(…) И боюсь я, высокочтимый отец Илиодор, что Его Императорскому Величеству будет благоугодно приказать Российской армии, коей Государь Император состоит верховным главнокомандующим, приказать, чтобы соответствующими мерами государственный мятеж, во главе которого будете вы, иеромонах Илиодор, был подавлен.
  Вы сказали, быть может, впав во искушение собственным красноречием, слова, звучащие, как Царь-колокол. Но, как вам известно, Царь-колокол никогда не звонил. Он упал со своей призрачной высоты, не проронив ни звука. А потому не правы вы, отец Илиодор, когда сказали: «По грехам нашим дал нам Бог Царя слабого!» Нет! И я скажу: «По грехам нашим пошлет нам Господь мятежника сильного, если таковым будет донской казак, ныне волынский монах из Почаевской лавры».
  Так я вещал весною 1907 года в Русском собрании столичного града Санкт-Петербурга. Может быть, и не совсем так в частности моего выступления, касавшегося Царь-колокола. Это я сейчас выдумал, увлекшись собственным борзописанием, как некогда Илиодор — собственным красноречием. Но в остальном я сказал как было и возможно точно, поскольку память мне не изменяет. (с.122-123)

Когда известие о том, что Распутин убит, достигло Москвы, в Императорском театре шел спектакль. Публика, не сговариваясь, покрыла это известие аплодисментами и потребовала исполнения национального гимна. Это происшествие бросает яркий свет на сумбурное состояние умов тогдашних русских монархистов. (124-5)

Несомненно, крупной заслугой Витте является заключение 23 августа 1905 года в США Портсмутского мирного договора с Японией. Вопреки звуковой перефразировке слова «Портсмут», звучащего как «Порт смут», никаких смут в этом порту не произошло. Наоборот, было достигнуто выгодное для обеих сторон взаимное согласие. После неудачной войны с Японией в России ожидали тяжелых условий, большой контрибуции и значительных территориальных уступок. Витте удалось отбиться от какой-либо контрибуции, -а в смысле территории Россия отдала Японии лишь пол-Сахалина, )Что не было особо чувствительной потерей. За этот мир Витте совершенно заслуженно получил графский титул. Тем не менее пересмешники сейчас же стали острить, называя Сергея Юльевича графом «полусахалинским» (138-9).

Столыпина некем было заменить. Санкт-Петербург об этом много сплетничал. Например, однажды жена Столыпина, урожденная Нейдгарт, устроила у себя званый обед. Приглашены были разные сановники, статские и военные. Был обычай, что в таких случаях снимали оружие, то есть оставляли шашки в передней. При оружии обедали только у царя. Но на этот раз у Ольги Борисовны Столыпиной военные не сняли оружия, а обедали при шашках и кортиках. Это нарушение этикета дошло до сведения Царицы. И она будто бы уронила:
  — Ну что ж, было две Императрицы, а теперь будет три: Мария Федоровна, Александра Федоровна и Ольга Борисовна.
  Этот анекдот, если это анекдот, бросает свет на атмосферу, окружавшую трон. Царствующая Императрица Александра Федоровна не любила вдовствующую Императрицу Марию Федоровну, мать Николая II. Такая антипатия нередко бывает между невесткой и свекровью. Но тут была и еще одна причина. Вдовствующая Императрица ценила и поддерживала Столыпина. Она понимала, что он крупный государственный человек, сменивший С. Ю. Витте. Но для Столыпина преемника не было видно.
  Царствующая Императрица не любила Столыпина по той же причине, то есть что он сановник большого калибра. Он как бы заслонял от народа Царя — ее супруга.
  Может быть, она была права. В Столыпине были качества, необходимые самодержцу, которых не было у Николая II. Это сказывалось хотя бы в отношении к собственной жене.
  Императрица Александра Федоровна обладала не только талантом язвительной насмешки. Она хорошо рисовала карикатуры. И вот говорили, что будто бы царь иногда находил на своем письменном столе произведения вроде следующих.
  Он, Император, в короне и со скипетром в руках, изображен в виде грудного младенца на руках матери. Это была стрела в адрес вдовствующей императрицы. (140)

Если бы я говорил для французских читателей, то здесь я должен был бы объяснить, что так называемая черта оседлости в России, сдерживавшая еврейство в южных и западных губерниях, существовала только для еврейских низов. Всякий еврей, окончивший университет, или даже зубоврачебные курсы и кроме того все крупное купечество, то есть купцы первой гильдии, имело право свободного жительства повсеместно. Существовали еще некоторые запреты относительно столиц, но их легко обходили. Таким образом, наиболее образованная и даровитая часть еврейства, осадила наши столицы, а также и другие выдающиеся пункты. В результате этого были постепенный захват части торговых предприятий, а в особенности либеральных профессий и печати. При помощи печати, еврейство навело форменный террор на северную русскую интеллигенцию. (…) Одним словом, к еврейскому вопросу северному русскому интеллигенту отнестись спокойно, не воспевая евреев, как гонимое племя, не призывая их вырезать поголовно, почти [387] что невозможно. И даже более того. Есть слово, которое сильнее всего остального: говорить об евреях, объяснять что-нибудь евреями, считать их факторами во всем том, что произошло, происходит и будет происходить — просто неприлично. Неприлично и баста. (Последнее – из неопубликованной переписки 1925 г. В.В. Шульгина с В.А. Маклаковым. Архив Гуверовского Института войны, революции и мира)