-------*-------

8.12.75

Метнулась фраза. Ритмическая. Просто – деревья становились выше. Хотелось написать об этом стих, но стиха не получилось, – получилась какая-то философская лирика про тропу и дорогу. Кстати, мысль сама по себе ничего – дальняя дорога и тропа. Что вернее – пробивать сапогами тропу, утаптывать и расшатывать её слева и справа, чтобы получилась дорога, и возвращаться на старую дорогу и заметить, что она зарастает и превращается в тропу, зарастая с двух сторон травами, цветами и гнёздами зверей.

О деревьях. Заметила, что дерево – магическое для меня положение. Оно – из обоймы неистребимых горящих точек памяти.

Я их всегда знаю, но почему-то никогда не пыталась зарисовать.

-------*-------

Лет шесть. В белопольском доме праздник. С самогоном, многими людьми, знакомыми и родными. Осень, но в доме тепло, шумно и душно. На крыльцо – из яркого света, где-то два-три огонька, собаки лают, тёмные кусты и в небе звёзды – необычно яркие, мохнатые – может, то весна была, не осень – не помню, но больше таких звёзд в жизни не было.

Осенний вечер. Это уже точно осенний. Быстро густеет. Идёт холодная гроза или просто дождь, причём дождь глубокий, долгий и задумчивый, когда будет вечером зябко выходить на крыльцо – делать во дворе нечего – в полусне, в полудрёме – перед окном осенним сказка про русалку. Но эти дни – нескончаемые, как жизнь, имеющие свою судьбу, право, силу и необходимость, дни дождя – только приближаются, их ещё нет, и сегодня днём солнце как обычно облизывало тебя, и суета ягодная была и звуки все – посуда, замок сарая, а в общем звуков нет. Сытный вкус борща, и тёплое – тёплое солнце. Но тут этот хлёст вершин перед грядущим дождём, холодом – долгий, как бы разбегающийся порыв, как по волосам сада – надо идти в дом, там вдруг сразу глухо – там в сон. Но ветер опять разбегается, опять шумят вершины. И если не уйти в дом – что-то случится, мощно и вселенски вечно, как во времена праотцев и в будущие времена треплются деревья – этот час приближающегося холодного дождя – час тревоги перед испытанием, час тревоги. До этого шума вершин не было тревоги – был ясный, спелый день, ягодный сон, кошачий тёплый вечер, черешневое утро, позднее, горячее и безупречное. А тут деревья с тонкими руками то открывают, то загораживают далёкий огонёк, и гудки поездов прерывистые, как стоны любви. Это знаю сейчас, а тогда сила предчувствия – ещё острее. Объяснить нельзя, но рвалась в тот уголок двора, где больше простора, ещё раз почувствовать этот стонущий зов деревьев перед дождём.

------*------

О мифологически-философской конкретизатии. Гераклит считал началом время и огонь. Это метафора, но и дети-греки считали её философией.

Метафора может быть философией, значит, сама по себе она может быть и содержанием. Так у Катаева глобальный образ вырастает из наблюдения, а сам образ становится сутью.

Значит, знамение времени – видимая вещь и ракурс.

Вещь - объективная реальность. Ракурс – наше ощущение. Именно так мы желаем её ощущать. В ракурсе.

Ракурс д.б. оригинален, неповторим: он м.б. не только у видимого предмета, но и у слова, даже поступка, отсюда этика ракурса.

------*-------

11.02.76.

Мысли, как у Никологорской, когда она вдруг понимает, что пальцев на ноге – пять. Думаю о любви. Это собачье, безмолвное удивление перед человеком, точно так же, как у литератора – человечье. Трудно сказать, что истиннее, но природа у них одна. Автор создаёт неповторимость из кучи жизненных оттенков, наделяет их своим местом и своим действием, а человек создаёт тоже новую общность – роман. Роман – роману. Несравним человек. Любишь – не можешь назвать. Если суметь назвать точно, чтό любишь – ведь это остаётся в памяти, - то получится очень хороший роман.

Это умел Фолкнер. Страдаем от множества вариантов названий положений. И поэтому не выходит ни любви, ни произведения. В. боится слов, фраз – старые не свои, фальшивые.

Мы с И. не боялись потому что нашли свои – не много, но нашли.

-----*-----

Князева пишет роман. С философскими рассуждениями, со звёздной болезнью. Честолюбие – главная движущая сила её и её романа.

Жажда избранности. Кладёт себя ради избранности. Что угодно, но чтобы избранность.

И Шукшин. Писать о парикмахерах – понять их душу, но не в, а через парикмахеров.

15.02.76.

Стружка у мысли. Только в ассоциативном ряду памяти можно сделать образ.

Традиционный вечер встречи в школе.

Мальчик в застёгнутой на последнюю пуговицу синей рубашке. Подходит к учительнице:

– Вы меня помните? Я – лентяй, плохо учился по Вашему предмету.

Она не помнит. Он один среди людей этого выпуска. И он незаметен. Его никто не помнит. Даже эта учительница, которая должна помнить всех. И вообще именно она славится тем, что помнит всех.

Всеобщая стандартизация; укрупнение личности, страдающей от чрезмерной специализации, - необходимо…

Отклик на насущные проблемы действий, которых теория не заметила ещё.

Художника, говорил Добролюбов, поражают такие факты действий, «из которых эта идея вытекает сама собою».

Разговор в институте Склифосовского о деле, о том, что непосредственно для человека делать всё возможное – удовлетворение. Мысль: врач вправляет вывих – услуга, но делает как надо. Нет очередей, есть внимание и пр. Почему нет в другом быте?

------*------

И за туманом золотым

Тех лет уже почти не слышно

Не меньше дом, не гуще дым

А лишь деревья стали выше.

Ветер в

Осенний свет по синеве

И (до) у порога

Так зарастает к осени дорога

------*-------

Психологическое состояние. Булгаков, начиная писать, боялся, что не получится именно письмо, поэтому и «Мастера» и «Театральный роман» писал как издатель, который будто бы нашёл чьи-то записки.

------*-------

20.03.76.

И ещё одна мысль: можно писать даже так, что нельзя будет трактовать! Нельзя. Потому что как сказать, уже есть во фразе. Даже глаза во фразе видно того, кто произносит, и волосы, грязные, серые и в пуху, и слюна изо рта брызжет, когда рассказывает. И в то же время – это не пьеса, не видеозапись, а про-за, п-р-о-з-а!. Вот так, дорогие граждане.

-----*------

Часы. По сторонам циферблата – две узкие длинные «ставни». На каждой по кисти винограда…

Наверное, классе в шестом – вечером, тогда меня ещё привезли в Белополье, часов в 10. Июнь. Темно. Тогда в доме появилась новая мебель. Почти вся. Старой не помню. Привезли и оставили. Дом казался чужой. С новой мебелью. И били часы. А на утро было очень тепло на крыльце после завтрака в холодной кухне, где солнце появляется лишь после четырёх дня – тогда оно золотое. А по утрам белое и горячее. И было судорожно жаль, что три летних месяца так коротки. Тогда, в первый день приезда, вдруг показалось, что они кончатся завтра. Как теперь в полночь кажется, что жизни осталось лет сорок пять.

Раньше не было страха смерти, а был лишь страх тёмной силы, неизвестность.

Знаете, граждане, что есть счастье? Это неимение того, что имеют другие. У вас нет двухкомнатной квартиры, ковра на полу и польского белого набора кухонной мебели. А у других – есть. Они смотрят – и – растерялись. Пальцы растопырили, глаза округлили. Что же теперь делать?! Есть два телевизора, два магнитофона, три магнитофона. Граждане, уже скучно!! Ан нет! Простите. Я ещё не всё потерял. У меня нет машины, дачи, заграницы… Что? Уже есть? Что делать? Что делать? А? У меня нет петуха в лоджии, крокодила в ванне, тюленя в холодильнике. Опять есть? Райкина в знакомых, Бриджит Бардо в любовницах! Всё. Оревуар, граждане. Действительно. Потерял всё!

------*------

Неизвестность, неимение рождает талант. Никогда я не писала, не вылила бы той своей работы, если, если бы тот яркий свет сцены был моим, если бы могла туда ступить.

Отверженность. Ко всем подходят. Ко мне – нет. На танцах. В лагере. У всех романы. У меня слёзы в палате.

Люди. Если можете, не делайте так, чтобы у вас была любовь. Её не будет. И это прекрасно. Смотрите издали. Не испытывайте ничего. Эмпиризм – самая отвратительная теория. Знамя – неизвестность. Не бегите, задыхаясь, чтобы у вас б ы л о. Будет – несчастье.

А любви действительно нет. Есть – её ожидание. Оно самое прекрасное. Поэтому самое прекрасное время – до 18. И о ней воспоминание. Это уже хуже.

А сейчас мне всё время снится время школы. Но как-то по-больному, причудливо. Ощущение единственное – спросят сейчас, и именно то, чего не знаю…

Ещё. И это счастье. Не «уже».

Часы со ставнями. Хочется закрывать время ставеньками с этим виноградом. Как исправили часы – ходили на Маросейку, два раза стояли в очереди, на обратном пути зашли в шашлычную и съели шашлык. А потом часы стали звонить. Перед тем как зазвонить, там внутри что-то скрипуче перескакивает с одного зубца на другой. Именно этот звук – самый неприятный. Потом они бьют. Когда пишу и не получается – бьют часто. И вообще бьют часто. Страшно и грустно, когда они бьют. И совсем не уютно. Под часами висит календарь. Он отсчитывает дни.

Я на диване, покрытом ковром. Сзади – швейная машинка. Закрытая. Как тумбочка. На ней телефон. Книжки.

------*------

На полу, на новом, лакированном, досточка к досточке паркете – ковёр. На ковре стол. На столе – масло в стружках, сервелат, водка пшеничная, гарнир в виде картофельных булочек. Как в «Национале». И вообще. ФРГевский стереопроигпыватель полированный с металлом. Старый дом – пятиэтажка. Коричневые двери с планочками. Высокие. Чистые подъезды и широкие квартиры под славянские шкафы. День рождения. Две девочки, 4 мальчика. Скушно. Родители ушли. Скушно.

Как же замуж выходить? Когда в такси – ни слова. Когда мыслей нет. Есть внутреннее благородство, но нет никакого преодоления. Человек никогда не пересиливает себя. Правильно ли? Чёрт знает!

Ну а я – посередине, точно лошадь в магазине. Ну а я – посередине, словно мышь в пустой корзине.

------*------

28.03.76

Какие птицы в городе. Только воробьи да голуби.

Снег устоялся. Зима затянулась, и огромные чёрные снежные глыбы, похожие на валуны, выстраивались вдоль тротуаров.

-----*-----

04.04.76

А на улице-то что делается! А? Снег! На деревьях. Господи!… Хе… …Опять зима. Я и на улицу не выйду. Или вечерком, может быть… Усё. У меня к вам усё.

------*------

Вчера я вам звонил. Мне вас вполне не хватало. Женя… Знаешь Женю? Да-да, тот самый, неустроенный циник. Мы так прекрасно поснимали. Да. Пётр Петрович был странный человек. Он был лириком и бюрократом. Писал стихи, но никому их не показывал, а подшивал в папку, пронумеровывал, с надписью: «Дело № …»

------*------

Но день начинался без спроса

Без спроса наскакивал май

Весенние высохли росы

…………………..………

Взметнувшийся гай

Солнечный пух лебединый

12.04.76

Т.Б. берет в биб-ке «две художественные, две научно-популярные». Прочитала всего Ю.Рытхэу. Про чукчей. «Он мне нравится». И научно-популярные; из двух ящиков: «По всему свету» - о путешествиях и «От тьмы к свету» - б-ка атеиста. Остатки того, что принято считать индивидуальной оценкой жизни. Не пошла работать на дровяной склад за 120 руб. «Не могу, мне надо ездить даже полтора часа в другой конец Москвы, а то эскалаторов стану бояться».

ВТО. Две лестницы. Рядом. Раньше, в 9 классе в б-ку перелезали, теперь - вечер В.М., хочется спать, люстры, ковры, девочка Таня, из отдела искусств, которая ничего не сделала в жизни, даже замуж не вышла.

Сказала В., что долго рыдала из-за того, что он «меня бросил», рыдала, прислонясь к деревьям, которые в решётках на улице Горького стоят. А на них распускаются сиреневые цветы.

------*------

Человек на верёвке катается на велосипеде и забрасывает к себе на голову чашки и стаканы. Странное ощущение. Если бы просто кольца – воспринимались бы как трюк, а так что-то радикальное, окончательное. Если разобьёт, то уже забудется неудача. Вот так и каждый день – есть поправимое, есть, нет. Разделить пока трудно, но можно. Поправимые неудачи восстанавливаются, как кровь.

-----*-----

Не ю н о с т ь. Она, эта угловатая бледная Никологорская права.

Не ю н о с т ь. Юность классична. Поэтому её трудно не повторить. Юность понятие уже не с чистого листа бумаги (а если так, – то м. сд. только, к примеру, Апдайк), а психологическое, если даже не социологическое, одна и та же юность была повторена уже в миллионах ликов, потому что любое общество, вербуя себе работников, непроизвольно обращает внимание и на материал, - а он есть юность.

Юность проживается по одному из выверенных веками вариантов. Не то – удивительный (до сих пор!) мир подростка. Подросток, если он не бандит, не будущий алкоголик и не материал для профориентации, интересен своей н е и з в е с т н о с т ь ю. Он и художник, и учёный. Он переживает воображаемый мир и не реализует ещё ни одну вероятность. Здесь же – о том, как уходит балетная школа, музыка и многое другое. Подросток – не реализовавший ни одну вероятность – писатель, т.е. человек без ремесла. Есть ещё люди без ремесла – в конторе (НИИР).

Каждый человек рождён для одного возраста. Кто-то для этого, кто – для юности, зрелости, старости. Отсюда и идёт его оценка окружающими.

------*-------

Сон про Белополье снится по-разному. Но каждую ночь. Недавно тот длинный Мишкин(?) подъезд снился и та гора. Эти огромные ступени улицы и стенка последней ступени была так декоративна, что я её трогала, как ожившую стену на ВДНХ, из каких-то кустарников.

-----*-----

Не пишу, как Князева, кусками слов. Не понятно. Жалко слова. Слишком серьёзный инструмент.

------*------

Свобода – вовремя осознанная необходимость.

23.05.76.

Балет. Именно балет в Большом театре. Причём, балет новый.

28-летний мальчик без рубашки и Майя Плисецкая. Новый – сексуальный. И ещё фигурное катание.

Красота и сложность человека в балете. Состояние, которое не характеризуется словами. Не ритмика. Ритмика уходит. Остаётся плавность линий, причём максимальный синтез каждого звука с каждым движением. Не под музыку, а в музыке. Ритм был репетицией этой гармонии.

Фигурное катание. Грация и в скорости, в динамике, в быстром перемещении. Это характерно для времени.

-----*-----

Общая коммунальная квартира, каких осталось мало. Совсем седая старуха-профессорша. Она не помнит, что изобрёл её муж-профессор, из причудливых наслоений получается – особую моль, которая живёт в серванте и ест фарфор. Как уничтожить эту моль – придумать не успел: помер.

Знакомится с новым соседом и утверждающим тоном заявляет: вы - дворник, вы – здесь временно. Мойте, пожалуйста, руки перед едой.

-----*-----

А ещё очень популярна художественная гимнастика. Чемпионами становятся маленькие девочки, потому что физиологическое развитие убыстрилось.

------*------

Человек начинает оборачиваться на себя, когда у человечества пропадает общее дело, которое обычно называется войной или выживанием.

Или же в том случае, когда самоутверждение необходимо для выживания. Так было с инквизицией.

Любой государственный строй потворствует совершенствованию до поры до времени, потому что вселенная человеческого разума противостоит повиновению, если этот разум силою многих обстоятельств перерастает государственное устройство. С другой стороны, государственное устройство не имеет возможности эволюционировать, т.к. сложилось при определённых, сейчас уже снятых обстоятельствах. Его эволюция не органична с движением общественной мысли.

Поэтому в литературе сейчас – уклон от описания реализации общественных идеалов в личностные отношения, которые всегда богаче общественных, социологических.

Недавно пришла мысль повести о социологической экспедиции, где бы само задание резко контрастировало с тем, что происходит на самом деле.

Первый раз широкая земля с пшеницей. Короткое платье, и спать в пшенице. Не общий портрет, а портрет одного.

Теряем одного. Находим массу. И культивируем её. Культивируем тонко, без нажима. Телевизор, «Ровесники», массовая информация.

------*-----

Воспитание должно быть только на основе литературы, иначе – опасность масс культуры.

30.05.76.

Синий цвет. Птицы боятся синего цвета. Все твари боятся синего цвета. Были эксперименты. Но почему же они летают в синем небе? Может, они его не видят синим? Или же это и есть та постоянная великая боль, что называется жизнью?

Жить всё время в огромном синем океане.

Или нет. …Не так.

Чем выше забирается, взлетает это крылатое существо, тем более от него отделяется страшная синева. А погибнуть в вышине не от синевы, а от полной её противоположности – солнца.

В дополнение к сказанному:

А.Битов, «Азарт или изнанка путешествия». «Д.Н.», № 4, с. 195. «…Потому что до чего же странно, противоречиво и нелепо: всю жизнь обучаться сведениям, не имеющим к твоей единственной жизни никакого отношения, и пытаться им соответствовать, и полагать неудачи за счёт неточного или халатного следования преподанному извне, и страдать от своих неспособностей к имитации и исполнению вместо того, чтобы с самого начала прислушаться к точности собственной жизни и внятности внутреннего голоса и развить этот слух к самому себе до абсолютного!..»

-----*-----

И на заре какой-то новой жизни. …И на заре какой-то новой жизни… Это, должно быть, фраза Мандельштама. Она зачаровала своим ритмом Катаева, органическим сплавом ритма и смысла. И вот они – бесчисленные кручи Голгоф, на которые восходишь (как на) Олимп, главная из них – безъязычие.

Неумение назвать изначальное, что есть, а не то, что уже названо.

И вот она – сама жизнь – это труд. Всё откликается, всё эхом, но ловишь его позже и позже, оно всё дальше и дальше. Оно молкнет. Но снова и снова откликается, как это «что-то» в хороших никологорскиных стихах, и всё время идёт гроза. Не видно этой рокочущей радости, тучи выливаются, и снова и снова ветер хлещет по ним вершинами, и снова она где-то, эта гроза, и снова тревожно бьют часы, и снова в репродукторе прогноз – «временами дождь, возможно гроза, ветер сильный, при грозе – порывистый»…

------*------

Уезжаем в понедельник. Эта фраза мучила… ровно год назад. Она была тогда сочинённой, а теперь вдруг возникла в жизни, облеклась в одежды, причём одежды прекрасные, но радости опять почему-то не принесла. …

Страх сначала. Долгий, у многих – бесконечный.

У девочки Дины Рубиной из «Юности».

Так: «Я когда-нибудь опишу его». И описывает. Банально, на студенческом жаргоне. И у Булгакова страх в «Театральном романе». Гениальном, где банальности нет даже при обозначении самого обычного предмета. Путь к метафоре, жажда метафоры – это бессознательное стремление от банальности. Другой путь – путь мысли, путь осмысления ситуаций – более трудный. Это уже второй виток.

-----*-----

Читаю письма и записные книжки Чехова. Какое-то иногда чрезвычайно тесное соприкосновение с Буниным. Значит, постижение мысли времени, т.е. того, что витает, - есть высшая объективность таланта. «Дама с собачкой» и многие вещи Бунина сходны. Сходны почти до мелочей, только у Бунина чуть больше языка, а у Чехова – мысли.

Чехов отрицает писание по наитию, он строит вещи. Отсюда больше мысли. Фанатизм – неправда, он, в конце концов, по результатам – пуст. Труд – тоже. Это писание задницей приведет лишь к канцелярской описи…

------*------

29.10.80.

Вторник сегодня. И опять начинать. Дни становятся настолько мимолётными, что позавчерашние мысли свежи и остры, как промелькнувшие час назад. Полчаса.

К тридцати. Трудное, жёсткое, страшное число. Уже оправдываться нечем... И всё же сегодня снова попробую начать. Сколько выдержу этой ежедневности…

Сегодня впервые упал снег. Алька кричал и рвался его копать, кашляющий Алька. Но снег упал под вечер, не было белизны утра, но и ушла осень.

Осень была – вчера. Под шесть часов, когда положено стемнеть, по двору, уже голому и пустому от только что прошедшего дождя, разлилась коричневая теплота, на закате была жёлтая полоса света. И в этом тёплом ветре, было столько осени, столько сильного и глубокого ощущения мудрости, обтекающей тебя, пушкинской, ностальгической. Ностальгия по размышлениям.

С годами куда-то пропадает эта страсть осмысления.

Книги? Уже нет. Почему-то квартира нужна, какая-то обстановка, какое-то страстное хотение одежды, посуды… В магазинах вижу вещи, ранее не привлекавшие внимания. Вижу с точки зрения комфорта. Нужен комфорт. Почему? Страшный симптом тридцатилетия. Заполнить пустоту стремления. Не любви или дела, как между двадцатью и тридцатью. А вещей, комфорта.

И параллельно другая, всё время терзающая мысль. Раньше её не было. О бессмысленности существования. Вероятно, раньше была подготовка, сегодня же уже процесс существования. Обесценивание ценностей. Слава Богу, осталась ещё возможность придать всему смысл, описывая. Пока ещё осталась.

Это о сегодняшнем внутреннем мире. Теперь о внешнем.

В старом доходном доме на Пушкинской в большой квартире редакция отраслевой газеты «Водный транспорт». Комната с окном, начальником и Леной. Начальник – племянник жены Чехова. Толстый, большой, в ладно сидящих брюках, модной сорочке, пятидесятишестилетний с любовницей 20 лет.

-------*------

…Сын возит ногами по постели, сбивая одеяло: «Я делаю рыбке море»…

-------*------

…Со странной, не слишком сладкой судьбой: от ананасов в шампанском в доме отца в Собиновскм переулке до небольшого театрика самодеятельного в заводском доме культуры. Средне пишет, но покойно и крепко живёт: бегает по магазинам в поисках модных ботинок, несколько раз переписывает свою пьесу для своего театра, пьёт в 12 чай с бутербродами и чуть помятым помидором, принесённым из дома, не вступает в партию, едет с тощей и некрасивой 20-летней девочкой в Прибалтику на пустынный пляж.…

Но чувствую я себя при нём спокойно и довольно высоко. Нетрудно пишется. Странные заказные материалы про клуб, два приморских тёплых города – Жданов и Новороссийск. Командировки. Вишни, рассказ гречанки- директрисы клуба про три своих любови и про дочь Риту и коньяк армянский с варениками с вишнями. Море на один день, горячность чуть тронутого солнцем тела.

…И Новороссийск, цветная плитка тротуаров, теплынь в конце октября, сухой виноград большими гроздьями по 50 копеек. И залпом со страстью поглощаемое общение с грустным шутом, тоже директором клуба из хороших массовиков, у которых в конце фразы обязательно хохма серьёзным тоном. И не вяжется с ним серьёзность задач. И странна ему высокая культура, недосягаема. А стремится.

Это так сказать общая фактура. Она-то и даётся труднее всего.

Теперь день.

Новый «День поэзии» - 80. Б.Ахмадулина. Мысль о том, что к осени на земле становится больше Пушкина. Не влаги или листьев, не темени, а Пушкина. Пушкинское ощущение и воспроизведение этого момента года – длящиеся, переходящие из года в год. То есть богатство смысла любой его строки равно бессмертию её потому, что даже не знаемое нами ещё было уже пережито им тогда. Он осенью всегда в уме и природе. Он сотворяет осень по своему духу и желанию.

«Как Пушкину нынче луна удалась!

На славу мутна и огромна,

к морозу, должно быть!»

И ещё рассказ А.Александрова – сценариста в «Лит. России». «День и вечер поздней осенью». С его музыкой фразы, музыкой медленной жизни, скупостью лиц, деталей, покоем осени и просветлением в её тёмных ночах в ожидании снега.

Об этом думалось. И быт. Кашляет сын. Температурит. Сад дал две месячные болезни. Как-то сразу сорвалось то ощущение матери: а вдруг так правильно он взращён, что здоров, не будет болеть в саду. Усилия - прахом. Значит, не верными они были, эти усилия. А хочется, самолюбиво, чтобы и читать научился рано, и здоров и силён был, и босиком зимой на балкон бегал. Нет, увы, не вышло. Те самые надежды, как молва и мудрость людская уверены, рушатся.

Об одежде. Относительный покой, который пришёл с работой в «В.Т.», почему-то открыл «модный» голод. Нужны джинсы вельветовые в мелкий рубчик. Страстно нужны. Юбка большая из пальтового материала, клёш….

И ещё что подвигло снова начать эти записи – приехал И. Всё время, пожалуй, уже перетёрло даже слабую связь на уровне любви – невысказуемую потребность внутреннего общения друг с другом и счастья от него. Потом неловкость, потому что нить осталась, но тронуть ее было боязно, так как разлука уже началась. А теперь – не страшно. Мёртво. Потому – лёгкие общие слова – чужих, общие мысли, общие известные всем суждения, незаметные, тонкие комплименты. Всё как горох, пересыпающийся слева направо в запаянном сосуде. Слева направо. Справа налево.

По телефону разговор с Р. Новый зам. редактора реорганизует отделы. Гибнет ещё одна газета – большая и пока хорошая. В ней тоже была надежда. Читать еженедельно – для ума. Печататься всё чаще – для самоуспокоения, душевного и умственного комфорта. Теперь, наверное, не будет.

Что ещё помню от дня? …

Мёрзли руки. Первый раз после лета этого года. Начальник изругал вдрызг материал из Новороссийска, где не было сил ругать человека, с которым час общения был праздником….

А вечером был мультик « Радуга». Тонкий, ненавязчивый, графичный.

Сын, сыграв на металлофоне столовой ложкой, попросил: «Подари мне цветы».

30.10.80.

Уже прогресс, прогресс, что на следующий день…

Сюжетность жизни как раз в том, что она подставляет тебе для выводов материал, а если отпихиваешься от него, настаивает.

Три дня назад, когда собиралась покупать подарок И. – знакомой В., вернее жене Ж. В Софии, Ванде. Купили кожаную подкову в настоящем шурщащем целлофане. Рядом зашли в магазин «Молодая гвардия». И увидели книжку А.Я. – того самого длинного парня, любимца Зонта, который не прошёл второй тур. Помню его красивым в факультетском дворе, как бы снятом при хорошем солнце в анфас и в полный рост. А вот сегодня эту книжку купили, книжку-напоминание, книжку-упрёк. Каждый её рассказ зыбок, невнятен, по образу, по мысли, но журналистки чёток, слог упругий, без определений и излишней описательности.

Сейчас за окном дождь. Как тогда, перед днем железнодорожника… Опять вспоминается тот сюжет с бабушкиной болезнью, телеграммой, дьяконом и попом и полоской света в запотевших окнах.

Она была просветлением.

В этой осени почему-то мало дождей. И пошли они (он!) после снега вчерашнего и, конечно, растаявшего.

После завтрака, за которым Алька долго давился гречневой кашей со сливками, позвонили из сада – приехал ЛОР, всех смотрит – вызывает и больных. Оделись, пошли, спустились. Оказывается – гайморит. Стало обидно за то, что, преувеличивая, я была права. Потом поехали на Петровку. В троллейбусе ехали две бабы – нос пуговкой, разговор на «хочем» и говорили друг другу о том, кто учится на курсах вождения автомобилей: «Я по Москве ещё не ездила, только по Бибереву; а я и не буду ему за это платить, пусть выкусит».

Думала о детстве, о том, что маленький человек прекрасно мудр уже тем, что воспринимает жизнь как данное, без оценок ее по комфортности, и лишь потом, сталкиваясь с опытом взрослых, проставляет оценки и своему быту, и иногда своему бытию. А это – скверно. Ведь любое состояние – и комфортное и нет – деталь твоего существования, она должна приходить как данность, не нужно силиться обставлять себе жизнь. /Поэтому я музыку лучше воспринимаю из репродуктора, чем с прекрасной стереофонической аппаратуры – в первом случае она врывается в жизнь, как её деталь, неожиданно, и тем самым как бы вносит в мою жизнь именно в этом часе какой-то дополнительный штрих. Во втором – этого штриха нет, есть подготовленность, а значит искусственность/.

Телефонный разговор с Р. После того, как уложила Альку – усталого, но полного впечатлений после УВЧ. Кстати, ехали назад в троллейбусе, спрашивая про дома, про их функции. Так расширяется мир. Сначала машины – первое движущееся, раздражающее чувства и в большом количестве.

Сейчас мир уже выше и шире. А что – за стенами домов: магазин, милиция, мультики делают, мама работает? А это башня и дом большой красивый.

Что это? А? Раньше здесь церковь была. А где она теперь?

Так вот – телефонный разговор с Р. В 2000 году погаснет солнце, наступит полумрак, потом прилетит комета и утащит всех нас в другую галактику. Очень мило.

А материал не писала. Не знаю. Трудно.

Два сюжета. Первый, что вначале, а второй – про второго ребёнка.

Обязательно.

Две девочки в троллейбусе. Одеты в дублёнку и в замшевое пальто. Сумочка-кошелёк. Разговор: мальчики, он пытается пригласить в гости. Она: а у меня институт. Едят из целлофанового пакета с заграничным клеймом – инжир. Куда едут? От Новослободской до Столешникова. Не ясно.

------*------

Не получилось с Н. женихом Вовой Ив. Билеты в театр оказались действительно очень плохими – Театр Советской Армии, в Оперетте показывала какой-то спектакль. Командировочно-экскурсионно-магазинная публика. Все пытаются продать билеты. Один отчаявшийся повесил билеты на окно – мокрое и липкое от дождя. Потом мы с В. долго стояли в «кишке», ждали, когда выбросят камбалу, смеясь, что ничего нет на полках.

Шёл дождь.

23.03.81.

Зима пролетела, прочавкала с чёрно-свинцовыми днями – без морозов, без солнца, со страхом наказания за статью в «Лит. газете» о глазных протезах. Всколыхнулось что-то тёмное. Я, конечно, разобрать всё это подробно не могла – и были встречи со странным профессором-глазником, который почему-то взялся за это дело, но боялся дать свою фамилию. Сначала в странном гриппозном состоянии после внезапного телефонного звонка мы долго шли под дождём до какого-то странного кафе, дошли уже перед закрытием – на втором этаже пили красное дешёвое вино, и было только это вино и шоколад «Детский».

Он долго уговаривал меня, приводя те же доводы, что и я сама… Потом вторая встреча – два часа сочиняли ответ фабрике, приславшей оправдательно-обвинительное письмо, требующее опровержения. А мимо, как на экране телевизора, когда его не смотришь, приходило что-то совсем тебя не касающееся, но раздражающее сознание, потому что в цвете и во плоти – плохая грязная парикмахерская и дама в сапогах-чулках с выпуклыми глазами, грустно и долго сидящая – одна – и удивляющаяся, почему нет фена; косметологша, то и дело выскакивающая из своей будочки с вопросом: кто есть на косметику, сейчас ухожу….

-----*------

И вот весна. Есть особые классические дни в каждом времени года. Они бывают не каждый год, но потому, что уже запечатлены, оценены, осознаны искусством, литературой, их ждёшь почти рефлекторно, и если не дожидаешься – становится грустно.

«Тёплых светлых майских дней румяный… хоровод»….. Или в марте – солнце, теплынь вдруг, чёрный ноздреватый снег. И тогда – радость, обновление. Давно не было таких дней. Помнятся они лишь после 6-го урока, а завтра – последний день перед каникулами. И – не смотришь вперёд – что будешь делать в каникулы. Неважно! Зато сейчас важно наиболее интересно провести отпуск.

24.03.81.

В эту зиму мама сшила широкое и мягкое серое пальто – в ателье Совмина… Идти по тёмному переулку узкому, мимо высоких домов со служебными ярко-неоновыми окнами, которые, отражаясь от грязно-мокрого с кашицей снега асфальта, придают ему цвет антрацита. И вот в одной из подворотен – дверь, как волшебная дверь в стене у Эдгара По, а за ней сад с мягкими, кроткими жёлтыми тиграми. А за этой дверью лестница с бронзовыми подсвечниками, как в Елисеевском, ковры, красивые ткани в широком зале, и мастера – по имени-отчеству.

Одела это пальто первый раз в эти тёплые ослепительные дни, когда после минус 5 сразу ударило +13.

Сын в санатории. Сначала казалось, что где-то в лесу, и сосны пахнут, а оказалось - в маленьком посёлке среди дачных домиков на улице Пушкина – двухэтажный дом с большими окнами. На лестничной площадке с узких двухсветных окон спускается тюль. Много солнца – и грустный, подавленный чувством долга сын. Две недели проболел. В изоляторе нашёл друзей. Доктор, светлая, строгая, но мягкая, рассказывает, вдруг улыбаясь: «Забавный мальчишка. Хочу ему ставить горчичники – заявляет: «Я считаю, что мне этого не надо».

….Было собрание или летучка. Кто-то говорил о новых задачах, о том, что мы именно сейчас должны о чём-то особенно напряжённо думать. Зачем? Почему? Взрослые играют в свои игры. Женщина хочет работать. Неважно, где, лишь бы не сидеть дома. Те же игры. Привыкли жить в стае. Покусывать друг друга, но всё же в стае – интереснее. Почему мы считаем, что дела нашей стаи важнее той же… …стаи Маугли?

Служба должна существовать только для добывания хлеба. Она унижает человека. Человек не должен быть ни начальником, ни подчинённым. Только лишь изготовлять необходимые для жизни предметы или описывать – чем угодно – словами, звуками, красками – сам процесс жизни. В этом назначение.

Исподволь появляется отвращение к газете – уж слишком всё «как будто». Нет ни фразы истины. Естественно, что именно газетчик меньше всего верит в то, что он делает. Очень смешно на всех этих собраниях – игра, всё «как будто». Как будто я так думаю, как будто я этим взволнован.

Запрограммированность взволнованности. Отдел занимается пропагандой в квадрате (отдел культуры). Пропагандой пропаганды в клубах, Домах культуры и пр.

------*------

Сказка та что-то стала забываться: на земле существуют цивилизации видов. Человечья, и разных других существ – зверей, птиц. Живут цивилизации в мире, потому что над каждой тяготеет рок – потерять разум. Общаются при помощи переводчиков-светляков. Неразумных. Кто-то теряет разум, а кто – сегодня неразумный, – находит. Коллизии происходят из-за этого страха перед потерей разума. Она – почти внезапная. Каждая цивилизация должна внести какой-то вклад в прогресс или, может быть, отгадать загадку.

04.04.81.

Мелодия не вспоминается сразу, а как в стихе строчка, если попадает в струю настроения – приходит сама. То есть спеть сравнительно сложную песню я сразу не могу, только несколько раз повторив слова, как бы попадаю в ту колею. «Затопи ты баньку по белому, я от белого света отвык….»

Высоцкий и его могила с цветами в несколько слоев. Гвоздики, нарциссы, много тюльпанов. Доступ к ней – теми стоячими и появляющимися в разных местах милиционерскими решетками, там, где более или менее ощущается дефицит – из тонких трубок горизонтальных, покрашенных серой краской; или ещё выравнивается очередь в магазинах, преграждаются потоки противоположные в метро. И здесь – тоже они.

Символично? Нет?

-----*------

Аля в санатории. Надвигаются сумерки перед сильным похолоданием весенним. Вернее, не сумерки, а растёт свинцовая туча над домом. И сразу возникает ощущение уюта и необъятности времени жизни в добром тёплом месте. Не тревога, а приближение сна, черёд дум детских об огромности и пустынности мира, т.к. маленький человек не придаёт значения многим обозначениям жизненных ситуаций, предметов, - его мир обобщён, и хотя он не называет, м.б. и не понимает его через понятия, но всё же воспринимает его более целостно, чем мы, взрослые, уткнутые в сиюминутное дело.

Отсюда же. Момент ощущения. Первое и единственное в жизни часто. В детстве. Из романса, из литературы, из созданного уже на основе события появилось произведение искусства, и мы его, именно это произведение искусства, переживаем, не зная той реальности, которая была его первопричиной, не ощутив ее. А уж потом, увидев примерно ту реальность, которую уже знаем по книге, картине, стиху (конечно же, мало похожую на ту), переживаем её вдвойне – и вот это уж впечатление навсегда. В детстве они ярче, такие впечатления, потому что сходство с созданным и происходимым улавливается в первый раз.

-----*------

Один-единственный день, имеющий кольцевую композицию. Настолько завершён, что не надо досочинять. Он уже готов – тем более, если в воздухе носится сверхзадача.

Одиночество. Нежелание в чём-то перечить, с чем-то спорить в одиноком человеке и какая-то почти рефлекторная страсть смягчить это одиночество. Страшно, что она, мама, будет одинокой, хотя она уже и сейчас, неизбежно отдалившись из гордости от нас, стала такой, внушив себе, что, конечно же, виноваты мы. Это внушать приятней. Жалеть себя всегда приятно, особенно, в такой ситуации. А несправедливость ко всему окружающему сейчас растёт, как снежный ком. Не перечить. Все равно вы плохие. И не переубедите. Капризность. У маленького и старого. Сентиментальная пара – бабушка и внучек – в общем-то, трагична.

Бабушка, значит, ставит на себе крест, а внучек лишается информации развивающей (его).

Так вот. День, написавший для меня рассказ. По радио Т.Доронина читала днём отрывок из повести Флобера «Простая душа». О служанке Фелиситэ. О её любимом попугае, который заменил в её сердце рано умершего страстно любимого племянника, потом умершую дочь госпожи, потом саму госпожу, тоже умершую.

Вечером ездили к Е.Д. (Елене Давыдовне), у которой две недели назад умерла мама. Пёс Билл, глупый и несчастный из-за невозможности соответствовать своей природе охотничьей собаки – тупятся когти на паркетном полу. Пёс ест огурцы, яблоки, варёное мясо. Он болеет, у него в платной собачьей поликлинике есть свой врач. Ест творог.

Любовь, забота о другом живом существе не предполагает почти, что это должно быть именно человеческое существо. У Флобера прекрасно – попугай и племянник одно и тоже для любящей души. Душа сама в себе, ей лишь нужен раздражитель, чтобы жить, трепыхаться. Такая душа уродлива часто бывает и, по сути, жестока, слепо следуя за тем предметом любви, который ей подложит судьба.

14 января 1982

«Даже смотреть глупо», - говорил в таких случаях Салтыков-Щедрин.

….В субтропиках Армении начали подготовку к севу.

….Работала на фабрике-химчистке. Застёгивала пуговицы на мужских рубашках.

ВМЕСТО ЭПИЛОГА

1990 г. Осень. Окончание эпохи коммунизма, талоны на сахар и табак. Инвалидность 1 группы, иконы в углу с лампадкой, как в Белополье, человек, «сущность» (невидимый) в углу около пылесоса.

Экстрасенсорика, отвычка от ручки и записи жизни.

Попробуем снова привыкать.

Пока – то, что просили.

Тропа поуже

День потише

---------------

Осенний свет по синеве

И (до) у порога

ВМЕСТО ЭПИЛОГА