Михаил Михеев (Москва)

Михаил Михеев (Москва)

ПОВТОР МОТИВА В «ЗАПИСКАХ ЮНОГО ВРАЧА» БУЛГАКОВА

(Опубликовано в сборнике: Художественный текст как динамическая система. Материалы международной конференции, посвященной 80-летию В.П. Григорьева. М. 2007, сс. 235-242)

Можно сказать, что каждый писатель по-своему однообразен, то есть и художественные приемы, и сами излюбленные им смыслы, как правило, повторяются из произведения в произведение.

Всем известно чеховское высказывание о том, что если сначала, в первом акте спектакля, на стене висит ружье, то потом, в финале, оно должно выстрелить. На этом, конечно, основан еще и классический принцип единства действия, или экономии художественных усилий, попросту - в этом состоит оправданность, выразительность деталей.

У Булгакова в «Записках юного врача» практически каждая деталь, важная автору в дальнейшем, «выстреливает», то есть сначала тщательным образом подготавливается, служа как бы завязкой, или «крючком», на который в дальнейшем можно что-либо «подвесить», а потом, уже окончательно развиваясь, - или подтверждается, оправдывая первоначальные ожидания (опасения) читателя, или, наоборот, по контрасту, обманывает эти ожидания, получая обратное, неожиданное, парадоксальное с точки зрения, казалось бы, первоначальной логики, завершение.

Так, в буквальном соответствии с чеховской рекомендацией, вместо символического ружья в булгаковских «Записках» присутствует - браунинг. В начале рассказа «Вьюга» рассказчик включает в перечисление пистолет среди того, что сложено в его сумке, когда он собирается ехать к пациентке, в непогоду, из Н-ской больницы, а потом это оружие служит в своем прямом назначении - с помощью него он с возницей отстреливаются от вполне реальных волков, преследующих их на обратном пути, из Шалометьево.

В «Записках» можно отметить, с одной стороны, локальные мотивы, важные только лишь внутри данного рассказа (типа завязка-развязка), а с другой стороны, сквозные, как бы объединяющие все рассказы в единый цикл, или «прошивающие», пронизывающие их насквозь (Кузина 2004). Все мотивы², по возрастанию сложности, мне кажется, разумно разделить на следующие группы.

1. Во-первых, простейшие повторы. Это, так сказать, «внешние скрепы» для всех вещей данного цикла, удерживающие отдельные рассказы в пределах единого хронотопа³. В результате читателю делается понятно, что рассказы образуют единый цикл, что главные действующие герои в них одни и те же, что место и время прибли-

²При этом мотив я понимаю предельно широко - как практически любой смысловой повтор в тексте [Силантьев 1999, 61 ].

³В книге [Земская 2004] приводятся фрагменты из дневников сестры Булгакова Надежды Афанасьевны Булгаковой-Земской и других родственников писателя, освещающие обстоятельства знакомства писателя с его первой женой Т. Н. Лаппа, начало его врачебной деятельности и первые литературные опыты. В частности, оказывается, что машинописный сборник, подаренный братом П. А. Булгаковой-Земской, имел название именно «Рассказы юного врача» (а не «Записки» – с. 115-116); впервые дается ранее не публиковавшееся предисловие Н. А. Булгаковой-Земской к этим рассказам и утверждается, что в основании всех вещей лежали подлинные врачебные случаи.

235

зительно совпадают и детали в целом повторяются (иногда, впрочем, с незначительными отклонениями, отступлениями, теми или иными фактическими-сознательными или не осознанными автором - расхождениями).

1. а. Повторы с мелкими расхождениями. Только в одном из рассказов («Стальное
горло») больница, где булгаковский, во многом автобиографический герой работает
земским врачом, называется Никольской, как и было на самом деле в реальной биогра-
фии писателя, а в других («Вьюга», «Крещение поворотом») - Н-кой. Село, где она
помещалась, названо Мурье, или в рамках произносительных вариантов: Мурьево,
Мурьино, ближайшая отстоящая от него деревня - Грабиловка (в «Морфии» им соот-
ветствует другая пара: Горелово и Левково). Согласно «Полотенцу с петухом» и «Сталь
ному горлу»), герой-рассказчик впервые приезжает на место своей службы 17 сентяб-
ря 1917 года 23-летним, будучи только что, неполных два месяца назад, выпущен врачом
из университета. Вот и в рассказе «Тьма египетская» он празднует, уже в декабре, свой
24-й день рождения. На самом деле Булгаков уже проработал, к моменту приезда в
Смоленскую губернию, весь 1916-й год в прифронтовых госпиталях, оказавшись в
Вязьме будучи и старше, и опытнее: в мае 1916-го ему исполнилось 25 лет⁴. Для чего
нужны автору эти мелкие трансформации? Можно считать - ради простоты и, так ска-
зать, ради «правды искусства» - иначе, во всей сложности, жизнь трудно воспринима-
ется из текста: уж слишком много в ней тогда отвлекающих, нетипичных обстоятельств,
необходимых нам пояснений, оговорок и увязок. Один из рассказов цикла, именно
«Морфий», стоящий на границе (обычно его и помещают последним, а некоторые из-
датели вовсе исключают из «Записок»), описывает пребывание рассказчика как раз на
месте врача в вяземской больнице: себя самого, реального Булгакова, сделавшегося в
Никольском и особенно в Вязьме зависимым от морфия, автор предпочел изобразить
со стороны - как доктора Полякова, которого переводят в декабре 1917-го на место
рассказчика, доктора Бомгарда; последний же переведен на работу в больницу уездно
го города, не названного по имени.

1.1. Повтор содержательного мотива: приближающуюся и угадываемую автором смерть в том же «Морфии» повествователь фиксирует, проверяя пульс больного - пульс исчезал под пальцами, тянулся и срывался в ниточку с узелками, частыми и непрочными. Буквально в тех же словах сходная ситуация описана и в рассказе «Вьюга»: Под пальцами задрожало мелко, часто, потом стало срываться, тянуться в нитку.

2. Во-вторых еще более художественно обработанные повторы, сознательно вве-
денные в текст - на уровне предупоминания. Это такое введение мотива, при котором
читатель заранее подготавливается неким предварительным «уколом» или «привив-
кой» к тому, что через некоторое время будет ему сообщено уже «по-крупному». Тут в
гомеопатической дозе как бы содержится тот смысл, который возникнет в повествова-

⁴ Реально же, через год своей службы на Никольском участке земской больницы, Булгаков переводится в уездную земскую больницу в Вязьме, где были уже 4 лечащих врача. То есть герой рассказов Булгакова гораздо более одинок и малоопытен, чем сам Булгаков в Никольском, что уже отмечено Лорой Трубецкой [Troubetzkoy 1993, 258]. Относительно возможных объяснений этого смещения см. также [Кузина 2003, I32J.

236

нии в дальнейшем. Так, в «Полотенце» жестокий мотив калечения человеческого тела пациентке в результате врач вынужден удалить ногу) впервые проскальзывает в форме, казалось бы, невинного сравнения: по дороге к месту своего служебного назначения герой окоченел до того, что свои ноги уже не чувствует и пальцы на ногах ощущает сак деревянные культяпки (отмечено Кузиной). В финале же этого рассказа он сам советует отцу пациентки разыскать в Москве человека, который установит ей протез на место ампутированной ноги. В том же рассказе упоминается вначале, что в деревьях «мнут лен»: Прием, они говорят, сейчас ничтожный. В деревнях мнут лен, бездорожье... Это выглядит как утешение начинающего врача самому себе, но потом, буквально на следующей странице, к нему как раз и привозят девушку, которая попала ногой в мялку для льна - ногу приходится ампутировать⁵.

2. а. Но есть и более простые по функции, так сказать, "вырожденные" внутренние скрепы, на уровне просто подхвата слова, причем представленные тоже как повторы, которые встречаются в одном и том же рассказе и подчас выглядят как непонятные расставленные сигналы (чего?) или просто метки в начале и в конце фрагмента (частенько следуя друг за другом совсем рядом, на одной и той же странице, будучи нагружены подчас различными смыслами). Так, в конце рассказа «Вьюга», возница, которому дают на прощанье, перед отправкой домой (из Н-ской больницы), выпить разведенного спирту (здесь симметричный повтор такого же действия, предшествовавшего отправке его вместе с врачом от пациентки, еще из Шалометьево), произносит фразу: «Озолотите меня <...> - чтоб я в другой раз...». Но вслед за ним ту же фразу повторяет и сам герой, с минимальным изменением, уже через несколько абзацев: «Озолотите меня, -задремывая, пробурчал я, - но больше я не по...» [имеется в виду очевидно: не поеду никогда в такую погоду].

3. В-третьих, имеются мотивы перекликающиеся друг с другом и друг друга содержательно дополняющие (то есть мотивы в их динамическом развитии): как, например, в одном месте мотив, а в другом контрмотив к нему, вопрос-утверждение или ответ-отрицание на него, тезис и антитезис, факт и некоторый к нему же противовес, контаргумент.

Так, например, в «Полотенце» герой видит, глядя на свое отражение в стекле, портрет Лжедмитрия: он совсем недавно приехал в Мурьево, и страшно боится навалившихся на него тут забот, колоссальной ответственности, которую приходится принимать на себя. Но потом, уже к концу рассказа, после удачно проведенной операции, он заключает: «Нет, я непохож: на Дмитрия Самозванца, и я, видите ли, постарел как-то... Складка над переносицей...». То есть данный мотив получает себе как бы ответ или достойный противовес-возражение по ходу развития сюжета, тем самым «снимаясь» в финале - контрмотивом⁶.

⁵ Ср. понятия «лейтмотива» и «доминанты» [Кузина 2003, 115-116|.

⁶ Тема трансформаций мотива и обрастания его дополнительными ходами удачно поставлена в предисловии к книге Натальи Злыдневой. Ср. понятия «мотивного кластера» - то есть сочетания лексем близких по смыслу к центральному слову, выражающему данный мотив, а также «связки», или сочетания мотивов, «мотивного тропа» и «мотивной валентности»: «можно утверждать, что мотивная валентность является одним из наиболее ярких отличительных признаков идиостиля того или иного мастера».

237

3. а. Как логическое продолжение предыдущего можно рассматривать повторы, но уже с нарастанием или дальнейшим развитием темы - вплоть до перерастания свою противоположность, когда, например, в одном месте следует намеченное как 6ι только пунктирно содержание, а в другом оно же развивается подробно, наподобие градации, или когда какое-то свойство или действие подчеркивается, дополнительно высвечивается - своей противоположностью: так, например, в мотиве мучительного припоминания рассказчиком содержания медицинского справочника («Полотенце»)тс смутно перелистывает в памяти страницы учебников, вспоминая отдельные, не связанные друг с другом названия, что явно контрастирует с образцовым порядком в библиотеке, собранной его именитым предшественником, Леопольдом Леопольдовиче» при этом в памяти героя намеренно утрированно воссоздается полная неразберих Вот и в рассказе «Крещение поворотом» герой в начале с благоговением читает учебники по хирургии (Атлас по топографической анатомии) и потом, уже в операционной сожалеет: «Эх Додерляйна бы сейчас почитать»: тут у него перед глазами замелькали страницы Додерляйна [учебник]. Но вспомнить как следует ничего не удается, всплывают отдельные мало о чем говорящие, только пугающие его фразы: ...Поперечное положение есть абсолютно неблагоприятное положение. Затем, все-таки улучив момент перед операцией, он отправляется к себе во флигель, якобы, чтобы взять папирос, а ι самом деле, - чтобы прочитать нужное в данный момент место справочника «Оперативное акушерство» (кстати, эпизод, который по воспоминаниям первой жены Булгакова, Т. Н. Лаппа, воспроизводит случай из реальной практики: она сама читала ему справочник, пока он готовился к операции). В результате чтения, однако, всё толы спутывается у героя в мозгу, он в отчаянии отшвыривает учебник. Итак, это как б многократная разработка, а по сути просто (пятикратный) повтор одного и того > мотива, с его окончательным, кульминационным приведением к финалу в одном рассказов. Завершения мотив достигает в финале рассказа «Крещение»: после удачно принятых врачом трудных родов вдруг оказывается, что все прежние темные места сделались совершенно понятными, словно налились светом, и здесь, при свете ламп ночью, в глуши, я понял, что значит настоящее знание.

Во всех этих случаях мотив одного рассказа как бы расширен через другие, кумулятивно наполняясь в них все новым содержанием, как бы получая дополнение через побочные развороты сюжета, но увенчивается настоящей развязкой только один раз, в единой общей кульминации⁷.

3.1. Развитие мотива с усилением (усугублением, концентрацией) его художественного воздействия. Красота девушки, привезенной на операцию, буквально поражающая повествователя, почему-то приводит его к (правильной) догадке о том, что от девушки именно вдовец: На белом лице у нее, как гипсовая, неподвижная, потухала действительно редкостная красота. Не всегда, не часто встретишь такое лицо. <...> Почему такая красавица? Хотя у него правильные черты лица... Видно, мать бы красивая... Он вдовец. [Из расспросов действительно оказывается, что тот вдовец.] –

⁷ Процесс такого параллельного разыгрывания одного и того же сюжета интересным образом ρ смотрен на примере «Домика в Коломне», «Медного всадника» и «11иковой дамы», а также «Каменного гостя» и «Гробовщика» в статье В. Ф. Ходасевича 1914 года [Ходасевич 1991. 174-186].

238

Следовательно, горе такого отца в случае смерти единственной дочери было бы максимально, что естественно повышает ответственность врача за операцию, которую тот взялся делать: в случае неудачи ему предстояло бы тягостное объяснение.

Привлечение нового мотива, как мы уже видели, первоначально может идти через сравнение, а затем через объединение его с другим мотивом.

Так, а) доктора во «Тьме египетской» встречает не успевшая еще до конца одеться и потому простоволосая медсестра Пелагея Ивановна; б) повтор этого, но только лишь как сравнения или метафоры, в рассказе «Вьюга»: тут уже у лошади грива свисает, как у простоволосой женщины - причем имплицитно присутствует и дьяволический мотив; в) в рассказе же «Морфий» перед глазами морфиниста предстает «старушонка с желтыми волосами»: он еще удивляется, почему это на холоде старушонка простоволосая, в одной кофточке, и только потом понимает, что перед ним галлюцинация, пугаясь ее как нечистой силы; г) а в рассказе «Потерянный глаз» снова та же акушерка Пелагея Ивановна из-за спешки (они с доктором опаздывают на роды) предстает как простоволосая, похожая на ведьму-το есть происходит уже совмещение, с одной стороны, внешнего свойства «простоволосости», а с другой, бытия ведьмой: два мотива окончательно сливаются.

4. В-четвертых, разработка целого и завершенного, замкнутого в себе лейтмотива внутри одного рассказа, не повторяющегося в других - как в случае с петухом (из заглавия «Полотенца»). Первоначально заглавие звучит как загадка для читателя (в каком смысле «с петухом»?), но дальше различных приближений к ее отгадке дается несколько по ходу развертывания сюжета, каждое из которых в разных частях текста по-своему продвигает нас к разгадке.

Когда герои только еще подъезжают к больнице, то есть к месту будущей службы юного врача, возница кричит и хлопает руками - как петух крыльями, видимо, чтобы привлечь внимание, или просто чтобы их вышел хоть кто-нибудь встретить (но тут пока сам мотив петуха, введенный на уровне сравнения, ничего не объясняет нам из заглавия и выступает скорее только на уровне ассоциативном, как затравка к распутыванию основной интриги). Далее можно видеть также скрытое, или импликативное, использование того же мотива: так как герой слишком молод, он и старается вести себя как можно солиднее, как бы ? <не петушиться>. чтобы его, не дай бог, не приняли за студента, как, увы, часто происходит. Помимо этого, перед печкой, где он сидит, согреваясь после приезда, когда уже начинает понемногу осваиваться (тут в рассказе следует перескок как бы в следующий кадр воспоминаний), он видит, наконец, вполне реального петуха, который предстает в следующем виде: ободранный, голокожий петух с окровавленной шеей и грудой разноцветных перьев - птица погибла от руки кухарки, чтобы быть затем сваренной в приготовленном для новоприбывшего доктора супе. Но и это, как мы понимаем, ничуть не объясняет и не оправдывает названия, отгадка тем самым ещё оттягивается. Хотя при некотором размышлении приходят на ум такие возможные ассоциации, на уровне сравнения: сам доктор, как несчастный петух, ощущает себя постоянно под угрозой погибнуть - он тоже, как и последний — попал как кур во щи[п] - и вполне наглядно представляет себе множество переносных ситуаций собственной (возможной) гибели, публичного

239

посрамления в чужих глазах как хирурга - вплоть до выкапывания трупа умершего по его вине пациента; потому-то и перед операцией он с ужасом представляет себя – Лжедмитрием ? <то есть тоже таким же самозванцем, взвалившим на себя непосильную ответственность>. Только в финале, наконец, является разгадка – вышитый на полотенце девочкой-пациенткой петух, воспоминание о котором служит раскручиванию в целом рассказа в памяти доктора: это и дает ответ на загадку заглавия. Получается кольцевое, отчасти даже детективное, построение.

4. 1. Лейтмотив, сфокусированный в одном из рассказов, тогда как он «прошивает» их все, можно было бы назвать еще и комплексным лейтмотивом. Но бывает, что один и тот же лейтмотив получает разрешение сразу в нескольких рассказах: например, контрастный мотив темноты, спутанности и неясности - и неожиданно наступающего просветления, происходящего у героя в мозгу: в «Полотенце» герой с ясностью видит, что инструментарий в больнице богатейший; «В голове моей вдруг стало светло, как под стеклянным потолком нашего далекого анатомического театра» [имеется в виду, как во время обучения в университете. И через 2 абзаца:] все светлело в мозгу [это когда он понимает, что:] сейчас мне придется в первый раз в жизни на угасшем человеке делать ампутацию [но тут еще и подкрепление контрастом: то есть одно светлеет, а другое, то есть пациент, девушка на операционном столе, - угасает] Вот и в рассказе «Вьюга», когда, уже после смерти пациентки он ставит верный диагноз: Голову вдруг осветило: «Это перелом оснований черепа... [теперь-то, задним числом, он находит подтверждение высказанного самому себе предположения в начале:] да, да, да...Ага-га... именно так!» загорелась уверенность, что это правильный диагноз. Также и вначале рассказа «Крещение», где акушерские познания рассказчика так неясны, так отрывочны, зато в финале - надо думать, следует кульминация не только данного рассказа, но сразу нескольких- всех, где как-то затронут этот мотив! Уже после операции, на которой ему интуитивно удалось сделать все правильно, герой снова берется перелистывать учебник - и сразу же, в первый раз, всё описанное в нем постигает. В последнем случае перед нами как бы наиболее полная развязка при решении данного комплексного мотива, а во всех остальных рассказах цикла представлены только «промежуточные» решения.

4.2. Следует отметить и важную проработку - в разных рассказах цикла - различных альтернатив разрешения одного и того же мотива: как в мотиве подсказок неопытному врачу его подчиненными, медперсоналом, — подсказок того, что следует в данный момент предпринять. Так, в «Полотенце» герой все эти подсказки молчаливо, но непреклонно отвергает (и при этом фиксирует ту отрицательную реакцию, раздражение, которое вызывает своими действиями - сначала со стороны акушерки Анны Николаевны, а потом фельдшера Демьяна Лукича):

...Анна Николаевна склонилась к моему уху и шепнула: # - Зачем, доктор. Не мучайте. Зачем еще колоть. Сейчас отойдет... Не спасете. # Я злобно и мрачно оглянулся на нее и сказал: #—Попрошу камфары... #Так, что Анна Николаевна с вспыхнувшим, обиженным лицом сейчас же бросилась к столику и сломала ампулу.

И потом, после ампутации ноги у девочки, теперь уже фельдшер советует врачу не накладывать гипс на другую, переломанную ногу, а замотать ее марлей (что тот

240

снова молчаливо отвергает): Марлей, знаете ли, замотаем... а то не дотянет до палаты... А? Все лучше, если не в операционной скончается.

Но вот в другом рассказе, «Крещение», обыгрывается как раз обратная ситуация -молодой врач как будто сам ждет от опытной акушерки подсказок и с благодарностью их выслушивает (вначале следуют его собственные размышления вслух):

- Поперечное положение... раз поперечное положение, значит, нужно... нужно
делать...

- Поворот на ножку, -не утерпела и словно про себя заметила Анна Николаевна.
Старый, опытный врач покосился бы на нее за то, что она суется вперед со

своими заключениями... Я же человек необидчивый...

- Да, - многозначительно подтвердил я, - поворот на ножку.

Здесь герой ей явно благодарен, тогда как в «Полотенце», как мы видели, его действия и реакции прямо противоположны. Это можно назвать приемом дополнительной драматизации действия, или драматического расцвечивания, насыщения его разными красками.

Или же мотив втирания очков (а шире - вообще лжи, обмана⁸), которым явно отмечено желание героя казаться перед другими старше. Так, в «Полотенце» автор мучается оттого, что его юношеский вид не внушает доверия окружающим: я старался выработать особую, внушающую уважение, повадку. Говорить пытался размеренно и веско, порывистые движения по возможности сдержать, не бегать, как бегают люди в двадцать три года, окончившие университет, а ходить. Потом, постоянно боясь провала, опасаясь, что над ним смеются, он вынужден солгать, что уже делал два раза подобные операции (хотя делает ее на самом деле впервые!): -Вы, доктор, вероятно, много делали ампутаций? — вдруг спросила Анна Николаевна. - Очень, очень хорошо... Не хуже Леопольда... [это комплимент: она как бы еще чувствует неудобство и должна загладить перед ним свою вину за неуместные советы в начале операции, но для него это может звучать и как издевательство] (...) #Я исподлобья взглянул на лица. И у всех – и у Демьяна Лукича и у Пелагеи Ивановны –заметил в глазах уважение и удивление. # – Кхм... я... Я только два раза делал, видите ли... [но раньше им самим перед читателем сделано признание, что эта ампутация для него - первая в жизни] Зачем я солгал? Теперь мне это непонятно.

5. Есть и еще более изысканная игра с читателем, типа «обманутое ожидание»: так, в финале «Полотенца» читатель ждет, что наконец-то к рассказчику в комнату, как он вроде бы только что предупредил, постучат, чтобы сказать, что пациентка умерла - но вдруг оказывается, что стучат уже не «сейчас», а совсем в другом времени, то есть уже более чем на два месяца позднее (обыгрывается восстанавливаемый задним числом пропуск в тексте).

6. Мотив с переменой точки зрения: в «Полотенце» вначале всё описано исходя из текущих, как бы наблюдаемых событий, а затем, во «Вьюге», взгляд на них уже иной, рассказчик ссылается на произошедшее задним числом как на свершившийся и известный ему факт, что позволяет автору шутить: Я же - врач Н-ской больницы, участка, такой-то губернии, после того как отнял ногу у девушки, попавшей в мялку для

⁸ Об этом [Кузина 2002, 65].