Дорогие коллеги!
Приглашаем вас 29-го мая, во вторник, в 11.00, на семинар лаборатории автоматизированных лексикографических систем в НИВЦ МГУ (Ленгоры, 2-й Гуманитарный корпус, ауд. 369) «Этично ли издавать дневники и письма? Это личное дело владельца архива, издателя, комментатора, или эго-документы следует хоронить вместе с автором?»
Семинар будет посвящен обсуждению следующего круга вопросов:
1. допустимо ли публиковать такие интимные материалы, как например, донжуанские списки из записных книжек Гладкова, в открытой печати?
2. надо ли расценивать подобные записи в дневнике (и подобные материалы у других лиц) как особого рода патологию, извращение, или род литературного эксгибиционизма?
3. в том случае, если сам владелец архива не успел (или не потрудился) над приведением дневника в удобочитаемый вид, следует ли это за него делать потомкам?
4. как различить (да и стоит ли вообще) записные книжки и дневник? или же дневник интимный и дневник литературный;
5. можно ли предложить какие-то дифференцированные правила при издании разных типов эго-текстовых документов? Или правила для самих изданий разного типа – т.е. научных, популярных, снабженных соответственно разного вида комментарием, в зависимости от давности текста, степени «откровенности» описания темы?
6. через какой срок мы имеем право публиковать интимного рода материалы, затрагивающие живущих людей или же их потомков? - через 50, 60 или через 100 лет после смерти автора? (на 2018 год со смерти Гладкова уже прошло 52 года; все упоминающиеся в его "донжуанских списках" персонажи тоже покойны).
Семинар предполагается в форме открытого стола, на который приглашаются все желающие, регламент выступления до 10 минут (с ответами на вопросы +5).
* * *
Приложение.
Предварительные материалы к обсуждению
Абрам Ильич Рейтблат (НЛО), в электронном письме от 16.3.2018:
Мне не ясно, что такое «открытая печать». В советское время были издания с грифами «ДСП», «Для научных библиотек» и т.д. Но даже в современной России, не говоря уже о демократическом обществе, вся печать – открытая.
Четвертый вопрос мне тоже не ясен. А кому и зачем это нужно различать? Читателю? Литературоведу? Социологу? Юристу? В каждом случае для определенной практической или научной задачи различение пойдет по-разному или оно вообще не будет нужно.
Вообще, мне кажется странной альтернативная постановка вопросов, поскольку в зависимости от типа издания (научное, популярное и т.д., с плотным или кратким комментарием), от давности текста, от степени «откровенности» и подробности описаний автора, их информативности и т.д. ответы на каждый из вопросов будут разными.
По второму вопросу ничего сказать не могу, поскольку я не психотерапевт и не могу ставить диагноз, что извращение, а что нет.
По другим могу изложить свои взгляды (именно в дифференцированной форме – по типам изданий).
В принципе, на мой взгляд, все Ваши вопросы относятся не к области науки как таковой, а к области морали (в том числе и научной этики). Как таковые, они подлежат ИНДИВИДУАЛЬНОМУ выбору публикатора, в соответствии со структурой его ценностей. Никакого универсального решения тут, на мой взгляд, быть не может.
Ответ М.Ю.Михеева: Под «открытой» печатью я подразумеваю все, что не закрыто для публикации, как, например, в каком-нибудь личном или государственном архиве – по настоянию родственников или же какого-то ведомства.
По «четвертому» вопросу: Но значит ли это, что обсуждать тут вообще нечего? Или же факт дневника Гладкова - все же достаточное для этого основание?
Ну, вот это как раз и было бы самым интересным – изложить Ваши взгляды, если у Вас есть дифференцированное мнение по изданиям разных типов!
Ведь в данном конкретном случае мы все-таки должны решить, имеем ли мы право публиковать какой-то фрагмент или нет? Или правильнее его НЕ публиковать? будь то с точки зрения морали, ну или просто приличия...
Дополнение (А.И.Рейтблат):
Вы все время употребляете термин «мы». А решать должны Вы, исходя из Ваших представлений о морально допустимом в современном обществе, ценности (по Вашему мнению) сообщаемой информации и т.д. Я могу (исходя из своего жизненного, научного, редакторского, публикационного опыта) решить по-другому, Богомолов – еще по другому. Мне приходилось (в качестве редактора) сталкиваться с этим при публикации дневника Фидлера в нашей мемуарной серии (там публикатор опускал эротические фрагменты, а по моей просьбе кое-что включил, хотя наиболее «резкие» с его точки зрения все же опустил (а я печатал бы всё)). Сам я, когда выступал в качестве публикатора дневника библиографа Эльзона, оставил обвинения в сотрудничестве со спецслужбами, но купировал информацию о сексуальной связи двух еще живых людей.
Но нельзя написать инструкцию на все случаи жизни, где было бы прописано, что можно печатать, а что – нельзя.
В данном случае меня волнуют не Гладков и его потомки, а, если я правильно понимаю этот случай, женщины, с которыми он вступал в связь. Если они там прямо названы или «вычисляемы», я бы выяснял, живы ли они. Если нет, то и проблемы нет, если да, то либо не печатал бы соответствующий фрагмент, либо купировал имя, объяснив в примечании, что делаю это по моральным причинам.
*
Игорь Николаевич Сухих (СПбГУ), в эл. письме от 15.1.2018:
Про сексуальность в лагере у того же Шаламова
разное. Где-то и такое: инстинкт пропадает через (какая-то точная цифра) дней.
Мне кажется, дело в том, что с лагерем АГ повезло. В случае Шаламова на
сексуальные приключения просто не хватало бы сил и калорий. А в Освенциме, как
Вы сами говорите, публичный дом был только для немцев, которые не горбатились
на общих работах. Так что это про другое. <...>
Про то, как печатать. Тут я на Вашей стороне.
Полностью, во-первых, никто из издателей не согласится (хотя вот заканчивают же
восемнадцатитомник /?/ Пришвина) - но он занял почти два десятка лет и сменил
три или четыре издательства), с другой - кому это нужно? Я был разочарован
при начальных публикациях, потому что ожидал нечто вроде дневника
Чуковского, где почти про каждого современника находится что-то любопытное, где
эпохи, литературного быта больше, чем КЧ. Любовные приключения АГ, как,
скажем, и Кузмина, интересны все-таки узкому кругу. Типологически,
если судить по Вашему разбору, это нечто вроде дневников жены Зощенко (есть в
сборниках Пушдома), где из нескольких тысяч страниц публикатор отбирает
несколько десятков.
Синтетический жанр? Тут мне кажется, есть
параллели: дневник Е. С. Булгаковой, который тоже переписывался/обрабатывался.
Но что здесь особенно оригинального? Мы редактируем статью. Почему нельзя
собственный дневник (как летописец - старую летопись)? Это еще не мемуары, но
отредактированный дневник и есть. Нечто среднее, но вполне понятное по
структуре и установке.
Писал для себя или не только? Тут я с Вами (если
только правильно понял) как раз не согласен. Это не автокоммуникация (случай
Кафки, который просил все сжечь), а расчет на какого-то - провиденциального -
читателя. Почему/для кого тогда редактирует? И не раз говорит, что
дневник имеет историческое значение. Кстати, насколько помню, наибольшее
впечатление на меня произвели записи 1937/38 гг., где истории больше, чем всего
остального.
*
Сергей Иосифович Гиндин (РГГУ) в эл. письме от 29.3.2018:
Мне очень понравились в [статье] эпиграф и итоговый вывод – что Гладковский дневник не надо публиковать полностью. Но эпиграф не стал основой исследования, а для итогового вывода, как мне кажется, не нужна б'ольшая часть конкретики, наполняющей статью.
Объясню мои ощущения. Эпиграф вопиет об изучении того, как изменилась структура дневниковых записей, когда из них стала уходить эротика. Какие темы заняли освободившееся место? Были ли это темы, прежде нехарактерные, или же просто изменилась частота обращения к ним? Изменилась ли подробность их рассмотрения? Вы были на пороге важнейшего Филологического, а, думаю, что и лингвистического исследования, а ушли в сторону донжуанских списков... Мне лично это очень грустно было видеть, хотя многие воспримут такую смену с восторгом.
О выводе. Он правильный, но никак не связан с особенностями именно Гладковских дневников. Дело здесь в природе дневников как жанра и типа источников. Даже при полном фактическом совпадении с мемуарами или романом они не переходят к литературу, т.е. в сферу публичной коммуникации (см. об этом различии у меня в брюсовском томе ЛН, глава "Письма становятся литературой"), а остаются личными документами, наподобие писем, медицинской карты, рецептов или набросков для исповеди. Автор может, как Нагибин, транспонировать дневник с интимными подробностям в литературу. Но должен ли это делать публикатор в отсутствие авторского распоряжения? На мой взгляд, нет.
В моем курсе "Введение в общую филологию", который теперь выкинут из обязательной программы Ист-фила, была лекция "Этика филолога". В ней, среди прочего, я обосновывал, что доступ к личным документам умершего уподобляет филолога врачу и священнику, т.е. профессиям, в которых обязательно соблюдение определенной тайны.
Филолог тоже должен ее соблюдать. Одно дело учёт данных дневников в научных обобщениях, другое -- их прямая публикация для всеобщего досужего обозрения. "Не сплетничай!" -- для меня это общефилологическая максима. По крайней мере, по отношению к эпохам, с которыми наша сохраняет живую преемственность и связь.
Никому ничего не навязываю, но для меня это всегда было правилом при публикации.
И, чтобы вернуться к Вашему герою, один пример. Ведь эротические подробности не только автора нам являют. У Гладкова, скажем, потомков нет. Но у Татьяны Быховец (кажется, так) могут быть живы внуки. Приятно ли им будет читать приводимую Вами сцену?
Ответ М.Ю.Михеева: Темы в дневнике Гладкова и после 1960 г. вроде бы остались без изменения, те же самые, просто расширившись за свет сужения тематики «интимных» записей, но и сам дневник этого времени, в печатно-машинописной форме, расширился, по сравнению с рукописным.
По поводу того, что я "свернул" от первоначально поставленной задачи к более тривиальной теме, д-ж. списков, думаю, что особого филологического открытия сделать тут все же не удалось бы, поскольку надо было бы тогда 1) набирать статистику, у скольких еще авторов, ведших дневники на эротические темы, к преклонному возрасту эта тематика также уходила в сторону (а не, наоборот, к примеру, активизировалась бы), и 2) чем именно она в таком случае замещалась (т.е. у автора а - одним, у б другим, у в третьим и наибольший процент, скажем, оказывается у б, ну итд.) Однако таковую статистику мне набрать было бы все-таки трудно, если вообще не невозможно, поскольку случай Гладкова для меня остается «штучным» и для проведения ни исследования 1), ни 2) я не готов.
Относительно того, что публикатор не вправе в отсутствие авторского распоряжения "транспонировать дневник с интимными подробностям в литературу". Да, это конечно существенно. Но что делать, когда вразумительного распоряжения нет? А именно так в случае архива Гладкова.
Но Ваша "общефилологическая максима" (или может, назвать ее заповедью для публикатора?), сформулированная как то, что "доступ к личным документам умершего уподобляет филолога врачу и священнику, т.е. профессиям, в которых обязательно соблюдение определенной тайны" - для меня очень важна.
Ну, а по поводу возможных переживаний от публикации потомков Татьяны Быховец, как мне казалось, я все-таки старался, чтобы даже приведенная мной в статье сцена не выглядела уж совсем эстетически непереносимой.
*
Анна Андреевна Зализняк (ИЯ РАН), в эл.письме от 30.3.2018:
С.И.Гиндин совершенно прав: "доступ к личным документам умершего уподобляет филолога врачу и священнику, т.е. профессиям, в которых обязательно соблюдение определенной тайны."
*
Николай Алексеевич Богомолов (МГУ), в эл. письме от 1.4.2018:
Не могу в данном случае согласиться с почитаемым
мною С.И.[Гиндиным]. Тут ведь речь не о сплетнях, а о дневнике, т.е. автор не
изобретает историю о ком-то другом, а претендует на фиксацию своей жизни. А раз
фиксирует -- понимает, что со временем это кто-то может прочитать. Блок выдирал
куски из своих дневников и уничтожал, Сологуб чистил свой архив (более всего,
кажется, от материалов эротического характера), но Белый интимный материал
хранил, запечатал в конверт и написал: "Обнародовать после смерти". И
если бы Гладков писал для себя, он не делал бы машинописи, а оставлял свои
записи куриной лапой. Значит, хотел, чтобы и другие прочли. А тогда мы не имеем
права скрывать эротические подробности. Я безоговорочно считаю, что если автор
(а особенно литератор) не хочет, чтобы о чем-то в его жизни знали, он не станет
это записывать. А раз записал -- будь готов к тому, что рано или поздно это
могут обнародовать.
*
Габриель Гаврилович Суперфин (Институт Восточной Европы Ун-та г. Бремена), 16.5.2018:
Смиряюсь с договоренной срочной (20-30 лет с момента смерти автора документа и упоминаемых в нем лиц. Срок - достаточный, чтобы "живое" превратилось в "беллетристику") архивной тайной, но не признаю участия государственных учреждений ею распоряжаться по своему волюнтаристскому избирательному решению.
*
Павел Маркович Нерлер (Мандельштамовское об-во), в эл. письме от 17.5.2018:
…Я против самой постановки вопроса: фрагменты текстов, которые мы обсуждаем, это не клубничка, а фрагменты текстов, свидетельства о жизни человека - и не более того. Дневники предназначаются или для себя или, если они не уничтожаются автором, то и для потенциальных читателей. Есть и другие тематические блоки с потенциально "стыдным" контентом, по котором точно такой же вопрос мог бы быть запросто поставлен, например, антисемитизм. Представим себе на минуточку, что дневники того же Блока застыли бы на уровне многотомника 1960-х гг. - сколько искажающего несла бы такая публикация! Место для деликатности (или неделикатности) - в комментарии, в интерпретации, сам же текст это эмпирика.
И поддерживаю Г. Суперфина в тезисе: решение - то или иное, печатать или не печатать - принимает, формулируя эти принципы, только составитель, но ни в коем случае не хранитель, который в таком случае берет на себя чуждые функции цензора. Не предоставлять он вправе только на основании четко (однозначно!) выраженной авторской или наследнической воли (никому не выдавать там 15 лет и т.п.), там где высказываний на этот счет нет или они расплывчаты, не заставлять искать наследников и интересоваться их высоким мнением, а решать в пользу "выдавать", коль скоро не сказано иное. И уж совсем ни при чем возможные переживания родственников или знакомых упоминаемых или подразумеваемых лиц: давайте тогда требовать с публикаторов приносить письменные разрешения на упоминание всех и каждого. Заверенные в Росамурнадзоре.
*
Николай Всеволодович Котрелев («Литературное Наследство»), в эл.письмах от 17-19.5.2018:
1. Необходимо понять, идет ли речь о публикации – или о дивульгации. И то, и другое означает предание гласности, но во втором термине, в моем противопоставлении первому, настойчиво звучит: «изложить в легко доступной форме научное открытие, некую доктрину, результаты исследования и т.п.» (старый словарь Palazzi). Среди неопубликованных автором текстов дневник и любой документ, лежащий в архиве так, что всякий посетитель имеет к нему доступ, - опубликован. Предать его тиснению – значит сделать легкодоступным, популяризировать, пустить по рукам, а человека, этот документ породившего, - сделать беззащитным. Если существуют формальные ограничения на доступ (срок давности, оговариваемый законом или фондообразователем, продавцом и т.п.), этические вопросы перекладываются на архивиста (который действует, опять-таки, только в рамках закона, в частном архиве возможно сохранение закрытости, введение условий доступа и т.п., в государственном единственным регулятором должен выступать закон, если оный не оговаривает изменений судьбы, документ должен автоматом быть «открыт»).
2. Давно необходим фундаментальный обзорный труд по истории этики публичности и публикаторства (и сокрытия личных документов – вплоть до уничтожения, как это делал, например, Блок незадолго до смерти). Бодуэн де Куртенэ в тетрадь под сафьяновым переплетом записывал русские фольклорные обсценные тексты латинскими буквами. В подобном труде нужно учесть и различие между рукописной, печатной и устной формой бытования «непечатного».
3. Перевод из рукописного состояния в печатное или сетевое уподобляет «Пушкина» и Гладкова «откровенной сессии Волочковой» или «откровенному рассказу» имя рек о его любвях. Катастрофа нашего витка цивилизации в постромантической абсолютизации личной свободы при культе личности. В этой культурной среде «донжуанский список» неизбежно вызывает пристальный (зачастую – скрытно-обостренный) интерес. Его обнародование питает самые разнообразные подходы к культурному тексту, от психоаналитического до гендерного, от языковедческого до социологического и т.д. и т.п. Но в любом случае границ между торговлей «эгодокументами» в глянце ли, на Гугле или Яндексе – и каким-либо архивом сексопатологии или "академически" полным собранием сочинений нет. Публикатор это должен сознавать.
4. И действовать, если ему не чужда моральная ауторефлексия, сообразно принятому для себя закону. Можно отказаться от публикаций документов, подобных переписке Флоренского с Розановым; однако при этом нужно твердо знать, что рано или поздно, а при нынешнем перенаселении лесов охотниками – очень даже вскоре лежащий перед тобой документ попадет на глаза другому, и мало вероятности, что он окажется более стеснительным публикатором. Если тебе публикация важна, как шаг в твоем дискурсе на данную тему, печатай, выкладывай, но сумей толком показать, какое место в твоем повествовании занимает этот фрагмент.
5. Публикатор - не важно, первопубликатор или переиздающий текст в н-й раз - не может не отдавать себе отчета в том, что он вмешивается в жизнь образа героя публикации (или его времен и т.п.), становится одним из соавторов этого образа. И должен, если он умен или просто совестлив, рассчитывать модусы прочтения этого образа и усвоения его "читателем", "зрителем", "слушателем" - потребителем. Одно дело - девица, воспроизводящая кульбиты гениальной Цветаевой, другое - историк, суммирующий число случаев смерти от сифилиса и так или иначе интерпретирующий частотность этой заразы в тот или иной отрезок времени.
6. Впрочем, нельзя забыть, что мы живем в мире либеральной цензуры, политкорректности.
*
Наталья Родионовна Малиновская (МГУ) в эл. письме от 20.5.2018:
… Несомненно, вопрос о тех, кого автору было угодно упомянуть, не испрашивая их согласия на такую посмертную известность, встает во весь рост. И ответ у меня однозначный: они не должны быть названы вне зависимости от того, живы, умерли, оставили наследников или нет, и сколько лет прошло по их кончине. Могила – не место для плясок даже спустя века. Священное и естественное право человека хранить свои и чужие тайны ненарушимо. И не резон при этом исходить из того, что автор в дневнике, адресованном urbi et orbi, позволил себе нарушить тайну - тайну двоих, а не только свою собственную. Это не аргумент.
Вспомним: «Я поэт, этим и интересен». Это - запрет. Вспомним жизненную позицию Слуцкого. И вспомним, как обошлась филологическая беллетристика с Маяковским. И что Любови Дмитриевне, зная волю Блока, всего-то и надо было сдержать свои литературные порывы…
По-русски мы говорим просто «дневник». По-испански - Diario intimo. Вот она – точка над i, в русском языке подразумеваемая. Поэтому дневник литературный – своего рода нонсенс по определению. Это уже не дневник, а изначальная стилизация под дневник, именование жанра, точнее его разновидностей: Это или
1.фейковый дневник, написанный много позже, по сути, мемуары со всей неизбежно возникающей спустя годы путаницей дат, фактов и переменой восприятия и оценок, или
2. дневниковые записи с реальной датировкой – свидетельство о времени и о себе тогдашнем.
Эти параметры тоже бросают свои тени (тени свих времен) на обсуждаемую проблему. Разбираться в этих тенях, конечно же, интересно, но можно увлечься и сбиться с филологического пути. Здесь уже публикатор должен себя контролировать.
*
Сергей Сергеевич Шаулов (Башкирский гос. университет), в эл. письме от 27. 5.2018: заявка на выступление с сообщением на тему "Об этических и рецептивных проблемах публикации эго-документов из архива Р.Г.Назирова".
Речь идет об архиве, известного достоевсковеда Р.Г.Назирова (1934-2004). Некоторая часть из его дневников опубликована нами (совместно с Борисом Ореховым) в специальном журнале "Назировский архив": http://nevmenandr.net/nazirov/journal20162.php ; http://nevmenandr.net/nazirov/journal20163.php. <...> Сейчас я готовлю к печати его обширную переписку с Г.М.Фридлендером, редактором известного 30-томного собрания Достоевского. В связи с этой перепиской возникает довольно много проблем именно этического характера (как ни странно, больше, чем при публикации дневников).
*
Коллега, пожелавший остаться неназванным, в эл. письмах от 20 и 27.5.2018:
…Ситуация в архивной и эдиционной области, особенно в нашей благословенной части света, совершенно дикая. Пока что она регулируется только переменчивыми, как и всё наше законодательство, музейными и архивными установлениями и директивами, а также законами о печати и авторским правом. Права же, а главное – обязанности самих архивов, кажется, никак не прописаны и не отрегулированы. Ну, это, вроде бы, общеизвестно.
А когда авторские права кончаются? Кто тогда защищает интересы автора? Какой-нибудь архив-литмузей-издательство, зарабатывающие на произведениях автора, заботятся, например, о его могиле? Есть и «серые зоны» - например, переписка. Авторское право на письма принадлежит автору и наследникам, им положены гонорары либо их доли. Но есть еще и право собственности, а оно принадлежит владельцу писем.
А как быть с письмами, относительно которых известно, что автор распорядился их уничтожить, а владелец, вопреки воле автора, - сохранил?
<...>
Не знаю, слышали ли Вы, что, наряду с прежним «фискальным» отношением к наследованию архивных и прочих сокровищ («всё не востребованное вовремя отходит государству, а оно само искать наследников совсем не обязано») всё-таки, хотя бы номинально, восстановлена «должность» душеприказчика. Но всё равно, на длительных отрезках времени, как в случае с Вашим героем, «хозяином» архива становится госучреждение, а «распорядителем» – исследователь, публикатор.
И тень автора не будет являться ему ночами, упрекая: «Что же ты печатаешь меня совсем не так, как было задумано?...»
Если «жанр» предполагаемых «Записок Гладкова» можно определить как «Роман в дневниках» (по аналогии с «Романом в письмах»), то направление, новое литературное направление, которое он, возможно, пытался (а, может быть, и сумел – будущее покажет) открыть этим своеобразным произведением, можно определить как «неоперсонализм», учитывая, с одной стороны, исключительную сфокусированность автора на своей персоне, с другой – наступавшую в то время эру “персонализма”, т.е. повышенного интереса к “личности”, а с третьей – название доминировавшего в тот период нового направления в кинематографии – итальянского неореализма, независимо от того, проявлял ли Гладков в своих дневниках интерес к фильмам данного направления.
<...>
А если подвести под его записки литературно-жанровую базу, то, во-первых, отпадает проблема «контроля достоверности»: сочинитель - он на то и сочинитель;
во-вторых, можно всюду, где заметка кажется обидной или, хуже того, оскорбительной для персонажа, проставить любые инициалы, либо вымышленные имена и фамилии, либо астериксы (****) в желаемом количестве;
в-третьих, после <...> издававшихся у нас «Тропиков», «Лолиты» и еще <...> «Любовника леди Чатерлей», никакая эротика, если она – «литература» - не может вызвать цензурных возражений (просто если там есть совсем грубая обсценная лексика, можно использовать традиционные стыдливые отточия).
А дальше – пусть голосуют читатели (спросом), критики (дискуссиями), и чем больше, тем лучше.
<...>
…Планируемому Вами семинару по архивной тематике можно придать более конструктивное направление, например: «Права, возможности, потребности и задачи пользователей архивов» или что-то в этом роде. Если бы Вы захотели и Вам бы удалось сделать семинар подобной тематики сколько-нибудь регулярным и постоянным (даже без какой-то обязательной частоты и периодичности), отдавать этой теме одну из «секций» на Ваших конференциях по маргиналиям, то со временем из него могла бы получиться организация по общественному контролю пользователей архивов (историков, филологов, но не только) за соблюдением их прав в архивохранилищах, за состоянием дел в архивных организациях, за содействием самим этим организациям – они ведь всегда в чем-то нуждается, им не хватает средств, сотрудников, помещений…
* * *
Любой желающий может высказаться или в Предварительных материалах к обсуждению, или же во время самого семинара. Просьба присылать заявки на участие любого рода – мне по эл.адресу mihej57@yandex.ru
Запланированы выступления А.И.Рейтблата, Н.В.Котрелева, Д.И.Зубарева, С.С.Шаулова, возможны также – Н.А.Богомолова и М.А.Мельниченко.
С уважением,
Ваш М.Ю.Михеев (НИВЦ МГУ)