а перед Пасхой они не брали заказ, почему я и купил у Вас сапоги.

В настоящее время я живу в болотах в 40 верстах от Сергиева и не буду иметь возможности приехать в Москву до конца охоты в Октябре. Я заказываю себе сапоги здесь, а Ваши откладываю, на сохранение. Они имеют вид совершенно новых, кроме сбитого задника, и внутренней течи.

Будьте добры, в течение двухнедельного срока ответить мне, согласны ли Вы признать возможную ошибку Вашего мастера в продаже негодных сапог и обещаетесь ли в Октябре по осмотре заменить их другими самого высокого, соответствующим цене качества.

Если Вы не дадите ответа, то, не имея возможности сейчас подать в суд, я зарегистрирую этот факт для предупреждения других охотников в этой же самой газете “Московского Охотника”, где Вы сделали свою публикацию и передам сапоги на хранение местным властям до Октября с соответствующим замечанием о них местных экспертов.

Михаил Пришвин

Ваше письмо адресуйте: Сергиев, Комсомольская 85, Михаилу Михайловичу Пришвину.

11Июля. Обошлись без дождя, но барометр стал падать. Я ходил в Заболотье, чтобы на своей лодке ехать на экскаватор, но лодку мою плут Лохин угнал. Так у меня весь день пропал. К вечеру, однако, приехал Даувальдер с Дубцом и хоть в натаске собаки я немного продвинул дело вперед.

Весь Заболотский край облетела легенда о писателе-охотнике. Сегодня я шел в Заболотье по новой гати. Рабочие мостили ее. “Что вы описываете?” – спросили меня. Впереди была рожь. Я сказал: “Рожь описываю”. Удивил. “А можете гать описать?” И, окружив меня, стали рассказывать, что они нанимались на одно дело, а делают два. Я в свою очередь рассказал им, что встретилась женщина, поклонилась мне до земли и просила заступиться: деверь выгнал из дома. Что мне было делать? “Вот так и с вашей гатью”, – сказал я и пошел дальше. На обратном пути эти же рабочие остановили меня, и у нас был такой разговор. “Что видел? – Много всего. – Видел ерша с золотым пером? – Что ерша! я видел карася с хвостом”. Все засмеялись. Счастлив острый находчивый человек на Руси, легко и весело ему ходить…

12 Июля. (8-й урок).

Работа по тетеревиному выводку в болоте.

Весь день буря, только к вечеру стихло, и удался хороший вечер. Ходил с одной Нерлью в школу на то место, где вчера нашли выводок бекасов.

Есть простой способ оттягивать собаку от следов: надо самому не стоять, а уходить и собака уйдет. Я пошел поглубже в болото, Нерль бросила тетеревей и за мной. Скоро она опять закопалась, пошла тихонько с поднятой вверх головой и затем вылетел старый бекас. Это, конечно, еще не значит, что она будет теперь подводить и к бекасам: возможно, случайность. Но все-таки теперь остается только практика. А поиск у ней теперь такой разумный, как у старой, опытной собаки. Притом она до смешного точно копирует все манеры матери, как будто тогда, во время совместных прогулок с ней, была аккумулятором, все ее вобрала в себя и теперь разряжается.

Такой маленький человек, трус жизни, воспитанный войной, революцией, голодом живет в каждом из нас, и мы разными способами скрываем в себе такого человека. Д-р не скрывает и прямо говорит, что ему невыносима мысль о судьбе его детей, когда газеты, радио и все кругом говорят о войне, о том, что “отдохнули”, пора… “Ведь я специалист, хороший специалист по молочному делу, я хочу работать, жить, а дальше смотреть так, чтобы не бояться за судьбу детей своих, не могу, у меня этого нет”.

Ну, а как же мы, не маленькие люди, видим ли мы-то что-нибудь теперь дальше своего носа, и тоже какой отец, какая мать не дрожит за судьбу своих детей? И разве можно так жить, не будучи сколько-нибудь уверенным в том, что твои маленькие дети не зачахнут на глазах твоих без хлеба и молока. Вот где исток национальных организаций и военных приготовлений: размножение человека этого требует, маленький человек…

Написать в “Охотник” очерк “1-е Августа”, начать его так:

Когда я был в юности хаотическим охотником и не признавал никаких сроков для производства охоты, не считался с тем, вылетит матка или птенец, - все бил, я не могу сказать, чтобы у меня для этого не было вовсе морального основания. Если бы стали тогда пытать мою совесть, то я бы ответил так:

– Если не убивать, то надо вовсе не убивать, а если я буду удерживаться от стрельбы по неспелой дичи или маткам с тем, чтобы в будущем больше убить, то это гораздо хуже. Может быть, я даже вспомнил кое-что из слышанного мною курса истории от проф. Платонова: в древнем Киеве славяне по законам родовой мести часто убивали друг друга на улице, но когда ввели христианство и, запретив убийство из-за родовой мести, ввели казнь по закону, то убийство по новому закону гораздо меньшего числа людей, чем по родовой мести, произвело в народе возмущение…

Я бы еще сказал:

– Убийство бессознательное птиц и зверей на охоте происходит под действием охотничьего инстинкта и похоже на счеты из родовой мести, а убийство хозяйственное, разрешенное законом в положенные сроки для того, чтобы впредь сознательно готовиться к новому убийству – это похоже на установление казни в христианском обществе.

Так я охотился как-то до поры до времени хаотически, по-разбойничьи (все нипочем) смутно чувствуя, что когда пройдет молодость я покаюсь в грехах и брошу совершенно охоту.

Теперь я человек пожилой, но охоты не бросаю и не чувствую упреков совести как в юности. Что же случилось?

А вот случилось, однажды я попал в общество одного культурного охотника,и он попросил меня помочь ему набить патроны. Он научил меня отвешивать бездымный порох. Он морщился, когда я одну порошину забывал на чашечке весов, вздрагивал, когда я ронял дробинку на пол. Все это меня удивляло до крайности. Но самое главное меня поразило, что у этого охотника был шрифт и на каждом патроне он печатал нумер дроби. Вот именно через эту нумерацию машинкой я вдруг понял артистическое чувство в охоте, мне захотелось тоже иметь хорошее ружье, тоже стрелять бездымным порохом, ставить нумера на дробовых пыжах, научиться охоте с собакой и т. д. С того разу, с того именно момента приклеивания нумеров на пыжи я перестал быть охотником-разрушителем. Я стреляю лишь столько, сколько мы съедаем семьей или с знакомыми, – это часть моей охоты, охота промышленная, другая часть моей охоты артистическая, охота – спорт, третья наблюдательная: охота стала истинным родником моего литературно-художественного мастерства и наконец, я всегда ищу случая через охотничьи материалы общения с наукой и сам кое-что делаю в области краеведения.

И вот как это ни странно, как это ни удивительно, я вышел из состояния охотника-разбойника, которому впереди был один путь, раскаяться в убийстве и замаливать грехи свои (монастыри у нас устраивались очень часто разбойниками) я вышел из этого мрачного <1 нрзб.> состояния духа, и в тоже время миновал мещанское довольство сознательным убийством исключительно только благодаря артистическому чувству меры, которое воспринял я от охотника, ставящего на пыже нумера дроби.

На днях я познакомился с замечательным охотником-промышленником, который в Московском полесье в зиму продает лисьих, куньих и беличьих шкурок на 800 рублей. Ружье у него плохонькое, качается, в раковинах. Пузырек. Он сказал о дикой охоте…

День светлый, но прохладный, такие дни бывают в конце августа. Вот так весна была, вот так лето, зато ни слепней, ни мух.

Утром ходил в школу с одной Нерлью. Бекасов на том месте не нашел. Нерль зашилась в траве на следах черныша, выпорола его носом и за ним побежала. Конечно, вздул ее, но не сильно.

Вечером пустил искать Кенту, Нерль упражняя в тихой подводке верхним чутьем, в след Кенты. Так среди болот нашли мы выводок тетеревей, и я проделал классический прием: когда Нерль стала рядом с Кентой, взял ее за ошейник, высмотрел тетеревенка, накрыл еголаднью свободной руки и, приговаривая: “Тубо”, поднес его к носу Нерли, а потом на глазах ее пустил. Интересно, что когда я накрыл тетеревенка и он запищал, то вследствие этого писка порвались один за другим остальные, вразброд сидевшие тетеревята, вероятно в писке тетеревенка заключался нам непонятный сигнал вроде того как: “Прощайте, братья и сестры, меня ястреб задрал”.

14 Июля. (10-й урок).

Ночная красавица, цветок, потому называется ночная, что стыдится пахнуть собой при солнечном свете. Но я заметил, что Ночная красавица когда потеряет первую свежесть и ее белый цвет тускнеет, становится чуть-чуть желтоватым, то на своих последних днях, когда в природе безвозвратно кончается весна этого года, теряет свой девичий стыд и пахнет даже на солнце.

Я сегодня взял в руку цветок на солнце, понюхал: да, уже пахнет! весна прошла. Убрана трава в деревенских усадьбах, вся деревня пахнет сеном. Целыми деревнями уезжают на дальние покосы. Не слышу больше кукушку, токование бекасов и тревожных криков кроншнепов. Обычно в это время очень выделяется крик перепелки и дергача, но в этом году не слышно ни того, ни другого. Иволга поет…

Наша деревня стоит на верху моренного холма, на песке. Вокруг полей смыкаются леса, только есть одни воротца в этой лесной стене, через них виднеется любезная охотничьему глазу болотная пушица. Я спускаюсь туда в пойменные луга. Там есть в осоке водоем площадью не больше деревенской усадьбы. Вокруг целое море осок, довольно высоких, но там и тут, со всех сторон лучами среди обыкновенной зеленой травы виднеются густые, темно зеленые полосы и все сходится к прудику-плесу: это значит ручьи бегут к плесу. У самых краев плеса редеет осока, у воды драгоценная для бекасов открытая грязь. На середине плеса кувшинки, их стволы охотники называют “батышками”, тут на батышках садятся утки, это их денной присадок.

Когда бывает на вечерней заре стоишь в ожидании утиного пролета на тез плесах, то при наступлении сумерек со всех сторон с большим шумом невидимые падают на грязь бекасы, покажется тогда неопытному будто это метеором падающая птица величиной, по крайней мере, с крякву. На светлом небе видны одни, их мелькающие в разных направлениях силуэты, но неопытный подумает, что там и тут одни и те же птицы и, скорее всего, летающих бекасов признает за летучих мышей. (Ночной образ жизни бекасов).

Я замер от удивления, от восхищения. Нерль стояла на берегу плеса в классической позе всех легавых собак, с подогнутой передней лапой и притом так прочно стояла, что я решился, чтобы не спугнуть дичь, подойти к ней сзади. Пока я так обходил медленно, осторожно, Нерль время от времени повертывала ко мне голову и как бы говорила: “Иди помогать, не торопись, я не тронусь, все равно же я не знаю сама, что надо мне дальше”. А когда я подощел к ней совсем близко, она заволновалась и дрогнула, как бы стыдясь, стесняясь: “Так ли это все я делаю”. Конечно, я погладил ее, пристегнул поводок и она вполне отдалась созерцанию носом невидимой цели.

Как хорошо мне было! Как мне хотелось, чтобы кто-нибудь видел эту картину завершенного творчества. И мне было досадно в тот миг даже и это удовольствие: там, у края полей, опираясь на косу и отдыхая, смотрел на меня другой творец, другой вершитель какого-то другого круга творчества.

Я показал ему рукой на собаку, так передавая слова:

– Смотри, друг мой, не напрасно я трудился, смотри, стоит!

Он бросил косу и развел руками, передавая свои слова:

– Удивляюсь, удивляюсь! Больших денег стоит собака!

После того я стал высматривать между травинками, потом на грязи, нет ли там чего и к радости своей ничего не увидел, к радости, потому что, значит Нерль стояла не накоротке, а чуяла дальнее. Я оглаживал Нерль, уговаривая упрашивая ее сделать вперед один шаг, сам хлюпнув сапогами, пошел за ней и тогда шагах в десяти от нас вылетел маленький гаршнеп.

Пусть опять мы не нашли в траве молодого бекаса, пусть опять она шла как экскаватор и стурила двух старых, это ничего не значит: травы когда-нибудь будут скошены, и она будет непременно работать. Я выдумал пойти с ней в такое болото, где было много воды и спугнутые раньше бекасы могли примоститься <1 нрзб.> на кочках, я рассчитывал, что тут ей невозможно будет носом мять траву и бекаса она с кочки <1 нрзб.> учует верхом. Но стало жарко, собаку облепили слепни, и дальше работать не стало возможности.

На обратном пути Нерль в кустах спугнула бекаса, на короткое мгновение между кустами мелькнул мне бекас и в глазу осталось как в фотографической камере изображение: под брюшком старого бекаса было что-то еще, было похоже, как если бы ястреб нес голубя. Зная, что спугнутые вальдшнепы таким образом переносят своих малышей, я допустил возможность того же и у бекаса: бекас ведь такой же кулик, только поменьше. Мне очень хотелось проверить это, но все мои поиски в кустах были напрасны.

Еще я был в это радостное утро свидетелем события из утиного мира. Когда, проходя улицу в селе, я подошел к кузнице, утка чирок-трескунок переводила через дорогу вероятно из болотистого леса на озерные плесы пять утенят, они были только немного меньше ее. Очень возможно, что она переводила их, потреваженная покосом болот. На этом опасном месте она утят своих пустила вперед, а сама шла позади. Вдруг из-за кузницы бросились ребятишки и побежали за утками, бросая в них песком. Когда они бежали, то уточка бежала одно время даже не взлетая за ними очень шибко с раскрытым ртом. Ребята в один миг переловили утят. Матка перелетела на овсяное поле и села недалеко на воду. Я подошел и спросил их, что они хотят делать с утятами. “А пустим сейчас, пойдем и пустим к матке, – ответили ребята. Я им велел: – Идите, скорее!” Но когда они хотели идти к овсу, то утки уже там не было. Все смешались: что делать. В это время вышел кузнец, он из кузницы видел. “Вон сидит!” – сказал он, указывая на край дороги. Ребята пошли туда и пустили утят.

Серега Тяпкин рассказывал мне, что кряквы, скорей всего, прилетают, спарившись: первое время очень мало бывает холостых селезней.

Раз он нашел утиное гнездо и вблизи поставил шалаш. Когда утка пошла к себе на гнездо, верно, чтобы яйца положить, селезень приплыл к его утке и был убит. Дикая утка стала на другой день звать к себе селезня. И второй ее муж был тоже убит. И третий. Всего так убил он шесть селезней. Серега сделал из этого вывод: “Значит, утка не может без селезня”.

По словам Сереги, селезень вообще держится гнезда избранной им утки и только ее ему мало: летает к другим и возвращается.

Очень интересно рассказывал об утренних, денных и вечерних присадах уток: от зари утренней до шести – утренний присад, от 8 до вечера – денной и ночной.

Он любил в Сушковой (и во всех) то, чего в ней нет, а то что есть, он ненавидел.

Он верней всего оставался верным своим первым поэтическим восприятиям от нее (то, чего не было), тем более она должна была раздражать его зрелой девой.

Лермонтов и Есенин чем-то похожи друг на друга. Оба сгорели в поэтическом бреду. Но, конечно, Есенин в сравнении с Лермонтовым поэт маленький…

15 Июля. Вчера на ночь сильная гроза, сильный дождь. Сегодня утром непостоянно, в обед дождь, после обеда буря.

Я сегодня утром ходил с Кентой в заказник. Вдали сорвался глухарь. Холостая глухариха увела Кенту далеко от тропы, которая осталась у меня за спиной. Но спина, к сожалению, устроена так, что повертывается вместе со всем телом, а вместе с тем повертывается и все что находится “за спиной”. После того как глухариха взлетела, я долго не мог найти тропу “за спиной”, и нашел ее только после того как, присев на пень, сделал план по компасу. А вообще с компасом не следует бояться никаких лесов, потому что везде есть тропы.

Догадки о болотах.

Как образовались кочки? Вначале ровный слой болотных растений. Отмирает, гниет. На этом слое новые растения укореняются в перегное и, отмирая, оставляют бугорки, на бугорках предпочтительно селятся новые растения и так бугорок растет. Кочки молодых болот покрыты обыкновенно осокой. Потом на этих кочках укореняются деревья и тем значительно осушают болота. На кочках селятся мхи, клюква и другие ягоды. Словом, происходит естественное осушение жидкого болота и оно становится моховым. Места, осушенные деревьями, ростом мохового покрова приподнимаются, вода с них должна стекать на края. Вот почему все моховые клюквенные болота окружены жидкой, заросшей кустарником ольхи и березы, приболотицей. Трудно бывает весной идти только этой приболотицей, но в помощь всегда бывает клюквенная тропа. В нынешнем году эта тропа была залита водой сильней, чем в половодье. Она производила впечатление ручья, покрытого болотными растениями (трилистник, цветок красный, крепкий вроде ягоды малины с одним лепестком белым сверху, зеленым внизу, для чего-то с острым ноготком).

После березовой жидкой приболотицы начались сосны, толщиной в две руки, сосен становилось больше и больше, хотя и березы не исчезли совсем. В конце концов, установилось некоторое равновесие победителей и побежденных, я шел целый час, и все было одно и тоже, на десяток сосен одна береза, явно угнетенная, большей частью от сосны отвертывается, склоняя свою крону в сторону. Господствующее население на это не обращает, конечно, внимания. Растительный покров внизу в полном хаосе борьбы, кочки то осиновые, то моховые поросшие клюквой, то папоротники, то хвощи, то раковые шейки и ночные красавицы, то водяные растения и очень характерны отдельные, там и тут стоящие между деревьями, тростинки. Там, где совершилась осушительная победа господствующего населения сосны и моха, ходить можно довольно хорошо, но где торчат осоковые кочки налитые водой – очень утомительно. Вот почему выбираться из такого леса только по компасу, не считаясь с тропами, почти невозможно.

16 Июля. (11-й урок).

Вечер был вчера строгий желтый прохладный и тихий. Утро раннее солнечное, тоже прохладное. На пойме что-то сверкнуло в кустах, – я подумал, косят, это сверкнула коса. Потом еще раз сверкнуло, еще и вдруг оттуда раздался дружный крик журавлей. В то время я зашел по дороге вперед и мне стало видно то, что сверкало через редкие кусты: это мокрые от росы журавли ходили на пойме и сверкали своей росою на солнце. Тут я начал собаку натаскивать, а журавли улетели. Пришли докашивать пойму, расставились, косят, я собаку учу. Трудно косить болото, нелегко и собаку натаскивать.

Мне кажется, сегодня я могу сделать заключение не только об исключительном послушании собаки, но так же и о ее чутье. Был такой случай, я переходил гать, направо была открытая вода, дальше пойма и шагов на полтораста стояли невысокие ольховые кусты, через которые сильный ветер мог донести сюда запах притаившейся дичи. Нерль вдруг потянула туда носом и с высоко поднятой головой пошла в воду, в которой скрылся ее живот. Выбравшись на пойму, она пошла медленно по той же самой линии вперед. Наконец она удалилась настолько, что при сильном ветре не услыхала бы мой свисток. Но ее послушание было настолько доказано, что если бы она и погонялась раз, плохого бы ничего не вышло.

Я наблюдал спокойно, что будет. Нерль дошла до кустов и потеряла, конечно, струю пахучего воздуха. А за кустами, мне было видно, поднялся большой серый кроншнеп. Она его не видела и вернулась назад.

Вот бы теперь хорошенько пострелять бекасов, собака тогда поняла бы и желанную дичь, бекаса, и зачем все происходит, тогда она больше бы придавала значения этим небольшим птичкам, за которыми она теперь тянется как бы в недоумении, как бы по воспоминанию крови охот ее предков.

Я возвращался в Федорцово закрайком погребенного в растительности Полубарского озера. Впереди из куста вышел большой серый кроншнеп, посмотрел на собаку и тихо пошел в гору на луг, понимаю его, чтобы привлечь на себя внимание собаки, отманить ее за собой от молодых. Но Нерль его не видела и потянула на куст и там занялась. А кроншнеп, взбираясь на гору пешком, все оглядывался, пройдет и оглянется, пройдет и оглянется. И, наконец, когда Кента исчезла в кустах, остановился, вытянул шею, потом поднялся на воздух и закричал.

Чрезвычайно красиво смотреть, когда молодой пестрый кроншнеп, сложив крылья как изображают иногда людей с воздетыми к небу руками, садится в зеленую траву, в это время его серые крылья на зелени бывают видны с белыми правильными кружевными оторочками.

Сегодня я думал о своем серьезном занятии тем, что для всех служит забавой, отдыхом, потехой. Останусь ли я для потомства обычным русским чудаком, каким-то веселым отшельником, или это до смешного малое дело выведет мысль мою на широкий путь и я останусь пионером-предтечей нового пути постижения “мира в себе”. Что если вдруг окажется, что накопленные материалы знания столь велики, что их охватить никакому уму невозможно, что в этих накопленных полу-богатства полу-ума заключается главная причина нашей современной растерянности, разброда, и что людям от всего этого аналитического опыта надо отойти для простейших синтетических исследований, что на этом пути и надо ожидать гениального человека, который охватит весь аналитический окончательно весь опыт человечества…

Гашин (Федор) из Калошина рассказывал, что своими глазами видел, как селезень из-за своей “похоти” к утке убивад утенят. Он видел это и на своих домашних (охотничьих) утках и у диких. Я спросил: “Значит, селезень плохой семьянин. – Очень плохой, - ответил Гашин. – Да, – сказал я, – он летает по чужим уткам, но все-таки гнезда-то своего основного держится. – Держится, – сказал он, – да что из этого. Он держится из-за похоти, все шваркает, шваркает около гнезда. Это слышит ласка, слышит хорек, слышит ворона. Он-то, конечно, уплывает, ему что, а по его крику хищники открывают гнезда и разоряют”.

Негодяй Лохин так представил населению дело, что я в согласии с охотниками-большевиками хлопочу против спуска озера. Он так истолковал им и мою статью о “шарах”. Ко всему этому статья, по-видимому, взволновала и мелиораторов, по слухам они опрашивали население, о за и против спуска озера. Нашли, кого спрашивать. Я получил повестку от инженера Власова на заседание по поводу спуска озера. Серега Тяпкин рассказывал, что в чайной собрались пьяные, кто грозился убить меня, кто расстрелять. Я рассказал в чайной, что я не против спуска озера, но памятник природы мне как человек, если человек заслужил смерти, то его перед казнью судят, так и озеро, прежде чем спустить, надо позвать ученых, пусть они докажут нам, что это озеро не нужно. А если окажется, что богатств озера больше выгоды от его травы. Людей в чайной, кажется, я совсем успокоил, но я представляю себе возможность настоящего бунта, если вдруг выйдет запрещение спуска озера. Гашин сказал: “Я считаю, жизнь человека дороже всего на свете и потому озеро должно быть спущено”.

17 Июля. Молодежь всегда остается с длинным носом, потому что она не может смотреть на то, что происходит у себя под носом: молодежь тянет вдаль. Я, однако, и не всякую старость считаю за мудрость: молодежь остается с длинным носом, а глядящие накоротке, просто с носом. Я это знаю.

Я так заинтересован в этом деле, я бросил все свои другие дела и пустился искать болотную квартиру инженера Власова. Но я еду теперь как враг народа, если /4 строки нрзб./

Все сошлось роковым образом против меня. Я известный охотник, каждый день меня видят, как я натаскиваю собак в болотах, и я же написал статью в защиту “шаров”. Охота в этом краю полупромышленность. Натаской собак можно кормиться. Никто здесь не подумает назвать мое занятие баловством. Но чтобы егерь мог написать статью против осушения болот, – это совсем непонятно. Между тем я даже не знал, что заметка моя напечатана. Я просто зашел после натаски в чайную, и тут мне сказали: “Хорошо, что вы вчера не зашли, в чайной были пьяные, все кричали: расстрелять его, утопить его в болотах!”. Начало волновались люди трезвые, от которых я это узнал. К сожалению, их было немного. Я им рассказал, что не писал статьи против спуска озера.

Я им так объяснил:

– Пьяные люди хотели вчера меня расстрелять и утопить. Пусть! вправе все-таки я требовать себе суда и на суде защитника? Так и озеро, без суда приговоренное к смерти через меня требует себе суда. Я не против спуска, но призываю ученых на суд.

– Многие из вас, когда в доме умирает свой человек, зовут свидетеля смерти, попа, доктора или нотариуса. У озера тоже может быть есть завещание, оно потом обогатит вас, но сказать об этом оно может только ученому.

Сидевший в чайной на это сказал:

– Позвать попа, как ловко сказано! Знает, что сказать!

Но, конечно, втайне остались при своем. А вечером я получил приглашение от главного инженера, заведующего всей мелиорацией края.

Заболотский пастух с жалейкой приходил ко мне на день. – Что будешь делать? – Уток ловить. - Вечером он меня дожидался. Сломалась дудка. – Ты пой, а я буду слушать. - И я шел и слышал пение.

Как муж в лошадь переделался, а жена в корову.

Хотя я никогда не был народником, но воспитывался среди них и этика моя народническая. Я всю жизнь приглядывался к мужику и убеждение мое сложилось прочное, что его все обманывают, и что русскому государству как-то вообще нельзя существовать без обмана мужика. Я не народник, но чувствовал себя в народе приблизительно как Миклухо-Маклай на Новой Гвинее среди дикарей.

Старая Дубна.

Всякий знает по Киплингу, что такое “Джунгли”, или без Киплинга, просто по “Огоньку” и другим иллюстрированным журналам хорошо знает о Центральной Африке со львами, к которым подъезжают любители на автомобиле. “В дебрях Уссурийского края” Арсеньева распространились во многих изданиях у нас и заграницей. Но о дебрях Московского полесья никто ничего не сказал. Я собираю материалы.

Надо забыть едущему паутинной сетью протоков и зарослей поймы об удобствах: мухи, слепеи, комары, берега, невозможные для отдыха, в деревнях нет ничего, иные крестьяне даже хлеб себе покупают в городе, питаются в летнее время доинового урожая больше квасом да луком. Красота однако не считается с нашим человеческим идеалом счастья. Та часть Дубны, которая называется Грибановской, необычайно красива. Вода покрыта белыми лилиями и желтыми кувшинками. Тростинки от воды всегда шевелятся, как будто от рыбы. Множество цветов. Густая сильная зелень ольхи. Цапли, утки, кулики. И сколько тут в /1 нрзб./ недавнее время было лосей!

Мы проехали так десять верст на Грибановское озеро, и почти у каждого плеса секретарь ячейки говорил: “Какая красота!” И вдруг услыхали, где-то вблизи среди природы дикой и девственной звуки машин. Показалась стрела экскаватора. Старая Дубна со всем своим таинственным миром девственной природы, легенд, преданий, суеверий кончилась.

В редакцию “Красной Газеты” ответ на вопрос: “Что нам нужно взять у Толстого?”.

Толстовское творчество так близко к органическому целостному процессу творчества жизни, что его произведения кажутся нам почти как сама жизнь. В наше время господствует литература тенденциозная, только по теме близкая к жизни трудящегося человека, рабочего и крестьянина. Я бы желал, чтобы современная литература заимствовала у Толстого его близость к самой жизни и через это обрела бы естественную правдивость, подвижность, свободу.

18 Июля. Сергиев день (12 урок)

В Переславище годовой праздник. Был Павел Кручихин. Продолжаются толки в чайной.

Только на полчаса вырвался с праздника с Нерлью. Сегодня она скоренько, не путаясь в следах, подвела к тетеревам и стала. Подводка была вполне совершенная, но когда порвались тетерева, она пробежала за ними десятка два шагов. Надо будет один раз ее хорошенько одернуть, чтобы осталось навсегда.

19 Июля. (13 урок, но будем считать 14-й, причислив выход вечером 2-го Июля к уроку).

Я прошел с Нерлью по Журавлихе на Захаров Остров, потом краем Полубарского до Трестницы и можжевельниками вернулся домой. Что-то сталось с бекасами, на всех моих местах их было гораздо меньше, чем в прошлый раз.

Сегодняшний день я считаю концом школы второй ступени. Теперь Нерль поступает в Вуз, т. е. я начну с ней охоту не для себя, а для нее. Ученье в Вузе будет продолжаться до полной уверенности в собаке, когда я буду думать об охоте для себя.

Итак, Нерль прошла школу 1-й и 2-й ступени со 2-го по 18 июля в 14 уроков. За это время я два раза был в Заказнике, совершил путешествие на экскаватор, два раза был в Торгашине, в Заболотье. До начала охоты остается 13 дней. За это время я проверю тетеревей возле Петрушина и Селкова (Серково).

Новая Дубна не река, а канал, иногда прямой как стрела в три версты длиной. Созданы новые берега, вначале эти берега черные, потом начинается травка, а прошлогодняя работа – уже растут тростники. Этот канал, рассекающий дикую природу, имеет свою особенную красоту. Канал иногда пересекает русло - Старой Дубны, видишь осохшие плесы, на них свернувшись кишкой лежат “батышки”, – толстые стебли подводных растений, на которых держались когда-то лилии. Видишь обнаженные корки береговой ольхи. В Окаемове луг значительно осох. Стоят копны сена. Секретарь ячейки в восторге воскликнул: “Скажите спасибо советской власти!”.

Вода из болот течет в озеро, это мертвая вода, в дождливое время (когда ее много) отравляющая рыбу.

Но, во всяком случае, я первый раз в жизни видел доверие населения, мужики чуть не кричат “осанна!” правительству. На экскаваторе рабочий (смазчик) из латышей издевался над моими “шарами”. Я ему сказал о науке: “Для науки нужно. – А на что такая наука, какая от нее польза?” Я ему сказал, что без науки математики нельзя было бы сделать экскаватора. На это он ответил мне нагло, чтобы я не беспокоился о шарах, охота на уток останется. Утки не боятся экскаватора. Самоуверенный идиот.

Возможно на этом материале построить новое звено “Кащеевой цепи”, которое будет звеном, подлежащего изображению процесса творчества, т.е изображение души художника во время начала революции как это и было. Сюжет остается прежним (Золотая Луговина, Алпатов открывает проток). Алпатов ставит на пантон железнодор. сухоп. экскаватор, завоевывает симпатии населения. Сам верит в то, что старое должно /быть/ разрушено: а он свидетель и восприемник нового, он создает новую природу. Но встречается водоросль, или что-то вроде этого. Он отступает от плана. Топит машину, уходит. Население уход его приписывает соглашению его с Артамоновым и Андиным из-за сохранения им охоты.

/ На полях/: Калабурдино болото на Грибановской Дубне. Ярня – речка от Полубарского до Шепелева (бекасы). Около Макарова к Веригину дупеля. Староречье.

Щука прыгнула в лодку. Выехали в озеро и полетели как оглашенные.

Экскаватор – это железная рука с ковшом в сто пудов веса. Рука опускается в воду, поднимает со дня торф и выбрасывает медленно, спокойно повертываясь на берег, торф еще раз, еще и еще в то же самое место, к этому холму присоединяет другой, третий и так создает направо и налево новые берега. Пройдя значительный путь, он возвращается, прочищает, ровняет и оставляет за собой новую реку-канал, прямую, как стрела, с новыми берегами. Железная рука работает 24 часа в три смены, ночью при электричестве. Рукой управляют всего 4 человека (можно бы и три): механик у рычагов, его помощник на движущемся кругу, кочегар и смазчик. Эти 12 человек заменяют работу 100 теоретических землекопов. На практике землекопу здесь невозможно работать.

Жизнь этой машины тесно связана с жизнью механика Михаила Парфеныча Пафнутьева, ученика школы балтийского флота. Судьба занесла его в Ульминский район в Уссурийском краю. Там во время Керенского он был трактористом. При последующей Японской интервенции жизнь стала очень тяжелая. Он стал думать о возвращении в Россию. Приехал инженер С. с приказом Ленина. Пофнутьев взялся доставить машину и еще другие. И довез. Теперь машина уже амортизирована и почти все ее теперь уже заменено новыми частями, плав. экскаватор раньше стоил 18 тыс., теперь 50-70 тыс. Это 1-й плав. Экскаватор. Раньше их не было вероятно потому, что земли много, введение болотных земель при наличии сухой, но заброшенной, невыгодно. Болота оставались нетронутыми даже под Москвой. Теперь начинается движение в пользу осушения Москвы для р. Уны [выписан] экскаватор. Псковский губ. 1, Белорусская - 2, Дальний Восток – 2.

Опасность пересушения. Идеал в Америке: осушение с орошением.

Работа в сутки 100 кубов = 100 землекопов.

Водное зеркало Заболотья 1000 гектара и 100 гектаров подпертых (болот вокруг озера).

Ник. Вас. Сафонов в 18-19 гг. был председателем Вика, хотя меньшевик. Он заслужил уважение всей волости, каждый встречный называет его первым человеком. Я спросил его, как заслужил себе такое уважение.

– Я заслужил его тем, – ответил Н. В., – что интересы общества всегда ставил выше личных интересов. И притом я брал всегда простотой.

– В чем простота?

– В том, что если вы - мой друг и сделали нехорошо, то я говорил прямо и просто на собрании: друг мой, Михаил Михайлович, вы поступили нехорошо. А другие так не смеют и таят. Кроме того, нужно было иметь в себе и способность к лукавству.

– Вы сказали о простоте, а теперь о лукавстве.

– Вперед простота, а потом лукавство. Так раз было на бумаге взять все сады на учет и огороды. Я не дал хода бумаге, а осенью написал: яблоки все отрясло бурей. Справились, каждый хозяин сада подтвердил: сады отрясло бурей.

Павел Кручихин, защищал меня в чайной перед народом, сказал: “Мих. Мих. писатель, известный по всей Московской губернии”.

Темная комната.

Не случайно вышло так, что самое страшное в моей жизни была темная комната, в которую, играя, меня втолкнули старшие братья, когда я был еще почти ребенком. Всю жизнь потом является мне темная комната в том или другом виде, и вся жизнь моя, как единый порыв к свободе верней всего происходит от ужаса остаться в темноте. Сейчас мне рассказали о мужчине, который учил своего пятилетнего сына ругаться по-матерному и, когда он ругался, налил ему полчашки самогона и заставил выпить эту награду. При этом рассказе мне опять вспомнилась страшная темная комната. Потом воплощением темной комнаты показалась тюрьма, обязательная для всякого интеллигента.

20 Июля. Более жарко, чем раньше, но без грома не обошлось. Покосы в полном разгаре. Полное созревание черники и земляники. Ходил с Кентой по левой стороне дороги в направлении к Петрушину, и возле мостика с телеграфным столбом, возле него перешел на другую сторону и вернулся “палью”. Везде по <1 нрзб.> ходит скот, но пространство все- таки настолько огромно, что много мест почти не помятых. На левой руке вырубка веселей, больше с березовым возобновлением, направо “паль”, угрюмое замшелое пространство с редкими островками растительности. С 5-ти до 10 утра я нашел только одного черныша, одну холостую тетерку и два выводка, в одном три тетеревенка в /???/, в другом один.

Играли в футбол. Участвовали совсем маленькие дети, которые без перерыва ругались матерными словами. Мне вспомнилось наше время, когда ругались взрослые только и то не без причины. Очевидно, разложение деревни усиливается. Ник. Вас. рабочий, старый плехановец, не раз сидевший с тюрьме, удостоверил меня в гораздо сильнейшем разложении на фабрике. “А помните, – сказал я, – в наше время социализм сопровождался особыми строгими правилами. – Это нравы, – ответил Ник. Вас., – у нас было от прошлого, наш прежний церковный быт передал нам эти права… – Чем же все это кончится? – спросил я, – если война, то Россия станет колонией Европы, если свергнут правительство, то всеобщая резня и в конце опять колония”. Ник. Вас. ответил: “Нужно, чтобы поправели товарищи, нужно Учредительное собрание…”

21 Июля. Казанская. Буреет рожь. Зацветает лен. Сегодня пойду в Серпово и сделаю описание Пали. Скот. Пустыня и телушка бежит за ногой. Жалейки делаются из волчьего дерева и тростника, а бирюльки из журавлиной ноги.

Прислали записку о журнале “Наши достижения”, просят ответа.

Я ничего не имею прибавить со своей стороны существенного к “записке”, кроме названия, которое у московского читателя вызовет представление “казенного оптимизма”.

Наши возможные достижения могут быть учтены только в перспективе общего дела. Я бы дал название “Новое дело”.

Паль

Сегодня с Кентой обошел всю “паль” до Петрушина. Тетерева молоды. Начало охоты через неделю во вторник: 31-го июля с Ефрос. Павл. на лодке уток. Потом обстрел Нерли на бекасах.

– Чего тебе надо? – спросил я.

Она остановилась и молча смотрела на меня.

Я пошел дальше и телушка пошла. Спускаясь к заболоченному ручью на сырой соломе, увидел я березку с высокой ярко блестящей травою брусничника. Хорошо было отдохнуть на этой подушке. Я сел на подушку и спустил ноги в прохладную, кем-то вырытую яму. Потом я увидел, что края этой ямы были покрыты спелой крупной земляникой. Это было понятно, ямы играли роль осушительной канавы, по бровкам выросла земляника, а пониже, где посырей, клюква. Я стал пастись по землянике, телушка спустилась к ручью и там, помахивая хвостом от слепней, забралась в густой ольшаник и устроилась, как в стойле. Кента ездила по траве, протирая искусанный живот.

(Пастух. Полубутылка (после Казанской) Выпей. Приходил в гости уток ловить). Бирюльки из журавлиной ноги и жалейки. Играй! а я иду. “Не видали ли телушку.” – это… Кента ездила, протирая живот. Вдруг как из-под земли вырос небольшой человек, почти мальчик, весь как бы золотой в лице: волосы ярко рыжие, веснушки величиной в брусничную ягоду, ноги босые, в руке веревка. Он спросил меня, не попадалась ли мне где-нибудь телушка.

И показал вниз.

Подпасок.

Так познакомились. Он вынул жалейку и сыграл мне мелодию. Я попросил его сделать мне такую же из волчьего дерева, свисток из тростника, <1 нрзб.>, из коровьего рога.

Мой рассказ: читал 15 минут (папироса).

Спросил: – Выдумал? Если бы я, я бы все по правде писал. – Ну что же? – А вот бы я написал: я у озера сижу. Куст большой, большой, зеленый, зеленый. – Ну? – И утята вокруг меня всю ночь: свись, свись. И куст большой, большой, зеленый, зеленый.

22 Июля. Нерль готовится в Вуз, и собственно натаска происходит теперь: натаска, как усвоение пройденного в такой степени, чтобы не причуивание дичи было случайностью, а наоборот случайностью был бы пройденный бекас.

Нерль теперь плохо ест, сильно худеет, в поле от сильной работы, дома в тоске по работе. У нее появился безумной резвости поиск, такой, что страшно смотреть: это ненормально. Я сегодня начал сдерживать резвость и потому что заметил пропуски и потому что потерял свисток. Как всегда, сдерживание поиска недешево стоит себе, особенно без свистка при сильном ветре. Два раза на ветер я не мог докричаться до нее, и она, подняв бекаса, пускалась к точке его перемещения и сшибала его ходом – самая скверная манера, убийственная при охоте на дупелей. Еще раз было, она нашла только что вышедшего из яйца бекасенка и взяла его в рот. Славные у него были глазки, когда я его освободил из пасти и посадил на кочку, как будто улыбался глазками и говорил: ничего, ничего, я как-нибудь справлюсь. Во всех случаях промашки хорошо показали Нерль, это пойдет ей на пользу. В конце урока я приладился управлять без свистка, выкрикивая, при желании повернуть собаку: “ать”. Несколько раз она превосходно подвела к бекасам, хотя, конечно, на каждый такой раз приходилось пять спихнутых.

Вот тоже это пробуждение азарта вредно отразилось на поиске черныша в кустах, на тетеревином следу она бросилась с таким волнением, что довериться ей было невозможно. После придется надеть <1 нрзб.> морду (???) и заставить походить медленно.

23 Июля. Продолжаются прохладное и сильно ветреные дни. Лен цветет. Покос задавил народ, а в праздник бабы целыми деревнями по ягоду. Павловна варит землянику, варит и варит.

Сегодня все утро провел на Журавлихе, пускал попеременно Кенту и Нерль. Пробовал и вместе пускать, но вместе невозможно: Нерль, завидев Кенту на стойке, бросается к ней, перехватывает запах перед носом, делает картинную перетяжку и бекас вылетает. А то бывает, Кента только начнет свои стратегические эволюции с проверкой следов, Нерль схватит по воздуху, сделает одну перебежку, приостановится, другую – приостановится, третью, четвертую, не успевая подойти, бекас улетает. Случилось, Нерль повела по струе далеко, тише, тише и стала. Я оглянулся и вот вижу, далеко позади Кента стала по доверию к дочери. Я очень обрадовался и еще бы: сама Кента поверила! Нерль все стояла на границе болота и суходола. Оглядываюсь в болото: Кента все стоит и стоит. Тихонько сказал я: “Нерль!” Она осторожно повернула ко мне голову и увидела Кенту. И как увидела ее на стойке, – раз! во весь карьер к ней в болото и закопалась в траве у нее под ногами. Кента, однако, и внимания не обратила на глупости Нерли, и по всем правилам подводки пошла медленно проверить место, где Нерль перед этим стояла. Поднялась утка и неподалеку села. А Нерль зашилась в траве. Я понял, что по утятам, и поскорее вызвал обеих собак на суходол.

Работа по горшнепу. Замечательно вышло, что при большом количестве бекасов в Александровке и здесь тоже, в конце концов, и Ромка и Нерль были поставлены по горшнепу, хотя и там и здесь во время натаски их нашлось только по одному. Это объясняется, прежде всего, конечно, тем, что горшнеп выдерживает стойку собак, и перемещается на короткое расстояние, так что если нашел одного горшнепа, то все равно, что двадцать хороших бекасов нашел. Но я думаю, кроме того, что эти маленькие птички и душистей бекаса. Нужно было видеть, какие штуки разделывала Кента, перед тем как найти ей горшнепа, казалось, она вела по глухарю. Он переместился в болото с высокой травой. Нерль его вначале найти не могла. Пустил Кенту. И вот неожиданно оказалось, что горшнеп в осоке здорово бегает. По прежним наблюдениям, однако, он всегда залегал. Но вспоминаю, залегание его бывало на местах более или менее открытых, далеко заметишь, – лежит. А в траве мы наши его далеко от того мета, где опустился. Раз пять или больше после напрасных поисков с храпением и фырканьем Нерли я обращался к помощи Кенты. Наконец, Нерль что- то поняла, схватила запах над травой, опустила голову в <1 нрзб.>, протащилась в траве и стала намертво. После того каждый раз Нерль находила перемещенного горшнепа.

По чернышам.У Кенты замечательно разработано преследование бегущей дичи, это у нее выходит захватывающе красиво и главное, у нее это преследование тоже как бы стойка. Никогда ее не потеряешь в кустах по тетеревам, потому что она проходит ровно столько, сколько проходит птица. И, конечно, то бежит только урывками, например, и через поляну между кочками до куста, а в кустах поджидает, прислушивается. В это время Кента стоит на- мертво. Возможно, что куст вышел удобный, за ним, например, открывается довольно большая чистая елань. Черныш, обдумав положение, движется налево по можжевельникам. Тогда Кента медленно, не трогаясь с места, переводит нос налево, снижается до последней возможности и переползает к можжевельникам, образуя вершину треугольника. Она не торопится, потому что ей нужно загнать черныша в такой куст, откуда ему можно только лететь. Вот тут она его настигает и подходит вплотную, а линия зрения в это время бывает точно такая, как у охотника, когда он прицепливается: мушкой ей служит кончик собственного носа. В это время невозможно бывает ошибиться в том, что эта стойка последняя. Тогда я тихо отступаю, иногда делаю значительный обход в поиске такого места, откуда птицам при взлете непременно будет заметно.

Я думаю, что у Кенты ее гениальная подводка к тетеревам в лесу пришла не от бекасов, а от серых куропаток, по которым она была поставлена. Только после куропаток она пошла по бекасам и когда потом в том же поле она случайно встретилась в лесу с тетеревами, то сразу повела по ним, как старая опытная собака. Да, это вопрос, лучшая ли дичь бекас для первой натаски и правда ли говорят, что та собака, которая умеет подвести к бекасу, подводит и к тетереву. Вот Ромка, с которым было убито несколько сот бекасов и полсотни дупелей, как только, бывало, попадет в лесу на следы тетеревей, начинает по ним носиться, добивается прямого запаха от птицы наверно скорей, учует и станет вплотную, <1 нрзб.> Но охотник за это время собаку потерял, мечется в поиске ее с ужасом думая, что собака без его руководства при взлете помчится за птенцами.

Нерль поставлена по бекасу, притом по строгому и не по следам бекасника, а по ветру. Правда, она вначале до бекасов узнала тетеревей в болоте, но тогда она все делала как бы в полусне, тогда у нее еще не пробуждалась страсть, это пробуждение собаки произошло по бекасам, точно так же как Кента очнулась охотничьей собакой на куропатках. Да, вот это именно: собака вдруг как бы очнется после сна…

Чтобы там ни было в будущем, но сегодняшний урок был блестящим. С пригорка долго за нами следило скученное стадо коров и лошадей. Мало-помалу они нас забыли, но только одна рыжая лошадь, пока не ушла, вытянув шею, повернувшись к нам, ее тонкая шея вытянутая над стадом, была похожа на высокую мушку винтовки при очень далеком прицеле.

(Помимо значения “невесты” в творческом процессе, надо обратить внимание на то, что она всегда в “хорошем обществе”, которое и ненавистно мне и тянет к себе. Припомнить Пушкина и особенно Лермонтова, которые тоже ненавидели “хорошее общество” и роковым образом к нему тяготели).

Лукино-болото. По дороге от Скорынино к /1 нрзб./ (две версты) видел холм с соснами – это и есть Лукинское болото, где много тетеревей.

Через Скорынино в Серпово. Вдоль канавы до встречи с первой поперечной канавой (есть и вторая). По этой канаве пройти версту, налево будет тропа, заметил следы зимняка (по обдерганным санями березкам). Этой тропой до березовой вырубки, а за вырубкой будет Серпово. Если же с канавы не сворачивать влево, а пройти шагов сто, направо, будет Бабушкина тропа, которая приведет к Смолинской бели.

Бекасы. Прохладно, как в хороший день в конце сентября. Солнце закрыто. Тихо. На Пойме (Скорын. трестница) начинает вырастать /2 нрзб./. Одна полоса скошена, рядом трава, потом опять скошено. Так все подготовляется к празднику бекасов. Будет день, когда на скошенной пойме рассыпятся бекасы. Это бывает сразу, как-то в один раз. Вчера был, – ничего. Наутро поднимаются десятками. Несколько дней побудут и разлетятся в какие-то иные места. Прошлый год праздник бекасов был 1-го Августа.

Сегодня на одной скошенной полосе я застал полный выводок бекасов, которые разлетелись и уселись в высокой траве. Нерль потягивала к ним, но даже молодые бекасы пугались шума травы и храпа в ней Нерли. Наконец один бекасенок, переместившись в густую траву, неудачно сел, как-то запутался своими нежными крыльями и повис. Нерль его причуяла и стала. Долго я ее держал на стойке, подвел с другой стороны, опять она стояла, и с третьей. Наконец взял его в руку и отпустил. Потом я дал Нерли полную свободу. Но в траве она нарвалась на него и подозривая, сунула в него носом так, что вдавила его в грязь. Тут-то вот я и наказал ее с удовольствием, потому что она хорошо понимала за что, да понимала, за что любят, за то и бьют. Я обласкал бекасенка и снова пустил. При взлете Нерль дрогнула, я и за дрожь наказал.

После того я нашел старую остожину, вокруг по бровке всей поросшей сладкими злаками с высокими белыми <4 нрзб.>цветами ???? спиреи ???, вениками конского щавеля, раковых шеек, – маленький культурный островок среди моря осок и тростника. Деды и прадеды и, вероятно, много дальше, столетиями вывозили крестьян зимой для этой <1 нрзб.> зимой прутья и складывали точно в то же <1 нрзб.> место, как и в прошлом году. Потом из прутьев делали <6 нрзб.> и летом городили стог сена, выгоняли воду из этого кружка по закрайке каждый год. И вот случилось оплошность – крестьянин этой зимой позабыл это <1 нрзб.> и прутьев не вывез, или беда: умер, и некому было подумать. Вот почему после столетий нажима стога на болото осушенные края покрылось цветами спиреи и сладкими злаками.

Тетерева. Сегодня я наслаждался поиском Нерли, приутомленной ежедневной работой, она умерила свой бешеный скок и ходила разумно, как мать. Не вся еще пойма скошена, не все тетерева убрались в лес. На одной полосе Нерль их причуяла, но, не имея опыта, не стала, тихонечко разбираясь, делая осторожные кружки нащупывать магистраль движения выводка и <1 нрзб.> их по мере усиления запаха. Она бестолково искала, то зашиваясь в траве до хрипа, то делая легкие перебежки на счастье. И вдруг нарвалась: они были за кустом. Она остановилась в полном недоумении, зад с вытянутыми задними лапами опущен, перед высоко поднят, голова <1 нрзб.> поза на горе.

Это был смешанный выводок, с одной маткой и мелкие, с голубя цыплята, и большие два, один уже с черными перьями на шее. Тетерева расселись в болотном лесу с кочками и высокой травой. Мы нашли четырех, Нерль подводила к ним так же неумело как к выводку. Было так очевидно, насколько сложней натаска в лесу, и как это забывают все, кто пишет о натаске собак.

Книга свободы. Всякий малейший рост сознания собаки является нам в тот момент, когда мы ей представили полную свободу. Это не значит, что надо предоставлять свободу и собака будет сама учиться. Нет, эта свобода, как река бежит в берегах, охотник, думай постоянно о возможности дать собаке свободу, но держи свое так на губе и всегда помни – на правом или на левом боку висит твоя плеть. Вот пример, ведь вчера же я добился на подводке у Нерли полной копировки подхода ее матери по тетеревам. Можно бы думать, что она одна сегодня это повторит. Но оказалось, что при самостоятельной работе вчерашний день ей не сказал ничего. И хоть тысячу раз повторяй принудительную подводку, это принуждение не войдет в пример для собственного розыска. Есть, однако, момент внезапного озарения и он, как я заметил, всегда является, когда рискнул предоставить собаке свободу. Вот искусному дрессировщику и надо угадать это творческое мгновение и предоставить собаке все возможное для осуществления.

Итак, если мне захочется написать книгу о натаске собаки, то она должна раскрыть процесс творчества, как процесс оформления личности.

В болоте возле Скор. много змей, а люди работают босые. Когда змея укусит, идут к бабушке. Она маслом помажет. Затеплит лампадку. Прочтет “Живые Помощи” и боль постепенно проходит. В силу заговора верит и плехановец Ник. Вас. Он же, большой политик, объяснил вчера свою боль действием глаза одной бабенки (в деревне всегда есть такая бабенка). Борьба с “суеверием” (первобытной верой) возможно только путем замены одной веры другой, более ясной.

Могила змеи. Мы разговорились с косцом. В это время его жена сказала: “Я вижу три змеи”. Мужик <1 нрзб.> взял кол. “Поползли”, - крикнула женщина. Мужик подбежал к кусту, повозился там и потом сказал: “Одну прижал, большую”. Помолотил колом. Потом, как будто делал это сто раз, взял топор, вырубил в болоте кочку, в яму набросал обрывки змеи, и кочкой прикрыл. После того он сказал: “Первый раз в жизни убил змею”. Я очень удивился, но понял, что он автоматически действовал, как предки его, как собака делает стойку по птице.

Умная змея (рассказ председателя ВИКа).

Хозяин мой, плехановец, и от земли почти оторвался, он начинает жить по своему разуму. Услыхав мой рассказ о змее, с какой холодной рассчетливой злобой убивал ее мужик, сказал:

– Напрасно они убивают, змея не хочет жалить, она от человека и от скотины бежит, она даже предупреждает шипением, но что же делать, если ей наступили на хвост. И она умная, какая она умная. Погодите, я расскажу вам, как это было со мной. Когда я был председателем ВИКа, мне приходилось каждый день по тропе ходить в волость. Раз я увидел, на кочке лежит змея, свернувшись. Я подошел, она подняла голову, поглядела на меня. Конечно, я ее не тронул, зачем мне ее трогать.

– В чем же ум? – спросил я.

– Погодите, послушайте. Я на другой день прихожу в тот же час, поглядеть: она на своем месте лежит. Опять подняла голову и я отошел. Так целую неделю, как я подхожу, так она голову поднимет.

Мне показалось, я догадался к чему шел рассказ об уме змеи и спросил:

– Так вы думаете, она стала вас признавать?

– Погодите, послушайте. Раз я иду из ВИКа с одним мужиком, он шел в лес корову искать. Проходили мимо куста. Мужик лезет прямо на кочку босой. Я говорю ему: “Обойди, тут змея. – Как ты можешь знать? – Погляди”. Оказалась змея. Он испугался меня: правда, как я мог знать? Я ему все рассказал, а он мне на это: “Чего же ты ее не убил?” Я ему отвечаю: “Мне ее жалко, она меня вроде как бы признала”. Мужик посмеялся. Ему некогда было возиться со змеей, и побежал корову искать. На другой день заглянул я: нет моей змеи!

Когда хозяин это сказал, в окно постучали и крикнули:

– Николай Васил., скорей иди, луга делить.

Он ушел. Я подумал все кончить об умной змее: за неделю она признала человека, которые ее не трогал и подходил с добрыми чувствами, а когда явился другой чужой и недобрый – ушла. Я подумал: это возможно.

Вечером за чаем я сказал Николаю Васильевичу:

– Ваш рассказ о змее мне понравился, я думаю это возможно: она вас признала.

– Погодите, – ответил он, – этим не кончилось. Когда я увидел, что на месте нет змеи, я подумал, не может змея от своего места далеко уползти, где-нибудь тут. Обошел куст, а она лежит на другой стороне. Подняла голову, узнала. В этот день шел я из ВИКа с народом. После дождя показались грибы, и один молодой парень заметил.

– Погоди, – говорю, – там змея лежит.

– Ты как знаешь?

И засмеялся. Я его за рукав:

– Погоди!

И показал. Тут весь народ мне подивился, но я все объяснил.

– Чего же ты ее не убил? – спрашивал меня старик строго.

Я ему ответил так и так: хожу, мол, каждый день, она голову поднимает, показал другому, перешла на другое место, признала меня.

Старик говорит строго:

– Змея скотину нам портит, а он балуется, а еще председатель ВИКа.

После того я не мог заступаться: убили. Что делать: правда портит скотину, только ничем она не виновата, она шипит, а скотина не слышит. Что делать: надо убить, но <1 нрзб.> потешаться над этим, как у нас <1 нрзб.> делают, не надо: змея неповинна.

Начало: Ник. Вас. о наших достижениях в новом деле.

25 Июля. Попов рог. Есть речки такие ничтожные, что местные люди, когда их спросишь о названии, как бы совестятся и обыкновенно вначале отвечают: “Название, какое там название! просто речка и речка”. И уж если сильно просить, начать доказывать, что всякое урочище, даже с куриный носок, имеет свое название, значит, и речка их тоже достойна имени и непременно тоже как-нибудь называется, местный человек улыбнется и скажет: “Настоящего названия у нас этой речке все-таки нет, зовут некоторые, какое уже это название и сказать-то не хочется… зовут у нас эту речку Кислица…”

В следующий раз надо как-нибудь добиться перехода от мертвой стойки к подводке, чтобы она после окончательной стойки делала не перебежку, а медленно переступала с лапки на лапку, как Кента. Удивительно это выходит, у старухи, никогда я не говорю ей “вперед”, она стоит, во-первых, до тех пор, пока я не подойду к ней, потом, во-вторых, стоит некоторое время, чтобы я отдохнул, успокоился и потом начинает свои роковые шаги, будто считая перед выстрелом: раз, два, три… пли.

Новое дело.

В 2 ¼ после обеда меня разбудила Ефр. Павл. и спросила с особым таинственным лицом: “Где у тебя ножницы”. В дверях стояла незнакомая пожилая баба. Я догадался и потихоньку сказал Е П-е: “Слушай, ведь я этими ножницами своим щенкам хвосты режу и они сейчас в керосине, нет ли у тебя хотя бы карболки”. Она осердилась: “Какая тут тебе карболка, тут сейчас хоть зубами рви”.

Вскоре пуповина человеческая была перерезана собачьими ножницами.

Во время чая я услыхал крик, этот крик вначале не похож на детский, какой-то тупой, вроде крика весеннего зайца-самца. Обе мои собаки тихонько подошли к двери и сделали стойки. У Громкоговорителя родилась девочка, а сам он, и бабушка, и все были на покосе. Принимала какая-то “соседка”, которую позвала Ефр. Павл. Во время второго стакана Ефр. Павл. обратила мое внимание на проходящую мимо нашего дома <1 нрзб.> маленькую бабенку с каким-то землянистым лицом: “Вот вот она, ты хотел ее видеть, смотри”. Я понял: это была та самая бабенка, глазу которой здесь все в деревне боятся. Она завернула к соседям, разговорилась с кем-то в окне и посмотрела на наш дом. Глаз ее, правда, был не- хороший. Очень возможно от выражения глаз и начались ее худые слова.

Как это ни странно, а я сам смотрел на худую бабенку через букет полевых цветов между колокольчиков, чтобы ее глаз не попал на меня…

У меня осталось такое же суеверное отношение к новорожденному месяцу и как я себя не уговариваю, а если увижу левым глазом, то несколько минут чувствую себя нехорошо, потом если все благополучно пойдет, забудут, нет – вспомню.

Громкоговоритель, услышав о рождении дочери, боялся войти к жене. Он так ловко устраивался, что долго не замечали этого. Наконец пошел дождь, а он ходил по дождю и Е. П-а догадалась, она позвала его и спросила: “Вас. Ив., вы были у жены?” И потом велела ему прийти и впихнула в чулан. А в чулане уже все пошло хорошо, он долго оттуда не выходил и когда вышел, был очень весел: Е. П. сказала, что у дурачков всегда так, а настоящий мужчина спешит войти к жене, в первое время его даже удерживать приходится. Угли еще светились, а бабушка уже постелила в печке солому. Будут мыться там трое: мать, ребенок и бабушка.

Новый человек родился в 2 ч. 25 м. дня. А впрочем по-крестьянски, какой же это человек, девочка – чужая доля.

Мужики. Их очень много. Русская интеллигенция в отношении их разделилась, одна заняла позицию любовного вмешательства (народники, эсеры). Другие, возмущенные, решив про себя, что у них “нет ничего”, взялись все переделать (марксисты). В большевистской практике это марксистское отношение перешло почти в ненависть к деревне, в бюрократическое высокомерие (мне знакомо и то и другое). В последнее время коммунисты опять переходят к коллективизации крестьянского труда. И почему нет? Если только не провалимся на войне, то почему бы не представить себе производственную кооперацию, подобную нынешней, распределительной. Каждая деревня, как фабрика, всех на учет при помощи самого же крестьянства. Если бы удалось наладить промышленность, то крестьяне все бы повалили в коммуну: приедет трактор, пожалуйста, это в коммуну, вспашем, и т. п., – все завалят. Только едва ли все выйдет – при такой <1 нрзб.>, при невежестве, пьянстве раскрадут…

Экскаватор приближается. Мужик из Скорынино сказал, что экскаватор в воскресенье будет на болотном плесе. Я напомнил ему, что магистраль одна не осушит, непременно надо будет провести канавы самому населению. – Как будут копать? – спросил я. Мужик ответил уклончиво: – Так осохнет. Вот у нас канавы прорыты: не узнать трестницу с прежними временами, сильно осохло, а когда озеро спустят, болото и вовсе осядет. Я спросил, кто прорыл эти канавы. Он ответил: – Помещик Андин.

Есть особенный смех бабушки с женщинами после того, как роды кончились благополучно. Этот смех и заячий крик…

В певучем утреннем разговоре кур есть мотив безумно страстных танцев в таверне оперы Кармен. Я не могу думать, чтобы куры заимствовали мотив из оперы, точно также /не/ думаю, чтобы Бизе прислушивался к курице, я хочу сказать, что человеческое творчество универсально, это луч, прорезывающий весь мир насквозь. Точно так же любители церковного пения и особенно возгласов священнослужителей, во время весенних токов у птиц, легко узнают родство этих возгласов с мотивами любовных звуков токующих птиц.

26 Июля. Холодный ветер, небо с угрожающими тучами, кажется, вот, вот пойдет снег.

Новое дело. Нюша сидит дома, и так будет дня три не потому, что не может работать, а народу стыдно: считается, что в первые дни на работе могут сглазить. Оно так и бывает, конечно, не от глазу, а от работы во время болезни. Бывает, все-таки необходимо работать, тогда молодая мать идет жать потихоньку, закрываясь рожью от сглазу? как прокаженная.

Громкоговоритель по всей вероятности доволен: все-таки и он мог. Вот дурачок мог, а умнейший зять его Ник. Вас. знает и об Англии и о Германии, речи говорит перед народом, а этого сделать не мог и останется бездетным. Правда, слушаешь Громкоговорителя через дверь и удивляешься: такой урод, такой дурень и мог быть причиной рождения на земле нового человека! Вспомнилось это у себя, как нечто самое трудное в жизни, самое сложное, мучительно противоречивое и когда теперь видишь, – кто это может легко сделать, начинаешь понимать людей, пренебрегающих размножением, больше того. – догадываешься о причинах возвышения городов… Вдумаешься однако, легко ли действительно далось Г-ю и приходишь к тому, что не легко: женщина ведь может родить один раз в год, скорее даже в два года, мужчина в год оплодотворяет сотни женщин: как же мало можно-то. Кроме того, он урод: какая сложная сеть благоприятных случаев была ему, чтобы он мог…

По пути на Журавлиху. Трудно представить себе встречного человека, который, завидев меня с двумя собаками в березовых рубашках, притом пятно в пятно, совершенно неразличимых при первом взгляде, не стал бы таращить глаза. Но сегодня мне встретился прохожий пожилой человек с котомкой за спиной, не обративший на меня никакого внимания, не удостоивший даже косого взгляда. Лицо у него было медно-красное от ветра и солнца, загар скрыл его внутренний мир, не давая никакой возможности догадаться по чертам лица о его происхождении. Возможно, это шел какой-нибудь раньше высокопоставленный человек, за годы революции потерявший свое положение и оставшийся на свободе с одной только мыслью о всем мире. Возможно, напротив, это какой-нибудь простолюдин в тягостные годы был озарен мыслью и теперь так дорожит возможностью широкого раздумия в пути, что не хочет тратить драгоценное внимание на случайность явления человека с двумя собаками в березовых рубашках.

Отдых на кочке во время натаски. Рыжая от болотной ржавчины, дрожащая от холодного ветра Нерль разобрала себе лапами кочку и свернулась в ней калачиком, – кто научил ее этому? По ветру долетает <1 нрзб.> крик журавлей. Прохожий молчаливый человек не выходит у меня из головы, и от этой встречи завязывается какая-то мысль о людях, владеющих словом и молчаливых. Кто умеет хорошо и метко выражаться словами, для этого ему не нужно так много опыта в жизни: его дело в словах. Другие люди много знающие, сосредоточенно правдивые, относятся к таким говорунам редко с завистью, но всегда с презрением. В простом народе одаренный словесник считается пустым человеком.

Можно с легким сердцем закончить эту промежуточную натаску в ВУЗ и начать школу учения с охотой на бекасов, а когда встретятся тетерева, то и по ним. Сегодня она подкралась к одному бекасу так славно, что невольно я примерился к его полету и мысленно обрекал его выстрелом.

О бекасах. Вот как даже в такой богатой бекасами болотистой местности мало бывает их в июле для натаски. Четвертую неделю хожу в день по 5-6 часов и могу пересчитать все найденные выводки. 1) На Переславск. треснице только что вышли из яиц, видел раз, после исчезли. 2) Выводок на Скорнинской треснице, молодые, тихо летающие, встречал три раза, многому по ним научил. 3) Такой же выводок возле мохового болотца около Федорцова, встречал много раз, но учил по нем мало, молодые улетали в глухие кусты. 4) Выводок летающих около прудика на Рудачихе встречал несколько раз, когда Нерль еще ничего не понимала, потом исчез. 5) Подальше от прудика раз встретил совершенно <1 нрзб.>, затем не нашел. 6) На Захаровском Острове. Решающую роль в натаске сыграл единственный горшнеп, на котором учил дня два и один молодой (удобный) бекас на Скорн. треснице.

Отмечаю крайнее непостоянство в это время старых бекасов, то встретишь их много, то придешь на тоже место, и их нет.

27 Июля. С утра и до полдня день сиял. Ник. Вас. провел нас по своим грибным местам. Видели землю пахотную, но брошеную, потому что будто бы дорого огородить. Большой аппетит к хорошей жизни этого умного человека (“в Москве у меня комната и кухня, в кухне гардероб, конечно, большой”, “жена сказала: “так по своему уму в Москве можешь жить”, я поехал в Москву, стал торговать и действительно через год подарил жене кулон золотой и браслет в 6 золотников”). Понятно, что энергичному человеку хочется поднять и своих односельчан, а потому во всех общ. делах видна его рука и он первый человек. Не привилась буржуазия в коммуне, эти люди за десять лет перестроили бы всю нашу Россию.

На Сославинской горе из всех стройных сосен, одна красная подпирает своей вершиной солнышко и лучи его, рассеиваясь, падают на ровный моховой ковер желто-зеленого цвета. На этом ковре - далеко видно - как бы в лунном свете стоит боровик, у него шляпка в чайное блюдечко и ножка только немного потоньше. Опытный грибник подойдет к нему, срежет и покопает вокруг по мху ладонью, чтобы пощупать, нет ли тут молодых. А если увидишь, что мох разобран там и тут, это значит, мальчишки были. А бывает, лисица мышкует, тоже мох поднимает.

“Молодой груздь очень тонкий гриб, вот какой тонкий, на полянках сидишь и рукой вокруг лапаешь”.

Глухая сыроежка, глухой рыжик – это значит грибные уроды.

Гладены (поддубены).

Красики – подосиновики.

Серяки – подберезники.

Чернухи и Желтуха.

Подельный рыжик (читал где-то и слышал, что с одного края он рыжий, с другого зеленый, и по тому можно определить север и юг.

Возвратились по летнику в Везы, Белявский ручей и Стрелецкий переходишь по дороге в Торгашино, 1-й Белявский.

Имеет прозвище “Галка”. “Галка, затачивая нос на…”

В заключение Хренов сказал: – Видите, как смотрят на шары, – такая ценность, что переселить из-за того 25 т. людей. А почему бы не переселить на чернозем? Кому, кому, а уж нам-то Московским и Влад. крестьянам давно бы надо бросить поговорку: кто где родился, там и годился.

28 Июля. Ужасный день, холодный, ветреный. Ходил с Кентой на “Антипкин огарок”, потом по Серкову на пляж????, ничего не нашел. А с лугов косцы всех тетеревей загнали в мелкие болотины, почти непроходимые крепи. Полнота Кенты возбуждает у нас подозрение в ее беременности. Надо составить план охоты в Августе.

Получено радостное известие от Смирнова, что Полонский возвратился в Новый мир. Этим открывает возможность держаться в стороне от Горьковских грандиозных проектов освобождения интеллигенции и литературы.

Мои похождения. “Положа руку на сердце” говорю, что никогда не осмеливался думать о беллетристике, как о пошлости, хотя все крупные русские писатели, начиная с Пушкина, занимаясь писанием романов, высказывались в романах, как о пошлости.

29 Июля. Я вернулся с Нерлью в 12-м часу дня, но слепней не было: их пора миновала, в это лето мы не знали слепней, зато и солнца почти не видели. Сегодня же у нас праздник: сегодня солнце весь день.

Все хорошее в этот раз у Нерли было при помощи ветра, – вот кто главный учитель собак. Плохое выходило, когда она, причуяв след, увлекалась его запахом вплоть до столкновения вплотную с причиной следов, с самим бекасом. Однако я не против следопытства собаки, как делает это постоянно Кента, но только надо непременно, как и она, во всякий момент следопытства быть готовой принять запах птицы по воздуху.

Кончена ⅓ пустыножительства: Натаска Нерли, краеведческая завязка с шарами, разведка ближайших охот и прогулок: Попов Рог, Антипкин огарок, Сославина гора (грузди), Сославинская бель (глухари). Серпово, Заб. Озеро, “Петрушинские мелочи”, Торгашинские места: Беляево, Масово, Федорцовские места: Рудочиха, Журавлиха. Из лиц: Галка (Лохин), Ник. Вас., Золотой пастух (Продолжение вредной бабенки: ее муж, снохач, погубивший <1 нрзб.> знает лес).

В следующие трети: утиная охота, тетеревиная, глухариная, бекасиная, дупелиная и заключительная вальдшнепиная. Новые места: Шепелевское, Березовка, Селково.

30 Июля. Туман. Белая радуга. Потом жарко. Новый поход с Кентой в Серпово. При переходе через ручей в страшно крепком месте, поросшем даже тростниками, нашел в ½ 7-го глухарей. Похоже, что это было место ночевок. Глухарята сидели на березе, часть под березой в траве. Трудно было в тумане разобрать даже в 10 шагах, но кажется, был и старик.

Надо было заметить место, найти какую-нибудь тропу. Пришлось ползать. Наконец, из глухого места я услышал иволгу, и голос ее показывался голосом райской птицы, в этом звуке было, что она живет где-то в счастье на суходоле среди высоких сосен и ягодников в солнечном свете. Вместе с тем и показалась тропа, которая привела меня к знакомому прудику. Итак, к глухарям надо идти по левому отвилку а правый в обход ручья к Селковским полям. Значит, искать тетеревей надо на границе полей и болота вплоть до Селкова.

После того долго разговаривал с мужиком о борьбе с лесничеством. Нашел выводок тетеревей в своем болоте и одного тетеревенка с голубя взял живьем в кочке. Долго боялся запустить руку в осоку из-за змеи, наконец, увидел его перья и схватил. Будем кормить.

Загадываю написать повесть (Золотая луговина) о сегодняшнем дне: раскрыть сегодняшний день в прошлом, и прошлое в дне (робкие попытки в Кащеевой цепи). Два лица: автор и Алпатов, водоросль, как Прекрасная Дама и народная масса.

Вчера иду опушкой, в <1 нрзб.> кто-то кланется. Оказалось, секретарь ячейки идет с пленума (из Сергиева) 40 верст с портфелем. Я, не зная, что сказать ему, спросил: – Ну, как дело государственное? - Он растерялся. Я поспешил перевести на урожай. – Хорош ли урожай? - Очень хорош! – Значит, поживем! – сказал я, улыбаясь. Он всмотрелся в меня, прищурился хитро-прехитро, захохотал: – Поживем, поживем!

31 Июля. С утра дождь и ветер. Вот как не хочется ехать на плес, участвовать в коллективном истреблении уток. А на берегу побыть у бочагов и тоже нечего не выйдет, там, говорят, безбилетники стоят плечом к плечу.

О Ленине. Мы проезжаем возле одного плеса. Иван Лохин сказал: “Возле того вон куста я посадил Ленина. – Ты возил? – спросил я. - Я возил, – ответил он, – не хотел ехать со мной, говорит: “он молодой”. – Ты возил, – сказал я, – что же ты с ним говорил? – Ничего не говорил, он молчал, я не смел, да и нечего было спросить. Посадил его с вечера, сам отъехал к другому плесу… Утром прислал за ним. – Много убил? – Ни раз не выстрелил и ни одна утка не села. Отвез его. – Опять молча? – Опять молча.

Вчера вечером сидел у поймы, высматривал уток. Где-то далеко докашивали, где-то возили, где-то городили стога и со стога в тишине должно быть верст на пять слышалось: а-а-ть!

Есть точка, откуда вся пойма видна: и село Измайлово, где одни портные живут, и Остров с валялами, и башмачная сторона, и кого-кого только не увидишь с той высоты, везде виднелись на горизонте церкви и у каждой церкви жил разный народ: гончары, маляры, скорняки. С холма спускались на пойму с косами одиннадцать бывших кандидатов и с ними глубокий важный старик, повар бывшего императорского государственного банка.

Читал, что ледник наворотил…

Книги о натаске собак.

(Н. А. Зворыкин. При натаске собак необходима живая связь с ней дрессировщика, которая дается любовью к делу и опытом. По книге этому научиться нельзя. Но книга нужна, во-первых, содержащая правила [табло], предъявляемое к собаке современной охотой, которое дает план работ, во-вторых, основные приемы, выработанные дрессировщиками всех стран для скорейшей и более успешной натаски. Тому и другому вполне удовлетворит маленькая книжечка. Б. М. Новикова, это строго написанный конспект натаски собак, по которому при общем охотничьем опыте действительно можно самому натаскать собаку.

Но справедливо говорят и сам Новиков и Зворыкин, что натаска собаки иному любителю интересней охоты. В таком случае нужна книга для чтения, которая, действуя на воображение, увлекала новичка и тем помогала переносить довольно тяжелый труд этого дела. Благодаря несомненному художественному дарованию и огромному опыту автора, ему удалось написать такую увлекательную книгу.

Одно дело воспитать, научить и натаскать охотничью собаку и другое дело приготовить собаку для полевых испытаний, как все равно разное искусство стрельбы по тарелочкам и стрельба по бекасам. Книга Зворыкина учит нас, как обучить охотничью собаку, друга и помощника.

Полевые испытания, как я понимаю их, преследуют специальную цель фиксировать в данном пород. экземпляре наследственно переходящие признаки их способностей к охоте.

К полевым испытаниям натаскивают особые специалисты, которым надо натаскать скоро и много собак. Но самое главное, в такой книге желательно видеть сравнительный опыт натаски собак различных пород.

Комиссия по содействию и развитию Кровного Собаководства <4 нрзб.> в этом отношении (судя по В. В.), эти пробелы в натаске восполнились книгой Ив. Яблонского. Но, к сожалению, после Зворыкина и Новикова не найдем ничего нового. Напротив, построенная вся в отделе натаски по редкостной дичи дупелю, – она не облегчает, а затрудняет. Личный опыт <1 нрзб.> по дупелю мне дал определенный результат: дупеля бродили между высокими кочками, сквозняки сбивали собаку, обращали ее чутьевое внимание к следам <1 нрзб.>. Вообще скорость натаски в огромной степени зависит от способности дрессировщика <3 нрзб.> подходящий материал.

Кроме того, книга Яблоневского написана языком плохим (размазана), не выдерживающая сравнения не только с языком худож. прозы Зворыкина, но даже соответствующим задаче строгим и ясным языком. Б. Новикова.

Много прошло охотников, пешие все худые, на лошадях посильней, под вечер на рессорной тележке на прекрасном рысаке прокатили два очень тучных охотника.

Когда кончились мои колебания и установился план – утром по глухарям и тетеревам, вечером на примере, – у меня прошло раздражение против массы охотников, напротив, эта ночь в ожидании света, вместе с которым у каждого охотника явится такая радость, напоминала нам Пасхальную ночь. Но какой же это был огромный союз людей богатых и бедных, красивых и уродов, образованных и дикарей. И как будто теперь…

Было у нас в России два великих обмана свободы: одна свобода крестьянская, кончилась свободой без земли, другая свобода, рабочая, свободой без образования.

1 Августа. Утро жаркое. Вечером гроза и дождь.

На глухарином выводке можно было стрелять только глухарку. Я не стал. Ваня спросил со мной (соединить его с пастухом золотым и с Ваней-журавлем). Ходили до 12 д. и ничего не нашли (тетеревенок недельный). Вечером у Забол. нашли выводок, взяли петуха в черном пере. Утиную тягу перебила гроза.

После того местные охотники тоже начали палить в запрещенное время.

Даувальдер в отчаянии: Дубец не делает стоек и от бекасов отвертывается, понюхает и отвернется. С ним то же происходит, что со всеми членами семьи Кенты: очень тугой в натаске. Я посоветовал ему отправить Дубца по тетеревам, а потом перейти на бекасов. Мы взяли Кенту, Нерль, Дубца. Кента нашла выводок. Дубец довольно страстно носился по следам. Потом Кента нашла выводок бекасов на краю луга, переходящего в болото, там где высокие луговые травы сменялись низкой осокой. Бекасята вывелись только сегодня, может быть несколько часов тому назад, еле, еле могли передвигаться и не отошли на аршин от родной скорлупы. При них держались два старых бекаса, которые один за другим взлетев из под Кенты сели от нас в несколько десятков шагов. Я подвел Нерль к бекасенку. Она стала, Даувальдер стал подводить Дубца. Нерль, вероятно из ревности, ринулась вперед. Я ее отлично вздул. Считаю случай, позволивший мне ее наказать, драгоценным. После того я взял Дубца и подвел его к бекасенку, он его не видел, но чуял и тянулся до тех пор, пока не наткнулся носом. И вот какие бывают собаки: он, испуганный, отпрыгнул! Я очень ласкал

его, уговаривал опять приблизиться. Он мало продвинулся, но сделал стойку и даже лапу подогнул. Даувальдер был в совершенном восторге.

Этот латыш говорил, что нужно великое терпение служить у мужиков. Их неопрятность чудовищна, нравы ужасны (напр., отец учит ребенка ругаться по-матерному и когда достигнет, даст ему за это баранку, а еще многие отцы идут в чайную, едят там колбасу, а семья всю неделю пьет чай без сахару, и т. д.). Власти все из мужиков и просто, не загадывая ни о чем, делают себе карьеру.

Говорит, что <1 нрзб.> слух о войне. Бедный латыш очень боится возвращения голода 19-20 гг. Я успокаивал его тем, что подобные войны и катастрофы так часто не бывают в истории. Но сам я, коснувшись возможности катастрофы, представил себе жизнь свою во всей ее эфемерности. Такое малодушное состояние (отзвук прежнего плена) продолжалось недолго. Я подумал: “Тучи иногда закрывают солнце и на земле бывает темно, но за тучами солнце продолжает посылать лучи в мировое пространство”. Ефрос. Павл. вполне согласилась со мной, но прибавила: “Нас может все ужасно коснуться со стороны детей… да…” После того мы замолчали.

2 Августа. Хмуро, холодно, дождь ноябрьский.

Ходил на Захаров остров обстреливать Нерль по бекасам. Тремя выстрелами подряд убил трех старых холостых. Последнего бекаса потерял. Нерль нашла его и, постояв, легла возле.

Гашин в чайной сказал, что об озере дело еще не решено, сказано так: “Вы продолжайте работать, а мы посмотрим, возможно ли спустить озеро”.

Под окном у меня женщина сказала: “Озеро-то, озеро-то, бабушка! В газете писали, трава выгорела там заграницей. Едут смотреть”. Вероятно во время моего спанья приехала ученая комиссия.

Я вижу, едва ли будет возможно спустить озеро. Такая безделица, трава, а вот погода: для местного населения это безделица, а перед лицом всего света… как это можно! Вот где сила-то, друг мой. Православную церковь под предлогом борьбы с культом можно срыть (???), но умершую церковь Спас-Нередицу срыть не дадут. Так фиксировали свои богатства, заключая их в музейные памятники. купцы Третьяковы, Щукин.

3 Августа. Холода, дожди, туманы.

Утром обошел все места, где встречал тетеревей, везде скошено и тетеревей нет. Нашел в густом лесу, в трудных местах и убил, изморившись, одного тетеревенка.

Вечером с Нерлью ходил в Трестницу, много не ходил, видел только трех бекасов. Без ветра Нерль работает очень плохо, добирается по следу и стуривает. Если делает стойку, то короткую, пока к ней подойдешь, она стронет.

Решили изведать другие места, поеду на неделю в Шепелево, и оттуда на Березовку.

Читал в газетах о новой затее пауперистов. И думал о нас. Там, в международном пространстве, наше дело не бессмыслица, /не/ только обман, как представляется здесь. Наша идея “общего дела” не дело, а знамение времени, это идея в отличие от католической материальна и варварски проста. Это кость, которой долго будут давиться. Вместе с тем эта кость и есть наша национальная значимость: без нее мы - колония Европы. Нам, последним из могикан, остается два пути: сдаться на положение колонии, или же рассасывать большевизм в направлении философии “общего дела”… до встречи ее с ней католической.. Все это надо держать в уме и выказывать только творческим путем.

В правление Дома Печати.

Отвечаю на Ваше предложение организовать секцию охоты при Доме Печати.

Принципиально я согласен и могу это сделать, но я враг охоты только как спорта, точно так же как и беллетристики “для отдыха и забавы”. И Вы совершенно правы, называя современное увлечение охотой писателей их “модной болезнью”.

Моя точка зрения, однако, не исключает и охоты для отдыха и забавы в том случае, если охотник главное свое внимание сосредотачивает на идее охраны природы, если он служит проводником разумного закона среди населения, хищники уничтожающего все живое. В моих наблюдениях городской охотник, иногда высокосознательный в области законов человеческого общежития, является в отношении природы главным разрушителем и своими подачками развращает душу примитивного охотника ныне не меньше, чем раньше.

Городской охотник, в особенности писатель, во-первых, должен являться охранителем памятников природы, заповедников, заказников, потом проводником разумных методов охоты и после всего этого удовлетворять уж свою страсть борьбой с хищником (волком) и отстрелом дичи избыточной. Охота, как спорт, должна выражаться не количеством истребленной дичи, а воспитанием образцовых собак, меткостью стрельбы, фотографией с телеобъективом и т. д.

Для проведения всех этих идей писатели прежде всего должны организовывать свой серьезный журнал, подобный старому “Природа и охота”, но отвечающий современным условиям. Я могу назвать целый ряд почтенных имен из писателей-натуралистов, которые показали бесконечно большее понимание словесного искусства, чем профессионалы- белетристы показали нам свое понимание природы и охоты.

На основании всего вышеизложенного я предлагаю свои услуги организовать секцию охоты при Доме Печати, начиная с организации журнала. Выдающиеся знатоки охоты, сами писатели (назову энциклопедиста охоты проф. Бутурлина, зоолога Житкова, написавшего изумительную книгу “Перелет птиц”, Зворыкина и др.) возьмутся за скромное вознаграждение быть редакторами отделов и они же явятся консультантами секции, как в деле охраны природы, так в деле сближения с нею и, наконец, спорта. В этом коллективе редакторов и руководителей молодежи <1 нрзб.> я лично не отказался бы при наличии хорошего секретаря быть организатором литературно-художественного и краеведческого отдела.

Вот только в таком плане я готов организовать секцию охоты при Доме Печати. Вы обсудите прежде всего вопрос материальный, возможно ли Вам ассигновать для этого значительную сумму, или же Вы найдете в федерации писателей, Госиздате и т. п. Обсудите вопрос серьезно, потому что охота, как промысловая, так и любительская в нашем государстве имеет грандиозное значение и вопрос о журнале разрешиться не сегодня – завтра если не Вами, то другими.

Имейте ввиду, что я чрезвычайно занятой человек и без самых серьезных оснований за дело не возьмусь. А потому и прошу Вас дать ответ мне точно определенный. есть готовность на широкий размах, есть к этому материальное подтверждение, – идем, нет – так и скажите, что нет “пока не можем”.

Ваш ответ пришлите непременно заказным письмом по адресу С. К…, а оттуда направят его мне в то место, где я нахожусь. Приняться же за дело я могу в конце октября, с начала литературного сезона. когда все натуралисты и писатели съедутся в Москву.

Ходил на глухарей, их не было на этом месте, вероятно потому что я запоздал: это было место их ночевки, а кормились они где-нибудь на ягоднике, тут взять им нечего. Пошел по компасу к вырубке и залез в тростники, под ними были невидимые глазу высокие кочки, в кочках вода. Было очень трудно двигаться. Когда вышел из тростников, только немного стало легче, потому что осока скрывала кочки и все равно ноги, в поисках места ломались и вывертывались. Тут жили вальдшнепы. Я в одного выстрелил, он упал, а потом поднялся и улетел. Ружье бьет не резко, надо поправить заряд.

Трудно мне было, тело стало нагреваться от неравномерных покачиваний. Так было все однообразно: березняк и под ним зеленая пропасть. Сел отдохнуть на кочку и увидел напротив, как вильнула змея. Я рассмотрел под кочкой небольшое отверстие, куда она скрылась. Я стал подкуривать, вдруг показалась голова. Я счел нехорошим делом беспокоить змею в <1 нрзб.> убежище. На другой стороне было другое отверстие. Это было почти на опушке большого леса и мелкого. Сюда уже проникает солнце, в солнечный день угревшись (???) эта змея выползает на кочку и лежит на ней. В мелком лесу было не легче, но скоро послышалось пение иволги, это значит, что там недалеко, где она поет, радостный суходол.

Порох – 1,1 гр., Дробь 23 гр.

Испробовать: 1,2 – 23. И прежний 1,3 – а, дроби: 1) 25, 2) 23.

Суходол от болотного леса разделял ручей, у ручья была небольшая шалыжка, на которой косили муж и жена. Он был молодой человек, нос у него был на боку, лицо серое и рябое, взгляд бессмысленный. Увидев меня, он бросил косу и с криком “мать твою!” скоро подбежал ко мне и схватил за ружье. Я быстро вырвал ствол. “Уй-ли, – удивился он, – дай поглядеть”. Тогда я понял, что это дурак, ружье показал и спросил, не знает ли он, где кормятся здесь глухари. Он вытаращил глаза. Я сказал: “тетерева”.

– Уй-ли? – спросил жену.

– Может быть тетерева? – спросил я.

– Нет, я знаю: глухари. В этом месте тетерева не встречаются.

Потом она очень дельно стала рассказывать, как туда пройти: перейти одну паль, будет ручей, у ручья шалыжка, перейти шалыгу будет другая паль, на пали тропа и по ней идти вправо, когда дойдешь до можжухи, тут и глухарь, с одной стороны один выводок, с другой еще вылетел.

Я взял направление по компасу и обрадовался: этот суходол с ягодами был как раз против того места, где я помнил ночевки глухарей. Но еще больше я рад был встрече с глазами этой женщины: это была береза в болоте, спереди береза красавица, сбоку старуха.

И только уж после того как умная женщина все рассказала мне и я так благодарил ее, он наконец-то сообразил, что это он должен был рассказать, ведь он мужчина, а она просто баба.

– Уй-ли! – сказал он грозно жене, – наболтала дура, надо было просто сказать.

И он размахивая руками, повторяя “уй-ли!” и “мать!” несвязно повторил то, что сказала она: идти на паль, через шалыжку на другую, по ней и тропа можжухи.

По пути на можжуху я встретил тетеревей, убил двух и рябчика. Мне было довольно, я оставил глухарей до другого раза и вернулся назад. Завидев меня сосед крикнул:

– Убил? - Я ответил.

– Мать твоя, - крикнул он.

И, бросив косу, побежал ко мне смотреть никогда не виданных тетеревей.

– Уй-ли! – говорил он, рассмотрев.

А там на зеленой шалыжке, опираясь на грабли стояла женщина, как утонувшая в болоте береза.

– Что же делать?

– Рыть канавы.

– Из-за чего же их рыть?

– Чтобы сухое сено было. Государство проводит теперь магистраль, ваше дело кончено. Будут рыть?

– Не будут.

5 Августа. Ноябрьский холодный мелкий дождь с утра.

Занимался до полудня пристрелкой ружья. Нашел универсальный заряд.

Гашин. Я попросил его в трактире поделиться своими знаниями жизни уток. Он много говорил общеизвестного. Я спросил: – Скажите, как у них семейная жизнь. – Из рук вон плохо, – ответил он, – селезень, удовлетворяя свою похоть, ни с чем не считается и потому держится возле гнезда. Ласка, хорек, ворона, ястреб видят селезня и по нем узнают гнездо. – Может быть, – спросил я, – селезень просто охраняет гнездо. – Какой там охраняет, не будь уток, он и утят бы всех перебил.

Я стал протестовать, говорил, что многие опровергают, это предрассудок. Тогда многие в трактире стали защищать Гашина, ссылаясь на то, что это постоянно бывает у домашних уток. Я не стал спорить, а Гашин поднял голову.

Прошел месяц. Началась охота на уток. Охотники в трактире говорили о слабом перелете, потому будто бы, что весна запоздала и не вся утка на крыле.

– Я знаю почему, – моргнул мне Гашин.

– Почему же?

– Я вам говорил: потому что отменили весеннюю охоту.

Я ничего не понимал. Он мне пояснил:

– Я же вам сказывал: весной бьют селезней, а как их не было, то они били уток, потому и уток теперь меньше.

Я не мог удержаться от смеха. Ободренный тогда в трактире сочувствием, он на своем успехе теперь создал целую теорию. Но он слишком увлекся, этому уже никто не поверил и все стали смеяться над теоретиком.

Окорок. Продолжение рассказа “Кость” (о Ромке).

6 Августа. Со вчерашнего вседневного и потом всенощного дождь продолжался до утра. Громкоговоритель не смолкал.

– В этом доме нет хозяйской струны (руки). Все избалованы, все надеются на “барина” и каждый ведет свою отдельную линию: дурачек свою, бабушка свою (взять свою часть и уйти к дочери), Нюша тоже года два-четыре поживет и потребует свою часть по-новому женскому праву. А дочери бабушки тоже не дремлют. Из Мергусово наезжают с оравой детей. Бабушка им блины. Да притаит яиц, масла. Несколько раз накрыли. И вот бабушка теперь ходит виноватая, ей голосу нет. Другая дочь в Заболотье сманивает мать к себе, говорит: “мы похороним”. Той, конечно, расчет: бабушка принесет свою часть, а потом ведь и нянька, детей куча, нянька необходима, а ведь теперь 7 рублей.

К рассказу “Окорок”. Этот окорок продам. Семен Парфеныч из Смычки №13, он знакомый человек, ходит к нам когда замок починить, когда петли на дверях поправить, понимает в мебели, может оклеивать квартиры, клопов и блох истреблять со всеми зародышами, выпить не дурак и выпивши, не дурит, а становится даже умней и разговорчивей. Увидев червей в окорочке мы позвали Семена Парфеныча. Он взял ножик, вычистил пораженные места, а окорок подвесил в саду на дереве под солнце и на ветер.

– Не сомневайтесь, – сказал Семен Парфеныч, – самая лучшая вестфальская ветчина приготовляется всегда таким способом.

– С червями? – удивился я.

Он моргнул нам, огляделся на близкий забор соседа и указал в противоположную сторону, где была лавочка. Мы поняли, что Семен Парфеныч выпивши, желает поговорить по душам. А между тем собака моя Кента, гуляя по саду, учуяла окорок на дереве. Долго смотрела наверх, потом что-то решила про себя и улеглась прямо под этим деревом. Другая собака, ее дочь Нерль, бегала просто, не имея никакого подозрения насчет окорока.

Мы сели на лавочку. Семен Парфеныч сказал вполголоса:

– Вы на червей жалуетесь, как им при нынешней власти не быть. Ведь червяк сам по себе не виноват, он тоже кушать хочет, виноват хозяин.

Надоела мне эта вековечная мужицкая журьба. Я сказал:

– А кто в кооперативе теперь, все больше мужики. Вы же сами из крестьян?

– Извините, – обиделся Семен Парфеныч, – я из мещан. А это вы совершенно верно заметили, что все из мужиков, вот вся и беда: известно, какая крестьянская жизнь, луга и поля, а тут вот лежит ветчина.

Я запротестовал, указал на хорошие стороны нашего времени. Семен Парфеныч ответил:

– Извините, Михаил Михайлович, я не о хороших сторонах веду речь, мы же начали о червях, откуда черви берутся. Вот в нашей жизни никто не замечает, кроме нас, специалистов, что блох везде за последние годы стало меньше. Вы на это не обратили внимание?

Я был поражен. Довольно давно я занимаюсь собаками и в прежнее время каждое лето боролся с блохами. А в последние годы действительно блох не было. Но самое удивительное было, я тем был поражен, что не заметил даже этого чрезвычайно важного для моих <1 нрзб.> собак явления. Я воскликнул:

– Но ведь это ценное открытие, как же я это не заметил. Вот удивительно.

– Не удивляйтесь, – ответил Семен Парфеныч, – хорошего мы никогда не замечаем. А вот наверно вы заметили избыточное размножение клопов в последние годы.

Это я знал.

– Вот почему, – продолжал Семен Парфеныч, – и я тоже обращаю внимание на дурную сторону кооператива, потому что человек и особенно необразованный человек, мужик, по природе своей хищник, а между тем поставлен у самого продукта.

Семен Парфеныч остановился, потому что Кента зарычала, почуяв вероятно приближение соседа к забору. Мне показалось это странным: Кента охотничья собака, во избежание неприятностей, так дрессирована, что на людей не рычит. Что бы это значило?

Я сделал опыт. Подошел к дереву, погладил собаку. Она на меня не рычала. Послал Семена Парфеныча, он едва уцелел от укуса. После того Семен Парфеныч сказал:

– Вот видите, собака и та понимает, что хозяйскую собственность надо оберегать, а наши товарищи каждый о себе только думает, каждый хап, хап и хап.

– Что же делать, Семен Парфеныч, скажите. вы понимаете, как блох истребить, клопов. тараканов, но как это <1 нрзб.> зло победить.

– Это не зло, – ответил С. П., – какое это зло: каждому есть хочется.

– Все равно, зло не зло, а из-за этого жить нельзя. Как сделать, чтобы это зло нам стало добром. Ну-ка, мудрец, разрешите.

– Никакой мудрости тут нет, – сказал Семен Парфеныч, – глядите на себя: хозяину надо окорок повыше подвесить, любоваться – любуйтесь, а хапнуть ни-ни!

– Но как это сделать?

Семен Парфеныч не мог на это ответить, а я…

В тесных кустах можжевельника глухари расхаживали, вытягивая вверх шеи, доставали себе ягоды. В можжухе только, только глухарю повернуться, а собака в двух шагах исчезает совершенно. Другой раз свистнешь, <1 нрзб.>, а она, испуганная грозными криками, рядом стоит за кустом. Я привязал к ошейнику колокольчик и дело пошло хорошо. Одно плохо при колокольчике, что собака от звона не слышит свисток и голос. И, значит, это можно делать только с собакой старой, которую не боишься испортить.

7 Августа. Интеллигенция и простой народ различается между собой не так богатством или образованием, как отношением к физическому воспроизведению себе подобных людей: самое легкое, самое простое, на что способен в простом народе последний дурак, для человека сложного и высокоразвитого представляется иногда труднейшим делом, и в жизни своей это потом он считает величайшим событием. Такая “интеллигентность” встречается однако не исключительно среди образованных людей, часто образованные и богатые размножаются даже проще простого народа, оставляя детей своих на произвол судьбы. Среди крестьян, <1 нрзб.> встречаются нравственно высокоразвитые люди, для которых рождение человека также трудно, как для высокообразованного. Из таких натур обыкновенно выходят сектанты (“Пророк” в Хмельниках, Митраша).

И всю-то ночь дождь. Третьи сутки льет с небольшими перерывами. Вспоминаю хороших и дурных людей, восхищаюсь хорошим, удивляюсь дурным, но тех и других в особенности дурных, нахожу чрезвычайно мало.

Василий, продавец кос. Смирнов Мих. Ив. завед. музеем

Максим Горький (?)

Ефим Бороновский (крестьянин Смол. губ)

Трудно вспомнить еще кого-нибудь, вот как редко начисто хорошее и начисто дурное. Мне представляется дурные люди чем-то вроде океанских рифов, которые тем только отличаются от таких же камней, составляющих дно океана, что высунулись и мешают судоходству. А хорошие, как зеленые острова, тем хороши, что покрылись деревьями и цветами. Все остальное человечество разно показывается, больше частью оно бывает все хорошо, иногда себе очень хорошо, и плохо, когда себе выйдет плохое. Таким образом, выходит, что любить и ненавидеть людей самих по себе почти не стоит, до такой степени они редко встречаются. Но любить и ненавидеть надо переходящий по людям в той или другой форме творческий дух, без этой любви и ненависти невозможно самому принять участие в мировом творчестве жизни…

Всеобщее разочарование в “счастье” происходит потому, что огромное большинство людей свои творческие возможности топит в привязанностях к людям и так обманывается. Таким образом, большинство людей это пленники “счастья”, вначале фанатики, а потом мизантропы. Те немногие хорошие люди удивительны тем, что встречают тебя впервые как будто давным-давно знали тебя, как хорошего близкого человека. Они видят общее всем людям, присущее /им/ доброе начало и посредством особого, свойственного им родственного внимания, мгновенно как бы создают из тебя человека и так делаешься хорош сам себе. Они смотрят куда-то выше, но в их жизни была заминка личного счастья и оставила в них боль, но, мне кажется, это не обязательно; есть и “урожденно” хорошие люди (особенно из крестьян), не имеющие понятия о трагедии личного счастья.

Творчество жизни обыкновенно проходит мимо людей, потому что они слишком заняты собой. И творцы жизни могут пройти тоже мимо людей. Но бывают из них творцы сверх всего наделенные даром родственного внимания. Это они создатели “гуманизма”. Но увлекаясь ими, не надо забывать, что гуманизм, это родственное внимание к людям, не главный бриллиант в их короне, главное – это их основная творческая натура одинаковая с натурой творцов жизни, проходящих без всякого внимания к человеку. Христос, проповедуя любовь и умирая за людей, всегда помнил Отца, но “гуманисты” обыкновенно не знают Отца и поклоняются простому человеку, забывая, что человек без Отца остановлен в движении и мертв. Это явление хуже фатализма, потому что там все очень наивно, там простота сознания является почвой, удобной для возделывания.

Но главный поток пойдет по руслу “личного счастья” и этот поток может быть будет так велик, что тот религиозный поток будет просто сигналом полного конца…

8 Августа. Забойные дожди.

Вчера уехала Ефрос. Павловна.

После обеда ходил на вечорку. Можно было убить двух-трех уток, но я прозевал.

Установить, как правило, что для натаски собаки бекас есть бекас только на открытом болоте и непременно в ветер. А бекасы в кустах на крохотных шалыжках то же самое, что тетерева. Они тут наслеживают так много, что собака в застойном воздухе чует не бекаса, а шалыжку, по необходимости берется разматывать след нижним чутьем, а бекас, ей невидимый, подает насмешливый звук, улетая, как будто его собака за живот ущипнула.

Однажды я охотился по тетеревам. Была мне весь день неудача. Было совестно возвращаться домой без дичи. А главное, что в деревне в это время года не только мяса, а даже и хлеба трудно достать. Что убьешь, тем и кормишься. Подходя к дому, я вспомнил, что неподалеку в еловом перелесье с можжевельником не раз спугивал старого черныша и еще там жила матка с одним молодым петушком, довольно большим, перышки у него уже начали мешаться.

Конечно, мне хотелось больше взять старого, хотя он и не так вкусен, как молодой, но зато мяса в нем много больше. И я пустил свою Кенту как раз в то место, где спугивал черныша.

– Он здесь!

Эти петухи неглупая птица. Слыша собаку, они обыкновенно забегают на ту сторону куста и вылетают так, невидимые для охотника. Но мы эту повадку их знаем и когда собака стала, тихонько обходим куст и так делаем, что на одной стороне собака стоит, на другой сам с ружьем, а посередине петух.

Я обошел куст, приготовил ружье. Потом я сказал тихонечко невидимой мне Кенте:

– Вперед!

Это слово “вперед” большое слово в этот момент. Кента никогда не бросается, а очень осторожно, переставляет одну лапу – раз! другую лапу – два! потом три и пли! С треском поднимается вверх большой черный петух и следует выстрел.

Я считаю про себя:

– Раз, два, три…

И вдруг вместо петуха показывается недоумевающая голова Кенты.

Я ее спрашиваю:

– Где же он?

Она меня:

– Где же он?

Я говорю:

– Дурочка, да не в карман же я его спрятал, в карман не уложишь, он ведь большой.

Она смешалась. Поиграла ноздрями и вдруг поняла, пока я куст обходил, он успел выбежать из него на эту поляну и по ней уйти в кусты можжевельника.

И Кента за ним идет как раз так, чтобы не очень его испугать. Она ход его чует по воздуху: он останавливается и она станет, он идет и она за ним.

– Будет ли когда нибудь конец? – замирая думал я, стараясь как можно тише ступать за Кентой.

Каждое мгновенье он может взлететь, каждое мгновенье я должен быть готов вскинуть ружье. Каждое мгновенье нарастает волнение. И вот, кажется, мы не по чернышу-птице, а по какому-то огромному зверю, больше медведя, больше тигра, что-то вроде слона.

Вот конец можжевельника. За ним зеленеется осока по мочевине. Из крайнего куста непременно он должен вылететь. Я держу ружье у плеча, но Кента, не задерживаясь переходит в осоку. Он решился бежать мокрой осокой, рассчитывая уйти потом в большой лес. Я вижу даже на осоке его бороздки: вся масса осоки седая от росы, а там, где он прошел, зеленые полоски, – росу он стряхнул.

Но что это? или у меня от напряженного ожидания стало двоиться в глазах. Мне кажется, я вижу две зеленые бороздки. Я решаю: “двоится!” Вот как теперь легко, если птица взлетит дать промах.

Но нет, мы перебежали мочевину и снова в лесу.

Стоп!

Кента стала у ольхового куста. Маневр нам удался. Мы его испугали. Он замер в ольховом кусту, считая его от страха последним убежищем. Я Кенту хорошо знал, она окаменела, у нее огонь в глазах загорелся. Он здесь!

Обхожу куст слева. Становлюсь напротив. Мне Кенту видно. Он здесь! мое волнение исчезло. Я готов. Пусть он только двинется. Я готов. Он не уйдет от меня. Я не тороплюсь даже сказать “вперед”. Пусть немного продолжится. И вдруг Кента оставалась по-прежнему бронзовой, переводит глаза направо от себя, потом от нас.

Неужели на наших глазах он рискнул выбежать из куста? Нет, так у петухов не бывает. И Кента опять возвращает нос к прежнему месту и глаза ее устремлены через <3 нрзб.> как через мушку, прямо говорят:

– Он здесь!

Она никогда не ошибается. Он здесь. И зачем, зачем я не сказал в эту минуту: “вперед!” Я промедлил, а Кента перевела нос опять направо, быстро спросилась меня красным от напряжения глазом и потихонечку, переступая с лапы на лапу вправо пошла…

И как я не понял ее, ведь она мне говорила:

– Он здесь, но он сидит, а это другая движется и я должна идти туда, то важнее, эта сидит и не уйдет, а та уходит…

Я не понял. Но все-таки вспоминаю, мне так ясно, хотя и без понимания, представились на седой осоке две зеленые бородзки, не одну, а две… еще я заметил в зеленой осоке свернувшийся клубочком лежал поясок ременной с пряжкой. Это кто-нибудь из грибников потерял. В другое время я бы его поднял и радовался находке. Теперь же я только покосился на него, только мелькнуло, что это называется поясом…

Мы недалеко прошли. Кента стала. Я обошел куст. И приказал решительно видимой мне Кенте:

– Вперед.

Лапка – раз! Лапка – два! Лапка – три!

– Пли!

С треском и криком вылетает не черный петух, а серая матка.

Серое бы ее не спасло. Я не успел бы остановить приготовленное движение. Но крик остановил меня, я понял: это не петух, а матка, запрещенная для стрельбы птица.

Этот крик был сигнальным. В то же мгновение раздалось хлопанье крыльев в том ольховом кусту: там взлетел по крику матери невидимо для нас спасенный ею петушок.

Теперь мне все стало понятно: в том ольховом кусту они были вместе, мать и сын. Мать в последнюю минуту рискнула и на глазах у меня и собаки выбежала из куста. Кента ее заметила и обманулась. Я тоже обманулся. Мать спасла петушка, и я вернулся без дичи домой.

9 Августа. Выдался денек единственный за все время. Солнечное утро с крепкой росой. Потом начался день самый мной любимый, когда легкие прозрачные облака рассеивают лучи солнца и становится так задумчиво в природе, так глубоко. Особенно хорошо бывает на воде. У белых лилий самый бал, все купавы в своем подвенечном наряде. Цветет водорез .

Я еду на своем “ботике” по Заболотскому озеру с ученой комиссией. Из тихой воды вдали нас тоненькие тростинки одна к одной рядышком поднялись из воды совершенно как если бы кто-то из-под воды начал поднимать волосатую голову.

Заведующий гидростанцией старший лимполог Россалимо сказал мне:

– Напрасно вы спрашиваете науку, лучше найдите русалку. Науку ценят только потому, что она питает технику…

Я ответил:

– И русалка не поможет. Искусством тоже пользуются только для отдыха. если я и найду русалку, скажут – “это забава!” и озеро спустят. Лучше дайте мне величайшую научную редкость, назовите мне такое из-за чего, если бы оно нашлось, озеро нельзя бы спустить без того, чтобы это не стало позором перед лицом всего мира.

Россалимо сказал:

Реликт, – общее имя всем видам, оставшимся жить с нами от времен ледниковой эпохи… Сколько им лет? Тысяч двенадцать. Одно время было потепление – атлантический период – дубы, которые находят в торфу, это остаток дубовых рощ. Потом опять похолодало и началось заболачивание (субатлантический период), наш: в столетие по три сантиметра торфа наростало.

– Так найдите же мне такой реликт, какое-нибудь животное или растение, застрявшее у нас с тех пор. Нащупайте центральный нерв всей нашей лимпологии и выразите его каки- нибудь именем. Пусть его нет, но если бы нашлось, то <1 нрзб.> бы огромное значение.

Иммигранты моря.

А вода уже заметно начала убывать. Там белые лилии еще в полном блеске на заводи справляли свой бал над опрокинутыми небесами, под куполом дремлющих, склоненных к воде деревьев. На более высоких плесах пожелтел телорез и те же самые лилии, а то, что невидимо нам под водой и что питает и держит цветы, там и тут свернулись толстыми, очень неприятного вида кишками.

Через три недели на этом большом пространстве в грязи толщиной больше чем спущенный слой воды будут лежать все эти лилии, белые, желтые <1 нрзб.> ряски, стрелолисты, камыши и тростники. Это будет черная, толстая гниющая масса в ковше уже не спускаемой грязи, непереходимое место для людей и животных рассадник комаров и мух, труп смердящий на десятки лет…

Ученые опускали барометр на дно озера и доставали пробы воды для анализа, испытывали прозрачность воды, выслушивали в телефонную трубу электропроводность. Они были похожи на докторов, призванных выслушать, изучать организм приговоренного к смерти преступника.

А Лагин говорил:

– Пустое дело, доктора воды не вылечат, а нам хорошо, нам оно надоело, у меня под окнами осока, я-то знаю, и караси будут жить – я и это знаю, и что мне работнику завтра дадут – я и это знаю. А там дальше, пусть гниет: я не верю, я и в родину не верю. Я загадываю… если жизнь не переменится, живой живым мыслит: корова у меня под окнами на болоте будет траву щипать.

– Подошел милиционер, посмотрел: обложить налогами такую бесполезную вещь невозможно, по рылу дать ею, – не больно, себе взять ничего не стоит. И сказал: “Лучше уйди с ними отсюда”.

10 Августа. С утра до ночи дождь.

Дуня и Лагин складываются в один тип. Оба замечательные работники, но не в одном деле, а на все руки: кому-нибудь услуживают. Во время этой службы, вероятно в расчете на хороший заработок чувствуется искренняя приязнь к работодателям. После этого, переходя в услужение к другому лицу, пересказывают ему самые скверное о первом, как бы в расчете, что другому человеку это приятно. Сделав отвратительную гадость по отношению к человеку словами, они лично к нему при встречах показывали расположение, как ни в чем ни бывало. Эти люди не люди, это газеты. Дуня газета, Лагин журнал. У Дуни улица. У Лагина – край. Оба они в первооснове своей суеверны до крайности, держатся “Бога”, ругают Советскую власть, но как-то легко все выгодное стараются использовать для себя без благодарност, и настоящего религиозного человека готовы за рубль продать в Чеку.

Иногда долго живешь рядом с человеком и не знаешь, кто он, потом как-нибудь, где- нибудь встретишь подобного и вдруг тот первый человек встает ярко во всей своей значительности, притом не только в своем кругу, а в совершенно другом, при других достатках, при другом воспитании, образовании, но точно такой же. И какую не вспомнишь среду, низкую, среднюю, высокую, в настоящем, в прошлом, – везде такой человек, и когда представляешь себе в будущем возможность новой счастливой жизни человечества, каким-то пресным, скучным, неоправданным кажется это счастье без такого человека: он везде, всегда при всяких условиях был, есть и будет существовать.

При самой первой встрече с тобой, когда всякий человек несколько смущается, робеет нового, ожидает от него чего-то особенного, перед чем неловко за свой хлам и скарб, а хочется скорее показать себя по-возможному лучшему, – эти люди при всякой новой встрече вываливают весь свой хлам, выражая всем своим существом новому человеку: “Ничего нового нет на свете, ты такая же сволочь”.

Несчастный филодендрон.

Филодендрон

Это годится для темы “несчастный среди обезьян”. Они все присматриваются к ученому, чтобы от него перенять себе что-нибудь для жизни, а он, не обращая внимания на жизнь, думает о каком-то реликте.

(…Какой-то старик живет в Переславище, да вы-то чего смотрите… – А что же нам с ним делать!)

Экспертиза остановилась у Гусева в богатом доме, где гордостью хозяев был филодендрон, такой большой, что верхушкой своей, чтобы не гнулся, привязан был к гвоздику в потолке, а весь огромный горшок с землей стоял на скамеечке. Мы не посмели расположиться с обедом в этой передней комнате и расположились в другой. Стульев там не хватило, Россалимо быстро пошел в парадную комнату, не глядя на филодендрон, снял горшок, поставил на пол, а скамейку принес. Через некоторое время, когда мы, налили по рюмке, чокались друг с другом и говорили “будьте уверены”, вдруг на пороге показалась взволнованная хозяйка.

– Что же, – сказала она, – ученые люди так всегда делают?

Мы все вскочили. она повернулась спиной в парадную комнату и показала нам рукой. Зрелище было ужасное: на полу стоял огромный пустой горшок, а в воздухе с землей с обнаженными корнями висел привязанный к потолку филодендрон.

11 Августа. С утра хмуро, ветер, потом моросило, после обеда опогодилось и даже солнце показалось.

Я ходил на охоту с Кентой в Селковские мелочи, убил 5 молодых в черном пере тетеревей, одного витютня и одного бекаса. После дождя в мокрой траве все птицы быстро бежали, долго не поднимались и очень мы с Кентой замучились. <1 нрзб.> по ненастью не смеют брать. Берут малину и начинают бруснику.

Вечером гулял с Нерлью около деревни. Она далеко причуяла в лесу маленькое болотце, нахоженное бекасом, и повела по нему верным чутьем. Но когда пришли к болотцу, в нем она стала шить носом траву. Бекас улетел, а она и не знала.

Не понимаю значения общепринятой фразы: “птица не выдерживает стойки собаки”. При хорошей собаки всякая птица выдерживает стойку собаки, потому что не знает о ней. Поздней осенью очень строго и слышат собаку раньше, чем она их может причуять. Но и тогда есть способ сделать так, чтобы собака их причуивала раньше, чем она насторожится: надо выбрать ветреные день и подходить на ветер.

Вот почему и то, что бекасы лесные вылетели довольно далеко от Нерли, не спасло положения: она должна делать стойку издали. Хорошая собака должна сама понимать, на каком расстоянии надо ей стоять, чтобы птица не улетела.

12 Августа. Задумчивый день. В полдень все-таки немного покапало. В Селковских мелочах убил трех тетеревей и одного бекаса. Проложил путь на дупелиную низину.

Далеко я зашел, как будто “тот свет” и больше мне ничего не надо: идти, отдохнуть и опять идти, и все сухо под ногой, все те же цвета лиловый вереск и красная ягода.

Так вот я себя чувствую, что давно уже когда-то жил, умер. И то, что я жил, страдал и умер. Это здесь считается, как загад. Там был мучительный загад, здесь свет. Весь труд здесь состоит только в том, чтобы вспомнить какой-нибудь вопрос из общего загада на земле, как только вспомнишь, так здесь сейчас же находится и ответ. А для того, чтобы вспомнить, надо идти. И вот я опять иду, под ногой вереск и красная брусника.

Мне вспомнилось…

Мой хозяин Н. В. Софонов

Вся квартира покрыта его фотографиями, на которых он всеми силами старается быть лучше себя самого. Если думать о нем, то весь мир разделяется на два класса, немного умных и множество дураков. Задача умного человека растолковать дураку то, что он понимает, чем больше кто из умных растолкует, тем больше за это ему почет от дураков, тем и живут, тем и удовлетворяются. Вот почему на всех портретах хозяина написано полное самодовольство: он умнее других и многих из дураков он устроил и ему за это от них всякий почет. Он был не то меньшевик, не то эсер. По существу своему социалист все-таки лишь замаскирован… страданиями в ссылке и на каторге. И вдруг нет ничего: ты законный социалист, пожалуйста!

Нет, все иначе: я пережил это, мне ведь 56 лет! Революция с хамом-писателем дала последний толчок и так я остался без всякого аппетита к славе. Вернее сказать, я…

Интереснее другое, – Тургенев учил Некрасова бывать в светском обществе. Светские писатели: Пушкин, Лермонтов, Тургенев. Не светские: Толстой, Гончаров, Некрасов, Достоевский, Гоголь. Причем Пушкин и Лермонтов явно презирали эту среду и пользовались ею только для своих материалов. Остается один Тургенев.

13 Августа. Жаркое утро. Редкое явление за это лето: видел при солнце росу. После обеда гроза и проливной дождь с градом.

Некоторые сегодня не выдержали и зажинали перестоялую рожь.

Заболотский холм сегодня покрыт как бы одеялом из лоскутков, так отчетливо на солнце выделяются разноцветные полоски крестьянский полей. Это своеобразное русское явление, остаток кр. общины со временем должно исчезнуть.

Ходил с Нерлью по Журавлихе. Убил дупеля и горшнепа. Так сошлось точно, зажинать рожь – показываются дупеля.

После отличных охот с Кентой, натаска Нерли показалась ужасным делом, я выходил из себя и так замучился, что серьезно стал побаиваться за свое здоровье, насилу доплелся домой.

Но все-таки я своего добился. Бекасов было очень мало и все строгие. Нерли их стуривала или на быстром ходу, стурит, а потом роется в следах, или причуяв… <1 нрзб.> в них до тех пор, пока бекас неведомо для нее улетит. Мне пришлось работать, прежде всего, над сокращением поиска, что делать! пришлось собаку перевести на рысь и держать ближе к себе. Это было нелегко, после того стал искать случая встречи с бекасом. Не было бекасов! Наконец она стала причуивать в кустах, я стал ей кричать, она не останавливалась сначала, потом оглянулась и тут я так погрозил ей, что она дождалась меня. После того я ей велел идти осторожно и она привела и стала как следует.

Но до чего же я измучился! Теперь спрашиваю, почему же раньше этот труд доставлял мне такую радость, что я даже писал: “никогда охота не может сравниться с натаской”. Как я ошибался! Нельзя было охотится и я восхвалял натаску, пришла охота и натаска стала невыносима. Так мы за отсутствием жизни, отдаемся вере своей, поэзии, науке, службе и находим в этом счастье свое, мы даже гордимся перед обывателями своими высокими достижениями. Но случается коснется нас сокровенно желанная жизнь и тогда религия, поэзия, искусство, служба кажутся тяжким кошмаром. Есть такие катастрофические концы, другие же останавливаются на своем “взамен” и являются гасителями жизни. Вот почему истинное творчество не идет против жизни, а вместе с ней. Внимая Эросу жизни, искусство может быть сделалось [бы] более реальным, чем изгаженное бытие и в этом бытии [могло] быть истинным светом.

Не спится. Встаю на темнозорьке, выхожу на крыльцо. Мне холодно. Нет желаний, нет любви. Мне страшно: я один в холодной темнозорьке планеты. Вдруг очень громко: стук, стук, стук! и потом кукареку! Я очнулся живым человеком и сказал вслух какому-то ненавистному мне Ивану Петрову:

– С искусством, с наукой, с человеком, с Богом, с петухом, но ты, Иван Петров отойди, мне с тобой не по пути!

Вот теперь понимаю, почему я говорю иногда, что охота мне дороже литературного моего дела, потому что она является источником того дела. Для других это кажется искусством: что такое охота! Но моя охота тесно связана с тем временем, когда я должен был расстаться с невестой. Моя нынешняя охота переплетается неразрывно с искусством писания, – это культ моей единственной любви. Моя гениальность (в смысле единства) состоит в том, что я чудесным образом остаюсь в отношениях своего центрального жизнеощущения не только верным про себя, но живу им вплоть до ремесла, до извлечения средств существования жизни. Моя жизнь похожа на жизнь ледниковых реликтов, которые, оставаясь неизменными в течении десяти тысяч лет, драгоценны теперь нам тем, что собирают наше разбросанное в повседневности существо в единство для понимания единства нашего происхождения.

Вечером был у меня объездчик Иван Григорьевич Шершунович, белорус. Говорили и об озере и о смертельной вражде крестьян к лесничеству и об охране заповедника. Напр., он сказал, что никакие сторожа не помогут, пока не будет установлено строгого закона. В лесных делах, если становишься на сторону крестьян, то нельзя будет охранять лес и тебя, в конце концов, накажут как плохого лесничего. А если будешь идти против них и стоять за лес, то позовут в центр и причитают: “у вас нет политического подхода к лесным делам”. Таким образом, защита самого озера то же самое, что защита леса, и так все решительно, вплоть до творчества, даже до Бога: в центре уже давно все это признано необходимым, давно признаны злом разрушительные требования масс и в то же время не могут о всем этом сказать, все это назвать и всю слабость, все влиянье, все компромиссы называют “политикой”. В эту политику упирается все наше творчество, как в стену и потому мы бедны.

О глухарях. По словам его у глухарей в выводках больше самок на ⅔, а у тетеревей наоборот.

Глухари иногда токуют на земле.

Искусство наслушивания глухаря (можно научиться слышать за 600 шагов). Одного подшуметь все замолкают (сигнал крыльями).

Своеобразие крестьян. Огромная масса крестьян знает только ту часть болота, которой живет, все болото целиком ему невообразимо. Так же и река, до владений соседней деревни, и тоже лес, и государство ему целиком так же несообразно. как нам бесконечность пространства и времени. Нашего, крестьянина интеллигенция изучала “по себе”.

Мальчик вышел в лесу на луг и так подумал: придут косить луг и найдут его. На лугу был оборог (способ хранения сена: крыша на сторожах). Под этой крышей был остаток сена. Он туда укрылся от комаров. Питался ягодами и щавелем, недалеко был ручей, к ручью ходил за водой. Через десять дней один хозяин, как это бывает у стариков, пошел в лес взглянуть на траву, зуек лыка набрать. Видит на траве тропа. Пошел по тропе к ручью, возле ручья на грязи следы детской ноги. Он пошел вверх, тропа привела к оборогу, заглянул туда, ребенок лежит. Тронул его, он сказал: не трогай меня, у меня живот болит. Старик выспросил его и он еле, не поднимаясь, рассказал, что он из Бородычей. Старик сплел корзину из льна, уложил мальчика и принес в Бородычи. Отвезли в больницу. Осторожно кормили ложечкой. Теперь вырос из этого мальчика здоровенный мужик Щевелек. У него хорошее хозяйство, две лошади. И когда кто-нибудь, завидуя, упрекнет его в богатстве, он говорит: “Покормись щавелем”.

Дупелиные высыпки. Болото Циба, возле дер. Антоновка, или Вишняки на берегу Кубри. Остановился в Вишняках в богатом доме Силаева.

Путь: Переславище, Торгашино, <1 нрзб.>, Горышки, Вороново, Горки, Антоновка (12-15 в.)

14 Августа. Наконец-то день выстоял.

Был у лесничего (Мих. Ив. Клопский). Слышал рассказ о борьбе секретаря ячейки с лесничим посредством наускивания мужиков на лесничество.

Начало повести – о Московском Полесье.

Анахронизм (Иван Грозный дуб, ледник) – природа. Человек: <1 нрзб.>, это реликт. Москва рождает инициаторов, другие остаются портными, сапожниками. “Великоросс” это в особенностях отношений личности и масс (Характер масс: Болото, река, озеро – знает только возле себя. Черта туземцев).

– Мало ли заросших озер, – замет я.

Лесничий пояснил:

– Это озеро, по слухам, ниже уровня Волги… а впрочем, это вслух нельзя говорить: контрреволюционная мысль.

Мы посмеялись. Я сказал:

– Ледник рыл и холмил, не считаясь с нашей революцией да притом и Волги еще тогда не было…

Раньше, давно я по-детски улыбаясь, слушал рассказы этих людей, стараясь связать их легенду о золотой луговине и дубовых рощах с общечеловеческой легендой о золотом веке. Выискивая в заболоченных озерах растительные и животные реликты ранне-ледниковой эпохи <1 нрзб.> живые памятники природы, я переносил это на людей и в их глубоком сознании искал, такое же свидетельство давно прошедшей жизни, как в реликтах ледниковой эпохи. Но все кончилось тем, что я в себе самом из-под наносов со стороны открыл некоторые реликты, ничего не говорящие о природе великорусского племени, оказалось, – что я сам себя искал. После того меня перестала интересовать эта этнографическая и примитивная помесь великорусского племени(???) портных, башмачников, кондитеров, загнивающая теперь, зарастающая быльем, как загнили ныне чистые озера с дубами атлантической эпохи ледникового периода.

15 Августа. Опять росистое утро и солнечный день. Все ждут.

Я с 6 до 12 д. провел в дебрях Серкова. Там в густозаростных местах по заболоченным берегам ручьев находились дупеля и множество вальдшнепов. Как я ни ухитрялся, но убить мне не удалось ни одного, потому что сзади собак идти, птица вылетит за кустом, а заходить навстречу бесполезно: вальдшнеп сильно бежит, собака делает ложные стойки, зайдешь вперед и собака вылезает на тебя <3 нрзб.> вправо так забегаешь да вправо, она ведет влево <4 нрзб.>, наломаешь ноги а когда придет настоящая стойка и вальдшнеп мелькнет, не успеешь стрельнуть. Так вышло и с глухарями: за небольшим кустом грохнул весь выводок и я ничего не видел. Но из другого выводка успел выхватить молодую глухарку, величиной больше курицы. Это и была вся добыча моего утра.

(Золотого пастушка надо поселить на полях: рев скота, жалейка).

Щевелек: Девчата в ягодах кричат в ужасе: ужас пустыни. Предать одиночество 7-ми летнего ребенка в лесу.

Утка без головы. Е. Пав. была в ягодах, выходила на дорогу с телефонными столбами. Видит мчатся три чирка и вдруг после встречи с проволокой, путь продолжали два, а третий падает. Е. П. говорит: “Ах, птичка моя, вот я сейчас тебе помогу, ты опять полетишь”. Подходит, а у птицы нет головы: проволока перерезала шею у самого туловища.

Тишина. Водоносное облако закрыло солнце и небо скоро было закрыто. Все задумались. Какая тишина вдруг наступила перед дождем: порхание пролетающего дятла слышалось долго после того, как он скрылся из глаз. В это время пастух заиграл на свирели… из журавлиной ноги (???)

Дятел. Муравьиная кочка была расчесана тетеревами, в другой кочке было углубление, как бывает в земле от мышкующей лисицы: оно было сделано не тетеревами. Кто это сделал? Мой вопрос остался бы как, сотни вопросов остаются в лесу без ответа. Но мне захотелось чай пить и неподалеку я уселся в моховую кочку под сосну. Я затих, выпивая понемногу чай из стакана, и слился с деревьями, с кочками в тишине. Тогда послышалось порханье (???) дятла. Он это перелетал на мою сосну. Посидел, подумал, глянул во все стороны, не обратил на меня внимания и спустился на ту самую кочку, о которой был поставлен вопрос. Ответ явился: это дятел работает, вырывая себе вероятно муравьиные яички.

16 Августа. Очень жарко. Жатва в полном разгаре. После обеда гроза.

Я прошел с Нерлью по той стороне Сулотского моста краем озера до Демидова к Полубарскому и по Ярке. Бекасов нет совершенно. В трактире в Федорцове пил чай и хозяин Василий Иванович интересно рассказывал.

– Я тут около деревни заметил след русачий, давайте-ка, когда самовар поспеет этого зайца возьмем.

Молодые охотники взялись за ружье, я повел собак. Мерелиз, глядя на нас, тоже закричал:

– И я с вами!

Собака враз подняла русака, молодые охотники бросились место занимать по дорогам, и Мерелиз, пожилой человек, пошел к сараям. Там за сараями ему ничего не видно было, потому что огромный тут сугроб намело, сугроб все заслонил. Мерелизу и захотелось подняться на этот сугроб. Зима была с большими осадками с настами, снег плотно лежал и взойти на сугроб на этот было нетрудно. А нужно так выйти, что под этим сугробом мужики два года копали для скота колодец и воды не достали. На эту глубокую яму положили две три слеги, на них хворосту и ладно. Так этот хворост годы лежал и, конечно, подгнил. Вот почему снег и подметало к этому хворосту и каждый год на этом месте сугроб большой нарастал. Случилось такое несчастье, – когда Мерелиз стал на верхушку сугроба, вдруг эта гниль над ямой рухнула и охотник туда вниз полетел. Так был наверху сугроба человек, высоко стоял и вот нет его, на самом низу, в пропасти. А никто этого не видел и дела нет никому.

Русака гнали и убили.

Только самовар поспел и охотники тут с русаком. Заварили чай, стали дожидаться хозяина, – нет его, выпили по стакану – нет, по другому – нет.

Молодые охотники догадались:

– Опять, – говорят, – Мерелиз подшутил над нами, наверно, он прямо к станции поехал на лыжах.

Так все и решили, что уехал и сами после чая тоже собрались, но раздумали и остались ночевать, но только по иной причине, только не из-за Мерелиза, о том думали, ушел на лыжах и уехал.

– Живая душа, отзовись!

Из дыры слабо:

– По-ги-ба-ю!

Прохор шарахнулся вниз. Собрал сход. Так и так говорит:

– У нас в старом колодце человек, кричит: погибаю.

Григорий Иванович и молодые охотники тоже были на сходе и враз смекнули:

– Мерелиз!

Взяли веревки, обвязали жердину, чтобы сидеть на ней и рукой за веревочку держаться. Устроили вроде лебедки, всем миром навалились и вытащили наверх человека: Мерелиз был на себя не похож, весь черный. Привели его в избу, стали отогревать.

– Я, говорит, не так от мороза страдал, как от дыма. Два раза выстрелил, думал пойдет дым вверх, а он сел на меня. Я чуть не задохнулся там. С жизнью своей там я уже простился.

Дали ему хорошего вина, чаю напился, поел и спрашивает:

– А скажите мне, кто же это мой спаситель, кто мне крикнул первый: “Отзовись, живая душа!”

Привели Прохора.

Отозвал он этого Прохора в сторонку, вынул бумажник и дал ему сколько-то. Потом показал ему этот бумажник и говорит:

– Смотри, себе оставлю только на дорогу, бумажник пустой, а сколько я тебе дал за свою (спасение) жизнь, никому не говори.

Но погодите. Этим не кончается. Покойный Григорий Иванович хоть и егерь был, а ведь из мужиков, Торгашинский он и, конечно, мужицкая душа его не могла успокоиться. Когда возвращался он из Вологды в Торгашино и стал своим односельчанам этот случай рассказывать, все к нему с одним и тем же мужицким вопросом:

– А сколько дал?

Навели так они его на вопрос и даже стало потом мучительно, днем и ночью мысль постоянно к этому возвращается:

– А сколько дал?

Прошел год, и два, и три. Вопрос Григория Ивановича не покидает. Бывают, конечно, встречи, новые люди проходят, всем хочется рассказать, всем хочется выслушать удивительный случай от очевидца и всякий после этого спрашивает:

– А сколько дал?

И вот на четвертую зиму вздумалось Григорию Ивановичу поехать в Вологду, предлог был - поискать медвежью берлогу, и главная мысль была найти того мужика и дознаться, сколько же дал ему Мерелиз.

Приезжает так он в Вологду, спрашивает о том мужике Прохоре, где он живет.

– Дом Прохора Семеновича? – говорят, – а вот иди и сам узнаешь: дом под железной крышей, на каменном фундаменте.

Идет Григорий Иванович по деревне и видит, действительно дом большой, пятистенный, под железной крышей, окрашена крыша медянкой, стены дома обшиты и тоже покрашены в такой цвет, наличники белые, фундамент высокий, каменный и облицованный. Вход, конечно, парадный под навесом и на двери электрический звонок.

Григорий Иванович позвонил. Отперла дверь скоро женщина, просит войти в прихожую. Там в прихожей зеркало и вешалка березовая, полированная. Женщина эта повесила его шапку и полушубок. Открывает дверь. И вот комната светлая, просторная, на окнах медные шпингалеты блестят, посередине комнаты большой раскладной стол, на столе самовар и за самоваром Прохор Семенович сидит в красной рубахе, на красном синий жилет, борода у него рыжая, волосы расчесаны с пробором, смазаны деревянным маслом, блестят.

– Григорий Иванович, не обижайся, душевно говорю тебе, оставайся у меня, живи месяц, хоть два, приезжай ко мне всякое время, днем и ночью для тебя у меня будет стол накрыт самой хорошей, новой скатертью, а об этом не спрашивай, с этим я умру и потому не скажу: это моя тайна.

Закончил чтение книги Авдотьи Панаевой, на редкость замечательная книга. Мне захотелось написать свою книгу, в которой тоже пройдет целая литературная эпоха, но чтобы это было не воспоминание, а роман (3-я книга “Кащеевой цепи”). Эпоха 1-й революции. Алпатов находит “реликт”, из-за которого расходится с эсерами и с мужиками (интеллигентно <1 нрзб.>). В момент решительных действий он подходит к вопросу творчества жизни. Является в Петербург для изучения реликта, пишет работу о нем. Идея: “природа, как реликт”. Все находят в ней свое и это открывает ему все двери. Сюжет: инженер хочет спустить озеро и встречает для этого препятствия, потому что, напр., во время исследования Волги находит “Китеж”, в конце концов (может быть) затопляет машину. Лица: Мережковский, Розанов, Блок, белый, Брюсов, Бальмонт, Гиппиус, Шестов, Савинков, Ремизов, Горький…

Начало главы. Мезальянс.

Применяя эту мысль к положению своего сына Михаила, она не могла для него найти выхода к счастью. Единственная правда там было, что это временное увлечение молодости, что впоследствии он одумается, эту бросит, а жену выберет настоящую, образованную. Тайный голос однако нашептывал, что Михаил не из таких, и у него не может найтись необходимого для такого брака расчета. Был выход облегчить сыну тяжесть посеянного несчастья: убедить его приехать с женой и взять ее в руки, принять в семью, отшлифовать, подучить. Но этот обычный, много раз испытанный способ в хороших среднедворянских семьях не годился для Марии Ивановны, потому что она сама в недалеком прошлом вышла из тех же крестьян и в глубине своего существа считала каждую деревенскую женщину “хамкой” гораздо больше и решительней, чем люди “белой кости”, дворяне. Впрочем, тут не было каких-нибудь предрассудков, все выходило из опыта, и Герцен это удивительно метко сказал: “мезальянс – посеянное несчастье”. Так она и решила про себя выжидать и всякий разговор с сыном об этом отклонять, как будто это у него была там где-то вне поля ее зрения обыкновенная мужская коротенькая связь.

А между тем Михаил, по-видимому, только за этим и показался, тоже не отдавая себе ясного отчета.

Друг мой, по правде говоря, все мы живем в облаках и нет на свете совершенных умников идеалистов(???), про которых выдумано: “если кто сказал А, тот непременно должен сказать Б”. Если мы вообразим в действительности жизнь человека сложенной по этой формуле, то А будет чувство собственной личности, это Я, а Б, все то достигнутое всей жизнью, будет дурак и, умирая, такой человек в лучшем случае скажет: “я был дураком”. На самом деле вслед за А никто не говорит Б, в промежутках облака густые, ничего не видно, жизнь по алфавиту читают только покойники, и неравные браки – сколько я знаю примеров! – у сильных людей давали многим недоступное счастье.

Михаил Алпатов вышел в сад. Роса еще не сошла. Сад блестел. Пчелы гудели на липах. Мезальянс не казался ему посеянным несчастьем. Пахло созревающей грушевкой. Он разыскал под знакомым деревом седое от росы яблоко и не ел его, а нюхал, впиваясь в его аромат. Это не было одно яблоко детства, одно только прошлое. В аромате яблока было и будущее. Он нюхал яблоко, думал об озере, которое является причиной огромных Полесских болот. Он добьется своего, спустит озеро и… (Его встреча с мужиками: разговор об ораторах; возвращение матери, ее рассказ о парке с цветочками: и я хочу цветок понюхать: эпоха Японской войны. Расставание. Мезальянс).

Почтарь обиделся, что Е. П-а не с ним поехала в Сергиев и отказался, не предупредив, носить почту. Поди вот делай с таким. Несомненно, что пробуждение личности, – это прогресс. Но ведь личность другого – сама по себе непостижима и действительный прогресс и личность другого могут быть постигнуты только в творческом процессе. А раз я не могу читать газет и деловую корреспонденцию из-а повышения чувствительности (???) личности почтаря и если я верю, что дело мое выше моих эгоистических интересов, то к чорту эту непроизводительную нерабочую личность. Я и досуги свои использую для дела, он ездит за почтой, в карты играет и пьет, к чорту, я смету его. Личность другого я могу узнать и оценить только в творческом рабочем процессе.

Моя книга возьмет эпоху богоискательства и будет иметь содержанием психологию творческого процесса.

К Алпатову.

Его позиция. Все говорят о Боге, он не смеет, потому что для этого самому надо стоять на ногах, самому быть творцом. Но его “сам” не есть только его индивидуальное я – это аксиома его природы, его сила земли, крови, у них разлад и потому они Бога берут на подпорку своего я (слабы для просто Я и для Бога). Его везде все принимают, как человека от земли.

Его главная мысль: природа, звери, растения, потом мужчина - это реликты человека.

Замечательно, что девственные трудолюбивые пчелы, занятые вечно цветами, ненавидят запах пота.

Есть, конечно, и среди цветов некоторые, возбуждающие животные страсти, но это уроды из них, доказывающие общность происхождения растительного и животного мира. Может и среди животных-людей когда-то были уроды, получившие любовь к запаху цветов…

Впрочем, я не могу сказать, чтобы запах лучших цветов, отрицательный к полу, был отрицательным к эросу. Напротив, запах всех цветов эротический, он волнует нас всегда, хочется вспомнить и не можешь вспомнить свою самую первую, детскую любовь. Так обыкновенно и бывает, что духами люди хотят пополнить в себе что-то утраченное, возбудить ими в другом завязку любви. Душатся чаще всего женщины, кокетливо поманивая ими смущенного самца. Запах цветов то же самое, что мечта о чистой любви, трагически разделенной с обыкновенной любовью размножения. Ночная красавица – уже запах сильный, порочный, она как будто стыдится…

17 Августа. Последние [дни] одинаково встают в тумане и потом бывает очень жарко. Я даже не решился сегодня утром идти на охоту. Но вечером ходил в Тресницу с Нерлью и убил двух бекасов. Она очень недурно работала, хотя все по-прежнему плохо определяет момент, когда надо прекратить потяжку и остановиться. По убитой дичи прекрасно пойнтирует и в 10 шагах чует в траве и останавливается. Убил двух бекасов.

18 Августа. Восход в тумане. Жара. Дожинают.

Ходил с Кентой по ближайшему тетеревиному выводку, убил вальдшнепа и тетеревенка. наслаждался работой Кенты по тетеревам. И такой простой кажется работа по бекасу в сравнении с тетеревиной. По чернышу это настоящая облава, как по волку.

Во множестве деревень центрально-промышленной области издавна население было в отходах, а жалкое земледелие оставалось уделом женщин, стариков и детей. Теперь по недостатку спроса на труд, бывшие ремесленники и рабочие стали тоже земледельцами. К этому присоединилась молодежь, необученная ремеслу. Здоровые парни в цветущем возрасте, перебиваясь с хлеба на квас, болтались в деревне: “гуляют”. Многие из них пытаются попасть в комсомол с целью через него “выбиться в люди”, попасть на рабфак, или чаще всего получить место рабочего на фабрике. Небольшому проценту это и удается, но большинство бросает комсомол и пополняет кадры той молодежи, которую в дворянских кругах назвали “золотой”, а в сельском – хулиганами. Поверхностному наблюдателю их вызывающее поведение кажется как бы продолжением эпохи первых лет революции, на самом деле в этом поведении нет ничего революционного и продолжается оно ровно до того момента, когда такой парень женится, после этого он возвращается в быт и веру своих отцов. Однако, при скудности земледелия в центральной полосе и невозможности уходить на фабрики, при падении кустарного труда едва ли всем возможно возвратиться в быт и веру. Вот эти-то современные “лишние люди”, не приставшие ни к воронам (???) и являются, по моему, элементом угрожающим всем “нашим достижениям”. Глядя на них, и отцы находят себе главный материал для отрицательной критики современности. Напротив, в тех редких случаях, когда в деревне два-три молодых человека через комсомол вышли в деятельные партийные люди, я не раз слышал от стариков одобрение им и некоторое примирительно отношение к современности: “Ничего, – говорят они, - в нашей деревне кое-кто проскочил в люди”.

Выход из этого положения двойной: 1) поглощение их фабрикой. 2) войной. Последний, пессимистический выход и является господствующим в сознании “отцов”.

Мне думается, в отношении современного крестьянского вопроса всякие попытки идеологического подхода в том числе и мера борьбы с пьянством является или недомыслием или лицемерием. Все решается двумя словами: “давай войну” или “давай фабрику”.

(Впрочем, как это и есть).

Горький продолжает меня тревожить своей оценкой современности “по-хорошему”. Я может был и сам бы занять эту позицию, если бы разрешалось прикидывать мысль по- плохому. А так это напоминает мне время натаски молодой собаки в период, когда нельзя охотиться: в это время учитываешь дело имен по хорошему, считая что ко времени охоты дело натаски так и двигается вперед, что хорошее возобладает. Верней всего у Горького (я тоже сужу его “по хорошему”) за границей намечалось такое будущее вроде 1-го Августа у ас охотников, когда хорошее возобладает. Несомненно это будущая мировая война с победой пролетариата. В свете этой катастрофы он и смотрит на всю советскую натаску русского народа “по хорошему”.

Что же в этом так волнует меня как то не по-хорошему?

Прежде всего у меня в душе есть от близости к бедствиям людей во время революции травма, которая не дает мне возможности смотреть на общественную жизнь по хорошему. Очень возможно, что я могу за деревьями не увидеть леса, – вот почему беспокоит меня это второе пришествие Горького.

С другой стороны, какой то голос (и опыт) мне подсказывает возможность выход из этого радостного подполия, каким то естественным путем внутреннего роста, достижения путем творчества ясного факта своего бытия, утверждающего тем самым и лучшее бытие других. На этом мучительном пути путь Горького является мне каким то срывом. Мне даже приходит в голову иногда оце его, как лукавого авантюриста, легкомысленного в старости. Каждый раз, однако, дойдя до того, я запрещаю себе это думать и даже обвиняю себя в низости.

Свои выстрелы

Когда собака подводит к дичи, то от самых отдаленных, едва слышных выстрелов она вздрагивает, а иногда и подпрыгивает, но когда цель достигнута, птица взлетела, она так вошла в свое дело, что не обращает никакого внимания на последующие над самой ее головой выстрелы: это свои деловые выстрелы.

Животный страх. Бывает такая мертвая тишина, в которой всем людям и животным становится жутко и по малейшему поводу представляется какой то “невообразимый ужас”.

Я возвращался темной ночью домой с охоты в той тишине. Мои нервы были до того расстроены, что меня стал брать страх: “вот ружье возьмет и само меня выстрелит”. Страх овладел мной, себя самого я испугался, вынул патроны и положил их в сумку. В это время послышалось тарахтение телеги, медленно едущей по мостовой. Мне показалось странным приближение этой телеги, я бы непременно стал за деревом, но дорога была обрыта канавами, наполненными водой. Я решил идти вперед хотя должно непременно случиться что то недоброе. Показалась голова лошади и ей показалась моя белая собака.

Белая собака!

Лошадь остановилась, вгляделась. Я пошел вперед.

Белая собака!

И в один миг ни лошади, ни телеги, ни человека, сидящего на ней не стало на дороге: все это бултыхалось в канаве.

19 /Августа/.Из нашего близкого выводка взял с Кентой двух петухов. Ходил к “американскому жителю”. Ему так непонятно было, что Горький свой журнал хочет назвать “Наши достижения”, что мне пришлось стать на точку зрения Горького. Я увлекся и свел весь воинствующий социализм к вопросу о войне:

“ – две силы – сказал я берут на себя труд продумать вопрос о войне до конца: католич. церковь и наш социализм. Вот скажите искренне, положа руку на сердце, думали вы о войне. или просто не думали?

– Думал, – ответил амер. житель – я так думал, что войны теперь долго не будет: она не выгодна теперь капиталистам.

Возвращаясь домой, я оставил точку зрения Горького и вдруг чрезвычайно ясно вопрос о войне представился мне делом внутреннего строительства мира, не внешнего как у нас.

– Главное, – сказал Петя, – было обидно, что экзаменатор вел себя по-хамски. Напр., спрашивает меня, в это время приходит другой такой же экзаменатор и между ними дружеский разговор. – “Ты сколько отделал? – Я двадцать. – А я пятьдесят. – Ну я так не могу” и т. д.

После рассказа Пети я спрашиваю:

– Почему же ты, сильный человек, не взял этого человечка за шиворот и не отдул его по щекам. Ну, немного бы посидел, тебя бы судили, я бы вступился, заварили бы кашу и помогло бы другим.

– Нельзя, папа, – ответил Петя, – он еврей и непременно бы из этого сделали антисемитизм.

Пришлось согласиться.

Переживаю мучительное чувство бессильной злобы. часто возвращаюсь мыслью к Горькому и думаю о нем искренно.

20 /Августа/. Солнечно и прохладно. Росисто. Березы зажелтели. Как будто на заре токовал петух.

Мы с Петей нашли партию глухарей 6 и 3, в прогалине видели как они огромные, прямые один за одним одинаковые и ровные как вагоны. Я стрелял по одному <1 нрзб.> и ранил.

Взяли 4 тетеревей и дупеля.

– Вчера в чайной Бог знает, что говорили: будто экскаватор перевернулся: лопнул канат.

Я чуть не воскликнул:

– Затонул?

– Ну да, говорят, утонул.

Я потому испугался, что механик говорил мне о единственной серьезной опасности, если экскаватор утонет, тогда вытащить его будет невозможно.

Серега передавал, будто в чайной прошло это, как злое действие: привыкли мужиков обманывать, вот и опять: дело не выходит, вот взяли, да и затопили.

Скверно, что разговор мой с механиком слышал Лохин догадка может только скользнуть по нем, чтобы этот <1 нрзб.> о ней разболтал везде, потом сам этому вверился и повторяя за правду, и опять выпрыгнет “старик с шарами”.

У Лохина азиатские глаза. Он живет, как кочевник в степи-пустыне, где по длинному уху передаются всякие новости.

21 Августа. Прохладное серое утро, потом солнце, в полдень слепой дождь, после обеда прохладное солнце.

Мы ходили с Нерлью по всей Журавлихе, нашли только выводу с двухнедельными бекасятами. Бекасов нет вовсе.

При первом намеке света стал на крыльце и чувствовал всем своим трепещущим существом, что любовь к человеку может явиться только со стороны, что всякая любовь со стороны: т. е. любит “во имя кого-то”.

Я клялся себе, впредь как можно меньше болтать с “младшими”.

Был момент, когда леса были в распоряжении мужиков. Смоленские леса, вероятно, до сих пор помнят этот страшный погром. То же самое: “интеллигенция ваша” “Наше” – это значит у мужиков, что каждый может брать из общего себе, столько только он может. Вследствие этого от общего “государства” “интеллигенции”, “леса” ничего не останется. (Нет ничего и никаких).

“Дать волю” мужику это значит дать волю все разрушить.

При всей темноте туземец чрезвычайно хитер и теперь отлично учитывает политику. Напр., дер. Скарнино несколько лет тому назад перешла на отруба. Но услышав о перемене курса на колхозы, вернулись (из страха, что отберут собственность) к прежнему общинному хозяйству, переменив однако трехполку на восьмиполье, (факт надо проверить).

22 августа. Солнечно-прохладный день. Ранним утром уже бормочет осенний тетерев. Мы в Серкове с Петей взяли старого самца-глухаря, молодую глухарку, вальдшнепа и рябчика.

О тех глухарях-вагонах сомнение, не молодые ли это от ранних выводков. Не отбиваются ли у глухарей молодые самцы от выводка раньше, чем у тетеревей, почему и создается впечатление, что в глухариных выводках большинство самочек (?)

Когда взрывались глухари, между ними попал вальдшнеп и пролетел мимо нас. Мы и не думали стрелять по нем, а только заметили, что летел он почему-то с раскрытым носом.

Вечером постучался в окно Хренов и передал новость: на Грибаноской Дубне, на самом глубоком месте утонул экскаватор. “Виден только флачок”. Приехали будто бы какие то всеведущие матросы и будут машину частями доставать. Надеются через месяц опять машину пустить.

Мыль Хренова об осушении: – состоится постановление Сергиевского Исполкома и ВИК заставит мужиков копать канавы; сами никогда не начнут, если и найдется какой “адеалист и будут копать, ведь ему голову отжуют”.

Туземцы. Виснут нас на окнах по вечерам и наблюдают, как мы едим: если кто нибудь из нас засмеется, там внимательный учитовающий глаз: “значит и они смеются”. Я лег в кровать, поставил лампу на стол и начал читать. Слышу шопот… (шепчутся удивленные, что я лег без подштаников.

Низшими людьми я называю тех, кто в своих суждениях и делах относительно Бога и человека руководствуется личным интересом.

Бекасов нет. Нашел матка, молодые еще с желтыми головками.

Вчера Петя ходил в Вишняки, осмотрел болото “Циба”, нашел немало бекасов, дупелей нет. По видимому рассчитывать на болотную охоту можно только по пролетной птице, с 12-го Сентября. Будем охотиться пока на тетеревей, глухарей и вальдшнепов.

1. Рублевик

Туземцы. Все пять окон моего дома вечером я закрываю газетами и все таки на всех окнах виснут ребята: одни находят какую нибудь щелку смотреть, другие удовлетворяются долетающими до них отрывочными разговорами. Они при этом ведут себя так тихо, что забываешь о наблюдателях своей жизни. Только бывает какому нибудь очень скучно станет висеть на окне, ничего не видя и не слыша, он решается похулиганить и сухим пальцем по влажному стеклу проводит с таким резким звуком, что мы вскакиваем, в тот момент он рушится, со всех окон все рушаться и бегут в темноте.

И это не маленькие, это незанятые парни около двенадцати лет от роду. Их много в каждой деревне теперь, потому что земледелие в Московском Полесье (и зап. части центр. пром. обл.) маленькое, раньше такие парни в отходе учились ремеслу, теперь традиция порвалась, отцовское ремесло заброшено, фабрика не забирает и они на бабьем положении, т. е. занимаются земледелием, которым раньше занимались одни женщины, <1 нрзб.> им свое домашнее хозяйство. Глядя на них парней, я часто вспоминаю и тех висящих бесполезно на отцовских шеях ребят, которые год готовятся в Вуз и осенью возвращаются “срезанными” <1 нрзб.> или возмущенными до крайности: экзамен выдержали, а места не нашлось (в этот сезон а Политехническом из 100 человек принималось два).

Все эти деревенские ребята мне хорошо знакомы по срельбе в цель. Когда я выхожу стрелять из своей винтовки, они все идут за мной, большие в надежде, что я дам им стрельнуть, маленькие – подобрать пустые капсюли. Самые маленькие распределяются в капустнике, затаиваются там от больших, в решительный момент вылетают оттуда и захватывают добычу (капсюль) раньше больших.

Охотники-рублевики главным образом вербуются из этих ребят. Покупается дешевенькая, стреляющая на 20 шагов берданка, платится рубль и охотник имеет все права, не зная не только законов об охоте, но совсем даже не умея обращаться с оружием. В редкой деревне не было “несчастного случая”: там убили девушку, там парня. В нашей деревне тоже были жертвы и в прошлую зиму и в ту. И не мудрено. Вот, например, как они забавляются. один мальчуган изображает зайца и бежит, другой тюкает в него из берданки с заложенным в нее <1 нрзб.> – осечным патроном. Натешились. Сели. Кто-то взял бердянку, тюкнул от нечего делать и вдруг мертвый патрон ожил, да как ахнет! Просто счастливый слкчай спас жизнь бедного “зайца”.

Я взял одного из таких “рублевиков”, очень милого парня с собой на охоту, только с условием, чтобы стрелять из ружья моего пообчереди мне хотелось навсегда поразить его прелестью культурной охоты и поселить в нем желание совершенствоваться. Собака моя скоро нашла след и повела. Я догадался. – она вела по глухариному выводку. Здесь довольно глухарей и рядом заказник в котором, по моему расчету не менее 50 выводков. Поэтому я себе позволил взять из выводка пару молодых и приготовился к стрельбе. Но в то время как поднимались молодые в 20 шагах матка поднялась в десяти шагах от меня и <1 нрзб.> молодых, из за нее мне не удалось стрельнуть в молодых. Мой спутник был изумлен. Я объявил ему положение: матка заслонила молодых. матку стрелять запрещено.

– Кто же нас тут видит? – спросил рублевик.

Я повел длинную речь и как теперь понимаю, смешную о происхождении и цели закона об охране природы. Он ничего не понимал и упрямо ссылался на лес: в лесу нет закона.

Я вспомнил свою юность. У рублевика лес, у меня был свой лес в голове. Я браконьерствовал с иной, но подобной аргументацией. Мне представлялось так, что по какому то внутреннему большому закону, живое нельзя убивать и если мы убиваем, то за это когда то придется расплачиваться – “Ну и что же – говорил я себе – покаюсь, в старости все раскаиваются “получают прощение”. И вот при таком понимании закон, охраняющий дичь, для того, чтобы потом ее можно было больше стрелять, больше совершать таких преступлений, мне казался чудовищным. Подобное, мне кажется, было и в голове рублевика: лес – это свобода, охота, потому и охота, что все можно. Какая эта охота, если нельзя, если закон, какая страсть, если…

Словом, я могу сказать, что рублевик не так прост, чтобы удовлетвориться ссылкой на закон, культуру, науку. Чтобы говорить ему об этих вещах, надо вспомнить себя…

Поговорите с любителем кровного собаководчества, скажите ему: ваши собаки очень хороши, но они скорее похожи на призовых лошадей, призы возьмете, а на охоте убьете мало при таком широком и безумно скором поиске”. Любитель ответит вам:

– А для чего надо много убивать, какая нибудь парочка бекасов, которая, как придешь домой затреплется противно смотреть.

Я это понимаю: это артист собаковод. Но попробуйте объяснить это рублевику. Я не специалист ни по собакам, ни по стрельбе, я просто охотник, для которого надо убить дичь, но постоянно стоит вопрос: “как убить”. Вне закона внутреннего и внешнего мне не существует охоты. Для меня закон – это мера, то же, что музыканту ритм…

Как объясню я все это рублевику?

25 Августа. Туман. Потом серое небо. И солнце. Жарко. После обеда принялся брызгать дождик.

Нет желтых берез и красных осин, но по дороге по грязи постоянно попадаются и золотые монеты березок и кровавая печать иудина дерева. По утрам бормочут тетерева, потому стучит цепы: прилетели гуськи-дубовые носки.

На Сельковской низине мы не нашли дупелей, но от Чумакрова получено известие. что у них на Мергусовой бели высыпали. Мы взяли четырех тетеревей, двух вальдшнепов и бекаса.

Так представляю себе: на одной стороне самоуничтожение во имя коллектива (“Наши собрания, – ответил В. оформляют жизнь коллектива и отбрасывают все узко личное. Коллектив должен подчинять себе личность, иначе не побеждают” (Вор. стр. 199).

В ответ на эту диктатуру гражданственности, в литературе и произошла революция вплоть до утверждения: “Я – бог” и последующее движение вспять Мережковского и общественности, и революции (вспоминаю слова Терновцева: “они неизбежно вернуться к нас) провосл. церкви”). Так не удалось на одной стороне революция, на другой реформация.

В последующую катастрофическую гибель царства погибла и сопровождавшая его интеллигенция. В хаосе революции процесс творчества определенно, как борьба личности с диктатурой коллектива, т. е. те же самые бывшие раньше творческие силы обнаружились в области государственного строительства, стали на место царя. По этому это: из области кружковой мечты перешли в жизнь.

Наше время характерно исканием ворот, в которые бы могли войти творческая личность из государственно-коллективистической петли для универсального творчества.

Творчество, это, во-первых, личный процесс чисто “духовный”, это процесс материализации духа-личности. По пути материализации личности, во-первых, встречается другая личность, во-первых, жена: процесс единения эротический: семья. Уже здесь ставится вопрос о роли разума, т. к. есть браки “логические”, есть “по расчету” и т. д. религиозная общественность соответствует браку по любви. Разумная – по расчету..

Смерть идеала.

Цаппи, как описывают был в трех теплых брюках, а у Мариано одни разорванные, потому нога у него отмерзла и ее пришлось ампутировать.

Вообще экспедиции Нобела, – это гибель северного полюса, – я думаю о том северном полюсе, который своей недостижимостью и тайной манил к себе избранных людей по великой цели отбирались и великие характеры. С изобретением аэроплана достижение полюса стало делом спорта. Следующий этап, экспедиция Нобиле, сбросил с полюса последние покровы романтики и мы увидели там ничтожных повседневных людей, хуже всяких животных.

Искусство падает у всех на глазах. Цель искусства в создании масс до того совпадает с “отдыхом”, что для иного какого нибудь – толкования его нужно много слов. Одно искусство больше не в силах теперь сложить идеалы воспитывать характеры.

Остается некоторый налет возвышенных достижений в области науки, но с каждым днем видим мы распространение взгляда на науку, подобно как на искусство: искусство для отдыха, наука для техники.

Я увлекаюсь теперь синтезом искусства и науки в деле познания жизни: наука строит берега для искусства… но… я иногда думаю, что это является во мне за счет наивных остатков религии (детства, которые охраняю я с необычайной последовательностью и жестокостью к другим сторонам жизни (да есть ли они?). Правда, все говорят и вздыхают о своем детстве и никто не хочет истратить силы своего характера на достижение этого лучшего. Сильные люди, вздохнув, отбрасывают свое детство и со злобой обращаются к “делу”, исполнив которое истратив себя на него, они думают в будущем открыть миру или людям ворота к счастью. Люди слабые. хорошие сами “впадают в детство”.

Нам нужно овладеть творчеством науки и искусства для творчества жизни.

У Мережковского была речь о творчестве бога (теургия), но я не слыхал там о творчестве жизни (Алпатов: – друг мой, я хочу вам сказать в этот раз свою заветную мысль о творчестве жизни: что идеалы наши рождаются по тем же самым законам, как рождаются шипящие, прыгающие шарики, когда брызнешь водой на раскаленное до-красна железо, как эти прыгающие шарики, рождаются из крови живые мальчики и девочки и так же рождаются на нашей собственной крови нашего огня, нашей воды и железа и наши идеалы. В час раздумья вскройте чего вы хотели вчера, намереваетесь делать это завтра, вы увидите непременно в тайнике ваших дел смелый идеал, верьте мне: все идеалы наши, в которых – все наше лучшее, наивен, как дети, всмотритесь в них: это дети любви такой же, как физическая но только бесконечно более сложной… Среди этих детей царит такая же смертность, но некоторые в сравнении с физическими детьми имеют такую продолжительную жизнь, что кажется нам даже бессмертными, вечными. Всякий идеал, с другой стороны, есть наше же на долгие сроки закрепленное детство. Ребенком входишь в атмосферу этого идеала и отдаешь ему на охрану свое детство и так живешь до старости, возвращаясь в идеале к своему детству. Ноя уже говорил вам, что идеалы смертны, случается в короткий срок нашей жизни быть свидетелем смерти идеала, вскормившего в течение нескольких сот лет тысячи тысяч детей. Так во время моей жизни умер идеал Северного полюса: он был открыт. Сколько великих характеров сложилось по одному идеалу и каким ничтожными существами оказались люди, поехавшие туда на дирижабле без идеала, когда полюс уже был открыт. Смертью идеала на севере было его достижение… Я не могу больше ничего читать о северном полюсе после того, как двое товарищей оставили умирать во льдах третьего. а из этих двух один, присоединив к своим двум третьего, бросает оставленного, допустил рядом с собой замерзнуть товарищу в его единственных рваных штанах.

Также точно погиб мой идеал человечности, бывший за пределами самодержавия; когда рухнула царская стена, за ней оказалось, нет ничего. Всю ночь солдаты из внутренних стен штыками выбивали золотые украшения, а утром при свете золото оказалось грудой изуродованной бронзы. Чхеидзе, уверявший солдат, что подсвечники царя из чистого золота, оказался не прав: и подсвечники были медные.

И вот я освобождаюсь от власти идеалистов и делаюсь сам творцом своего идеала. Мне кажется, я то не сделаю ошибки, я-то учту все причины смерти моих идеалов, создам непорочный, бессмертный.

26 Августа. Утки.

Дождь. Вечером ходил на утиный перелет. Если утка после выстрела не перевернулась задом наперед, не полетели по ветру перья, не упала она сразу камнем, а несколько наискось, сохранила в напряженности форму своей бутылки с носом, то спеши вторым выстрелом поразить ее, пока она еще в воздухе. Подстреленная в осоке в полумраке удерет. По моему из всех стреленных уток ⅔ остается подранков. Я вчера одну взял, другую упустил.

Ремизов

Преудивительная личность содержатель трактира на Зимняке Алексей Никитич Ремизов: о нем нет пересудов в городе, единогласно весь край от Углича до Сергиева и от Переславля до Дмитрова и до Кимр и дальше по верховьям Волги до Рыбинска, скажет: – “первый человек Алексей Никитич!

Я думал, завистливо вглядываясь в таинственные усы: – Вот бы знать об этом крае одну тысячную того, что знает он, вот бы выслушать одну тысячную всех признаний и похоронит, как тайну, под своими усами, чтобы никого никогда <2 нрзб.>. Я много раздумывал и, наконец, сказал моему соседу-охотнику:

– Завидная личность Алексей Николаевич!

Охотник ответил:

– Одно нехорошо…

Я насторожился, готовый по человеческой слабости услышать первое недоброе мнение.

Охотник продолжал:

– Нехорошо одно: кашляет на облавах.

И рассказывал мне, как шел полк в тростниках, всем было видно, шел прямо на Ремизова, ближе, ближе. Сказать бы, но тут шевельнуться нельзя, а не только сказать, все видят, только он и не знает, какое счастье попало на него. Оставалось 20 шагов и вдруг А. Н. Тихонько закашлял. Волк сразу назад и прорвался через загонщиков. А он и не знал. Мы после сказали. Нехорошо: кашляет.

Их называют в охотничьих книжках уродливыми, какие то почти черные тараканы с длинными носами и ногами. Но раз на охоте была со мной женщина-мать. Собака нашла гнездо только что вылупившихся бекасов, рядом на кочке лежала теплая скорлупка. Один бекасенок хотел удрать от нас, но осока была очень густая, встречный пучок былины задержал его и чуть чуть клонился от его тяжести и он полез на былинку, она гнулась сильнее, он лез, добрался до половины. Тут женщина – мать осторожно взяла его в руки, принялась его целовать и говорила:

– Миленький мой, хорошенький мой, красавец ты мой!

Это же самая женщина <1 нрзб.> мать, когда я писал, принесла мне в комнату от хозяев новорожденного, отвратительного, на мой взгляд ребенка и говорили: – Посмотрите какая красавица девочка!

24 Августа. Рожь молотят. Со всех сторон слухи: дупеля показались, там видели одного, там двух… Это значит наступила собственно охотничья осенняя пора (Успение!). В отношении дупеля я испытываю такое же трепетное состояние, как весной, но только в этой тревоге есть большая разница: тогда боишься, что не только вся весна, а вся жизнь, собранная в эту весну, мимо пройдет и мечешься из стороны в сторону, хватаясь за все, как бы не упустить, как бы не упустить! А что упустить, – не окажет себя, в том и беда весенней тревоги: не знаешь за что ухватиться. При начале осени, напротив, предмет тревоги точно определен, боишься только как бы не прозевать дупелей! А все остальное в начале осени является, как достижение, как момент усиленного раздумия после трудов.

Петя едет завтра в Москву.

1. Среда 12 час. Дом печати к Морозову: написать письмо.

2. В Охотник к Каверзнову и Бутурлину узнать о начале занятий в Охотшколе.

3. Доверенности, гонорар к Новикову.

4. Новый Мир к Смирнову.

28 Августа. Утро солнечное, потом наволочь и дождь. После обеда ливень и не гроза, а один единственный странны удар.

Ходил с Нерлью и открыл возле Скорынина дупелиное болото взял двух дупелей, двух бекасов и молодого тетерева.

Нерль по обыкновению делала великолепные стойки, только по убитым птицам, к живым подкрадывалась без стоек, но к тетеревам подвела отлично верхним чутьем и довольно издалека. К сожалению, подбитый тетерев бойко побежал по скошенному лугу и Нерль его схватила. Первый раз я ее так, что это останется ей в памяти и думаю она в другой раз не захочет ловить.

На странице 86 “Искусство видеть мир” Воронского говорится, что религия убила художников в Толстом, в Гоголе… Я сам думал раньше приблизительно также легко, но теперь думаю, что не художника убивает религия, а того надменного самолюбивого гордого существа, которое вырастает в человеке, питаясь его общественной славой художника. Художник остается, но ему невозможно бывает творить в искусстве такого, раньше не замечаемого “черта”, и сила его устремляется не на творчество “художественной болтовни”, а на борьбу с чертом. Если бы художник начинал свое дело в согласии с Богом и постоянно озирался на свое поведение в жизни, то и создавал бы без встречи с чертом, как создавали эллины свои статуи богов и христиане свою литургию в картинах.

Я впрочем не думаю брать под свою защиту Бога, я вообще оставляю религию в стороне, потому что мне это не по силам… Если есть однако, Царство небесное, то я надеюсь попасть в него не человеком, я просто жуком перескачу независимо, без Суда. И я не знаю, почему такой путь менее достоин, чем мучительный путь человечества. У нас самое ложное сложилось понятие, что будто бы крест обязателен для всех: вот это, вероятно, больше всего породило несчастий, обмана, это отравило жизнь и вызывало бунт против бога.

Гоголь, Толстой, Блок распинают в себе художника ввиду создаваемого в себе, наросшего за жизнь параллельно своему творчеству черта. Дело Черткова, отца Матвея и других – было делом исполнения распятия добровольно и правильно осудивших себя людей. Эти люди истинные последователи Христа, и надо же наконец нам возвеличить их крестный путь и поставить его не ниже, а выше их художества. Но это основное преступление навязывать их мучительное спасения тем, кому не от чего спасаться.., кто не горд по природе или постоянным внимание к себе самому, отвык при успехе накоплять в себе гордость и устанавливать свое собственное значение.

У меня такое понимание религии и Бога и я боюсь произносить это все, чтобы не разбудить дремлющего в себе сверхчеловека, который и есть виновник [левый-?] разбойник…

29 Августа. Всю то ночь лил дождь. Утро хмурое, ветреное, холодное. После обеда разгулялось и к вечеру воробьи огромным табунком давали у нас в палисаднике свой осенний концерт. Мне почему то под пение воробьев вспоминались мужики, с которыми я в нашей усадьбе рос, как родня или вернее, как фон моей родни вроде воробьев на акации и как они потом превратились в “граждан”… и распахали по своему. Такие следы нашей усадьбы сохранились от того места, где сложилась моя жизнь? Ничего. Но воробьи поют о ней на всем свете, да, есть ли место на свете, где не собирались бы под осень воробьи большими деревнями?

С Кентой ходил на Скорнинское болото, где взял вчера двух дупелей, никого не нашел и возвратился с тремя бекасами.

Эту тему развивать, напр. описать скорынинскую тропу (через Попов Рог в коровий растопок среди черной ольхи по трестнице до первой березы переход через канавы.

У Мережковского, Разумника, Блока, Ремизова и др. несомненно жизнь проходит с бесами, но о Максиме Горьком почему то не скажешь этого, не потому ли что он авантюрист?

Сегодня я с таким волнением возвратился к “Брачному полету” Алпатова, мне вспомнилось, когда я невесте своей сказал: “Погоди ж, я тебе за все отмщу”. Как, чем? – удивилась она. Я ответил: – своей любовью”. Она довольно улыбнулась. Ни она, ни я не знали в то время, что местью моей будет этот роман. Как тонко в нем загримирована эта “месть любовью” и как поучительно она превосходит офицерскую месть Лермонтова своей Сушковой.

Ветер был на меня и я услышал… (Разговор с собакой)

30 Августа. Ночь лунная. Встал в 2 ч., в 3 ч. утра вышел во тьме с Кентой проверять на дупелей Селковскую низину.

По пути рассветало. Мне в этот раз так было, что и ночь и утро и день сходились в одно: ночь разделась это называется утро, а утро оденется – день. Когда ночь разделась, стало холодно и потом все умылось росой одевалось в голубое и красное, забормотал тетерев. Солнце показалось, закричали журавли.

Я дупелей не нашел. Надо подождать жатвы овса. Бекасы были у пруда пачкой, одного убил, все разлетелись. Появление бекасов пачками я заметил уже с неделю тому назад. Сгонишь эту пачку, на другой день воротятся не все. Главный бекас еще в кусту: в Серковских крепях постоянно встречаются.

В Серкове встретил две кучки штук по пяти чернышей, на выстрел не допустили, – вероятно уже начинают табуниться.

Всего я убил сегодня только двух бекасов и вальдшнепа, а путался в невылазных местах до 12. Дождик помочил. Местами не узнаешь где раньше была тропа, там река.

Дупелей ищут возле кустарников по коровьим растопам. Серых куропаток по оржанищам утром и вечером, днем в картофельниках.

Не вспомнить того, что передумаю поутру. Больше всего вертелась мысль у “реликта”. Этот реликт мне хочется сделать “тайной творчества”. Алпатов хочет постигнуть реликт путем книжным, но каждый раз при этом охлаждается, однако при новом взрыве мыслей это годится (борьба разума с чувством). Из всего этого рождается работа, которую художники считают наукой, ученые – искусством. “Реликт” открывает и человеческие перспективы (археология, неолит и т. п.).

Начало романа:

Друг мой, согласимся с вами назвать просто народом тех людей, которым нет ничего легче сойтись с особой другого пола и воспроизвести с ней существо себе подобное – пусть это будет простой народ. И назовем интеллигенцией тех, для кого создание живого себе подобного существа самое трудное в жизни.

Простите за такую необычайную классификацию общества, но мне так свободней думать и писать свой роман. Моя личная жизнь сложилась столь причудливо, что в ней стерлись все сословия и классовые границы. Сколько я знаю лично мужиков и рыбаков, которые целиком попадают в категорию той высшей интеллигенции, о которой я только что говорил и наоборот, сколько встречалось мне князей и ученых и богачей в вопросе великом воспроизведения умрем целиком в безликую массу простого народа.

31/Августа/. Последний день августа. Последний день охоты на серых тетеревей. День серый, но теплый. Упражнял спозаранку Нерль на бекасах. Убил одного.

Натаска собаки одно из самых мучительных и рискованных дел. Можно, конечно, взять несколько собак и выбрать легких – это легко, но если попадется собака трудная, то кажется мучительно. По моему и поговорка: “он на своем деле собаку съел” пошла от егерей: съел собаку значит покорил ее. Для натаски от дрессировщика требуется непременно характер, большая любовь к делу и, главное, способность вовремя догадываться. При натаске каждой трудной собаки бывает случай, который ни в какой книжке не найдешь и непременно, нужно самому догадаться.

Нерль вышла из рук. Не слушает свистка, если почует. Потяжка по следу кончается взлетом бекаса без стойки. едва успеваю добегаю, это не легко по потному болоту. Делаю промах за промахом и опять спешу, не успевая даже вынуть из волос вечно жужжащую пчелу или осу. Наконец, беру Нерль к ноге, снимаю шляпу, взъерошиваю волосы, встряхиваюсь, как мокрая собака и докучливый звук прекращается.

Пускаю Нерль. Она бросается в карьер и скоро в можжевельниках начинает опять свои эволюции по следу бекаса. бегу к ней, попал ногой в коровий растоп, вытягиваю ногу осторожно, постепенно, чтобы не утопить другую и вижу, как Нерль подбирается к бекасу, а в волосах опять пчела жужжит и жужжит. – “Чирк!” – бекас. Не успел даже вскинуть ружье. А какой был хороший, Нерль, подшивала следы, подобралась почти к самому и все таки стойки не сделала. Вдруг мне послышалось будто опять чиркнул бекас, но не взлетел. Но так не бывает. Я удивленно смотрю по сторонам. – Чирк! сзади. Обертываюсь. Опять нет. Прислушиваюсь: жужжит пчела в волосах, стрекочет сорока. Догадываюсь: это на ходу при волнении отдаленное стрекотание сороки так переделывается воображением на звук взлетающего бекаса. И вдруг: чирк!”, а сорока сама собой и бекаса в воздухе нет.

Приходит такая глупость в голову, о которой совестно даже сказать: сегодня бабушка, не имеющая понятия о том, что охотнику надо желать “ни пуха, ни пера”, пожелала мне побольше убить: – Пошли тебе господи! – сказала она. Так вот это все, что Нерль вышла из рук на поиске и не делала стоек, и что пчела жужжит в волосах и чиркают без взлета бекасы, - все это колдовство от бабушки.

Измученный вошел я в лес и тут опять новая загадка в этом лесу был… <2 нрзб.> на суходоле, чел на заготовленные жерди, снял шляпу, хорошо перебрал волосы: пчелы не было, звук прекратился.

Мало помалу силы мои стали восстанавливаться и вместе с тем возвращалась обычная моя уверенность, что догадкой можно преодолеть всякую неприятность с собакой. Я стал вспоминать свой опыт, а также все прочитанное о натаске собак, ставя вопрос: что нужно делать, если собака, имея <1 нрзб.> чутье, мается в следах и не делает стойки. Книжные советы пришлось все отбросить, да это и бесполезно: книга не может ответить на все, непременно бывают случаи новые и это естественно: ведь и мой характер в своем роде единственный и собака это моя Нерль не отпечаток другого и тоже в своем роде небывалая, вот и небывалый случай, вот и необходимость догадки своей собственной…

Вот догадка!

Отдохнув, с новым притоком жизненных сил, надежд я встаю, тихонечко говорю: “Что сказано?” иду вперед и она идет в десяти шагах от меня на пружинках, высоко задрав вверх ном, играя ноздрями. Так мы подходили к кусту. Она останавливается. Вылетел черныш. Блестящий результат моей догадки был так очевиден, так меня это обрадовало, что я не пожалел даже об упущении черныша. Я возвращаюсь опять на болото. Нерль идет на пружинах, шагом, десять шагов в одну сторону, десять в другую, да и не меньше как на десять туда и сюда она чует: всего мы захватываем полосу в сорок шагов. Вот начинает причуивать след, начинает на нем волноваться. Но ведь ей искать только полу-разрешено, по самому тихому <1 нрзб.>. – Что сказано? Она останавливается, поднимает нос, вынюхивает воздух и землю роет, стоит, потом и лапу поджала, сначала заднюю – не понравилось, поджала переднюю и с передней лапы стала капать в луже вода…

(Пейзаж. Церкви. Сухие ветлы. Долина. Блеск озера: раз в год вспыхивает огонь: это озеро блестит).

1 Сентября. Весь день дождь. И я вижу и другие говорят, что встречают много бекасов в лесных крепях. Вероятно, это потому что луга залиты водой. Однако, кое где все таки встречаются и непременно пачками штук по десять: потому что рассыпаться некуда.

Я ходил на Скорынинскую трестницу применить свою догадку о натаске Нерли. Умерив ее поиск, я достиг возможности успеть подойти, когда она начинает причуивать и удачно стрелять: убил пять бекасов подряд. Но всех бекасов я спугивал сам в то время, когда она путалась в следах. Однако убитого бекаса причуяла по ветру за 10 шагов и стояла долго, остальных убитых плохо причуивала. Повела раз верхом по вальдшнепу в кусты, учуяв его издалека, но тоже стойки не сделала. Раз выразила удивление перед кустом и вслед за тем вырвался черныш.

Таким образом остается объяснить плохую работу под влиянием погоды (дождь) или слабостью чутья, или неуменьем пользоваться чутьем.

Надо найти место, где много бекасов, или подождать, когда они явятся, взять с собой помощника и длинную (чик-корду(?) (аршин 15-20). После охотничьего сезона, если не будет перемены в лучшую сторону, обдумать весь опят и установить, остается ли надежда на перемену в след. сезоне.

Вчера в Скорынино я сел на снопы у овина переждать дождь, приехал с возом снопов лядащий молодой хозяин, с ним была молодая бабенка, огненная и открытая, как солнце. Я с восторгом смотрел, как она таскала к овину снопы. Несколько раз замечал, что в деревнях у сильных выразительных женщин бывают слабые мужья (по Тургеневски). Вижу, задорная дикарка продолжает меня пленять. Ночью в кошмарном сне это же самая женщина явилась ко мне в хорошее общество какой то не то хористкой, не то проституткой.

Школа любительской охоты на птицу

1. Общие правила следопытства (по Форомозову: растворить книгу Формозова в своем опыте).

2. Краткое описание образа жизни охотничьих птиц с точки зрения их местонахождения.

Степные птицы: дрофа, стрепет, серая куропатка и др.

Водяные: утки, гуси, лебеди. 3. Болотные – горшнеп, бекас, дупель, кроншнеп, 4. Лесные: вальдшнеп, белые куропатки, тетерева, глухари, рябчики.

1) Когда можно стрелять (законы) 2) Когда надо охотиться: а) обращение с ружьем, б) охота на всех вышеназванных птиц.

Книга в два листа. С рассказами пять.

Такое было прохладно-росистое настоящее крепкое охотничье утро, но я вышел, безрадостно походил возле деревни и пасмурный вернулся назад. Так иногда бывает с охотничьей собакой, даешь самую любимую пищу и не ест…

Я сегодня на вечерней заре взял рожок и вдруг тайная прелесть этой музыки для меня открылась, простейшая грустная мелодия с последующей вариацией, изображающей веселье и радость коровьего шага – вот и все искусство. Тут все в простоте, чтобы деревня была, коровы, лес, солнце, и звук выходил из коровьего рога, волчьего дерева и тростника. У открытого моего окна собрались ребята, женщины, я спросил одну:

– Милая, как будто у меня выходил не хуже, чем у пастуха? Она мне серьезно и убежденно ответила: – Лучше! Я осмелел и когда погорела заря, вышел на простор и стал играть. Показался на дороге целый воз чужих мужиков, ехали свесив ноги, покуривали. Я был уверен, что они сейчас будут хохотать надо мной, издеваться. Но к моему удивлению, они остановили лошадь и слушали серьезно меня, лысого с седеющей бородой, играющего на свирели из волчьего дерева и коровьего рога! Я удивился, потому что забыл, что за два месяца моей жизни, вид мой приходился уже к рожку…

Окончив мелодию, я быстро повернул и вошел в дом. Окно оставалось открытым. Я слышал чужие мужики говорили между собой, один спросил:

– Чей это дом?

– Софонова Николая Василича.

– Николая Василича! – подивился первый мужик – так оно и есть, Николаю Василичу есть чем пастуха угостить: каши наелся и заиграл.

Первый мужик на это заметил:

– А хоть бы и не у Николая Василича, последний мужик по череду пастуха накормит, сам не поест, а пастуху все отдаст. Вот он и свистит, нет, брат, на пустое брюхо не заиграешь.

Из этого разговора я понял, что жизнь пастуха не плохая, в крайнем случае можно поступить в пастухи.

Они жили вдвоем, вместе радовались, вместе скучали и так мало помалу они двое стали, как одно существо и когда пришел к ним третий, то он не был третий вначале; они были одно, пришел не третий, а другой…

Откуда берется наглость у молодых писателей? Вот откуда, если смотреть по-хорошему: место у него великое, но жить нечем, беден. Значит, давай денег, давай возможность жить, а потом я сумею. Такая психология и у всех революционеров.

3 Сентября. Всю ночь и весь день, круглые сутки, беспрерывный дождь. Серо и мутно. Сошлось в природе и у меня на душе. Надел я фуфайку, вязаные чулки и стал я сразу стариком в 90 лет, потому что у меня не было никаких желаний и полное равнодушие было по всем живущим.

Прочитал “Поэт и чернь” Ценского (пересказ всего известного о дуэли Лермонтова). Автор с помощью маленькой хитрости (“чернью” назвал “свет”, окружавший поэта) отвел душу… из за этого все и написано.

4 Сентября. Солнечно-холодно, сильный ветер, понесло облако, брызнул дождь и опять светло, но холодно.

Обошел много места закраем трестницы, Морозовка, - Верегино, Журавлиху, Рудосчиху и убил только двух бекасов. а всех на том огромном пространстве видел только пять. Исчезли даже и те бекасы, которые раньше встречались постоянно. Видимо, они подались в крепи.

Почему бекас выходит из крепи и располагается по лугам? Вероятно потому, что в крепях становится ни сухо к сырым местам. Но если старые луга обратились почти что в озеро, то зачем они выходят из более удобного места.

5 Сентября.. Дождь весь день.

Вчера Петя опять появился. С Сахалина Лева денег просит.

Думал о правде худ. творчества Льва Толстого.

Правду я понимаю, как уверенность в том, что в наши человеческих отношениях возможно установить наше желанное, наше лучшее. Бывает правда которая “глаза колет”, бывает, напротив, правда-награда человеку, отличающая его перед теми, кому правда колка.

Актеры действуют на сцене и в передних рядах люди сидят спокойно, потому что знают: это театр, а не действительность. А на галерке, когда волнуются, там наивные люди принимают это за жизнь. Может быть люди на галерке более правы: почему, правда, “представление” тоже не жизнь?

У Толстого отношение к своему искусству такое, как на галерке: он верит, и нас заражает своей верой: это жизнь, это так бывает, так было.

Толстой наивный реалист, сила его в том, что он удивляется воспринимаемому миру, как ребенок, как “дикарь”, о которых говорят наши путешественники, но которых вероятно у же не осталось на земле. Современный дикарь, оставаясь дикарем в образе своей жизни, лишился удивления, как набалованное игрушками дитя. Я видел наших крестьян, когда начали летать аэропланы, никакого впечатления: “ученые все могут выдумать”, а Ленину не удивлялись: – Ленин в университете учился”.

Мне хочется подвести это рассуждение к возможности записывать этнографически точно, как былины и сказки, рассказы людей. Я не скрываю от себя того, что записывающий должен обладать большим художественным вкусом и очень возможно, что и мастерством художника* … Пусть все так, я хочу только сказать, что рассказ Василия Ивановича <1 нрзб.> мастерством слова может быть записан и с точностью передан не условно, а по всей правде. Что в нашем народе господствует детская словесность (положение артистов), что посвятить себя записыванию этих легенд и оставаться большим художником слова – у нас вполне

возможно.

Вчера на золотом лугу увидел маленькую белую, как бы сахарную птичку, плавающую в осоке по лужам, головка ее с круглым, как шило носиком была очень наивна, мила чрезвычайно, спина ее была как бы прикрыта темным с коричневым пятном одеяльцем. Она была чрезвычайно довольно и не хотела улетать от меня, пока я не решился схватить рукой. Тогда она полетела бойко и села от меня в 50 шагах. На таком расстоянии я мог ее взять из ружья для чучела. Выстрелил. После того откуда ни возьмись еще пять штук таких и прямо ко мне, сели на лужи в пяти шагах и смотрели, что я делаю с их убитым товарищем. Их доверчивость, их белоснежные зобики и что они тоже маленькие, а плавают, как большие, – все это перемело меня в детский сказочный мир.

6 Сентября. С утра полумрак, из тумана показывается небо совершенно серое. Потоп.

Давайте друг мой, думать о пережитом, чтобы оставить потомству картину жизни наших современников.

906-7-8 и т. д. – года.

Богоискательство.

(Умный был человек “Красивый брюнет” (Тернавцев). Он сказал: “Церкви о них нечего беспокоиться, они вернуться”.

Мережковский: два пути к Христу, церковь или путь красоты.

О. Александр Устьинский (о. Спиридон) дает поручение Алпатову к Мережк., Розанову – о соединении Англ. Церкви с православной… Вокруг Устьинского Капернаум: Молочников, Кукарин. Общее Мережк., Розанова, Блока, Разумника, Ремизова и я думаю всех, всех: искание пути к “народу” словянофильство).

Журавли

С утра полумрак, из тумана показывается небо совсем серое, всюду блестит потом. Но мало помалу из этого складывается робко-задумчивый день. Прекрасна бывает пойма в освещении – таком глубоком, что кажется еще чуть чуть и увидел бы скирд кругом и с той невидимой стороны. Скошенное место поймы поросло молодой свеже-зеленой осокой и по ней кажется, что роса так густо лежит, а это паутина. Голова собаки от нее в несколько минут становится совсем седая. Как странно, что я никогда не задался вопросом, откуда в одну ночь является эта паутина, покрывающая ровным слоем всю траву лугов может быть на десять и более верст. Бывает на такую паутину ложится осенняя густая роса и при первом свете солнца луг блестит как лед, так что легко можно вообразить себе будто находишься где то на Новой Земле.

На Скорынинском болоте бекасов значительно прибавилось.

7 Сентября. Какая мне радость в факте прогресса цивилизации? Ведь это чисто естественный, физиологический процесс великого общества, если оно только здорово. Голова человека с нашей <1 нрзб.> точки зрения даже и совершенно пустая, все таки самая тяжелая часть человека и чтобы нести ее, он должен непременно двигать ногами вперед, а не назад. Какая же моя радость, какое удовлетворение может быть в том. что пустая голова движется и прогрессирует! Между тем к этой идее “прогресса” наши дети и отцы присоединили и нашу этику и нашу личность. Вот почему от реформ государственных, напр. чтобы жить без царя, или от научных изобретений вроде аэроплана мы всегда ожидаем того, чем они по природе своей не могут нам дать. Наше время вероятно и есть время просветления нас, дикарей, утверждения ясного взгляда.

Взять эволюцию понятия “коммуны” в эпоху военного коммунизма и нынешнего, скажем, производственного такой прогресс в смысле освобождения нашей совести.–

Сват, сват. сват. Старый кот. Догадка о Дубце. “Хмарь”: нет постоянства. Белый сознание. Ворон – бытие, ее множество евреи.

Бывают дни, когда солнце светит трагически: кажется, вот, вот что-то случиться и лучше не надо ходить далеко.

Все было в этот день: ясно и хмарь, гроза, буря, дождь.

Вот была загадка: почему же он не сделал на нем стойки, хотя бы на коротке?

Чутье хорошее, поряжка длинная и страстная, но почему же нет стойки?

Разгадку, как это всегда бывает, если напряженно думаешь, даст само дело. Откачнувшись от знакомого бекаса, Дубец стал разбирать в траве какой-то след и увлекся им. Петя пошел за Дубцом, а я переместил бекаса в другое место. После долгих, напрасных розысков Дубец вернулся. За это время увлеченный розыском новой птицы, он забыл о старой и, когда вдруг наткнулся на нее, стал, хотя и на коротке, но все таки стал и очень крепко. Я вспомнил, как рассказывал мне Двальдер, что он набирал целую шапку молодых чибисят и заставлял по ним работать Дубца. Теперь мне было понятно, почему он по ним не работал: чибисята были ему знакомые и все было не всертез. Поручаю Пете всерьез охотится на бекасов с Дубцом, разыскивать их непременно на ветер, подводить и к убитым и подстреленным осторожно на веревочке и при первом причуивании удерживать укреплять на стойке.

Можно верить в успех, потому что с Кентой было тоже самое, Нерль сейчас тоже недалеко ушла от Дубца.

Вот откуда вышли у нас вопросы социализма и понятно, почему ими занимались у нас, во-первых, семинаристы, во вторых, евреи. Чрезвычайно характерно, что Белый, сын профессора, притом физический импотент, а Воронский, сын священника, женатый на еврейке.

Опрокидывая все это на Алпатова “Старец” (о. Ал. Устинский) с ним неразрывно связан трактир Капернаум. Устинский был учителем Розанова (он вмещает идеи Розанова: ведь Розанов из Устинского, из разложения православия). По наказу старца едет Алпатов отстаивать “сознание” рыбаков и пр. низших людей.

Можно допустить, что Алпатов остается “экономическим материалистом”, но никуда с этим не может попасть: ни в бытие (к революционерам) нив сознание (Мережковский).

Творчество, – это реализация вопросов бытия и сознания.

Всякий большой писатель в России делается мало-помалу “властелином сознания”, таким образом его деятельность, исходя из игры (как всякое творчество)… нет, скажем <1 нрзб.> бытием (имманентным бытию) перемещает его в класса монополистов сознания. Стремление поэтов 900-х годов было вернуть творчество ко бытию (вот истоки этого второго хождения в народ).

1. Белый – импотент.

2. Блок – попытка духовного брака.

3. Гиппиус – вагизм.

4. Философов – педераст.

5. Ремизов – как семьянины – жертва.

6. Розанов – философ пола.

7. Карташов – монах.

8. Кузьмин – педераст.

9. Сологуб… Такой очаг творчества. Рядом революционеры: Маслов, Семашко и друг. (вероятно, все).

8 Сентября. С утра дождь. Вечером прояснение.

“Ранним утром, по темноте с большой корзиной в руке Семен Прокофьевич пошел за грибами, оставляя на седой росе широкий свой след”.

Читая, вдруг вспоминаешь: классическую гимназию:

“Гектор стремительно из дому вышел прежней дорогой назад…

И с отвращением закрываешь роман, возмущенный глупостью автора.

Мне пришлось одного крупного литератора спросить, не из жизни ли он берет свои рассказы: “Было это или нет?” – спросил я. Он почти что обиделся: “Конечно, не было”.

Впрочем, народническое хождение в народ и славянофильские записи речи так набили оскомину, что отвращение писателя современного к “натурализму” очень понятно. Вдумываешься, однако, в вопрос: чем взяли все крупные русские писатели? И отвечаешь: только уменьем своим огромные запасы русской устной словесности перевести на литературный, всему миру понятный язык.

Сердце охотника, как порох, взрывается и вдруг сгорает, не оставляя ничего.

Для человека из народа не ничего проще, как воспроизвести себе подобного, для интеллигента это самое трудное, самый мучительный вопрос жизни.

Интеллигенция, – это певчие на клиросе, поют а народ молится и рождает.

9 Сентября. Дождь с малыми перерывами весь день. Даже собаки зевают. Они умеют и чихать, и улыбаться и зевать совершенно с тем же значением, как люди. Но что значит у них взрывание задними ногами земли и броски ее в направлении своего кала, или же кувыркание по мертвячине с явной целью обмазаться ею, – мы уже не понимаем, мы ушли от этого.

Вышли в дождь за поля. Нашли тетеревей и одного черныша убили. В дождь на тетеревей отлично охотиться, сидят в кусту и не бегут.

По легкому ветру в перерыв от дождя Кента на моей поляне схватила запах, прошла поляну и потеряла запах у лесной ширмы, вернулась, опять схватила, опять потеряла, в третий раз, потеряв, не вернулась, и прошла через ширму кустов и тут уверенно повела к двум бекасам. Расстояние было не менее 200 шагов, но главное, что оно было разделено ширмой кустов и деревьев. Рассказать, никто не поверит. Откуда уверенность, что Нерль и Дубец будут собаками.

Прямая дорога. Улитка. В обход. В лесу везде двигалось. <1 нрзб.> девушки из Грибова.

10 Сентября. Разведка по Сухманке до Лохани.

Моросит. Улита пожирает озимь. Красиво желают пожилые березы, – но у молодых листья грязные… Багровая, распятая осина.

Мы приехали во Власово и спросили дорогу на Грибово.

– Держитесь правой руки, – указывая правой рукой налево, сказал мужик. Мы поняли, что ошибка его происходит, потому что он указывает правой рукой и от правой руки называет левую сторону правой. Это постоянная ошибка крестьян, вековечные право и лево меняются в зависимости от направления идущего. <1 нрзб.> крестьянина, мы спросили его, нет ли по пути других дорог в стороне. “Есть, – сказал он, – но вы держитесь все прямо”. Мы не раз испытали это “прямо”: он знает дорогу положим на Грибова и потому все дороги вправо и влево ему представляются уклоненными от прямого пути в Грибово. И он говорит это “прямо” человеку, не знающему пути, потому что не способен вообразить себя самого не знающим прямого пути. Вероятно, между туземцами это “прямо” понимается не графически, а служит выражением душевного желания пешеходу пройти прямо. Недаром же это “прямо” всегда говорится с соответствующим жестом уверенности, указывающий вроде как бы великим топором рассечет горизонт, и тогда все другие мужики хором повторят, каждый свое:

– Одна дорога!

– Прямая дорога!

– Иди прямо, не сворачивай!

Мы выбрали себе по ямке в стогу, укрылись от моросящего дождика. В этой мрачной пустыне на дне умершего озера, на десять верст окруженная непроходимыми болотными лесами простая деревня с коровами, овцами, скворешниками, керосиновым освещением казалась столицей. Вот откуда надо смотреть на деревню, чтобы понимать ее, а не из настоящей столицы!

–Три шкурки сбросила, - сказал агроном, – и все жива, а они думают ее уморить дымом.

Я сказал:

– Улитка погибает от медного купороса, разве нет у нас купороса.

Агроном ответил:

– Купоросу то много, а опрыскивателя всего два на уезд.

Возвращаясь домой мы думали о грандиозной осушке болот на Дубне, обещающей через полсотни лет крестьянину рай… “Улита едет, когда-то будет!” А вот она улита действительно, раньше приехала, пожирает поля, а у нас нет для этого простых жестяных ящиков с носиками, в которых наливают ??? купорос для опрыскивания.

НВ. Девушки рассказывают, что они в лесу почуяли запах моей папиросы и подумали на лесничего. Это объясняется мглой (дым лежит) и чутьем деревенских девок.

11 Сентября. Ночью дождь. Хмурое утро перешло у удивлению нашему в солнечный день и так было до ночи.

День был посвящен записи вчерашнего и отдыху. Завтра день дупелиного прилета, предполагаем идти в Селковскую низину, осмотрев ее зайти в К… к Чумакову и потом на Мергусову бель и через Константиновское болото попасть часам к двум в Александровку. Утро 13-го посвятим осмотру Ясинковского болота. После обеда на лошади едем в Сковородино, оттуда на лодке в Замошье.

Поэзия

Есть поэзия образов – “поэзия”, есть поэзия понятий – философия, есть поэзия рабочего труда – социализм. К сожалению социализм собственно к природе своей “поэзии рабочего труда” не может добраться и топит ее в хозяйстве и политике. Надо к социализму добавить еще“поэзию машинного труда”, потому что рабочий труд крестьянина и кустаря давно уж был предметом поэзии.

Источник поэзии – чувство ритма жизни, который воспринимается как смысл ее, как то, из-за чего стоит жить, трудиться и достигать. Ранним утром сверкающие капельки росы на всходах овса, на таком молоденьком листочке, что удивляешься, как он не гнется под тяжестью тяжелой капли росы – это удивление вдруг может дать радость труда и понимание его смысла. Что же в машине?

Аэроплан, паровоз, пароход легко себе представить с “каплей росы” (в отношении к космосу), но как внутренность фабрики? только машина и человек (одно чувствует производитель и совершенно другое потребитель: летчик и пассажир, радиотехник и радиослушатель, – все, кажется, где истоки разделения поэзии “мещанской” и поэзии, как назвать ее, желанной что ли?)

12 Сентября и 13 Сентября. Мы с Петей совершали дупелиное путешествие, осмотрели Селковскую низину, взяли тут двух бекасов, на Мергусовой бели 1-го дупеля, 1 коростеля, 6 бекасов, перешли Константиновское болото низами по за Микульском и Ясниковском в 5 ч. вечера (встали в 4 у.) добрались до Александровки. На другой день с 4 у. до 10 осматривали Ясниковское и Александровское болота, убили 1-го дупеля. В ½ 11-го д. приехали в Сковородино к дяде Максиму, на лодке перевезли нас в Замошье, прошли Калошино на Скорниковском болоте убили 2 бекаса и в 6 в. вернулись домой.

12-го нас несколько раз мочил дождь, 13-го – утро туманное и до вечера солнечный день.

Охотники.

В лесах начался сильный запах умирающих листьев. Умирают листья в славе.

Осина в мочливую осень разукрашивается с особой силой. Овес запоздал. на горах только жнут, а в наших местах стоит зеленый, как лук.

Только всего несколько лет тому назад в Замошье через болото сделали дорогу: теперь хоть не насквозь, как везде, хоть не проехать по дороге, но въехать можно в Замошье на лошади. Раньше она была на острове и крестьянин на поле ехал на лодке, а скот плыл за ним сзади. Гать сделана отлично, с мостами, с прочной насыпью, прямая на версту, как стрела: инженер делал.

Рассказов тут всяких хоть отбавляй. Но всех лучше рассказывает рыбак дядя Михаил Трусов. Было это, когда о гати и не думали, а между тем началась торговля: платили за кирпич по миллиону. Пришел к Трусову спекулянт, просит перевезти его. В это время как раз щучий бой. Дядя Михаил поехал на бой, а спекулянта перевезти взялась девочка на другом челноке. И только выбрался дядя Михаил по своему протоку на плес, слышит благим матом кричит его девочка на соседнем протоке и спекулянтов голос туда. Видит там две головы, одна его девочки, другая спекулянтова за кусты держатся и кричат, а челнок утонул. Кто местную природу знает, тому все понятно – берега Дубны хуже воды – жидкие берега <1 нрзб.> невозможно. Стал подъезжать дядя Михаил и видит спекулянт рукой к борту, хватил за край и челнок непременно хватит воды и затонет. Поднял весло над лысой макушкой, говорит: “Пока девочку не усажу, ты не шевелись, шевельнешься, получишь по лысине”, и

Вот, наверное, было событие, когда впервые открылась дорога и по ней погнали скот. Какой это был праздник в Замошье, какие светлые лица были у женщин, как радостно ревел скот! Много, много столетий тому назад у других людей началась шоссейная дорога, потом пошли дороги железные, на реках загудели пароходы, в воздухе поднялись аэропланы, банкиры, летая, по безоблачному телеграфу давали сигналы и делали распоряжения своим конторам. Там много стало всего, что способность удивляться покинула мир и радости от полета было так мало, в кабинах так сильно укачивает! В это время цивилизация достигла замошцев, они получили гать и как ей обрадовались, как заревела скотина!

Туман. (К рассказу о дупелях)

Деревенские женщины считают охотничью страсть подобной пьянству. Почти все охотники никуда не годные хозяева. Я это понимаю: охота на дупелей у меня, как у алькоголика. И были бы дупеля! (и т. д.) Дупеля родятся из тьмы и росы. Ревность. У забора. Туман. Собака ушла в туман. Проверял. Свищу. Не идет, значит, на стойке. Туман не расходится. Мечусь в тумане. Не идет на свисток, значит стоит. Вижу огромный монумент на холме (Родниковое болото). (От дождей запоздалый покос. Когда солнце взошло, значки от бабьих платков, сверкание кос, толстая радуга, как сытая гусеница). С лугов на кочкарник с той стороны кочкарника наступает стадо. Я захватил на кочках.

Начало: Мой приятель народный судья Яловецкий с вечера отправился в болота на уток и остался там у реки до утреннего перелета птиц на плес. С вечера ему удалось сделать один только выстрел по крякве. потому что дым лег на воду и все закрыл.

Потом густой туман побежал с берегов и закрыл народного судью. Для него туман этот был как для нас дым облака, закрывающего солнца. Для нас, живущих на холмах, в эту ночь ярко сверкали все звезды и луна. И то, что для народного судьи было небом, для нас везде всюду на лугах лежало белым одеялом. Перед самым рассветом, когда начинается первый холод, народный судья озяб и проснулся, но не сразу он решился подняться, потому что ему казалось, что один бок его, обращенный к его низкому небу озяб, а другой лежит в теплом сене: не стоит вставать и студить теплый бок. Но когда забрезжило и стало еще холодней, он сделал усилие, поднялся и тут понял, что теплый бок его лежал не на сене, а в воде, и тепло ему было потому, что вода была гораздо теплее воздуха. При первом свете он поднялся и мокрый бок быстро стал озябать…

В то самое время я проходил с собакой по холму на дупелиное болото. Звезды еще все сияли на небе, светила луна, но восток загорелся. Подо мной лежало густое белое небо тумана. И я думал, о незавидной участи лежащего там где-то под ним народного судьи.

Папаня. До сих пор пока я собрался уезжать из Александровки от Карповых, в момент отъезда “папаня” куда-то исчезал. Деньги я отдавал Анисье Ефимовне, а вез меня Сережа. Все было понятно нам: “папаня” устранялся, потому что в город с деньгами послать его было опасно, пропьет. Очень возможно, что “папаня”, зная себя, и сам уходил, а может быть, он, деликатнейший человек, не хотел обнаружить нам свое семейное положение, если сын погорячился вцепится в деньги, скажет какую-нибудь грубость или жена вдруг заплачет… В этот раз, когда мы перед отъездом пришли обедать и удивились, почему в избе был один “папаня”. Он сам доставал нам из печи горшки, ставил на стол, носил тарелки, ложки, резал хлеб. Потом сам лошадь запряг и повез нас сам. Анисья Ефимовна не показалась. Сережа поклонился нам издали. Что это? Неужели “папаня” исправился и овладел властью в семье. Или унижение его дошло до крайности, он вдруг взбунтовался и всех разогнал? Исправился или взбунтовался? Он исправился. Я узнал об этом в зеркале. Когда я дал им пять рублей, то смотрел в зеркало, будто причесываюсь и видел, как он вынул ящичек, из ящичка большой кошелек, там были деньги и он туда положил.

Коллектив. Против коллективного хозяйства Н. Ф. нам говорил свое главное и обыкновенное мужицкое, что сельское хозяйство - не фабрика и в нем по звонку нельзя работать и сравнять всех в труде. Он говорил, что в такой нужде, в такой нищете единственное утешение остается сладость труда для себя, что если я как-нибудь постараюсь, воспользуюсь каким-нибудь случаем, что-нибудь выдумаю, то может быть как-нибудь и будет хорошо. На это я возразил ему тем, что помещичье хозяйство до некоторой степени было близко к коллективу и фабрике: работали по звонку, кто плохо работал – наказывали, хорошо – поощряли; что в имении зерно производилось для города и если бы они теперь по примеру помещичьего хозяйства выбрали себе на год хозяина, который бы управлял жизнью коллектива… “Это было бы хорошо, – ответил Н. Ф. – Да разве дадут выбрать своего хозяина. Приставят комсомольца. А если и дадут, то все равно, когда дело пойдет, отберут и мы станем просто рабочими. Нет, хоть нищета, хоть голод, да я все-таки теперь сам хозяин себе и в ловушку не дам себе ловушке поймать. И мы все до одного понимаем, коллектив – это не общее дело, это ловушка”.

Быстрица. Быстрина. Подозреваю в этом нарицательные имена вроде рукава.

Корамор. Вчера летела паутина великой силой и на лугу было необычайное количество вислоногого комара (корамора).

Заметки из жизни птиц и зверей, помещаемые иногда в “Охотнике”, по моим наблюдениям, читаются охотниками с громадным интересом. Сколько раз во время моих охотничьих странствований где-нибудь в деревенских трактирах мне приходилось принимать участие в оживленном споре по поводу какой-нибудь такой заметки. И я уверен, что настоящая заметка о пении птиц вызовет множество таких споров. Решаюсь высказать здесь то, что и мне, как, наверное, множеству охотников пришлось передумать, читая эту статью.

Признаюсь, мне бы тяжело было понимание всеми людьми во все времена, начиная от “Песни песней “Соломона”, кончая <1 нрзб.> поэтом, принять за предрассудок мнение о пение птиц, как не о любовном действии, а объяснить все это пение вроде того как объясняется пение петуха перестальтикой кишек.

< на полях:>Вспомнил содержание заметки о пении птиц и токовании. Автор ее берет работу немецкого ученого о пении зяблика, в котором доказывается, что половые органы зяблика во время пения…

Автор статьи “о пении птиц” с пренебрежением говорит о тех кто приписывает человеческое животным и на этом делает скорые выводы. Автор совершенно прав: нет ничего глупее этого, потому что понятие “человек” до крайности неопределенно. Но я думаю, что прав и тот, кто хорошо чувствуя себя, как животное по тому самому чувству догадывается о недоступных нашему человеческому разуму чувствах животных.

И вот почему я считаю чрезвычайно плодотворным делом, если ученые будут ставить нам охотникам систематически вопросы: на многие из них мы можем ответить только потому, что мы более близки к природе, человек во время охоты мало чем и отличается от животного.

14 Сентября. И еще один день прошел без дождя. Ночь холодная звездная. Перед самым рассветом звезды закрылись и настал прохладно-серый задумчивый день.

15 Сентября. Вчера мы хватились ласточек: – “кто видел?” Дня два, три их уже никто из нас не видел. Сегодня проверили: нет. Улетели.

Очень возможно, что она и права: “серая действительность” не действительна, она продукт нашей усталости, в своем роде тоже иллюзия. Но… как назвать это бескрылое – да, уже и назвали: это “недотыкомка серая” (раньше “передоновщина” теперь “общественные обязанности” специальность (учителя или техника). Да, конечно, семинарская правда русского социализма это единственная какая то подвальная дверь из серой действительности, все остальное “романтизм” (в смысле иллюзорности). Но люди семинарской правды выходят из подполья слепыми, одичалыми существами (вроде сектантов). Все то же самое, и недотыкомку и все более и более с примесью лжи, можно видеть и теперь. Не ему говорить о каком-нибудь “пакте”, мне довольно того чувства, которое бывает у меня на дороге при встрече с любым мужиком, поговори с ним и он будет ныть и жаловаться, пройди мимо, он проворчит ругательства (потому что он ест только хлеб с квасом, приправляя его луком и дожидался приправить огурцом, но огурцы не родились…) Вот это “мужицкое” и порождает “серую действительность”, недотыкомку интеллигента и семинарскую (национальную) правду.

В последнем жесте всеобщего разоружения таится нечто специфически – национальное.

< на полях:> Петя “слаб на волос”. 1 бекас.

< на полях:> 2 бекаса, коростель.

Вот и с Дубцом вышло то же самое. Его новый хозяин пишет мне: ношу картузом чибисят и бекасят, прячу в траву, подвожу, - она подходит и ним и отворачивается. “Даю совет: - Втравите собаку, ведите в лес, пусть носится за тетеревами, убейте одного тетеревенка” Он отвечает: - “В семье не без урода – собака никуда не годится, тетеревенка убил: он был равнодушен”. Сезон охоты наступил. Я ответил: - вытуривайте бекасов, стреляйте больше втравляйте. Вот пошли дупели и улетели ласточки. Мне приводят Дубца с письмом: - Дубец спихивает бекасов, по убитым <4 нрзб.>. Я хотел его застрелить, но пожалел. Подарите его кому-нибудь, как дворовую от моего имени”.

Между тем и той маленькой назначенной суммы он не выплатил. Какое же право имеет он стрелять ее и дарить от своего имени. Я послал его к черту и загорелся (Закончить “Догадкой” - см. выше).

17 Сентября. С утра дождь. Последнюю неделю, если не бывает дождя, собаки с поиска в траве являются покрытыми такой густой вуалью паутины, что вероятно едва ли видят свет. Они снимают лапами вуаль, отправляются вновь на поиск и снова приходят с вуалью

Другого рода иллюзорность имеет происхождение научное. Вот пример. В. Клерк (Охотн. №8 Пение птиц.) пишет: “Принимаем здесь то, что так хорошо установлено по отношении к ночному и предрассветному пению домашнего петуха: он поет не потому, что чувствует особый прилив полового возбуждения, а потому что его врожденная способность петь, реагировать криком на разные раздражения, проявляется здесь с большой точностью под влиянием пересталтики кишек”.

Это пример иллюзорности научного характера, свойственный впрочем и любознательным детям: игрушечная уточка крякает, ребенок ломает игрушку и узнает, что уточка крякает от пружинки: ребенок узнает причину, но для него исчезла реальность игрушки, которая состоит в возбуждаемом ею весельи. Известно, что склонность людей к такого рода иллюзорности подала Диккенсу повод создать бессмертные его записки “Пиквикского клуба”.

Поэтическая иллюзорность, исходящая из чувства родства с природой конечно более раннего происхождения, чем научная утеха причинами. В борьбе с этой иллюзорностью до сих пор наука нам мишенью Давида мечущим в Галиафа суеверий камешки. Вот почему мы мало замечаем иллюзорность представлений создаваемых наукой. Однако последствия такого рода иллюзорности мало-помалу начинает давать о себе знать. Взять, например, живую природу. Возьмите любую птицу, скажем, журавля. Тысячи ученых передержали в руках все его косточки и препарировали все его мускулы и сосчитали все его перья. Но самая жизнь журавля неизвестна почти совершенно.

В столице совершается жестокая бесчеловечная борьба юношей за место в лаборатории, в лабораториях и кабинетах ученые юноши кишат, как муравьи, считая журавлиные косточки, но вы не увидите их на полях и болотах в те дни, когда отдельных семей журавлей, раскинутых в болотах, складывается стая. Когда решается тайна перехода от индивидуальной жизни к общественной. И так о всякой птице о всяком животном и растении в направлении поиска причины. <1 нрзб.> в библиотеках столько материала, что для подвоза его в больших библиотеках существует особые вагонетки. Но простейшие явления в живой природе, с которыми на каждом шагу встречаются запросы человеческого сердца, родственные животным, и усилия ума, присущего человеку, не находят ответа. В настоящее время мы переживаем эпоху победы мальчика Давида над Голиафом: поэзия природы, нарощение чувства родства с ней, уступили место механизации ее… Так одна иллюзорность заменяет другую.

Но можно заметить и признаки грядущей эпохи реализма, т. е. синтеза наших творческих способностей, чувства, разума и воли в деле преобразования мира. Изредка появляются как поэтические, так и научные произведения, которые вдруг сбивают людей с их пути. Все такие творения имеют одну общую черту схождения поэтической мысли с научной посредством чего-то лежащего в нас глубже того и другого. Такого рода творения похожи на реку, берега которой снижены волей разума, а самое движение воды, первопричин предоставлено сердцу…

Надо признать, что творчество природы определяет творчество человека: новый мир является актом воскрешения старого посредством мертвой воды науки (анализа) и живой воды искусства (синтеза).

После обеда ходили на утиный перелет на Жироловлиху. Ничего не убили.

- Иду по дороге, грязь и грязь, а то и целое озеро, обхожу стороной. Вижу едет навстречу телега с возом, на возу мужик. Шагов через пятьдесят другая телега без возчика. Подумал: вторая телега того же хозяина и лошадь сама идет. Прошел с версту, взглянул, - в грязи ничком человек лежит. Взяли ружье на изготовку, стал с осторожностью подходить: мало ли какие люди бывают! Решил даже на первый раз обойти стороной. Обошел, разглядел: человек спит и в руке кнут. Подумал: “надо его разбудить и вернулся. В это время увидел еще одна подвода идет. Не ждал ее, сказал. – “Окоротись, тут человек лежит”. Мужик остановил лошадь, слез, подошел, посмотрел и вдруг говорит: - Иван! Иван! Мать твою… Спящий в грязи вскочил, оглянулся вокруг ничего непонимающими глазами. – Догоняй, догоняй, мать твою… закричал на него мужик. И тот с кнутом в руке, повторяя “мать, мать!” бросился догонять свой воз.

Вот как спят мужики на заре в дороге, что съехал с воза и не замечая остановки движения, продолжал спать в грязи.

НВ. Сюда описание облавы и сходки, на которой два говорителя, верховой мужик и заключение под вечер речь громкоговорителя.

К облаве: дегенеративные девицы в туфлях. Ребята в сарае в карты.

В этой книге

Н. Н. Киселев

Инженер. Бросил технику, стал писателем. Связался с богемой. Во время революции его заставили строить мост. Его мост провалился, подавил рабочих. Чуть не расстреляли. Писательство так забыл, что не мог найти нигде книг, написанных им самим. Стал учителем. Схватил плеврит. Делали операцию, сломали в его теле зонд. Развился туберкулез. Он не любит меня, как писателя. Мне тоже в его присутствии как-то… будто боишься сказать в доме, где лежит больной, сказать о радости жизни. Да, конечно, если бы я сам был таким неудачником… и все таки нашел бы силу говорить о радости жизни… Вот слабость! Да разве я то сам не преодолел свою неудачу: чем же психоз лучше туберкулеза… Нельзя однако говорить начисто: - “я преодолел”, преодолевают неудачу, доставая запасы силы, собранные не самим собой, если там нет запаса (в натуре), то не преодолеть неудачу никакой волей, никаким характером. Что говорить о смирении. Смирение, - это сбрасывание балласта, когда воздушный шар опускается.

Такой удивительный полет породил метод полета, рекомендованный церковью для всех, он состоит в принципе разделения существа человека на тело (балласт) и дух. Такой обман породил все обманы с ужасающими последствиями для всего человечества. (Вот откуда и у меня оглядка на бедного Николая Николаевича Киселева).

Нет, надо признать, что балласт, который сбрасывает “смиренный” для полета есть тоже сила, одаренность, притом не своя личная, а наследственный запас вроде торфа, сжигая который мы берем себе лучи солнца, подаваемые на землю тысячи лет тому назад.

Надо признать, во-первых, что есть люди, которым нечего сбрасывать в полете и они должны падать, во-вторых, нет воли, нет характера без материала…

(А материал – это сохраненная для нашего пользования воля жизнь наших предков).

Итак, Ник. Ник. Киселев, человек без наследственного балласта, неминуемо должен падать. Нельзя требовать от него смирения и любви. Само собой понятно, что падающие могут иметь огромные личные качества, что дает им возможность падать, как метеоры – это не потомственные, а личные граждане. Устрашающий блеск. Демон, черт, бес, <1 нрзб.> бес… грех… паутина… декаданс… гордость…

Рябчики

Редко случается, рябчик выдержит стойку собаки, обыкновенно ведет она ведет и вдруг где-то в кустах пр-пр-пр! порхнет и конец: рябчик где-нибудь растянулся на сучке <2 нрзб.> елке и ты его нкак не заметишь, а он смотрит на тебя, выживает и когда враг очень близко опять пр-пр-пр! только и слышишь…

(- Уж не барсук ли в стогу? – подумал я.)

Взял я ружье на изготовку. Крикнул:

И со всего маху ударил по стогу ногой. Вдруг после моего удара весь стог, как живой ходуном заходил, сено зашумело внутри его и…

Я направил ружье в то место, где сено зашевелилось. Показалась голова. Человеческая была голова. Человек вылез из сена. Там он ночевал.

Так часто ночуют в лесах.

18 Сентября. С утра дождь. Мы натаскивали Дубца и Нерль.

1) Бекас. Дубец спихнул по ветру.

2) Два бекаса. Д. потянул и после трех стоек подвел. По убитому твердо стоял.

3) Нерль потянула и после короткой стойки, подвела и сняла. По перемещенному стала на коротке намертво. Бекас вновь переместился и вновь она стала по нем накоротке. Это был бекас по всей вероятности пролетный, потому что очень плотно залегал, не как здешние, все уже пуганные.

4) На трестнице Нерль потянула, сделала издали короткую стойку, которую я хотел задержать веревкой, но бекас очень строгий вылетел из нас шагов на 50.

5) Нерль скакнула на ходу, не причуяв.

6) Нерль вела по следу и, не причуяв верхом, спихнула.

7) По перемещенному Нерль повела, сделала свою короткую стойку, я схватился за веревку, бекас взлетел.

8) Нерль долго вела прямо на ветер, но бекас не выдержал стойки и вылетел на 65 шагов.

9) Нерль заметалась по следу в кустах, вдруг причуяв <1 нрзб.>, подняла голову и в тот же момент бекас вылетел.

Что делать?

Дубец. Определенно подводит со стойками. Не слушает свистка. Необходимо упражнение в поле со свистком.

Нерль продолжает стойки только на коротке. На большое расстояние стоек не делает. Разбираясь в следах, не догадывается во время поднимать голову и причуять верхом. Необходима работа над задержкой стойки. Веревочный способ не всегда применяем. Упражнять дома над пищей чтобы по крику “тубо” - не двигалась дальше и ложилась по крику “ложись” и с поднятой рукой.

А ласточки улетели не все: сегодня видели трех в поле. Вероятно это пролетные. Тоже и бекасы стали показываться пролетные. Нашли одного горшнепа. На плесы навалились, в <1 нрзб.> пролетел черныш.

Кручинин говорит, что высыпали местные вальдшнепы.

19 Сентября. Всякое творчество похоже на поиски голоса в радиоприемнике: когда находят согласную волну, слышится голос: так и творящий человек лично ему только данную волну талант приводит в согласие с одной из волн, существующих вне его, исходящих из неизвестного мира, похожего на большую радиостанцию; это согласие является одним, как ритм, другим, как смысл и мера всему, но тем и другим при этом слышится голос извне, как при согласной волне слышится голос с радиостанции.

Хаосом называют множество голосов, несогласных между собой, долетающих к нам, когда своя волна не нашла еще созвучия с другой волной…

Эренбург. Хулио.

Еврейское остроумие в большой дозе невыносимо. Евреи, - это те же цыгане; цыгане живут воровством лошадей, евреи работают в торговле, политике и журналистике, те и другие кочевники. Но цыгане веселее, евреи мрачные. Цыгане кочуют, потому что не знали оседлости, евреи кочуют, потому что утратили ее…

Тема: Громкоговоритель и его ругань, происхождение ругани.

Всем золотом, всем румянцем улыбнулся нам сегодня осенний день. Я видел под ногой румяный лист осины, покрытый каплями холодной росы. Вспомнил грушу, бергамот, переспелую, румяную, упала в росистую траву и треснула… сильный аромат осени в лесу перенес меня в помещичьи усадьбы.

Надо признать раз навсегда, что разум есть только наше оружие, что не он открывает, а мы открываем посредством него причины явлений с целью лучшего переустройства природы. Удовлетворение себя знанием – в место лица “рационализирование” есть одна из тяжелых болезней нашего времени…

Каждый, прикоснувшийся к творчеству узнает для себя новые возможности, которые он раньше и не подозревал в себе: в нем рождается как бы новый человек. И когда другие люди начинают давать свою оценку этому новому человеку, то часто эти лавры “творец” надевает на себя творца, а на себя ветхого. Только такой глупой смертью, конечно, погибают маленькие таланты…

Смеюсь над Даувендером, что не дождался работы Дубца, а вот теперь самому не лучше. Надо бросить собаку по бекасам. Надо просто ждать случая и естественного роста сознания. По горшнепам надо наводить и по куропаткам. В особенности по куропаткам, как было с Кентой.

Надо заметить, что отодрать собаку от земли и заставить вести верхом на бекасе так же трудно, как и на тетеревах. Очень возможно, что куропатка самая лучшая дичь.

По неподвижной дичи – то она сделает стойку, да поди найти такую, да и на что это нужно: сколько же было стоек по мертвой или подстреленной дичи. Собаку горячит след, - как сделать, чтобы она верхом и тихо по следу шла?

Пришел Андрюша из лагеря допризывной подготовки, загорел, поздоровел. Рассказал о маневрах, что стреляли боевыми снарядами в воздух. Я спросил его: - “Весело было?” Он ответил: - Нет, дисциплина тяжела, очень утомительно, все стремились поскорей отделаться. И еще он сказал, что эта “государственная” чрезвычайно дорого стоит. – вас бы направить к мужикам, - сказал я – дороги чинить, хозяйство налаживать, просвещать их, украшать их жизнь. Едва ли кто-нибудь посмел напасть на нас, если бы мы героически бросились все в творчество мирной жизни. Петя на это ответил: - “Это утопический социализм”.

Вот чем и ужасна эта политграмота, что в ней есть ответы на все, ничем уже сверх нее нельзя удивить, ничем завлечь. Надо спросить их сегодня: - Мы для государства, или государство для нас?” И если для нас, то мы для кого? Возможно, они скажут – не знаем, учитель скажи! “Я то скажу! Я скажу: - Мы живем в природе и между людьми для согласия, “Возможно, они скажут: А для чего согласие?”я отвечу: - для музыкального преображения мира.

<на полях:> Пазуха плеса. Остров плавучий заслонил плес.

Говорят, что будет голод. Но я думаю, что городская жизнь окрепла и для горожан голод не будет чувствителен все равно как мало чувствительна относительная нищета деревенского люда и в не голодное время.

< на полях:> Благовещенск. Краснофлотская 7. Филот Николаевич Чиликин.

Убирают картошку, а овес стоит некошеный и местами зеленый, как “лук”.

Мелькает мысль для писания забраться на месяц в Царское Село.

Завтра идем искать куропаток на полях между Пустым Рождеством и Вонятиным по речке Крестинце и притоке ее “Вздерни ножка!”

21 /Сентября/. Рождество Богородицы. До полудня был дождь, потом солнце. Мы ходили в Пустое Рождество и вернулись почти пустыми.

Начиная от раскола, кончая сектой Нового Израиля, эти народно-религиозные порывы все одинаково испытывают одну трагич. Судьбу: свою местную правду они выдают за универсальную истину и погибают в борьбе с универсальной истиной, омраченной частной неправдой. Все кончается омирщением “согласия” раскола или секты.

В интеллигенции сложились такие же секты, из которых каждая имела претензию на универсальную истину. Победившая всех их секта большевиков до сих пор борется за универсальность (интернационал) и на наших глазах постепенно омирщается.

Друг мой, верьте мне, что не из тщеславия и не от избытка сознания стал я летописцем. Нет у меня никакого стремления к славе [<зачеркнуто> совсем наоборот] о сознании: вот именно потому я и стал летописцем, а не погиб в творческом действии, что не было у меня в то время ясного сознания для действия. Мне нужно было пережить, продолжиться, подрасти, как дерево, чтобы в новых условиях качать понемногу догадываться о значении минувшего скажу яснее: в настоящем из прошлого догадываться о будущем. Стал бессильным у порога к действию. В то время я довольно винил себя и достаточно был наказан. Теперь я понимаю так ясно, что винить себя мне было не за что: я должен был сохраниться для догадок о прошлом. Так все равно любой хороший отец бережет своего сына и отдает для него свою жизнь, сам того не зная, чтобы сын продолжал его самого и в последствие догадаться о том, что непонятно было отцу.

Так на “лоно природы” бросился инженер Алпатов, вошел в этот великий поток жизни, <1 нрзб.> великодушный и щедрый в своей скромности, что ему ничего не стоит дать и отдых какому-нибудь десятку или сотню тысяч дачников и курорт для больных и “вечное успение” для умирающих. Нет! Алпатов не дачником, не больным, не умирающим явился в природу.

Друг мой, скажу решительно: я простой летописец, не властен тронуть их покрывало и описать этот великий акт природы, питающий наше сознание. Вы оглянитесь сами на множество людей, встреченных вами в жизни. Вы согласитесь со мной, что всех их можно разделить по одному признаку на два класса, назовем их старыми словами – интеллигенция и народ. Но отбросим все внешнее в них, будем называть народом всю массу, для которой величайший акт природы, который человек продолжает себя, является сам собой в своей диктующей необходимости и выполняется крайне легко, недаром и слово для них народ вызывает у нас в представлении обилие в росте, разрастание. Напротив, в другом классе разумная часть нашего творческого сознания, интеллект, сопротивляется диктатура акта природы. Назовем интеллигенцией тех, для кого решение на чувственную судорогу является самым трудным, самым мучительным и определяющим актом. Конечно, тут все в интеллекте и потому название интеллигенция для этих людей так удивительно подходит. Но мне кажется и наше обычное понимание русской интеллигенции, людей, ради требований того же интеллекта раскрывающих все связи с бытом не исключается нашими условиями. Тут не поможет ни церковь своими обрядами, ни родственники своим сочувствием, ни свахи своим выбором. И вот мы видим на лоне природы перед лицом <1 нрзб.> мира. <не дописано>

22 Сентября. Весь день нависала все сильнее и сильнее серая мгла, осаждая не капли, а бесформенную сырость на шляпу и плечи. День провели как в облаке. На всей Журавлихе Петя нашел только одного бекаса, по которому Дубец сделал отличную стойку. Я нашел вблизи дома трех, которых Нерль спихнула по своему обыкновению. Я пришел к убеждению, что уразумение ею необходимость стойки необходимой в поле с разбега почуять дичь, куропатку или перепела.

Бывает мох темно красный большими глыбами лежит, на глыбе березки и редкая на красной подкладке зелень брусники, облитая осенней росой блестит литым серебром.

23 Сентября. Задумчивый день с появлением солнца. Охота в Серкове. Убиты 2 мол. петуха.

Видели дичь: три глухаря, два из них в 7 утра на деревьях, по видимому, токовали, 3 вальдшнепа в крепи, около 20 бекасов в сильной крепи почти вместе, один выводок, 4 черныша.

Теперь у стены темных елей и разукрашенных берез и осин сложилось сказочное благоухающее кладбище моих предков елецких купцов, в действительности спящих великим сном под капустниками коммунаров, отобравших монастырские здания для своего общежития.

Есть воспоминания, образы которых выходят сами собой в облаках, из тумана, из гор и лесов, но при малейшей попытке подойти к ним поближе, рассеиваются и почти всегда оставляют в душе какой-то неприятный осадок. Большей частью это приближение бывает приближением к себе самому, являешься сам себе в какой-нибудь некрасивой <1 нрзб.[роли-?]> и все воздушное чистым, прекрасным, воспоминания разбиваются на множество смешных или отвратительных фигур. Так, наверно, и жизни елецких купцов, моих предков, если бы мог я пойти на их кладбище с великолепными памятниками на закупленных у монахов местах, верней всего напомнило мне мое поведение и общество предков распалось бы на пьяниц, картежников, угрюмых нелюдимов, ростовщиком. К счастью действительно памятники разбиты, предки мои лежат незримые под капустниками коммунаров, и в осенних лесах из багряных осин и золотых берез складывается фантастическое благоухающие кладбище прекрасных людей. Кого только ни вспоминаю я, всякая жизнь является мне ненапрасной, над всякой мыслью свободно возникающей теперь в моей голове, кажется мне, трудились эти предки купцы, погребенные ныне в капустниках коммунаров.

24 Сентября. Светлое утро, седая холодная роса. Можжевельники, обтянутые паутиной, седые, на паутине седая роса, от куста к кусту тонкие нити и все похожие на сложную токарную работу.

Дубец

Натаска Нерли

Надо добиться от нее того, что теперь есть у Дубца: после того как причует след не метаться по нем причуивая нижним чутьем, а тихонечко скрадывать, отнимая нос от следа и проверяя по воздуху, не покажется ли дичь сама по себе.

Я сегодня много думал, как бы мне и выучить Нерль и проследить переход ее к сознанию, чтобы она не явилась для меня внезапно, как у Дубца, вдруг.

Сегодня я проделал это по трем петухам. К сожалению, не нашел ни одного бекаса. В следующий раз, когда она причует след бекаса, заставлю ее тоже подкрадываться, пусть вслепую, как-нибудь кругами, раз скажу, два скажу, но наконец она почует у меня его носом поверху и тогда то уж я ее получу на стойке. Случается, бекас недалеко пересядет, тогда будет легко подвести.

Пройдя значительное пространство, убедившись, что на нем нет больше дела, я повернул назад и пустил Нерль бежать свободно во весь дух для того, чтобы она не забыла своего при- <1 нрзб.> поиска, который я ей навсегда возвращу, когда она научиться тихо скрадывать дичь и стоять.

А если весь этот отрывок начать так:

Конечно, если взять меру двести раз по воздуху и двести раз по земле, то все равно в том и другом случае остается двести аршин воздуха и двести аршин земли не одно и то же, потому что счет не то, что ритм. Так одна и та же музыкальная мера, проходящая в сновидении или наяву, в творческом действии человека разные вещи…

Или так:

Наконец=то после всего и утро, и день, и вечер удались…

Картошку выкопали, но овес только желтеет, нарушая своим видом общую картину осени. Некоторые деревья – в большинстве деревенские ивы стоят густые, зеленые совсем почти нетронутые, другие пожелтели третьи уже так сильно тронуты листопадом, что очень похожи на яблони и груши в урожайный год, когда в золотистые и красноватые <1 нрзб.> исчезает листва. В теплый вечер пропоет комар, иногда напоминает о себе, запутавшись в траве, шмель, но даже запоздалую ласточку больше не встретишь в поле и что-то больше я уже не слышу по утрам крика моих журавлей… Вот вот пролетят мимо нас на юг с севера гуси. Зато наши здешние тетерева росистым крепким утром задают свои великолепные концерты и озимые ярко зеленая все крепнет. Еще несколько дней и сжат овес, тогда огладится совершенно разлад этого лета и все подгонится ритму смены времени.

Вот эта высшая ритмичность в природе, заранее обеспеченная и независимая от воли людей создали понятие Бога (Северный охотник: “день хожу – ничего, два – ничего, неделю, месяц, - все даром, а час Божий придет и за все ответит”.). Безбожник, это человек, который не считается с ходом Божественного ритма.

(Происхождение ренты объясняется деятельностью ритма природы).

Личное творчество человека (талант гений) равнозначит с похищением божественного огня, хотя словами “одаренный” (Божьей милостью) выражают согласованность личности с Богом. Но бывает и похищение ритма, сила которого направлена против общего ритма природы.

Подчиняясь ритму смены времени года дня и ночи, сопровождающему вращение земли и времени года и повторению годовых кругов движения вокруг солнца зеленеют старинные башни.

Процесс душевный при переходе ритма из природы в личность, это и есть “рождение человека” (сознания) – болезненно. Это есть и явление смысла.

Не бессмысленно наше существование, потому что есть законы смены времени, поколений, только… где ритм, там и смысл.

Люди во власти ритма их быт, кто овладел ритмом, тот овладел и <1 нрзб.>

25 Сентября. Вчера и сегодня летят гуси. Слишком вчера было неестественно тепло, при ветре странно было чистое небо и нехорошо косил своей половиной месяц. Так продержалось и утро, но после обеда опять задождило.

< на полях:> 3 бекаса.

< на полях:> Думал в сене лежу, а оказалось боком в воде: тепло в воде, потому что холодная роса.

26 Сентября. Ночью дождь. Утром воет сильный ветер.

< на полях:> Альфред Викентьевич Котыский приехал искать волков (вчера вечером).

Книга бытия – точно иллюстрирует эту мысль. Но в ней нет лица творческого преобразителя хаоса и единственное место “почил” - неудачно.

Истоки творчества? У поэта любовь.

Хорошие люди – как часы (пословица).

< на полях:> Люди тактичные или порядочные – это значит <1 нрзб.> люди, до слуха которые доходят мерные удары очень отдаленного от них творческого действия жизни и они в <1 нрзб.> свою жизнь складывают воспринимая ритм жизни не сами, а через подражания другим. Такие были у нас “кадеты”, которые подражали “европейцам”.

26 Сентября. Буря с дождем. Холод.

Нашли в Поповом Роге 7 вальдшнепов, из которых убили 2-х. Видели двух ласточек.

О Легкобытове. Он искал возвращения сокровищ, взятых из жизни человека во имя Божие. Он обращался к хранителям этих сокровищ, поэтам, ученым, предлагал им броситься в “чан” (жизни) и воскреснуть там вождями народа.

Легкобытов пусть возникает в Новгороде, где был и Алпатов, Щетинин сделать из Кукарина и вмешать сюда о. Спиридона.

27 Сентября. Хватил сильный мороз. Под сараем сосульки висели до полудня. Солнечный ветреный день. Два каравана журавлей сильно спешили один за другим.

Послали двух петухов к лавочнику Мухотову с запиской, чтобы передал их Тарасихе. Но Кручинин петухов передал Мухотову, а записку забыл. Лавочник был обрадован любезностью прислал нам арбуз.

После того я пытался изложить Пете свою теорию труда, называя особенно трудом ритмическую творческую деятельность человека, а работой – подневольную рабскую повинность”. В процессе беседы явилась настоятельная потребность рассмотрения взаимоотношений интеллигенции и народа, культуры и быта. При этом, во-первых, сразу же надо принять во внимание, что культура и “безымянная жизнь” (интеллигенция и народ) нигде кроме России не разграничены так резко. И еще надо помнить одну необходимую поправку: возможно, что я говорю уже о прошлом, что после революции из народа вышло такое множество полукультурных людей, а интеллигенция так поубавилась, что резкое разграничение между тем и другим исчезло. Очень возможно, что самое возникновение в памяти такого разграничения, вызывается лишь погремушками Пролеткульта, Мапа, Вопа и т. п., в действительности же наша пролетарская революция разрешает давно разрешенную в Европе и Америке демократизацию каст (крестьянство наше в значительной степени и до сих пор является кастой: фактически земледелец только потому, что ему нет выхода в другую область занятий).

Еще одно замечание: нынешнее состояние массы крестьянской только внешним образом подобно дореволюционному, только по нищете, пьянству и хулиганству, изнутри она очень подготовлена из своей касты: с оживлением индустрии в нее ринется целая лавина рабочих из крестьян. (Пример подвижности дер. Скорынино, которая перешла на отруба, не почуяв перемену положения на коллектив, вернулась к общине).

Сфероидальное состояние. Из всей физики я больше всего через себя понимаю главу о сф. сост. Жидкостей. Правда, есть на свете против тебя, как против жидкости раскаленное железо-такие странные вещи есть, что свертываешься от них, как вода при встрече с раскаленным железом, шариком, окруженным и защищенным от огня частью себя самого обращенного в пар. Вспоминаю один случай и объясняю возможность своего существования после и него только сфероидальным состоянием себя самого.

Теперь железо остыло и моя отдельная жизнь, как частица живой воды нашла свое место и, сливаясь с другими жизнями спокойно течет общей речкой в океан. Но воспоминание о встрече с раскаленным железом не оставило меня и хотя кажется, река течет прочно, внутреннюю истинную природу всего живущего я понимаю, - в сфероидальном состоянии, расплавленной и защищенной оболочкой из газов.

28 Сентября. Звездная ночь была ни теплая, ни холодная, но мы вперед знали, что при восходе солнца будет сильный мороз.

Мы вышли ровно в 3 ч. у. в Серково выслушать осенний ток глухарей.

Час до рассвета самый тяжелый для человека. Представляются таежные охотники, которые не по охоте, а по нужде встают в этот час. За час до петухов человеку вообще ничего “не хочется”.

Нас оживил непонятный крик в лесу. Он не повторялся, мы не могли разгадать и думаю, едва-ли кто разгадает. Пусть явится в лес ученый разученный, знающий песенку каждой птички, все равно он не будет знать, как эта птичка, как этот зверь будет кричать в свой предсмертный миг, когда другой хитрый зверь во время сна в предрассветный час схватит его за ногу, или за горло.

Но в природе нет никаких перемен, все еще глухая ночь, тишина. Я приставил к ушным раковинам своим ладони, как делают охотники, расслушивая отдаленную песню глухаря, и услышал трепетание листьев.

- Ты слышишь? – спросил я Петю.

- Где то осина трепещет, - ответил он.

Но напрасно старались мы разглядеть осину в массе черного бора.

Вдруг пикнула та самая птичка, по которой узнают весной охотники приближение глухариного часа: весной она поет, теперь только один раз пикнула. На востоке рыжая яма переместилась и стала белеть. Трепет осины стал заметен без напряжения слуха и где то очень, очень далеко и коротко пробормотал черныш.

Глухари в это утро так и не запели.

Перед выходом солнца явился такой сильный мороз, что даже и болотные лужи затянуло льдом. Трава при восходе была совершенно белая, дыхание листьев широких трав нижней их на стороне было остановлено слоем льда. Мороз все пощупал и когда солнце согрело довольно и мороз на траве, листьях и цветах обдался водой, это была не живая роса, а мертвая, теперь быстро <1 нрзб.> лист, увянет, желтая трава <1 нрзб.>, чернея цветы. В сиянии солнца стыдливо очнулась природа: всю, всю ее перебрал, перещупал мороз. Только лиловые колокольчики на своих высоких бессочных соломинах были совершенно свежие, как будто им мороз был нипочем. Петя мне с удивлением подал один, но когда вся природа винилась морозу, жизнь колокольчика как будто бессмертного, мне показалась немного неприятно бесстыдной.

Ранним утром тетерева и глухари были на деревьях, бекасы расположились внутри кустов, но вальдшнепы на опушках ходили по морозу. Мы взяли трех, выгнали бекасов из кустов и тоже взяли трех. Больше ничего не могли достать и вернулись во втором часу (с трех до часу – 10 часов ходили!).

Рассказ о дедушке (Овчинник).

Как это ни странно покажется, но верно: охота в русских огромных пустынных пространствах гораздо менее добытчива, чем в перенаселенной Европе. Отчасти потому что у нас мало занимаются охотой и разведением дичи, но главная причина – огромность пространства лесов и болот, места для дичи довольно и она распределяется пятнами, как бы селами, разделенными большими пустынными местами. Впрочем такая же у нас и жизнь человека: редкие села и все жалуются с покон веков на недостаток земли. Но я люблю нашу охоту с редкой дичью и за границей, где ее много, не стал бы охотиться. Меня прельщает чувство свободы* , ландшафт лесной или болотной пустыни, в которых редкая встреча с птицами или зверем является всегда нечаянной радостью и венчаются иногда удивительными беседами с человеками, переживающими как бы первую зорю своего сознания.

Прошлой осенью, очень усталый, я возвращался с большой охоты лесами по шоссейной дороге, пересекаемой почти непроходимыми озерами грязи. При своей усталости я, приученный постоянной тренировкой в легкой ходьбе, шел быстро и даже любовался цветом грязи на солнце, цвет ее при осеннем солнце был похож на блестящий каменный уголь, когда товарный поезд открыто катит его на солнце. Мало помалу однако леса меня задавили и до боли хотелось встречи хоть с каким нибудь человеком. Мое желание скоро осуществилось, человек показался вдали и я быстро его настигал. С сожалением однако, настигая его, я заметил, что старик шел очень тихо той равномерной походкой, которая позволяет проходить пешком сотни верст без усталости. Поравнявшись с ним я сказал: – Здравствуйте, дедушка. Он ответил: – Здравствуй, отец! Обгоняй его, я спросил на ходу: – Куда идешь? Он ответил: – В Калужскую губернию.

А мы были в Московской. Ответ меня удивил. Я сократил шаг, сравнялся с ним и спросил, зачем он идет в Калужскую губернию. – Мы овчинники, – ответил он, – я сюда приходил рядиться на работу, иду назад, а к Покрову вернусь. Мы овчинники так постоянно. У нас все овчинники.

Ровный, спокойный голос старика, согласный с его походкой, его приветливость пленили меня, перестроился с быстрой ходьбы на спокойную и захотелось, не торопясь идти с ним рядом. Достав папиросы, я предложил спутнику. Он почти испугался.

< на полях:> Мне приходилось часто выслушивать легенды о себе самом.

Пастух барин.

29 Сентября. Потеплело, день мешался, но дождя не было. Проверил с Нерлью около дома дичь, показывались новые бекасы, очень жирные, дух мы взяли с Петей и еще тетерева. Нерль ходила на свободе и стоек не делала, но – подводка ее очень осторожная. Это новое, эта осторожность приведет ее к необходимости стойки.

Весь день провели в сборах к переезду в Сергиев. План переезда: Е. П-а едет на подводе с Громкоговорителем. Мы идем охотой до Зимняка. Там берем Ченцова как ямщика и догоняем Павловну.

Ямщик не задержал нас долго. Мы поехали вперед, сворачивая перед каждой лошадью, потому что хозяева их спали мертвым сном в телегах под брезентом и открыто: дождь поливал всех одинаково. Два раза мы встретили музыкальные телеги, битком набитые публикой, лошади мчались вскачь, гармония ревела, голоса орали что то вроде песни, перерываемой руганью “мать, мать, мать! Странно, что обе музыкальные телеги одинаково в разное время при встрече в нами, невидимыми нами в темноте лично, обрывали музыку, пуская в нас ураганный огонь ругательств. Один раз встретилась лошадь с пустой телегой, выросла из темноты и опять погрузилась. Мы между собой сказали:

– Ты видишь?, кажется на телеге никого не было.

– Да, я хорошо видел: никого.

Ямщик обернулся.

– А в телеге то, кажется, пусто.

– Пусто – ответили мы.

Теперь так ясно видно, что волей или неволей стремились к разрушению царства и даже те, кто стремился больше всех к его утверждению.

Каляевка (Непостоянство зла)

Устранили пьяницу Шуплева, обратили внимание и все переменилось в Каляевке. Теперь она уже не ад и очень хорошо, что я не остановился на ней для своих размышлений. Во всей современности у нас нет иллюзии “незыблемых основ”, а потому и не хочется взять ни за их посрамление, ни за их прославление. Все сводится “к счетам” (там Шуплев виноват, там другой…) и это называется “самокритикой”.

Предисловие к “Рыбьим тропам”.

Начну немного издалека, от радиолюбителя, распространенного теперь не менее чем охота и рыбная ловля. Вы наверно наблюдали с какой ехидной улыбочкой радиолюбитель, прославленный переговорами с Америкой на короткой волне, говорил о “радио-потребителях”, которые ничего не изобретают, а просто слушают лекции и концерты из любознательности или для отдыха. Радиолюбителю вовсе не интересно, что он слышит, ему важно, как он слышит. Психологически это два враждебные класса, объективно создающие одно и то же культурное действие. В нашей охоте тоже есть эти два класса производителей и тоже потребителей, но расхождение этих классов в охоте безмерно более широко, чем в радиолюбительстве и с ужасными разрушительными последствиями. Как это до меня, охотника долетает из сложной области рыболовства, взять хотя бы красивейшее, могучее озеро центрально-промышленной области. Плещеево озеро, – какие в нем жалкие уловы этой знаменитой переславльской сельди, какая мизерная жизнь рыбаков <3 нрзб.> рыболовства ничего от человека на помощь природы и все для “потребления”. И только на днях я услыхал радостную весть, что под влиянием ученых <1 нрзб.> работавших на том озере, наконец то пустили в это озеро мальков сига. И поистине жуткая картина бедности от невежества. раскрывается нам, если мы сравним уловы в наших бассейнах с уловом в <1 нрзб.> бассейнах Европы.

Я начал с того, что и охоту и рыбную ловлю определил как действие. Позвольте мне теперь немного продолжить анализ этого действия. Ведь как бы не смеялись радио-потребители над радио производителями, которые не обращают внимания на то, что им придется слушать, но все таки бытие радио-потребителям целиком обусловлено производителем. Там и в нашем охотничьем и рыболовном любительстве благополучие “созерцателей” природы зависит от тез лиц, в которых сосредоточено действие, преобразующее природу. чем больше таких лиц, тем больше будет наслаждение для тех, кто смотрит на охоту и рыбную ловлю, как на спорт, отдых и размышление, тем больше будут доходы тех, кому они служат источником существования. Никому я так не завидую, как радиолюбителю! нет у них наследства, как на охоте тысячелетних упражнений в разделении охоты на забаву праздных людей м промышленность. У них даже владелец пятирублевого аппарата с “камушками” все таки что то знает, что то слушает и значит действует и время провождение за трубкой телефона во всяком случае никому не приносят вредя. Так в каждом глухом городишке есть изобретатель, которому в этом открылся “смысл жизни”, есть и радио потребитель, потребность, которого от неизбежного пьянства и карт спасло его любительство.

Интерес к радио в массе людей начался от мысли и очень недавно это любительское чисто интеллектуальное <3 нрзб.> в ущерб <2 нрзб.> природы <1 нрзб.> приходилось встречать ребят, которые прямо из мастерской слесаря переходят в свои крохотные радиомастерские и продолжают в ней испытания <1 нрзб.> воздух, как природа, этих людей <1 нрзб.> Интерес к природе начался древних времен и вначале чисто животный. С большой медленной борьбой входил <1 нрзб.> разум в это дело <1 нрзб.> в своей односложности. Правда каждому охотнику, каждому рыболову приходилось заметив какие нибудь явление? жизни рыб, или зверей, или птиц <1 нрзб.> в книгах объяснения <4 нрзб.>. Мало того, стоит <1 нрзб.> понаблюдать жизнь природы <4 нрзб.> из жизни бекаса в это лето, и он непременно сделает “открытие”. Это <1 нрзб.> в естествознании господствует лабораторное исследование. Орнитолог Мензбир хорошо знает каждую мельчайшую косточку бекаса и все его сосуды, но если ему нужно описать жизнь бекаса, он обращается к наблюдениям охотников.

Вот осенью все семьи журавлей давно (пере…) мало помалу из этих семей на глазах у нас. Складывается общественная жизнь и громадная стая перемещается на юг. Каждую очень вы найдете в зоологических лабораториях множество студентов, работающих между прочим и над журавлем. Но вы их очень мало найдете в той лаборатории, где не режут птиц по частям, а создают вновь, где складывается новая жизнь вновь созданных и они вместе со старыми в большом обществе летят.

1-го и 2-го окт. (Понед.- Вторн.) – забойные дожди. Дни устройства на зимнюю работу.

Видел во сне себя в Париже. Будто бы происходит “братание”. Ремизов намеками упрекает меня за какое-то “18 дней” и я по боли в себе о них догадываюсь. Но только проснувшись понимаю, что “18 дней” означают 18-й год и упрек относится к неопределенности моего сознания в то время.

Рыба в сентиментальном обществе считается как бы полуживой тварью, рыбья кровь”, православная церковь допускает есть ее в такие дни, когда употреблять в пищу мясо строго запрещено. Рыбак очень редко может услышать упрек жестокости. Но охотник, это “притча во языцах”: “как можно убивать птицу!” – слышишь в городе на каждом шагу, от тех же самых людей, которые, не соблюдая никаких постов, едят мясо во все дни. Происхождение такого нездорового состояния чувства коренится в установившемся в обществе взгляде на охоту. как на забаву. Сами охотники, ломаясь в таком обществе, часто говорят, что убитой дичи они не едят. Все это фокусы, для меня <2 нрзб.> нет ничего вкуснее убиваемой дичи, чем она к осени больше жиреет, тем большей страстью я ее достигаю. Но, конечно, моя страсть не исчерпывается поеданием добываемой дичи. Я уже сказал, что и охота и рыбная ловля не созерцание природы, а действие. Я культивирую это действие себе на радость, людям на пользу. Любитель-охотник все равно как радиолюбитель. Без сомнения вы наблюдали этих удивительных людей которые после трудового дня за столом в учреждении, или за токарным станком, или за тисками, бывает, проводят бессонную ночь с целью поймать Америку на короткой волне. Ему почти безразлично, о чем говорит Америка, ему только бы поймать волну. И когда он поймает волну и установит возможность хорошего слышания, пользование своим достижением он передает лицам, которых с улыбкой называет “радиолюбителями”. Так и в промышленной охоте и рыболовстве в современных условиях почти уж и невозможно обходится без лиц, которые определяют свое отношение к природе преображающим действием.

Скорый успех радиолюбительства объясняется тем, что оно лабораторно по своему существу: оно родится от чистой мысли и продолжает размножаться как мысль. Охота и рыболовство родились в темной утробе первобытного человека, мысль только очень медленно здесь хищнический инстинкт преобразует в хозяйственную деятельность. Было бы однако неверным предоставление преобразующего действия в охоте и рыболовстве по образу торжественного шествия лабораторно-научной мысли. В темной утробе, породившей охотничий и рыболовный инстинкты человека таятся не одна разрушительная сила, ведь из потребностей той же утробы явились навыки приручение животных и способность ухаживать за животными, любить его, чувствовать в нем личность явились тоже оттуда. Вот эта чудесная способность чувствовать природу лично, оглядываться вокруг себя <1 нрзб.> с родственным вниманием отличает хорошего охотника и рыбака. Горделивое шествие научно-лабораторий мысли, которая все узнает, разрезая животное, как бы спотыкается, встречая на пути своем синтетическое чувство природы простого человека. Я сказал “спотыкается”, потому что множество научных книг о природе животных написано учеными только при помощи простых охотников. Типичный пример такого сотрудничества лабораторного ученого с дикарями-охотниками представился всем известная большая книга орнитолога Мензбира “Охотничьи и промысловые птицы России”. Несколько механическое сочетание лабораторных занятий с охотничьим стажем является недостатком книги, но я выбрал ее как типичный пример коллективной работы ученого с простыми охотниками. Можно бы указать много примеров внутреннего сотрудничества, даже лиц известных, которые из простых охотников делались первоклассными учеными (Пржевальский). Охотничья страсть часто пленяет мыслящего человека так, что он уже в зрелом возрасте меняет свое назначение. Мне известно, что орнитолог Бутурин один из наиболее замечательных практических деятелей в охоте наших дней, юрист по своему образованию, из за охоты бросил свою юриспруденцию.

Словом, я хочу сказать, что зло, свидетелями которого являемся мы в наши дни, носит непостоянный характер: зло это в упадке. С другой стороны встает заря совершенно нового понимания охоты и рыболовства, как источник внутреннего личного понимания природы с соответствующим сознательно преобразующим действием.

В этом сборнике читатель найдет несколько образцов такого понимания природы, по которым, если и все будут разрушено, будущий человек с помощью естественных сил земли, воды, воздуха, создаст лучшее.

это характерная особенность нашего времени. Добру не верится, нет подъема рассердиться на зло: зачем расходовать мне себя, зачем рисковать собой сегодня, если зло это завтра так проявит себя, что обратит на себя внимание и с ним разделаешься в ударном порядке. Нет Бога в этом добре, нет дьявола в этом зле, потому что с именем Бога и диавола создается идея вечности. Николай Фадеич верно сказал: – “В Советской власти нет вечности”.

Завтра еду с Петей в Москву. Цель: переговорить с Полонским и с Ангорским (“Недра”). Старая площадь д.10, пом. 3-16. тел. 5-82-18. Приехать к 11 и начать с Охотн. газеты (спросить о пристрельщике Свенцицком).

Начали с охотников. Принимают меня, как Максима Горького, только без фальши. Петю устроили на курсы.

В издат. “Недра” говорил с Леонтьевым. Буду иметь их в виду. В Новом мире виделся с Полонским, Замошкиным, Смирновым. Из всех собранных свидетелей вижу, что Горький у нас вовсе кончается, и ему остается поблистать только за границей. Есть самая слабая надежда на взрыв одной из тех чудесных сил, которые таятся в этом удивительном человеке. Все как то не хочется верить, чтобы такая жизнь оканчивалась в такой пустоте.

Сегодня утром был второй основательный мороз но к вечеру уже опять моросил дождь.

Роман-исследование

Тот промежуток время межень <1 нрзб.> между концом весны и началом осени неуловим для меня. Никогда я не отмечаю в это время движение природы в своих тетрадях, мне кажется мир в это время останавливается, я затворяюсь в комнате и спускаю на окна занавески из сурового деревенского полотна до тех пор, пока не покажутся на деревьях первые крепкие листики. Это бывает, когда никто не подозревает осени, около 1 июля. В это время я отправляюсь в болото собак натаскивать… Темный инстинкт охоты.

“Я”

В тот момент, когда на фоне давно знакомового мне волнения вырисовывается какая то форма, которую могу я записать, и я беру бумагу, – это “я”, от которого я обыкновенно пишу, по правде говоря, уже я, это Мы. Мне не совестно этого “я”: его пороки не лично мои, а всех нас, его добродетели возможны для всех. Теперь я очень хорошо понимаю, что это превращение Я в Мы выражает собой сущность всего творческого процесса и с одной стороны бесконечно просто, с другой бесконечно сложно.

Из всего этого моего разбора теперь получается, что если я сумею описать все эти превращения Я и Мы, то опишу весь процесс творчества. Могу ли я это сделать? Могу, потому что я создал в детской литературе рассказ “Еж” и в охотничей “Смертный пробег”.

Начинаю думать об этом: женщина, которую потерял я и нашел, безграничное стремление к свободе…

Межень – это рай дачников. И к нам в Сергиев их наехало довольно. Но я выхожу гулять, когда они затихают. Бог с ними. Может быть они лучше меня они отдыхают. Я отдыхаю только за трудом, если же я падаю и мне нужен отдых физический, мне стыдно, я затаиваюсь понимая, этот отдых вроде быть в отхожем месте. Они “отдыхают” открыто и любуются “природой”. Всегда найдутся часы, когда и на улице и в лесу нет никого. Мой сын студент МГУ уехал для встречи с девственной природой и взял в Известиях аванс. Я посмеиваюсь: молодость! Охота трепаться за 16 тыс. верст, когда девственная природа в том самом и…

Так я вот думаю и о пошлой форме романа, навязанной автором романа этим дачникам, над которым издевались все лучшие русские романисты, начиная с автора “Евгения Онегина”. Один мой знакомый философ Г. объяснил мне происхождение этого странного явления. Пошлость европейского романа происходит по его словам от его иллюзорности: непременно там надо обмануть читателя, чтобы он “отдохнул” от действительности, как дачник. Наша горячая литература идет против этой пошлости. она хочет создать действительность. Я это очень понимаю. Ну так что же! Могу же я в дачной местности находить часы совершенно уединенного обращения с природой? Почему же я не могу и создать свою собственную форму романа? Не глупо сделано в первой книге Кащеевой цепи детство Алпатова, где автор перекликается с сами собой маленьким. Во второй книге форма эта мне уже прискучила автор превращается в летописца своей юношеской любви, благодаря ему современная жизнь советской России перекликается с императорской Россией и так же, как в Онегине читатель развлекается и отдыхает на мелочах повседневности.

А что если я в новом романе о творчестве возьмусь быть еще посмелей. Пусть болота моего романа будут Сергиевские болота, те болота будут перекликаться с Сергиевскими, инженер Алпатов с местными, а я, летописец стану ежедневно <2 нрзб.>, записывать события в движении преград, согласно с развитием мыслей о творчестве…

Солнце всегда действенно смотри на него ежедневно под Москвой и не надо тогда ехать на Дальний Восток.

Я понимаю трудность такого предприятия, мысль обгонит действительность, раздробит ее на мельчайшие куски и получится не роман, а каша. Мне предстоит борьба с забеганием мысли. Но вот что я думаю: у меня есть всепоглощающая страсть к охоте и учению собак. Я отдался, видно, тому инстинкту, вышедшем из темной утробы первобытного человека и для мысли остается место немного. Я ничем не рискую, в крайнем случае из этого романа у меня выйдет замечательная книга об охотничьих собаках, об охоте, – и то <2 нрзб.>. А сколько соберу я таким образом материалов для детских рассказов, которые могут быть гораздо ценнее всей моей Кащеевой цепи. Вот вижу первые желтые листики на березе возле моего окна. Пора! Решено: с Алпатовым и его творчеством с болотах броситься в действительные болота Сергиевского уезда.

План осушения Дубны

Пожелтело несколько листочков на березе, это не значит, что началась настоящая очень. Какое-там осень, самая середина лета для дачников, земля еще не поспела, полный расцвет трав. Но уже чувствую в том расцвете начало конца и мне хочется захватить жизнь и себя: природа будет упускать, а я подбирать и свое создавать, – так я объясняю себе источник неудержимого моего стремления с первым желтым листком на березах вести дневник фенологических событий в природе и вместе с тем событий в себе самом. Сегодня я отправился в болото, переполненный бурными бродящими мыслями о творчестве Алпатова с прослойками чувства спокойного родственного внимания к окружающему. Это родственное внимание порождает <1 нрзб.> маленьких устных рассказов, которые дают мне такое же успокоение, как прирамидон во время головной боли. Словом я как бы заряжен и дальнейшее будет происходить и является как бы чудом, по велению и щучьему хотению. Час пополнился. Занавес открывается для входящего чуда. Я внимаю:

Вот начинается. Ко мне позвонились. Вошел <1 нрзб.> нервный человек с кожаным портфелем и рекомендовался мне: Ф. культур-техник из местного Земотдела. Буква “Ф” это первая буква его нерусской фамилии. Я буду всегда на протяжении всего моего романа-исследования обозначать так лиц, имеющих в нем эпизодическое значение. Полные действительные имена получают у меня люди, которым я не могу повредить этим, вымышленным именем моих злых гениев. Я бы, конечно, мог переменить и все имена, но боюсь, что вслед за тем начнется и подделка свей действительности, а я так не хочу, потому что весь загад моего романа состоит в том, чтобы действительность по моей вере и воле выдавала мне свою сердцевину, родственную моей собственной.

Читал фельетон Горького “Механическим гражданам”, в котором он самоопределяется окончательно с большевиками против интеллигенции.

Я допускаю, что все мы (и я в том числе) ворчим на власть или ругаем ее, исходя от точки своего личного поражения, что власть это порождена нами же и если она плоха, то виноваты мы сами. Вселедствие этого считаю своим долгом терпеливо переносить все личные невзгоды, как можно лучше, больше работать и бунтовать не против существа этой власти, а против условий моего труда. Чувствую, что нас таких честных людей довольно. В этой атмосфере пристойного молчания о власти, являющейся нашей собственной болезнью голос Горького, восхвалявший власть, очень неприятен… кому он хвалит ее, кому втирает очки “достижениями”? С кем говорит он, когда ссылается на перемену всего нравственного мира с переменой “экономики”?

Давно лив личной беседе он ратовал за критику против “самокритики”, и обещал даже критическую газету? А вот прошло четыре месяца и он уже забыл критику и восхваляет самокритику”.

Но Бог с ним с этим талантливым, хитрым, но неумным человеком. Горько, что Горьком теряется надежда на твердую руку, поддерживающую нас “последних из могикан” в своей молчаливой работе.

Был якут, читал ему начало Ж. Р. И, конечно, ему было очень близко, что при переходе с Я к Он что-то утрачивается. Решительно: все, кто начинает писать спотыкается на этом. Надо понимать эту утрату вследствие отвлечения, но это самое первое начало его, сколько же утратило жизни отвлеченное мышление!

Арсеньев между прочим рассказал мне, как он написал свою книгу. Она вышла из дневников, которые вел он в экспедициях. Это книга, можно сказать, первобытного литератора, своего рода тоже реликт. Ее движение есть движение самой природы и она снова наводит меня на мысль, что поэзия рождается в ритмическом движении природы, вращении солнц и земель и является на свет тем же самым чутьем, которым животные и люди в тайге определяют, без компаса, в какой стороне находится дом.

Верней всего, страх “мирных” людей перед хищниками наставляет их соединяться против дерзких личностей (остатки этой первобытной защиты живут и сейчас среди крестьян, ведь каждого поразит, как оглядывают его при встрече, как рассматривают, как следят друг за другом, бесплатно по вдохновению шпионя).

Поэт умирает в своих творениях…

Андрюша, студент и добрый комсомолец, только что вышел из допризывного лагерного военного обучения, спросил моего сына, когда мы возвращались домой с охоты по большой дороге с телеграфными столбами:

– А по телеграфным чашечкам из ГЕКа (малокалиберная винтовка) не пробовали?

Я ответил:

– Как тебе Андрюша, это в голову пришло: это мальчишки делают, а ты, можно сказать, теперь государственный человек, студент, комсомолец.

– Ну, что ж, – засмеялся он, – да уж очень дело то соблазнительное.

– Еще более соблазнительно, – сказал я, – ограбить кого нибудь в поезде, с револьвером в руке приказать кондуктору остановить поезд, спокойно выйти и скрыться в лесах. Сколько тут риску, так пожалуй, трудней, интересней. чем вылазка на тигра. Почему бы не заняться? Как это соблазнительно!

Все мальчишки хищники. Ребенок, – это я, который криком заявляет о себе, только о себе с такой силой, что все вокруг взрослые в первый момент немного теряются и как бы отступают и спрашивают: “что делать?” Повитуха, однако, все знает и является в среду растерянных, как диктор, берет власть и устремляется против новорожденного хищника. Вскоре спохватываются их родители и начинают любовно и [или злобно?] ежедневное приручение хищника.

После огромной работы всех общественных сил, только явно редкий выдерживает их натиск и выходит разбойником-грабителем на большой дороге, большинство становится средними людьми, т. е. общественником с постоянной готовностью, если явится подходящий, безнаказанный момент воспользоваться общественным добром для себя и небольшая часть, все же вероятно значительно большая числа явных разбойников, становятся проводниками социальных инстинктов. Потому я говорю, значительно большая, что иначе непременно все бы разрушилось. (Иллюстрации: “Рождение человека” в деревне и “Беспризорник”).

На искусство в своем происхождении, поэзию, а также на чистую науку я смотрю так, что “вдохновение при творчестве их происходит от облегченного в человеческих условиях ритма. которым сопровождается работа в природу. Там этот ритм условие вращения тяжких миров, у нас ритмический ход образов и мыслей. Если делать соответствующие записи движения в природе, то можно добиться слышания этих видов природного ритма. По-моему, гений человека не огонь покорил с неба, а музыку и направил се к облегчению труда вначале, а потом и самый труд сделать через это наслаждением: потому заниматься искусством, наукой и всяким трудом, на который более или менее распространяется их ритм, стал делом более или менее приятным.

Так говорил отец Спиридон, соборный протоиерей.

Покойник Ст.-Скворцов, говорят, был одним из таких разрушителей при всех своих добрых человеческих качествах. Такая была вся револ. русская интеллигенция, которая ничему не училась, кроме делания революции, в этом была ее “вечность”. Семашко в некрологе пишет о “чуткости” всех старых большевиков. Значит, у новых нет даже этого единственного чем обладали революционеры: чуткости к человеческой боли. Н. Предвидит полное разрушение русской культуры и превращение страны в колонию Европы и Америки. Я же, не могу себе представить этого по чувству языка многомиллионного народа, который находится еще в состоянии “устной словесности”.

Культурный работник, это человек, который в труде своем использует рабочую ценность идеи вечности.

– Что вы будете с ними делать? – спросил я ребят строго.

Они струсили и ответили:

– Пустим!

– Вот “пустим!” – сказал я – зачем же было ловить. Где теперь мать?

– А вот сидит! – хором крикнули ребята.

И все указали мне на близкий холмик парового поля: наверху его действительно сидела уточка с раскрытым от волнения клювом.

- Живо! – приказал я ребятам – идите к ней и возвратите утят.

Они как будто даже обрадовались и бросились с утятами на холмик. Мать отлетела на несколько шагов и когда ребята оставили утят и вернулись на дорогу, бросилась к ним. По своему она им что-то быстро сказала и побежала к овсяному полю, за ней побежали утята, пять штук. И так по овсяному полю семья продолжала свой путь к озеру.

Радостный снял я шляпу и, помахав ею, крикнул:

– Счастливый путь!

Ребята засмеялись.

– Что вы, глупые, смеетесь, – сказал я ребятам – думаете, легко провести утят в озеро. Снимайте шапки живо, кричите: “до свидания!”

И те же самые шапки, которые только что били утят поднялись в воздухе и закричали все разом ребята:

– До свидания, до свидания, утята!

Пендрие – яркий осколок твердокаменного фундамента европейской цивилизации, с такого типа людьми и будет встречаться средний гражданин, а также рабочий, крестьянин, если Россия будет колонией. Еще немец лесничий Обрехт охотник врет на героя (он и медведь) с глупейшим самолюбием (рассказ Трубецкого: сидели, выпивали, гончие зайца гоняли. Т-й один вышел с собаками, убил зайца и возвращается. Обрехт был поражен. Но быстро сообразив, посмотрел внимательно на зайца и сказал: и, это тот самый, он был возле меня и сидел так близко, что я пожалел его стрелять”.

Иностранцы в России проглядываются насквозь в своей типичности вплоть до анекдота для всех них совершенно одинакового. Но там на месте почему-то нет анекдота и ко всему народу относишься благоговейно.

Журавли еще на гнездах, разбросанных в глухих лесных болотах, далеко друг от друга оп зорям между собой перекликались вроде как у нас по утрам говорят: “здравствуйте!”. А когда дети выросли, они все между собой сошлись и стали вместе летать на поля кормиться.

Бекасы по вечерам сходились у болотного пруда, берега которого сильно растоптала скотина. Но они прилетели сюда, не сговариваясь, каждый знал себя и прилетал вечером для поиска червей в растопах. Их соединяла грязь…

Уверяю вас, друг мой, что если бы и не было вечности, то ее нам необходимо пришлось бы выдумать для повседневного обихода в нашем труде, потому что в этой идее заключается величайшая рабочая ценность и только благодаря ей создаваемые нами вещи обладают прочностью достаточной, чтобы связать два-три поколения, дедов и отцов наших надеждой на счастье потомков, а нас отблагодарить за их любовь.

Свирин рассказывал, что имеператорское правительство завлекало чиновников на службу в Амурско-Уссур. краю сильно повышенным жалованьем и скоро, через 15 лет службы, амурской пенсией. Многие уезжали с целью скопить денег, потом купить домик где нибудь под Москвой. Были и такие, что семью оставляли в России “до скорого свидания”. И потом через десять лет тоскливой жизни только немногие возвращались, седые, измученные и, конечно, никакого счастья в этом домике под Москвой им не было, потому что “домик” был идеалом независимой жизни, а жизнь прошла, домик достигался без жизни.

Так жили-томились многие люди с идеалами подмосковного домика среди субтропической реликтовой природы третичной эпохи, среди населения, в котором немало было, кто зарабатывал себе существование охотой на “лебедей” (лебеди-корейцы, одетое в белое) и фазанов-китайцев.

Пяст свои воспоминания из времени, предшествующему богоискательству.

Коровы паслись и стояли грудой возле болота. Ванька, подпасок, лежал на кочке другой. если бы не знать. ни за что бы не догадаться почему вышла дуга он лег кочку головой, но как спал, кочка умялась и голова опустилась, наверху живот и все, как дуга. Я стал будить его, он открыл глаз, запустил руку за пазуху, вынул немного начатую полбутылку, молча протянул мне, а глаза закрыл. Я стал хохотать и трясти его. – Пей, – сказал он, – вчера на праздник, захватил тебе.

Когда он совсем пришел в себя, опохмелился, я вынул из кармана последний номер журнала “Охотник” с моим рассказом и дал ему: – Почитай, Ваня, это я написал.

Он принялся читать. Я закурил папиросу. У меня крутится папироса 15 минут. я решил эти минуты дать ему на прочтение меленького охотничьего рассказа и занялся своей записной книжкой. Когда кончилась папироса, я перебил его:

– Много прочел?

Он указал пальцем место: за четверть часа он прочел две с половиной строки, а всех было триста. я сказал:

– Дай сюда журнал, не стоит читать.

Он отдал и согласился:

– Не стоит.

– А что? – удивился я.

– Что… – ответил – если бы это по правде… писал, а наверно, все выдумал.

– А как же по правде?

– Я то бы написал.

Он задумался.

– Я бы про ночь написал. Ночь. Значит, ночь. Куст большой, большой у речки и я сижу у куста а утята свист-свист-свист.

Он замолчал и задумался. Я подождал и спросил:

– А дальше что?

Он встрепенулся. Да ведь я же сказал. Куст большой, пребольшой, я сижу на берегу, а утята свист-свист-свист.

– Хорошо! – сказал я.

– Неуж плохо! – ответил он уверенно. – Зеленый куст большущий и всю то ночь утята: свист-свист-свист. Неуж плохо!

Посидев еще немного молча, он спросил:

– А знаешь, есть кулик такой длинющий?

– Их много – ответил я – большой?

– Самый большой, серый и кричит: “вижу! ви-жу?

Я узнал и ответил:

– Это кроншнеп.

Он рассказал:

Ночь прошла. Рассветает. куст зеленый, зеленый, большой, большой. А за кустом кричит он: – Ви-жу, ви-жу!” А хочу посмотреть на него, нельзя: куст большой, большой, зеленый, густой, густой – Вижу, виду! – кричит он. Терпел, я терпел и кричу ему: – Ты то видишь, а я не вижу. Терпел я терпел и кричу: Ты то, сукин сын меня видишь, я тебя не вижу.

– А дальше.

– Ничего

– Хорошо.

– Неуж плохо. Вот бы тебе так написать!

Я сделал первый выход после болезни в лес с собакой, но вальдшнепов не нашел.

Только чувство личности неповторяемой ни в каких мирах, чувсвтво, известное по себе в близких лицах и по догадке или вдохновению творческой работы в животных и даже растениях определяет так называемое человеческое сознание, как творческую высшую силу. Отбросим переходящие бунтарско-кичливое самомнение наших ближайших предков, присвоивших это сознание к имени человека и назовем это сознание свободы высшей творческой силой природы.

Я буду вспоминать Алпатова

Натаска собаки – напоминание. Вот от воспоминаний и я вспоминаю…

См. выше: любовь во имя (Паша во имя Ины). Месть любви.

Петя окончательно уезжает на курсы. Моросейка, Златоустинский пер. д. Крестьянина.

Елена хорошего рода (Евгеньевна). – Природа приложила все усилия, чтобы унизить ее (еще бы ½ вершка пониже и карлица, глаза – точки, лицо желтое и одна только выпуклость ноздри на носу всегда розовая, и то одной ноздри, а другая как все лицо желтое). Со своей стороны она делает все, чтобы как можно скорей навязать себя. Стриженая блоха, а рученки с кулачками поминутно бросает вверх и кричит: – В общем и целом мы еще поборемся с Голубым посмотрим, кто кого!”

Я замечаю ей, что начнем борьбу с “общего и целого”: это выражение ей надо бросить. Один мужик, когда я говорил “вообще” прибавлял “и по преимуществу”. так и я буду.

Начинается бой. Она поминутно: – В общем и целом!” А я: – и по преимуществу.

Чуть не забыл сюжет Яловецкого о спекулянте с мокрыми керенками.

Вчера посетили меня сестры Розановы.

Приходилось видеть умерших во сне, но разговаривать там с ними не удавалось. Не потому ли и с невестой не удается говорить, что она у меня на положении мертвых. Или это отражение действительности, – что я так и не мог с ней опять встретиться?

Мужчина должен быть властелином своего чувства, женщина должна отдаться, – на этом построена вся человеческая жизнь.

Говорят, что Флоренского совсем замучили ссылкой и обыском. В наше время каждый большой работник в области науки или искусства должен чувствовать себя одним из последних: если он свалится, то может все дело его погибнуть, однако возможно он успеет все-таки пронести свою идею на ту сторону и там впоследствии все опять зацветет.

От Левы телеграмма только Хабаровска, значит явится только через 12 дней.

Читаю Клычкого “Князь мира” и восхищаюсь его языком, юмором, народной мудростью, акварельными пейзажами. Мне кажется, он несколько от меня начинает свою прозу и это было мне раньше неприятно, но теперь он вывертывает из себя такие богатства языка и так привыкает держаться определенного тона и меры, что неприятное исчезает и становится даже радостным, что мои трудолюбивые гравюрки вызвали из него такие богатства. К сожалению, человек-то он… опасно даже сказать ему.

Клычков, Луня и Лахин происходят от одного отца, имя которому Трепло.

Река Дубна не вся выливается в Волгу. В какие то времена отчего-то русло ее в пределах <1 нрзб.> новых уездов Сергиевского и Ленинского засорилось. Гидрологи говорят, что много способствовали засорению так называемые езы, сооружения рыбаков для ловли рыбы. От чего бы там ни было, но теперь получилось так, что если бы Дубна всю свою воду вынесла в Волгу, то пришлось бы воле бежать вверх. Огромные поймы образовались от застоя воды с тихими зарослями, так во многих местах человеку пролезть невозможно. Этот край, получивший название Московского Полесья чрезвычайно оживился. Все эти знаменитые охотничьи угодья раньше снимали самые богатые люди. Среди них были англичане Мерелиз. В одном деревенском трактире один рассказ о богаче Мерелизе и бедному мужике Прохоре. Мало меня интересует мужицкие <1 нрзб.> противоречия жизни богатого и бедного. Меня обрадовало в нем факт народного творчества и возможность записывать с большой пользой из “устной словесности” не только надоевшие всем частушки и обломки старого, но просто рассказ и повесть, которая делала бы честь любому мастеру-литератору. Вот почитайте.

Мне спросить нельзя, чувствую нельзя, разгадываю на двое: или папаня взбунтовался и разогнал семью, или исправился и все спрятались, чтоб я не передал деньги Анне Ефимовне и тем его не обидел.

– “Взбунтовался или исправился? – думал я. – если исправился и поедет со мной, то надо деньги теперь же отдать, чтобы избавить его от искушения в городе: он, конечно, в последнем случае оставит их здесь. А что если он не исправился, а взбунтовался?”

Я оделся. Никто не показывался. Я решил, что деньги надо платить и, передав их папане, стал смотреть в зеркало, будто оправляюсь. Мне было видно в зеркале, как папаня открыл ящик комода, вынул оттуда большой кожаный кошелек и, когда открывал кошелек и опускал туда мои деньги, мне было видно, что там еще были деньги и довольно много, верно все деньги семьи. Потом папаня запер комод, так это редко бывает на свете.

Я был очень рад: папаня исправился.

Завтра в Москву.

Посетить Дунечку, тальникова, Воронского, Замошкина, Петины курсы, Моск. Охотник (ружье), Игнатовых, Карасевых, – и еще: Ивана Острого, Мозо (Россалимо), Городцова, Замошкина (книги), Руднева, Федерацию (Тихонова) Полонского. Строгое руководство правилом: больше узнавать, чем давать. Извлечь печать – Революц. Хорошо бы найти Горького.

разговор с Т – о ритме в искусстве.

Одна из тем “цивилизации” – что русской крестьянин раб земли, москов. крест. – (и вся русская буржуазия) трагическая встреча с цивилизацией.

Секретарь ячейки и деревня Скорынино: Алло! и обратно.

Был у Замошкина, у Тальникова, Игнатовых. Разговоры о правом уклоне” и особенно горячо об “измене” Горького.

“Сувенир” – Елены Михайловны Челноковой.

Был у Дунечки и Софьи Яковлевны (трамв. 10 до Серпуховской площади, потом до Калужской).

Продолжал слушать о правом уклоне. Говорят, что Сталин гонит всех правых и потом сделает все ихнее сам. Правильно поступает, потому что народ сейчас до того обозлен, что до нового хорошего урожая необходимо все держать в кулаке.

Софья Яковлевна говорила об одной исступленной старухе большевичке (в доме ветеранов), что когда у нее умер муж, она сначала села на пол (по еврейским обычаям), а потом в крематории говорила речь и смотрела в окошечко на сгорающий труп.

Вас. Д. Ульрих, разбитый параличом, слабоумный старик, – когда то мой бог! не узнал меня, но о Пришвине-писателе сказал: “Некоторые очень хвалят, принципиально пишет”.

Д. Говорила не только об отчужденности людей в этом раю стариков, но даже и о взаимной ненависти их.

Провел длиннейшую болтовню у Полонского и целый вечер читал Тальникову свои рассказы. Говорили с Полонским о К… Между прочим он сказал о “новой деревне” и я спросил – да есть ли она?” Он стал говорить о европейской деревне, что при свете электрической лампы исчезает демонология. Вместе с тем получалось у Полонского хуже, чем у Клычкова у того плач о погибающей русалке, у этого радость о <1 нрзб.> и тракторе самих по себе. Обычная ссылка на Европу, что вот де, что там было и тоже будет у нас. Упускается из вида, что, – смерть русалки все равно как и смерть человека бывает разная: христианская кончина или повешение… В Европе и демоны умирали по христиански, у нас с ними расправляются по свойски. Тальников, сделавшись критиком “Кр. Нови” повидимому потерял прежний свой глубокий интерес ко мне. Я ему весь вечер читал и говорил, рассчитывая на его особенное внимание, и его не было и все было впустую. Вышло скверно и с таким опустошением, что приходит в голову мысль, писание книги о творчестве Алпатова отложить и взяться за охотничьи рассказы.

Утром пришел Петя и пошли в Охот. Союз. Вечером за шел на мной Бор. Алекс. Губер и я был свидетелем боя “Перевала” с “напостовцами”.

Доклад Горбова о несравненной Галатее, смысл его тот, что художник сквозь камень видит Галатею и строит действительность немедленно, согласно прозреваемому идеалу.

Глава из Маркса о товарном фетишизме против несравненной Галатеи. Жизнь в разумной действительности по Либединскому: это логическая причинная жизнь.

Из этого спора просвечивает, почему искусство было враждебно революции. Семинарист в Ельце: долой Шекспира и его Отелло: раз не будет денежного обращения, не будет и ревности. Просвечивает и их гонение на искусство теперь (разрушение памятников) и становится понятным, почему писатели не питаются устной словесностью народа.

Конец Горького несомненный, я был прав, что уход Толстого и приход Горького значили конец того и другого, но у Толстого кончина христианская (сознательная) у Горького глупая. Я очень боюсь, что этот хитрый человек почуял катастрофу и удрал, что вообще его конец означает близость катастрофы…

Рассказ Воронского о Нарбуте наводит на размышлении о направлении творчества: вот оно у Нарбута тоже творчество (половое сладострастие) и между тем оно создает новые обманы… (Нарбут и обман). Вот почему и являются пастыри на свой пост и стерегут овец от блужданий по неразумной действительности. В искусстве принуждение во имя добра и пользы, хотя бы той же разумной действительности является следствием распущенности, или уклонения творчества отдельных лиц в сторону от линии согласованного (назовем так) творческого процесса бытия в природе, сознания человечества и направляющей воли личности.

Творчество я представляю себе, как жизнь, пробивающую себе путь к вечности. Она очень похожа на поток, размывающей себе путь в океан.

Смотрю на каплю дождя, пребывающую на внешней стороне моего окна, и думаю: “эта капля получила свое назначение в мировом творчестве жизни попасть в луч моего сознания, эта капля среди других гениальна, потому что является точкой соприкосновения и согласования творчества природы и человека. Я слежу за жизнью этой гениальной капли дождя, как за своей. Вот другая повисла над ней и побежала, обе капли слились, скользнули по стеклу на подоконник, упали на землю, просочились к потоку. Я понимаю этот поток, как сообщество агентов жизни, размывающий себе путь к вечности. <Приписка на полях:> Россалимо. Знаю, что и океан имеет границы, но я говорю относительно: безграничная даль океана. Так называю скопление вещей согласованного человеческого творческого труда, нашу культуру вечной, она так же безгранична в отношении меня творческого ее агента, как океан сравнительно с каплей дождевой воды.

Некоторые, сидя на береговых скатах склонны думать, что они определяют направление потока. Это неверно, если скат мешает жизни потока через миллион лет он будет размыт берега рек меняются.

Так в потоке творческого сознания людей несомненно есть берега, властно стоящие на пути, они созданы нами, они те же мы в конечном счете, но временно они получают назначение высоко стоять над потоком и давать ему направление.

Дорогие граждане, та “разумная действительность”, которую проводите вы, я докажу вам, – имеет начало свое в нашей косности, в нашей готовности властвовать и сходится в берега потока жизни. Я отбрасываю все все хитроумные соображения товарищей, вооруженных призрачным знамением и обращаюсь к словам простеца определившего искусство в те времена. Когда не будет <1 нрзб.> денежного обращения и откроется разусная действительность: в те времена, по его словам, художнику достаточно будет вооружиться калькой, наложить ее на разумную действительность и пунктиром нанести очертания. Каждому ясно истинное стремление этого простеца сократить творчество науки до простого копирования. Но не все мы даем себе труд приблизиться к сокровенным побуждениям таких простецов. Я их назову: эти побуждения заключаются в естественном пороке материи земли, и камни становятся на пути потока.

Россалимо, зав. гидротехнической станцией где то под Москвой.

Совлечение покровов в действительности, друзья мои, имеет предел в последнем покрове, который определяет наше лицо: если вы снимаете это последнее покрывало, то кровь наша выльется и тело обращается в труп.

А потому не будем трогать этого покрывала, оно есть наше искусство, наша способность заключать все живущее в форму и каждому творческому агенту придавать свое лицо, свой смысл.

Каждому человеку в большой или меньшей степени дана способность видеть мир и каждый человек с детства спешит воспользоваться этой способностью и мало помалу пополнить себя тем запасом образов знакомых и родственных лиц, с которым он начнет свою жизнь.

Пределы этого родственного внимания бесконечно расширяются посредством искусства, этой способности особо одаренных людей, художников, видеть мир с лица.

Сознание творческое человека заключается в способности жертвовать частью своего бытия и строить из него законы и формы.

29 Октября. Стоят (почему “стоят”, а не идут? “стояла погода”)… Проходят одинаковые теплые, сухие дни под серым небом. Вчера мы ходили с Петей по зайцам. Нагрянуло множество охотников. Никаких впечатлений, вспоминаются только липы в Параклите совершенно черные и через них, очень похожих на ранне-весенние, перекидываешься желанием к весне.

Сувенир. Елена Мих. (Челнокова) ухаживала за В. Н. Гординым не то как жена, не то как сестра милосердия 15 лет. Наташа и Таня рассказывали мне, что он перед ними становился на колени, и вспомнил восемь своих подруг, которым он пытался объясниться в любви. Я вспомнил такие же рассказы еще нескольких дам и девушек. Наши говорили об этом с гадливым чувством и жалели Ел. Мих., удивляясь странности ее чувства к этому “сувениру”. Но когда я рассказал о перерождении Вари Розановой под влиянием чувств к нему и поставил даже под вопрос возможность половых отношений этого уже разбитого параличом старика, обе мои дамы задумались (ведь возможно, что они его не понимали).

Приход Горького некоторые сравнивали по трагизму с уходом Толстого – то было раннею весной. Теперь сравнивают только в смысле возможной высоты человека и его низости. Воронский сказал: “Теперь ему выбраться будет очень трудно”. Человек небольшого ума, но чрезвычайно хитрый, Горький, по всей вероятности, не рассмотрел скрытого влияния интеллигенции на весь ход нашей жизни. <Позднейшая приписка:> (Напротив, как и А.Толстой, хорошо рассмотрел, а это я дурак, держался “заветов” наших отцов–разночинцев. Они-то смекнули!) А может быть, и видел, но понял, что явного значения она не будет иметь до последнего конца своего и потому возится с ней во всех отношениях невыгодно. Очень возможно также, что просто был сбит с толку, запутался, струсил и давай Бог ноги! Я чувствую себя обманутым и, конечно, предпочту теперь общество Леопольда Авербаха и даже Гроссмана-Рощина этому “босяку” Ефрос. Пав. сказала: “Вспомни, ведь ты никогда его не уважал, как писателя”. Я ответил: “Как писателя да, но человеку – Горькому я всегда удивлялся… хотя, по правде говоря, никогда не любил”.

30 октября. Очень тепло и дождь на весь день. Вломился фин-агент, оскорбил прислугу и целый час описывал имущество за недоимку в 8 р. 50 коп. Мы с ним чуть не задрались, соприкоснувшись душевными травмами 18-19 г.г.: он был деятелем с револьвером в руках, я гражданином, пораженным не только в правах, но и в основах этики, теперь его дела понизились, мои повысились.

Вечером был у Т. и слушал, как люди люди собираются переживать трудный год: Евдок. Тарасова солит телушку, Ефр. Павл. целую свинью. Мне опять навязывалась мысль о происхождении творчества (законов и формы) из хозяйствен. деятельности, т. е. из расчета: потерпеть сегодня для сохранения завтра. “Свобода” искусства – дитя аскетизма, колыбель его - тюрьма и келья, гроб его – польза. Аскетизм явился из необходимости сохранения жизни. Творческая способность – сохраненная жизнь. Польза искусства за счет расходования запаса жизни на текущие потребности.

31 Октября. Реальность в мире одна, – это творческая личность (творческое неделимое).

Трактор, хотя и пашет землю, все-таки не есть основания реальность, потому что за ним открывается творческая личность человека.

Зло, которое возникло от слепоты к живой человеческой личности (вот еще пример: Каляевка – т. е., кормление без обязательств к труду инвалидов равнозначащее их развращению, – обходится столько же, сколько содержание всех школ в уезде) закрывает нам глаза на идеальные истоки поступков нашей власти.

Непосильное требование к человеку, чтобы он забыл свою личность и отдался коллективу…

Но ведь это скачок через творческую личность человека, через бытие его…

Горький обладает именно такой головой и я очень понимаю Сергеева-Ценского, сказавшему кому-то после первого свидания с Горьким, что “я еще не встречал в жизни такого классового человека, как Горький”.

< На полях:> Пирамидон, нагреватель, чай, сахар, чайник, стакан, блюдечко.

<На полях:> Александр Яковлевич Вигалок, ред. Раб. просвещения – Воздвиженка, 10.

Завком типографии в Лавре: среда, пятница. Профсоюз.

Классовый человек – новая формация чиновников.

Вероятней всего мы “спец-люди” не понимаем “парт-человека”, что он совсем пропускает личность, как творческую единицу, ее неповторимость, у них личности повторяются. У старых революционеров-марксистов дань личности отдавалась в практическом плане (подвиге) теперь подвиг заменен службой в учреждении и личность как утюгом сгладили.

1 Ноября. Был в Москве. Вечер у Вап’овцев Заседание Правления Федерации. РАПовцев. В пивной с Замошкиным на углу Кузнецкого и Неглинного (там же Вап). Сегодня во время моего отсутствия Лева явился.

Мне было при споре Перевала с РАПом как будто я перенесся лет за 35 назад к мальчикам, которые во что бы то ни стало хотели рационализировать все вопросы бытия. Ничего не изменилось, тот же Плеханов, Белинский, Чернышевский, Маркс, Энгельс. Та же самая надутая самоуверенность в познании вечной истины, разве только с прибавкой аргументов чеки. Перевальская Галатея в этом собрании как горох от стены отлетела. И нужно сказать, что Воронский, Горбов и другие перевальцы очень наивны. Смутно почуяв веяние творчества в себе самих, они думают увлечь за собой и тех, кто сидит на литературном посту и следит за каждым из них, чтобы его творчество не пришло в столкновении с политграмотой. Как живо вспоминается мне то время 35 лет тому назад, когда я за свою Галатею вступил в борьбу с ребятами кружка Вас. Дан. Ульриха.

После некоторых болезненных попыток разбить их я сам более их страстно отдался марксизму и тоже стал все рационализировать. Хотелось бы разобрать теперь, во-первых, какие обстоятельства подготовили мое уверование, во-вторых, – что я мог бы сказать теперь тем, кто стоит теперь на литературном посту о мотивах, сделавших меня равнодушным к марксизму и даже враждебным, если он лезет ко мне. Последнее настолько важно, что если хорошенько продумать свой опыт, то у меня в руках будет ключ к будущему молодежи и четкому пониманию действительности.

<На полях:> Поверил от неверия…

Новое: явление чиновника - марксиста. Маркс был знаменем личного подвига, теперь он знамя благополучия.

Вспоминаю свое время, там было совсем иначе: я вступал в нашу боевую группу не для того, чтобы устроиться. Я верил, но эта вера рождалась, ясно вижу, из неверия моего: я не имел сил быть с самим собой, передо мной была пропасть и как хорошо помню, пропасть эта <1нрзб.> моя потребность в женщине и удовлетворение ее с публичными женщинами. Другая потребность моя была в отце-учителе: я страстно ждал такого отца – друга, который научил бы меня всему, что делает людей людьми настоящими. И вот, когда борьба с марксистами за какую-то свою Галатею заставила меня познакомится с Марксом и Бебелем, то не имея отца–учителя, я нашел это в Марксе, а женщина будущего у Бебеля заступала мне мою Галатею, – это женщина будущего уничтожила мои падения с проститутками, и это она, конечно, сделала из моих вчерашних врагов товарищей, которые заменили мне вполне то естественное счастье, которое дает хорошо организованная большая семья. Разница была только в том, что в бытовой семье и общественности вопросы сознания входили малыми дозами, решение их раскладывалось на года естественного роста вплоть до седых волос. Здесь в нашей семье, в нашей общественности, возглавляемой Данилычем (Вас. Дан. Ульрих) все это вопросы были готовы и оставался один вопрос действия: надо было совлечь с действительности, открытой нам Марксом и Бебелем, покрывала и фетиши, закрывающие ее от других.

Сила марксизма состоит в том же самом, что было в религии: входить в сознание необразованных масс общества. Но религия входила в сознание на основе прирожденных способностей человека в несчастии – искать утешителя, в счастии – благодарить высшего Хозяина жизни. Идеи социализма овладевают сознанием масс через посредство их повседневных интересов здесь на земле…

Только вера в Бога или…

Две женщины между собой говорили о всем понемножку, одна рассказала, что у них умерла учительница. – Кто же теперь у нас учит? – спросила вторая женщина.

Первая ответила:

Я спросил, – что это значит сикушка. Она сказала: – Вроде обезьянки.

За столом сидел молодой человек совершенно лысый не в ущерб лицу: высокий лоб его необыкновенно правильный, чистый, глаза юношеские, улыбка лукавая. Это был знаменитый начетчик марксизма, большевистский священник Леопольд Авербах. Рядом с ним сидел дьякон марксизма, юноша Ермилин, сын журналиста. Лицо его чисто русское, румяное, пузырем. В деревянном его голосе была отталкивающая надменность, чванство, самоуверенность. Казалось, он мог стать ногами на живого человека и, помахивая кадилом, бормотать в отходную вслед за попом что-нибудь из Плеханова или Перевезнева. Часа два рассматривая доклад Горбова, сличая слова его об искусстве с текстом Плеханова, Чернышевского, Белинского они отпевали заступника нимфы Галатеи…

В чем тут дело?

Если не ошибаюсь, то вся трагедия современности не относится к существу новой веры, а к личности Ленина, который взял на себя государственную власть… отсюда все пошло и потому именно не расцветает искусство у этих самоуверенных поэтов на государственном бюджете.

Новая порода людей с Горьким во главе своеобразна тем, что совсем не считается с реальностью творческой личности… Нам это сознание представляется каким-то голым, какие-то голыши.

< На полях:> Рассуждение Ефросиньи Павловны, подобное Санчо-Пансо.

Старик идет с двумя мальчиками на охоту и рассказывает им:

– Для скорости ружье на плечи и поехал на велосипеде. По дороге снег начинается, дальше больше и навалило… ети -т– твою ма-ать! Ночью стало морозить, на заре озеро замерзло и утки улетели к хую.

Продолжение о ВАППе

Все крупные русские романисты, начиная с Пушкина, иронически относятся к роману, как иллюзии, каждый из них, создавая свой роман, рассчитывает дать в нем больше, чем может дать роман и это стремление к действительности против иллюзорности делает русскую литературу значительной, а писатель служение искусству кончает проповедью (религиозного характера). Кратко сказать, поэт у нас в самой поэзии не находит себе почвы, стремится сделаться учителем и пророком. Мне просится сейчас желание продолжить это неустойчивое состояние искусства в общее творчество жизни, которое называется “делом”: что “дело” тоже неустойчиво у нас исстари и до самого последнего дня разлагалось на учительство в каком либо виде (изобретатели, открыватели, /1 нрзб./ руководители и т. п.) и обывательство людей подножного корма.

В наше время партия стремится совлечь с жизни покровы буржуазного идеализма и тем обнажить действительность разумного созидательного труда человека. Это “партийное дело” в условиях нашей жизни претерпевает судьбу всякого дела, порождая на одной стороне бюрократию, на другой – людей подножного корма.

Как все это понять?

Другое понимание.

<На полях:> Неинтересно творить, если творчество предопределено логическим выводом.

< на полях:> Последнее сопоставление очень хорошо: есть множество положений, когда…

< зачеркнуто:> Пораженный ответом мальчугана я спросил: – Что ты хочешь сказать? Он ответил <1нрзб.>: – Казаки делают, что им прикажут.

“Поход на Москву” Деникина изд. Федерации.

При чтении о том что было у них, совсем по иному выступает в сознании то, что было у нас. Трогательным является идеализм разутой армии красных на фоне морального разложения белых. И как я тогда не мог этого понять! Что бы ни говорили, но замечательна была история Иловайского: до того она прочно засела, что я, прошедший горнило рев. интеллигенции, марксизма и т. д. при появлении казаков с /1 нрзб./ в Ельце увидел в них героев Иловайского и сказал своему 13-летнему сыну: – “Лева, ты знаешь, у меня душа казацкая!” Я это сказал! А казаки – герои, подъехав к аптеке напротив нашего дома, ударили в стекла ее пиками и стали искать там спирт. В это мгновение Иловайский выскочил у меня из головы навсегда, а Лева <2нрзб.>, раздумав о моих словах: “у меня душа казацкая” и восхищаясь разгромом аптеки, сказал: “Нет, папа, я думаю, что не у тебя казацкая душа, а у казаков твоя…”

Когда-то при описании фактов в дневнике, я имел целью сохранить их, как аргумент против будущей легенды, которая непременно прославит красных и очернит белых. Теперь эти же самые факты, написанные против красных в моем сознании восстают против белых и я по ним сам творю легенду, прославляющую красную армию! Мало того, я тогдашний несомненный контрреволюционер в сознании, теперь могу с такой силой заступиться за красных, что все написанное до сих пор о геройстве красных померкнет и покажется наивным и глупейшим самохвальством. Для этого только надо бы еще лет 50 прожить, потому что “победа” красных к тому времени может оказаться поражением страны, т. е. победа части за счет целого.

6 Ноября. Хвосты длинные, злые, а елки на праздник все везут и везут. Старик подошел к хвосту и ну хохотать: – Вот мы не стояли в хвостах!

Ездил в Москву. Виделся с Рябининым и согласился дать рассказ в новый журнал. “Изобретатель”. Вечером сошлись у Ашукина с Соболевым и Замошкиным. Читали “Легенды московские Баранова.

7 Ноября. Выехал на вокзал в ½ 10 у. Под красным флагом шла маленькая ячейка рабочих с худыми женщинами. Потом стали такие попадаться чаще и чаще, а на площади у вокзалов с трудом в объезд кое-как добрались.

8 Ноября. Сергиев. Дождь, хмарь, туман, невылазная грязь. Как можно что-нибудь праздновать в такие дни в нашем климате! Пришел из деревни Егор, отправляется в Москву искать хлеб. Там где-нибудь в очереди за хлебом прикурнет на каменных ступеньках этот туземец. Жуть! Лева и Петя дома.

9- Ноября. Оканчиваю “Живые деньги”, – будет здорово!

Со славой надо обходиться очень расчетливо: то, что по заслугам – принимать с достоинством, а что сверх дается - возвращать с усмешкой. Никогда не быть “растроганным”.

Рассказ “Сыр” и ненапечатанный “Змея” обнажают во мне нечто мужицкое, вроде стихийного коммунизма. Я поймал это в себе случайно, и теперь буду постепенно брать в руки. Еще это есть в причащении самогонкой (рассказ “Барон Кыш”). Очень возможно происхождение этого от “со страхом Божием и верую приступите”. Я понимаю “взять в свои руки” так, что поставить это свое чувство как специфическое и показать возможность совсем другого отношения к “миру”.

Когда лодки нашей экспедиции завернули из Нерли в Кубрю и пошли против течения, среди молодежи стало часто повторяться слово “Наташа”. На привале отец Филимон, нанятый нами, как гребец и проводник, подкладывал дрова в костер и говорил тихонько студенту: “Проведу!. – Самогонка непременно будет – уверял студент. – Сказал, проведу и кончено, – ответил отец Филимон”.

Вечером старшие члены экспедиции расположились ночевать в сторожке, младшие сотрудники разбили палатку. Под тем предлогом, что в сторожке мне душно, я отправился ночевать к ребятам и тоже сделался участником ночного заговора. Где-то в этих мало- проходимых лесах угнездился одичалый барин, или прежний фабрикант и жил только охотой на белок, куниц и лисиц. Его дочка Наташа училась на курсах, ребята на Кубре о ней вспомнили. Отец Филимон семнадцать лет тому назад Наташу крестил.

Стали мы совещаться и назначили выход экспедиции к Наташе в ту минуту, когда потухнет огонек в сторожке. Возвратиться решили непременно на восходе солнца, когда начальство спит особенно крепко.

Огонек скоро погас. Мы тихо вышли гуськом за отцом Филимоном по тропе на запад, где слабым светом догорала заря. Тропа спускалась в болото, и там мы ее потеряли. На суходоле рассыпались в поисках тропы, скоро кто-то наткнулся, мы скричались и пошли дальше с пением. Заря догорела, мы опять спустились в болото, покрытое мелким кустарником и тут окончательно и безнадежно потеряли тропу. Прошло много времени. Наконец <1нрзб.> как магнитные опилки собрались возле двух полюсов, возле “Рыжего”, как звали мы студента Ларионова, и отца Филимона: филимоновские звали к себе – у них тропа, рыжие к себе – они тоже тропу нашли. Долго препирались, наконец, отец Филимон крикнул: “Погодите, я вам дам, черти! И, оставив свой народ на месте, полез к рыжим. Мы ему показали тропу очень твердую и на соснах вырубленные топором заметки – крестики. Отец Филимон осмотрел крестики, плюнул и сказал: “По этой тропе послезавтраго вы придете в деревню”. И повел нас к себе. К удивлению нашему тропа была совершенно как наша и даже шла приблизительно в нашем же направлении. Когда же мы стали сомневаться и послышались <1нрзб.> голоса: “Мы не бараны!”, - отец Филимон ответил: “Бараны!” - вытер спичку и показал нам стрелки на соснах.

Мы ничего не понимали.

– А еще говорите, не бараны, – сказал отец Филимон, – неужели вы не понимаете: крестами метил мужик, человек темный, а стрелку темный человек не поставит, стрелками метит человек образованный.

И, оказалось, правда: по стрелкам мы скоро пришли на место, где угнездился охотник с Наташей и пировали всю ночь, прославляя сметливость отца Филимона.

<с иллюстрацией> Мне рассказывали любопытный случай, характеризующий самостоятельность этих суждений и литературных вкусов.

Не понравился как-то коммуне писатель М Пришвин: ему вынесли суровый приговор. Когда крестьянам указали, что сам Горький хвалит Пришвина, они ответили:

Следующая вырезка из того же номера газеты показывает, как зорко следит за писателями некий синклит и как точно распределяет их по ступеням революционной лестницы: я, например, оказываюсь в левом центре правого крыла значительной группы квалифицированной интеллигенции, отчасти старой, отчасти новой, живущей преимущественно интересами своего ремесла. Вот эта вырезка.

Иногда не бесполезно на все это обратить внимание, чтобы знать свое место и не совать носа, куда не следует.

Далее остаются так называемые “попутчики” – разношерстная группа, нуждающаяся в дифференциации. Если мы отделим в ней “левые элементы” от “правых” и “центра”, то и здесь станет ясным, что термин “попутчик” обманывает наше зрение, затушевывая истинное положение дел. Никакого “попутничества” в сущности уже не существует. Но есть смешанная группа писателей, из которых одна часть, революционная, тяготеет к пролетариату, другая часть – либо тяготеет к крестьянству (мелкобуржуазное крыло), либо представляет самостоятельное буржуазное направление, отражающее духовный лик частью сохранившейся дореволюционной буржуазии, частью народившейся новой, нэповской. И, наконец, самая значительная группа представляет литературу квалифицированной интеллигенции, отчасти старой, отчасти новой, живущей преимущественно интересами своего ремесла в зависимости от внешних условий тяготеющая то влево, то вправо. Здесь можно говорить о левом центре и центре правом.

К левому крылу литературы революционной интеллигенции мы отнесем Маяковского, Асеева, Третьякова, Пастернака, Сельвинского и конструктивистов, писателей “Перевала” (за исключением его крестьянских писателей, о которых говорилось выше), Бабеля, Сейфуллину, Н. Тихонова. К правому – Е. Замятина, М. Булгакова, М. Зощенко, А. Белого. В левом центре оказываются Ю. Тынянов, Б. Пильняк, Л. Леонов, Константин Федин, М. Пришвин, М. Шагинян, Н. Огнев. В правом – А. Толстой, В. Вересаев, Вс. Иванов последнего периода, Глеб Алексеев, С. Сергеев–Ценский, Н. Никандров, О. Мандельштам.

Все это очень условно, разумеется. Писатель не стоит на месте – он движется и под влиянием процессов, происходящих вовне и внутренних процессов сознания. Границы, намеченные нами, – условны, это следует помнить. С такими условными подразделениями приходится мириться. Надо только смотреть на них, как на “рабочую гипотезу”, которую не следует превращать в раз навсегда данную и застывшую схему.

Недалеко ходить, вот деревушка Замошье на Дубне, к ней сейчас по гати можно из Заболотья пробраться сухой ногой.

13 Ноября. Ровно четыре утра, сию минуту погаснет электричество и я останусь с рыженьким светом керосиновой лампы. Вчера весь день сидел дома, ничего не писал, читал стихи и согревал флюс. Дожди угробили.

/На полях/: Плохо, друг!

Здоровьишко неважное.

Так себе идут дела.

Очередь за хлебом.

Плохо!

Летом Сталин погрозил коллективизмом и хлеб спрятался. Так видно надо, а то сейчас чуть бы воли немного гражданам, дали бы они знать, где раки зимуют. Далеко ходить не зачем, чтобы определиться в настроениях. Вот я три месяца бездельничал, на глазах крестьян ежедневно стрелял, охотился с прекрасными собаками. После всего разговорился душевно с одним мужичком и сказал ему: “За кого меня принимают, за богатого бездельника какого-нибудь наверно – Нет, – ответил мужик, – вас многие жалеют: “вот этот, – говорят, жил когда-то человеком, этот пожил! а теперь вспоминает, постреливает, только и осталось всего”. Многие сильно жалеют”.

В темноте чуть попорошило и мелкие лужи замерзли, но к 10 у. только грязи прибавилось. Пьяный сторож идет по улице с мешком собранных корок хлеба на спине и проклинает советскую власть, предавая анафеме коллектив:

– Хотели соединить в одно, у проклятые!

Полная свобода слова, далеко можно слышать этого громкоговорителя:

– Коммунисты проклятые!

Вот по пути его очередь. Он останавливается и хохочет, как Мефистофель.

– Чего ты хохочешь?

– На вас смеюсь, так вам и надо: мы не стояли.

– Ха-ха-ха! Шлепали, шлепали и дошлепались, а мы не стояли!

Выходит на площадь. Там красный командир учит свою роту. Нищий становится напротив строя и начинает все точно проделывать, что велит командир. Красноармейцы долго борются с собой, но не в силах держаться, вдруг все залпом хохочут. Командир оглядывается. Подходит милиционер. Пьяный сопротивляется: он ничего плохого не делает, он сотрудник красной армии. Милиционер уводит “сотрудника”…

Я обогнал женщину, она мельком взглянула на меня, верно ей довольно было, что я пожилой, она стала в спину мне жаловаться:

– До чего довели…

И так далее.

<На полях:> Очередной сюжет: беспризорник в лесу.

Читал речь нового президента США. Кулиджа, в котором он американскую цивилизацию ставит против европейской, чтобы сдержать войну и рекомендует Европе для ее процветания усвоить себе американские порядки, цель которых – дать возможность проявления “индивидуальной инициативы”. Вот, значит, как можно определять капиталистический строй: порядок, обеспечивающий наибольшее проявление индивидуальной инициативы. Напротив, соц. строй можно определить, как гос. порядок, защищающий интересы трудящегося большинства от господства индивидуальных интересов. Определение идеального государства: “Порядок, обеспечивающий наибольшее проявление индивидуальной инициативы в интересах трудящегося большинства”. Под этим определением одинаково подпишутся и социалисты и капиталисты, хотя впрочем должен выйти большой спор при раскрытии понятия “трудящегося большинства”. Дело в том, что труд разделяется на деятельность, подчиненную воле другого (работа) и самовольную (инициатива). Работа по своей инициативе, вот настоящий достойный человека творческий труд.

СССР против самого разделения во времени элементов творческого труда (подчинения и господства) данной личности (т. е. сначала одно: я – рабочий, потом другое: я – инициатор). Все одновременно и рабочие и “инициаторы”, различаясь между собой в разнице оплаты разноклассифицированного, но однородного по существу труда, являются господами производства ценностей, так как эти ценности накопляются для сознательного их распределения. “Каждая кухарка управляет государством” – сказано в том смысле, что личность, обреченная своими способностями на самый неинтересный и простой труд сознает себя в целом, в частном деле своем видит целое. Американский рабочий, достигая мастерства в работе с целью личного благополучия только в ритме труда (бессознательно) может догадываться, что достигая совершенства в труде делаясь его господином, он в конце концов, работает на общее благо. На известной ступени утомления и накопления ценностей, попадающих в его личное пользование, такой человек утрачивает чувство ритма творческого труда и дальнейшее поведение его определяют сами, находящиеся в руках его ценности (Банкир, перелетая Ла-Манш что-то вспомнил деловое, сказал по радио, потом ему захотелось в сортир, он открыл не ту дверь и полетел а Ламанш).

И вы тоже, друг мой, оставьте сомнения о себе: вас не спрашивают и потому вы молчите. Вы не думайте только, что родились вы уродом, нет, – вы молчите, скорее всего до вас черед не дошел. Но это, помните, не значит, что вы можете сидеть сложа руки: ваше великое дело в том, чтобы всегда быть готовым к ответу.

В моих словах этих ничего нет загадочного, каждый кто что-нибудь делает, если посмотрит внутрь себя и спросит себя, как у него все выходило, легко поймет меня. Даже умная собака не обжирается до отвала, а часто недоест и зароет в землю кусок, и завтра придет на это место откопает и съест. Так и наше творчество я понимаю из хозяйства, чем более тревога за будущее, тем больше спешишь делать запас. Творчество законов – наука и творчество форм – искусство, в моем понимании создаются тревогой за очень далекое будущее и потому требуют от личности почти полной готовности отказаться от настоящего для заготовки на будущее.

В Москве посоветоваться с Тихоновым об издании соб. сочинений. Захватить договор. В Питере уяснить с Гизом и установить денежн. отношения. С Разумн. потолковать о своей работе (Захватить рассказы, детские тоже). Побывать в Питере в Эрмитаже, Этнограф. музее. Адрес гостиницы в Питере.

15 Ноября. Заседал в Правлении Федерации. Наладил с Т. издание “собрания” в Москве. Купил “Кащееву цепь”, оба тома. Вечером с молодежью (Лева, Андрюша, Миша, Алик, Галя Рогова) пировали у Коноплянцевых. Миша тоже сделался путешественником под моим влиянием. Сколько я их таких свободолюбцев наделал. А когда, помню я сказал Маше (Марья Моревна), что это я через нее таким сделался, она мне ответила:  “В Италии тоже сколько я таких наделала!” Все от Марьи Моревны.

6 утра.

Случается, видишь, как молодой мужчина ухаживает ночью за своей девочкой и так нежно и так заботливо. Сразу поймешь, что этот навык ходить за маленьким человеком не дешево ему дался, что мамы нет и потому папа сделался мамой. Вот удивительно, на каждом шагу видишь, как женщины ухаживают за детьми и не обращаешь на них никакого внимания, но когда это же самое увидишь, как делает мужчина, то вдруг вскрывается весь огромный запас нежности в природе человека и так начинаешь любить и уважать человека.

22 ноября. Мороз. Первая пороша, недостаточная для гона. Халатов просил написать ему в форме докладной записки об отношениях автора, читателя и писателя… о желательных в настоящее время условиях лит. творчества с точки зрения более тесного общения автора, издателя и читателя.

Ни для кого не тайна, что общее хозяйственное творчество в стране закупоривается явлением бюрократизма. Последствием этого бедствия в литературном производстве является безжизненность, и, следовательно, внутренняя разобщенность автора, издателя и читателя. Не имея в виду высказываться ни о причинах названного бюрократизма, ни о борьбе с ним, я остановлюсь только на том факте, что, несмотря на все чудовищные препятствия, какие ставит бюрократизм литературному производству, все-таки в наше время пишется некоторое число красивых и полезных книг. Таким образом, я все же считаю обязанностью высказаться об условиях литературного производства, потому что накопление литературных ценностей все-таки происходит, несмотря на все чудовищные препятствия. Итак, я выскажусь о борьбе с литературным бюрократизмом исключительно только посредством самой естественной силы гения, жизненностью своей разбивающего, в конце концов, все препятствия.

Я не хочу сказать, что искусство во все времена должно непременно гоняться за жизнью, что исследование должно заменить придумку, я хочу сказать, что в наше время погоня за жизненным материалом необходима как противоядие мертвящей силе бюрократизма, устраняющего внимание к действительности. Чисто формальное, бюрократическое отношение к материалам жизни, прежде всего, сказалось на языке. В эпоху государственного устремления к интересам трудящихся, рабочих и крестьян мы совершенно утратили восприятие устного словесного творчества многомиллионных народов Союза. Огромная отсталость в творчестве материальных вещей цивилизации /3нрзб./ устного словесного творчества для себя самих, для своего обихода. В словесной силе народов сказалась вся их сила, все их лучшее. Однако, такое бедственное положение нищих народов, обреченных на устное словесное творчество, создало в нашей стране исключительно благоприятные условия для проявления особенной силы литературного слова. Мы это легко поймем, если возвратимся к принятому нами определению искусства, как нашей заботы о будущем. Сила русского слова является за счет отказа от всяких материальных ценностей. Это хорошо понимали все гении русского слова, и благодаря этому пониманию создавались ценности такой силы, что заставили слушать себя все народы мира.

Очередная работа. I) Том 1-й “Сочинений”. II) Все “собрание”. III) “Журавлиная родина”. Материал: 1) Описание Дубны. 2) Я – исследователь. 3) Алпатов – творец. 4) Новеллы.

Москва так набита людьми, такая кишит злоба в этих квартирных коридорах со множеством шипящих и коптящих примусов, такая убийственная необходимость все-таки жить: я знаю муж с ребенком, жена с любовником живут в одной комнате! Когда идешь по улицам, то кажется, это лишь обличье осталось прежней Тверской, Арбата… Вспоминается мышиный год во время великой войны, когда после дождей осенью в колеях осталось много неубранной ржи. Помню, подошел к копне и хотел на ней отдохнуть. И только тронул солому, вдруг вся копна рассыпалась, исчезла, и вместо нее показалась темная груда мышей и разбежалась. Так в Москве, кажется, если кто-нибудь тронет и Арбат, Тверская, Кузнецкий, все разбежится мышами.

Слышал от Раз., что Толстой проживает до сорока тысяч в год! Был я у него, обедал. Я могу пересчитать те случаи, когда до революции мне приходилось в Москве поглощать такие обеды, пить столько шампанского. Но это не видимость хорошего прежнего, а самое настоящее: хозяин роскошен в своем добродушии, хозяйка очень добра, мальчики свободны и воспитаны, на стенах не дурные копии, а подлинники всяких мастеров, ковры, драгоценная мебель, посуда из вкусного стекла… Стоит съездить к Толстому, вероятно, это единственный в стране реликт московского барского быта… До того удивительно, что в голову ни на мгновение не приходит мысль, что я тоже писатель и пишу, может быть не хуже Толстого, что и я мог бы… Нет! Напротив, когда Алексей вызвался приехать ко мне в Сергиев, я почувствовал себя как бы виноватым в своей бедности. Тут не в деньгах и не в таланте, тут в характере счастья. Мое счастье в пустынности… Толстой счастлив на счастье близости вплотную к человеку. Мои гости, невидимые мне, читают где-то мои книги. Толстовские гости наедаются вместе и напиваются.

Уже давно сложилось в обществе, что 1-я жена Горького, Екатерина Павловна человек замечательной совести. Мне очень хотелось знать ее мнение о поведении у нас Максима. Вот что мне передали. Екат. Павл. будто бы сказала: – “Его нельзя разубедить, он остановился на известной точке зрения и ему представляется именно таким, как он об этом пишет”…

29 ночью (четверг на пятницу) выпала славная пороша (первая).

Курица во время своего великого шестинедельного поста сидит на яйцах, потому что знает, веря, что пост ее непременно кончится созданием новых живых существ. И человек, художник, создавая свою вещь, во первых, непременно должен знать свою цель, веря, как курица, а, во вторых, он может добиться некоторой свободы в выборе цели. Если вернуться к курице, она может сама по себе высидеть только цыплят, а галчат только с помощью человека. Художник сам без посторонней помощи может создать галчат вместо цыплят. Перемену целей делает его разум, но сам по себе разум не может выдумать вещь; цыплят или галчат, все равно, художник должен высиживать их так же как курица.

Послал Чуковскому свои “Рассказы егеря” и получил от него чрезвычайно лестный отзыв, он, как и Горький рассказы мои называет “гравюрами на меди” и т. п. Мне было приятно. После обеда, лежа в постели, я представил себя, как Толстого в Астапове: лежу я и слышу, как вокруг меня славословят. И вот ничего, ничего во мне от этого не происходит, потому что этим сыт. Как все равно если вволю хлеба наесться, то хоть завали хлебом, никакого удовольствия, так есть и предел вкушения славы. Под конец захочется чего-нибудь более вкусного, чем слава художника, захочется быть пророком и дальше, кончаю богом…

<На полях:> Есть люди с неприступным сердцем.

С этим все согласились и один за другим, поглядывая в чернильную тьму назади, стали рассказывать о своих больных местах. (Рассказ Марахина Тимофея о прапорщике Иннокентии Иннокентьевиче Попове: комическое повторение: Марахин, дай мне орешков и т. п. Трагическое: Марахин, сдирай погоны!” Личность идеального (умеренного скромного офицера в представлении Марахина). Как взводный разделил офицера и вестового, снаряд попал в него, а офицер т вестовой живы остались, и если не вестовой… и т. д.

<На полях:> Не тужи, Марахин!

<На полях:> Гравюра.

Лежали в окопе, прапорщик и я рядом: вместе, говорит, помрем. Взводный приходит и говорит мне: “подвинься”. Я подвинулся, и он лег между нами. Вдруг он ударил – раз! Землю перед ним вскинуло! В другой раз ударил, посыпался горох сзади нас. В третий раз как ударил, как подымится земля, оглушило меня. Пришел в себя, поднимаюсь, начальник, слышу: “Марахин, ты жив? – Жив, – говорю, – ваше благородие”. А взводный лежит, и шинель у него сверху изорвана. “Марахин, – говорит начальник, – вот как вышло то: а не разлучи он нас, оба бы нам досталось, как ему”.

< На полях:> Командир Марахин! Нечего делать, сдирай погоны.

Марахина изображать, как беззаветно преданного и любящего, но не забыть, что деньги свои этот ротный отдавал ему на хранение и под конец они как-то остались у Марахина и он их положил на книжку, а потом книжку аннулировали. (Агафон может попрекнуть Марахина, это он украл деньги. А Марахин, что он убил командира); вот в этом и будет правда: Марахины готовы жизнь отдать за командира, а денежки его припасут и, припертый, он может ответить: – Ну что ж, если и так, взял так это что, деньги тьфу! живой о живом думает, у него только сестра, а у меня восемь человек.

Трудная жизнь: три года на действительной, четыре на войне германской и два в красной армии. Его рассказ: сначала объявили, что Н. отказался от царства. Потом объявили, что царем будет Михаил. В третий раз выстроили и объявили, что солдаты и офицеры на равном положении и все товарищи. После того полковник сломал шпагу. Стали догадываться, веселеть, разговоры пошли. Одного понять не могли, для чего полковник шпагу сломал. Но вскоре приехали делегаты и все объяснили. Тогда солдаты согласились и “перемундировали полк”. “Что значит? – Перестреляли офицеров. – Всех? – Всех. – А полковник? Его закололи. Ему пуля в правую руку попала, он взял и левой рукой перекрестился. Тут подошли и штыком прикололи... обмерз, поставили, папиросу в рот дали.

Мастер-творец, кажется, потому и создает вещи, что ему стыдно и невозможно выйти к людям, стать рассказчиком: десять поймут и девяносто загогочут. Создавая же вещь, мастер его закрывается от непосвященных, а те, кому даны уши – слышать – и очи – видеть, все равно целиком узнают мастера по его вещам. Таким образом, создаваемая вещь должна быть непременно целомудренно являться заповедником, сберегающим от неразвитых людей до срока тайну творца. С другой стороны, всякая вещь, создаваемая одним человеком, обязывает другого к личному усилию для ее постижения и, значит, продолжения.

Я бы определил мистику, как утробу, наполненную зародышами жизни, а мистиков ex officio, как аборт-акушеров и ее отрицающих, как ребят, вскрывающих эту утробу для постижения причины жизни. Против этих безумных попыток вскрытий утробы или непозволительных выкидышей надо объявить единственно верным путем объяснения в людях всего сущего только посредством создаваемых каждым по силе своего дарования вещей, все более и более совершенных. Кто против этого? Если нет никого, не будем спорить о мистике, а займемся разбором материалов для творчества, я не говорю о “разборе” в смысле анализа, а как в магазине люди берут товары, каждый по своей потребности, также и мы для творчества каждого возьмем материалы, согласуясь с личным средствами или, как говорят, просто любовью.

Я лично любил в молодости неизвестные страны с простейшими, верными себе людьми и животными. По своей наивности я вначале ходил за ними далеко, а после узнал, что это совсем недалеко, совсем возле себя. Теперь мое занятие открывать неизвестные страны возле себя самого. Но должен сказать, что еще робею совсем вплотную подойти к себе. Я как охотник подкрадываюсь к себе, как к зверю, тренируясь, упражняясь где нибудь от себя по соседству. Неизвестное в себе, к чему я теперь не осмеливаюсь подкрадется я ищу в ближайшей от меня природе, людях и очень много дают мне мои охотничьи животные. И оттого, что я стремлюсь к неизвестному в себе через создание вещей, куда только ни брошу свой взгляд, все это для людей оказывается до сих пор неизвестным, вернее забытым, или умершим, но воскресшим. Я в этом совершенно уверился по отзывам моим новых друзей. Не скрою, что это общество новых друзей, которое появляется постепенно по мере создания скромных моих вещей, меня очень радует. С замиранием сердца я собираю свои пироги на стол и приглашаю гостей кушать мою “Журавлиную родину”. Хорошие хозяйки поймут, как я волнуюсь, ведь малейший недосмотр на кухне и все пропадет, ничем не докажешь, ничем не оправдаешься, если блюда не вкусны, будет стыдно и все. Не скрываю, дорогие гости, я буду счастлив, если вы будете со вкусом есть мои пироги, потому что живу я по общей беде моей почти пустынником, в мечтах моих “пир на весь мир”, стол преогромный большой от востока до запада под открытым небом и я не бегаю в суете, как живу, а сижу хозяином во главе стола и угощаю “кушайте, кушайте, дорогие гости!”

Люблю, когда в заваленном снегом лесу при совершенно тихой погоде снег идет и он кажется в этом мертвом, недвижном царстве как бы живет. Но еще лучше, когда в морозный день с горы в лесах увидишь – какая-нибудь неведомая деревушка поставила из всех труб своих дымы на высоту: чей выше поднимется!” Дым белый взволнованный зимой в тихую погоду поутру – это самое живое и хорошее, что только может быть. А вечером тоже хорошо вернуться из леса и обрадоваться огням в замерзших окнах: кажется, до того там в тепле должны быть счастливы люди! Пусть тут же и вспомнишь всю эту бедную жизнь, но и то ничего, подумаешь: это потому что они не знают, как жизнь хороша!

Соловей неудачно выбрал себе заячий след трехдневный и стал добирать, взлаивая время от времени. Так он делает постоянно, и я держусь его лая, а если он молчит, я потрубливаю, он прислушивается, придерживается, и мы не теряем друг друга. Он очень неудачно взял след именно самый старый. Упрямый старик, изредка взлаивая, долго шел по нем, не обращая внимания на другие следы и мало помалу добрался до лежки, она, конечно, была пустая, заяц спал тут третьего дня. Переспав день, заяц, конечно, пошел опять жировать и вот по этой жировке Соловей продолжал добирать. Легко ли пройти по всем следам, оставленным зайцем в длинную зимнюю морозную ночь. Но Соловей все разобрал и тихо подобрался к новой лежке, которая тоже, конечно, была пустая. Но теперь по новой жировке разбираться ему было легче, она была свежая и после разобранных двух жировок глаз его наметался, эту жировку он легко отличал от пересекающих ее старых жировок и так скоро добрался к месту нынешней лежки. О, великое горе! Вместо зайца на месте лежки была кровь и обглоданный до кости череп его. Белый зимний снег, равнодушный свидетель кровавого дела предал зайца лисице, но также равнодушно выдавал нам теперь разбойника: свежий лисий след продолжался от места гибели зайца, Соловей взял его и уверенно погнал во весь дух. Лисица так объелась зайца, что едва могла бегать и через несколько кругов я увидел ее против себя, еле бегущую с разинутым ртом, на хвосте у нее шел Соловей.

(Тема: задумал написать роман о творчестве, но предпочел самое творчество и роман разбился).

/На полях>: А еще на ночь говорили о скверном отношении в деревне к старикам, потерявшим работоспособность. Я сказал: “Пожалуй, хуже, чем в природе: – Нет, – ответила Павловна, - у них как раз, как в природе).

Мне приснилось, что дв. сестра Маша-покойница, Марья Моревна и еще какая-то прекрасная девушка убирают труп неизвестного мне человекака. Сколько то дней он лежал и они были возле него. Потом зачем-то положили его под навес на солому и ушли. Вдруг я вижу, рука мертвеца сделала движение, я подумал: “так бывает у холерных, – это ничего”, а мертвец сразу, как резиновый, поднялся себе и сел. Я опять подумал:  “и это бывает у холерных, просто судорога”. Через мгновение мертвец открыл прекрасные голубые огромные глаза, встал и пошел. Я узнал тогда: это был Христос. Но, подумав, что это Христос, я вероятно оставил себе какую-то возможность понаблюдать за ним, проверить его действия. Между тем Христос пошел прямо на меня. Еще оставалась надежда, что он мимо пройдет, но нет, он смотрел в упор на меня и шел. Тогда я бросился перед ним лицом к земле и хотел крикнуть “верую, Господи, помоги моему неверию”, но судорога сжала горло, и я вздрагивая всем телом, не мог выговорить слова.

Александровский – Долгодмитровская 50? – ружейный мастер. д. Моисеева против Кузнецк. <2 нрзб.>

Екатерина Михайловна получала пенсию за 40-летнюю государственную службу ее покойного мужа. Пенсия была 9 руб. и ей было довольно, вот какая скромная старушка. Была она бездетная, муж очень любил канареек и занимался ими страстно. В квартире его было до 50, до 60 клеток и за всеми гнездами 40 лет ходила Екатерина Михайловна, в этом занятии и вся ее жизнь прошла. И вдруг какой-то злодей рассказал, что покойник служил в канцелярии Московского обер-полицмейстера. Старушку лишили пенсии. Чтобы как-нибудь существовать она стала подыскивать жильца. Ей указали на кого-то. Екатерина Михайловна пришла к Ефросин. Пав. и рассказала ей, что жилец “наклюнулся”. “Служащий, – спросила Е. П. – Нет, дома занимается. – Чем же он занимается? - Да вот чем занимается, как-то не пойму хорошо, пришла с вами посоветоваться. Тихий человек, скромный, никогда из дому не выходит, не служит. – Чем же занимается? – спросила Ефр. Павл. – А занимается, сказали мне, – ответила Ек. Мих., – занимается он будто бы онанизмом”

В лесу все думал о Claudophora. Можно себе представить, какая смута в головах у мужиков пошла, когда из-за этих шаров был поставлен вопрос о прекращении осушки болот.

Зачем спрашивать, мне и так видно: для вожака звук сам собой родился из необходимости действовать. Зато и знобит от восторга, когда слышишь этот повелительный крик. А как тоже по иному оледенеешь, когда в темном лесу в тишине около полуночи услышишь крик какого то схваченного живого существа, последний предсмертный крик. Или вот в заутренний предрассветный час вы услышите самый нежный детский лепет трепещущих листьев осины и от этого чудесного звука обернетесь к востоку и замечаете, что как будто там чуть– чуть побелело. Неплохо, если случится, поэту прислушаться к предрассветному трепету осины и написать свою зорю в городе, но невозможно методическое выслушивание осин на восходе.