|
|
|
ДНЕВНИКИ С.И. ВАВИЛОВА.
1909–1951
От редакции
ВИЕТ
Эти дневники - более тридцати тетрадей и
блокнотов, - написанные незабываемым вавиловским
почерком, содержат бесценный и поучительный материал. Почти каждый день на
протяжении всей своей жизни Сергей Иванович Вавилов доверял бумаге свои мысли и
впечатления, описывал события и переживания, наблюдения и факты. Не все
дневники сохранились до наших дней, часть из них утрачена, но и те, что
сохранились, до сих пор никто не читал и даже не видел - за исключением
ближайших родственников. Долгие годы сын ученого Виктор Сергеевич и его жена
Валерия Васильевна не могли решиться, чтобы сделать достоянием гласности
внутренний монолог ученого, не предназначавшийся для широкого круга. Мы
благодарны Юрию Ивановичу Кривоносову, убедившему принять это решение - скоро
дневники Вавилова, будут изданы отдельной книгой. А пока над ней идет работа,
ВИЕТ начинает знакомить своих читателей с некоторыми фрагментами дневников в
том виде, в каком близкие ему люди сочли возможным передать их редакции.
Предисловие
Памяти
Виктора Сергеевича Вавилова
Со дня рождения Сергея Ивановича Вавилова
прошло уже более ста лет, и чем больше мы узнаем о нем, тем выше ценим то, что он сделал как ученый и общественный деятель. О его
многогранном научном творчестве написано много, и мы скажем лишь одно: он стал
основателем отечественной школы физической оптики и в этом качестве возглавил
работы по открытию и исследованию нового типа излучения. Главные участники этих
работ, кроме него самого, получили Нобелевскую премию. К сожалению, решение о ее присуждении было принято уже после его кончины. Но
не менее значительную роль он сыграл как организатор науки в тяжелую для нашей
страны пору - после Великой Отечественной войны. Будучи президентом АН СССР, он
принимал активное участие в создании институтов, в послевоенном возрождении
Академии наук, в организации общества “Знание”.
Близкие С.И. Вавилову люди бережно
сохранили память о нем и многолетние воспоминания, дневники, по которым можно
проследить его становление как гражданина, ученого, как одного из лучших представителей
науки, известного у себя на родине и за рубежом. Эта летопись жизни, научной и
общественной деятельности С.И. Вавилова положена в основу книги, которая
сейчас готовится к изданию и которая станет неотъемлемой частью летописи
XX века.
Размышления С.И. Вавилова, записанные
им самим, отражают его стремление к глубокому разностороннему образованию.
Наряду с приобретенными знаниями и научным опытом, он обладал энергией, широким
умом и одаренностью от природы, что сродни русскому самородку. Они богаты
цитатами из произведений классиков литературы, здесь же С.И. Вавилов
записывал собственные стихи, а также цитировал воспоминания своих коллег и
приводил выдержки о себе из книги о Московском коммерческом училище. Они дают
богатый материал о жизни самого Сергея Ивановича, его отца Ивана Ильича и
матери Александры Михайловны. Первый сохранившийся дневник относится к
1909 г., когда 18-летний С.И. Вавилов заканчивал
Коммерческое училище. Четырьмя годами раньше это училище закончил его
брат - Н.И. Вавилов. Последний дневник написан в 1951 г. - в год
смерти. На протяжении всего этого периода почерк
С.И. Вавилова сильно менялся - от полудетского до очень четкого и
определенного уже к окончанию Московского университета. А к 1950 г.
он стал просто каллиграфическим.
Дневники расшифрованы и подготовлены к
печати В.В. Вавиловой с разрешения д-ра физико-математических наук
В.С. Вавилова. За время их написания заметно менялись правила орфографии,
поэтому все они приводятся в отредактированном виде. Вставки на иностранных
языках - немецком, французском, английском и на латыни
- также переведены на русский. Все переводы и редакция текстов сделаны Виктором
Сергеевичем Вавиловым. В квадратных скобках и под строкой пояснения
публикатора. Дневниковые записи С.И. Вавилова публикуются впервые.
В архивах семьи Вавиловых сохранились
также воспоминания жены С.И. Вавилова - Ольги Михайловны, переписка с
коллегами по работе и большое количество фотографий разных лет. Все эти
документы еще ждут своей публикации.
В.В.
Вавилова
доктор химических наук, Институт металлургии и материаловедения им. А. А. Байкова
С.И. Вавилов:
“У меня талант сомневаться в том, в чем совершенно нельзя сомневаться”
(Из дневников
1909–1916 гг.)
12 января 1909 г.
Вчера и сегодня - праздники,
гуляли. Вчера был на “Аиде”, читал [С.К.] Маковского *, Чуковского,
Мережковского. В самом деле вот уже три года, как я
более или менее сильно занимаюсь этими вопросами и думаю о сущности искусства,
но, увы, плоды пока ничтожные. Конечно, не прав был я раньше, отрицая
искусство, искусство столь же для человека нужно, как пища, искусство -
духовная пища человека.
* Сергей Константинович Маковский
(1877–1962) - поэт, художественный критик, организатор художественных выставок.
Сын художника Константина Маковского. В 1909 г. основал журнал «Аполлон»,
задача которого заключалась в том, чтобы сплотить все художественные силы «вокруг
алтарей стиля и гармонии».
13 января 1909 г.
Обдумывал сегодня сочинение “О
Ревизоре”. Кажется, наиболее характерная черта всех героев комедии - отсутствие
всякого понятия. Интересно, Гоголь выводит не крестьян, не купцов, а
чиновников, которые знают только себя, а в результате нет общества. Никогда
общества у нас не было, а было лишь стадо с грубыми пастухами.
[…]
12 марта 1909 г.
|
Сегодня как ни как, а день рождения, |
[…]
16 апреля 1909 г.
Школа была для меня жизнью, не
образованием, не воспитанием, а жизнь. Жизнь искусственная, особая, но все же
жизнь. Входил в жизнь.
[…]
17 июля 1909 г.
Все о том же, о том, что никто на
свете не знает, что такое я, да я и сам не знаю. Ну
вот пишу я сейчас дневник, читал сегодня Достоевского, переводил с немецкого,
стараюсь сохранять все приличия, каковые общество требует, чищу ногти и прю,
думаю, философствую, разрешаю проблемы, все что культурному человеку
полагается, но разве это я? Что же такое я? Это мне неизвестно. Выше самого
себя не будешь или я просто еще не знаю, что же такое я.
Взял сейчас расписание университетских лекций, за которые
примусь первого сентября, и почувствовал, как на бушующиеся
волны льет примирительный елей - дух науки, та область упорядоченности, в
которую я думаю наконец попаду.
[…]
21 марта 1910 г.
Я недоволен собою, я недоволен собою
вообще, быть может, иногда минутами, при достижении микроскопических целей,
решения задачки, перевода странички с немецкого, я бываю
доволен, но всем вообще быть довольным нет никакого основания. Этот учебный год
раскрыл мне глаза на многое, чего я раньше не знал и не подозревал. Надо
надеяться на усиление работы. Буду надеяться только тогда, когда что-нибудь
произойдет, а пока буду просто работать. “Плыви, мой челн, по воле волн”.
[…]
20 апреля 1910 г.
Прочел шестой раз “Войну и мир”.
Толстого я могу назвать великим. Пушкиным, Достоевским я доволен, а Толстого читаю 6 раз и еще буду читать. Одолел всю математику. За
последнее время я в себе вижу новые черты. У меня появилось хорошее отвращение
ко всяким Кантам, Авенариусам, Махам, Мережковским и
пр. В области духовной меня волнует наука и искусство.
[…]
16 июня 1910 г.
Сегодня уезжаю в Германию и
Италию. Хочу поехать не с пустым сердцем, хочу пощупать руками историю,
искусство жизни.
[…]
27 июля 1910 г.
|
Вот я в Москве: минувшее
проходит предо мною… |
Я устал от этого путешествия и
теперь, очутившись в Москве, за своим столом, со своими книгами, в своей
кровати, я наслаждаюсь и отдыхаю.
[…]
15 августа 1910 г.
Скоро месяц, как я приехал, но
мысли мои в путешествии. Сны переносят меня куда-нибудь во Флоренцию или
Мюнхен, облик каждого города выступает реально. В этом отношении я доволен,
заграница произвела на меня громадное впечатление. Приближается сентябрь с
экзаменами, а главное - с новыми занятиями. Нынешний год у меня должен быть
чрезвычайно важным - я должен сделаться физиком, до сих пор я им не был. Мне
нужно будет читать, столько читать, а главное - переводить, что прямо голова
кружится.
[…]
12 марта 1911 г.
Вчера мне исполнилось 20 лет.
Треть жизни по крайней мере прожита. До поставленной
мною задачи - “ученого” - в эти 20 лет я еще далеко не достиг, все еще в
тумане, и иногда берут даже сомнения, достигну ли когда-нибудь. Последние два
года я несомненно поворачиваю, и даже довольно круто,
кривую моей жизни. В сущности я всегда был частью
поэтом, мечтателем или ученым, философом. Это я помню отлично. Теперь задача в
том, чтобы сделаться ученым всецело. Этот и будущий год для меня многое решит.
Может очень многое преобразиться. Настроен я сейчас пессимистически, но
стараюсь самому себе не верить.
[…]
5 июня 1911 г.
Я сейчас нахожусь в среде, где
поминутно слышу фразы об оставлении при Университете, о профессорах и пр. Я
знаю только, что без науки мне одна дорога либо в литературу, либо в Ад. Как бы
хорошо сейчас освободиться от лишнего груза 20 лет бытия и оставить только
физику. Я чувствую, что сделать мне едва ли по силам, я отдаюсь течению, куда
оно меня вынесет.
[…]
20 июня 1911 г.
Куда вот оно и вынесло, я еду за
границу на 3 недели: для чего, никто не знает, подул ветер, и я полетел. А у
меня только начало налаживаться с физикой. Посмотрим.
[…]
1 марта 1912 г.
Лебедев умер.
|
Смертный, силе нас гнетущей,
покоряйся и терпи, (Шиллер) |
Ужас на сердце, тоска и тайна смерти перед глазами. Вот он вытянувшись, спокойно, в своей черной бархатной тужурке и
в туфлях. Где же душа, душа великого физика.
Он лежал без движенья, как будто по тяжкой работе, руки
свои опустив.
Смерть, ладан, свечи и физик среди этого. О насмешка и ужас! Нет ужаса
ужаснее смерти ученого и поэта.
[…]
27 мая 1912 г.
Мой характер похож на характер
героев Достоевского: почему у меня такой характер? Мне кажется, что во мне
больше поэта, чем научного характера. У меня талант сомневаться в том, в чем
совершенно нельзя сомневаться. Я уезжаю в третий раз за границу. Посмотрим, что
я там увижу. Мои экзамены я сдал не очень здорово, но достаточно хорошо, и
почиваю на лаврах.
[…]
9 февраля 1913 г.
Дом наш опустел, Николай
отъезжает, Лидия Ивановна стала мадам Макарова, А.И. уехала *. Отца редко
видно. Я с матерью остался. Тишина и одиночество. Во всяком одиночестве есть
доля скуки, печали и благородства. “Ты царь, живи один”. Быть одним - это высшее
благородство и высшая печаль. У меня друзей кроме книг нет. По себе я человека
не нахожу, думаю, найдется.
* Вавилов Николай Иванович (1887–1943) -
старший брат; Вавиловы Лидия Ивановна и Александра Ивановна - сестры
С.И. Вавилова.
[…]
8 января 1914 г.
Ну, Господи, благослови, начинаю
1914 год.
Я настолько занят и делом и чепухой, что не хватает времени
записывать сюда. А записывать есть что. Вот например,
1-го же января, как некий “дух лукавый”, являлся ко мне в лабораторию П. П.
Лазарев и делал довольно прозрачные намеки насчет того, что не желаю ли я
остаться при Университете? Если говорить о моей душе, то я не был против. Я все более и более склоняюсь к тому, чтобы быть
профессиональным физиком, но не дилетантом. Не было стыдно и отказаться. Работаю
я сейчас на всех парах, часов по 5 в лаборатории, а затем часа 4 подсчитываю
результаты. Но работа меня не очень успокаивает, как в случае с Гей-Люссаком,
так и с П.П. Кроме работы почти ничем не занимаюсь, все время на нее убиваю.
Никаких новшеств с новым годом и все по той причине. “Быть занятым, но не
терять свободу”. Был на “Травиате”, на выставке, вот, кажется, и все.
[…]
12 марта 1914 г.
Было время - меня не было, будет
время - меня не будет. Мне сегодня 23 года, любопытно было бы погадать хоть на
кофейной гуще о будущем, потому что, когда это будущее станет настоящим, едва
ли оно будет интересным. Вот в 1909 г. 12 марта мечтал я об Университете.
Мечта исполнилась, я его собираюсь кончать. Но, Боже мой, как это пусто и
глупо. “Сердце будущим живет, что пройдет, то будет мило”. Мораль же всего
этого такова, нет оснований плакать.
[…]
29 марта 1914 г.
Еду представляться к командиру.
Получается что-то кисло-сладкое. Старицы - захолустье. Туда я собственно двигаю.
[…]
28 мая 1914 г.
Конец. Сдал сегодня на
“удовлетворительно” астрономию и почил на лаврах. Стою на обрыве. Положим, если
я буду служить, 1,5 года пройдут, ну, а дальше? Дороги для меня другой, кроме научной, нет. Сегодня я, конечно, просто физически
радуюсь, но на самом-то деле ведь сегодня у меня нет “науки”. Главное, искать
точки опоры. Осталось максимум жить 50 лет, минимум, быть может, - очень
немного. Подумаю, отдохну и приведусь в порядок.
Устал я. Да и надо бы написать хоть два слова об Университете.
[…]
16 июня 1914 г.
Был медицинский осмотр, и теперь я
новобранец. Осматривали почти как лошадей, в чем мать родила, пятки, зубы и по
весу во мне нашли 4п 15,5 ф,
росту 2 ар 8,3 в, в груди 20,7. Эти все мои “лошадиные” статьи, записываю их
для памяти. Я, впрочем, против “лошадности” ничего не
имею. Я знаю, что я очень и очень мало “лошадь”. Мускулы слабы, без них жить не
могу, но немножко “олошадиться” полезно. Кстати, о
книжках, книжках старых, о новых не говорю, слишком они не книжны,
“авторами” пахнет. Вот о старых. Если бы не было книг - жить бы почти не стоило
бы. Книга лучше музыки, живописи, любви и вообще жизни. Я покупаю книги без удержу, иногда даже страшно становится и грустно. Вот
умрешь, и половина твоих книг окажется тобой не прочтена.
Но все же покупаю. Ненавижу я пухлые современные книги “для любителей”, книжки
только для глаз. Это уже не книжки. Вообще собирать стоит только книги и иногда
картины. Приеду в Старицы, свободных будет 5 часов в день. Буду заниматься
физикой, а на сон грядущий читать романы. Завел себе толстые тетради. Дней 8
могу гулять. Почитаю Казанову, а потом… Что там ждет, не знаю.
[…]
28 июля 1914 г.
Завтра ровно месяц, как началось
для меня совершенно новое, неожиданное и трагическое,
о чем я никогда не думал. Я не только солдат, но я иду на войну - в том в сущности и все, но как тут много. Начну с того, что
перед отъездом я это предчувствовал. Сбросил штиблеты, надел сапоги, было
тяжело расстаться с книгами и физикой. Впрочем, в моем чемодане Казанова,
фотохимия. Коллеги-воины - на 3/4 нудные люди. В лагерь ехал с подпоручиком Дурасовым.
29 июля 1914 г.
Для чего хотелось бы жить после
войны - это видеть ее результаты. Даже наука, даже физика будет иная. Хотя бы
одним глазком посмотреть.
Смерть на войне, какая угодно, трусливая и позорная -
высший предел человеческого героизма. Люди живут, родят для сохранения самих
себя. Герои живут и умирают за других.
30 июля 1914 г.
Завтра идем, куда - не знаю. Учусь
азбуке Морзе.
[…]
1 августа 1914 г.
Еду на войну. Пишу в поезде около
Смоленска. Кругом офицеры. Я к работе физической не способен. Куда меня кинут,
не знаю. Медленно ползет громада эшелона к Бресту. Держим путь на Холм.
Австрийцы в верстах 40. Часа 2 постояли, купили снеди,
поехали дальше. О войне знаю мало.
|
|
"Печка в
нашей халупе целое сооружение: тут и русская печь, и плита, и выемки для
сушки зерна, и лежанка, и выемка для лампы с «нафтой»,
чтобы не коптила. Ни одному инженеру так ловко и уютно не придумать" |
[…]
16 августа 1914 г.
Утомительно отступать, но
отдохнули, умылись, потом двинулись дальше. О пленных, их философии как-нибудь
в другой раз. Сегодня хорошие вести, австрийцев из Замостья
вышибли, движемся вперед, куда - не знаю. В 14.00 привал, сейчас выступает
кавалерия, тронулся и наш батальон. Теперь мы стоим в тылу. Опять Пушкин:
|
Как пахарь, битва отдыхает, |
[…]
10 сентября 1914 г.
Квартируем в той же оставленной халупе.
Как-то на днях в “Киевлянине” [прочел], что из Антверпена вывозят творения
Рубенса. Какой-то союз обратился к австрийцам, летающим над Парижем, с мольбой
сохранить произведения искусства. Сегодня иду по лесу, увидел свою тень с
фуражкой, с винтовкой, и странно стало, да что это за маскарад? Словно попом
или кучером одели. А в сущности, как это я - солдат?
[…]
6 декабря 1914 г.
Начинаю понимать главные
диссонансы, из которых вытекает все мое теперешнее
трагедийное состояние. Прежде всего я попал “в
народ”. Вот эти строевые, обозные, с которыми сижу сейчас в халупе, народ
симпатичный, часто грубый. Остались мои книги в Москве и я “сам”. Теперь я без
книг и без “себя”.
Исковеркано все существование. Ужас переходит в постоянное
недомогание. Грязь, скука, скука войны, тоска по дому, по матери, по физике, по
Москве, по всему хорошему. А дальше я совсем не солдат, ни телом, ни душой.
Итак, вот почти все. Я - рыба, извлеченная из воды.
[…]
6 января 1915 г., Кельцы
Получил сегодня из дома посылочку
с 2 №№ [?], какая прелесть. Начал читать, а потом перенесся на Пресню. О
войне почти ни слова. Так ей и надо. Италия по-прежнему страна чудес, там живет
душа Галилея. Рим, как все просто, красиво. Ну а тут все то же. Вчера ночь.
Летал аэроплан. Они враги, но в большем я их упрекнуть
не могу. Германия - страна необыкновенной красоты, культуры. Они враги
государства, а лично мне нет. Тоскливо здесь. Читаю французские научные
журналы. На верхнем этаже звуки рояля. Вдруг вспомнил Лиду. Бедная Лида, милая
Лида! * От ужаса войны меня спасает только наука. О чем прошу Бога? Прежде
всего о научном вдохновении. Боже, если бы оно было,
если появилась та петелька, за которую бы зацепился крючок моих физических
знаний и фантазий, - я бы забыл все и был счастлив. Недурно бы
наконец выйти из своего промежуточного военного положения. Маскарад, конечно,
останется по-прежнему маскарадом.
* Лидия Ивановна Вавилова умерла во
время эпидемии, находясь в экспедиции.
[…]
[март 1915 г., Кельцы]
Посвящение
|
Давно, давно прочел я в первый
раз Меня смущал строй непонятных слов Но годы шли упрямой чередой, Заветный том везде теперь со мной, Но странных чар постигнуть я не мог, Преданье полюбил я с давних пор Мой Фауст был суровый, мудрый маг, Мой Фауст был познанья раб и жрец, Мечтатель твой - тоскующий поэт, Но я твою поэму полюбил, Я полюбил напев твоих стихов Гремит над миром бурная гроза, |
* По
свидетельству родственников, “Фауст” Гете был любимым произведением
С.И. Вавилова, он читал его в подлиннике, с томиком “Фауста” не
расставался, и в течение всей жизни собирал различные издания этой поэмы. Рядом
с публикуемыми стихами в дневнике имеются наброски размышлений о книге: “…трагедия
Ф[ауста] - трагедия самого G[oethe].
Истинная трагедия о Ф[аусте] должна быть трагедией ученого и отчасти и
трагедией науки…”
[…]
25 июня 1915 г.
На Руси сейчас гения нет, нет
Петра, Россия, проснувшаяся Россия, готовься к новому,
чудесному, сверх естественному, как жалки сейчас эти Меньшиковы. России нужен
гений ума и воли, дела и слова!
У меня кроме “Фауста” лежат еще “Драматические сцены”
Пушкина. Я их прочитал вчера на сон грядущий. Фигура Гете грандиозна, Пушкин -
человек, но удельный вес Моцарта у него куда выше, чем у Гете. Я сейчас
вспоминаю о Михайловском, о Сороти, Святогорске и могиле Пушкина.
1 июля 1915г., г. Лисов
Начинается новое полугодие. У меня
есть предчувствие и надежда, что волна войны не перекатит за рубеж. Война будет
победной, и в моей личной жизни взойдет закатившееся тихое комнатное солнце.
Война закрутила меня своим смерчем, а передо мной физика - и это гетевское.
Для меня немыслимо, в машине войны я, правда, какая-то
гайка, но почти забываю об этом. Мой факел еле теплится, вокруг меня море огня.
[…]
30 сентября 1915 г., Торелец
У меня нет ненависти к немцам, но
Россия - без нее меня нет. Война все-таки чужое, и я все-таки хладнокровен. В
этом и вся трагедия моей неподвижности и неизменчивости.
[…]
14 декабря 1915 г., д. Хвоево
Унылый год, печальный для меня и
для многих, а для мира - роковой. Начал его, дежуря на телеграфной станции в Кельцах, кончаю, строя железнодорожную станцию под Минском.
Ничего чрезвычайного не случилось. Основная книга - “Фауст” за весь год, ею
начал, ею и кончаю. Физика моя иногда просыпалась, но без успеха. Но на все
наложила свою печать несчастная война, каждое движение вызвано ею, она
регулятор, а я уж не я, а 1/600000 часть русской армии. Это основная кривая
года, а все остальное так, вокруг нее канитель. Кроме того, говорю: понял себя,
и понял - потерял в себя веру. Мне нужна особая, тепличная атмосфера, и только
тогда не будет вечной пришибленности и тоски. Нет веры в себя, ни в других -
вот печальный вывод несчастного года. Конечно, постараюсь передвигаться.
[…]
1 января 1916 г., д. Савичи
Смиренно начинаю это год, ни
надежды, ни отчаяния. Покой души, скука - отдохновение души. Переиначивать
ничего не собираюсь и по-прежнему плыву по течению. Знаю, что жить не сумею, не
выходит, созерцание и творчество - два для меня неизбежных слова. А в этом году
все для меня будет по-прежнему. Телеграмма - программа на весь 16-й и 17-й. Заветный порог 16-го года перейден, сейчас я в запасе, кончится
война, и я свободен, - без рельс, без поддержки: между небом и землей, и вот
тогда понадобится воля, а теперь только покой. Постараюсь остаться
физиком, кое в чем упорядочу жизнь –вот и все. На
войне останусь только честным. Жизнь по вполне определенным рельсам.
Новый год встречали самым пьяным образом в компании с
зажженной елкой и водкой. С 9 утра молебен. Вот оно настроение Нового года -
безволие, безудержный фатализм.
[…]
15 января 1916 г., Москва
То же самое, словно проснулся,
протер глаза, вспомнил - и все пошло по-старому. Дома все застыло, и только еще
мрачные тени печали и какого-то рока. Лида умерла. Никого кроме матери, бедной,
тоскующей. Книги на привычном месте, по-прежнему ходят старые часы. И вот
проснулся, о старом напоминают только погоны. Сразу тучи безнадежности, куда
идти, надо что-нибудь начинать. Передо мной куча журналов за 1,5 года, всякие
Аполлоны и пр. Как-то рука не берется. Сначала - куда идти?
[…]
26 января 1916 г.
Сейчас ведь важные минуты моей
жизни. Кажется все так, ничего, война, но надо выкинуть рыбу на сушу, чтобы она
узнала, что такое вода, надо опять попасть “туда”, и тогда все прояснится и
появится желание жить. Я сейчас стараюсь наметить рельсы, по которым надо
покатить после войны. Трудно, обстановка печальная, и иногда даже
проскальзывает мысль остаться на военной службе. Хожу, нащупываю. Был у
Лазарева - большой человек в Мертвом переулке. Опять попал к Сухаревой Башне,
но там хорошо и стариной пахнет, и милые воспоминания. Рельс мой - физика. Вот
это настоящее, и “для себя” и “для других”, и смерть не страшна. “Смирились вы,
моей весны высокопарные мечтанья”. Я мечтаю теперь только о тихом
и мирном. Москва не так уж плоха, правда, в большинстве здесь “жулики и
филантропы”, но есть ведь старые заплесневелые антикварии, московский звон,
Мертвый переулок.
[…]
25 мая 1916 г., Минск
Благодарю Бога за то, что веду
дневник. Каждый день, на сон грядущий можно опомниться, умерить восторги и
укротить печали. Жизнь каждого дня - хаотично разбросана на “экспериментальные
точки”, но вот берешь лекало и проводишь между ними, этими точками, стройную
кривую, хаос точек пропадает, и становится ясно и спокойно на душе. Дневник -
лекало. Впрочем, будет польза для моей будущей физики, потому и не унываю.
Дежурю по управлению радиотелеграфа и мотаюсь, расшифровываю, зашифровываю.
14 августа 1916 г., д. Вульнянка
Монтировал динамо, но ночью
сообразил, что надо писать письма. Утром поеду в штаб 2-го гвардейского корпуса
уширять шкалу приемника, уширил от 600 до 5000 [метров] и я чувствую себя
победителем. Часто чиню разбитые станции Русского [?] общества. О Москве
совсем забыл. У меня кавардак - с передатчиками к приемнику, и обратно.
Живу тем, чтобы совесть была чиста, жизнь интересная, и
важно каждое мгновение.
1 октября 1916, Луцк
Безнадежно начинаю эту маленькую
книжечку. Опять зима впереди. В прошлом году зима была нужна, сейчас она лишняя
и нудная.
Частной, личной жизни у меня не было, и
в конце концов Бог знает, для кого и чего живу. Ни для людей - их не люблю, ни
для Бога - его не знаю, но и ни для себя. Для кого же? Но живу и всегда занят.
Так пусть и будет.
|
Шуми, шуми, послушное ветрило, |
Зима в Луцке. Город древний, и у
него есть дух аристократичности, благодарю Бога за это.
Древний город, книги, приятная работа - жить еще можно и
философствовать не стоит. Не стоит задумываться о конце этой книжечки, о том,
что там будет написано, все будет так же.
Война сделала людей еще большими чудаками, чем они были
раньше.
22 октября 1916 г., Луцк
Я совсем разучился писать. Появилась
у меня очень скверная философия, все равно все пустяки и все равно придется
умереть. Заглушаю ее работой, книгами. С ней надо бороться. Лазарев устроил мне
золотую медаль *. Скверно, это ко многому обязывает. Старина, Сухарева Башня,
Италия - опять о них вспоминаю. Красота, старина, наука, религия - общая у них
тайна. Ясная красота - Пушкин и Рафаэль.
* В 1915 г. Общество любителей
естествознания, антропологии и этнографии присудило С.И. Вавилову Золотую
медаль за работу по изучению теплового выцветания красителей.
[…]
25 ноября 1916 г., Луцк
Над Россией тяжелые тучи и мрачное
издевательство судьбы. Хаос внутри, хаос здесь. Армия, по-видимому, забывает о
войне. Солдаты роют уютные землянки, великие князья раздают медали и кресты, а
солдат перестал быть солдатом, трусит и бежит. Россия как будто замерла и
близка к смерти. В газетах пестрят какие-то “темные силы” - Распутин и др.
Россия, Россия моя!
[…]
30 ноября 1916 г., Луцк
Чудовищная весть - немцы
предложили мир. Это предложение князю сделаться лакеем.
[…]
18 декабря 1916 г., Москва
Сегодня воскресенье, я целый день
дома, один да мать. Не ладно. Над нашим домом рок. И все другие печали - война,
хаос. Россия, физика отходят на второй план. Жалко матери, жаль отца. Они одни
- в пустыне. Долг огромный. Сейчас у меня на плечах погоны, а потому жизнь
проста и есть постоянное оправдание. А после мира кем я стану? * Страшно
жить на свете одному, а жить надо.
* После отречения императора Николая II
Временное правительство по предложению союзников направило в США группу
офицеров-специалистов в разных областях техники. В их числе были: В. К.
Зворыкин, И. И. Сикорский , С. П. Тимошенко. Такое же
предложение было сделано и С.И. Вавилову, но он отказался.
[…]
28 декабря 1916 г., Москва
Я писал мало, руки не поднимались.
Как все это случилось? Но меня надежда не покидает. С радостью кончаю эту
книжку, может быть горе и ужас пройдут с нею. Милая
моя физика стала только игрушкой. Буду надеяться на победу, на то, что дому,
матери будет хорошо и стану делать свое прежнее дело. Вот последнее слово. А
теперь прощай старый, несчастливый дом и угрюмый конец 1916 года.
Публикуется при любезном содействии
редакции ВИЕТ